Книга 1

SOUS LES ТО ITS DE PARIS

[1]

Видит Бог, я достаточно прожил в Париже, чтобы ничему уже не удивляться. Здесь не обязательно целенаправленно искать приключений, как в Нью-Йорке, нужно лишь запастись терпением и немного подождать — жизнь сама отыщет вас в каком-нибудь сомнительном месте, вроде бы меньше всего подходящем для такого рода дел, и… закружилась карусель. Хотя ситуация, в которой я оказался сейчас… Представьте сами: на коленях у меня вертится премиленькая тринадцатилетняя голая девчушка, за ширмой в углу торопливо освобождается от брюк ее папаша, а на диване развалилась грудастая молодка… В общем, вы как будто смотрите на жизнь через кривое стекло — образы узнаваемы, но искажены.

Я никогда не относил себя к совратителям малолетних — тем потрепанного вида мужчинам, всегда немного нервным, с дрожащими пальцами, которых иногда можно встретить в парке — их уводят, крепко взяв под руки, а они сбивчиво объясняют, что ребенок перепачкался, что они всего лишь смахивали пыль с платьица… Но сейчас… Должен признаться, эта Марсель, с ее кукольным безволосым тельцем, возбуждает меня не на шутку. И дело не в том, что она ребенок, не имеющий представления о невинности — посмотрите ей в глаза, и вы увидите чудовище знания, тень мудрости, — а в том, что крошка улеглась поперек моих ног и трется голой пизденкой о мои пальцы, а глаза ее смеются над моей нерешительностью.

Я пощипываю длинные ножки, прикрываю ладонью упругую щечку ерзающей взад-вперед попки, еще не так давно по-детски кругленькой и бесформенной — женщина в миниатюре, незавершенная копия. Между ногу нее уже сыро… Ей нравится, когда я еще щекочу ее пальцами… там. Она ощупывает мою взбугрившуюся ширинку… молния скользит вниз… ее пальцы пробираются глубже… и мне становится не по себе. Хватаю ее за руку, но она уже нашла, что искала, влезла в заросли. Вцепляется в пиджак и прижимается так сильно, что и не оторвать. Юная особа начинает играть с моим молодцем, а он… да, тут как тут и всегда готов.

Шлюха на диване качает головой. Что за ребенок, что за ребенок, повторяет она. Такие вещи следует запретить законом. Однако при этом с любопытством наблюдает за каждым движением. В ее профессии эмоции — непозволительная роскошь; шлюхи научены продавать пизды, но не чувства, а эта уже загорелась, голос загустел.

Она зовет Марсель к себе. Малышке не хочется слезать с меня, но я торопливо, спеша избавиться от соблазна, сталкиваю ее с колена. Почему она ведет себя как… да, как плохая девочка, спрашивает гостья. Марсель не отвечает — она становится между ее раздвинутыми коленями, и шлюха дотрагивается до голого тела ребенка. Неужели она занимается этим с папой? Да, следует ответ, каждую ночь, когда они в постели. В словах девчонки вызов, триумф. А когда папа работает, когда он уходит на целый день? Иногда мальчики пытаются заставить ее сделать что-то такое, но нет, с ними никогда… Ни с ними, ни с мужчинами, которые предлагают прогуляться.

Из-за ширмы с недовольным видом выступает папаша. Не будет ли мадемуазель так любезна не приставать к ребенку с расспросами? Он достает бутылку, и мы трое пьем крепкое, обжигающее бренди. Дочке достается глоток белого вина.

Сижу со шлюхой на диване. Она так же благодарна мне за присутствие, как и я ей. Тянусь к ее ноге, и она, забыв, зачем пришла, откидывается на спинку, предоставляя мне возможность пощупать под платьем. Ноги у нее большие и толстые.

Марсель устроилась в кресле, на отцовском колене. Поигрывает с его членом, а он щекочет ее между ног. Она поднимает животик, раскидывает ноги, он целует ее в пупок, и мы видим, как палец проскальзывает в крохотную щелку. Ловушка растягивается, когда к его пальцу присоединяется и ее… Она смеется.

Моя соседка возбуждена, она разводит ноги, и я обнаруживаю, что из нее уже течет. Ее лужайка не уступает размерами моим дебрям, и руке там мягко, как в пуховом гнездышке. Она подтягивает вверх платье, вытаскивает моего приятеля и тычет его носом в пружинистую подстилку. Стонет и просит меня пощипать ее груди и, может быть, если я не против, поцеловать их, даже покусать? Сучка вся горит, и дело уже не в деньгах, которые ей заплатили… она бы, пожалуй, отдала их назад да еще добавила сверху, лишь бы кто-нибудь избавил ее от зуда под хвостом.

Марсель призывает нас посмотреть на нее. Она склонилась над папашей и, держа в одной руке член и жестикулируя другой, громко требует внимания публики. Не хотим ли мы посмотреть, как она отсосет у папочки? Старый хрыч расцветает, будто обкурившийся любитель гашиша, перед которым весь мир предстал в розовом цвете, даже привстает в ожидании момента, когда маленькая сучка возьмет в рот.

Интересно бы знать, доставляет ей это какое-то удовольствие или все только притворство. Что перед нами спектакль, видно сразу — своего воображения ей было бы мало. Девчонка трется сосками об отцовский хрен, прикладывает его туда, где, может быть, вырастут сиськи, поглаживает… Потом наклоняется к папашиному брюху и начинает целовать… живот, курчавые черные волоски, в которых ее язычок кажется красным червяком…

Шлюха хватает мою руку, сует себе между ног и сжимает бедра. Так раззадорилась, что едва не вскрикивает, когда маленькая негодница обхватывает папашин хуй губками и начинает сосать. Такое недопустимо, восклицает она, непозволительно… А Марсель таращится на нее и причмокивает — мол, еще как позволительно.

Марсель хочет, чтобы я ее отымел. Вскакивает на диван, протискивается между мной и девицей… В ней есть что-то настолько завораживающе ужасное, что я не в силах пошевелиться. Она прыгает ко мне на колени, трется о член голым животом, разводит ноги и засовывает его между ними. Спасаясь от нее, я падаю на спину, но Марсель моментально оседлывает меня.

— Отъеби эту чертовку!

Шлюха нависает надо мной с прищуренными, горящими глазами, стягивает платье, обнажая плечи, тычет в меня грудями. Слышу голос папаши:

— Трахни ее! Я должен увидеть, как трахают мою девочку! Марсель растягивает свою крохотную щелку и, удерживая ее открытой, нанизывает себя на мой член. Самое страшное, что у нее это как-то получается. Дырка растягивается едва ли не вдвое. Понятия не имею как, но ее лысая щель будто пожирает меня… втягивает и втягивает. В какой-то момент мной овладевает неодолимое желание бросить ее на диван, раздвинуть эти детские ножки и отыметь ее по полной, взломать и рвать чертову ловушку, закачивая спермой крохотное детское чрево снова и снова, пока не лопнет. Однако пока что она имеет меня, ее сладенькая попка жмется к моим кустищам… она смеется… дурехе нравится…

Я сбрасываю девчонку с себя, сталкиваю с дивана, но она не понимает, что я не хочу ее, а если и понимает, то ей наплевать на мои желания. Она прижимается к моим коленям, лижет яйца, возит по моему члену красными губами — я вдруг замечаю, что они у нее накрашены — и берет его в рот. Сосет, и я уже почти кончаю… урчит, пыхтит и хлюпает…

— Ты, сбрендивший ублюдок! — ору я папаше. — Я не хочу трахать твою чертову дочку! И раз уж тебе так надо, чтоб ее отымели, еби сам! — Засовываю член в штаны. Марсель убегает к отцу. — Я, должно быть, тронулся, что пришел сюда… Вроде и не пьян… А теперь убирайтесь на хер с дороги!

— Папа! — кричит Марсель.

Я подумал, что испугал ее криками, но нет… только не это маленькое чудовище. Она смотрит на меня сияющими янтарными глазками.

— Ну давай же, папа! Дай ей прутик! Пусть она стегает меня, пока он будет меня трахать! О папа, пожалуйста!

Я буквально вылетаю из дому. И вовремя — если бы я оттуда не убрался, то определенно кого-нибудь убил. Меня так колотит, что на улице приходится затормозить и прислониться к забору. Такое чувство, будто я только что вырвался из чего-то жуткого и кровавого, из какого-то кошмара…

— Месье! Месье! — Шлюха последовала моему примеру. Она отчаянно хватается за мою руку. — Я швырнула деньги ему в лицо, этой грязной старой свинье! — Видит, что я тянусь к карману, и поспешно добавляет: — Нет-нет, не нужно…

Тащу ее за забор, там что-то вроде дровяного склада. Шлюха наваливается на меня, задирает платье, оголяя зад и приглашая порезвиться на ее лужайке. Девка так возбудилась, что сок растекся едва ли не до колен. Впрочем, такие дали меня не интересуют… пещера раскрывается… она выхватывает мой член…

Мы валимся на какие-то доски, мокрые и необструганные, и ей наверняка придется провести остаток вечера, выковыривая из задницы занозы, но сейчас это не имеет значения — ради ебли она, если бы пришлось, легла и на гвозди. Раскидывает ноги, упирается каблуками в щель между досками и, приподнявшись, задирает подол до пояса. — Месье… месье…

Если бы ты знала, моя расчудесная блядь, как я благодарен тебе за этот вечер.

Втыкаю прямо в кусты. Мозгов у лысого никаких, но дай волю — и он сам о себе позаботится. Так или иначе у него получается — проскальзывает через заросли и с налету упирается в прямую кишку.

Из шлюхи течет, как при наводнении. Поток уже не остановить; можно затыкать дырку полотенцами, пихать между ног одеяла и матрасы — он вырвется и смоет вас. Я чувствую себя мальчишкой перед рухнувшей плотиной, у которого на вооружении ничего, кроме пальца. Но я остановлю течь, забью пробоину шлангом.

Как оно было? Вот что ей хочется знать, вот о чем она меня спрашивает. Черт, мой воин уже стучится в ворота, а у нее из головы не выходит Та голая, как колено, пизденка. Никак не может забыть, как она растягивалась и смыкалась, как голенькое тельце терлось о меня… ах, мне бы следовало посмотреть на все со стороны! Но что я чувствовал? На что это похоже?

И что я испытал, когда та мерзкая, отвратительная сучка приняла в рот, в этот размалеванный детский ротик, и начала сосать? Какая нехорошая, гадкая, испорченная девчонка! В ее годы о таких вещах и знать-то не положено! И так далее. Однако не приподняться ли мне немного, чтобы жеребчику было легче попасть в стойло… О месье!

Между этими ногами прошла маршем целая армия, бесчисленная армия безымянных и полузабытых. Но этот вечер запомнится ей надолго. Такое событие, когда отдаются ни за что, забыть нелегко. Я проталкиваю член в раскрывшуюся раковину, и девица, ухватившись за пиджак, тянет меня на себя. Сейчас она уже не шлюха, не блядь, а всего лишь зудящая пизда.

Зуд пройдет. Я избавлю тебя от него, отчешу так, что ты забудешь о тех, других, что были до меня. С кем ты была сегодня? Кто тебя имел? Для тебя это важно? Ты их помнишь? Через день или неделю они присоединятся к тем другим, что прошли раньше. А я нет — такое не забывается. Мой хуй в тебе, и там он пребудет, даже когда меня уже не станет. Я оставлю нечто такое, что ты не забудешь никогда, я одарю тебя радостью, наполню твое чрево неостывающим жаром. Ты ждешь мой дар, ты лежишь подо мной, напрягая бедра, готовая принять его, и твой блядский ротик шепчет слова, которые ты шептала тысячи раз тысячам других мужчин. Не важно. До меня у тебя не было никого, и после меня тоже никого не будет. Не твоя вина, что все хвалы возданы, что других, незаезженных слов для выражения чувств больше нет — достаточно и того, что ты испытываешь.

Я околачиваю ее бедра своим шлангом, выхватываю и снова погружаю его в мягкую разверзнутую рану, каждый раз овладевая ее заново. Они разорили ее, опустошили и оставили, бросили на произвол тех, кто придет потом, сделав легкой добычей прочих ебарей. Они, другие. Но я наполняю ее, и она знает — сейчас ее имеют по полной программе. Стягивает платье с плеч и снова подставляет мне сиськи. Я трусь о них лицом, всасываю и грызу.

Я обхватываю ее за задницу и вжимаю в себя с такой силой, что конец достает до матки. Может, ей и больно, но нам обоим сейчас не до того. Мои яйца покоятся в пушистом горячем гнездышке у нее под хвостом. Доски под нами скрипят и стучат будто кости скелета.

Сперма хлещет, как вода из пожарного шланга. Шлюха вдруг обхватывает меня ногами, сжимает… Боится, что я остановлюсь, а она еще не подоспела. Однако я накачиваю еще целую минуту, изливая последние капли уже после того, как пожар потушен, и ее ноги бессильно падают по обе стороны от меня.

Все кончено, сучка лежит, раскинувшись, на куче досок, даже не пытаясь прикрыться. Оттраханная и пресыщенная, она, похоже, не понимает, где находится. Но я-то знаю, с кем имею дело. Вот-вот она все вспомнит и попытается выманить несколько франков, попросит, чтобы я угостил ее выпивкой, заплатил за такси, начнет рассказывать о хворой мамаше… Вытаскиваю из кармана попавшуюся под руку бумажку, вытираю этой бумажкой член и кладу на голый живот, придавив для верности монетой.

Улицы принимают меня, унылые и чужие, каки раньше…

Танины письма находят меня повсюду, где бы я ни оказался. Сегодня пришли еще два, первое утром и второе последней почтой. Ей одиноко!

…боюсь, что сойду с ума, если проведу еще одну ночь без того, чтобы ты меня не оттрахал. Постоянно думаю о твоем здоровущем члене и всех тех чудесах, которые он вытворяет. Все бы отдала, лишь бы еще раз почувствовать его, взять в руку. Я даже вижу сны о нем! Со мной Питер, мы спим с ним, но этого мало. Иногда едва удерживаюсь, чтобы взять да и приехать, увидеть тебя, хотя ты скорее всего только разозлишься и обойдешься со мной не очень-то ласково.

Думаешь ли ты обо мне хоть иногда, вспоминаешь ли те прекрасные времена, когда мы были вместе? Надеюсь, что да, что порой и тебе меня не хватает, что ты лежишь в кровати, представляя меня рядом с тобой, как я отсасываю, играю твоим членом, как мы трахаемся. Мама тоже по тебе тоскует и мечтает, наверное, о том же, потому что то и дело о тебе говорит. Постоянно спрашивает, чем мы занимались, что происходило в те дни, когда мы спали вместе, даже что мы говорили! Вряд ли у нее кто-то есть, но Питер и ее ебет. Каждую ночь она забирает нас с Питером в свою постель и заставляет меня сосать ее. Мне, в общем-то, наплевать, даже самой приятно, только хотелось бы, чтобы ты тоже был здесь и ебал меня почаще…

И так далее. Первое письмо заканчивается словами «С любовью Таня». Второе длиннее. Таня открыла новое развлечение и спешит рассказать о нем.

…Ну разве не странно? Дело в том, что мне бы хотелось, чтобы это проделывал со мной ты. Все то, что делают другие. Наверное, из-за того, что у тебя такой большой член. Когда я думаю о том, какой он большой, у меня мурашки бегут по всему телу. Я думала о нас даже тогда, когда он делал это со мной!

Я так обрадовалась, что наконец появился мужчина, который меня по-настоящему отымеет (мама следит за мной как ястреб), что стала раздеваться, как только мы вошли в его комнату. Он хотел положить меня на кровать, чтобы поиграть, но я уже не могла терпеть, и ему пришлось ебать меня сразу. Я вела себя как сумасшедшая, он даже испугался, как бы я не выпрыгнула в окно или сделала что-то другое в таком же роде. О, как же прекрасно, когда тебя ебет мужчина! Питер так занят мамашей, тратит на нее столько сил, что на многое его уже не хватает. После того как ты уехал, мне впервые было по-настоящему хорошо. Он таскал меня по всей комнате! А потом, когда уже кончил два раза, сказал, что хочет показать новый трюк, только вот у него маленькая проблема — не стоит. Я взяла в рот и пососала, самую малость, и через минуту он уже был как огурец! Потом положил меня на пол, на какие-то мягкие подушечки, перевернул на живот и начал трахать в задницу.

Это было, конечно, замечательно, хотя и не так замечательно, как тогда, когда то же самое делал ты. Я даже немного расстроилась — что же здесь такого. А потом я почувствовала что-то новенькое и необычное. Сначала показалось, что он кончил в меня, но струя все била и била, и я поняла — он писает! Какое необыкновенное и удивительное ощущение! Его член заполнял меня всю, как затычка, так что ничего не вытекало и все оставалось внутри. Струя была такая жаркая, что казалось, прожжет меня насквозь. Я чувствовала, как она проникает во все уголки.

Он все не останавливался, и я уже чувствовала, что разбухаю точно беременная. Потом он закончил, медленно вытащил член и сказал, что если я захочу, то могу подержать все это в себе. Ты и представить себе не можешь, что я испытывала, лежа на полу как наполненный мочой пузырь, чувствуя, как внутри все переливается.

Потом он отвел меня в ванную, и там я как будто открыла кран и выпустила из себя все эти литры, а он встал передо мной и потребовал, чтобы я пососала его член…

Признаюсь, к концу письма у меня уже встал. Я так хорошо знаю маленькую стерву — можно сказать, заебательски хорошо, — что легко, как будто сам при этом присутствовал, представляю всю картину. Даже закрыв глаза, вижу каждый ее жест, каждое движение. Расхаживаю взад-вперед по комнате с торчащим, как у жеребца, хером. Не знаю почему, но мысль запустить струю в ее гладкую круглую попку не выходит у меня из головы.

Отправляюсь прогуляться, слегка приволакивая ногу. Для всех уличных шлюх я приманка, и они не дают мне проходу… уж профессионалки-то прекрасно видят, в каком мужчина состоянии. Однако сейчас мне нужна не проститутка. Мне нужна другая Таня — только такая, которая не вызывала бы сильной эмоциональной привязанности.

На улицах ее не найти.

У Эрнеста прекрасный вид из окна. Настоящий художественный класс, в котором позируют друг дружке студенты победнее, из тех, кто не в состоянии позволить себе профессионального натурщика. Когда я бываю у него, мы часто садимся и наблюдаем за ними. Мне по вкусу настроение, дух случайных участников этого уличного шоу. Проходя мимо модели, они восторженно свистят, пощипывают ее тугие грудки, щекочут между ног… Девочка хороша — упругая блондиночка с широкими бедрами, — и она вовсе не против. По словам Эрнеста, на днях натурщиком выступал какой-то парень, так девчонки извели его настолько, что на набросках, если только юные художницы остались верны правде жизни, бедняга должен был предстать со стоячим членом.

Как это чудесно, видеть, что искусство входит в жизнь. В Нью-Йорке, бывало, нередко устраивали как бы уроки рисования, на которые заявлялись разного рода типы, околачивающиеся по варьете. Заплатил пятьдесят центов у входа и можешь полчаса глазеть на голую пизду. При этом, конечно, все делают вид, что пришли вовсе не за этим, что их интересует нечто, называемое Искусством. Но юнцов под окном — они все еще дети, даже наставник — не проведешь, они-то знают, что им надо, и для них «модель» — это обнаженная девушка с волосиками вокруг пизды и соком между ног! Она — живое, нечто такое, что можно потрогать руками, во что можно вставить, и если мальчишки трогают ее, пощипывают зад и выполняют задания со стоячими хуями, то от этого и их работа, и весь мир будут только лучше.

Эрнест рассказывает, что ему всегда везло с видами, кроме одного раза. Тогда его окно оказалось напротив квартиры, где обитала парочка гомиков, настоящих, из разряда тех, которых опознала бы — повстречай она их на улице — даже ваша бабушка. Все было не так уж плохо, говорит Эрнест, пока они отсасывали друг у друга или у приходящих дружков, однако время от времени в доме появлялись морячки, которые, проведя ночь в утехах, на следующее утро жестоко поколачивали педиков. К тому же, жалуется он, по утрам в окне постоянно болтались выстиранные шелковые трусы.

Самым удобным было одно местечко, где он жил с проституткой по имени Люсьен. Заведение, в котором она работала, располагалось напротив, и Эрнест даже видел ее служебную кровать. Такая картина, по его словам, всегда действовала на него успокаивающе: глянул в окно и убедился — подружка при деле, трудится, а значит, за квартплату можно не переживать.

Далее дискуссия переходит на тему женщин, с которыми в то или иное время жил Эрнест. Составленный им список поражает, но потом выясняется, что он жульничает, занося в данную категорию каждую, в чьем обществе провел хотя бы десять минут.

— Черт побери! — говорит он, когда я ставлю под сомнение правомерность наличия в списке одной нашей знакомой. — Я же угощал ее обедом, так? И в тот вечер она спала в моей постели, так? Полный пансион. Если ты даешь им квартиру и стол, это уже считается совместным проживанием.

Его удивляет, что я никогда не спал ни с одной китаянкой. Я и сам удивлен не меньше. В Нью-Йорке столько китайских забегаловок, что уж с одной-то официанткой можно было познакомиться и поближе. Сам собой возникает расовый вопрос, и уж тут Эрнест готов дать профессиональную консультацию. В борделе никогда не бери японок или китаянок, предупреждает он. Да, они все побриты, помыты и надушены, но между ногами у них — череп с костями. Хватают первого попавшегося и — на тебе! СИФИЛИС! Причем не обычный, вялотекущий, а прогрессирующий, который сводит в могилу за шесть месяцев. Это тебе не простуда, так просто не отмахнешься. Особую, смертельную опасность для западной расы, настаивает Эрнест, представляет именно восточная разновидность болезни. На мой взгляд, такие утверждения — полная бредятина, но Эрнест убежден в своей правоте, и ему удается-таки запугать меня вполне достаточно, чтобы навеки отвратить от восточных красоток.

Потом, нагнав страху, он сообщает, что знает одну совершенно безопасную цыпочку. Она не шлюха, а просто его хорошая знакомая, китаянка, и с ней-то уж точно ничего не подхватишь. Ее папаша держит магазинчик, битком набитый разным старинным хламом вроде статуэток Будды, узорчатых ширм и поеденных крысами сундуков, выброшенных из дворцов сотни лет назад. Дочка помогает ему и прислуживает парням, которые заглядывают туда в поисках какой-нибудь нефритовой безделушки.

Эрнест пишет адрес на конверте и вручает его мне. Советует купить что-нибудь для приличия, но уверяет, что если сделать все как надо, то жалеть не придется. Нет, он со мной не пойдет… у него свидание с какой-то художницей-мазилой, и он рассчитывает уговорить ее — понятно, в постели — написать его портрет. Не за так, конечно, но и не за деньги.

— И пожалуйста, Альф, узнай, приторговывают ли они кокаином, ладно? Я обещал этой своей сучке… она еще не пробовала. На старом месте показываться боюсь; немного задолжал там кое-кому, и они были сильно недовольны, когда узнали, что я переехал.

Вооруженный адресом и отсидев в конторе положенные два часа, совершаю прогулку к этому самому магазину. По пути меня одолевают сомнения, и я едва не поддаюсь чарам чернокожей шлюшки, подающей недвусмысленные сигналы с парковой скамейки. В Нью-Йорке я как-то чуть ли не каждую ночь проводил в Гарлеме. Так помешался на одной черной сучке, что несколько недель ни к чему другому не желал и прикасаться. То уже в прошлом, хотя кое-что осталось и шевелится, а девочка на скамейке такая крепенькая и черная… и выглядит вполне здоровой, чтобы отразить приступ микробов. Черт, Эрнест и впрямь запугал меня своими байками насчет опасности подцепить восточную хворь. И я все же прохожу мимо и продолжаю путь.

Сам не знаю, как так получается. Когда я мертвецки пьян и едва стою на ногах, то могу подгрести к любой уличной шлюхе, заговорить, сделать самое оскорбительное предложение и при этом даже глазом не моргнуть, но войти в лавку трезвым как стеклышко и произнести коротенькую речь… нет, на такое у меня не хватает духу. Тем более что, как выясняется, девица из разряда тех невозмутимых, хладнокровных стервоз, которые прекрасно говорят по-французски. Мне представлялось, что проблемы могут возникнуть из-за ее акцента, но вышло наоборот — и я чувствую себя едва ли не американским туристом, с трудом складывающим чужие слова.

Совершенно не представляю, что сказать, с чего начать. Может быть, я хочу что-то купить… но что? Девочка, надо признать, действительно очень даже хороша, да и терпением не обделена. Показывает, что у них есть.

Мне все нравится, особенно ее приплюснутый носик и оттянутая вверх губа. Приличная задница, сиськи… даже не ожидал. Я давно подметил, что у китаянок сисек как будто и нет, а у этой — отличный комплект. Но не с них же разговор начинать.

Упоминаю Эрнеста — не помогает. Объясняю, что меня прислал сюда друг, еще раз называю имя — она его не помнит! Вежливо замечает, что в магазин каждый день заглядывает много покупателей. В конце концов покупаю что-то вроде гобелена на стену — шикарная вещица с драконами. Сучка улыбается и предлагает чашечку чаю. Откуда-то из глубин магазина вылезает ее папаша и утаскивает штуку с драконами прямо у меня из-под носа. Вроде как собирается ее завернуть.

Чаю мне не хочется, о чем я ей и говорю. Продолжаю в том духе, что вот подумываю посидеть в баре за углом, выпить перно… был бы рад, если бы она составила мне компанию. Соглашается! Я просто теряю дар речи… стою с открытым ртом, шевелю, как рыба, губами, а она уже исчезает в задней комнатке.

Через минуту возвращается. В модной шляпке эта китаеза больше похожа на парижанку, чем сами парижанки. Под мышкой какой-то сверток. Ничего умного, пока ее не было, я так и не придумал, так что выходим из магазина молча, а тут еще какой-то сорванец, притаившись в канаве, обстреливает нас конскими лепешками’. Моя спутница, однако, сохраняет поразительное самообладание, делает вид, что ничего такого не происходит, и мы с достоинством шествуем по улице. Я постепенно прихожу в себя.

Вопросы! Ей хочется знать, кто я такой, чем занимаюсь и вообще все-все. Как-то незаметно всплывает и тема моих доходов. Сначала я не понимаю, к чему она клонит, но тут речь заходит о нефрите. У них есть, доверительно сообщает моя новая знакомая, одна маленькая безделушка, настоящее сокровище из императорского дворца, завезена контрабандой и продается за жалкую часть настоящей стоимости… тут она называет размер моего месячного заработка с точностью до су.

Интересно. Во всем явно чувствуется что-то сомнительное. К тому же меня не оставляет впечатление, что и она сама дает понять — это только игра. И где же можно взглянуть на камешек, спрашиваю я. И вот тут — ах! — все проясняется! Хранить такую дорогую вещь в магазине небезопасно, говорит она, поэтому камень приходится носить на шелковом шнурочке, повязанном вокруг талии, где прохлада прикосновений свидетельствует о сохранности драгоценности. Вопрос покупки можно обсудить в каком-нибудь уединенном месте, вдали от магазина…

Чудесная игра — надо только понять, как в нее играют. В чем ей не откажешь, так это в умении продаваться с воображением. Но запрошенная цена!.. Я начинаю торговаться, и за третьим перно договариваемся, что нефритовая штучка обойдется мне в недельную зарплату. Придется какое-то время пожить в кредит. Я еще никогда не платил столько ни одной бляди, но сучка уверяет, что оно того стоит.

Ожидаю услышать, что она называет себя на французский манер, Мари или Жанной, однако в такси по дороге ко мне домой пташка щебечет что-то, напоминающее звучанием игру на флейте. Бутон Лотоса, переводит она. Ладно, буду называть Лотосом. Какое милое жульничество…

Решаю не оставаться в стороне и, отведя гостью в комнату, бегу вниз купить вина у консьержки. Потом разливаю его в маленькие зеленые стаканчики, которые купила мне Александра. И наконец, когда Лотос уже готова показать камень, расстилаю перед ней старинный гобелен с драконами.

Судя по сеансу стриптиза, какой она устраивает, сучка, должно быть, не меньше года провела в варьете. После того как все сброшено на пол, на ней остаются чулки и туфли. И, конечно, красный шнурок вокруг талии с болтающимся внизу кусочком жадеита. Гладкий зеленый камушек смотрится очень даже неплохо, уютно устроившись на густой черной подстилке. Лотос отодвигает ногой кучку одежды и предлагает драгоценность для более детального изучения.

Камень, понятное дело, оказывается дешевкой, но меня больше интересует не он сам, а то, что под ним. Хоть я и не проявляю внимания к нефриту, его хозяйку, похоже, это не обижает. Она даже улыбается, когда я провожу пальцем у нее между ног. Ее запах напоминает мне запах ароматизированных сигареток, которые, бывало, покуривала Таня. Сидя на краешке стула, просовываю палец в щель… Она снова улыбается, глядя на меня сверху вниз, и говорит что-то по-китайски. Что бы оно ни значило, звучит чарующе грязно.

К этому времени все предостережения Эрнеста уже забыты. Я бы, наверное, оттрахал ее, даже если бы у нее была гонорея, с надеждой на быстрое исцеление, но она такая благоухающая, такая розовая, что никаких сомнений быть не может — все в порядке. Мне даже позволено раздвинуть складки и принюхаться. Потом Лотос снова делает шаг назад, развязывает шнурок… и камень падает мне в ладонь.

Ебу ее на полу, прямо на моем новом гобелене, засунув ей под голову подушку. Чулки и даже туфли остаются на ней. К дьяволу вышитых драконов… если она повыкалывает им шпильками глаза, если останутся невыводимые пятна-пусть, даже и лучше. Устраиваю ей жесткий прогон… Французская шлюха уже заявила бы протест против такого насилия, против всех этих щипков и укусов, но Лотос только улыбается и исполняет любые мои прихоти.

Может быть, мне доставит удовольствие посильнее потискать ее груди? Очень хорошо, она сама их приподнимет. А если на них останутся синяки от моих укусов? Ее соски в моем полном распоряжении. Я кладу ее руку на хуй и смотрю, как длинные миндального цвета пальчики сжимаются вокруг него. Она постоянно что-то щебечет… по-своему, по-китайски. О да, свое дело она знает хорошо. Клиенты готовы щедро платить за горячее дыхание Востока, и Лотос умеет подать товар.

Живот и ноги у нее совершенно голые, только в одном месте оставлена ухоженная, похожая на козлиную бородку полоска. Почувствовав прикосновение, она раскидывает ноги. Бедра жаркие на ощупь и скользкие ближе к пизде. Щелка такая же маленькая, как у Тани, но мягче, податливее и раскрывается легче и шире.

Мой дружок вызывает у нее живой интерес. Она легонько пощипывает его за шейку, потягивает за усики. Я опускаю руки, и она усаживается, поджав под себя ноги, между моими коленями и начинает играть с ним. Пизда раскрывается будто сочный, созревший фрукт, бедра прижимают мои колени. Чулки и туфли придают этим прикосновениям особенную прелесть.

Глядя на нее, трудно сказать, возбуждена она или нет. Единственное, что ее выдает, это влага вокруг шелковистых складок. Мокрое пятно расширяется, блестит, и сквозь аромат духов все отчетливее проступает запах пизды. Лотос треплет моего приятеля по головке, щекочет яйца. Потом вытягивается в полный рост, тычется носом то в член, то в кусты… у нее иссиня-черные волосы, прямые и блестящие.

