Алиса.

Экскурсия по дому началась прямо от кабинета хозяина. Стены коридора, у потолка, покрывал узор, похожий на тот, что был в моей комнате: ломанные, кривые, геометрия с завитушками. Оттенки, правда, отличались: серебристый, салатовый с фиалковым, бледно-голубой и коричневый. На стенах висели большие абстрактные картины: размытые цветовые пятна, из тех, что создают настроение, а не отражают действительность. Они гармонично сочеталась с настенной росписью, словно единая композиция. На вопрос, кто автор всего этого художества, Тарквинов скромно ответил, что это его рук дело. Да, необычное хобби у олигарха: собственноручно расписывать свой дом.

Винтовая лестница встретила нас у шахты лифта. Когда спускались на первый этаж, я спросила его о куполе, меняющем свой цвет. Оказалось, он покрыт специальным составом, реагирующим на освещение. Ночью — дымчато-черный, чтобы была хорошо видна голографическая проекция звезд. Днем прозрачность варьировалась от степени освещенности: ясно и солнечно — молочно-белый, пасмурно — почти прозрачный, такой же во время восхода или заката.

Особняк был выстроен в виде большой буквы "П". Из холла мы проследовали в библиотеку, занимавшую всю фасадную часть левого крыла. Нас окружили книжные стеллажи от пола до потолка. Пестрые корешки манили такого запойного читателя, как я. В центре: журнальный столик, торшер с зеленым абажуром, два глубоких кресла, кушетка с подушками и пледом. Рядышком примостился огромный глобус, сделанный под старину. Захотелось задержаться здесь подольше, исследовать содержимое полок, полежать на кушетке с книжкой в руке, но Тарквинов повел меня дальше.

В боковой части крыла располагалась большая столовая, более похожая на бальную залу. Паркет сиял. Вдоль стен стояли диваны, столики со стульями. По пустынному центру могло вальсировать, не задевая друг дружку, пар пятьдесят. Внешняя стена была полностью из стекла, причем сплошная, без единого стыка. Пара дверей вела на широкую террасу. Одна из них автоматически распахнулась при моем приближении. Поежившись от холода, я отступила в тепло зала.

Бар был полон дорогущего алкоголя. Заметив мой интерес к бутылочным этикеткам, Тарквинов предложил смешать коктейль. Я отказалась. Алкоголь расслабляет, что мне сейчас ни к чему, ибо я на разведке.

В потолок была встроена светомузыка, ее мне продемонстрировали. Зазвучала прекрасная мелодия, медленная и нежная. Лампочки вспыхивали и гасли ей в такт, мигали, меняли цвет и интенсивность. Создавалось впечатление, что паришь среди волшебных цветов, созданных светом.

Кухня примыкала к большой столовой. Там меня познакомили с прислугой и поваром итальянцем. Марио так смешно говорил по-русски, что вызвал невольную улыбку. Я поблагодарила его за отличный завтрак. В ответ он разразился потоком комплиментов на итальянском, которые не нуждались в переводе.

Первый этаж правого крыла занимал зимний сад. Он начинался за фонтаном в холле. Проходя мимо, я не удержалась и заглянула туда. Японские рыбины, белые с красными, черными и серыми пятнами медленно проплывали вдоль бортика и скрывались в каналах.

По дорожке, выложенной желтой плиткой с отпечатками окаменелых кораллов, мы попали в царство тропических растений. Орхидеи всех видов и расцветок. Гибискус: красный, желтый, белый. Бамбук. Лианы. Пальмы. Прочая флора, название которой я не знала. Фауна здесь тоже присутствовала. На ветках сидели пестрые попугаи. Дорожку пару раз перебегали шустрые ящерицы. Мелкие черепашки отдыхали на берегах прудов, в которые впадали каналы, с курсирующей рыбой. По словам Тарквинова, были еще хамелеоны, только их не отыскать.

