Контора Руперта Келлога помещалась на втором этаже нового бетонированного здания, подобравшегося к самому краю старинной престижной Монтгомери-стрит. Здесь он вел небольшое счетоводное дело с помощью секретарши, Пат Бартон, склонной часто менять цвет своих волос, и ученика, юнца по имени Боровиц, который прокладывал себе путь в будущее через Государственный колледж Сан-Франциско.
Руперт Келлог, высокий сорокалетний мужчина с любезным лицом и мягкой манерой разговора, уже двадцать лет занимался счетоводным делом. Умеренно работоспособный, он так же умеренно преуспевал, радости от того не получая. Он предпочел бы нечто более увлекательное. Славно было бы, например, владеть лавкой для любимчиков – домашних животных. Он обожал зверушек и интуитивно понимал их. Часы, проведенные в Зоологическом саду, казалось ему, открывали основные значения жизни. Только он никогда ни с кем об этом не говорил, даже с женой Эми. Впрочем, как-то раз намекнул на возможность открыть лавку для любимчиков и вызвал такой шум в родне Эми, что напрочь отказался от своего замысла. По крайней мере, от упоминаний об этом и затаил мечту в душе, как уродливого ребенка от укоризненного взгляда зятя.
В понедельник утром он поздно пришел в контору: привычка опаздывать укоренилась с недавних пор, особенно после отъезда Эми. Мисс Бартон, волосы которой на осень приобрели тыквенный оттенок, в полном смятении разговаривала по телефону. А так как она приходила в смятение по любому ничтожному поводу, Руперт не обращал на это внимания. Он давно выяснил, что такие приступы легче выносить, находясь как можно дальше от их пределов.
– Подождите, оператор. Он как раз только что вошел. – Мисс Бар-тон драматическим жестом прижала телефонную трубку к груди. – Слава Богу, что вы успели! Мистер Джонсон из города Мехико хочет говорить с вами.
– Не знаю никакого мистера Джонсона из города Мехико.
– Он из американского посольства. И вероятно, чрезвычайно важно... Вы не думаете, что какой-нибудь ужас случился?..
– Не кажется ли вам, что сейчас не время гадать, мисс Бартон? Я отвечу из своей конторы. – Он затворил за собой дверь и снял трубку. – Говорит Руперт Келлог.
– Секунду, пожалуйста, мистер Келлог. Порядок, говорите, пожалуйста. Мистер Джонсон, вот ваш адресат...
– Мистер Келлог? Говорит Джонсон из американского посольства в городе Мехико. Приходится сообщить вам плохую новость, думаю, лучше сразу и прямо.
– Моя жена...
– Ваша жена скоро поправится. Я – о ее спутнице, миссис Виат. Она умерла. Говоря прямо, слишком кутила и наложила на себя руки.
Руперт молчал.
– Мистер Келлог, вы меня слышите? Оператор, меня разъединили. Оператор! Телефонистка! Господи помилуй, неужели я не могу сделать ни одного телефонного вызова без того, чтобы меня прервали? Телефонистка!
– Вас не разъединяли, – сказал Руперт. – Я был в шоке. Я... Я много лет знал миссис Виат. Как это произошло?
Джонсон изложил известные ему подробности резким, укоризненным тоном, считая смерть Уильмы нарушением интернационального этикета.
– А моя жена?
– Естественно, она страдает от потрясения. Ее поместили в Американо-Британский госпиталь. Хотите адрес?
– Да.
– Мариано, Эскобедо-628. Телефон 11-49-00.
– Если я позвоню, она может говорить со мной?
– О нет. Она под успокоительными средствами. Ушибла голову, когда упала в обморок. Насколько мне известно, ничего серьезного.
– Как долго ее продержат в госпитале?
– Пока трудно сказать, – ответил Джонсон. – У вас тут нет друзей, которые могли бы позаботиться о ней?
– Нет. Лучше я сам поеду.
– Отличная мысль. Может быть, мне позвонить в отель Виндзор, где она остановилась, и сказать, чтобы придержали для вас ее комнаты?
– Пожалуйста, – сказал Руперт. – И я был бы очень благодарен, если бы вы дали ей знать в госпиталь: я приеду сегодня вечером.
– А если не успеете к вечеру?
– Успею. Самолет вылетает через два часа. Моя жена летела им на прошлой неделе.
– У вас есть туристская карточка? Без нее вас не пустят в самолет.
– Карточку я достану.
– Отлично. Вашу жену я предупрежу. Еще одна минута, мистер Келлог. Полиция не может разыскать ближайших родственников миссис Виат. У нее есть кто-нибудь?
– Сестра в Сан-Диего.
– Имя?