Не знаю, чему там, на Востоке, учат женщин. Возможно, такой предмет, как сосание хуя, и не входит в обязательную программу, но Лотос получила настоящее французское образование. Ее язычок то забирается в мои джунгли, то скользит по яйцам. Она облизывает мой член, целует живот своими плоскими, как будто приплюснутыми губами… ее косые брови сходятся, когда она открывает ротик и наклоняется, чтобы позволить моему орлу просунуть головку. Ее глаза похожи на узкие щели бойниц. Руки проскальзывают под меня, теплые соски трутся о яйца… она начинает сосать…

Я приподнимаюсь. Она продолжает сидеть, держа член во рту и продолжая сосать, но я толкаю ее, распластываю на коврике и отползаю назад, ниже, к развилке. Трусь о ее кустик щекой, подбородком, щекочу ее губки языком. Облизываю бедра и даже плоскую, словно отутюженную складку между ними. Мне хочется почувствовать, как сжимаются ее бедра, как они втягивают мой рот в ту глубокую расщелину. Хватаю ее за талию, пощипываю упругие ягодицы и слизываю, слизываю соке ее кожи, с отверзшихся, предлагающих себя уст. Она не выдерживает и набрасывается на меня. Ее ноги расслаблены и раскрыты, ее персик прижат к моим губам, ее сок капает мне в рот, а я все сосу и сосу.

Она начинает дрожать, почувствовав, как мой язык проникает все глубже. Не зная, что бы еще сделать с членом, она покусывает его, лижет яйца, в общем, старается как может, только что не заглатывает все мое хозяйство. Даже разводит края пошире, пока мой язык не вылизывает уже матку. И вдруг — извержение. Кончила. И притом едва не перекусила мой член пополам. Я раскрываю рот пошире — пусть трахает его этой своей сочной штучкой…

Я хочу видеть ее, хочу посмотреть, что она станет делать, когда мой шомпол уткнется ей в зубы. Снова откидываюсь на спину и наблюдаю, как она его обрабатывает. Голова поднимается и медленно опускается. В глазах — удивление… Обнаружила во рту что-то теплое. Раскосые глазки закрываются. Она сглатывает и сосет, сглатывает и сосет…

Китайцы — так мне говорили или я сам где-то читал — измеряют совокупление даже не часами, а днями. Спрашиваю об этом Лотос, и она смеется. Если мне так хочется, она может остаться на всю ночь. И нельзя ли хотя бы сейчас — пожалуйста! — снять чулки?

Чувствуя, что проголодался, предлагаю сходить куда-нибудь перекусить, однако Лотос тут же меня поправляет. Когда мужчина покупает китаянку, говорит она, он покупает женщину, а не что-то вроде козы, которую можно только трахать. Она приносит ему все свои таланты, а Лотос умеет готовить. Такие речи мне по вкусу. Мы одеваемся и идем за продуктами.

Вернувшись с покупками домой, раздеваемся, и Лотос приступает к готовке. Вокруг талии она повязывает полотенце, которое прикрывает ее спереди, но оставляет голым зад. Я лежу на диване, и она, проходя мимо, каждый раз наклоняется и целует моего малыша. Такая милая… и не ворчит, если на плите, пока я ее тискаю, что-то подгорает.

Поев, испытываем кровать. Лотос совсем не против заняться повторением, но я хочу именно ебать ее. Прыгаю на кровать вслед за ней и без промедления направляю ствол в дырку. Едва почувствовав, на что способен мой молоток, она перестает трепаться о том, как все было замечательно в прошлый раз.

Ему безразлично, какого она цвета. Достаточно того, что там тепло, сыро и кустики по краям; ничего другого и не требуется. А уж попав внутрь, он как будто расширяется. Заполняет все трещинки и расщелины; надо лишь расправить ему усики, прикрыть уголки. Немного повозил туда-сюда, и девочка уже сияет, как выдраенная шваброй палуба… вертится, крутит желтой задницей, умоляет почесать еще… еще… И не важно, что бормочет она по-китайски, — понимаем мы друг друга прекрасно. Ее маленькие ножки переплелись у меня за спиной. Оказывается, в этих мягких гладких бедрах куда больше силы, чем можно подумать.

Мне становится легко и весело! Вспоминаю Таню, вспоминаю старичка-бухгалтера с его полувзрослой дочкой и смеюсь. Мир белых перевернулся вверх тормашками — для такого простого дела, как спокойный, нормальный трах, приходится употреблять китаезу. Лотос смеется вместе со мной, не зная, почему мы смеемся… хотя если бы узнала, то, наверное, смеялась бы надо мной. Она молодец. Я берусь за нее по-настояшему. Это же отлично — пороть сучку, которая при этом способна еще и смеяться.

И потом… она ведь не шлюха! Скорее содержанка или любовница: Лотос несет не только страсть, но и кулинарный талант. Деньги здесь вмешались почти случайно. Они нужны лишь для того, чтобы купить нефритовую безделушку. Если она пыхтит вам в ухо — это настоящее. Если тихонько постанывает, можете не сомневаться — это потому что она чувствует. В ее теле жизнь и сок для смазки — тем и другим она делится охотно, с желанием.

Я играю ее грудями, и она снова просит пососать их. Только теперь замечаю, что соски окружены желто-лимонными кружками, похожими на китайскую луну. Ах, Лотос, сейчас, сейчас в твоей пизде начнется фейерверк… я опалю твои трубы римскими свечами, и ракеты озарят твое чрево. Искра уже вспыхнула…

Может, Лотос трахается и по-китайски, но кончает определенно по-французски.

Позже, уже ночью, мы пьем вино и веселимся напропалую. Лотос обучает меня самым грязным китайским ругательствам; впрочем, стоит запомнить одно, как другое уже вылетает из головы, так что в итоге там так ничего не задерживается. Я ебу ее снова и снова, а утром обнаруживаю, что она ушла, повесив на моего уставшего солдата шелковый шнурок с дешевой нефритовой безделушкой.

* * *

У нас гости! Двое. Сид, которого я не видел с той ночи, когда мы завалили к Мэриону и устроили там небольшой переполох, и какая-то пизда. Или женщина. Они чинно сидят на стульях, и мы вежливо беседуем о погоде, литературе и чем-то еще, столь же безопасном. Она — мисс Кавендиш. Именно так, мисс Кавендиш, без имени. Стоит только услышать ее напыщенное «здравствуйте», и уже понятно, что перед вами нечто такое, что навсегда останется Англией.

Мисс Кавендиш, объясняет Сид, подруга его сестры, которая живет в Лондоне. Объяснение принимается нами к сведению, не более того, и сам визит, похоже, иначе как визитом вежливости назвать трудно. Но тут Сид сообщает, что мисс Кавендиш собирается преподавать в Лионе, атак какдо начала учебного года остается еще два месяца, то она планирует провести некоторое время в Париже, познакомиться с городом.

Делать нечего, приходится быть вежливым, даже с женщиной, которая носит твид и хлопчатобумажные чулки. Я задаю бодрые вопросы, зная, что завтра о ней уже и не вспомню. И где же мисс Кавендиш собирается остановиться?

Сверкнув стеклами очков, она поворачивается ко мне.

— В этом и заключается одна из моих проблем. Сид предлагает снять квартиру здесь. — Она оглядывает комнату, как будто только теперь ее увидела. — По-моему, очень мило… и недорого?

— Да-да, конечно, — уверяет ее Сид. — Альф, ты ведь все устроишь, верно?

Я ему устрою! Сверну к чертям шею! Но ничего уже не поделаешь… Мисс Кавендиш бродит по квартире. Что ж, ножки вроде бы ничего, может быть, она еще на что и сгодится. Но Сид! Друг хренов!.. Посмотреть бы на нее без очков…

Когда она устроится, говорит мисс Кавендиш, мы не должны ее забывать, ведь если девушка одна, ей может быть одиноко даже в Париже.

* * *

Вечером тоже гости. Анна, вернувшаяся из небытия, и минут через десять после нее Александра. Вспоминая недавнюю вечеринку, Анна смеется вместе с нами, хотя в ее смехе звучит смущение. О том, что случилось после того, как она выбежала из дома в чем мать родила, стыдливо умалчивает. Я и не настаиваю. Едва появляется Александра, как Анна вспоминает о якобы назначенной встрече и уходит. На сей раз я не забываю взять у нее адрес.

Александра изливает на меня свои бесконечные проблемы. Ей надо уехать, отправиться в путешествие куда-нибудь подальше от Питера и Тани. Она называет это перенастройкой. Сидит на диване, демонстрируя мне свои бедра, и при этом перечисляет список великих грешников, предавших себя в конце концов в руки Иисуса. Возможно… кто знает?., может быть, когда-нибудь и она вернется в лоно церкви.

Одно не дает ей покоя.

— Так ли обязательно каяться во всех грехах, с подробностями? — спрашивает она. — Нужно ли церкви знать все?

Вообще-то я не в курсе, но не надо быть мудрецом, чтобы понять, что именно ей хочется услышать. Я высказываюсь в том смысле, что Иисус, вероятно, пожелает знать детали. Это повергает Александру в дрожь. Она соблазнительно ежится. Все бы устроилось, если бы только не дети. Но они… они держат ее цепкой хваткой, не дают ей порвать со злом. А Таня… побывав в постели с матерью, она стала даже хуже Питера. Ничуть не стесняясь, является в комнату голышом, от нее просто некуда деться.

— Уж и не знаю, чем все это кончится, — вздыхает Александра. Она умолкает, бросает на меня взгляд и торопливо отводит глаза. — Прошлым вечером случилось нечто совершенно непотребное… об этом и говорить-то неприлично… Если я рассказываю вам, то лишь потому, что знаю — вы поймете. Таня заставила Питера… помочиться мне в лицо. А сама прижалась ртом к моему… к моей… — Она в отчаянии ломает пальцы. — Так бывает… ну, вы понимаете. В момент страсти мозг затуманен… Может быть, я что-то сказала… ну, наверное, сказала, что… что мне это нравится. Она назвала меня таким гадким словом… и укусила за бедро. След еще остался. Посмотрите сами.

И при этом ни слова о том, как сама ссала Тане в лицо. Та непотребность осталась в прошлом и забыта. Александра задирает юбку и показывает пострадавшее бедро. Белая плоть колышется, перетянутая тугой подвязкой. Отметина действительно сохранилась: круглый, четкий отпечаток Таниных зубов в верхней части и на внутренней стороне бедра в нескольких дюймах от пизды. Александра поднимает колено и расставляет ноги, предлагая мне посмотреть получше. Изучаю, потом тискаю ногу и продвигаюсь выше.

Разумеется, она не имела в виду ничего такого! Нисколечко! Просто устроила небольшую лекцию с демонстрацией, раздухарилась сама и меня разогрела… знает, сучка, что ей надо и как это получить. Что ж, если захотелось отведать острого… Мой малыш уже навострился и готов услужить. Задираю ей юбку и стаскиваю трусики.

Ну и задница же у нее! В зарослях между щечками вполне могут обосноваться с десяток белых мышей, и никто их там даже не заметит; жили бы себе в полном комфорте и поплевывали на весь свет. Перебираю волосики и чувствую — она начинает разогреваться. Ее пальцы устремляются к ширинке, молния летит вниз, и мой молодец выпрыгивает наружу.

Пока мы лежим, предаваясь невинным забавам, Александра рассказывает кое-что еще о своих долбанутых детишках. По мере того как возбуждение нарастает, речь ее льется все более свободно. Питер, оказывается, убедил себя в том, что сосать член полезно для укрепления потенции. Но ведь это опасно! Это может войти в привычку!.. Я тихо радуюсь, что сбежал из чертова дурдома, но слушать, что там творится без меня, все равно приятно.

Знаю ли я, спрашивает Александра, почему Таня взяла над ней такую власть? Дело в том, что она очень любит, когда ей лижут, а Таня… у Тани это получается просто потрясающе. Ее ничто не останавливает. Если бы не это, она, может быть, сумела бы вырваться. Ведя такие речи, Александра трется о мою руку. Приглашение. Ожидает, что я сейчас встану в позицию и угощу ее тем самым блюдом, которое она только что описала. Если так, то ее ждет разочарование.

Просовываю моего змея ей между ног и кончиком поглаживаю пизду. Она перекидывает через меня ногу, и щель раскрывается. Александра шарит рукой у себя под задницей, пристраивает петушка туда, где он, по ее мнению, и должен находиться, и даже пытается протолкнуть дальше. Так разошлась, что не хочет даже раздеваться. Я говорю, что в одежде ебать ее не стану.

Мы приходим к компромиссному решению. Таня так много ей рассказывала… да, она даже знает, что накануне моего отъезда ее драгоценный Питер отсасывал у меня и… как насчет того, чтобы я выебал ее так же, как Таню? Она хочет полного повторения… полного повторения всего, что я делал с ее дочерью.

Александра садится, чтобы снять одежду, и как только мы оба предстаем друг перед другом голыми, я тащу ее к дивану и ставлю перед собой на колени. Вытираю хуй о ее волосы и предлагаю ей поцеловать. Есть… Тычу ее лицом в мои заросли… даю полизать… Еще пара секунд, и он уже у нее во рту, прочищает глотку. Такая работа хорошо идет под словесное сопровождение. Она бессвязно кулдычет, когда я называю ее сучкой и добавляю несколько цветистых синонимов.

Мусолит мой член, как ребенок фруктовый леденец. На беднягу жалко смотреть, но по крайней мере головка в пене. Не вынимая хуй изо рта, она пытается причесать еще и кустики, но преуспевает только в том, что едва не задыхается. Наконец, когда малыш обработан, когда на нем уже не осталось живого места, я отнимаю у нее игрушку.

Александра слишком велика и тяжела, чтобы кувыркаться с ней, как с Таней; я толкаю ее на диван и заставляю поднять ноги. Все, что между ними, дерзко выпирает, выступая на передний план. Она дико вскрикивает, когда я неожиданно втыкаю палец ей в задницу. Приказываю успокоиться и вести себя потише, пока за пальцем не последовал весь кулак. Заполучив туда же еще два, она уже ничего не соображает и только стонет, но, как говорится, сама напросилась. Так или иначе, я твердо намерен выполнить программу целиком.

Александра не возражает, когда я поворачиваюсь к ней задом и заставляю приложиться к этой своей части. Она даже, не поднимая шума, облизывает щечки. Но когда я велю раздвинуть их и пройтись язычком по анусу… ах, это уж слишком! Нет-нет, она не станет, не будет, не хочет, даже если ее дочь… Что ж, я опускаю зад прямо на ее рот и заставляю замолчать.

Черт, на свете нет ничего такого, что они бы не сделали, надо только подать все должным образом. Примерно через три секунды ее горячий язычок пробирается сквозь кусты и начинает полировать мою прямую кишку. Игру придумала Таня, и я должен научить этой маленькой забаве ее мать. Войдя во вкус, она осваивает все новые высоты… то есть глубины. И притом раскочегаривает себя все сильнее… мертвой хваткой вцепляется в конец, как будто боится, что его отберут. Наверное, если бы такая опасность возникла, она бы разнесла квартиру вдребезги, свалила стены и рыла бы землю ногтями.

Александра наверняка знает, что будет дальше, но принимает невинный вид и качает головой. Ладно, пусть так. Попробуй угадать, говорю я. Она называет несколько вариантов и наконец бьет в точку, однако произносит это как-то нерешительно, притворяясь, что была бы рада ошибиться.

Я же не собираюсь трахнуть ее в задницу?.. В качестве награды за сметливость и в знак особой милости позволяю ей полакомиться моим измочаленным приятелем.

О нет, нет, умоляет она. Забыла, что я уже поступал так с ее дочерью. Напоминаю, и память у нее резко улучшается. Конечно, помнит… помнит, как малышка едва не лопнула, когда… Ох-хо! Но как… как… это же невероятно… мой член слишком велик…

Притворяется, дрянь. И все-таки я выбиваю из нее признание. Ну — с сомнением, — она вот только что решила… после того что я делал с ее дочерью, будет трудно не думать… Да, она бы, может, даже хотела, чтобы я сделал то же самое и с ней. Щипаю за задницу. Мне нужен четкий ответ. Прямо сейчас. ХОЧЕТ? Или нет? Да, ей кажется, что хочет.

Ловлю на слове. Разворачиваю ее и направляю своего молодца к задней двери. Пока я занимаю позицию, она становится на колени, раздвигает ноги и опускает голову. Теперь уже никаких возражений, как было, когда я вставил ей в задницу палец. В этом отношении Александра вся в дочку. Просто ждет, когда все свершится.

Не так уж там и туго, как я ожидал. Либо сует туда свечи, либо играла в эту игру раньше. Не скажу, что мой змей проваливается в пустоту, но тех проблем, что были с Таней, нет. Получается довольно легко и быстро.

— Ты уже этим занималась, — говорю я.

Она шокирована. Как я могу даже думать о таком? Это же неприлично! Противоестественно! Вы только послушайте!..

Кто бы говорил! Противоестественно… Сучка.

Ладно, пусть будет противоестественно. Я трахаю ее так, потому что мне так нравится. И потому что ей так нравится. Устраиваю проверочку — извлекаю ствол и… Она тут же оборачивается и тянется за ним, требуя вставить на место.

— Пожалуйста!

Всего одно только слово, но мне вполне достаточно. Ответ получен. Решаю немного помучить — вставляю и выдергиваю. Вставляю и выдергиваю. Пусть попросит, поклянчит. Заставляю ее обзывать себя самыми грязными словами: хуесоска, подстилка подзаборная, шлюха, ебущаяся с кобелями в канаве.

— Пожалуйста, верни его на место! Я говорила неправду… Мне нравится то, что ты делаешь… Питер делал со мной тоже… Таня видела… Питер… о… мой собственный сын осквернил меня. Вставь и еби… Твой член такой большой… намного больше, чем у моего сына… а-ах, как чудесно! У тебя чудесный хуй… мы все его сосали… мой сын, моя дочь и я…

Вспоминаю Танино письмо. Девочка хочет, чтобы я навестил ее и опробовал новый трюк, который она только что выучила. Что ж, Тани здесь нет, но ничто не мешает испытать его на матери…

Почувствовав удар обжигающей струи, Александра вскрикивает. Не знаю, как ей, а мне нравится. Ощущение самое приятное. Втыкаю на всю длину и открываю кран. Она умоляет прекратить, остановиться, но я уже не могу, даже если бы и хотел. Накачиваю до тех пор, пока у нее не раздувается живот. Она стонет… кончает…

Оттаскиваю ее от дивана, и она извивается, корчится передо мной, стоя на коленях. Хнычет, что внутри у нее пожар, что так она еще не кончала…

— Подними голову.

Хватается за мои колени, поворачивается, смотрит на меня.

— Я знаю, что ты собираешься сделать… быстрее, ну… пока я кончаю… пожалуйста!

Целует конец, прижимается к нему губами, а я выпускаю остатки… кое-что попадает и в раскрытый рот. Потом, когда все заканчивается, она продолжает стоять на коленях и сосать, сосать, пока старый вкус не сменяется новым…

* * *

Мисс Кавендиш — ебаная зануда. Точнее, неебаная зануда. Проще говоря, динамщица. Дразнит обещаниями, но как доходит до дела — так в кусты. Прожила здесь всего три дня, а уже изобрела триста предлогов для трехсот визитов. Ну или около того. Если не течет кран, то остановились часы. Или что-нибудь еще. Однако вместо того чтобы бежать к консьержке, она стучится в мою дверь. И i что вы думаете? Разумеется, кран надо всего лишь закрутить до конца, а часы не идут, потому что их не завели. Но какая разница… в любом случае она изыщет повод прийти и покрутиться перед вами.

Очки исчезли, и вообще мисс Кавендиш очень даже ничего. Твид и хлопчатобумажные чулки тоже, похоже, улеглись на дно чемодана; наша соседка прямо-таки цветет в органзе и шелке. А еще выяснилось, что у нее есть бедра…

Бедра я обнаружил в первый же раз, когда она ко мне заявилась. Как все-таки легко, на мой взгляд, показать многое, но не больше, свести мужчину с ума, позволив ему увидеть — но не рассмотреть — всего лишь дополнительные четыре дюйма. Гораздо сложнее не дать ему понять, что вы делаете это сознательно. Вот в последнем мисс Кавендиш не очень сильна.

Поначалу я думал, что она напрашивается, однако запущенные в этом отношении пробные шары вернулись обратно. Мисс Кавендиш не продемонстрировала ни малейшего желания спускать трусики ради мужчины, по крайней мере ради меня. Тем не менее пытки продолжаются, и во мне зреет желание дать ей под зад коленом.

Причем свои маленькие игры она ведет не только со мной. Сид настолько уверился в положительном исходе спектакля, что, рассказывая о полученных авансах, щедро предложил дать мне самые лучшие рекомендации. И вот теперь он приходит с новостью, что спринцовка, которую наша соседка держит в ванной, нужна ей, по-видимому, лишь для того, чтобы промывать уши.

Женщины, подобные мисс Кавендиш, вполне способны довести вас до нервного расстройства, если только принимать их серьезно. Попробуйте пару часов походить с готовым выпрыгнуть из штанов членом, и вы уже готовы вернуться к старой доброй мастурбации. А не принимать мисс Кавендиш всерьез невозможно — она постоянно вертится под ногами. Я уже ногти искусал до мяса…

Боже, она даже дотронуться до себя не позволяет, зато без конца говорит о ебле. Не в открытую, конечно. Моя бабушка назвала бы ее кокеткой, а то, что она вытворяет, — флиртом. Мисс Кавендиш знает массу сомнительных историй о маленьких мальчиках и девочках, но попробуйте прикоснуться к ее заднице! Принесет новенькие, только что купленные панталоны и попросит вас полюбоваться ими, даже поднимет юбку, чтобы вы сравнили их с теми, что на ней, но руки прочь от тех, что надеты!

Потом, когда вы уже сыты по горло и готовы с негодованием удалиться, она вдруг становится другой. Правила меняются, и мисс Кавендиш подходит и усаживается вам на колени. Вам позволено ущипнуть ее за зад или поиграть с подвязками, однако как только у вас встал — хлоп, все становится на место, и она смотрит на вас так, будто хочет сказать: «За кого вы меня, черт возьми, принимаете?»

Прошлым вечером мы с Сидом попытались ее напоить. Не вышло. Да, она, конечно, малость расслабилась, много и громко смеялась и даже позволила нам заглянуть пару раз под юбку, как бы случайно, пустив в ход свои обычные хитрости. На том все и закончилось. В тот момент, когда напряжение стало уже невыносимым, она встала и отправилась к себе.

Я бы плюнул и забыл, но сучка не дает. Сегодня утром появилась у меня в комнате, завернувшись в банное полотенце. Попросила посмотреть задвижку в ванной.

* * *

Захожу к Эрнесту. Лежит в постели. Говорит, что ждал от меня новостей, рад, что с Анной все обошлось, что она цела и невредима. Ему, разумеется, больше хочется послушать мой рассказ о китаяночке, к которой он меня направил. Решаю не упоминать, что Лотос обошлась в недельную зарплату.

Я забыл спросить о кокаине — не важно. Все равно он от той сучки уже отстал. Оказывается, она его не хочет. Ей нужна юная испанка, с которой она видела его пару раз. Эрнест презрительно фыркает. Чертовы лесбиянки скоро завладеют всем миром. У нас под носом. Именно так, настаивает он, под самым нашим носом. У него даже эпиграмма есть на этот счет… тол ько что сочинил. Про то, чего именно они нас лишают.

Эрнест ведет себя как-то беспокойно, и я уже думаю, что, наверное, он ожидает какую-нибудь шлюху. Лежит с подтянутыми к груди коленями, покрывало и простыни сбиты в кучу, и такое впечатление, что вставать он совсем не собирается. Спрашиваю, не болит ли что. Нет-нет, все в порядке, просто немного устал… Эрнест притворно зевает. Что ж, говорю я, тогда, пожалуй, двинусь дальше… И тут под простыней, у его коленей, что-то начинает шевелиться.

Я еще не видел, чтобы мужчина так смущался. Обнаружив, что именно он от меня прячет, смеюсь.

— И какого ж это пола? — спрашиваю я.

Эрнест откидывает простыни, и из-под них выбирается девчонка лет десяти-одиннадцати.

— Еще пара минут, и ты бы ни 6 чем не догадался, — говорит он. — Но уж раз так получилось… Послушай, Альф, ради бога, не распространяйся об этом, ладно? Ну, ты же сам понимаешь.

Девчонка откидывает назад прямые черные волосы и вытирает простыней лоб. Жалуется, что там было слишком жарко и душно, что она едва не умерла. Потом садится на край кровати и смотрит на меня.

— Черт возьми, и давно ты ее скрываешь? И что ты с ней делаешь? Наверное, приманиваешь мятными конфетками?

Эрнест рассказывает, что она дочь той парочки, что держит бар неподалеку. К тому же, словно оправдываясь, добавляет он, девчонка посещает не только его одного… здесь, в нашем квартале, о ней все знают.

— Ты не думай, что я просто взял да и снял ее на улице, — говорит он. — Черт, мне ее и научить-то нечему… сама все умеет. Вот попробуй, задай ей пару вопросов и увидишь, что я не вру. Теперь уже ничего не поделаешь. Она просто научилась ебаться раньше, чем другие.

Юная гостья раскидывает ноги и демонстрирует то, что с натяжкой можно назвать пиздой. Даже разводит края, чтобы я рассмотрел все как следует.

— Можешь меня поиметь, если хочешь, — тоненьким голоском говорит она. — Только сначала я должна дать мистеру Эрнесту.

И что, спрашиваю я, мистер Эрнест часто тебя имеет? Нет, она здесь всего лишь третий или четвертый раз. Он как раз собирался, когда я пришел…

— Ладно, продолжай, — говорю я. — Не хочу портить вечер.

Девчонка уже начала играть сама с собой, не забывая встряхивать и Эрнеста. Ему все еще кажется, что я чего-то не понял. Он не делает ничего такого, что не делали бы другие, и так далее, и так далее. Уверяю, что все понял. Даже сам едва не занялся тем же…

В общем, Эрнесту становится легче.

— Ради бога, Альф, тебе обязательно надо ее попробовать. Хотя бы разок. Я сам никогда не думал, что доживу до такого дня, когда признаюсь в этом, но знаешь, кайф есть. — Он отшвыривает ногой простыню и садится. Щиплет девчонку за задницу, расправляет ей плечи. — Посмотри на нее. Ну разве не хороша, а? Та еще блядь будет, когда подрастет. А уж порочна… Ты бы послушал, какие словечки из нее вылетают, когда что-то не по ней. А какие рассказывает истории! Я, конечно, в половину из них не верю, но и второй половины вполне достаточно… Кстати, ты знал, что запах есть даже у вот таких вот малышек? Хочешь убедиться сам — наклонись и понюхай.

Девчонке надоело играть соло, и она обеими руками сжимает его член. О членах малышка знает достаточно, чтобы понимать, отчего они делаются большими. Наклонятся, щекочет его волосами, поглаживает пальчиками… вверх-вниз…

— Ты не думай, я вовсе на нее не запал, — продолжает Эрнест. — Нет, черт возьми! Просто иногда хочется перемен. К тому же она достаточно большая… ей не больно… вообще никакого вреда… Господи, Альф, не я — ее бы трахнул кто-то другой. А раз так, то почему бы и не попробовать? Зато теперь я уже знаю, что и как.

Еще минута, и Эрнест запел бы национальный гимн, но девчонка довела его до такого состояния, что он уже дрожит от возбуждения. Она легонько трогает губами набухший конец и тут же отстраняется. Затем повторяет… и еще раз…

— Отсосет у тебя за дополнительную плату, — говорит Эрнест и, подмигнув, добавляет: — Не беспокойся, обычно про премию она потом забывает.

— За дополнительную плату! — восклицаю я. — Уж не хочешь ли ты сказать, что они уже в этом возрасте ебутся за деньги? Боже, когда я был ребенком…

— Конечно, за деньги. Но хуже-то от этого не становится.

Девчонка оставляет в покое его член и снова начинает забавляться с собой.

— Видишь? — говорит Эрнест. — Помешалась на своей пизде. Для нее главное — удовольствие, новые ощущения. Деньги никакой роли не играют. Скорее всего какой-то придурок дал ей однажды пару монет, и она поняла, что помимо всего прочего может еще зарабатывать на конфеты. Скажу тебе так, Альф: когда засаживаешь в эту крохотную щелку, когда девчонка начинает извиваться и тереться о тебя животиком… Поверь, такого у меня еще в жизни не было.

— Довольно разговоров, — недовольно бормочет она. — Хочу, чтобы меня ебали.

— Вот так-то, Альф, вот так-то. Ты только послушай, что она говорит. А теперь понаблюдай за ней повнимательнее. Знаешь, мне и самому в первый раз страшно стало… за нее. Но, оказывается, там, внутри, места вполне хватает. Это со стороны все кажется таким… ненадежным. И она ведь не принимает его в пизду, а как будто нанизывает себя на него…

Эрнест уже изготовился. Девчонка хватает егоза густую поросль, приподнимается на добрых шесть дюймов и как будто ныряет. Удивительно, за один прием ей удается принять в себя едва ли не половину его члена.

— Когда она сделала это в первый раз, я решил, что у нее с головой не все в порядке, — делится впечатлениями Эрнест, — но ей, похоже, нравится… видишь? Я иногда даже ставлю зеркало, чтобы понаблюдать за процессом. Тем более волос у нее нет и все видно будто на ладони. Как говорится, жизнь, какая она есть. Тебе обязательно надо познакомиться с делом поближе и понять…

Что именно мне надо понять, Эрнест не сообщает, потому что ему становится не до того. Девчонка начинает вертеться, крутить задом, и при каждом повороте член уходит чуть глубже, словно ввинчивается в нее. Эрнест при раздаче стоял, как видно, не последним, прибор ему достался внушительный, и, глядя со стороны, трудно избавиться от мысли, что для юной шлюшки такое упражнение не пройдет бесследно, что без подстежки потом не обойтись.

Пизда растягивается и растягивается, увеличиваясь едва ли не вдвое по сравнению с исходным размером, но мышка даже не пикнет… знай себе крутит задом да сжимает ноги вокруг Эрнеста. Прямо-таки ветеран. Поршень наконец останавливается. Однако не потому что там не осталось свободного места, а потому что она втянула в себя все, за исключением самого Эрнеста, клочка волос да пары яиц.

— Посмотри, Альф, — просит он, — посмотри хорошенько, сделай одолжение. Загляни и скажи, как такое возможно. Боже, меня уже преследуют кошмары, но отказаться от нее я не могу. А-а-ах, вот так, сучка, так… Повертись еще… Господи, все равно что ебать змею.

— Послушай, а что ты будешь делать, если она забеременеет? — спрашиваю я.

— Что? Что ты сказал? Забеременеет? — Эрнест волнуется, даже краснеет. — Перестань… что ты несешь… Она еще слишком мала для этого, верно? А ты как думаешь, Альф? В каком возрасте с ними такое случается? У этой и волос-то еще нет. Ну, разве я не прав?

— Какие к черту волосы! Им не требуются для этого никакие волосы, главное — чтоб дырка была. А ты что же, выходит, ничем не пользуешься?

