«Сияющая молодость, невесть с какого дня…»
Сияющая молодость, невесть с какого дня
Меня забыв, обходится прекрасно без меня —
Без моего смятения, без пылкости моей.
Ей нынче кто-то новенький приятней и милей.
И с ним задорным, дерзостным, несущим всякий вздор,
У них такой немыслимо бессвязный разговор
Идёт, что в нём участия не в силах я принять,
И даже если слушаю, то не могу понять.
«Ну что ж, вступи в единоборство…»
Ну что ж, вступи в единоборство
С судьбой и прояви упорство.
Она — туда, а ты — сюда.
Коль скажет: «Нет», скажи ей: «Да».
Коль скажет: «Время жуткой стужи»,
Скажи ей, что бывает хуже.
Коль скажет: «Ужас, полный крах!»,
Скажи: «Держи себя в руках».
«Я никак не пойму, то ли время всех ставит на место…»
Я никак не пойму, то ли время всех ставит на место,
То ль, напротив, сгоняет с родного земного насеста.
То ли хочет оно, чтоб ловили мы миг на лету,
То ль оно нам дано, чтобы помнили мы про тщету.
То ль примером своим учит бегать и нас без одышки,
То ли просто бежит, потому что плохие нервишки,
И пора бы нам всем пожалеть его и приласкать,
Успокоить и впредь никуда от себя не пускать.
«Поздравляю тебя с наступившей средой…»
Поздравляю тебя с наступившей средой,
С листопадом, с блескучей озёрной водой,
С тем, что в час листопада все музы при деле,
Поздравляю тебя с серединой недели,
С тем, что дождик, который слегка моросит,
В эту дивную среду под счастье косит.
«И никуда от этой грусти не деться…»
И никуда от этой грусти не деться,
И невозможно от нее запереться,
И невозможно её в дом не впустить,
Коль ей захочется придти погостить.
А можно только усадить её рядом
С окном распахнутом и шепчущим садом,
Что ей расскажет в своих тихих речах
О легких крылышках, тенях и лучах,
О гибкой ветке, что под яблоком гнётся,
И грусть послушает и вдруг улыбнётся.
«Во имя чего? Да во имя вот этой…»
Во имя чего? Да во имя вот этой
Небесной лазури, еще не задетой,
Во имя рассвета, вступившего в силу,
Во имя той осени, что попросила
Меня в этом мире еще задержаться,
Чтоб в тихом пруду вместе с ней отражаться.
«Перемещаются ТУДА…»
Перемещаются ТУДА
Те люди, что меня любили.
Уходят из привычной были
В мир, не разъятый на года.
И это значит есть кому
Меня и ТАМ принять, приветить
И на вопросы мне ответить,
Коль, растерявшись, не пойму,
Как обитать на свете ТОМ,
Как ТАМ наладить быт и дом.
«Меня однажды окрылили…»
Меня однажды окрылили
И горизонты мне открыли,
И я теперь — чуть что — лечу.
Сейчас лечу я на свечу.
То бишь, на лист, что сух и ярок:
Когда останется огарок
Свечи, найду другую цель.
Меня устроит даже щель
Меж штор оконных или вспышка
Зари, иль в хворях передышка.
«Давайте, сверясь с расписаньем…»
Давайте, сверясь с расписаньем,
Займёмся тихим угасаньем,
Изучим тонкости его,
Не упуская ничего.
Изучим грани увяданья.
Раз мы частица мирозданья,
В котором есть и то и сё,
То мы должны постигнуть всё.
Мы — часть вселенной, часть природы,
Где не выходит смерть из моды.
И раз пока она в чести,
Поучимся шептать «прости»,
Как шепчут листья, облетая,
Как шепчет день, тихонько тая.
«Вот по какому я вопросу…»
Вот по какому я вопросу:
Как сделать, чтоб не знали сносу
Душа и тело, чтоб не мерк
Мой мир ни в среду, ни в четверг,
Да и в другое время тоже.
Ты можешь так устроить, Боже?
«Поскольку жизнь такая сложная…»
Поскольку жизнь такая сложная,
Унынье — роскошь невозможная. а
Ведь надо как-то выживать,
Прорехи, дыры зашивать,
Ткань жизни смятую разглаживать
И как-то быт земной налаживать,
И делать так по мере сил,
Чтоб он мне радость приносил.
А он упорствует, артачится,
Велит мне: «Плачь», а мне не плачется.