– Руфь Сюлливан.
– Адрес?
– Не знаю, где она живет. Но ее муж, капитан-лейтенант, прикомандирован к одиннадцатому горскому округу. Вам не составит труда узнать его домашний адрес. Эрл Сюлливан.
– Спасибо, мистер Келлог. Если вам здесь что-нибудь понадобится, в чем посольство может помочь, дайте мне знать. Номер телефона 39-95-00.
– Спасибо. До свиданья.
– До свиданья.
Мисс Бартон возникла на пороге. Ее поникшая фигура и собачий взгляд отвечали серьезности ситуации.
– Я невольно подслушала, люди так громко говорят на больших расстояниях.
– Разве?
– Бедная миссис Виат, какой кошмар умереть так в чужой стране. Все, что можно сказать, – храни Господь ее душу.
Этого оказалось достаточно. Мисс Бартон распрямила плечи, вернула на нос очки и бодро сказала:
– Я сразу позвоню в Западный Аэрофлот.
– Да.
– Вы себя прилично чувствуете, мистер Келлог?
– Я – разумеется. Разумеется.
– У меня есть аспирин.
– Примите его сами.
Мисс Бартон знала, что, заспорив, схлопочет. Она молча уронила две таблетки аспирина на его письменный стол и вышла в приемную, чтобы дозвониться до Аэрофлота оттуда. Руперт долго сидел, уставившись на аспирин. Наконец встал и, пройдя к водоохладителю, сразу проглотил обе таблетки.
Мисс Бартон вплыла на восторженной ноте:
– Полный успех. Вы отбываете рейсом шестьсот одиннадцать. Но, Боже мой, сколько пришлось спорить. Какой-то плюгавый клерк твердил, что пассажиры, уезжающие на шестьсот одиннадцатом, уже регистрируются в аэропорту. А я ему говорю: "Послушайте, это чрезвычайный случай". Пришлось по буквам произнести "ч-р-е-з-в-ы-ч-а-й-н-ы-й...". О! Я смотрю, вы приняли таблетки. Отлично. Как у вас с деньгами?
– Могут понадобиться.
– О'кей. Боровиц сбегает в банк. Вот ваш график. Отправление в одиннадцать тридцать. Ленч на самолете. Остановка в Лос-Анджелесе, примерно на час. Отправление из Лос-Анджелеса в два пятьдесят. Обед на самолете. Прибываете в Мехико-Сити в десять десять. Время по центральным стандартам.
Мисс Бартон могла расклеиться в пору несерьезных бедствий. Но если возникала большая беда, она отважно кидалась ей навстречу. Она позаботилась о деньгах, о туристской карточке, о зубной щетке, чистых носках и пижаме, о шотландском терьере Маке и о письме брату Эми, Джиллу Брандону. Когда она наконец посадила Руперта в самолет и он помахал ей из окна на прощанье, ее глаза увлажнились, но наступило и облегчение, как у матери, проводившей сына в школу первый раз.
Она возвратилась на машине Руперта в город и поставила ее в гараж его дома на 41-й авеню. Потом выпустила Мака побегать, пока мыла и перетирала посуду, оставленную Рупертом в раковине. За все годы службы она всего второй раз попала внутрь его дома. Она убирала здесь с каким-то странным чувством, словно рассматривала кого-то спящего.
Покончив с посудой, она бродила по комнатам, ничего, конечно, не выслеживая, а просто беря на заметку, как положено хорошей секретарше, заинтересованной в делах хозяина. "Красное дерево и кружева в столовой. Слишком для него церемонно, скорей всего – ее забота... Бьюсь об заклад, он сидит на желтом стуле, вот следы масла для волос на спинке, а рядом хорошая лампа... Он любит читать, значит, нужна хорошая лампа... Большой рояль и орган, подумать только. Она, должно быть, музыкальна, он не способен и ноту высвистать... Я никогда не привыкну к этим цветным унитазам... А это, наверно, комната прислуги. Обставлена так же мило, до самых пустяков, как и все другие, что говорит о его щедрости. А может быть, это ее щедрость. Боровиц говорит, что она из очень денежной семьи... Стол в холле, похоже, из дерева драгоценной породы, той самой, что натирают голыми руками, если помешаны в этом плане и времени хватает. Открытка. Интересно, от кого? А что, открытки секретов не предполагают. Если вам хочется сообщить что-то интимное, сообщайте это письмом".
Мисс Бартон взяла открытку. С одной ее стороны была цветная фотография гейзера Старый Паломник, на другой написано карандашом: "Дорогие мистер и миссис Келлог, я прекрасно провожу свой отпуск. Уже шесть раз видела Старого Паломника. Потрясающее зрелище. Ночами здесь холодно, нужны одеяла. Есть плавательный бассейн, плохо пахнущий оттого, что в воде много минералов. К счастью, запах не пристает к купальщикам. Больше негде писать. Поклон Маку. Ваша Герда Ландквист".