— Эй, Альф, перестань так шутить. К тому же не я один ее трахаю. Никто ничего не докажет… а? Черт, если дело дойдет до суда, я притащу кучу свидетелей… здесь ее чуть ли не каждый… Слушай, Альф, если не веришь, я могу назвать парней, которые с ней развлекаются. Она сама мне про них говорила. И даже женщины, ей-богу! Не шлюхи какие-нибудь, нет, просто местные…

Как вам? Воткнул член в девчонку и ведет разговор о том, может он ее обрюхатить или нет. Впрочем, ей эта тема быстро надоедает. Хочу, чтобы меня ебали, говорит она Эрнесту; а если не будешь, я к тебе больше не приду. Он спохватывается и берется за дело по-настоящему, прочищает трубы так, что у нее только что зубы не вылетают.

— Получи, стерва!.. Видишь? — Это уже мне. — Когда у нее зад так дергается, значит, она кончает. Как по-твоему, такое возможно? Ты ей веришь? — Он ускоряет темп. — Боже, когда я в нее кончаю…

Эрнест хватает ее за зад и отрывает от кровати. Поршень уходит в глубину… кровать стонет… или это он сам? Девчонка раскидывает ноги, облегчая ему полный доступ, и мне кажется, что живот ее начинает набухать…

— Боже, — хрипит Эрнест, — в нее вмещаются галлоны…

К концу шоу меня уже трясет. Я в еще худшем, чем Эрнест, состоянии, хотя и он напоминает выжатый лимон. Зато девчонке хоть бы что, как с гуся вода. Безразлично смотрит на Эрнеста, потом на меня.

— Давай, Альф, — звучит голос с кровати. — Нигде больше ты такого не испытаешь. Только на кровать не рассчитывай… устраивайтесь на полу или еще где… я просто не в состоянии пошевелиться.

Говорю девчонке, что в настоящий момент трахать ее не хочу… может быть, как-нибудь на днях. Она слезает с кровати, подходит и начинает тереться о мое колено. Говорит, что если я ее пощупаю, то захочу…

— Так всегда бывает, — сообщает малолетняя шлюха, — со всеми. Потрогай между ног… потрогай, из меня еще течет…

Стою на своем. Я не хочу ее трахать и щупать тоже не хочу. Что там из нее течет, меня не интересует. Не против ли я, чтобы у меня отсосали? Нет! То есть против! Поиграть? Или, может, я хочу чего-то особенного? Она проскальзывает между моих колен, прижимается… Конечно, там уже шевелится, и она это чувствует, а потому никак не возьмет в толк, почему я не желаю ее поиметь. Спрашивает, уж не педик ли я. Педик! А вдруг у меня нет денег? Ничего, в первый раз можно и в кредит.

В первый раз!.. Черт побери! Но даже соблазн кредита не в состоянии поколебать мою твердость. Видя, что я настроен серьезно, девчонка пожимает плечами. Что ж, может быть, как-нибудь в другой раз… Мистер Эрнест знает, где ее найти… она будет ждать.

Мисс Кавендиш!.. Такой стервы я еще не видел. Утром нарисовалась передо мной, как говорится, без ничего, в костюме Евы. Что теперь? Какая-то проблема с туалетом — она не может остановить воду и шум сводит ее с ума. Почему он вдруг сводит ее с ума как раз в тот момент, когда ей вздумалось одеться, я не знаю, такие вещи недоступны моему пониманию. Так или иначе, вода шумит, и тут подвернулся я, мальчишка, который всегда под рукой.

Понадобилось ровным счетом пятнадцать секунд, чтобы поднять крышку сливного бачка, поправить поплавок и поставить крышку на место. За это время мисс Кавендиш ухитряется избавиться от той одежды, что была на ней в момент моего появления, и преспокойно выплывает из спальни, когда я выхожу из ванной. О, конечно, она ужасно смущена. Даже не подумала, что с такой серьезной поломкой я управлюсь так быстро… ей и в голову не пришло, что кто-то может ее увидеть… в собственной квартире… так неловко получилось. В руке у нее тоненький белый платочек, и она изысканно им прикрывается.

Вот же сучка! Стоит передо мной и мнет в руках чертов платок, демонстрируя поочередно то груди, то живот, то все, что ниже… короче, весь набор. И, должен признать, посмотреть есть на что. У Анны, пожалуй, сиськи получше, но Анна — исключение, ее арбузы нельзя и сравнивать с тем, чем природа наградила большинство женщин. Замечаю я и то, что пупок у моей соседки большой и глубокий, из такого и каштан не выкатится. Что там у нее между ног, рассмотреть как следует не удается, потому что она стоит, однако ножки все-таки раздвинуты, свет между ними проникает, и в просвете виднеются свисающие рыжевато-бурые космы.

Мисс Кавендиш переступает с ноги на ногу, позволяя мне оценить картину с разных углов, а потом, когда все уже скопировано, медленно поворачивается — в таком деле спешка ни к чему, будьте уверены! — представляет себя в профиль и, сделав паузу — специально, чтобы я ничего не упустил, — удаляется в ванную. А я стою с поднятой стрелой, на которую и повесить-то нечего.

Я бы отдал коренной зуб, чтобы вставить этой вертихвостке! Не потому что считаю ее такой уж несравненной трахальщицей, а потому что она бесит меня, сводит с ума. Я бы загнал ей по самую рукоятку, только чтобы услышать, как она принесет извинение моему молодцу, только чтобы сбить с нее спесь, щелкнуть по носу, насыпать соли под хвост.

Прекрасную идею предлагает Артур. Мы втроем, Сид, Артур и я, сидим в баре, уже малость косые, и Сид рассказывает Артуру печальную историю мисс Кавендиш, к которой я время от времени добавляю вполне уместные комментарии. Артур, разумеется, уверен, что мы действовали слишком прямолинейно, без выдумки. Вот если бы за нее взялся он, все получилось бы совсем по-другому. Впрочем, раз уж мы рассказали ему, он готов нам помочь, потрудиться ради общего блага. Его прекрасная идея заключается в том, что мы заваливаем к мисс Кавендиш и трахаем ее втроем. В том, что все получится, он уверен на сто процентов и готов дать любые гарантии, потому как мы имеем над ней численное превосходство.

— Зайдем, поговорим с вашей соседкой, — объясняет Артур, — и постараемся убедить ее уладить вопрос мирно. Ну а если уж не захочет — возьмем штурмом!

Сид восторженно аплодирует. Удивляется, почему сам до такого не додумался. Но что делать, у него голова работает иначе, он никогда не видит простых, очевидных решений. Итак, мы идем с визитом к мисс Кавендиш.

Она впускает нас, говорит, что всегда рада гостям… правда, сегодня никого не ждала. Поправляет халат, позволяя нам полюбоваться ножками, ведет в комнату и тут же предлагает выпить. Пока ее нет, Артур шепчет, что все будет легко, что нам даже не придется ее насиловать… заметили, как она на него пялилась? Он громко ржет.

Начинаются разговоры. Матисс… Гертруда Стайн… у меня нет сил слушать всю эту интеллектуальную чушь, и я просто называю имена, все равно никто не слушает. Сосредоточиваю внимание на мисс Кавендиш. Она обрабатывает Артура — то покажет колено, то повернется бедром, с которого постоянно сползает неглиже. Несчастный остолоп пожирает ее глазами, все ждет, когда сучка раскроется и позволит ему увидеть то самое, ради чего он и пришел. Я снисходительно усмехаюсь, зная, что под халатиком у нее еще пара панталон, и снимать их никак не входит в ее планы.

Артуру понадобился час, чтобы оказаться на диване одновременно с мисс Кавендиш. Что ж, сейчас он поймет, с кем имеет дело. Она разрешает потрепать себя по колену, запустить щупальца чуть выше, ущипнуть за бедро у края неглиже, но не выше. Хозяйка поднимается с дивана, расхаживает по комнате, и Артур бегает за ней как собачонка, почуявшая запах свеженького мяса. Мы с Сидом, чтобы не мешать, затеваем бессмысленный спор. Что ни говори, любопытно смотреть, как кто-то другой колет пальцы о шипы.

Мисс Кавендиш заводит одну из своих двусмысленных историй, иллюстрируя рассказ случаями из собственной жизни. Расчет ясен — хочет показать гостю, что она и сама способна на маленькие шалости. Когда мы остаемся втроем, Артур сообщает, что мы с Сидом — пара недотеп.

— Она ж просто умирает, как хочет. Да что с вами такое, кретины? Откройте глаза — плод созрел, надо только подставить руки, и он сам упадет. Она же делает для этого абсолютно все, только что вслух не говорит.

Тут нашу беседу прерывает голос мисс Кавендиш. Что-то с лампочкой в спальне. Не будет ли кто-нибудь так добр?.. Она боится электричества.

Артур проводит в спальне не более минуты, затем оттуда вырывается вскрик, за ним следует мисс Кавендиш, а позади плетется наш друг. Халат едва держится на плечах, а под ним, как я и ожидал, красуется пара панталон. Она бежит под защиту Сида, прижимаясь к нему голым животом, и, задыхаясь, бормочет, что там, в темноте, Артур пытался сделать нечто такое… такое…

Сид поворачивается и грозно произносит:

— Какой же ты противный!

Артур стоит высунув язык и, похоже, не видит в случившемся ничего смешного.

— Отдайте мне эту чертову суку, — говорит он. — Я покажу ей кое-что неприличное! Посмотрите на мою ширинку! Кто, по-вашему, ее расстегнул? Она! Дрянь, выставляет меня посреди комнаты как мальчишку, с этим торчащим рогом, а потом, видите ли, заявляет, что ей не хочется. Передайте ее мне, я ее выебу.

— Эй, мы так не договаривались, — возражает Сид. — Предполагалось, что ебать будем втроем, а не ты один. Вопрос — где, здесь или в спальне?

Мисс Кавендиш не верит собственным ушам. Смотрит вопросительно на Сида, пытается отстраниться и обнаруживает, что держат ее крепко и отпускать, похоже, не собираются. Заявляет протест, но Сид лишь тискает ей груди и советует быть послушной девочкой.

Поняв, что никто с ней не шутит, мисс Кавендиш начинает с того, что громко приказывает нам немедленно удалиться, а заканчивает мольбами и уверениями, что она вовсе не хотела, что все было только невинной шуткой…

— Тогда как насчет перепихнуться? — спрашиваю я. — Милый невинный трах… вроде как в шутку, а?

Мы не имеем права так с ней разговаривать! Если не отпустим, она закричит! Вызовет полицию! Она позаботится о том, чтобы о нашем недостойном поведении стало известно властям!

— Послушай, Сид, — говорит Артур, — такие разговоры на меня плохо действуют… меня от них тошнит. А когда женщина орет, начинают болеть уши. Давай сделаем что-нибудь, чтобы она не шумела так.

Сид дает ей еще один шанс уладить дело миром. Нет, взвизгивает она, нет! За кого мы ее принимаем? Неужели думаем, что она позволит трем мужчинам надругаться над ней?

Артур затыкает ей рот платком и завязывает концы на затылке.

— Скажи что-нибудь, — говорит он мисс Кавендиш, и та произносит нечто вроде «гу» с явно выраженным британским акцентом. — Отлично. А теперь, дрянь, тебе предстоит узнать, что такое настоящая дрючка. Раз уж по-другому не хочешь, мы оттрахаем тебя на твоей же собственной кровати.

Она царапается и брыкается, но нас трое, и у нее нет против нас ни единого шанса. Переносим ее в спальню и швыряем на кровать. Сид и Артур держат, я связываю.

Вообще-то я еще ни разу в жизни никого не насиловал. Это всегда казалось мне полной глупостью, но теперь, после встречи с мисс Кавендиш, мое мнение изменилось. Я двумя руками «за». Стаскивая с чертовки одежду, испытываю огромное удовольствие: щупаю, тискаю, пощипываю… И чем активнее она вертится, чем пронзительнее пищит под кляпом, тем выше поднимается мой таран.

Так как держать ее приходится двоим, решаем, что действовать будем по очереди, в порядке знакомства. Первым оказывается Сид, у него самый большой стаж и он в отличной форме. Едва увидев его со спущенными брюками, мисс Кавендиш отворачивается и крепко закрывает глаза. Я уже чувствую, как она дрожит. Мне, может, и было бы ее жалко, да уж больно досадила своими фокусами.

Сид, как всегда, не спешит и даже к изнасилованию подходит со всей основательностью. Просовывает руку между ног, щекочет, осваивается, потом неспешно поглаживает живот, поигрывает грудями и наконец разводит ей ноги и с видом знатока заглядывает в дырку. Объявляет, что она не девственница.

Ей, конечно, страшно. Наверное, думает, что у нас уже есть план, как избавиться от тела, как только все закончится… Однако она сдаваться не желает и дерется как кошка. В общем, не облегчает Сиду жизнь, а ему ведь надо улучить спокойный момент. Мы с Артуром пристально наблюдаем за всем происходящим. Сид раздвигает створки и трется концом о подрагивающие от напряжения бедра. Мисс Кавендиш немо таращится на нас, переводит взгляд с одного на другого. Ей удается сдвинуть платок, но страх лишил ее голоса. Она не кричит, не зовет на помощь и не угрожает, а лишь испуганно шепчет, умоляет отпустить…

— Пожалуйста, не надо! Не делайте этого со мной. Я больше никогда, никогда в жизни не буду никого дразнить… клянусь! О, пожалуйста… пожалуйста! Мне очень жаль… я вела себя непозволительно… такое больше не повторится! Не надо… не позорьте меня…

Но поздно, время, благих намерений прошло. Потом, когда-нибудь, мы, может, и поговорим с ней с позиций здравого смысла, однако, как справедливо указывает Артур, сначала она должна усвоить урок. Сид прицеливается… ее бедра застывают в напряжении… Мы с Артуром оставляем в покое ее груди и даем Сиду полную свободу действий. Путь открыт! Живот у нее подрагивает, соски затвердели и напряглись. Большие и темные, они напоминают зрачки в центре глаз.

— НЕТ!.. Нет… нет… нет… Нет…

Сид проталкивает конец в щель… загоняет его дальше… дальше… яйца задевают ее гладкие ноги. Не давая им сомкнуться, он медленно вводит его на всю длину и, упершись, начинает трахать сучку. Она стонет… мычит. — Не хочет никого из нас видеть… не хочет, чтобы мы видели ее лицо… Но Сид не дает ей отвернуться и заставляет открыть глаза.

— Ну как, сука? Как оно? Тебе ведь этого хотелось. Ты с самого начала на это напрашивалась. Что же не улыбаешься? Разве ты не счастлива, ты, грязная шлюха? Почувствуй, как он ходит в тебе! Черт возьми! Я хочу, чтобы ты все почувствовала! Может, тебе это поможет… пойдет на пользу… — Он дрючит ее с такой силой, что уже невозможно понять, отчего она так прыгает и дергается. — Я тебя раскрою… проложу колею… теперь ты уже не сожмешь, как раньше, ножки, когда какой-нибудь бедолага вздумает тебя отыметь…

Первые несколько минут стерва еще сопротивляется. Но нет такой силы, которая заставила бы Сида вытащить шланг, пока он не кончит. Постепенно до нее доходит, что сопротивление бесполезно, что ей не столкнуть его с себя… что она разбита… остается только ждать, пока все завершится. Она затихает.

— Ага, так-то лучше, уразумела… — говорит Сид. — Может, даже поймет, как это приятно, когда тебя ебут. Когда-то же ей это нравилось… кто-то ж ее уже отымел… Надо было отдрючить ее еще на прошлой неделе… По-моему, ей такое по вкусу! Запомни, блядь, завтра твои игры уже не пройдут! Нас здесь трое. Усекла? Трое… Три хуя, и каждый оттянет тебя от и до… Слишком долго ты нам ебала мозги. Пришла пора посчитаться… Не жди, что сейчас все кончится… мы будем ебать тебя, пока сами не заебемся. Устроим тебе ночку, которую ты запомнишь надолго… Может, даже позовем парней с улицы и организуем аукцион… может, тебе еще понравится быть блядью. Но ты уже никогда больше не станешь так шалить… это тебе не цветочки на лугу собирать…

К этому времени из нее течет так, что сок хоть ложками собирай, а в дырку и кулак пройдет. Чем ближе к финишу, тем сильнее трясется кровать, и я уже боюсь, как бы деревянное сооружение не рухнуло под кем-то из нас.

— На еще… погрей пизду! — кричит Сид. — Может, я тебя еще не до краев залил — не беспокойся, добавим…

Держите, парни, сейчас ее так проберет, аж до потолка подскочит.

— Не надо, — снова умоляет мисс Кавендиш. — Не поступайте со мной так! — Похоже, перспектива заполучить семенной материал пугает ее даже больше, чем наши с Артуром голодные глаза. — Нет! Вы не можете…

Сид не обращает внимания на протесты и продолжает наяривать, доказывая, что очень даже может. Потом вытаскивает измочаленный конец и презрительным жестом стряхивает ей на живот последние капли. Мисс Кавендиш прячет голову под сбившуюся простыню и жалобно стонет.

Сид свое дело сделал, протоптал тропку, так что когда я залезаю на нее, двери уже не просто открыты, но распахнуты, да и сама мисс Кавендиш практически не сопротивляется. Нет, она не обвивает мою шею ногами и не просить поторопиться, но и не бьется, как в случае с моим предшественником. Не надо больше, бормочет она… мы же не подвергнем ее еще одному такому истязанию? Разве нам недостаточно? Разве мы не утолили жажду мести?

Слушать такие стенания, не скрою, приятно, особенно после всего, что она вытворяла со мной в последние дни, поэтому прежде чем начать, решаю немного ее помучить. Я едва не свихнулся, мечтая о том, как бы ее выебать, и теперь, когда время пришло, намерен получить полное удовольствие. Вожу концом по влажным волоскам, трогаю раскрывшиеся губы…

— Эй, Сид! Из нее что-то течет! По-моему, это твое… Все ноги залило… Что мне с этим делать?

Сид смотрит и авторитетно заявляет, что его там только половина, остальное — ее сок.

— Вставь и запихни назад, — советует он. — Нельзя потерять ни капли. Нужно сохранить этот замечательный сок… отличная смазка для следующего захода. Да и ребятам, если решим разыграть ее в лотерею, будет приятно.

— Боже, Альф, хватит трепаться, приступай! — подгоняет меня Артур. — Не могу же я только дергать ее за соски… черт возьми, вот кончу прямо в лицо… Ей-богу, если ты не дашь мне сунуть хотя бы разок, я загоню ей в рот… А мы же не собираемся трахать труп… по крайней мере пока.

Сучка совсем запуталась в простынях, и я, прежде чем начинать, сдергиваю с нее все лишнее. Хочу видеть ее всю, чувствовать все и видеть, кого и что я трахаю. Выпускаю молодца порезвиться на лужайке, принюхаться…

У порога все хлюпает. То ли Сид вывернул целое ведерко, то ли из нее натекло. Так и утонуть недолго. Моего орла определенно ждет опасный заплыв. Впрочем, такие приключения ему всегда по вкусу.

— Ты ведь еще заглянешь ко мне завтра, да? — обращаюсь я к мисс Кавендиш. — Только не забудь постучать три раза. Буду ждать. — Просовываю член поглубже и чувствую — обмякла. — Что у тебя там… часы остановились? Кран течет? Или пизда раззуделась? Никаких проблем, просто позови меня, постучи три раза, и я все устрою, все починю, все налажу…

Шлепаю ее по заднице… Какое удовольствие! Тискаю груди… облизываю соски… Ну и пусть ее сейчас держат — Я МОГУ ДЕЛАТЬ ВСЕ ЧТО ХОЧУ! Растягиваю края, направляю член…

Комната плывет у меня перед глазами. Это что-то вроде морской болезни. Из пизды несет запахом моря, мир раскачивается, словно лодка. Все расплывается… Я ничего не вижу… Сперма хлещет во все стороны, как из шланга…

Артур уже не может ждать. Он отталкивает меня и занимает площадку между бедер. У нее просто нет сил как-то помешать ему. Ноги безвольно раскинуты, и она даже не пытается их свести.

Один толчок — и он там. Воткнул, а теперь пытается забраться сам. Мисс Кавендиш даже не отворачивается, просто лежит неподвижно, словно говоря: делайте со мной что хотите.

Сид вкладывает ей в руку свой прибор и приказывает поиграть с ним. Она сжимает пальцы. Я кладу свой на другую… он еще мокрый…

— Не надо больше… пожалуйста, не надо больше… Сил у нее хватает только на шепот.

Артур останавливается.

— Может, хватит с нее? Не хотелось бы заебать бедняжку до смерти, даже если она и сука.

Сид наклоняется и смотрит в дырку. Ничего с ней не случилось, говорит он, все в порядке. Никаких повреждений… свеженькая, как будто только что начали… нормально раскрылась…

— Продолжай. Было б больно, она бы уже сказала. — Он поворачивается к мисс Кавендиш. — Слушай, ты, блядь. Да, ТЫ! Отвечай намой вопрос… только правду: тебе больно или нет?

Вид у него такой грозный, что она просто не решается соврать. Нет, ей нисколько не больно. Ни чуточки. Но она больше не вынесет… пожалуйста… она никогда больше не будет нас дразнить… ни нас, ни кого другого…

Разумеется, Артур уже узнал все, что нужно. Вставляет инструмент и начинает расширять пещеру. При этом он стонет, как измученный переходом через пустыню верблюд, и обильно орошает уже мокрые бедра.

— Посмотри. — Артур показывает на полоску спермы на простыне. — Завтра, когда зачешется, понюхай эти пятна и поиграй с собой… или можешь пожевать простыню… даже съесть ее.

Сид возит рукой между ее ног, потом размазывает сперму по ее губам.

— Оближи, черт бы тебя побрал, — командует он. — Попробуй вкус. Может, мы дадим тебе пососать, если попросишь… а не попросишь, все равно дадим!

— Я бы не стал рисковать, — говорит Артур. — Сунь член ей в рот, и она откусит половинку вместе с яйцом. Ради бога, Сид, не сходи с ума. Ты же не хочешь испытать на себе, насколько острые у нее зубы. Меня бляди кусали, так что я знаю, как это бывает.

Сид наклоняется к миссис Кавендиш и шепчет ей на ухо:

— Так что, сучка? Держу пари, ты уже принимала в рот, верно? Ох, не надо смущаться, ты ведь среди друзей… самых близких друзей. Ну, ты когда-нибудь держала хуй во рту?

 

Книга 2

ПО-ФРАНЦУЗСКИ

Мисс Кавендиш больше не хочет играть в наши игры. Оно и понятно: Сид ее оттрахал, я ее оттрахал, Артур ее оттрахал — с нее хватит. И как последний плевок в лицо — Сид вторгся в ее частную жизнь, а она ведь британка. Сид желает знать, держала ли она хуй во рту, но сама постановка вопроса в такой форме не позволяет рассчитывать на получение ответа.

Разумеется, она заслуживает всего, что с ней сейчас происходит… каждый раз, слыша глухой, ворчливый голос совести, я напоминаю себе, как сучка измывалась надо мной, и это помогает побороть пробуждающуюся жалость. Размышляя о случае мисс Кавендиш, удивляешься лишь тому, что ее не изнасиловали раньше. Сучка, ведущая себя подобным образом, сама напрашивается на неприятности, как бы навешивает на себя ярлык «На все согласна». Даже короткий опыт общения с мисс Кавендиш пробуждает в мужчине инстинкт насилия. То, что ей так долго удавалось оставаться безнаказанной, лишний раз свидетельствует об общей беспомощности мужской половины человечества.

Возьмем, к примеру, Сида. Вроде бы не первый день живет и повидал не меньше других, но если бы не случайная встреча сегодня вечером в баре, он так бы ничего и не предпринял в отношении этой стервы и продолжал бы покорно сносить ее издевательства. Если уж на то пошло, я и сам позволял мисс Кавендиш слишком многое. Что ж, думаю, с завтрашнего дня дела в ее квартире пойдут на лад и поводов обращаться за помощью станет меньше.

Артур едва не плачет — он почти не сомневается, что Сид лишится члена прямо сейчас, у нас на глазах. Собственный печальный опыт убедил его в том, что такое вполне возможно, и у него развилось нечто вроде фобии. Он умоляет Сида оставить сучку в покое и не рисковать. Отымей ее еще разок, а пососать дашь как-нибудь в другой в раз. В другой раз, когда мисс Кавендиш будет не так взволнована и менее склонна к эксцессам.

— Так что? — обращается Сид к мисс Кавендиш. — Тебя устраивает такой вариант? Отсосешь у нас как-нибудь вечерком? Скажем… послезавтра?

Спрашивать мисс Кавендиш о том, в каком расположении духа она будет пребывать послезавтра, все равно что интересоваться у утопающего планами в отношении летнего отпуска. Ей пока не до того, чтобы заглядывать так далеко в будущее… пережить бы нынешнюю ночь. Мне вдруг приходит в голову, что, может быть, стерва так вцепилась в наши хуй только для того, чтобы не дать нам еще разок ее трахнуть. Она тупо пялится в потолок, а Сид в ожидании ответа нетерпеливо теребит пизду, из которой при малейшем нажатии выходят пузыри.

Артур считает, что мы обязаны оттрахать ее еще раз.

— Воздадим полной мерой, — говорит он и произносит небольшую лекцию на тему долга перед теми, кто был до нас и кто придет после.

Послушать его, так получается, что первый раз — это только для удовольствия, второй же — ответственность, которую мы добровольно взвалили на свои плечи. Именно второй раунд идет в зачет по-настоящему, и именно второй должен навсегда выбить из нее дурь.

— Неужели непонятно? — немного раздраженно, как вразумляющий пьяниц трезвенник, говорит он. — Мы ее отымели, так что к нам она со своими фокусами уже не сунется. Однако одного раза недостаточно. Урок требует закрепления, чтобы в будущем не пострадали и другие, а следовательно, мы обязаны прогнать ее по кругу повторно… Черт, это же как дважды два.

Как именно он пришел к такому выводу, не вполне ясно, но никаких сомнений его логика не вызывает. Сид предлагает Артуру перейти от слов к делу.

— Я бы и сам, но не хочу забирать у нее свой хуй. Посмотрите, как она его держит… будто цветочек. — Он поднимает ей подбородок. — Так мило…

Артур пару раз шлепает по безвольно свисающему члену, который, похоже, утратил всякий интерес к жизни и возвращаться в активное состояние не желает.

— Дело не в том, что я не хочу ее трахнуть, — оправдывается он. — Но бога ради, ребята, я же только что слез. Нельзя же требовать от него слишком многого. А как ты, Альф? Может, попробуешь?

Чувствую, как ее пальцы дрожат и сжимаются на моем члене. Похоже, страх еще не прошел, и она пытается понять, смогу ли я заменить Артура. Если так, то ее надеждам не суждено сбыться — мой член в отличной форме.

— Не надо больше… — жалобно просит мисс Кавендиш. Отсутствие очков явно идет ей на пользу, и в какой-то момент я едва не проникаюсь жалостью к бедняжке, ставшей жертвой подлой шутки. — Я никому ничего не расскажу, обещаю… Только не мучайте меня больше…

Она никому ничего не расскажет!.. Воистину женская логика убийственна для мужчин! На протяжении многих дней эта стерва самым жестоким, можно сказать, преступным образом провоцировала нас с Сидом, и еще неизвестно, сколько других бедолаг пострадали от ее мерзких манипуляций в предыдущие годы! Она буквально совала нам в лицо свою пизду, размахивала ею как красной тряпкой, а потом в последний момент показывала кукиш! Уже одного этого достаточно, чтобы превратить мужчину в роняющего слюну идиота и хронического мастурбатора! И теперь ОНА, видите ли, никому ничего не расскажет! О НАС!.. Я вколачиваю такой клин, что, будь у моего молодца ноги, из нее только бы пятки торчали.

— Это тебе за тот раз, когда ты позвала меня поставить мышеловку, — приговариваю я и снова заряжаю. — А это за тот, когда я вешал картины, а ты разгуливала в расстегнутом халате. Это — за окно, которое не открывалось… за отклеившиеся обои…

Оглашение всего списка претензий заняло бы несколько минут; язык просто не поспевает за поршнем. Дрючу ее и дрючу, пока пизда уже едва не разваливается, как переспевший плод. Плохо только то" что она совсем не сопротивляется. Чтобы подсыпать перцу, щипаю за ляжку.

— Вот же дрянь, — с отвращением говорит Артур. — То крутится как шальная, то лежит бревном. Может, раз мы уже здесь, поучить ее, как надо трахаться? Ну же, сучка, подмахивай, а не то нассу в ухо…

Мисс Кавендиш возвращается к жизни ровным счетом настолько, чтобы сообщить, что нам ее не запугать. Пусть мы ее изнасилуем, но нашим угрозам она не подчинится… мы покорим лишь тело, но не дух и т. д. и т. п.

А не прижать ли нам ее как следует, а, Сид? — спрашивает Артур.

— Пожалуй. Похоже, надо кое-что прояснить. Послушай, блядь, а не хочешь получить жирную кучу говна на свой милый носик? Не хочешь, чтобы твоими волосами вытерли задницу? А умыться мочой нет желания? Мы можем сфотографировать тебя и расклеить снимки на бульваре Капуцинов. Или послать несколько карточек твоим друзьям в Англию. По-моему, ты этого не хочешь, а?

Мисс Кавендиш мгновенно затихает. Эстафету у Сида принимает Артур. Он, оказывается, всегда мечтал сделать такие счимки, после которых искусство фотографии просто перестанет существовать. Кой-какие идеи у него имеются… Например, такая — мисс Кавендиш с искрящей свечой в заднице, с кучкой какашек у ног патриотично размахивает триколором… Или — мисс Кавендиш стоит на голове или висит, подвешенная за ноги, в углу, а какой-нибудь шелудивый бродячий пес… а может, мальчик-толстячок… изготавливается пронзить ее…

— Или лучше быть хорошей девочкой и трахаться по-людски? — вопрошает он.

Ей, конечно, очень трудно заставить себя подыгрывать мне, но Сид и Артур запугали ее до усрачки, и она уже не сомневается, что они способны на все. Сид призывает поддать жару.

— Allegro con moto, — покрикивает он. — Господи, какая ж ты ленивая! Эй, это что ж, по-твоему, так люди трахаются? Да кому такая нужна!

— Обрати внимание на эти движения, — указывает Артур, — типичные для любительниц баловаться в одиночку. Похоже, у нее уже привычка выработалась. Впрочем, такое быстро проходит при регулярном чесе.

— Да заткнитесь вы! — не выдерживаю я. — Оставьте ее в покое, и все получится. Черт, мне приходилось платить за куда более худший трах.

Мисс Кавендиш не откликается на комплимент. Она пытается придать лицу укоризненное выражение, но достигает лишь того, что выглядит слегка растерянной.

Артур уверяет нас, что ей начинает нравиться. Сид отвечает, что он просто принимает желаемое за действительное.

— Ей и не должно понравиться, — говорит Сид. — Если ей нравится, значит, мы делаем что-то не так. А как ты думаешь, Альф? По-твоему, ей нравится?

Черт возьми, о чем может думать человек, который вот-вот кончит!

Сид уже готовится заступить на вахту. Я слезаю, а сука даже не сдвигает ноги… так и лежит, раскинувшись, как будто ждет смену. Мы уже перестали делать вид, что держим ее, так что я устало опускаюсь на стул и наблюдаю за ними через комнату.

