Зигмунд.

1632 — 1644 годы.

По прибытии в замок меня определили в казарму к совсем молодым парням, которые только учились ратному делу и еще не принесли присягу пану. Они отнеслись ко мне настороженно, все-таки я был наемником, к тому же гораздо старше их. Приятелей среди них я не завел.

В первый день меня не трогали. На следующее утро нас подняли на рассвете и велели бегать вокруг замка. К своему стыду, я был последним, потому опоздал к завтраку. Успев сделать лишь пару глотков подслащенного медом сбитня, я был вынужден покинуть трапезную и отправиться на плац. Там нам выдали тренировочные деревянные мечи, разбили по парам и приказали сражаться.

Меня поставили с парнишкой по имени Ян. Он был ниже меня на полголовы и уже в плечах, что не помешало ему выиграть все схватки. Сотник Млежек сидел на завалинке, где обычно отдыхали солдаты, и пристально наблюдал за нашей парой, делая время от времени ехидные замечания в мою сторону. Ян был его единственным сыном и лучшим среди новобранцев.

Мы стучали мечами до обеда. За это время я вымотался до предела и еле волочил ноги. Молча жуя свой обед, я слушал, как остальные бурно обсуждали мой позор. Они хлопали Яна по плечу и отпускали шутки в мой адрес, но меня это волновало мало. Бесило лишь то, что прошло только полдня, а все мое тело уже ныло и болело от многочисленных синяков и ссадин, оставленных прытким сынком сотника.

Потом были стрельбища, где равных мне не нашлось, что весьма огорчило Яна и его приятелей. Поручик, видя мои успехи с арбалетом, позволил выстрелить из кремневого ружья, тогдашней военной новинки, привезенной аж из самой Франции.

— А у тебя твердая рука и меткий глаз, новобранец, — похвалил он, когда я попал в цель с первого выстрела.

После стрельбищ была верховая езда — реванш Яна. Я пару раз даже с лошади свалился, чем вызвал хохот парней и ругань десятника. Да уж, не казацкий я сын. Единственную лошаденку, что была в нашем хозяйстве, только в телегу и запрягали.

За ужином я клевал носом. Добравшись до своего тюфяка, я мгновенно уснул.

Так прошла неделя, другая. Безрадостные дни полные усталого отупения сменяли друг друга. Старые синяки желтели и пропадали, уступая место новым. На стрельбища меня больше не посылали, считая мое умение достаточным. Их заменили дополнительными тренировками с мечом и рукопашным боем. Когда остальные уходили на стрельбище, моим партнером становился кто-то из воинов пана. Ян же по-прежнему колотил меня каждое утро, но после занятий с ветеранами, мне иногда удавалось дать ему отпор.

В какой-то момент такая жизнь встала мне поперек горла — я решил бежать из панского войска, но не вышло, меня поймали.

— Двадцать плетей на первый раз, — сказал десятник. — Сбежишь еще раз, получишь пятьдесят. Ты понял, пся крев?

Меня потащили к позорному столбу. Помня печальный опыт Пройдохи, я не просил пощады. Отец порой порол меня до беспамятства, но плети десятника оказались куда хуже вожжей родителя. Шкуру они мне попортили изрядно. Я не кричал исключительно из-за упрямства, лишь губу прикусил до крови.

Отлежаться мне дали неделю, потом снова отправили в строй. Присматривать за мной стали строже. Меня и раньше не особо выпускали из виду, боясь, как бы я не украл чего, а теперь и подавно. Остальные новобранцы открыто презирали меня, для них я был почти готовым дезертиром. Десятник, старший над нами, стал строже, придираясь к каждой мелочи. Утренняя пробежка увеличилась вдвое, окончательно лишив меня завтрака. Моя пара на плацу теперь состояла исключительно из ветеранов, выбивавших из меня дурь пуще Яна. Я терпел. Тяжелый труд с детства закалил меня достаточно, чтобы выдержать солдатскую муштру. К тому же я понимал, что все это не пройдет даром. Я приобретал бесценный опыт ратного мастерства, думая лишь о том, что когда вернусь к вольной жизни — равных среди наемников мне не будет.