"Йеллоустон, – подумала мисс Бартон, – а я не могу позволить себе даже Секвойю. Не то чтобы я туда хотела. Те, кто там бывал, в один голос говорят, что чувствуешь себя совсем крошечным под этими огромными деревьями. Вот уж что не соблазняет при пяти футах с половиной вершка".
Закончив неофициальный обзор дома и почты, мисс Бартон впустила Мака с черного хода и скормила ему несколько собачьих бисквитов. Потом пошла на улицу Фултона, где останавливался автобус, увозящий назад в город.
Она не предчувствовала катастрофы. Сияло солнце, а ее гороскоп, составленный утром, был на редкость благополучен. Хорош был и гороскоп Руперта, который она проверяла даже раньше собственного: "Это чудесный день для тех, кто из созвездия Льва и Лиры".
"Чудесный день", – решила мисс Бартон и двинулась вприпрыжку по тротуару, начисто забыв, что миссис Келлог в госпитале, а миссис Виат мертва.
* * *
Самолет прибыл точно по расписанию. Руперт позвонил в госпиталь прямо из аэропорта и договорился, чтобы его пропустили к жене, несмотря на поздний час.
Он добрался до госпиталя к полуночи. В главной конторе его встретил черноволосый молодой человек и рекомендовал себя как доктор Эскобар.
– Она спит, – сказал Эскобар. – Но думаю, ей было бы хорошо повидать вас. Она несколько раз вас звала.
– Как она себя чувствует?
– Трудно сказать. Много плачет. В общем, все время, если не спит.
– Ей очень больно?
– Голова должна побаливать, но слезы, я думаю, скорее эмоционального порядка, чем физического. И ее не просто огорчает смерть подруги. Хотя это, бесспорно, худо само по себе. Влияет и другое: две женщины оказались одни в чужом городе, без друзей, они очень много пили...
– Пили? Эми никогда ничего не пила, кроме коктейля перед обедом.
Эскобар, казалось, был озадачен.
– Но есть свидетельства, что ваша жена и миссис Виат пили текилу в обществе американского завсегдатая бара по имени О'Доннел. Обе женщины громко ссорились.
– Они очень дружили, – высокомерно заметил Руперт. – С детства дружили.
– Лучшие друзья иногда ссорятся, когда пьют вместе. Я пытаюсь объяснить вам, что миссис Келлог чувствует себя чрезвычайно виноватой. Виноватой в том, что они пили, в том, что ссорились, а больше всего в том, что не могла предотвратить самоубийство своей подруги.
– А она пробовала?
– Всякий пробовал бы, естественно.
– Она сказала вам, что...
– Она сказала мне очень немногое. Ей мало что есть сказать. Текила это грандиозная смесь, особенно с непривычки. – Эскобар направился к лифту. – Пойдемте, повидаемся с ней сейчас. Мы перевели ее из неотложной помощи в отдельную палату на третьем этаже.
Она спала при свете ночника. Ее левый глаз распух и почернел, а висок был забинтован. Пол у постели был усеян смятыми кусочками гигиенических салфеток.
– Эми. – Руперт наклонился над спящей женой и коснулся ее плеча. – Эми, дорогая, это я.
Едва успев проснуться, она заплакала, Прижав к глазам кулаки.
– Эми, не надо. Перестань, пожалуйста. Все будет хорошо.
– Нет, нет...
– Будет, будет. Я приехал ухаживать за тобой.
– Уильма умерла. – Ее голос набирал силу. – Уильма умерла!
Эскобар стремительно шагнул к постели и схватил пациентку за руку:
– Ну-ну, миссис Келлог, довольно истерики. Все больные на этаже спят.
– Уильма умерла.
– Знаю, – сказал Руперт. – Но сейчас надо думать о тебе.
– Забери меня домой, забери домой из этого ужасного места.
– Конечно, дорогая. Как только мне позволят.
– Успокойтесь, миссис Келлог, – примирительно проговорил Эскобар. – Не так уж тут ужасно. Нам хотелось бы задержать вас здесь еще на несколько дней для обследования.
– Нет, я не останусь!
– На день-два...
– Нет! Отпустите меня! Руперт, забери меня отсюда. Возьми меня домой!
– Возьму, – пообещал Руперт.
– Непременно домой? В наш дом, где Мак и все, все?
– Непременно возьму, обещаю тебе.
В тот момент он был готов это обещание сдержать.