Вернее, плачется, но я
Лазурью обметав края
Канвы, на ткань взгляну опасливо
И вижу: светится. И счастлива.
«Собираюсь здесь жить, пока жить не расхочется…»
Собираюсь здесь жить, пока жить не расхочется.
Собираюсь здесь жить, пока время не кончится,
И пока над макушкою небо висит,
Из которого дождик слегка моросит.
Собираюсь здесь жить и надеюсь при случае
Убедить, урезонить мгновенья летучие,
Чтоб они, продолжая летать и шуршать,
Моим планам не вздумали вдруг помешать.
«Как назвать этот путь?..»
Как назвать этот путь?
Назови его необратимым.
Как назвать этот миг?
Назови его невоплотимым.
Что же делать, скажи,
Что же делать, о Господи, мне
С невозможным таким, тупиковым
безжалостным «не»?
«Но ведь есть еще свет,
свет немеркнущий, необоримый, —
Слышу тихий ответ, —
Небесами моими творимый».
«Нет, надо было подождать…»
Нет, надо было подождать
И не спешить на свет рождаться.
Нет, надо было дня дождаться,
Когда наступит благодать.
А так приходится самой,
Самой устраивать все это
В краю, где скоротечно лето
И темень жуткая зимой.
«Коль говорят, что неизбежно горе…»
Коль говорят, что неизбежно горе,
Не слушай их и не живи им вторя…
Сам постигай порядок заведённый,
В котором пир сменяет труд подённый.
Сам постигай сей мир непостижимый,
На счастье и беду неразложимый.
И ты поймёшь, постигнув все нюансы,
Что равные у счастья с горем шансы.
«Я особенно смертна, когда просыпаюсь…»
Я особенно смертна, когда просыпаюсь,
Потому что, проснувшись, невольно касаюсь
Нити жизни, которая мелко дрожит,
Так дрожит, будто только что страх пережит,
Страх не знаю чего — одиночества, смерти,
Пустоты ли, тщеты ли земной круговерти,
Темноты, белизны наступившего дня,
Что вот-вот ослепит ярким светом меня.
«Когда я наконец решусь…»
Когда я наконец решусь,
То в гости к счастью напрошусь.
Мне интересно, как живётся
Тому, кто дивно так зовётся,
В каком живёт оно краю,
С кем разделило жизнь свою,
И как смогло оно устроить
Так, что нельзя его расстроить.
«Возьмём сегодня для примера…»
Возьмём сегодня для примера
Меня. Труды мои — химера.
Все дни со страстью, с куражом
Гоняюсь я за миражом.
И тем же занята ночами.
Спроси: «Зачем?», пожму плечами.
Спроси, как время провожу,
Скажу: «Вокруг себя гляжу».
Спроси, каков мой род занятий,
Скажу: «Ищу я для объятий
Объект. И всё, что отыщу,
В свой стих немедленно тащу».
«Сей скоротечной жизни миги …»
Сей скоротечной жизни миги —
Они должны быть в красной книге.
Нельзя ни комкать их, ни мять,
Их надо, точно дар, принять,
Чтоб те, что в душу к нам влетели,
Покинуть нас не захотели
И больше не рвались вперёд,
Замедлив чудом свой полёт.
«Хочу с тобой поговорить…»
Хочу с тобой поговорить,
Но как назвать тебя — не знаю.
То белым светом называю,
То называю «жизни нить»,
То назову тебя судьбой,
То временем, то небесами,
Где я могу парить часами,
Неся тетрадочку с собой.
Во всяком случае, ты то,
Ты тот, ты та, с кем важно крайне
Мне побеседовать о тайне,
Которой не постиг никто.
«Конечно, жить на свете сложно…»
Конечно, жить на свете сложно,
Но лишь таким путём и можно
Увидеть неба синеву. Я потому лишь и живу,
Что в этом мире есть такое,
Что не даёт никак покоя,
Что трудно описать пером.
Вот листья в воздухе сыром
Летают. Им пока летится.
Нам с ними выпало родиться
В одном краю. Я в те же дни
Кружу по свету, что они.
Живут они, как жить привыкли —
Чуть покружились и поникли.
А я который год кружу
И всё ума не приложу —
Как можно покружить и сникнуть,
Упасть на землю и не пикнуть.
«Я так долго была молодой…»
Я так долго была молодой,
Баба старенькой, мама бессмертной.
Жизнь так долго была милосердной,
Окружая воздушной средой
Всё привычное — дом и семью,
Весь рисунок под облаком пенным,
Что казался почти неизменным.