Сида хватает надолго. Чувствуя приближение кульминации, он отступает на шаг и берет перерыв. Мисс Кавендиш, не зная, что делать в такой ситуации, тоже останавливается. Если бы она продолжила, Сид уже сошел бы с дистанции.

— А знаешь, у нее действительно неплохо получается, — критически замечает он. — Пожалуй, если приходить почаще, из нее еще вполне можно сделать настоящую профи. Ты как, Артур, мог бы выделять две ночи в неделю?

Эти замаскированные угрозы не производят на мисс Кавендиш должного впечатления. Возможно, она уже прониклась мыслью, что ничего хуже быть просто не может, или подозревает, что мы ее запугиваем. Искоса посматривает на набухающий в ее руке член Артура.

— Хватить болтать, занимайся делом, ладно? — жалуется он. — У меня уже встал, но всю ночь он ждать не будет.

Сид втыкает и неловко, как краб, обхватывает ее обеими руками. Мисс Кавендиш тонко вскрикивает, и в комнате становится тихо. Сид вытаскивает член, и я вижу, что он едва держится на ногах.

Артур, прищурившись, заглядывает в пизду. Как, объясните, возмущается он, можно трахать такое болото? Там же надо проводить осушение, иначе это все равно что совать хуй в парное молоко.

Сид советует ему не привередничать… никакой проблемы нет, просто зайти лучше сзади. Поставь ее на колени, говорит он, и порядок, потому как там, в ней, все уйдет вперед.

— Давайте перевернем.

Прежде чем мы успеваем что-то решить, мисс Кавендиш переворачивается сама.

— Ну вот и отлично, — удивленно говорит Артур. — А теперь приподними задницу, чтобы я смог подвести эту штуковину снизу…

Мы с интересом наблюдаем, как мисс Кавендиш приподнимает зад и оглядывается, будто проверяя, все ли идет как надо. Я начинаю хохотать, Артур и Сид присоединяются, а мисс Кавендиш смущенно отворачивается. Артур звонко хлопает ее по ляжке. Она прячет лицо.

Влезая в штаны, Сид произносит прощальную речь. Какая скромность! Пока мы одеваемся, мисс Кавендиш, прикрывшись простыней, старательно отводит глаза. Какое восхитительное гостеприимство, вещает Сид, мы могли бы заглянуть завтра вечером… скажем, в девять?., и у него есть пара друзей, которые были бы счастливы с ней познакомиться…

Эрнест сворачивает самокрутку, просыпая табак на полу пиджака. Он вырос в Оклахоме и не устает напоминать об этом. Постоянно твердит, что когда-нибудь вернется туда, что совершенно невозможно. Невозможно по той простой причине, что такого места, где, как ему кажется, он вырос, на свете не было и нет.

Восхищается гобеленом, купленным мной у китайской шлюшки. Очень мило, хвалит Эрнест и спрашивает, все ли у меня в порядке, не наблюдается ли каких нежелательных последствий. Может быть, ему тоже стоит прогуляться до китайской сувенирной лавки?

Я интересуюсь девчонкой, с которой застукал его в кровати несколько дней назад… где она?., что с ней?.. А, та малолетняя сучка! Оказывается, он выгнал ее, когда ожидал какую-то блядь, а она в отместку перевернула вверх дном квартиру. Сбросила книги с полок, порвала все лежавшие в столе бумаги, порезала бритвой матрас да еще оставила кучу на пороге, в которую он и вляпался, вернувшись домой после работы.

— Дети… Боже, они ужасны, особенно скороспелки. Взять, к примеру, эту мокрощелку. Мстительна, как взрослая баба, но притом с невероятно извращенным воображением ребенка. Господи, мне даже думать о них страшно… в постели будто Красная Шапочка и Волк в одном лице…

Эрнест спрашивает, не хочу ли я посмотреть на его испаночку, ту, на которую положила глаз художница-лесбиянка. Она ошивается в одном заведении, где можно увидеть настоящие испанские танцы.

Возвращаясь домой, останавливаюсь у двери мисс Кавендиш. Ни звука. Тихо было весь день. Под ручку подсунута телеграмма. Ее принесли еще утром.

В раздевалке сидит старая, злобная, словно ведьма из сказки, карга. В Америке, даже в самом вонючем заведении, шляпу у вас примет молоденькая обольстительная красотка, но здешние люди — реалисты, и с их точки зрения сексуальной шлюшке не место в раздевалке — ее можно использовать с большей пользой. Эрнест шепотом сообщает, что с мерзкой старухой можно договориться насчет задней комнаты…

В помещении полным-полно испанских моряков, сутенеров и шлюх. Из последних я могу выбирать. Остальные… видит бог, чтобы узнать, кто они такие или чем занимаются, придется почитать полицейские досье.

Эрнест сразу находит свою шлюху.

— Руки прочь, — чуть слышно предупреждает он, когда мы идем к ее столику. — И пей вино… так безопаснее.

В воздухе стоит кисловатый запах протухших продуктов и выдохшегося пива. Я рад, что до прихода сюда мы успели перекусить.

Насчет шлюхи Эрнест мог бы и не предупреждать — мы невзлюбили друг друга с первого взгляда. Она довольно хорошенькая, и я, пожалуй, мог бы ее трахнуть не выключая свет, но нас просто не тянет друг к другу. Они с Эрнестом начинают спорить о лесбиянках… она обзывает его дураком… лесбиянки дарят ей подарки, а Эрнест не дарит. Мне становится скучно.

Маленький оркестр в углу играет какие-то дерганые мелодии. Сказать об этих парнях можно только одно: упорства им не занимать. Время от времени перед публикой танцуют три женщины с золотыми зубами. Все настолько ужасно, что даже турист с первого взгляда поймет — это подлинное, настоящее. Час тянется, как сопля из носа ребенка.

Внезапно, без всякого предупреждения или объявления, появляется девушка. Лицо скрыто вуалью, но и так понятно, что перед нами клевая штучка. Типы, создававшие шумовое оформление, откладывают гитары…

— Фламенка, — шепчет Эрнест. — Говорят, она самая молодая из всех, кто исполняет этот танец. Ну, по-настоящему…

Может, это все обычные байки, однако люди, представляющие себя знатоками, рассказывали мне, что стать фламенкой можно не меньше чем за десять лет. Десять лет, чтобы исполнить танец продолжительностью в десять минут! Признаюсь, меня такого рода вещи не интересуют — на мой взгляд, слишком много впустую затраченного времени и сил. С таким же успехом некоторые заучивают наизусть Библию. В любом случае, если на обучение танцу тратится десять лет, то исполнительницами фламенко должны быть женщины, которым по возрасту такие выкрутасы вроде бы уже ни к чему.

Но эта!.. Подружка Эрнеста замечает, как я смотрю на нее, и говорит, что фламенка выступит еще раз, в комнате наверху, для избранной публики. Она взмахивает шалью, щелкает кастаньетами, и танец начинается. Сразу видно, что девка свое дело знает. Похоже, успех танцовщицы определяется просто: если у вас встал — значит, все отлично.

— Как ее зовут? — спрашиваю я, не сводя глаз с кружащейся сучки, которая бросает на меня пылкие, многообещающие взгляды. — И что там насчет танца наверху?

— Насчет этого обратись к старой грымзе в раздевалке, — отвечает Эрнест. — Девчонку зовут Розитой. Только будь осторожен, у маленькой розочки есть шипы.

Сучка и мертвеца поднимет из гроба, а уж о моем молодце и говорить нечего — едва учуяв пизду, он начинает шевелиться, тянется вверх, старается выглянуть… Эрнест и его шлюшка уже заняты собой, играют под столом. Черт, если танец продлится еще минуты три, Розита всех заставит залезть в штаны.

Девчонка в последний раз вертит задницей, тяжелая испанская юбка взлетает и опадает, оборачиваясь вокруг ног.

Поворачиваюсь к Эрнесту. Мне надо выяснить насчет шоу наверху, по-настоящему там или только приманка.

— Послушай, Альф, — говорит он, — я знаю только то, что она танцует наверху голая. Сам ничего не видел.

— Ну так давай поднимемся и взглянем… втроем, а?

Но нет, дамы туда не допускаются, вход только для мужчин, а Эрнест в настоящий момент не хочет оставлять свою подружку. Ладно, пойду один… Выхожу в раздевалку, долго спорю со зловредной бабулей и все-таки прорываюсь.

В комнате наверху, без окон и без воздуха, собралось человек двадцать. Мужчины сидят за столами, треплются о чем-то и с нетерпением поглядывают на дверь. Моряков здесь не так уж и много, в основном грязноватого вида типы в деловых костюмах, украшенные громадными, с яйцо, бриллиантами. Занимаю последнее свободное место и заказываю вино.

Ждать приходится недолго. В Америке на подобного рода шоу цены на спиртное подняли бы раза в четыре, а потом еще тянули бы с началом до полного сбора квартплаты за месяц вперед. Здесь правила другие, и как только все собрались, появляется фламенка…

Розита входит через боковую дверь. Голая… черт, хуже, чем голая… В волосах у нее гребень… на плечах мантилья, нижний край которой едва достает до задницы. Красные туфли на очень высоком каблуке и… ЧЕРНЫЕ ЧУЛКИ! Чулки уходят высоко вверх, и там их держат подвязки, такие тугие, что кожа под ними морщинится… На одной руке у нее кружевная шаль, тоже черная. И последний штрих в духе старых времен — роза в волосах.

Танцевать она начинает не сразу, а прежде проходит перед нами, как бы позволяя оценить то, что мы сейчас увидим. В штанах у меня как будто срабатывает пружина… Какой-то морячок пытается схватить ее за задницу, но она ловко ускользает. Меня бы не удивило, если бы он попытался ее укусить.

Она не подбривается, и через едва прикрывающую пизду кружевную шаль видно, что волосы у нее больше похожи на черный мех какого-нибудь зверька, чем на обычные женские кустики. Шаль Розита несет так, что рассмотреть ее пизду можно лишь тогда, когда она сама вам позволит.

Какой ее назвать, молодой или не очень, зависит от того, где вы выросли и каковы ваши вкусы, — ей восемнадцать, и при виде ее сисек начинаешь подумывать о переходе на молочную диету. Они большие и тяжелые, они покачиваются и подрагивают, а соски похожи на красные кнопки. По ее заднице при каждом шаге будто пробегают волны, на талии видны следы только что снятого корсета — глядя на них, почему-то думаешь о хлысте.

Вуаль Розита сняла, и если какой-нибудь испанец отнесся бы к ней с прохладцей (они больше ценят женщин, зная, что красота девушки недолговечна), то для меня эта сучка как раз то, что надо… потяни меня вдруг на латинское мясо, другой бы я и искать не стал. Обвожу комнату взглядом. Все смотрят только на нее. Интересно, каково это — выходя каждый раз на такую публику, чувствовать, как тебя пожирают глазами.

Я не знаю, сколько им платят за такие представления. Шлюхой танцовщицу не назовешь. С блядями все просто — у тебя пожар в штанах, ты идешь к ней, и она из кожи вон лезет, чтобы погасить огонь. С ее стороны это услуга, в некотором роде любезность. Но выходить к двадцати разгоряченным мужчинам с одной-единственной целью — зажечь тот самый пожар в штанах, это, я вам скажу, Блядство с большой буквы. Появляясь перед публикой, танцовщица все равно что напрашивается на дрючку… она крутится и вертится, дразня и маня, распаляя воображение, заставляя каждого из сидящих мысленно трахать ее, драть и пороть. А потом? Что им делать потом? И что делать ей? Боже, да тут надо изобретать какую-то новую валюту, потому что в банке Франции нет ничего, чем можно было бы за это заплатить…

Ее каблучки стучат по полу, как камешки по крыше. Она откидывает голову — зубы блестят, груди вздымаются, живот выпячивается вперед, шаль колышется…

Мой кореш в штанах торчит, как отпиленный сук. При всем желании я бы уже не смог заставить его улечься… да у меня и мыслей таких не возникает. Розита кружится, вскидывая шаль… я успеваю увидеть смуглый живот и волосы… тонкая полоска их тянется снизу до самого пупка. Пизда похожа на красный орех с мокрой трещинкой посередине…

Стук каблуков все громче, все быстрее, груди подпрыгивают при каждом шаге… глаза мутнеют, как у пьяного…

— Танцуй, блядь, танцуй! — кричит кто-то по-испански.

Все смеются, а Розита бросает мрачный взгляд через плечо. Еще кто-то щиплет ее за задницу. Она пронзительно вскрикивает и отпрыгивает в сторону, заканчивая прыжок чем-то вроде чечетки и превращая вскрик в танцевальный возглас. Бедра ее дико извиваются…

— А-а-а! — вылетает из глоток зрителей, и танец начинается.

Только это не просто танец, это — безумный трах. Кто там ее ебет, в ее воображении… может, мы все… Ее задница летает вперед-назад. Кажется, стоит немного напрячься, и вы уже увидите пальцы на ее животе, руках, на прыгающих бедрах…

В комнате все замирают… Подбоченясь, Розита медленно поворачивается, оглядывая нас всех, предлагая себя каждому. Разгоряченные лица… выпученные глаза… Со всех сторон она окружена вожделением, куда ни повернись — ее взгляд упирается в переполненные похотью глаза. Круг танца сужается… еще мгновение, и она стоит в самой середине площадки, медленно поворачиваясь на цыпочках.

Все смотрят на нее… в ее позе смирение, мольба… Розита опускается на колени… голова клонится… она подается вперед, обхватывает себя руками и, словно не выдержав идущего со всех сторон давления, отшатывается… откидывается на спину, разведя колени…

Зрители рычат…

А сучка еще смеется! Смех, пронзительный и презрительный, сотрясает упавшее тело. Колени расходятся еще больше, и мы видим только дерзко выпяченную пизди-щу… Сердитый, злобный шум нарастает, а над ползущим к ней глухим ропотом взлетает истеричный хохот Розиты.

— Дрянь! Грязная сука! — кричит ей кто-то из зрителей, но она смеется ему в лицо.

Какой-то моряк выплескивает свое пиво. Чувствую, как мурашки бегут по яйцам. Господи, неужели она не понимает, что делает? Сейчас кто-нибудь не выдержит и изобьет ее до смерти. Один пьяный ублюдок уже встает из-за стола и, пошатываясь, делает шаг вперед. Он стоит над ней, сжимая кулаки… Розита хохочет, и его лицо темнеет, бугры мышц напрягаются…

Она успевает вскочить. Громила тянется к ней как пьяный медведь, но Розита швыряет ему в лицо шаль и бежит к двери. Чьи-то руки хватаются за мантилью… кто-то выдергивает гребень, и волосы падают ей на плечи.

Я знаю одно: через три минуты в раздевалке у старухи будут все… Черт, к дверям Розиты может даже выстроиться очередь… Я мчусь вниз по лестнице.

— Быстрее! Мне нужна та, что танцевала сейчас наверху!

Ведьма берет у меня деньги, отсчитывает на блюдце сдачу. Номер три дальше по коридору. Такая милая девочка… не капризная… всегда рада угодить…

Розита сидит на железной кровати и курит только что скрученную сигарету. Она еще не успела одеться, даже отдышаться…

— Я знала, что это ты, — говорит она и тут же добавляет: — Надеялась, что это будешь ты.

Все ее клиенты слышат, должно быть, одно и то же… не важно. Смотрю на нее… тянусь к пизде. Розита смеется и отбрасывает сигарету. Живот у нее горячий и немного влажный от пота.

Ее глаза напоминают мне глаза тех, кто следил за танцем. Поспешно избавляюсь от одежды. Она смотрит на мой хуй так, словно хочет откусить головку. Вопросов нет — ей тоже до смерти хочется.

— Смотри.

Она широко разводит ноги. Там уже мокро… сок стекает тоненьким ручейком ей под зад. Хватаю ее и вдруг чувствую, как в руку словно вонзаются горячие иголки. Укусила…

Что ж, я могу дать то, что ей нужно. Она тискает мои яйца, трется сосками о мою грудь, затем ее тонкие пальцы сжимают член, поглаживают, подергивают за усики, щекочут… Розита довольно урчит — еще бы, такой столб… ерзает, сучит ногами… Простыня под нами сбита в комок.

Она обхватывает меня ногами… трется о мое бедро влажным кустиком… играет с собой…

Я стаскиваю ее с кровати и ставлю на колени, в ту самую позу, в которой она заканчивала танец. Розита смотрит на меня. Знает, чего я хочу — член напряженно подрагивает перед ней, как изготовившийся к броску удав. Она кладет руки мне на колени… наклоняется… берет его в рот и начинает сосать, ожидая, что я прямо сейчас уложу ее на спину…

Попробуй-ка посмеяться теперь, сучка! Попробуй посмеяться с хуем во рту! Постарайся, выдави свой смех… через щелки… он все равно умрет в моих джунглях. Я заткну его обратно, втисну в горло, вдавлю в живот и выжму его из тебя через задницу. Твой смех превратится в жалкий лепет, в слюнявые пузыри, а когда я кончу, он перемешается со спермой, и ты задохнешься им… Он полезет у тебя из ушей, выйдет со слезами, потечет из носу…

Обхватив меня за ноги, Розита медленно отклоняется назад… волосы стелются по полу. Я становлюсь на колени, и она продолжает сосать, впиваясь ногтями мне в бедра. Ее живот поднимается, прижимаясь к моей заднице, и опускается. Пощипываю ей соски, заставляю слизывать слюну с яиц…

Кончаю так, что она не в состоянии все проглотить! Голова опущена слишком низко, и Розита захлебывается и кашляет… пытается отстраниться, но я не позволяю. Удерживаю член у нее во рту, пока ситуация не возвращается в норму, и с удивлением обнаруживаю, что она все еще сосет. Рот заполнен спермой, глотать не может, но все равно не останавливается!

Обнимаю Розиту одной рукой, приподнимаю, хватаю за волосы — не отпускает. Трясет головой — мол, нет, глотать не стану. Потом отворачивается, пытается оттолкнуть меня. Несколько секунд мы молча боремся на коврике. Розита вдруг начинает хохотать, открывает рот и показывает, что там уже ничего нет.

Я сижу на полу, она лежит рядом на животе. Через какое-то время снова начинает облизывать мой член. Язычок снует туда-сюда по яйцам… Ей хочется знать, понравился ли мне танец. Рассказывает, что каждый раз все кончается одинаково — она показывает им все, что они хотят увидеть, потом кто-то прорывается в комнату. Однажды какой-то негр, здоровущий черный парень с синими губами, порезал ее бритвой… демонстрирует тонкий, диагональю пересекающий живот шрам. Потом он заявился сюда, трахнул ее и остался на всю ночь. Других негров старуха к ней не допускала, тот остался единственным…

Я спрашиваю, почему в коридоре так тихо, почему никто не колотит в дверь. Объясняет, что у нее свой порядок. Иногда она принимает после танца одного или двух, но никогда не больше трех. Порой у нее бывают двое одновременно. При желании ей бы ничего не стоило заполучить их всех, однако такое она сделала только раз в жизни. Пропустила через себя пятнадцать человек, одного за другим! Они были такие грубые, что ей стало страшно… двоих пришлось вышвырнуть.

Давно ли она танцует? Трудно сказать… Ей было, наверное, лет двенадцать, когда отец сорвал с нее одежду и заставил танцевать голой перед мужчинами… он держал бар в городке неподалеку от Мадрида. Она помнит, что было страшно… один парень хотел ее отыметь, а потом отец увидел, как он приставал к ней на заднем крыльце. Она соврала: сказала, что он ничего такого не делал… на самом деле парень заставлял ее брать в рот…

Рассказывая, Розита не забывает и моего уставшего приятеля: поглаживает… лижет… засовывает в рот. Через пару минут у меня уже встает. Она лижет ноги, живот. Говорит, что я ей нравлюсь, что если бы не пришел сам, она спустилась бы вниз поискать… Не хочу ли остаться на всю ночь? Это можно устроить. Денег больше не надо… гарантирует такой трах, какого у меня еще не было ни с кем… она здесь лучшая.

Объясняю, что пришел с друзьями, что скоро надо возвращаться к ним, и сучка моментально мрачнеет — расстроилась. Снова берет в рот и сосет несколько минут, потом встает и ложится, раскинув ноги, на кровать. Поглаживает пизду так нежно, как будто у них там любовь.

Мой лысый друг, похоже, забыл, что уже получил урок французского. Вскакивает, готов мчаться на свидание с той раскуроченной милашкой, что устроилась у Розиты между ног. Подхожу. Сучка задирает ноги, машет руками, как краб клешнями.

Развалины, если смотреть сверху, внушительные… Жаль, нет фонарика, а то можно было бы заглянуть в эту темную скважину. Прямо-таки "Черная дыра Калькутты"… Я уже почти вижу тела всех тех, кто пытался трахнуть ее, а теперь валяется там в куче себе подобных. Наверное, если, спустившись туда, двигаться по прямой, попадешь прямиком к ее коренным зубам.

Впрочем, у меня есть чем заполнить дыру. Хватаю ее болтающиеся в воздухе ноги и толкаю вверх, пока они не упираются коленями в сиськи. Теперь передо мной весь зад и пизда, больше ничего. Сую член наугад, зная, что не промахнусь, и он исчезает в зарослях. Ну и чаща! Не успеваю привести прибор в движение, как Розита подскакивает, будто я сыпанул в топку ведерко горячих углей. Тянет руки вниз, хватается за яйца и дергает их так, что я уже начинаю беспокоиться, как бы шарниры не разболтались. Розита стонет, что вот-вот кончит… я впиваюсь в ее соски… Такое чувство, что попал на извергающийся вулкан.

Пережидаю, пока тряска пройдет, и начинаю трахать ее по-настоящему. Устраиваюсь основательно, словно намерен провести здесь несколько лет. Через три минуты она уже пыхтит и стонет, через пять молит о пощаде.

Когда кончаю, чувство такое, будто комната переворачивается. Вместе с кроватью. Что-то сильно бьет меня в живот. Перед глазами круги, но я все же слышу всхлипы Розиты. Ее, похоже, тоже стукнуло.

Сучка свихнувшаяся… Стоило мне сползти с нее, как она уже хлопается на пол… целует мои ноги… кусает пальцы… Я должен остаться, говорит Розита. Я не могу уйти, не имею права лишать ее такого чудесного хуя. Хочет, чтобы я остался на всю ночь, на всю неделю… бесплатно. Смотрит на мою одежду. Она купит мне новый костюм, кучу новых костюмов…

Постепенно до меня доходит: Розита предлагает мне стать ее сутенером. Прежний много пил и месяц назад вывалился из окна.

Вот дерьмо… У меня нет времени на то, чтобы быть чьим-то сутенером. Кроме того, я просто не смогу вынести испанский темперамент больше двух недель. Пытаюсь объяснить, но Розита не желает слушать, совсем свихнулась, настоящая маньячка. Она уже кричит, злится. Да, я дотрахался до того, что хуй распух, но деньги я платил не для того, чтобы еще и драться с кем-то. Ору в ответ. Потом начинаю одеваться.

Осталось натянуть второй ботинок, и я наклоняюсь, когда вдруг вижу у нее в руке маленький нож. Хватаю щетку и швыряю в нее. Мимо… Она метает нож. Тоже мимо. Он ударяется о стену и падает на пол.

Выскакиваю в коридор в одном ботинке, Розита устремляется за ножом. Мы снова орем друг на друга, потом я вижу, как она вскидывает руку… Захлопываю дверь. Звук такой, словно кость треснула. Дверь тонкая, панельная, и лезвие пробивает ее насквозь. Сил у этой свихнувшейся шлюхи хватает, в следующий раз может и не промахнуться. Натягиваю второй ботинок и убираюсь на хрен из чертова вертепа.

Эрнеста внизу уже нет. Наверное, трахается где-нибудь со своей шлюшкой. Забираю у старухи шляпу. Спрашивает, хорошо ли я провел время. Приглашает заходить еще…

* * *

Мисс Кавендиш с нами больше нет. Сообщила консьержке, что район не совсем такой, как ей хотелось бы, собрала вещички и потихоньку улизнула. Сид говорит, что видел ее пару дней назад на бульваре Сен-Жермен. Заметив его, наша бывшая соседка развернулась, рванула в противоположном направлении, вскочила в такси и исчезла.

Мне же повсюду, за каждым столбом мерещатся испанцы. Наверняка эта стерва Розита натравила на меня пару своих дружков… Каждый раз, идя по темной улице, ожидаю удара ножом в спину. Дошло до того, что огибаю углы по широкой дуге и подпрыгиваю, когда из-за двери выскакивает какой-нибудь мальчишка. Надеюсь, мне удастся продержаться, пока Розита не найдет другое увлечение, которое займет ее время и мысли.

Боже, эти сучки!.. Если у них не получается завладеть вами, они вполне могут вас убить, а если почему-то не хотят вас убивать, то готовы лишить жизни себя. Именно во Франции, и особенно в Париже, вы в полной мере осознаете всю чудовищность женщин; не случайно, что само выражение "французский роман" стало синонимом пустой болтовни по поводу, кто кого любит и почему не любит. В здешнем воздухе есть нечто такое, что постоянно напоминает вам о женских трюках, штучках и интригах.

Вот, например, подружка Карла, Туте. Решила оставить его, задавшись целью поймать на крючок богатого американца. Жить с Карлом, объясняет она мне, совершенно невозможно. Правда же, на мой взгляд, заключается в том, что у Карла кончаются деньги… думаю, если бы Тутс вдруг узнала, что он получил откуда-то несколько сотен тысяч, жизнь с ним моментально показалась бы ей легкой и беззаботной. Так или иначе, Тутс нашла-таки богатенького американца и теперь готовится подцепить его на крючок. Говорит, что, может быть, даже выйдет замуж. В Америке у него сеть бакалейных магазинов, а вот ни семьи, ни детей нет. Но прежде чем выйти за него замуж, надо сделать так, чтобы он с ней переспал… и не показаться при этом шлюхой. Американец — очень высокоморальный старый ублюдок, рассказывает Тутс, он даже не пытается залезть ей под юбку, и это беспокоит ее и настораживает.

У Александры тоже проблемы морального плана. Я получил от нее письмо. Она вернулась в лоно церкви — не русской православной, а римской католической. Три раза к ней с наставлениями приходит священник, дети отправлены в деревню. Письмо дышит мистицизмом… Мистическое письмо от шлюхи! Отвечать необязательно… Александра уже нашла ответ на все вопросы — по крайней мере на какое-то время…

У Анны подавленное настроение. Встречаю ее случайно на улице — ни ей, ни мне заняться особенно нечем, нас никто не ждет, поэтому мы напиваемся. Ей хочется поплакаться и поплакать, однако после нескольких стаканчиков слезы высыхают. Поначалу я списываю ее состояние на месячные, но, оказывается, дело в другом: она женщина, обделенная талантами. Когда такие мысли овладевают мужчиной, он поколачивает свою подружку или отправляется туда, где можно помахать кулаками. У Анны ситуация иная — жизнь проходит мимо, а она не знает, что с ней делать. Если бы только она могла писать картины или сочинять книги! Да пусть бы даже просто имела работу, чтобы уходить на нее каждый день. Увы, ни писать картины, ни сочинять книги Анна не умеет, а работа ей не нужна. Она устала… устала подниматься каждое утро… неделю за неделей…

Я уже понимаю, что если ей что-то и нужно, так это хорошая вздрючка. Когда женщины слишком долго лишены сей маленькой радости, у них происходит что-то с головой. Спрашиваю, когда она в последний раз с кем-то спала.

Спать-то спала, отвечает Анна, хотя в последнее время все уже не так хорошо, как бывало раньше. Сказать по правде, у нее не получается кончить. Тот, кто ее содержит сейчас, слишком стар… пытается, может быть, и часто… слишком часто… да вот только ничего хорошего у него не выходит. Если бы он как следует трахал ее хотя бы раз в две недели… даже раз в месяц! Но нет же, пыжится, из кожи вон лезет, чтобы что-то доказать, а в результате его и на раз-то не хватает.

Если говорить начистоту, признается Анна, она не кончала с той самой незабываемой ночи у меня дома, когда она испугалась и убежала. Нет, конечно, у нее и в мыслях нет ничего такого… Но то, что она делала в ту ночь… то, как себя вела… В общем, после пережитого Анна убедила себя в том, что ничего подобного больше не допустит и будет хранить верность своему поклоннику. Он единственный, кто спал с ней после той ночи, когда она позволила нам троим… допустила, чтобы… в общем, как уже было сказано…

Анна не против того, чтобы немного поласкаться, но ей кажется, что делать такие вещи в столь людном месте не совсем прилично. Тем не менее я просовываю руку под платье и начинаю поглаживать ей бедра. Вскоре она уже вертится, елозит на стуле… С каждым стаканчиком игра становится все забавнее, и наконец Анна не выдерживает и поворачивает стул так, чтобы засунуть пальцы в мою ширинку.

На заднем сиденье такси, которое везет нас ко мне домой, забавы переходят в следующую стадию. Я задираю ей платье и стаскиваю трусики, а она выпускает на волю моего молодца, давая ему возможность глотнуть ночного воздуха. Мне позволено порезвиться на ближних подступах, но запрещено мочить палец — таксист может унюхать, чем мы тут занимаемся. Черт, если он до сих пор ничего не унюхал, с ним определенно что-то не так. Несмотря на запреты, предпринимаю атаку. Анна сползает с сидения и кладет голову мне на колени. Шепчет, что сделает это, если я буду вести себя тихо и прилично. Почему бы и нет… Откидываюсь на спинку и до конца поездки наблюдаю за тем, как Анна сосет мой член.

Поднимаемся, и тут нас ждет сюрприз. У двери, свернувшись на коврике, спит пьяная Туте. Трясу — не просыпается, только мычит что-то неразборчивое. Потом начинает шуметь. Мы с Анной берем ее за ноги и затаскиваем в комнату. Анна хохочет.

Тутс, раскинувшись, с задранным на живот платьем, лежит посреди комнаты. Трусики на месте, но волосики все равно выбиваются из-под краев и торчат во все стороны. Анна щекочет ее, Тутс отбрыкивается.

У Анны возникает вдруг безумная идея. Она хочет раздеть Тутс и предлагает мне трахнуть ее спящую! Боже, вот и говори после этого о чистоте женских помыслов! К тому же я всегда считал Анну добропорядочной особой… ну, по крайней мере в том смысле, в каком можно говорить о женской добропорядочности. Вообще же в натуре женщин есть что-то такое, что заставляет их проявлять чрезмерный, на мой взгляд, интерес к особям одного с ними пола. Возьмем в качестве примера ситуацию с двумя мужчинами и одной женщиной. Один из мужчин так или иначе окажется лишним, и в девяти из десяти случаев счастливчиком, чей хуй найдет себе применение, станет тот, кто крепче стоит на ногах. А если с перебравшим что-то случится, будьте уверены — идея принадлежит женщине.

Анна расстегивает платье и осторожно стаскивает его через голову Туте. Потом садится, подобрав юбку так, что мне открывается ее пизда, и начинает лапать спящую. Ничего такого, просто любопытно… интересно посмотреть, как ведет себя пизда, когда до нее дотрагиваются чужие руки… По-моему, это все как-то уж слишком чудно. В конце концов женщина и по собственному опыту должна знать свои лакомые местечки.

Поначалу Тутс никак не реагирует. Лежит как бревно, а Анна пощипывает ее соски, поглаживает груди, потом снимаете нее бюстгальтер… пробегает пальчиками по животу… щекочет в паху… потирает ладонями бедра…

— Черт, я чувствую себя настоящей лесбиянкой, — бормочет Анна и пытается посмеяться над собственной шуткой, только голос у нее какой-то странный.