В укромных уголках стояли ажурные лавочки, выкрашенные в белый цвет, плетеные шезлонги. Беседка в центре была увита цветущим плющом. Парко как в тропиках. Словно ты на Карибах или в Полинезии, наверное, поскольку я там никогда не была.

Единственный отпуск, в который мы с мамой куда-то выбрались, прошел в Сочи. В ту поездку она вложила все свои сбережения, лишь для того, чтобы показать дочке курорт. Правда, Алка, после скоропостижной кончины "папика" номер два, частенько звала меня в жаркие страны, хотя бы в Грецию, на острова, поскольку Турция — не комильфо. Она обещала все расходы взять на себя, от меня же требовалась только компания. Я отказывалась, не люблю долги, даже те, что не нуждаются в погашении.

Дверь в конце сада вела в оранжерею, где зарождалась вся эта флора. Мы заглянули и туда. На стеллажах вдоль стен стояли ящики с рассадой. В центре грядки с системой искусственного полива. Мама пришла бы в восторг, комнатные растения были ее излюбленным хобби. Она и меня пыталась приобщить к своей страсти, увы, напрасно.

С семи лет меня обязали следить за поливом растительности, что оккупировала все подоконники в нашей квартире. Процесс начинался с кухни, где фиалки и кактусы соседствовали с карликовым перцем и чабрецом. В спальне, точнее маминой комнате, стояло несколько горшков с лианами и королевская герань, которую она особенно любила. Мне же нравился антуриум с цветами, похожими на красные каллы, хоть мама и заставляла меня мыть руки, если я к нему прикасалась, ввиду его ядовитости. В зале меня дожидался фикус, настоящий патриарх нашей семьи. Мамины подруги из больницы подарили ей его крохотным ростком прямо в роддоме через пару часов после моего рождения. Росла я — рос и он. Порой я забывала о своей поливной повинности, за что получала нагоняй от мамы. После ее смерти не было ни сил, ни желания ухаживать за цветами. Они высохли один за другим. Последним почил старина-фикус. Выбросить не поднимались руки. Так и стояли они засохшими трупиками, словно индикаторы отсутствия жизни в моем квартире.

Решено, вернусь, выброшу мертвое, заведу живое, и не только растения. Думаю, я вполне созрела до четвероного друга. Золотистый ретривер мне стопроцентно подойдет. Говорят, собаки дисциплинируют, прямо как дети. Проверим. Интересно, почему у Тарквинова нет собаки? У клиники он с доберманом ловко справился. Может, аллергия на собачью шерсть, или ему претит запах псины? Дабы не гадать, спросила.

— Войцех не в восторге от собак, а они от него, — услыхала я в ответ. Значит, нарисованный волк не терпит конкурентов. Чудесатенько. Неужели Тарквинов не только безумно-талантлив, но и просто безумен? Припомнился Ван Гог, отхвативший себе пол-уха. Да уж, никто не застрахован от "шизы", даже богатые и гениальные.

Когда вернулись в холл, дворецкий принес нам верхнюю одежду, и мы вышли в парк. Потеплело. Яркое солнце даже припекало. Иней в саду камней растаял. Мы медленно шли мимо валунов разной степени огромности, лежащих среди концентрических кругов из мелкой гальки. Старый садовник-азиат поклонился нам в пояс, оторвавшись от своей работы: он специальными граблями скрупулезно поправлял каменный узор.

— Ты поклонник Востока? — спросила я Тарквинова.

— Не особенно. Этот сад — подарок, квинтэссенция паркового искусства Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии.

Ничего себе подарочек! Интересно, в честь чего?

По горбатому мостику мы пересекли канал и вступили под сень сакуры, точнее под то, что от нее осталось: листья почти облетели, но кое-где еще срывались припозднившиеся одиночки. Медленно кружась, они опускались на землю, воду каналов, увлекаемые ею в круиз по саду. На берегу круглого пруда, окруженного валунами, стоял деревянный домик в японском стиле. Террасой он выходил на пруд.

— Что за сооружение? — полюбопытствовала я.

— Чайный домик.