Несмотря на неудачу, я не отказался от идеи побега, лишь решил выждать подходящего момента, чтобы преуспеть наверняка. Я бы и попытался совершить эту глупость, если бы не один случай, кардинально изменивший мои планы, да и меня самого.

Мы, как всегда, стучали мечами спозаранку. Я был в паре с десятником. Сотник наблюдал. Неожиданно на плацу появился пан Тарквиновский. Иногда я замечал, как он смотрит на нас из окон своих покоев. Стало любопытно, почему он решил спуститься.

— Стоять смирно! — крикнул десятник, прерывая тренировочный бой.

Все замерли, опустив оружие. Сотник подскочил с завалинки и бросился к Тарквиновскому:

— Пан полковник, какая честь! Пожаловали, проверить новобранцев?

— Нет, хочу размяться. Найди мне кого-нибудь в пару.

— Окажите мне честь, пан, — поклонился Млежек. — Сам рад размять кости, за одно и парням будет наука.

— Я не против, — пан протянул руку в сторону ближайшего новобранца. Тот с поклоном вложил в нее деревянный меч.

Сотник сбросил с плеч плащ на руки подбежавшего Яна и взял его оружие.

— Смотри и учись, сынок, — шепнул он ему и направился в центр плаца, где уже ждал Тарквиновский.

Все расступились, образовав большой круг. Я оказался в задних рядах, но мой рост позволял без помех наблюдать за предстоящим поединком. Млежек принял боевую стойку. Пан по-прежнему расслабленно стоял, опустив меч и прикрыв глаза. Сотник атаковал — пан ожил. Он двигался так стремительно и ловко, будто танцевал. Меч порхал в его руке, как бабочка, оставляя за собой размытый след. Млежек тонул в этом вихре, а ведь он мастер меча, лучший в полку, но сейчас он был мышью, с которой решила позабавиться кошка. В реальном бою полковник убил бы его мгновенно.

Довольно скоро сотник выдохся окончательно. Тарквиновский опустил меч, прекращая поединок. Мы все выдохнули. Я и не заметил, как затаил дыхание, наблюдая за боем мастеров.

— Благодарю за честь, пан полковник, — тяжело дыша, сказал Млежек. Он с трудом стоял на ногах, уперев обе руки в полусогнутые колени. Ян подскочил к отцу, забирая назад свое оружие и набрасывая ему на плечи плащ. Сотник гаркнул на остальных: — Что стоите? Видели, как надо? А теперь за дело. Не посрамите ни меня, ни пана.

Мы разошлись по своим местам и продолжили тренировку. Тарквиновский величественно покинул плац, будто возвращался с прогулки, а не участвовал в поединке, так измотавшем сотника. Этот человек оказался не изнеженным вельможей, коим я его доселе считал, а самим богом войны. Глядя в спину удаляющегося пана, я вдруг понял, что нашел того, в кого стоило верить, кому служить. У меня появилась новая цель — стать достойным внимания Тарквиновского. Засыпая каждую ночь, я думал о том, что не зря потратил день, ведь он был крохотной ступенькой к вершине воинской доблести, где ярко сияла звезда моего кумира.

Дни сменялись днями, месяцы — месяцами. Я уже выигрывал треть поединков с десятником, а Яна заткнул за пояс окончательно. Наездником я тоже стал отменным. Пониманию лошадей меня научил один панский конюх, с которым я сошелся, когда планировал побег. Теперь эта наука мне пригодилась, я буквально срастался с лошадью, что помогало в конном бою.

Мое рвение было замечено и одобрено поручиком. Новобранцы потянулись ко мне, особенно те, которые имели зуб на Яна. Наша казарма разделилась на два лагеря. До драк не доходило, этого нам хватало на плацу. Мы просто подтрунивали друг над другом. Мне не было дела до Яна и мелких пакостей его прихвостней, вроде муравьев в тюфяке. Он мальчишка, который не пролил еще чужой крови, не встречался со смертью лицом к лицу. Но я знал, что придет день, когда нам придется прикрывать спину друг другу, и тогда наша неприязнь может стоить жизни обоим. Потому я игнорировал его злые шутки. Даже когда узнал, что это он поднял тревогу, когда я пытался бежать.