Вдруг взглянула — и не узнаю.
Вдруг хватилась — и нет никого.
Вдруг хватилась — и не досчиталась
Тех, с кем дивно когда-то леталось.
И бессмертных — ну ни одного.
Да и я… Разве та — это я? —
Как поэт вопрошал справедливо.
Что же делать? Наверно, «счастливо»
Пожелать им, всю горечь тая.
Пожелать и ушедшим и той,
Той себе, что жила здесь однажды,
Над ручьём умирая от жажды,
Наслаждаясь земной маетой.
«С волшебным летом кончился роман…»
С волшебным летом кончился роман,
Что очень жаль. Я всячески хотела
Его продолжить, потому что пела
Его душа. А я ведь меломан.
К тому же, и моя душа поёт,
Душа поёт и ждёт, чтоб подпевали
Или по крайней мере «ля» давали
Мне для настройки. Нынче «ля» даёт
Рассвет, хоть и поздней на три часа,
Чем летние цветные небеса.
«Терпя безумные издержки…»
Терпя безумные издержки,
Как можно выжить без поддержки
Непредсказуемых небес
Изменчивых? Как выжить без
Листвы — её орла и решки —
Без этих золотых монет,
Которые, сходя на нет
И собираясь приземлиться,
Всё продолжают золотиться
И посылать прощальный свет?
«Ну а в конце концов мы станем…»
Ну а в конце концов мы станем
Хоть чьим-нибудь воспоминаньем.
Возможность эта есть всегда,
А, значит, мы не без следа
С земли уходим. Как приятно,
Что, хоть нельзя прийти обратно,
Но можно в чьей-то жить душе
Эскизом ли в карандаше,
Туманном и незавершённом,
Излишней чёткости лишённом,
Иль глянцевитым полотном,
Что в стиле выполнен одном,
Иль на картине светлой точкой,
Иль в голове застрявшей строчкой.
«Вот протянуло лето ножки…»
Вот протянуло лето ножки,
Вот лес сменил свои одёжки,
Снял изумрудный свой наряд.
Сегодня в воздухе парят
Лишь те, чьё время на исходе,
Кто на излёте, на свободе
И кто, не скованный ничем,
Не вопрошает: «Как? Зачем?
За что?», в своей имея торбе
Лишь смесь веселости и скорби —
Ту упоительную смесь,
Которой полон воздух весь.
«И вдруг навалится, как глыба…»
И вдруг навалится, как глыба,
Тоска, что мне не по плечу.
И ведь не скажешь ей: «Спасибо,
Спасибо, больше не хочу.
Спасибо, мне уже хватило
Тебя. Не засти, уходи.
Мне очень надо, чтоб светило
Хотя бы что-то впереди».
«Гармония есть, но она где-то там…»
Гармония есть, но она где-то там,
А хаос — он ходит за мной по пятам
И путает карты с великим азартом,
Как неслух шкодливый, что ходит по партам,
Желая сорвать надоевший урок.
И выставить хаос нельзя за порог.
И, чтобы призвать его как-то к порядку
И чуть усмирить, я берусь за тетрадку
И буковки в строгом порядке пишу.
И, ежели хаос и не сокрушу,
То, может, заставлю присесть со мной рядом
И полюбоваться тем складом и ладом,
Который в стишке воцарился одном,
Когда целый мир перевёрнут вверх дном.
«Иди, иди, пока идётся…»
Иди, иди, пока идётся,
И ножками перебирай.
Пока твоя дорожка вьётся,
С тенями лёгкими играй.
Играй с лучами и тенями,
Что на твоём пути лежат.
Играй с огнём, верней, с огнями,
Что на ветру слегка дрожат.
Они слетят, увидишь дверцу
Меж оголившихся ветвей
И примешь близко-близко к сердцу
Летучий миг судьбы своей.
«Летает в воздухе сыром…»
Летает в воздухе сыром
Листочек, набираясь влаги.
А ты води себе пером,
Пером весёлым по бумаге.
Лес, потерявши покрова,
Пустым останется и голым.
А ты печальные слова
Пиши пером своим весёлым.
Перо не может быть иным.
Оно умеет только в раже
Писать про горькие, как дым,
Потери, тяготы, пропажи.
«Нашёлся или заблудился…»
Нашёлся или заблудился
Тот, кто на белый свет родился?
Он воспарил или пропал,
Когда на белый свет попал?