Я представила, как весной, во время цветения вишен, японец с японкой, одетые в кимоно, устраивают на террасе чайную церемонию.

— Сейчас там склад садового инвентаря, — развеял мою фантазию Тарквинов.

Мы обогнули пруд. Сакуру сменили карликовые кедры со скрюченными стволами. Они перемежались багряными кленами ростом с куст. Хризантемы радовали глаз яркими шапками мелких соцветий. Компанию им составляли растения, цветущие в другое время года. Несмотря на ноябрь, парк выглядел живым и ухоженным: на лужайках зеленая травка, никаких опавших листьев, кроме тех, что упали сейчас. Садовник знал свое дело.

Наш путь лежал вдоль неглубокого канала. Японские рыбы медленно скользили в прозрачной воде, прямо своеобразный эскорт. Каналы походили на ручьи с довольно приличным течением. Галька на дне лежала хаотично, она была разного размера и цвета: серая, черная, редко розовая, из кварца. Русла, укрепленные неотесанными камнями, изгибались, иногда петляли.

— Откуда тут рыба?

— Каналы соединены в единую систему. Так рыба и попадает из зимнего сада сюда.

— А что происходит, когда вода замерзает? Перекрываете?

— Это не к чему. Вода здесь не замерзает даже в самые лютые морозы. Особая отопительная система поддерживает ее температуру на уровне восьми градусов.

— И где она, эта система? Что-то я ее не заметила.

— Датчики в воде. Компьютер следит за ними из дома. Трубы под дном каналов и прудов. Специальная программа регулирует их нагрев, она же включает систему охлаждения в жару.

— Полная автоматизация, значит.

— Именно так.

Фантазия нарисовала зиму: кругом снег, на деревьях иней, а над водой поднимается пар, в ней плавает рыба, словно варится в одном большом котле. Я шагнула к каналу, присев на корточки, опустила пальцы в воду. Она была прохладной, но не ледяной, совсем как в аквариуме. Мое внимание привлекло некое движение: серый квадратик быстро переместился с одного серого камня на другой.

— Что это!? — я ткнула в него пальцем.

— Мальтийский пресноводный краб, — Тарквинов стоял подле меня, глядя в воду.

— Я думала, крабы водятся только в морях и океанах.

— Не только, но пресноводных разновидностей гораздо меньше. Некоторые из них могут жить и в соленой воде.

— Этот тоже может? — я попыталась поймать прыткого крабика, но он ловко увернулся от моих пальцев.

— Нет, этот вид встречается только в лесных ручьях, реках и озёрах. Он родом из Южной Европы. Всеяден и экологически вынослив, живет до пятнадцати лет. Кстати, он агрессивен.

— Что, ущипнет за палец? — я прекратила преследовать мелкого агрессора.

— Возможно. Он способен выгонять речных раков из нор.

— Здесь есть раки? — я задрала голову, чтобы посмотреть на него. Солнце ударило в глаза, но я не зажмурилась, даже не сощурилась, что странно. — Раков я люблю, в гастрономическом плане.

— Придется тебя разочаровать, только этот вид членистоногих обитает здесь. Кстати, их тоже едят.

— Таких крох! Что там есть? — спинка крабика была размером с пятак советских времен.

— Карапакс взрослой особи может достигать в длину пять сантиметров, самки обычно мельче самцов.

— Ну это нормально. Вот если самка крупнее, тогда проблемка.

Он улыбнулся и продолжил:

— Их доставили сюда из Рима. Там они водятся даже в фонтанах в центре города, причем еще со времен античности. Правда, сейчас этот вид находится под угрозой из-за чрезмерного вылова.

— Такие вкусняшки?

— Считаются большим деликатесом у гурманов. Их подавали еще патрициям.

— К твоему столу их тоже подают? — мне стало жаль крошку-краба.

— Нет, они здесь в качестве чистильщиков. Соскребают ил со дна прудов и каналов.