Через год моего пребывания в замке, меня и еще два десятка новобранцев отобрали для прохождения испытания на звание элеара. На испытаниях присутствовал пан Тарквиновский, что безмерно воодушевило меня. Я из кожи вон лез, чтобы заслужить его одобрение. Мне это удалось. Я был лучшим во всем, за что и удостоился чести присягнуть на верность лично пану полковнику.

— Клянусь верой и правдой служить своему господину и командиру, ясновельможному пану Станиславу Тарквиновскому, пока не погибну, защищая его на бранном поле, или не буду им отпущен, — торжественно сказал я, опустившись на левое колено. — И пусть пан покарает меня, если я нарушу свое слово.

— Служи с честью, солдат, — он протянул мне поднесенную слугой саблю.

Поднявшись, я принял оружие и поцеловал клинок.

— До смерти я ваш, — сказал я без всякой нужды, приложив руку к сердцу и преданно глядя на своего господина.

— Посмотрим, Зигмунд, — он едва заметно улыбнулся.

Тарквиновский пошел в замок. А я все думал о том, что он все-таки запомнил мое имя.

— Ну что, Зиг, теперь ты в моей сотне, — Млежек хлопнул меня по плечу. — Я тебя как пса шелудивого на дороге подобрал, мне и служить будешь.

— Слушаюсь, пан сотник! — я стал на вытяжку.

— Вольно.

— А как же Ян? Я думал, вы его к себе возьмете.

— Думал он! Теперь я твоя голова — мне и думать, а тебе исполнять.

— Так точно, пан сотник! — я стоял не шевелясь, втянув воздух в легкие, и взирал на него со всей возможной преданностью.

Он смерил меня суровым взглядом:

— Ты себя сегодня хорошо показал. У меня лучшая сотня, потому и беру лучших. Да и не дело это, сыну под отцом ходить. Мало ли, что люди говорить станут. Ян и Бандуху неплохо послужит.

Я скосил глаза на рослого ротмистра Бандуха, вручавшего Яну саблю.

Несмотря на неприязнь ко мне Млежека, я был рад, что попал в его роту. В его сотне был особый десяток — личная охрана пана. Брали туда только ветеранов, лучших из лучших. Каждый солдат мечтал попасть в него. Он и стал моей следующей целью.

Три года я служил под началом Млежека. Дважды за это время наш полк участвовал в военных компаниях короля Владислава IV. Пан Станислав был толковым полководцем, даже королевские гетманы прислушивались к его советам. Поговаривали, что и сам король благоволил к нему, хоть и не любил магнатов. Потери в полку после обеих компаний были незначительны. Наша сотня недосчиталась пятерых. Один из них был солдатом особого десятка. Его место занял я, как лучший стрелок в полку. Я стал видеть пана чаще. Когда он покидал замок, наш десяток всегда был рядом, готовый защитить его от любой угрозы.

Где-то через год с небольшим такой службы, пан Станислав приказал нам собираться в дорогу. У него была назначена тайная встреча с князем Ружинским. Я не интересовался политикой, но ходили слухи, что у этого князя с нашим паном не все гладко. Оба вельможи собирались встретится на нейтральной территории, в поместье одного из Белзских шляхтичей, где-то на полпути между Краковом и Луцком. Все договорено было заранее. Эскорты были минимальными, чтобы не привлекать излишнего внимания.

Мы уже третий день были в пути. Дорогу окружал лиственный лес с плотным подлеском. Я наблюдал за придорожными кустами, легкий ветерок шевелил яркую листву начала лета. Все как обычно, но что-то было не так. Возникло чувство беспокойства, причины для которого не было. Сработало мое чутье на опасность, выработанное еще в наемничестве, "чуйка", как называл его Упырь. Он частенько повторял: "Чуйка есть — живой, нету — дохлый."

Я положил на луку седла заряженный арбалет и выстрелил туда, где ветка дернулась чуть сильнее остальных. Приглушенный вскрик подтвердил мои опасения. Отбросив арбалет в сторону, перезаряжать его не было времени, я взял легкий лук. С двух сторон из кустов выскочили вооруженные люди, одетые в какие-то рубища. Они походили на разбойников, но вооружены были мечами, а не вилами и топорами, да и сражались не как смерды. Мои товарищи уже вступили в бой, а я продолжал посылать одну стрелу за другой в придорожный подлесок, где засели стрелки нападавших. Каждый их выстрел, был наводкой для мня. Они успели выпустить только пять болтов, так никого из наших и не подстрелив. Правда, один из них чуть не попал в пана, но тот молниеносно отклонился, и стрела пролетела мимо. Это заставило меня стрелять еще интенсивнее. Я уже не целился, но мои стрелы продолжали поражать лжеразбойников одного за другим. Я выбил две трети нападавших, остальных успокоили мои товарищи. Пан так и не вступил в бой, положившись на наше ратное мастерство. Мы его не подвели, одолев втрое превосходящего нас противника.