Наливаю себе выпить и сажусь на диван посмотреть, что будет дальше. После возбуждающего сеанса в такси еще и этот спектакль… Ничего удивительного, что напряжение в штанах возрастает.

К самой пизде Анна пока не прикасается… ходит вокруг да около… спускает до колен трусики… просовывает руку между ног, чтобы потрогать задницу. Тутс наполовину просыпается и начинает ерзать… тянется к руке Анны… хватает ее за запястье и направляет к расщелине. Анна хихикает, но при этом лицо ее делается таким пунцовым, каким я его еще не видел. Игра становится все более рискованной, пальцы уже гуляют по краю, хотя проникнуть вглубь пока не решаются.

— Это ты ей снишься, — говорит она.

Тутс определенно что-то снится… она сжимает ноги, проталкивает между ними руку Анну, раскрывается…

— Так вот оно каково, быть мужчиной, — шепчет Анна. — Я всегда думала… — Она погружает палец в мягкую щель и осторожно водит им вверх-вниз. — Боже мой, какое необычное ощущение… как хорошо, что я не мужчина! Эти волоски… от них так щекотно…

— Перестань нести чушь. Ты сама тысячу раз прикасалась к своим волоскам.

— Это совсем другое, — возражает она. — К тому же я не баловалась с собой с тех пор, как была еще девочкой.

Анна хочет, чтобы я залез на Тутс и трахнул ее. К черту, говорю я, перестань и думать. Если Тутс оживет, я, может быть, ей и вставлю, но совать прибор между ног полутрупу… нет, это издевательство над членом. Когда я трахаю бабу, то хочу, чтобы она чувствовала, знала, что происходит, и вскрикивала в нужные моменты.

Анна ложится на пол рядом с Тутс и начинает ласкать ее живот. Говорит, что никогда ее нос не находился в такой близости от пизды… оказывается, здесь такой странный запах.

Оставляю их наедине и отправляюсь в туалет. Надо срочно что-то сделать, не то мой приятель в штанах, который уже давно пускает слюни, просто утонет в них. Возвращаюсь. Анна как-то уж слишком быстро садится… вытирает тыльной стороной ладони рот… Сучка, она же сосала Тутс! Чтобы понять это, достаточно одного взгляда. Впрочем, Анна и сама понимает, что тайна уже не тайна. Сбрасывает туфли и поджимает пальцы.

— Не обращай на меня внимания, — говорю я.

— Послушай, Альф, — спешит с оправданиями она, — ты должен мне поверить. Я никогда в жизни… ничего подобного… Из чистого любопытства… хотелось понять, что в этом такого. Я просто… должно быть, перепила…

Конечно, я ей верю — перебрала так, что дальше некуда. Черт возьми, у меня нет никаких причин не верить ей. Анну никак нельзя отнести к любительницам девичьих прелестей. Но какова сучка! Не будь она так пьяна и возбуждена, никогда бы не решилась.

— Ну, и как тебе? "

Она не знает… не составила определенного мнения. И когда я вернулся, она только начала…

Советую продолжить с того, на чем остановилась… раз уж начала, так какой смысл останавливаться?

— Черт возьми, мне почему-то кажется, что ты хочешь посмотреть, — говорит Анна. — Ты хорошо меня знаешь и, думаю, был бы не против понаблюдать, как я вылизываю ей пизду. Тебе же хочется знать обо мне что-то такое, чего не знает никто.

— Ох, перестань крутить! Давай, вперед! Кем ты, на хрен, меня считаешь? Приступай или я подойду и сам ткну тебя носом в это самое место, как нагадившего котенка.

Анна снимает с Тутс туфли, стаскивает чулки и трусики, потом ложится на живот и, вытянув шею, с любопытством заглядывает в пизду. Говорит, что она похожа на дополнительный рот… с такой курчавой бородкой… Проводит красным языком по бедру Тутс… лижет ее кустик… осторожно, как будто пробует на вкус что-то незнакомое, дотрагивается до краев… И вот уже кончик языка проскальзывает внутрь…

Совершенно внезапно, так что я даже вздрагиваю, Тутс открывает глаза. Бац — без всякого предупреждения. Проснулась. Ожила. Садится и смотрит на Анну, которая не успела даже поднять голову. Тутс озирается, видит меня и, похоже, начинает соображать, что к чему. Хватает Анну за волосы и отрывает от своей дырки, как ребенка от лакомства.

— Ты, грязная шлюха! — вопит Тутс. — Неудивительно, что мне снится всякая гадость! Извращенка! Посмотри на свой рот! О боже, вытри хотя бы подбородок!

Сует свои трусики прямо в лицо Анне. Меня одолевает смех. Сцена действительно глупая: две телки сверкают глазами, орут и при этом перепуганы до усрачки. Объясняю Тутс, что ничего страшного не случилось, ошибочка вышла, и так далее в том же духе. Выслушав историю до конца, она вздыхает и предлагает выпить вина для восстановления мира и дружбы. Что бы там про Тутс ни говорили, характер у нее покладистый, не то что у других.

И все равно, заявляет она, Анне не следовало так себя вести. Тутс разгорячилась, а когда она разгорячится, остудить ее можно только одним способом: трахать, трахать и ТРАХАТЬ! Сейчас мои гостьи уже улыбаются, обнимаются — друзья! Тутс хочет, чтобы Анна разделась.

— Интересно, они у тебя настоящие, — говорит она, тыча пальцем в Аннины шары.

Анна жутко гордится своим сокровищем. Если вы хотите, чтобы она разделась, надо только выразить восхищение ее верхним профилем. Сбрасывает с себя одежду… вот только зачем разуваться, чтобы показать груди, — одному только Богу известно. Впрочем, я не жалуюсь. За квартиру уплачено, я пьян и доволен, сижу себе на диване да еще в компании двух роскошных голых баб. Чем не барон какой-нибудь?

Они рассаживаются на диване по обе стороны от меня. Я обнимаю Тутс одной рукой, Анну — другой и приступаю к сравнительному анализу сисек. Странное дело, у Анны они как будто становятся еще больше. Она расстегивает ширинку и вынимает моего заскучавшего приятеля. Тутс моментально выражает желание тоже с ним поиграть. Они дурачатся, спорят, но не упускают из виду главное.

В ситуации, когда у вас на руках две готовые раскинуть ноги сучки, плохо только одно… То есть плохо уже то, что в наличии всего один-единственный прибор, однако если на него еще и претендуют две, тогда неприятностей не избежать. Та, которую трахнешь последней, обидится, разозлится и уже никогда этого не забудет. Конечно, если следовать логике вещей, то приоритет должно отдать Анне. Как-никак Тутс ведет охоту на крупную дичь. Но даже ангельский характер может не выдержать такого испытания на прочность, а у меня и без того забот хватает… вспомнить хотя бы двух костоломов-испанцев, исправно таскающихся за мной, по пятам по всему городу.

К счастью, устраивающее всех решение находится само собой. Тутс, похоже, понравилось, как Анна вылизывала ей пизду… да, не стоило поднимать такой шум, но она просто ошалела, когда увидела и так далее. И если Анна согласна повторить… нет-нет самую чуточку… и если я потом… нет-нет, вполсилы… то она не имеет ничего против… к тому же я еще смогу поиметь потом и Анну…

Анна никак не решится. Заявляет, что вообще-то она такими вещами не занимается… сегодняшний случай с Тутс всего лишь случайный каприз… прихоть. С другой стороны, если Тутс никому ничего не скажет… и, конечно, я тоже… Заканчивается тем, что я сажусь в угол дивана, а Анна укладывается на спинку, положив голову мне на колени. Тутс забирается на нее, вытянув ноги параллельно моим. Мой оживший дружок заплутал где-то в волосах Анны, но ее лица мне не видно, потому что оно оказалось под задницей Туте.

Зато я слышу смачное, взахлеб, чмоканье… Тутс обнимает меня руками, прижимается буферами к моим щекам и начинает сосать мой язык…

Анна, получив от нас гарантии молчания, берется задело с энтузиазмом. Тутс ерзает и тяжело дышит мне в ухо. Через ее плечо я вижу, что Анна и рукам нашла применение…

— Она вылизывает мне задницу, — шепотом сообщает Тутс и, повернувшись, смотрит на Анну сверху вниз. — Пожалуйста… пожалуйста, засунь поглубже… да, туда… повыше… ну же… вставляй…

Я не вижу, что там происходит, но Тутс подробно меня информирует. Вот Анна просунула язык в заднюю дырку… какой он мягкий и вертлявый! Ну и стервы! Одна другой стоит! Хватаю Тутс за ногу и просовываю руку под ее задницу…

Эта сучка Тутс своего не упустит! Сует сиськи мне в лицо, отдает их в полное мое владение, а сама хватает Анну за волосы, заарканив заодно и мой член. Господи, так с ним еще не играли! Если я не трахну кого-то прямо сейчас, то через минуту спущу прямо на перманент Анны.

Туте уже тоже готова. Привстает, смотрит на Анну, поворачивается и подставляет ей пизду. А что же Анна? Ничего! Эта стерва, ничуть не смутившись, прижимается к ней губами! Облизывает складки… возит языком между ними и наконец со вкусом целует! Взасос!

Я вскакиваю и бросаю обеих на диван. Развожу Тутс ноги… прижимаю Анну лицом к ее кустам… Хочу увидеть, как одна вылижет другую. И вижу. Анна разводит ноги Тутс по максимуму и устремляется вперед с такой решительностью, словно вознамерилась нырнуть туда с головой.

Тутс тоже разошлась не на шутку, у нее свой интерес. Некоторое время они гоняются друг за дружкой, потом находят приемлемую для обеих позу и смыкаются, как кусочки китайской головоломки, обнявшись, с торчащими вверх задницами и спрятавшимися под ними головами. Тутс расположилась с внешней стороны, и я пристраиваюсь рядом с ней.

Помимо прочего у меня есть возможность видеть все, что делает Тутс с доставшимся ей сочащимся плодом.

Внезапно в комнате гаснет свет. Темнота такая, что ни черта не видно. Секунду назад я пытался вставить Тутс в задницу, но член перехватила Анна… она сосет его… потом выпускает изо рта… чокнутая сучка!., облизывает пленника и при этом заталкивает его Тутс в пизду! Ладно, если хочет посмотреть, пусть смотрит! Начинаю трахать Тутс, а Анна обрабатывает нас обоих, успевая вылизывать и пизду Туте, и мой снующий туда-сюда поршень.

По пьяной лавочке и в темноте все куда легче, чем в обычных условиях… Анна снова берет член, посасывает и тычет носом в задницу Тутс. После нескольких попыток конец и дырка находят друг друга… я подаю вперед, а Анна спешит смахнуть со своего любимца последние пылинки…

Как же легко у них все получается… Эти две кошки ведут себя так, будто под ними не диванчик, а настоящая кровать. Меня отпихивают к краю, и, уже падая, я успеваю схватиться за кого-то… все оказываются на полу… Нащупываю чей-то зад… залезаю и пытаюсь восстановить прерванный контакт… кто-то тянет мой хуй себе в рот… кто-то вылизывает задницу… кто-то забирается на меня… унюхиваю запах пизды… чья она, определить невозможно, но все равно присасываюсь… Глаза начинают привыкать к темноте, и я различаю темный силуэт движущейся вниз и вверх головы… одна стервоза выкачивает мой шланг, другая пытается подержаться за него, а между тем мой палец застрял у нее в заднице…

Вспыхивает свет. Тутс, стоя на коленях, полирует языком под хвостом у Анны… Анна сидит на корточках с моим хуем во рту…

— Выключи чертов свет и выеби меня!

Швыряю Тутс на диван и раздвигаю ей ноги. Однако свет не выключаю — как бы не потерять в темноте цель.

Анна с потерянным видом сидит на полу, смотрит на нас и качает головой, словно не понимая, где находится. Тутс принимает моего молодца всего и сразу… снова просит выключить свет, но я врубаю полный ход, и протесты стихают… она горит… чувствую себя так, точно обнимаю печку. Дрючу ее, как жеребец кобылу, но ей все мало.

Наконец Тутс кончает… обмякает и отрубается. Я продолжаю накачивать, пока Анна не начинает цепляться за колени, требуя переключиться на нее. Она стаскивает Тутс с дивана и прыгает на меня, кусаясь и царапаясь, как тигрица. Мы боремся, пока мне не удается уложить ее на живот. Только не так, стонет Анна. Поздно… мой исследователь глубин уже протиснул головку и нарезает резьбу. Черт, если она не треснет сейчас, то не треснет уже никогда… он раскалывает ее, как клин… и ей, похоже, нравится. Засаживая Анне, смотрю на распростертую на полу Туте: ноги разбросаны, из дырки вытекает сок… Дыра эта расширяется у меня на глазах, превращаясь в разверзшуюся бездну, и кажется, что стоишь на краю курящегося вулкана, заглядывая в зловонную адскую яму… Я падаю в нее, в само полыхающее нечестивым огнем чрево… лечу навстречу ярким, обжигающим искрам… туда, в самый жар, в тайну…

Меня шлепают по физиономии. Отталкиваю руки… сажусь… перед глазами все кружится… Анна что-то говорит. Должно быть, я отключился. Господи, если бы я кончил так в свой первый раз, то, наверное, навалил бы в штаны, а потом отхерачил член папашиной бритвой.

Анна говорит, что хочет еще, только сначала у нее есть одно маленькое дельце. Удаляется в ванную, а я сижу на диване и смотрю на Туте. Боже, Карл, если бы увидел ее сейчас, наверно, сжевал бы собственный язык.

Анна уснула в ванной. Сидит на унитазе и мирно, как дитя, посапывает. Я бы там ее и оставил, но свалится же… Перетаскиваю в спальню и загружаю на кровать. Из другой комнаты меня зовет Туте. Не дождавшись ответа, вваливается в спальню и падает на Анну. Анна в полной отключке… даже не шевелится, когда Тутс начинает тереться животом о ее рот.

Туте хочет продолжить наши игры. Черт, эту сучку я готов вылизывать всю ночь. Смотрю, как она увлажняет мою лужайку, а когда берет в рот, перехожу в наступление. Облизываю бедра, живот, так что к тому моменту, когда добираюсь до пизды, она уже готова вывернуться наизнанку.

О таких сучках мечтаешь в пятнадцать лет. Они не ждут, пока-у тебя встанет и ты попросишь отсосать; они берут его в рот, пока он мягкий, и обрабатывают до полной готовности. Когда Тутс только начала, между ногами у меня висела оплывшая свеча… она привела моего дружка в порядок, выпрямила его, убрала морщинки, сгладила бугорки, зализала трещинки…

В комнате стоит тяжелый запах женского концентрата. Им пропах я, им пропахла кровать… он пробрался во все уголки, и остается только удивляться, что под окном не собрались еще со всей округи оголодавшие коты.

В такие моменты о лучшем нечего и мечтать… Держаться за пухленькую попку, уткнуться носом в пизду, предоставив распаленной шлюшке полировать твой хуй… — вот и все, о чем только может просить мужчина в этом или другом мире. Я слизываю сок с ее бедер… Если немного поднажать, запихнуть шланг чуть глубже в рот, он выскочит у нее из задницы, прямо перед моим носом, как жирная красная колбаска.

Туте кончает, и я заливаю ее рот густой спермой. Все не вмещается и, переливаясь через край, капает на кровать. Сука! Испачкала простыню! Заставляю вылизать, а потом, не придумав ничего лучше, вытираю член о ее волосы.

Обе стервы дрыхнут на кровати, так что ничего не остается, как удалиться на диван. Да вот только хочется ли мне быть здесь, когда они проснутся в положении валетом и начнут сознавать тяжесть собственных грехов… Беру зубную щетку и иду в отель. У двери оборачиваюсь — они свернулись, как котята, и Анна тычется носом в кустики Тутс.

* * *

Не хочу умирать.

Несу к переплетчикам с полдюжины своих книг. Две совсем растрепались и восстановлению уже не подлежат, придется выбросить. Я и не заметил, как они умирали, как ветшала, истончалась бумага, как вылезали нитки… Все, конец. А ведь куплены лишь неделю или две назад, когда я был, конечно, в Америке. Где еще, кроме как в Америке, можно приобрести книгу столь низкого качества, что она истлевает прежде купившего ее человека?

А время летит.

Не понимаю людей, твердящих, что через пять или пятьдесят лет они будут готовы закончить земной путь. Как вообще можно говорить такое? В мире столько всего, что надо увидеть, сделать, и пока человек жив, он просто не имеет права уставать от жизни и отказываться от обладания крохотной искоркой сознания.

Пока жив!.. Но ведь мы живем в стране призраков. Мир, еще не родившись, уже наполовину мертв. Жизнь — краткий миг; одна ваша нога еще застряла в чреве, а другая уже опускается в могилу. Люди не успевают вырасти, повзрослеть, они старики с той самой секунды, когда, обнаружив, что выброшены в свет и предоставлены самим себе, издают первый протестующий писк…

Навестить меня после обмена взаимными уведомлениями приходит Александра. Выясняется, что она по уши увязла в католицизме. И не только… Ее прельщает сатанизм. Она толкует о магии, белой и черной, о розенкрейцерах, сукку-бах и инкубах, о черной мессе… Говорит легко и непринужденно, знает все нужные слова и держится так серьезно, что я начинаю думать, а не повредилась ли бедняжка рассудком.

Ей нужно разузнать кое-что о некоем лишенном духовного сана канонике, который вроде бы собрал вокруг себя группу приверженцев дьявола и служит черную мессу здесь, в Париже. До нее дошли слухи, что этот самый каноник наделяет женщин способностью общаться с инкубами. Как было бы чудесно уснуть и встретиться во сне, к примеру, с Байроном или каким-то другим мужчиной, который, по всем понятным соображениям, недоступен в реальной жизни.

И вот в такую чушь она верит! Рассказывает, что прочитала тонны книг по теме, что ее исповедник даже рассердился на нее из-за этого. А известно ли мне, спрашивает Александра, что в мире существует двадцать семь обществ, члены которых посвятили себя служению Антихристу? Заклинания и магические формулы, всевозможные болезни и недуги, передающиеся посредством гипнотического внушения и через духов… Черт, послушать ее, так она каждую ночь общается с призраками и гоблинами. Даже алхимия не осталась в стороне. Она помнит по именам всех великих факиров прошлого и доверительно сообщает, что в одном только Париже по ночам зажигается двадцать семь трансмутационных печей.

Трахать женщину, пребывающую в таком состоянии, невозможно. Уж лучше привести сумасшедшую из дурдома. Сказать по правде, после ее ухода в комнате ощущается холодок. Но досаждают мне не демоны и не глисты.

Вторая на неделе гостья — Туте. И не одна, а с Генри! Богатый американец, тот, которого вознамерилась подцепить на крючок Туте, выразил желание познакомиться с каким-нибудь живущим в Париже американцем. Его устроит любой… Ностальгия! Он стал жертвой недута, заставляющего туриста испытывать родственные чувства к любому, кто когда-то жил в радиусе двух тысяч миль от его родного дома, заявляться к соотечественнику с визитом, изливать на него свои проблемы и поверять ему секреты. Вот Тутс его и притащила.

Вообще-то парень не такой уж зануда, как я предполагал; может быть, все дело в том, что они оба навеселе, так как только что обошли едва ли не все близлежащие бары. Стариком его не назовешь; непонятно, почему он до сих не трахнул Тутс — она уже близка к отчаянию. Садится ему на колени, елозит задницей прямо у меня на глазах, но все бесполезно — парень ограничивается тем, что пощипывает ее за бедро и говорит, говорит…

Туте, похоже, твердо решила — сегодня или никогда. Она так долго старалась залучить его в постель, что перепробовала все, разве только не предложила себя открыто и без обиняков. И вот начинается… Тутс трется грудями о его плечо, просовывает колено между его ногами… Боже, все так откровенно, что понял бы и младенец! И пока ее Генри разглагольствует о том, как, должно быть, выглядел Париж в средние века, у меня в штанах вырастает такой бивень, что его можно демонстрировать на выставке.

Туте напрашивается на дрючку, как телка по весне, и мне уже кажется, что трах нужен ей не только для того, чтобы заарканить мудака Генри, но и просто ради удовольствия. Блядь она блядь и есть, тут уж никаких сомнений. Ее ничуть не беспокоит, что произошло в этой самой комнате прошлой ночью… позвонила мне на следующий день, поинтересовалась моим самочувствием! Не то что Анна… Та всегда уползает потихоньку и затаивается на весь день, а то и на неделю, прежде чем снова выползти, когда засвербит.

Звенит звонок — Питер. Приехал из деревни с каким-то фермером и принес письмо от Тани, потому что отправить его почтой она не смогла — с них там глаз не спускают. Там — это в деревне, куда их сослала Александра. Нельзя же взять письмо и выставить Питера за дверь… в конце концов парень проделал такой путь. Заходит, и — что бы вы думали! — глазки у Генри моментально загораются. Он разве что не спихивает Тутс на пол, даже не притворяется, что не слушает, только и пялится на хитрожопого сопляка.

Питер сразу просекает, что к чему. Садится скромно к столу и начинает изображать из себя пай-мальчика, не хватает только кружевного платочка. Вот же хуесос!.. Наш американский гость не сводит с него восхищенных глаз. Наливает ему стакан вина, суетится и вообще впервые за вечер проявляет жизненную активность. Потом они вдвоем пере: саживаются на кушетку и пялятся друг на друга.

Туте сидит рядом со мной на диване. Может быть, язвительно предлагает она, Генри и Питеру будет удобнее, если мы оставим их наедине? Почему бы им не чувствовать себя свободнее, не обняться? Поначалу Тутс бесится от злости, потом спектакль начинает ее забавлять. Какая ирония, говорит она прямым текстом, так старалась, из кожи вон лезла, чтобы подставиться и выйти замуж, а ему, оказывается, нужен симпатичный мальчик!.. Тутс, похоже, перебрала и уже не скрывает отвращения. На месте Генри я бы перекинул ее через колено, спустил трусики и отшлепал как следует. А ему, видите ли, смешно! Сидят, пьют вино и смеются… Ну и парочка! Питер, надо признать, когда краснеет, выглядит очень миленьким.

— Почему бы вам… как это у вас называется? Короче, отведи его в спальню, — говорит Тутс Генри. — Атьф возражать не станет. Но мне тоже хочется посмотреть, удовлетворить любопытство… интересно, что у него есть такого, чего нету меня.

Питер машет руками, ему даже удается изобразить смущение… Раньше я его таким не видел. Генри хмурится, наверное, думает, что Тутс ведет себя не совсем прилично, даже грубо. Знал бы, какими они бывают, эти стервы… Тутс вдруг задирает юбку и показывает всем, что у нее там есть. Когда вам в лицо тычут такое, хочется зажмуриться, словно от слепящего света. Что Генри и делает.

Почему, вопрошает она. В чем дело? Что у нее не так? Может, у нее там черви копошатся? Может, все позеленело от плесени? Или воняет? Если кому-то кажется, что лучше воткнуть хуй в задницу мальчишке, то она готова это стерпеть. А если ему так уж нужна именно круглая дырка, то у нее и таковая имеется!

Чего ей не следовало делать, так это совать пизду под нос Питеру. Он смотрит на нее, принюхивается и, прежде чем Тутс успевает заметить, проводит по ней длинным тонким пальцем. Генри тоже находит представление забавным, но когда Питер, обхватив Тутс за задницу, наклоняется и припадает к ее кустищам, он удивлен не меньше самой сучки.

Тутс поспешно опускает юбку и спрашивает, да кто же он такой, рыба или мясо? И то и другое, говорю я, и она качает головой. Какая извращенность.

Генри желает веселиться. Он далеко от дома и впервые в жизни может поступать как ему заблагорассудится, ни на кого не оглядываясь. Так почему бы нам не устроить себе праздник? Мы же здесь все друзья, мы знаем, что нам нужно от жизни и т. д. и т. п. Пофилософствовав на тему, поворачивается к Тутс. Если она согласится, то не пожалеет. Тутс советует ему засунуть свои деньги в задницу… впрочем, она тоже не видит причин, почему бы нам не повеселиться.

Не могу сказать, что мне так уж хочется снимать штаны перед Генри… с другой стороны, парень он вроде бы приличный. Решаю, что его, должно быть, интересуют только такие, как Питер. В этом отношении он напоминает Эрнеста, только Эрнест помешан на пиздах.

Генри говорит, что должен кое в чем признаться. С того самого дня, как он познакомился с Тутс, ему больше всего на свете хочется посмотреть, какая она, когда ее трахают. Да, конечно, он подумывал и о том, как бы самому ее отыметь, но только женщины уже не волнуют его так, как раньше. А вот посмотреть на это дело со стороны… Разумеется, в Париже полным-полно борделей с пип-шоу, но наблюдать за незнакомкой не так интересно, как за кем-то, кого знаешь.

Проклятие! Я вовсе не собираюсь устраивать представление ради богатого ублюдка! Но что делать с хуем, который торчит как третья нога? К тому же если не оттрахать сейчас Тутс, то придется выходить на улицу и отлавливать какую-нибудь проститутку да еще тратить деньги. В общем, хватаю ее за руку. Она пристраивается к моему монументу и подтягивает юбку.

Тутс так же готова взять, как и я дать: бедра горят, сок уже пошел. А пизда… Я чувствую себя смельчаком, собирающимся сунуть палец в расплавленный свинец. Тутс раскидывает-ноги, и по комнате разносится густой запах.

Господи, я засадил бы ей на ступеньках Дворца правосудия, посреди площади Согласия, на глазах всего военного парада!.. Задираю ей ноги, снимаю туфли… она сползает с моих колен и ложится на спину. Стаскиваю чулки… Питер от возбуждения даже подпрыгивает.

Пока я раздеваюсь, Тутс извивается на диване, пытается завлечь Питера, приглашает повторить поцелуй, но прежде чем ей удается стащить его со стула, я занимаю место. Втыкаю, не давая опомниться, и Тутс начинает так сучить ножками, что пружины едва не разлетаются по комнате.

Питер уже сидит на колене у Генри… ширинка расстегнута… наш богатенький гость поигрывает его прибором… Квартира все больше напоминает сумасшедший дом. Тутс пищит как недорезанный поросенок.

Пищи, сука, пищи! Кинжал уже воткнут в брюхо, острие прочищает чрево, лезвие скользит по пизде…

Питер раздевается, и Туте, увидев такую обнаженную натуру, просит его подойти для более близкого ознакомления. Сопливый мерзавец — и нашим и вашим, как хамелеон, и сам не знает, какого он пола. Подходит… дает ей пощупать кочерыжку, почесать яйца, пощипать… Потом — вот наглость! — решив, что отказу не будет, пытается сунуть ей в рот.

От Тутс никогда не знаешь, чего ожидать. Смотрит на Питера с таким выражением, как будто это он делает ей одолжение… облизывает мошонку… целует… Надоже, такая телка целует яйца какому-то хитрожопому ублюдку! Невольно хочется либо придушить ее, либо уж по крайней мере поколотить, чтобы прочистить мозги. Трахаю идиотку с таким остервенением, словно горшок задвигаю, а ей хоть бы хны. Наверное, если бы Тутс козел бодал между ног, она и тогда бы только пыхтела да облизывала Питеру яйца.

Спрашивает у своего Генри, доволен он или нет и не думает ли теперь, что увидел нечто необыкновенное. А ведь мог бы заполучить все это и сам. Глупый вопрос. Ответ может быть только один, а какой — знают все. Обнимает Питера одной рукой… он наклонятся. Она принимает в рот и начинает сосать.

Из всех, кто тут находится, включая и Питера, на которого уже действует выпитое вино, я самый трезвый, однако и у меня такое ощущение, что пол слегка покачивается. И вот оно… Чувствую, что кончаю, и всаживаю до отказа, как будто намереваясь проткнуть ее насквозь. Но Тутс все еще держится. Заливаю полный бак спермы, а она никак… Во рту — как будто съел ложку соли. Поднимаюсь и наливаю вина.

Генри шокирован. Как такое возможно? Посмотрите, из нее же еще течет… Генри плохо знает Питера. Из сучки течет? Тем легче. Покусывает измазанные соком бедра, проходится по животу длинным красным языком… опускается ниже…

Генри неодобрительно, как старушка, цокает языком, но Питеру, похоже, нравится шокировать американца… погружает язык в пизду… вытаскивает, облизываясь… Потом начинает жадно высасывать. Сосет так, что у несчастных сперматозоидов нет ни малейшего шанса спастись, разве что какой-то успел забиться в уголок и вцепиться зубами.

Закончив высасывать, Питер кончает, и удержать его Тутс не в силах, как ни старается. Он извлекает член у нее изо рта, сползает и еще пару минут небрежно, как будто имеет дело с сестрой, поигрывает ее грудями. И, что самое возмутительное, ей это нравится.

О, я должно быть сошла с ума, бормочет Туте, когда позволила ему, этому, по сути, ребенку, так со мной обойтись. Впрочем, безумие, похоже, не так уж сильно ее беспокоит.

Она разрешает Питеру все: теребить соски, кусать живот… И когда он, перевернув ее на живот, заходит сзади, Тутс ведет себя покорно и не сопротивляется.

Его маленький, но крепенький сучок тоже возбуждает ее. Может, он и не дает всей той полноты ощущений, как настоящий, полноразмерный хуй, но когда трахаешь женщину в задницу, быть жеребцом вовсе не обязательно. Питер заставляет ее положить руки на ляжки, и она, удерживая створки, ждет продолжения.

Туте не Таня, она растянулась на весь диван, так что Питеру приходится поработать. Он без особых проблем вставляет инструмент в нужное отверстие, а она — с ее-то задом! — также без проблем его принимает. Юный ебарь хватается, как обезьяна, за ее груди, и поскакали…

Генри смотрит на подпрыгивающую, как у наездника, задницу Питера. Он напоминает мне бродячего кота, наблюдающего за глупой жирной птицей. На лице, разрезав его точно шрам, застыла широкая улыбка… в следующий момент он уже стоит возле дивана и щупает Питера. Мальчишка оглядывается и ждет… И вот оно — Генри вставляет ему шпильку.

Туте оборачивается, видит, что происходит, и едва не скатывается с дивана. Ничего подобного она и представить себе не могла… о боже, в какой же грязи ее изваляли после возвращения из Италии! Питер советует ей лежать спокойно, иначе он нассытей в задницу… Чего-чего, а апломба этому сосунку не занимать.

Мой боец уже отдышался и тянет головку вверх. В такой ситуации, когда пахнет пиздой, я всегда доверяюсь ему — что бы там ни твердил здравый смысл. Тутс видит перед собой хуй и протягивает руку… требует… просит…

Для такой женщины, как Тутс, помешанной на трахе, нет ничего невозможного. Вы можете совать в пизду, в жопу, в рот и уши… в общем, во все дырки, дать в руки и еще запустить пару пощекотать пятки — ей будет мало… потребует положить между сисек или потереть животик. Она едва не отрывает мой член и хватает меня за ноги, чтобы не отобрал соску.

Господи, ну и свалка! Питер вопит, что кончает. Генри уперся так, что его шланг вот-вот лопнет. Тутс слишком занята, чтобы отвлекаться на что-то, и только причмокивает. Ах, веселый Париж! Должно быть, нечто подобное и имеют в виду люди, когда говорят о богемной жизни.