Проплывающая мимо рыба чиркнула меня по пальцам скользким боком. Я быстро вытащила руку из воды. Она, конечно, не пиранья, но вдруг примет мои пальцы за червя и цапнет.

— Попрошайничает, — Тарквинов любезно протянул мне платок. Монограммы на нем не оказалось. — Я иногда кормлю их здесь хлебными крошками.

Вытерев пальцы, я вернула ему влажный квадратик белого батиста, скомканный, словно тряпка.

— У тебя их с собой, случайно, нет? — мне тоже захотелось покормить рыбу.

— Кристоф сейчас принесет, но это лучше делать у пруда.

— Чтобы не толкались? — я улыбнулась.

— Именно, — он улыбнулся в ответ, и мы продолжили путь.

Какое-то время мы шли молча. Я исподтишка наблюдала за ним. Движения его были выверенными и четкими, как у человека с большой самодисциплиной. Наверняка, он помешан на контроле, что явный признак тирана. Хотя на деспота Тарквинов не походил, по крайней мере пока. Чтобы не накручивать себя психоанализом похитителя, я спросила его о котельной, обогревающей такое количество воды.

— Все отопление геотермальное, — ответил он.

— И что это значит?

— Эта как холодильник, только наоборот. Принцип основан на разнице температур над землей и под ее поверхностью. Проще говоря, летом — кондиционер, зимой — нагреватель.

— А причем здесь холодильник?

— По трубам, проложенным под землей, циркулирует хладагент. Он забирает тепло земли и отдает дому. Затраты энергии при этом минимальны, лишь на работу насоса, качающего хладагент туда и обратно.

— Это те тубы, что греют воду в каналах?

— Нет. Геотермальный контур зарыт на глубине десяти метров практически под всей территорией поместья. А по тем трубам, что под каналами, циркулирует вода, как в центральном отоплении. Только котел нагревает не газ, а хладагент, высвобождающий тепло земли.

Ясно, что ничего не ясно, но я все-таки спросила с умным видом:

— И до какой степени он способен нагреть воду?

— До 60-ти градусов.

— Не верю, что земля на глубине десяти метров столь горяча, особенно зимой.

— Нет, конечно. Ее температура ниже шести метров примерно равна среднегодовой, 7–8 градусов по Цельсию. Все дело в особом свойстве хладагента, его количестве и теплоотдаче. Чем больше контур, тем большее помещение он может обогреть или охладить.

— Здорово! Никакого сжигания топлива. Все экологично и экономично. Ты, как погляжу, фанат новых технологий.

— Принцип геотермального теплового насоса — ровесник холодильника.

— Тогда почему его нигде не используют?

— Используют. Европа постепенно переходит на такое отопление. Например, в Германии кредит на строительство дается только при условии применения подобных энергосберегающих технологий.

Я вздохнула. Европа есть Европа. Лет этак через двадцать она совсем откажется от нашего газа. Что тогда? Радует лишь то, что с выработкой природных ресурсов человечество не замерзнет благодаря этой геотермальной альтернативе. Только для нашей державы, увы, это слишком далекая перспектива.

— А вода откуда? — я решила продолжить тему снабжения и благоустройства жилья.

— Из артезианской скважины. Она двойной очистки. Тебе рассказать еще о канализации и электричестве?

— Не стоит, — куда деваются фекалии, меня не интересовало.

Мы дошли до большого пруда. Он наполовину зарос листьями водяных лилий и кувшинок, цветов не было, не сезон. На островке находилась та самая беседка-пагода, крышу которой я видела из окна своей комнаты. Ее позолоченное великолепие поддерживали десять красных колонн. По периметру, вместо бортика, лежал змеевидный дракон, искусно вырезанный из серого гранита. Его голова покоилась на чешуйчатых лапах слева от входа, а кончик хвоста обвивал колонну справа. На спине змея лежали плиты-скамейки. На островок вела дорожка из плоских камней с зазором в шаг. Переступая с камня на камень, мы вошли в беседку. В ее центре стоял круглый столик из полированного мрамора. Столешницу поддерживали два сцепившихся дракона. Один — европеец из рыцарских романов, другой — китаец, копия того, что украшал крышу, черный и красный. Резьба по камню была превосходна, чешуйка к чешуйке.