Когда все закончилось, я осмотрел поле боя. Многие были убиты. Мои стрелы торчали из их глазниц и шей. Некоторые были ранены. Один катался по земле, пытаясь вытащить застрявшую в животе стрелу. Другой отползал в кусты, зажимая пальцами рану на бедре, из нее вовсю хлестала кровь. Мы тоже понесли потери. Трое погибло. Десятник был тяжело ранен, все понимали, что он нежилец. Остальные отделались легкими порезами. На мне и пане не было ни царапины.

— Приведи ко мне вон того, — Тарквиновский указал на уползающего разбойника с раной в бедре.

Я спрыгнул с лошади. Бандит, услышав приказ пана, подобрал левой рукой оброненный кем-то палаш, и направил его в мою сторону. Выбив ногой оружие, я ухватил его за ворот и потащил к пану. Он глухо стонал. Я вздернул его кверху и попытался поставить на ноги. Его рука выпустила зажатую рану, и кровь стала течь толчками. Мне пришлось придерживать его, чтобы он не свалился во время допроса.

— Кто послал? — холодно спросил Владислав, посмотрев ему в глаза.

— Так никто, вельможный пан. Мы люди вольные — грабим, кого хотим. Вас мало было, вот мы и решились…

— Лжешь, а мне нужна правда, — голос Тарквиновского стал еще холоднее. Даже у меня мороз по коже пошел. Горе-разбойник затрясся, как осиновый лист на ветру. Я крепче стиснул его плечи. — Ответишь честно, и смерть твоя будет быстрой.

— Так я человек маленький, — застучал несчастный зубами, — Не знаю ничего.

— Ты наемник, как и твои подельники. Кто вас нанял?

— Так это, незнакомец один в Кракове в корчме к нашему ватажку подсел, — он кивнул на один из трупов, валявшихся у дороги. — Мол, дело есть человек на тридцать, желательно с опытом. Золотом заплатил.

— Чей это человек был?

— Не знаю.

— Не ври.

— Говорок у него был волынский — больше мне ничего не ведомо.

— Перережь ему глотку и об остальных позаботься, — приказал мне пан.

Трупы нападавших мы спрятали в кустах, подальше от глаз. Рану десятника промыли и перевязали, к тому моменту он уже впал в беспамятство. Вчетвером мы втащили его в седло и крепко привязали. Тела наших погибших мы взяли с собой, чтобы похоронить в поместье.

— Похоже, князь Ружинский не жаждет нашей встречи, раз послал таких встречающих. Возвращаемся домой, — решил Тарквиновский.

Мы ехали так быстро, как могли. Десятник умер следующей ночью, и пан назначил меня на его место.

Позже я узнал, что род Ружинских таинственным образом прервался. То ли мор на них напал, то ли еще что-то приключилось.

Пять лет я был десятником его охраны Тарквиновского, а потом меня повысили до поручика. Назначение это меня не обрадовало, поскольку отдалило от пана. Млежек тоже был не рад, что я стал его помощником. Набравшись на попойке в честь моего повышения, он заявил:

— Не знаю, чем ты запал полковнику в душу. У меня был другой кандидат на примете, но пан даже слушать не стал: "Зигмунд достоин", и все тут.

Это заставило меня переоценить свое назначение. Если сотник не лжет, то мне и до ротмистровских лычек недалеко.

Через два года я стал сотником, заняв место вышедшего в отставку Бандуха. Это не понравилось поручику Брагинскому и десятнику Яну. Сын Млежека метил в поручики, ожидая повышения Брагинского до сотника, а я опять встал на его пути. Чутье подсказывало, что это мне еще выйдет боком. Как в воду глядел: довел-таки Ян меня до беды, причем не на ратном поле.