Смотрю Тутс в глаза. Она пьяна от возбуждения, никого и ничего не узнает и понимает лишь, что сосет член. Вены на шее и висках вздулись и пульсируют. Тискаю груди… под ними барабаном колотится сердце.

Господи, какие же ебучие сучки все эти милые девочки! Хотя бы ради приличия закрыла глаза, когда я кончаю! Нет же, сразу начинает глотать… А в следующую секунду кончает сама… за ней Питер… Боже, весь гребаный мир бьется в оргазме!

Танины письма лучше не читать на ночь. Похоже, Александра отправила детей в какую-то богом забытую глушь. Конечно, если в пределах десяти миль есть хоть однапалка, будьте уверены — такая девчонка, как Таня, рано или поздно обязательно ее отыщет. Сейчас же она жалуется на скуку, одиночество и неудовлетворенность. С Питером ее разлучили, держат под наблюдением, так что единственное развлечение — щенок, которого она понемногу развращает в надежде на будущее удовольствие.

…он еще маленький и ничего не умеет, не может даже трахаться. Вообще не понимает, что это такое. Когда я ложусь и кладу его между ногами, он виляет хвостиком и переворачивается на спину. Наверное, думает, что когда так ложится, я буду сосать его крохотную пипку! И ему это уже нравится. Какая же я плохая девочка, что рассказываю тебе об этом. Да, твоя Таня сосет у забавного черного щеночка. Сосет его тонюсенький прутик. Он не больше твоего пальца, но на нем уже есть волосики. Забавно, правда?..

И дальше…

…иногда, когда я играю с ним и знаю, что ему пора гулять, я раздеваюсь, ложусь и кладу его на живот, чтобы он пописал на меня… на груди, на ноги и сам знаешь на что! Я даже знаю, как сделать так, чтобы он меня облизывал. Наливаю на себя молока, между ног, и… у него такой длинный гладкий красный язычок! Надеюсь, скоро мне не придется обливаться молоком…

Дальше идут детальные описания снов с моим участием, а потом следует кое-что неожиданное:

…Когда мама у знает, что меня трахают козлы и свиньи, я скажу, что виновата во всем она сама. Зачем нужно было отправлять нас в такую даль? И все эти разговоры о церкви! Я ведь знаю, что у нее какие-то темные делишки с каноником Шарентоном! Я и раньше кое-что слышала, так что пусть не считает меня совсем глупой…

Выходит, Тане что-то известно! Любопытно, откуда она добывает такую информацию.

Эрнест оказал мне огромную услугу. Сам того не сознавая, спас, возможно, мою жизнь. А я ею, своей жизнью, весьма дорожу.

В десять вечера он заваливает ко мне с окровавленным рукавом. Пальто разрезано, но рука едва задета. Оказывается, в подъезде его поджидал незнакомец с ножом и намерением выпустить из него кишки. К счастью, Эрнест был, как обычно, пьян и в решающий момент споткнулся, так что удар пришел мимо.

Обливаем царапину виски — спикам доверять нельзя, ножи у них, как и все прочее, чистотой не отличаются; мало того, порой они даже умышленно натирают лезвие чесноком, чтобы рана загноилась. Потом я накладываю повязку — свежий носовой платок, — и Эрнест опять как новенький. Он в курсе того, что за мной после посещения Розиты ведут наблюдение и что целью нападавшего был не он, а потому особенно и не волнуется — чтобы сохранить шкуру целой, нужно всего лишь держаться от меня подальше и избегать ситуаций, когда его могут перепутать со мной.

Но ладно Эрнест… а что делать мне? Переезжать не хочется, да и толку — даже если сменить квартиру, тем, кто следит за мной, не составит труда узнать мой новый адрес.

Проблему надо решать, и мы с Эрнестом отправляемся в ближайший бар и напиваемся. Эрнест рассказывает длинную и не очень связную историю об одном изобретателе, с которым он познакомился и который вроде бы не против, чтобы он, то есть Эрнест, трахнул его жену и дочь. На протяжении вечера Эрнест несколько раз порывается отправиться в заведение, где выступает Розита, и устроить разборку. Разнесем все вдребезги, говорит он, порвем в клочья. Боже, пьяному ему не хватит сил газету порвать.

Александра определенно свихнулась. Мне она говорит, что одержима демонами. Ее исповедник рвет и мечет. Видно, уже и сам не рад, что обзавелся такой прихожанкой. Но сказать напрямую, что у нее больное воображение, и направить к психоаналитику тоже не может, потому как положение обязывает идти на контакт с силами тьмы. Таково одно из правил мистицизма: приходится признавать существование обратной стороны, и если Александра утверждает, что сам дьявол наведывается к ней попить чайку, ты вынужден проглотить пилюлю и смириться.

Механика всей этой чепухи невероятна сложна. К тому же протестантская религия в изложении Александры предстает чем-то невероятно пресным и скучным. Она рассказывает о чудесах и "божьей каре" так, будто все это случилось только вчера, и я бы несомненно знал о них, если бы регулярно читал газеты… потом выясняется, что речь идет о событиях XV века.

А кто этот каноник Шарентон, спрашиваю я. Он что, в наши дни устраивает чудеса?

Александра удивлена. Значит, Таня была права в отношении своей мамочки и насчет остального тоже. Откуда я узнал о нем, спрашивает Александра. Ссылаюсь на ее демонов.

— Каноник Шарентон, — сообщает она, — изумительно одаренный человек. Именно через него совершается то, что многие считают чудесами.

— Например, общение с инкубами?

Александра признает, что действительно встречалась с ним несколько раз и… да, он обладает такой способностью. Стоит только, собираясь ложиться в постель, подумать, с кем бы тебе хотелось совокупиться, как желание осуществляется. И это не сон, поспешно добавляет она. Ей всю жизнь снились эротические сны, но здесь совсем другое, куда более яркое и запоминающееся.

Да, спорить бесполезно. Спрашиваю, что требуется от нее, чтобы принимать такой дар. Мнется, темнит, несет какую-то чушь… Ладно. Задаю вопрос в лоб — да или нет? Ну, в общем, да, она переспала с каноником Шарентоном… это одно из условий. В шутку интересуюсь, не заключила ли она сделку с дьяволом, и вижу… Господи, ей вовсе не показалось, что я шучу! Нет, отвечает на полном серьезе, в такой сделке нет необходимости, она просто приняла участие в определенных церемониях.

А что же те существа, спрашиваю я, те, что приходят ночью и делят с ней постель? Это ведь демоны, верно? Какими особенностями они наделены? Наверняка Сатана награждает своих последователей неким специальным трахательным аппаратом?

— Они самые обычные люди… такие же, как ты. Но как чудесно, как восхитительно они умеют это делать! — Они пристально смотрит мне в глаза, словно пытается понять, ведусь ли я на всю эту чушь. — Конечно, ты ведь ничего не знаешь. Настоящие…

Настоящие демоны, объясняет Александра, еще занимательнее и… опаснее. Они принимают образ мужчин, красивых мужчин, но у них очень необыкновенные члены. Регулируемые члены, состоящие из двух, а порой даже трех ответвлений. На сей счет есть вполне авторитетные свидетельства… как и авторитетные свидетельства того, о чем она говорила раньше.

Чаще всего встречаются двухсекционные члены, причем первая часть настолько длинна, что без труда достает до рта женщины, тогда как вторая проникает во влагалище. Третье же ответвление, если оно наличествует, как бы ввинчивается в задний проход и благодаря способности менять размер и форму проползает по кишечнику подобно угрю и выходит в рот, где встречается с первым.

Будучи призванными, инкубы, по словам Александры, могут выходить из-под контроля и порой вообще становятся неуправляемыми. Описаны случаи, продолжает она, когда эти восхитительные духи не оставляли женщин на протяжении нескольких дней и ночей… пока их не удавалось изгнать с помощью заклинаний, молитв или реверсивной магии.

— Каноник Шарентон, разумеется, служит черную мессу? — спрашиваю я.

— Да. О, пожалуй, я могу открыть тебе правду. Видишь и, для того чтобы получить способность общаться с инкубаи, я… мне пришлось согласиться исполнить роль алтаря.

А! Об алтаре я от нее уже слышал. Обнаженная женщина… иногда лежит на животе, и тогда используются ее ягодицы, но чаще на спине… Интересно было бы посмотреть.

Говорю Александре, что хочу посетить представление. Она с сомнением качает головой — служба устраивается не для развлечения, как пип-шоу в борделях. Участвовать в ней приглашают только добрых… или очень плохих католиков.

Хорошо, она поговорит с каноником Шарентоном. Может быть, присутствие неверующего, что само по себе является богохульством, придется ему по вкусу.

Перед самым ее уходом вскользь замечаю, что хотел бы попросить о небольшой услуге. Рассказываю о Розите и о том, что случилось с Эрнестом. Не могла бы она сочинить какое-нибудь заклинаньице, чтобы помочь избавиться от надоедливой испанки? Был бы очень признателен.

— Если устроишь, что она прыгнет в Сену…

Александра улыбается. Вполне возможно, что именно так все и будет сделано, говорит она.

Уходит без малейшего намека на то, что приходила не только поговорить. Должно быть, ее воображаемые дружки хорошо о ней заботятся.

В офисе натыкаюсь на заметку, от которой мурашки бегут по спине. Розита д’Оро, танцовщица в кабаре, совершила самоубийство! В последние дни, как свидетельствуют те, кто хорошо ее знал, женщина вела црбя странно, а прошлой ночью после представления (наверняка исполнения фламенко в комнате наверху) выбежала на улицу и пропала. (Как, черт возьми, может пропасть голая женщина?) Через несколько часов ее тело обнаружили в Сене!

Мне становится не по себе… Не то чтобы я верю в силу магии Александры, но разве не слишком много совпадений? Все получилось точно так, как я просил. Господи, я совсем не хотел, чтобы девчонка кончала жизнь самоубийством, хотя говорил об этом и потому чувствую свою вину.

Проходит какое-то время, и я начинаю видеть дело в ином свете. Ей не удалось разделаться со мной… пока она была жива, каждый день мог стать для меня последним. С плеч как будто гора свалилась — получить нож в спину больше не грозит.

Приходит Эрнест. Под мышкой у него какая-то штуковина, по его уверениям — прекрасный образец керамики XII века, антикварная вещица, купленная за сущую мелочь. Он постоянно натыкается на нечто бесценное, продающееся за сущую мелочь… и вся его обстановка состоит из похожих друг на друга "предметов антиквариата". То, что он притащил теперь, больше всего Напоминает биде, но его это не смущает. Эрнест осторожно ставит добычу на пол и начинает рассказ об уже известном мне изобретателе.

— Представляешь, Альф, мы сидим, обедаем, и я вдруг понимаю, что ничего не могу с собой поделать. Ты бы сразу меня понял, если б только увидел ее. Щупаю ее под столом, чуть ли не под носом у придурковатого муженька… она лезет мне в штаны… находит то, что ей надо, и тянет так, что едва не вырывает с корнем… И как раз в этот момент придурок муж роняет салфетку!

— Так он тебя заловил? И что? — спрашиваю я.

— В том-то и дело, Альф, что ничего… Ничего! А его жена даже не потрудилась убрать руку с моего члена. Тискает его, мнет, а муж смотрит на все это под столом! Попробуй угадать, что он делает — переводит разговор на то, как сексуальное возбуждение влияет на процесс пищеварения! Ей-богу, Альф, так оно на самом деле и было. Я просто не мог слушать его лекцию и одновременно терпеть ее заигрывания. Пришлось прекратить второе. Потом, когда обед закончился, он спросил, не желаю ли я остаться на ночь. Говорю тебе, у него с головой не в порядке.

— Так что, ты остался?

— Остался, как же… Ты хоть представляешь, что бы из этого вышло? Господи, как можно предлагать свою жену постороннему с таким видом, словно угощаешь его сигарой после обеда? Нет, если бы я согласился, то сам стал бы посмешищем. Может, этот ублюдок вовсе не такой уж и идиот, каким кажется.

Пока Эрнест рассказывает, приносят почту. Записка от Александры: она обо всем договорилась с Шарентоном, на следующую черную мессу я иду с ней.

* * *

Александра заезжает за мной на своей машине. Я уже жду. Вчера она уведомила меня запиской, что ее драгоценный каноник назначил службу на сегодняшний вечер. Место проведения не указано. О времени она тоже забыла упомянуть, так что я сижу дома с восьми часов. Когда звонок выдергивает меня из дремы, на часах уже почти половина одиннадцатого.

В отличие от последних визитов Александра бодра и энергична. Перед тем как сесть в машину, спрашивает, не стану ли я Возражать, если она поведет. Нервничает, точно школьница, спешащая на свидание в отцовской машине. Надо ее хоть чем-то занять. К тому же я все равно понятия не имею, куда ехать.

Не знаю, как уж там ее гоблины и духи, может, давно не заходили, но Александра совсем не против, чтобы я уделил ей немного внимания. Смеется, когда я спрашиваю о ее потусторонних приятелях. Не знаю почему, но она напоминает мне тех несносных священников, с которыми время от времени сталкивается каждый, тех, что всегда готовы снять воротничок и забыть ненадолго о своем сане. Александре тоже ничто не мешает поразвлечься за счет религиозности.

В последнее время она, оказывается, проникает в фантазии и воспоминания знакомых женщин и получает удовольствие вместе с ними. Отводит глаза от дороги, смотрит на меня и улыбается. Какой прекрасный вечер провела она недавно вместе с Анной…

Как, черт возьми, ей удалось узнать об этом — не представляю. Я ни о чем не рассказывал, Эрнест, Артур и Сид тоже не могли ничего сказать. Может, проболталась сама Анна? Тогда эта стерва еще хуже, чем я о ней думал.

Улице нет конца, и я, чтобы скоротать время, поднимаю у Александры юбку и запускаю руку в теплое гнездышко. Она вовсе не прочь поиграть, ее это нисколько не отвлекает. Под юбкой ничего нет, и, когда я добираюсь до расщелины, по бедрам уже течет.

Расстояние между уличными фонарями увеличивается, дорога становится хуже и хуже по мере приближения к реке; утешает лишь то, что дело будет не где-нибудь в центре города. Пытаюсь получить от Александры хоть какое-то представление о том, что нас там ждет, но она упорно отмалчивается. Говорит только, что скоро я сам все увижу.

Сворачиваем на боковую улочку, представляющую собой нечто вроде аллеи, выезжаем в переулок, и машина останавливается в тени высокой каменной стены. Выходим… Я осматриваюсь и не замечаю ни малейших признаков человеческого жилья. Следую за Александрой, держа руку на ее голой заднице. Проходим через устроенные в стене деревянные ворота, топаем по разбитой дорожке к приземистому кирпичному строению и попадаем в плохо освещенный то ли холл, то ли коридор.

— Когда-то здесь была молельня монастыря урсулинок, — объясняет Александра, ведя меня по узким, пропахшим аммиаком вестибюлям и комнатам, — а еще несколько лет назад — амбар.

Она смахивает мою руку со своей ляжки, и мы входим в помещение побольше, но тоже скудно освещенное, где уже сидят, негромко переговариваясь, несколько человек. Ничего особенного, насколько я могу судить, обычные религиозные фанатики, разве что сучки поаппетитнее да педики видны с первого взгляда. Разумеется, никого ни с кем не знакомят. Александра подводит меня к дивану и, предоставив самому себе, куда-то удаляется. Пытаюсь завязать разговор с очень симпатичной телкой с печальными глазами, которая сидит рядом, однако она погружена в медитацию и делает вид, что ничего не слышит. Жаль, сучка действительно очень хороша. Когда ко мне с таким же намерением подваливает какой-то хрен, беру пример с соседки. Наверное, здесь такое в порядке вещей, потому что через пару секунд он отходит.

Вскоре возвращается Александра. Лица в полумраке не видно, но дотронувшись до щеки, я ощущаю жар. Дышит тяжело, глаза блестят…

— Я разговаривала с каноником, — говорит она. Молчаливая телка бросает на нее злой взгляд.

Запах в комнате такой, что можно задохнуться. От курильниц поднимаются грязно-серые клубы дыма. Спрашиваю у Александры, что это такое.

— Мирр, дурман, листья белены и сушеная белладонна, — отвечает она, принюхиваясь с таким видом, как будто эта вонь и вправду ей нравится.

По комнате проносится шепоток, становится тихо, кое-кто опускается на колени возле стульев. В сопровождении двух крепеньких мальчиков-певчих появляется каноник. На нем обычное для таких случаев облачение, но есть и некоторые усовершенствования. На голове — красная шапочка с двумя торчащими, обшитыми парчой рожками. Взгляд пробегает по собравшимся и останавливается на мне. Каноник чинно кивает и медленно отворачивается. Затем проходит к алтарю, преклоняет колени, поднимается по ступенькам и начинает говорить. Служки потихоньку раздают курительницы и глубокие медные блюда, наполненные какой-то тлеющей вонючей дрянью.

Церемония жертвоприношения начинается. Большинство женщин склонились над блюдами, вдыхая серый дымок… каноник опускается на колени и бормочет что-то на латыни… одна из прихожанок начинает вдруг срывать платье… взбегает по ступенькам, хватает две черные свечи и распластывается, уже голая, на алтаре. Лежит, причитает, держа в раскинутых руках по свече; черный воск падает на белые запястья. Каноник Шарентон возлагает руки ей на живот и делает пассы.

Один из мальчиков приносит черного как ночь петуха и передает священнику вместе с небольшим ножом. Держа птицу над головой, каноник перерезает ей горло, затем, дождавшись, пока первые капли крови упадут на тяжелые груди, бросает еще трепещущую жертву на живот женщины. Кровь собирается в маленькую багровую лужицу и стекает к темнеющему кустику между ног. Наконец птичья тушка соскальзывает на пол, а каноник припадает к лону женщины и принимается вылизывать кровь…

Молитва, обращенная к силам зла, звучит долго, зловеще и на удивление страстно. Можно что угодно думать о ее содержании, целях и возможных шансах на успех, но нельзя не восхищаться тем искусством владения языком, которое демонстрирует каноник. Я мысленно аплодирую ему… не припомню, когда в последний раз слышал столь прекрасное выступление, хотя и не могу сказать, что симпатизирую всем выраженным в нем взглядам. По окончании молитвы мальчики звонят в колокольчики.

Это сигнал к тому, чтобы молельня превратилась в настоящий бедлам. Верующие начинают раздеваться сами и срывать одежду друг с друга… тут и там слышатся стоны и экстатические завывания. Шарентон поднимает сутану, и я вижу, что под ней у него ничего нет. Он опоясывается шнуром, и женщина на алтаре тянется к вздыбленному члену. Но еще раньше, чем она успевает прикоснуться к нему, каноник притягивает к себе мальчиков, и те, упав на колени, перехватывают добычу: лижут яйца, сосут конец и не забывают друг о друге. Оказавшаяся за их спинами женщина отбрасывает свечи и выкрикивает что-то нечленораздельное. С удивлением обнаруживаю, что один из тех, кого я принял за педиков, оказывается совсем юной девушкой.

Александра безумствует вместе со всеми. Задирает юбку и, придерживая подол одной рукой, показывает пизду сначала мне, а потом и каждому, кому это интересно. Не успеваю сообразить что к чему, как вторая ее рука уже у меня в штанах. Отталкиваю, и сучку хватает кто-то еще. Пока он лапает ее за грудь, она вытаскивает его член и быстро приводит в боевое состояние.

Каноник готовится к причастию. Мочится в чашу с освященным вином, потом в подставленные рты служек, которые поочередно плюют в чашу. Шарентон произносит несколько коротких фраз, берет с подноса облатку и проводит ею между ног женщины. Облатки летят в воющую, хрипящую толпу… содержимое чаши разливается в небольшие серебряные кубки. И что вы думаете — кое-кто пьет эту дрянь! Большинство, однако, выплескивают жидкость на алтарь, предварительно поднеся кубок к губам или влагалищу.

Подняв служек, каноник укладывает их поперек лежащей на алтаре женщины. Визжа и хрюкая, они всовывают его хуй в задницу той, которая ерзает под ними. Шарентон берет еще несколько облаток, подтирает ими мальчишек и бросает в толпу.

К алтарю приближаются женщина и девушка, почти девочка. Облобызав канонику член, обе бросаются на лежащую и, зажав ее голову между ногами, подставляют промежности. Я вижу ее язык, слышу хлюпающие звуки… За первыми двумя следуют другие женщины, потом к ним присоединяется и кое-кто из мужчин… Каноник между тем трахает ее в очко.

Откуда-то появляется большая платформа с установленной на ней деревянной статуей Сатаны. Выполнена статуя довольно детально и снабжена внушительным, но не чересчур, членом и парой громадных яиц. Платформу окружают женщины, спешащие поцеловать торчащий красный таран… Одна сучка, прорвавшись к платформе буквально по телам единоверцев, прижимается к статуе и обхватывает ее руками и ногами. Потом, насадив себя на отполированный рог, начинает прыгать на нем как бешеная, пока наконец не падает в конвульсиях. Другая берет деревяшку в рот… за спиной Сатаны образуется шевелящаяся кучка из трех женщин и одного мужчины…

Что-то теплое и волосатое прижимается к моей руке. Руки смыкаются вокруг шеи. Незнакомая девчушка шепчет мне на ухо, а ее пальчики тянут вниз молнию. Требует, чтобы я ее трахнул, и трется голой пизденкой о мою руку. И еще у нее хорошенькая подружка, которая хотела бы того же… Я чувствую на руке ее сок… ее дыхание несет бодрящий запах пизды. Толкаю сучонку на спину, но воспользоваться предложением не успеваю — ее подхватывает какой-то ловкий парень, тянущий за руку еще одну телку. Та, что только что вешалась на меня, незамедлительно вступает с соперницей в борьбу за право подержаться за что-нибудь надежное.

В углу две дамы держат за руки девушку лет шестнадцати, к которой уже выстроилась небольшая очередь жаждущих свеженького. Девчушка отбивается и кричит, но одна из женщин, кажется, ее мать… так что все в порядке. Ее трахают и трахают, пока бедняжка не теряет сознание. Тем не менее пыл охотников это маленькое происшествие нисколько не остужает.

Из всех присутствующих женщин лишь несколько предоставлены самим себе. Всхлипывая и постанывая, они корчатся на полу… принимают всевозможные позы, имитируя то, чего лишены в данный момент… Как ни странно, это нисколько не мешает им достигать цели. Одна вдруг начинает биться, метаться, а потом, пережив мощный оргазм, затихает на несколько минут. Воображение, видимо, уносит их на встречи с теми самыми инкубами, о которых рассказывала Александра. Возможности последних впечатляют настолько, что по спине у меня бегут мурашки.

Каноник закончил с женщиной, исполнявшей роль алтаря. Ее поднимают… я вижу, что следов крови на животе и грудях уже не осталось — чистая работа, подносят к деревянному идолу и, повернув задом наперед, насаживают на несгибаемый рог. Красный член погружается сначала в одну дырку, потом в другую…

Что-то отвлекает мое внимание от этой сцены… Одна из женщин восстала против происходящего: она выкрикивает слова молитвы и призывает громы и молнии на голову каноника. Ей быстро затыкают рот, связывают руки, после чего мятежницу бросают на алтарь… Она визжит на протяжении первого траха… второго… третьего… Потом силы покидают ее… приходит раскаяние… и вот она уже стоит на коленях и вылизывает задницу своей сестре по вере, которая, в свою очередь, делает то же самое с пиздой еще одной сатанистки…

Голова идет кругом. Перед глазами все дрожит… плывет… В ушах шумит… дым такой густой, что больно дышать. Под ногами у меня два парня сражаются с какой-то блондинкой. В конце концов одному удается вставить ей в зад, тогда как другой ловкач исхитряется воткнуть свой таран в пизду. И пока они дрючат ее таким вот образом, сучка грызет, пуская слюни, красный резиновый член.

Место на алтаре уже заняла женщина лет тридцати. Обнаружив тушку цыпленка, она сдирает кожу с кровоточащей шейки, обнажая сырую костлявую плоть. Дергает шкурку вверх и вниз, как будто забавляется с членом… потом вдруг сует в рот и начинает сосать, пока губы не становятся красными…

Какая-то девчонка неуверенно, как обкурившаяся, поднимается по ступенькам. Платье с нее стащили, однако белье, туфли и чулки остались. Добравшись до ног каноника, она сбрасывает бюстгальтер, рвет в клочья трусики, лижет ему бедра и тянется губами к хую.

Странно, среди участниц всех этих церемоний я не вижу Александру. Наконец нахожу. Она стоит у стены, голая, одна. Глаза блестят, на лице выражение дьявольского восторга. Дышит глубоко, и тяжелые груди с темными пиками сосков подрагивают и колышутся при каждом вдохе.

Нахожу ее одежду и пробиваюсь к ней. Сначала Александра вроде бы даже не узнает меня, но я громко кричу ей в ухо, и она поворачивается и пытается повиснуть на мне.

— Выеби меня… я хочу, чтобы ты выебал меня…

У меня только что ширинка не лопается, даже ходить трудно, и все же трахать ее здесь я не собираюсь. Одеваться она не хочет, не желает даже брать одежду, поэтому я хватаю ее за руку и тащу к выходу. Сучка визжит, царапается, кусается, лягается и зовет на помощь.

Кругом такой бардак… все орут, стонут и пищат… никто никого не слушает… Тем не менее каноник Шарентон обращает на нас внимание. Путаясь в сутане, он сбегает с алтаря и несется к нам через толпу. Глаза его горят яростью… Но ему мешают — женщины хватают его за ноги, рвут одежду, бросаются ему на шею. Мы успеваем выйти, и я тащу Александру по коридорам и вестибюлям.

Едва оказываемся на улице, как в ней словно ломается что-то. Силы покидают ее, ноги подкашиваются, и она едва плетется за мной по дорожке к стене. В какой-то момент рука ее выскальзывает из моих пальцев… Александра падает в мокрую траву… неуклюже поднимается на колени и умоляюще протягивает ко мне руки.

— Альф! — восклицает она. — Альф! Я хочу домой!

 

Книга 3

LA RUE DE SCREW

[4]

Везет Артуру просто фантастически. Это надо видеть… Такое, когда совершенно невероятные вещи начинают происходить у вас на глазах, не спишешь на чересчур богатое воображение, как бывает, если слышишь о них от других. Прогуляться с Артуром по городу — примерно то же самое, что купить билет в страну эльфов, и если вы вдруг наткнетесь на колонию живущих под грибами человечков, не воспринимайте это как нечто необычное. Тем не менее сам Артур к сюрпризам никак не привыкнет и, попав в очередной переплет, удивляется вместе с остальными. Рассказывая о своих приключениях, он совсем не пыжится, никого из себя не строит и не пытается делать вид, что для него чудеса — обычное дело, тогда как вы, жалкие, несчастные олухи, обречены на унылое, серое существование; наоборот, бедняга скорее похож на иллюзиониста, неожиданно для себя обнаружившего, что чудеса совершаются сами по себе, без всякого его участия. Заинтригованный наравне со всеми, он старается преуменьшить их значимость, свести до уровня обыденности, но вы, зная Артура, быстро понимаете — то, что в его изложении звучит нескладной выдумкой, на самом деле больше похоже на ожившую сказку братьев Гримм.

Впрочем, иногда неплохо получается и у Эрнеста. Однажды он даже подцепил настоящую, стопроцентную индианку. Девочка приехала на работу в местную академию дизайна учить студентов рисовать свастики и все такое. Эрнест говорит, что проекты у нее сильно напоминают рекламу в метро. Уж не помню, как они познакомились, но пару недель он успешно разыгрывал из себя великого вождя по имени Торчащий Хрен, а однажды, напившись, даже обработал ее кустик маникюрными ножницами. Все бы ладно, да Эрнест никак не мог забыть, что она индианка, а в том штате, откуда он родом, до сих пор принято считать хорошим индейцем только мертвого индейца или в крайнем случае такого, который каждый год покупает новый катафалк. В общем, бедолага постоянно боялся, что как-нибудь ночью подружка выйдет на тропу войны и снимет с него скальп, а потому в конце концов ему пришлось с ней распрощаться.

Ну, про то, что на свете есть индейцы, все знают, как и про то, что искать настоящего индейца надо в Париже. Нет, приключения Артура никогда не бывают такими банальными. Можно не сомневаться — если он и заведет шашни с индианкой, то уж наверняка не с какой-нибудь, а с такой, у которой будет две пизды или нечто столь же эзотерическое.

Мы с Артуром неспешно прогуливаемся по Эстрападе, наслаждаясь зрелищем выставленных напоказ женских прелестей и приятным ощущением залитого в бак перно. Светит солнышко… обычный день, ничем не отличающийся от других, и, глядя на Артура, не скажешь, что удача отметила его своим расположением. И вот оно — прямо на тротуаре лежит дамская сумочка, люди проходят мимо, некоторые едва не наступают, но никто ее не замечает. Артур поднимает сумочку, и мы присаживаемся на бордюр, чтобы посмотреть, что там у нее внутри.

Денег нет. Судьба никогда не искушает Артура, не ставит его в такое положение, когда необходимо принимать решение, когда, чтобы заслужить от фей награду, надо обязательно проявить себя хорошим, честным парнем. Итак, в сумке нет ни су, а следовательно, простейший вариант — забрать деньги и выбросить остальное в мусорную корзину — отпадает. С самого начала выбор один: вернуть ее хозяйке, если, конечно, вообще стоит возвращать.

Носовые платки, заколки для волос, булавки, лак для ногтей, зеркальце, таблетки на случай, если женщина испытывает боли при менструации, таблетки на случай, если таких болей у нее нет, фотокарточка, пара писем, спичечный коробок… короче, самая заурядная коллекция из всех, какие я только видел. Я разочарован. Артур тоже. Мы уж думали, что хотя бы на выпивку можно рассчитывать.

Читаем письма. Они так банальны и скучны, что дочитать до конца у нас не хватает терпения. А вот фотография слегка поднимает настроение. На ней изображена улыбающаяся блондинка, довольно пикантная, особенно для тех, кому по вкусу пухленькие. Артур крутит карточку в руках, задумчиво глядя на указанный на конвертах адрес. Спрашивает, что я по этому поводу думаю… тали на карточке сучка, которая потеряла сумочку? Сходится ли мордашка с именем? Не из тех ли она, кого кличут Шарлоттами? И вообще тянет ли она на то, чтобы ее трахнуть?

Судя по адресу, живет где-то неподалеку — несколько минут ходу. Артур предлагает прогуляться, отнести сумочку и уже на месте оценить шансы. В самом худшем случае, говорит он, нам нальют, а если попадем на шлюху, то, может, и конец помочим… не исключено, что варианты совпадут — сумочка-то довольно симпатичная.

— А если там какая-нибудь старая карга? — говорю я. — Мне еще не настолько приспичило, чтобы кататься на старой кобылке исключительно из чувства солидарности.