В беседке нас догнал дворецкий с подносом в руках. Сгрузив на стол плетенную корзинку с парой булочек, он удалился. Я наблюдала, как Кристоф шествует по камням. Он словно по плацу шагал: ни разу не оступился и под ноги не взглянул.

Тарквинов взял булку и оседлал плиту-скамейку. Отломив кусочек, он раскрошил его пальцами и бросил в воду. Что тут началось — настоящее столпотворение: рыбы набилось пол-пруда, наверняка, все приплыли. Теперь понятно, кто у Тарквинова в домашних любимцах ходит, точнее плавает. Похоже, у нарисованного волка нет конфликта интересов с рыбой.

Взяв вторую булку, я присоединилась к кормежке с другой стороны беседки. Часть косяка тут же переметнулась ко мне. Они открывали рты, словно моля: "Еще, еще". Я бросала крошки подальше — они метались за ними, но не все, самые заядлые попрошайки ждали у бортика, продолжая безмолвно умолять меня открытыми ртами. Кормить рыбу оказалось весело, я получила столько позитивных эмоций.

Бросив последние крошки, я показала чешуйчатым попрошайкам пустые ладони. Тарквинов продолжал кормежку, у него оставалась еще четверть булки. Мои попрошайки, осознав, что с этой стороны беседки банкет окончен, поплыли к нему. Он сидел ко мне в полуоборота. Прямой профиль, высокий лоб. Плечи слегка ссутулены. Сильные пальцы неторопливо крошили хлеб и бросали в воду. Красивый он все-таки мужик, этот двойник Зигмунда. Как говорит Алка, надо брать. Я бы ее послушала, если бы не одно большущее "НО". Сам факт похищения на позитивную волну не настраивал, хоть в этом и была доля романтики. В голове возникла картинка: мы сидим у камина и рассказываем детишкам, как мама с папой познакомились. Боже, о чем я только думаю?

Словно почувствовав мой взгляд, Тарквинов обернулся и посмотрел на меня. Я невольно опустила глаза, делая вид, что рассматриваю ножку столешницы.

— Красиво, — похвалила я работу неизвестного мастера. — Это аллегория, типа борьбы Востока и Запада?

Бросив остатки булки рыбе, он отряхнул ладони:

— Не знаю, что конкретно хотел сказать Лонг, но уверен, аллегорий у него было масса.

— А кто этот Лонг, резчик по камню?

— Да, мой младший брат в этом искусен. У него такое хобби.

— У тебя есть брат? — может, он имел в виду Зигмунда, только назвал его иначе.

— Есть. Кстати, это он подарил мне этот сад.

Я даже не удивилась. Просто один миллионер подарил парк другому миллионеру. Что тут такого? Не сувенирами же им обмениваться, в самом-то деле. Странные они все-таки, эти братья-олигархи: один картины пишет, другой драконов ваяет. Наверное, в творческой семье росли. Художник в маму пошел, скульптор в папу, или еще в кого-то. Как утверждают злые языки, у творческих людей — творческие нравы.

— А Лонг это имя или прозвище? — я решила подтвердить свою догадку, или же опровергнуть ее.

— Его полное имя Лонгвей, на китайском оно означает "величие дракона".

— А почему оно китайское?

— Мать Лонга была родом из Китая. У нас только отец общий.

Вон оно что. Значит, Зиг не лгал: они действительно двойники. Блондинистый верзила никак не тянул на сына китаянки.

— Теперь ясно, почему у вас такие разные имена: Зигмунд и Лонгвей.

— Алиса, ты ведь знаешь, что я не Зиг, — он пронзил меня пристальным взглядов серо-стальных рентгенов.

Вот и все! Блеф раскрыт — карты на стол, а флеш-рояль не у меня.