Артур твердо уверен, что она никакая не карга, а если и не девочка с карточки, то уж по крайней мере ее ровесница. С какой стати у старухи будет такая подружка? Нет-нет, курочки всегда держатся вместе… а если даже и грымза попадется, то уж выпить-то предложит, а трахать ее совсем и необязательно, никто никого не заставляет…

— Ну, не знаю, Арт… вряд ли получится. — Солнышко пригревает, в голове уже слегка шумит после выпитого, так что мы не спешим, а сидим себе на бордюре и неспешно все перетираем. — Если бы был кто-то один, то, может, и получилось бы, но у двоих вряд ли… Давай бросим монетку или что-то еще…

Артур и слушать о таком варианте не желает. Вместе нашли сумочку, вместе и вернем… либо так, либо он просто забросит ее на почту и пусть делают что хотят. А что, если ее украли и выбросили? Тогда ему или мне понадобится свидетель… надо же доказать, что вор кто-то другой, что это он забрал деньги. Начинаем спорить, кто мог взять деньги…

В конце концов идем вдвоем. По пути заглядываем еще в один бар, пропускаем по маленькой. И снова начинаем спорить: что делать, если хозяйки сумочки нет дома, если откроет мужчина… Наконец решаем, что если ее нет, то уходим с сумочкой, а потом повторяем попытку как-нибудь в другой раз, а если откроет мужчина, то либо набьем ему рожу, либо отдадим сумку… в зависимости от того, насколько серьезно он будет выглядеть, и от того, в каком сами будем состоянии, когда туда доберемся.

Консьерж глух как пробка, так что приходится сунуть ему под нос конверт с адресом, чтобы он понял, кто нам нужен, и позволил пройти. Идем за ним по коридору… спускаемся… стучим, и нам сразу же открывают. Тоненький голосок доносится откуда-то снизу, чуть ли не из-под ног.

Артур растерянно смотрит на меня, потом опускает глаза. То, что мы там видим, ребенком назвать трудно, но и женщиной вряд ли. Это карлица.

Артур бормочет что-то невразумительное и протягивает сумочку. Может, она его и не поняла, однако вещь узнает мгновенно, так что объяснений и не требуется. Предлагает войти. Артур подталкивает меня вперед. Проходим. Впечатление такое, словно попал в кукольный домик.

Нам сразу же предлагают выпить… наверное, по нашим физиономиям видно, какая жажда нас мучит. Карлица усаживает нас на диван и выходит.

Мы оба в таком состоянии, что не можем и слова сказать. Смотрим друг на друга и даже не смеемся… потом оглядываем комнату. Что-то из мебели, как, например, диван, имеет нормальные размеры, а кое-что сделано на заказ или уменьшено.

Четвертная бутылка виски, которую приносит хозяйка, едва ли не больше ее самой. Артур снова, в четвертый или пятый раз, объясняет, как мы нашли сумочку… дело в том, что ничего другого он придумать не в состоянии, и каждый раз нас благодарят одними и теми же словами, так что чувствуем мы себя полнейшими идиотами, причем идиотизм быстро прогрессирует.

Где, в какой книге написано, как быть в такой ситуации? Да и о чем, скажите Христа ради, говорить с карлицей? Наверное, о чем-то можно, хотя… черт, эти маленькие человечки живут в совершенно ином, чуждом нам мире. Уж лучше бы мы не приходили…

Впрочем, она довольно миленькая. По крайней мере для карлицы. В ней нет ничего такого… детского, как у большинства из них. Скорее она напоминает уменьшенную копию обычной женщины. Хорошие ножки… лакомая, я бы сказал, задница и грудки… Пожалуй, для ее размера они даже чуть великоваты. Бросаю взгляд на Артура и вижу — он тоже успел все это рассмотреть. Виски хорошее, что благотворно отражается на моем самочувствии. Соглашаюсь выпить еще стаканчик.

Минут через десять она начинает постреливать глазками… Просит рассказать о себе, кто мы такие, чем занимаемся и прочее в таком же духе. Сама она, оказывается, отдыхает между турами… выступает в цирке… Голосок у нее высокий и приятный, как будто птичка щебечет. Делаю Артуру знак — засиживаться опасно, — и мы, стараясь по мере возможности соблюсти приличия, отступаем к двери. Почему бы нам не заглянуть как-нибудь еще, в другой раз… Между прочим, ее зовут Шарлотта… Шарлотта…

Едва оказавшись на улице, устремляемся прямиком к ближайшему кафе. Артур засыпает меня сотней вопросов… вопросов, на которые нет ответа. По крайней мере у меня. Ему хочется знать, все ли у них так, как у нормальных женщин, есть ли волосы там, где надо, большие ли у них дырки, как они трахаются. Он уже потирает руки. Черт, вот бы набраться смелости, вернуться и все выяснить… она ведь не против, верно, Альф? Готова подставить, как ты считаешь, Альф?

Сидим долго, горка тарелок растет. Пытаюсь вообразить, как такая кроха смотрится в постели, как ее пальчики играют с моим членом, и все такое. Картинка получается настолько занимательная, что не выходит из головы. Вечерок у эльфов…

Меня навещает Тутс. Ей скоро уезжать, вот и заглянула попрощаться. С кем? Оказывается, с тем самым американцем. Похоже, они с Генри заключили некоего рода соглашение. Выходит она замуж или нет, выяснить не удается, но вроде бы да. Генри, человек в высшей степени практичный, пришел к выводу, что, имея рядом с собой Туте, получает самую дешевую из всех возможных гарантий от каких-либо неприятностей, которые могут возникнуть в связи с его тягой к таким, как Питер. Он берет ее в Лондон, а потом, может быть, в Америку.

Все это Тутс сообщает, сидя на моей кровати, пока я реюсь, поскольку визит получился довольно ранний. Спрашивает мое мнение. Пытаюсь представить, какое у меня может быть мнение, однако напрягаться мне не по силам.

После небольшой паузы Тутс интересуется — как бы между прочим, — знаю ли я адрес Анны… ей, видите ли, надо и с ней попрощаться. Притворяюсь, что не знаю… мол, Анна постоянно переезжает. Хитрюга! Призналась бы, что хочет поиграть с Анной в свои сучьи игры, я, может, и сказал бы ей адрес, а так…

Иду завтракать, Тутс тянется за мной. Замечаю, что обслуживание нынешним утром заметно улучшилось по сравнению даже со вчерашним — вот что значит иметь с собой такую красотку, как Туте. Все бы хорошо, вот только аппетита нет. Тутс весьма ничего, даже очень, и я трахал ее не единожды, а вот сейчас она уезжает из Парижа… ну как можно есть в таких обстоятельствах? Напоминаю себе, что не люблю Туте, никогда не любил и никогда не полюблю, — не помогает. Почему так? Я должен любить ее и страдать, а получается, что аппетита нет только потому, что мне жаль того, чего на самом деле не существует. Одному богу известно, когда еще в мою жизнь войдет такая милашка, как Тутс. А может, в нее никто уже и не войдет…

На улице встречаем Карла. Жалкий и несчастный, он понуро плетется за нами. Говорю, что мне надо в контору, сегодня день получки, и у двери передаю Тутс с рук на руки, с грустью думая, что мы, наверное, уже и не увидимся, но через полчаса, спускаясь к себе по лестнице, обнаруживаю ее в фойе. Отшила Карла и хочет ко мне.

Говорит о Париже. Считает, что раз уж она уезжает, то и мне пора. В Нью-Йорк или Берлин. Одна из особенностей этого города заключается в том, что каждый, кто его покидает, находится в полной уверенности: те, кто остается, растрачивают себя в нем по пустякам, размениваются на мелочи и тому подобное. Общее расхожее мнение таково, что в Париже можно достичь успеха, но чтобы на этом успехе заработать, надо отправиться куда-то еще.

Туте все еще убеждает меня уехать из Парижа, когда мы подходим к двери. Однако едва переступив порог, едва услышав стук двери и увидев готовую принять нас кровать, она моментально забывает, о чем только что пела. Ей нужно потрахаться и никак не меньше. Она бросается в объятия, начинает тереться как сумасшедшая и лезет мне в штаны. Сделав не больше двух шагов от двери, я принимаюсь ее раздевать.

Первое открытие — под платьем у Тутс ничего нет. Говорите что хотите насчет скрытых прелестей; мне нравится, когда все открыто, когда за все можно подержаться, без всяких там кружавчиков, узелков и подвязочек. Задираю платье над голой задницей, и мне открывается великолепный вид спереди. Ее пальцы рвут вниз молнию… и я все же отступаю, чтобы рассмотреть все как следует.

Туте стоит неподвижно, придерживая платье и наглядно демонстрируя мне, из чего сделаны девочки. Только глазки бегают туда-сюда. Смотрит сначала на свою бархотку, потом переводит взгляд на стойло, где томится мой дружок, подворачивает как-то подол и проходится по комнате взад-вперед вроде тех стервочек на конкурсах красоты, которых не увидишь нигде, кроме как в кинохронике. Голая задница, голая пизда, животик… Есть на что посмотреть, и ей это прекрасно известно. Вот чем выделяется Тутс из общего ряда — она в курсе, чем обладает, и ничуть своим сокровищем не кичится.

Немудрено, что Карл сходит с ума. Да и каждый на его месте малость тронулся бы — иметь рядом с собой такую пизду и при этом не иметь возможности ее трахнуть. Пожалуй, без нее ему будет даже лучше. Впрочем, боюсь, на Карла такие аргументы уже не подействуют. Я бы, например, и слушать не стал. Тутс прохаживается передо мной, а мне вдруг приходит в голову: как это, должно быть, ужасно — разрываться между дозой и красавицей любовницей. Представляю себе картину, и холод ползет по спине: вот она раздевается… демонстративно крутит округлым задом с волосами между щечек… наклоняется, чтобы поднять что-то с пола… груди повисают, покачиваются… она поглаживает свой живот, царапает между ног… а ты сидишь, как будто у тебя протез вместо члена… Решаю, что в будущем надо быть вдвойне осторожным.

Тянусь к ней — и Тутс внезапно делает шаг назад. Нет-нет, объясняет она, никаких фокусов. Но если я до нее дотронусь, а она дотронется до меня, если я возьмусь за ее попку и грудки, а ее потянет поиграть с моим дружком, то… в общем, не успеем мы и опомниться, как он запрыгнет в ее кустики, и что дальше? Где мы все тогда окажемся? Конечно, на полу. А ведь кровать куда практичнее и удобнее.

Она падает на кровать лицом вниз, тычется носом в подушку, обхватывает ее рукой, оставляя мне свою голую задницу как проблему, требующую незамедлительного решения. Ноги разведены… черт, от коленки до коленки не меньше ярда… шелковые чулки туго перехвачены подвязками… распущенные волосы струятся… рядом с подушкой кучка заколочек… Глядя сзади, понимаешь, что заколки ей нужны в другом месте. Волосищи разрослись, тянутся во все стороны, стелются по бедрам как мох… длинные, волнистые, вьющиеся… почему-то вспоминается Анна с ее мягкой, пружинистой лужайкой, прикрывающей вход. За одной мыслью тянется другая… А ведь Анна и Тутс познакомились и сошлись именно здесь, в ту восхитительно пьяную ночь… Пожалуй, Анна знает о Тутс такое, что я, может, и не решился бы узнать.

У меня отличная память на подобного рода вещи. Я вижу все совершенно ясно и отчетливо, без всяких там размывов и расплывчатостей, как бывает, когда что-то снится. Позволяю себе потратить на воспоминания еще мгновение, после чего забираюсь на кровать и хлопаю Тутс по ляжке, чего она, по-видимому, и ожидает, потому как сразу же громко взвизгивает.

Приподнимается на локте, поворачивается и уже открывает рот, чтобы познакомить меня со своим мнением, но видит член — а посмотреть на него стоит! — и тянется за ним той самой рукой, которой только что шлифовала собственную задницу. Я позволяю ей оценить все достоинства моего дружка, а сам рассматриваю ляжки, из которых одна розовая, а другая белая… и на второй медленно проступает отпечаток моих пальцев, как на фотографической пластине при проявлении.

Туте пытается вставить головку моего шланга в нужное отверстие, но их размеры явно не совпадают. Признается, что Генри тоже так делает, только слишком часто и слишком больно. Нет, быстро добавляет она, предвидя мой естественный вопрос, трахать ее ему неинтересно. Абсолютно. Зато он шлепает ее по заднице, а когда она подпрыгивает и вскрикивает, покатывается со смеху. Что я об этом думаю? Вдруг он садист? О! А если начнет ее избивать? Разве это не ужасно? Она дрожит и охает, представляя восхитительно жуткие пытки, которым он может ее подвергнуть.

Господи, как же неразумно, как глупо у женщин все устроено. Стоит только усвоить принципы действия этого механизма, и вы уже можете управлять им без особого труда. Говорю Тутс — потому что именно этого она от меня ждет, — что Генри, несомненно, представляет собой современную версию Жиля де Ре. Ах, ей так это нравится! Может, у него есть друзья, питающие склонность к таким же необычным утехам… может, когда-нибудь он пригласит их принять участие в отвратительной оргии, где боль будет соседствовать с похотью… Воображение уносит ее все выше и выше. Еще немного, и она, пожалуй, представит себя доверчивой юной невестой (если бы вернуть непорочность!), которую приглашают в тайную комнату, где ей нужно развлечь гостей новоиспеченного мужа. Черт, если ее не остановить, она и впрямь поверит в собственные фантазии, и тогда никакой свадьбы не будет, и получится, что прощался я с ней зря.

Натягиваю платье ей на голову, завожу руки за спину и немного выкручиваю. Она начинает вертеться… чудесно!

Нет-нет, говорит Тутс, она вовсе не это имела в виду, она требует… умоляет освободить ее… Как реалистично!.. Ее выдает мягкая горловая нотка. Я тискаю соски, проверяю на упругость бедра и наконец тщательно исследую пизду. Тутс продолжает вертеться… поджимает пальцы ног, брыкается но не очень агрессивно — и постанывает от удовольствия. Не знаю почему, но ее подмышки выглядят особенно голыми и беззащитными.

Обижается, когда я наконец позволяю ей освободиться. Теперь она не желает иметь со мной ничего общего. Однако при этом сбрасывает туфли. Вздыхает… какой я сильный. Вот уж полная чушь. Повесь меня кто-нибудь на перекладину, я бы и раза не подтянулся… сил едва хватает на то, чтобы перенести средней упитанности женщину с дивана на кровать.

Пытаюсь стащить брюки не вставая с кровати… получается не очень… пыхчу… дергаюсь… Тутс интересуется, что я собираюсь делать. Говорит, что у меня есть три варианта, и начинает их перечислять… Что бы они делали, если бы вдруг онемели? Не представляю себе бессловесную шлюху. Слова им просто необходимы, чтобы шептать, выкрикивать или напевать. Я мог бы оттрахать ее… или вставить ей в задницу… или дать пососать… Мне предоставлено право выбора. Итак, что я буду делать? Ах, Туте, какая ж ты стерва… Разве я позволю тебе уйти из моей жизни, не проделав все это хотя бы еще разок! Да, я отдрючу тебя, оттрахаю, отымею во все дырки… и в пизду, и в очко, и в рот… я буду драть тебя до тех пор, пока на тебе не останется живого места. Я запущу хуй в твои волосы, в глаза, в уши, чтобы ты в конце концов оторвала его и, прижав к носу, ушла вместе с ним… мой трах наполнит тебя всю: тело, мысли и душу. Ты не сможешь удержать его в себе, не сможешь жить, держа такое внутри… мой трах переполнит тебя и выплеснется на твоих детей, потом на внуков и правнуков, и даже спустя десять поколений твои потомки будут вздрагивать и просыпаться от шока того, что навечно войдет в клетки и ткани рода, вышедшего из твоего лона.

Обхватываю Тутс рукой и кладу голову ей на бедро. Она в экстазе хватается за мой член и осыпает его поцелуями, тогда как я покусываю нежную плоть и трусь носом о ее живот. Мягкий аромат пизды напоминает запах перезревшего, гниющего на солнце винограда. Тутс облизывает яйца… ее язык ворочается в моих кустах… рот у нее влажный и расслабленный…

Пускаю в ход зубы, сдираю тоненькие шелковые чулки, рву в клочья, потом долго вожусь с подвязками, пока наконец не перегрызаю их пополам. Вскоре на ней не остается ничего, кроме крохотного, похожего на пожеванный носок кусочка, зацепившегося за лодыжку.

Туте снова и снова разводит бедра. Все шире и шире. Хочет, сучка, готова умереть, только бы заполучить что ей надо. Стоит мне лишь провести языком по щели, пробежаться под хвостом и полизать… Нет, ждать она уже не может… тискает член так, словно хочет его задушить… бедняга багровеет, а ей все мало! Просовывает руку под яйца, сжимает всей пятерней да еще ухитряется изогнуться так, чтобы мой приятель сам запрыгнул ей в рот.

Волоски на животе Тутс похожи на тонкую вуаль. Веду по ним языком… от пупка до длинной, налившейся соком мякоти. Проскальзываю в узкую, подрагивающую щелку… ощущаю вкус соленого молока… и начинаю пытку, притворяясь, что вот-вот нырну поглубже, а сам вместо этого облизываю ей бедра. Она уже бесится от злости, голова, будто челнок, снует вниз-вверх так быстро, что я начинаю побаиваться, как бы не отвалилась от напряжения. Улучив момент, впиваюсь ртом в пиздищу и начинаю сосать. Моя голова оказывается крепко зажатой ее бедрами, язык ныряет в скользкую трясину и тут же выскакивает назад… и снова ныряет…

Туте прощается… может быть, мы никогда не увидимся… и она ведет себя как распоследняя, упившаяся в доску шлюха. Позже, когда она уже собирается уходить под предлогом какой-то важной встречи, мне вдруг приходит в голову, что Туте, наверное, совершает последний круг, навещая старых друзей, оставляя им на память вкус откровенного, беззастенчивого блядства.

Просит, чтобы я кончил! Просит тем жалобным, молящим тоном, который женщины пускают в ход, когда хотят, чтобы их трахнули. Тутс желает, чтобы я кончил ей в рот… кончил в этот первый раз, когда шланг разбух от спермы, и едва не лопается.

Что ж, мой приятель вовсе не против, и в этом мы с ним согласны — пусть будет так. Она еще крепче сжимает бедра, и я чувствую, как движется ее горло, в которое закачиваются ведра спермы…

Она так и не кончила… Я продолжаю сосать и лизать ее сочный плод, а Тутс продолжает высасывать из меня последние капли… причем втягивает так сильно, что даже яйцам больно. Если не отобрать у нее все это хозяйство прямо сейчас, то можно, чего доброго, и без инструмента остаться. Отнимаю свое, и тут из нее изрыгается поток самых непристойных откровенностей, в лучших традициях Тани. И почему только женщин так тянет на покаяние? Рассказывает мне всю свою эротическую историю, начиная с первого и заканчивая последним поражением в борьбе с соблазном. Помимо прочего, я с большим изумлением узнаю, что однажды Тутс даже позволила, чтобы ее трахнул какой-то китаеза. Именно китаеза, а не просто китаец. Зная, как точна Тутс в подборе слов, какое у нее чутье на подобные вещи, я понимаю, что речь идет не о студенте колледжа, а скорее о каком-нибудь дохляке, работающем в прачечной. Китаеза…

Но почему? Представить себе не могу. Мне еще не встречались женщины, которые бы трахались с китайцами. Я даже ни разу не слышал, чтобы кто-то выражал желание перепихнуться с таковым. Они маленькие, у них впалая грудь и кривые ноги. Просто невероятно, чтобы женщина получила удовольствие от такого траха. Откуда возникает желание вступать в межрасовые контакты? Нет, мне не понять.

Туте все еще лижет мне яйца, проводя по ним кончиком языка… потом перебирается на соседнюю полянку… подбирается все ближе к моей выхлопной трубе… целует… облизывает… затем, как будто набравшись смелости, присасывается к дырке! Похоже, только этого ей и не хватало для полного удовольствия. Проталкивает язычок все дальше… сопит… и кончает в тот самый момент, когда он проскальзывает вглубь. Сок из нее так и хлещет, как будто из сотни вульв…

Ее интерес к моей заднице явно уменьшается. Зато я распалился, чувствую оживление… в общем, к окончанию сеанса еще не готов. Удерживаю голову Тутс в прежней позиции, пока она не присасывается к дырке снова, и жду, когда мой солдат будет в боевой готовности.

Не знаю, как объяснить, но ее интерес к моему заднему проходу пробуждает такой же у меня. Передо мной отличный образец женской задницы, мясистой и волосатой. А главное, эта черная дыра, похоже, отвечает всем требованиям имеющегося у меня в отношении ее плана. Раздвигаю пухлые щечки и заглядываю в нее. Можно подумать, раньше не видел… Тутс глупо хихикает.

Черт, эта штука шевелится. Она живая! Она подрагивает, как будто дышит! Пожалуй, из нее получился бы любопытный объект для исследования. Понятно, что разгадку тайны вселенной вы там не отыщете, но это все же куда занимательнее, чем разглядывать собственный пуп.

Инструкции не нужны, с извращениями, пусть и в мягкой форме, Тутс знакома неплохо. По крайней мере лично я в задницу ее уже трахал, так что она знает, чего ожидать и как к этому готовиться. Переворачивается на живот и открывает мне полный доступ — мол, вот оно, бери, угощайся. Занимаю исходную позицию и даю моему приятелю команду взять след. Его долго упрашивать не надо, раз — и ввинтился. Тутс начинает постанывать.

В этот заход я устраиваю ей настоящую вздрючку. А она и довольна… Одно плохо — двух рук слишком мало, чтобы полностью ее ублажить. Пизду ей почеши, с сиськами поиграй, там ущипни, здесь потри — и все это сразу. В конце концов недостаток ловкости с моей стороны восполнятся ее собственными усилиями. Какие способности! Мало того, она еще и грызет уголок подушки.

Поджарив с одной стороны, переворачиваю, чтобы уделить внимание и другой. Тутс взвывает. Да, она хочет, чтобы я ее трахнул, но при этом намерена получить полный комплект услуг. К сожалению, я не демон из рассказов Александры и заткнуть все дырки одновременно не в состоянии. Выход находит сама Тутс. На бюро валяется щетка с круглой гладкой ручкой. Ее-то она и хочет.

В конце концов передаю ей щетку. Я уже давно понял: получить хороший трах можно двумя способами. Первый — взять все в свои руки и никаких послаблений, второй — позволить сучке делать все, что только взбредет ей в голову. Выбираю второй вариант. Она поворачивается на бочок, поднимает ногу и — есть! Засаживает на всю длину, вплоть до чертовых щетинок!

Спешу вставить шланг… боюсь, что кончит без меня — вон как ловко у нее получается. Теперь мы работаем на пару — я закачиваю в пизду, она с остервенением тычет себе в задницу щеткой.

Туте разогрелась так — и в прямом, и в переносном смысле, — что ее энергии хватило бы на добрых три часа работы всей системы метро. Кожа становится скользкой, а учитывая, что она вообще любит повертеться, мы скоро оказываемся в позе свернувшихся в тесном гнездышке угрей. И все же я шпарю и шпарю, пока мы не кончаем вместе.

— Это было чудесно… — начинает она, но дальше не идет.

Щетка осталась в заднице, и Тутс дрожащей рукой двигает ее туда-сюда. Протягиваю руку, запихиваю инструмент едва ли не полностью и быстро доделываю за друга его работу.

Кто бы мог подумать, что одна сучка способна поднять такой шум! Еще пара минут, и сюда сбежится весь квартал. Бросаю ей на голову подушку и продолжаю орудовать щеткой. Она этого не вынесет… умрет… я ее убиваю… и т. д. Надо отдать должное, в последовательности ей не откажешь… каждый раз, когда я загоняю щетку, Тутс выдает одну и ту же реплику. Но тон постепенно меняется, и вот он-то ее и выдает. Сучка получает удовольствие… наверное, представляет, как ее насилуют… что ж, имеет право. Выполняю договоренность по всем пунктам, и когда она наконец кончает, сомнений нет никаких — получилось как надо.

Сижу на ее спине и смотрю на раскинувшуюся передо мной задницу. Тутс расслабилась, размякла, и эти два розовых жирных кругляша — слишком большой соблазн. Хлопаю по ним тем концом, где щетина. Тутс вздрагивает, но не кричит… потом — "О!" и вздыхает.

— Сделай это еще раз, — шепчет она.

Повторяю… потом еще… и еще… Сначала она просто шепчет "еще… еще", потом начинает подвывать… ей больно, но и приятно. Ягодицы розовеют, щетинки оставляют на коже красные точечки. Силы покидают ее… она уже ничего не шепчет, а только вздыхает.

Отбрасываю щетку и кладу ладонь на попку — горит. Завтра у нее будут синяки. Выхожу из спальни, беру бутылку вина и возвращаюсь. Тутс лежит в той же позе. Молча выпиваем по стакану… потом она так же молча одевается. Уже у двери, взявшись за ручку, поворачивается ко мне и страстно целует.

— Спасибо. Спасибо тебе. Спасибо! Прощай, Тутс.

Эрнест все устроил, обо всем договорился. Последние пару недель бедняга просто места себе не находил, все беспокоился из-за того чокнутого изобретателя. Точнее, не из-за него самого, а из-за его женщин, жены и дочери. Выяснив, что старику абсолютно наплевать, кто и почему их трахает, Эрнест впал в отчаяние. Что-то не так, твердит он. Должно быть, подхватили триппер или еще что-нибудь. Или, может, старый хрен расставил повсюду детективов, чтобы те, получив в нужный момент сигнал, выскочили из засады, засняли все на пленку и предоставили ему необходимые для развода доказательства. Когда я указываю, что старику нет нужды разводиться с дочерью, Эрнест еще больше проникается убеждением, что там творится нечто подозрительное. Заявляет, что хочет трахнуть обеих сучек, но черта с два станет подыгрывать этому мудаку Шницграссу. Даже имя звучит как-то неестественно. Спрашивает, слышал ли я, чтобы кого-то так звали. Шницграсс… явная фальшивка… и вообще дело темное…

Впрочем, как я уже сказал, Эрнест все устроил и обо всем договорился. Просит, чтобы я пошел с ним и провел разведку на местности. Может, пока один уведет Фицберга или как его там на прогулку полюбоваться Орионом, другой успеет дернуть ту из козочек, у которой горит сильнее. В общем, ему удается сделать так, что нас обоих приглашают на обед.

Цель моего визита — собрать материал для статьи под названием "Куда ведет нас наука?". Эрнест верит в силу прессы так же сильно, как любая парижанка.

Муцборг — оказывается, фамилия хозяина звучит именно так — маленький, похожий на сверчка человечек с клочковатой рыжей бороденкой, которую он использует в качестве вытирашки для ручки, салфетки, бархотки для монокля и вообще ловилки для всего. Поскольку мы прибываем не просто так, а якобы по серьезному делу, то вначале нас знакомят с его изобретениями, а уж потом с пиздовыводком. Первые хранятся в подвале, причем все пребывают в нерабочем состоянии — деталей постоянно не хватает, некоторые он вынужден снимать с уже готовых машин для использования на тех, что еще находятся в стадии разработки. Сами изобретения представляют собой по большей части усовершенствованные картофелечистки и устройства, соединяющие в себе достоинства нескольких полезных штучек. Пожалуй, единственная стоящая вещица на всей этой выставке — улучшенный сверхлегкий цемент, изделие из которого обращается в прах при первом же к нему прикосновении. В общем, жуткая куча мусора, не пробуждающая ни малейшего вдохновения. Тем не менее Муцборг оживляется, жестикулирует и несет какую-то чушь… даже жаль, что я не собираюсь писать статью — он действительно верит тому, что говорит.

Жена и дочка производят куда более приятное впечатление. Девчонке лет семнадцать или восемнадцать, мамаше где-то между тридцатью пятью и сорока. Эрнест сообщает, что деньги как раз у супруги. Почему такая приятная во всех отношениях дамочка со счетом в банке связалась с ничтожеством, с бородатым насекомым? Ответ на этот вопрос находится за гранью моего понимания. Может быть, все дело в том, что он так небрежно носит рога.

За обедом все чинно и пристойно, ничего такого, никаких вольностей. Послушав Эрнеста, я уже представлял, что эта троица в промежутках между блюдами балуется сольными играми, но нет… разговор идет о международном положении, климате Южной Италии и чудесах Америки.

Веселье начинается после обеда. Муцборг застенчиво признается, что утаил от нас кое-что… есть одно маленькое изобретение, которое мы еще не видели. Приносит бутылку и предлагает нам полюбоваться содержимым. Вижу какую-то мутновато-черную жидкость, которая может быть и чернилами, и жидкой взрывчаткой. Второе предположение не так уж далеко от истины. Напиток, объясняет Муцборг, получен путем дистилляции сложного состава из зерна, полыни, определенных полевых трав и еще бог знает чего. Испытав на себе его действие, я бы пополнил список ингредиентов еще и маленькими зелеными шпанскими мушками.

Глава семьи разливает напиток по крошечным, с наперсток, рюмочкам для ликера. Вкус примерно тот же, что и у поддельного американского джина, — отдает сырой древесиной и чем-то еще, столь же малоприятным. Но эффект… Ничего подобного я еще не пробовал. Муцборг, только что признавшийся, что никогда не позволял себе больше одной капельки, предлагает повторить и тут же принимается петь. Голоса звучат громче, слышится смех, и жена изобретателя начинает проявлять некоторую оживленность.

После третьей запевает уже Эрнест, а дочка постреливает глазками в моем направлении. Муцборг выходит за содовой, потому что напиток чересчур густоват, и за время его отсутствия мы успеваем опрокинуть еще по рюмашке.

Руки и ноги как будто звенят. Словно мурашки по коже, только сильнее. Чувствую, как вытягиваются нервы, как они вибрируют подобно туго натянутым струнам… причем каждая звучит по-своему. Комната преображается… цвета становятся ярче, интенсивнее. Удивительно, но я не парализован. Кожа обретает необыкновенную чувствительность.

Настроение у всех замечательное, даже у Муцборга. Побольше бы таких изобретений. Приговариваем бутылку меньше чем за час. Дочка хозяина успешно демонстрирует мне свои бедра, наивно полагая, что никто этого не замечает. Эрнест расположился на диване с женой изобретателя и шарит рукой у нее под юбкой. Муцборг шастает туда-сюда: то сходит за сигаретами, то еще за чем… Такая активность не проходит даром — скоро бедняга начинает клевать носом. Бормочет что-то насчет свободной любви, плюхается в кресло и вырубается.

Хозяйка предлагает Эрнесту прогуляться… полюбоваться садом в лунном свете. Они направляются к двери, держась при этом весьма достойно… самое интересное в убийственном коктейле Муцборга то, что он никак не сказывается на способности передвигаться. Правда, уже на пороге Эрнест портит картину тем, что, не утерпев, щиплет свою даму за задницу, и та громко вскрикивает.

Разговор уже давно сошел с рельсов какой-либо последовательности, так что следующие минут пять мы с дочкой Муцборга просто сидим и пытаемся докричаться друг до друга. В штанах у меня тесно с той самой минуты, как парочка удалилась в сад, и к концу этой пятиминутной перебранки я уже могу предложить великолепный образчик мужского достоинства. Мое достижение привлекает внимание и дочки — судя по тому как округляются у нее глаза, она представляет, что там такое и как это употребляют… Сучка ерзает на стуле, как будто у нее шило в заднице, сучит ножками и открывает мне все, вплоть до белых шелковых панталон. Муцборг мирно посапывает.

Проходит еще пара минут, и… может быть, нам… Такое вот предложение… может быть, нам?.. Ширинка у меня едва не лопается — жеребец рвется из стойла. Дочка выключает весь свет, оставляя только одну слабосильную лампочку, и мы перебираемся на диван. Вот же сучка, могла бы ради приличия пригласить в спальню… вон, даже ее мамочка отправилась в сад… так нет, ей хочется здесь, на месте, под носом у храпящего папаши…

Что ни говори, а с молоденькими иметь дело приятно. Конечно, не такая уж она и юная, но в последнее время мне все больше приходилось пользоваться теми, кто уже в полном соку. Ножки у нее твердые, упругие на ощупь… животик плоский, а вот о грудях такого не скажешь… В общем, милая девчушка.

Плохо только то, что мы никак не можем сойтись во мнении. И то ей не нравится, и это… Я хочу ее раздеть… она против… а тем временем мой приятель настоятельно требует выпустить его на волю… Приходится уступить.

Туфли летят на пол… Я задираю ей юбку и приступаю к разведке местности… Потом начинаю стаскивать чертовы панталоны, и в этот момент дверь открывается — дружище Эрнест с ее мамочкой возникают на пороге. — Прошу извинить.

Женщина берет Эрнеста за руку и тянет назад, но он застыл как вкопанный и таращится на меня и дочку. Возвращать юбку в прежнее положение уже нет смысла. Девочка краснеет и отворачивается к стене. Должно быть, в саду сыро. Хозяйка еще раз просит прощения за беспокойство, однако к выходу Эрнеста уже не тянет. Похоже, ее представление о мире не включало в себя допущения того, что люди могут трахаться совершенно открыто, как собаки, а созерцание картины с раздеванием дочери мужчиной стало настоящим откровением. Она еще колеблется, не зная, как вести себя в такой ситуации, но пребывая в состоянии опьянения — то ли алкогольного, то ли наркотического, — вызванного действием дьявольской смеси Муцборга, делает выбор в пользу обретения нового жизненного опыта.

Дочка ужасно смущена, хотя способности к мышлению не утратила. Моя рука по-прежнему между ее ног, и мы оба ведем себя принципиально: она не обтягивает юбку и не прикрывается, а я не убираю руку. Замечаю, что две пуговицы на ширинке Эрнеста расстегнуты.

Короткий обмен мнениями — что-то о необходимости вести себя естественно… Мы с Эрнестом молчим, поскольку никаких мыслей на сей счет у нас нет. Эрнест падает в кресло и усаживает хозяйку себе на колени. Насколько я его знаю, он уже приготовился наблюдать весь процесс; мать, кажется, не прочь составить ему компанию. Эрнест просовывает руку ей под платье и, не дождавшись от Муцборга никакой реакции, начинает там активные действия. Девочка заливается краской.

Минут через десять мое орудие снова готово к бою. За это же время Эрнест успевает задрать подол едва ли не до талии, так что мамаша выставляет голую задницу на всеобщее обозрение. И вот тогда уже все летит к чертям. Теперь меня не остановить, пусть даже в комнате соберется вся палата депутатов. Дочка, похоже, разделяет мои чувства… настойка еще действует.

Госпожа Муцборг извлекает на свет инструмент Эрнеста и начинает рассеянно его теребить. Рассеянно, потому что основное ее внимание привлекает шоу с участием дочери. Поначалу дамочка ведет себя спокойно и без судорог наблюдает за тем, как раздевают ее дитя, но когда обнажаюсь я сам, начинает выказывать признаки волнения.

— О боже! — восклицает мать, заламывая руки. — О боже!

В какой-то момент она проваливается между коленей Эрнеста и, прежде чем он успевает ее подхватить, приземляется мягким местом на пол… с задранным платьем и направленной в мою сторону пиздой. Впечатление такое, что ею она меня фотографирует. Эрнест пыжится, однако сил не хватает, а госпожа Муцборг так увлечена происходящим с дочерью, что никакой помощи ему не оказывает. В конце концов отчаявшийся Эрнест стягивает с нее платье через голову. Ей хоть бы хны… даже не замечает. Можете представить себе картину — расселась на полу дама в одних чулках и туфлях и при этом ведет себя так, как будто все в полном порядке.

Дочка поначалу робеет, пытается скрыть от меня то, что там у нее есть… прикрывает ладошкой… поднимает ноги… потом, разогревшись да почувствовав настырность моего молодца, понемногу выползает из раковины. Теперь уже я могу пощупать пизду, пощекотать в дырочке… теперь все разрешено.

И, надо сказать, девочка — отличная трахалыцица. И тело у нее живое, и опыт кое-какой есть, нет лишь той отчаянности, что я находил в Тане. Она хочет, чтобы ее трахнули, это, очевидно, но с ума сходить не станет.

Вход немного тесноват… поначалу идет туго, впрочем, едва головка моего члена вступает в контакт с эпицентром не дающего ей покоя зуда, как все становится на свои места. Она еще краснеет и каждый раз, бросая взгляд в сторону матери, издает смущенное "о-о-о", но это только идет на пользу делу.

Трахаемся минут пять, когда у мамаши прорезается желание увидеть все с близкого расстояния. Тот факт, что у Эрнеста имеется вполне достойный внимания экземпляр, ее не останавливает. Начинает подниматься, но сил не хватает, и она ползет на четвереньках… кладет голову на край дивана и смотрит не сводя глаз, как недотраханная колли. В пылу момента поворачиваю девчонку на бочок, задницей к маме, так что вся механика оказывается прямо у нее перед носом.

Трахаю дочку теперь уже в этом положении, но не проходит и минуты, как чувствую на своем поршне что-то постороннее. Оказывается, мамаша освоилась и подключилась к нашей игре. Видя такое положение дел, Эрнест наконец подает голос и заявляет о своих правах. Чем это, интересно, ее не устраивает его член? Может, с ним что-то не так? Встает и со злостью срывает с себя одежду. Потом наклоняется, хватает любознательную мамашу за ногу и пытается оттащить в сторону. Посреди комнаты, чуть ли не у ног Муцборга, прыгает на нее сверху и тычет членом ей в лицо. При этом Эрнест завывает как индеец, кричит, что заставит высосать все до последней капли, что заставит уважать и так далее. Она старается его успокоить, показывает на мужа, мол, тот может проснуться. Но Эрнест, оскорбленный до глубины души невниманием к собственной персоне, заявляет, что ему наплевать и даже насрать… если этот недоумок проснется… ну и пусть просыпается… так даже лучше…

Девчонка, конечно, хочет знать, что происходит. Вид стоящей на четвереньках мамаши и Эрнеста, пытающегося засунуть ей в рот свой набухший шланг, повергает юную особу в такой шок, что она забывает о ебле. Зато потом, когда справедливость восстановлена, когда Эрнест получает полную компенсацию за моральный ущерб, а мамаша не только примиряется с неизбежным, но и берется за дело с внезапно пробудившимся энтузиазмом, девочка успокаивается и даже демонстрирует еще большую прыть. При этом она неотрывно смотрит на тех двоих и как будто пришпоривает себя.

Есть! Орудие дает залп где-то в глубине. Я чувствую себя так, словно живот вываливается через задницу и внутренности засасывает жадный водоворот ее маленькой пизды. Она обхватывает меня руками… пищит, что кончает… что у нее пожар… что ее выворачивает наизнанку… Ничего не скажешь, Муцборг все-таки изобрел кое-что стоящее.

Между тем и у Эрнеста ситуация изменилась к лучшему. Ему уже не надо сидеть на сучке, чтобы удерживать член во рту… так присосалась, что и силой не оттянешь. Он откидывается на спину, закладывает руки за голову и отдыхает, предоставляя ей полную оральную свободу.

Спрашиваю девчонку, занималась ли она чем-то подобным раньше. О нет… разумеется, нет… никогда. Врет, стерва, уж я-то вижу. Да и отвечает слишком быстро. Встаю, чтобы при необходимости применить метод силового убеждения, но наглядность так впечатляет, что она тут же сползает с дивана и опускается передо мной на колени. И… пошло…

Мамаша оборачивается поглазеть. Восстановиться мой боец еще не успел, и девчонка принимает его целиком. Глаза у дамочки расширяются, она хочет что-то сказать, но тут Эрнест дает залп и придерживает ее голову, чтобы не отвлекалась, так что сучке ничего не остается, как только глотать. И вот обе стоят на коленях, у каждой во рту по соске, и обе молча таращатся друг на дружку. О чем они при этом думают, для меня полная тайна.

Эрнест предлагает поменяться. Тактично добавляет, что ничего не имеет против существующего расклада, просто он за разнообразие в принципе. Я так же не прочь попробовать мамашу, как и он дочку, наши кобылки не возражают, и все устраивается к взаимному удовольствию. Единственный минус — то, что Эрнест вместе с дочкой получил и диван.

Намекаю, что было бы хорошо пройти в спальню, но мамаша не желает об этом и слышать. Ей хочется остаться и понаблюдать за дочуркой… понятно. К тому же, по-моему, сучке доставляет особое удовольствие тот факт, что все это пиршество плоти разворачивается под носом у ее супруга. Не успеваю я пересечь комнату, как она обхватывает мои колени и начинает целовать яйца, потом аккуратно обхватывает член за шейку, словно показывая дочери, как это делать, и принимается сосать. Получается неплохо… по крайней мере через пару минут, когда я вынимаю его и устанавливаю ее в исходную позицию, он уже не свисает беспомощным погонялом. Вставляю сзади…

Дочка, видя, как я намерен обойтись с ее матерью, сжимает зубы с такой силой, что едва не откусывает конец. Вполне вероятно, что слышать о чем-то подобном ей уже приходилось, а вот наблюдать собственными глазами скорее всего нет. Мамаша же, взбодренная эликсиром мужа, с готовностью демонстрирует обретенные знания: выставляет задницу так, чтобы мне было поудобнее, и кладет голову на руки, словно собирающийся вздремнуть котенок.

Начинаю прочищать, и тут уж ей становится не до сна. Приподнимается и заглядывает под себя, стараясь разобрать за раскачивающимися сиськами, что там происходит. Пользуют ее таким способом, похоже, не часто… дырка тугая, как пизда у дочки, но потом лаз расширяется.

Дружок у меня ловкий, кого угодно заставит задергаться. Она вертит жопой, а когда я добавляю газу, еще и верещит, как лемур. Стонет, подпрыгивает, точно кролик со связанными лапками, машет руками… И в какой-то момент задевает ногу дрыхнущего в кресле муженька. Муцборг вскидывается, разлепляет глазки и тупо пялится на нас… Госпожа Муцборг в страхе закрывает лицо руками. Изобретатель переводит взгляд на диван. Девчонка стоит на коленях с зажатым во рту членом…

Не знаю, чего мы ждем… на несколько секунд все как будто замирают. Потом Муцборг зевает, закрывает глаза и снова начинает посапывать.

— Он нас видел?

Они обе хотят это знать и задают вопрос одновременно. Я полагаю, что видел, только вряд ли вспомнит что-то, когда проснется. Эрнест уверяет, что ему не до нас, что он ничего не соображает… Наши подружки успокаиваются. Дочка возобновляет прерванное занятие, мамаша призывает меня продолжать.

Кончает она за мгновение до меня, и несколько следующих секунд между нами идет борьба. Она хочет поскорее вытащить из задницы клин — как-никак удовольствия уже нет, а я не позволяю. Обхватываю ее сзади, прижимаю к себе, и вой сколько хочешь. К концу извержения она уже затихает.

Эрнест угрюмо молчит. Пока он наблюдал за нашим шоу, девчонка успела высосать его досуха, так что теперь конец совсем опал и надежд на его оживление до конца вечера уже не остается.

Я и сам чувствую, что несколько ближайших часов буду ни на что не годен, хотя обе сучки готовы продолжать хоть до утра и настаивают еще на одном раунде. К тому же у нас с Эрнестом неожиданно возникли проблемы с ориентацией в пространстве, мы то и дело с удручающей регулярностью налетаем то на мебель, то друг на друга, причем столкновения эти не проходят бесследно. В конце концов извиняемся, одеваемся и уходим.

И надо же так случиться, ни одного такси. Цепляясь из последних сил друг задруга, бредем, отчаявшиеся и одинокие, по качающемуся под ногами враждебному миру. Утро встречаем с жесточайшим похмельем.

* * *

Анна хочет веселиться. Мы сидим с ней в кафе, и она открыто делится со мной планами. Устроить бы небольшую вечеринку… только для самых близких друзей… и чтобы они трахали ее весь вечер… в самое ближайшее время. Так она решила и таким принципом будет отныне руководствоваться — бери от жизни все и не делай того, чего не хочешь… будь собой, а не кем-то другим. Это совсем не та Анна, которую я знал несколько месяцев назад. При всем том она идеальный тип для такого предложения… выглядит и держит себя как настоящая леди, аккуратненькая, чистенькая, хорошо одевается, и деньжата у нее водятся. Другими словами, у Анны есть все необходимое, чтобы вести себя подобно десятифранковой шлюхе.

Спрашиваю, кого бы она хотела видеть. Называю Эрнеста, Сида, Артура… устроят? Да, отвечает, как раз то, что надо… не слишком много… вполне достаточно, чтобы хорошо провести время. Выпить и повеселиться.

Все устраивается без малейших проблем. Никто не возражает даже против того, чтобы раскошелиться на выпивку. От таких предложений не отказываются. Но какова сучка, а! Ладно, уж я позабочусь, чтобы она получила свое. Перед назначенной датой четыре дня воздерживаюсь от женщин и дюжинами глотаю сырые яйца и устриц.

Вторую половину последнего дня провожу с Анной. Она заметно нервничает… никогда в жизни не совершала ничего такого… В качестве успокоительного предлагаю подняться ко мне и перепихнуться по-быстрому, но сучка не ведется. Нет-нет… надо подождать… это все равно что открывать подарки до Рождества…

Веду ее на обед… потом мы еще долго сидим, потягивая ликер, а когда наконец возвращаемся ко мне, Сид и Артур уже там. Эрнест немного опаздывает, подходит уже после первой, но все в порядке — он просто заглянул в ближайший бар.

В таких делах с места в карьер не возьмешь. Потихоньку выпиваем, болтаем о том о сем… надо же как-то снять напряжение. Часа через три посиделки начинают походить на вечеринку. К этому времени все изрядно набрались, так что пить уже и не хочется. Артур в четвертый раз показывает свой старый трюк, как снять пиджак, не снимая жилетку. Анна ходит по кругу, нигде надолго не задерживаясь. Садится вам на колени, но как только чувствует под собой знакомое шевеление, тут же встает… все, разумеется, маскируется дружескими улыбками и невинными взглядами… Такая вот милая товарищеская атмосфера.

Потом она вдруг исчезает на несколько минут. Все смотрят на меня… когда же, черт возьми, мы начнем ее трахать? Не пора ли ей, так сказать, сломать лед? Сид объявляет, что если сейчас, вернувшись, Анна ничего не скажет, он просто возьмет ее силой. Возмущается… что это за вечеринка… с мисс Кавендиш и то было веселее…

В самый разгар таких вот речей появляется Анна. Одного взгляда на нее достаточно, чтобы все спекуляции мгновенно прекратились. На ней трусики, туфли и… ничего больше. Роскошные груди выставлены напоказ… между ними длинная нитка черных бус, которые слегка подпрыгивают при каждом шаге.

— Вот и я, — говорит Анна.

Эрнест издает восторженный клич, делает попытку схватить ее за руку, промахивается и падает со стула. У Артура получается лучше. Анна шлепается ему на колени и позволяет немного поиграть, пока мы бурно обсуждаем, кто будет трахать ее первым. Я заявляю свои права хозяина. Сид за неимением лучших аргументов ссылается на то, что ему трах нужнее, чем всем остальным.

Все-таки не зря я в свое время обучился карточным фокусам… Достаю колоду и предлагаю каждому вытащить по карте. Мне выпадает король и первое место в очереди. Артуру достается валет, Сид получает шестерку, а Эрнест тащит тройку. В качестве утешительного приза Эрнест требует предоставить ему право снять с нее трусики. Либо так, говорит он, либо ей придется снова их надеть, когда дело дойдет до него.

Берем ее вчетвером и переносим в спальню. Эрнест снимает туфельки, потом стаскивает трусики. При этом успевает сунуть в щель палец, надеясь, что таким бесчестным приемом заставит Анну передумать и допустить его вне очереди. Она держится стойко и от правил не отступает.

Пока я раздеваюсь, все вокруг в порыве щедрости раздают бесплатные советы. Похоже, только у самой Анны нет представления о том, как с ней должно поступить. Лежит на кровати, смотрит, как мы раздеваемся, и — уж не знаю почему — выглядит немного испуганной.

Мой инструмент не в той форме, в какой ему следовало бы быть, но Анна умеет устранять такие недостатки. Едва я успеваю лечь, как она берет моего молодца в руки и устраивает ему такой массаж, что, результатов долго ждать не приходится.

Задержаться на ней у меня не получается. Все происходит быстро, в темпе, но… Я настолько взвинчен, настолько переполнен морепродуктами и всем прочим, что кончаю, едва успев начать. Наверное, это моя расплата за жульничество с картами. В общем… да, все было отлично, только закончилось раньше, чем я успел войти во вкус.

Едва успеваю слезть, как мое место занимает Артур. Трахается он так, что напоминает кролика. Кажется, даже уши прижал. К черту остальное, дайте до Пизды дорваться — похоже, для него весь смысл в этом. Даже ее удивительные груди не вызывают у него ни малейшего интереса. Мочалит так, что дай шанс — и сам бы туда вскочил. Что ж, если Анне хочется почувствовать себя шлюхой, то трахать ее надо именно так, как это делает Артур. Хоть мешок на голову натягивай… да что там, заверните ее в дерюжку и оставьте одну только маленькую дырку — для полного счастья ему ничего больше не надо.

Анна оглядывается… глаза у нее уже остекленели… Дергает ногами, прижимает Артура к себе и добавляет жару. Сид и Эрнест стоят рядом… члены у них торчат как железные трубы… да и мой не совсем убит горем… Какая восхитительная, восхитительная вечеринка, заплетающимся голосом бормочет Анна.

Что меня всегда поражает, так это то, что одна маленькая пизда… ну пусть даже и большая… способна наполнить запахом целую комнату. Чудеса! Если бы ко мне сейчас кто-то пришел, ему не надо было бы даже совать нос в спальню, чтобы унюхать присутствие сучки. Удивительно, как такой аромат не привлекает народ из коридора. А постель… хорошо, что на завтра намечена смена белья.

Анна никак не кончает, хотя Артур долбит с таким ожесточением, словно совершает убийство. Подгоняет ее, похлопывая по заднице, заставляет ворочаться и так и этак, будто собирается рассчитываться наличными. А ей ничего больше не надо… скажи — и на потолок полезет.

Эрнест подступает ближе и едва оказывается в пределах досягаемости, как она завладевает его членом. Сид заходит с другой стороны и добровольно предлагает свой. Анна тискает их так, что оба конца начинают багроветь, — разошлась, того и гляди оторвет и в уши себе вставит.

Артур кончает… дрыгает ногами… кровать трясется… в общем, старается изо всех сил… не жалеет спермы… и снова напрасно — Анну к финишу так и не доводит. Сид недоволен тем, что он вытирает член о ее живот. Какого черта? Кому хочется барахтаться в этой луже? Заставляет Артура подтереть все носовым платком и только потом занимает позицию.

Только успевает вставить, как начинаются ахи и охи — Анна кончает. Стоны продолжаются несколько минут, а потом она еще столько же пребывает в состоянии "грогги", даже не шевелится, так что Силу приходится преодолевать весь путь в одиночку. Может, ему и не очень улыбается иметь дело с полутрупом, но виду он не показывает и на качестве траха это никак не сказывается. Дрючит так, что бедняжка едва с кровати не сваливается. Потом переворачивает на живот и оттягивает уже с другой стороны. Где-то на середине представления Анна очухивается и вроде бы вспоминает, что с ней делают… начинает понемногу оживать… Вскоре она уже в полном порядке, даже как будто второе дыхание открылось, и когда Сид вытряхивает последнее, нам всем кажется, что и Анна вот-вот его догонит. Сид пыхтит, тужится, хлопает ее по животу, дергает за сиськи, но результата нет. В конце концов весь его пыл улетает в трубу, и ему ничего не остается, как поднять руки.

Наступает черед Эрнеста. Он раздвигает Анне ноги, и что я там вижу? Боже, ну и ну! Сперма вперемешку с ее собственным соком… из дырки течет… бедра и живот перепачканы… Эрнест поднимает шум, и я понимаю его недовольство. Тем не менее он разводит колени пошире и устраивается между ними. Анна в некотором смущении — не забыла еще последнюю вечеринку с его участием. Словно желая загладить вину, оказывает ему все положенные знаки внимания. Берет член двумя руками… вставляет… С таким обслуживанием Эрнесту и делать ничего не надо. При желании она и весь трах возьмет на себя.

Эрнест, должно быть, в последние дни соблюдал тот же, что и я, режим… Короче, получается у него еще короче. Но, может, потому, что Сид взял с ней первый барьер, и дальше уже легче, Анна кончает одновременно… ко взаимному удовольствию.

Логично предположить, что после такой затяжной сессии ждать от нее многого не приходится, что если она и не сошла с дистанции совсем, то по крайней мере передышку-то возьмет. Однако логика в случае с Анной не срабатывает. У нее еще все трясется после последней скачки, но интерес к нашим членам такой же живой, как и в начале. Едва я присел, а она тут как тут… подползла и облизывает.

— Почему бы не дать ей отсосать у нас всех? — предлагает Сид.

Словно в доказательство своего полного согласия она берет мой в рот. Он немного липкий, еще не высох… тем не менее пара секунд работы, и вот вам результат — блестит как новенький.

Вновь возникает спор. Эрнест считает, что, прежде чем браться задело, она должна вымыть инструмент… каждому. Что думает по этому поводу сама Анна, не имеет никакого значения, да ей, похоже, все равно. Пока мы обмениваемся мнениями, она преспокойно сосет мой член и даже головы не поворачивает — мол, решайте мою судьбу сами, я на все согласна.

Дебаты окончены. Анна обязана пососать у каждого, а уж потом продолжим. Местом проведения церемонии определяем вторую комнату, потому что спиртное осталось там. В отличие от Анны нам необходима передышка. Стаскиваем ее с кровати, берем за руки за ноги и в таком вот распростертом виде лицом вниз транспортируем из спальни. Черные бусы волочатся по полу. Трусики Эрнест заталкивает ей в рот. Туфли и нашу одежду оставляем.

И вот что удивительно… Я бы понял, если бы Анна вела себя так раскованно с малознакомыми или даже посторонними, со случайными встречными, с людьми, которых никогда больше не увидит, но с нами, с теми, кого она встречает едва ли не каждый день, с кем сталкивается на вечеринках или просто на улице… Не знаю… По-моему, блядью лучше быть с чужаками, чем с друзьями. Черт, поступая так, она не просто роняет себя сегодня… это навсегда… теперь каждый раз, разговаривая с ней или слыша ее имя, мы будем вспомнить то, что произошло здесь. При чем здесь имя? Да при том, черт возьми. Отныне Анна уже не будет значить "эй, ты"… ее имя станет квинтэссенцией всего продемонстрированного здесь сегодня блядства.

Выпиваем. Анна быстренько опрокидывает стаканчик, опускается на колени и тянется за ближайшим членом. Счастливчиком оказывается Артур. Мы все, в том числе и Артур, выражаем ей самую горячую поддержку. Не пахнет ли от него пиздой? Анне наплевать. Ей сейчас на все наплевать… пусть обращаются с любыми словами… пусть Артур требует, чтобы она называла его сэром… Она переходит от одного к другому и каждого одаривает одинаково.

Перед Сидом Анна задерживается, вспомнила — Сид хотел, чтобы у него отсосали. Но пока она возвращает должок, я обнаруживаю, что из нее течет, причем на моем коврике уже собралась изрядная лужица. Видя мое недовольство, на помощь приходит Сид. Сначала он заставляет ее все насухо вылизать, а потом подтереться ладошкой и обсосать пальцы. Интересно, но практической пользы мало, так что мы прогоняем ее в ванную.

На выходе ее первым хватает Эрнест, который устроился на диване. Сообщает, что намерен трахнуть ее в жопу, и тут же начинает воплощать задуманное. Сид заявляет протест… она еще не закончила… не отсосала…

Вопрос серьезный, ситуация обостряется, противоречия кажутся неустранимыми, и Анна предлагает свое решение. Пусть Сид подойдет к дивану, и оба получат то, что хотят. Вообще, добавляет она, было бы даже интересно, если бы подошли все.

На бесплатное угощение особых приглашений не требуется. Сид ложится на спину, Анна устраивается над ним, выставляя задницу так, что каждый желающий может трахнуть ее сзади. Берет в рот, а мы втроем, Эрнест, Артур и я, выстраиваемся в очередь, чтобы по-быстрому оприходовать ее в очко.

Сида такой расклад вполне устраивает. При загнанном в зад клине качество отсоса только повышается. И наоборот. Так что все довольны, остается решить, кто что предпочитает.

У Артура это второй подход, и ему почему-то кажется, что для полного кайфа надо еще запустить ей в задницу струю. Эрнест предупреждает, что такой вариант создает угрозу коврику… придется вылизывать… Артур смотрит на меня.

— К черту коврик, — говорю я. — Давай… интересно будет посмотреть.

Поддержанный большинством, Артур приступает к делу. Поначалу Анна вроде бы пытается протестовать, но что она может сделать? Сид не дает ей выпрямиться, во рту у нее член, мы с Эрнестом держим за ноги, чтобы не брыкалась, а уж Артур заливает. Наполнив резервуар, он не вытаскивает затычку и сообщает, что ее задница выделывает нечто невероятное…

Анна хрипит, в горле у нее булькает… похоже, Сид пытается залить сверху. Заинтригованный описанием Артура, Эрнест хочет и сам попробовать. Вспомнив, что так и не успел избавиться от биде, мчусь за ним в ванную. Возвращаюсь и вижу, что смена уже произведена… выход перекрыли вручную, пальцами, и Эрнест приступил к тушению…

Сид вежливо осведомляется, не желаю ли я присоединиться… уровень поднялся… вот-вот выплеснется… Эрнест твердит, что его обманули… задница у Анны ничем не отличается от других, в которых он уже побывал. Пытается уверить нас, что если бы с ним поступили так в борделе, он потребовал бы вернуть деньги.

Теперь главная проблема — сама Анна с полным до краев баком. Сид, закончив забег и проследив за тем, чтобы она все проглотила, предлагает вполне разумное решение. В задницу осторожно, примерно на дюйм, вводим горлышко бутылки и предоставляем Анне самой о себе позаботиться. Она поднимается и отправляется в ванную, удерживая бутылку без помощи рук.

Минуты через три возвращается… выговаривает нам за грязную шутку, однако добавляет, что готова продолжить… вот только выпьет стаканчик рому. В ее отсутствие мы с Сидом наполнили биде, но Анна узнает об этом только тогда, когда рот у нее уже занят. И тут она себя выдает… говорит, что вкус мочи ей знаком. Сид, который, похоже, слышал кое-что о той давней истории, тем не менее выуживает из нее подробности нашей вечеринки… самые пикантные подробности.

Ни окна, ни двери не открывались уже несколько часов, в комнате душно, воздух тяжелый от всевозможных запахов и сигаретного дыма. Предметы немного расплываются, мутнеют… время не бежит, а ползет, медленно и вперевалку. После выпитого все вроде проясняется — ненадолго… поддержание контакта с миром требует все новых и новых доз… Анна лежит на диване и обрабатывает двоих, Артура и Эрнеста.

Через какое-то время — мне показалось, прошел век — ей удается подвести их к кульминации. Сид сидит рядом и помогает Анне не отставать. Уж не знаю как, но в какой-то момент оба члена одновременно оказываются у нее во рту, который растягивается при этом будто резиновый. Пли! Выстреливают почти дуэтом, и Анна глотает двойную порцию.

Сид хочет, чтобы она у него пососала, но требует сначала вымыть рот. Единственный способ его вымыть — прополоскать мочой, предоставить которую согласен сам Сид. Он подтаскивает биде, заставляет Анну наклониться и, держа шланг в нескольких дюймах от ее рта, открывает кран. Кто-то, может быть, и смутился бы, только не Анна — она и бровью не ведет… подставляет лицо, ловит струю ртом… моча стекает по щекам, по подбородку… Потом Сид толкает ее на диван и, как обещал, чистит задний канал.

Мне и самому пора приложиться. Пока Сид заканчивает полировку, даю ей своего молодца для предварительной подготовки, так что в нужный момент у меня уже все на мази… остается только встать на место Сида и загнать в пизду сзади. Вот это дрючка! Анна успевает кончить дважды.

Тем временем у Эрнеста возникает идея. Пока я натягиваю сучку с тыла, он лежит на диване задницей кверху. Убедить Анну совсем не просто, однако с помощью Артура и кое-каких веских аргументов Эрнесту все же удается заставить ее верно оценить ситуацию. Она облизывает его волосатые щечки, целует их и, наконец, прижимается губами к самому очку… посасывает… пробует на вкус язычком…

Продолжаем обрабатывать, поддерживая себя выпивкой. Не забываем и Анну. За каждый трах один глоток. Она уже так набралась, что ничего не соображает, но все равно не сдается. Никаких запретов не осталось… сучка делает все, что ей говорят: вылизывает нам задницу… отсасывает по очереди у каждого… облизывает Артуру пальцы на ногах… Теперь ее одновременно шерстят сразу двое, не меньше. Что ж, после такого жаловаться ей будет не на что.

В конце концов выматываемся сами. Анне все труднее найти готовое к бою орудию, она покорно, в полукоме таскается за нами, обсасывая вялые, перепачканные хуй, а когда натыкается на что-то, еще подающее признаки жизни, набрасывается и треплет беднягу, пока эта самая жизнь не уходит из него совсем. По-моему, она уже и не соображает, кто ее трахает и кого трахает она сама. Нитка порвалась, бусы раскатились по полу… Артур подбирает несколько шариков, засовывает ей в пизду и трахает… Анне нравится… щекотно… она только хмурится, когда он вытаскивает член, а на нем ничего нет.

Выпивка тоже кончилась — верное указание на то, что вечеринку пора завязывать. Однако Анна требует еще… на посошок… последний раз… Мы все выдохлись, только у Сида еще болтается что-то между ног, но и это что-то уже поникло головой. Анна просит… умоляет… пробует самые разные методы.

— Мне плевать, как ты это сделаешь… если хочешь, можешь меня побить…

Уходит в спальню и скоро возвращается… с ремнем. Сует его Сиду и ложится ему на колени, подставляя жирную белую задницу. Сид начинает ее лупцевать… на ляжках появляются красные, крест-накрест, полосы. Она не шевелится, не брыкается, как будто вообще ничего не чувствует. Внезапно Сид отбрасывает ремень и прыгает на нее.

Одеться сама Анна не в состоянии. Все вместе мы кое-как обряжаем ее в платье. Остается одна булавка. Нет-нет, настаивает Эрнест, мы должны вернуть ей все. В конце концов использует булавку по назначению — подкалывает платье сзади так, что из-под подола выглядывает белая задница. Забыли трусики. Отдаю их Анне вместе с сумочкой.

Они втроем, Сид, Эрнест и Артур, ухитряются свести ее по лестнице и вытащить на улицу. Стоя у окна, вижу, как таксист помогает загрузить Анну в машину. Ему дают адрес старого пердуна, ее содержателя, и приказывают доставить пассажирку к двери. Вот кого ждет приятный сюрприз.

Переходя от бутылки к бутылке, нацеживаю еще пол стаканчика. Исходящий из него свет как будто разбухает, расширяется и заполняет всю комнату. Швыряю стакан на пол… крошечный янтарный огонек гаснет, и на меня обрушивается тьма…