Его сверх меры одарили
Иль обобрали, одурили
И так запудрили мозги,
Что и не видит он ни зги:
При свете, как во тьме кромешной —
Ни зги не видит он, сердешный?
«Всё перемелят жернова…»
Всё перемелят жернова,
Всё перетрут, всё перемелят,
Включая дни, что нынче стелят
Осенних листьев покрова,
Что небывало хороши
И высочайшей ждут оценки,
И чьи тончайшие оттенки
Творил Всевышний от души,
Тем самым намекая нам,
Что мимолётности все эти,
Хоть и рискуют кончить в нетях,
Лишь светлым преданы тонам.
И, если тянет говорить
Про это всё, то лишь словами,
Которые умеют сами
Воспламеняться и парить.
«Нет, нет, не надо сокрушаться…»
Нет, нет, не надо сокрушаться,
Что дни осенние крошатся
На уйму охристых частиц,
На землю падающих ниц
Иль упадающих на спинку.
Нет, надо полюбить картинку,
И даже рвущуюся нить
Необходимо полюбить —
Нить, на которой всё держалось.
И, если даже сердце сжалось,
То ведь печальные сердца
Есть тоже замысел Творца.
«Какой, однако, лёгкий слог…»
Какой, однако, лёгкий слог
У жизни. Речь её струится,
И что-то вечно в ней таится
Такое, что она — манок,
Силок, в который я сама
Всегда готова попадаться,
Чтоб снова с небом повидаться,
Вновь оказаться без ума
От прихотливых виражей
Листвы летящей жарких клёнов,
От разных здешних закидонов,
Причуд, фантазий, миражей.
«А счастье боялось меня, как огня…»
А счастье боялось меня, как огня,
Боялось оно молодую меня.
Оно мне, как звёздочка, всюду мигало,
Но что-то во мне его страшно пугало.
Наверно, пугал мой тогдашний минор,
Унылый мой вид и печальный мой взор.
И вместо того, чтобы сделать мне взбучку,
Оно, огорчённое, скрылось за тучку.
Но я постарела и стала умней,
И стало мне жаль тех безрадостных дней,
И я попросила: «Вернись, если можно»,
И счастье, — сначала весьма осторожно, —
А после смелее ко мне подошло,
И наше свиданье прекрасно прошло.
И с этой поры я души в нём не чаю,
И, коль временами его огорчаю,
То через минуту прощенья прошу
И, чтоб не серчало, в объятьях душу.
«Когда я слышу слово «старость…»
Когда я слышу слово «старость»,
Впадаю в бешеную ярость.
Ну кто придумал эту чушь
Для юных и бессмертных душ?
Ведь души непременно юны,
У них всегда одни кануны,
И сроду не было и нет
У юных душ преклонных лет.
И оскорбительно для слуха
Звучат слова «старик, старуха».
И, объявляя им протест,
На слове «старость» ставя крест,
Ей запрещаю рядом шаркать
И у меня над ухом каркать.
«Когда узнаете, что где-то…»
Когда узнаете, что где-то
Светло все ночи напролёт,
Прошу, скажите мне про это,
Тотчас отправлюсь я в полёт.
Я не умею жить во мраке.
Во мраке просто не дышу.
Как только подаёт мне знаки
Рассветный луч, к нему спешу.
Коль в мире есть такое место,
Где свет сияет круглый год,
Рвану туда, слетев с насеста.
Я света страстный патриот.
Ему служу, когда он светит.
Когда же ночь долга, черна,
И свет родной уходит в нети,
Тем паче я ему верна.
Тогда его я извлекаю
Из недр памяти своей.
Как извлеку его, скликаю
Всех, кто со мной одних кровей.
И все же, коль отыщет кто-то
Сплошные светлые места,
Пусть скажет мне. Ведь так охота
Пожить за пазухой Христа.
«Самое время довериться тропам земным…»
Самое время довериться тропам земным,
Волнам воздушным, капризному ходу событий,
Переплетенью осенних желтеющих нитей,
Беглым огням, что легко превращаются в дым.
Самое время довериться лёгкой строке,
Той, что ещё только носится в воздухе где-то,
Чуть добавляя текущим событиям света
И трепеща на веселом шальном ветерке.
«Спустили с радужных небес…»
Спустили с радужных небес
Распоряженье, директиву
Считать, что жизнь — сплошное диво
И что она полна чудес.
И вот, послушная верхам,
Я приступила к исполненью —
Живу в восторге и волненьи,
Что ясно видно по стихам.
А ведь в какие-то года
Прямое было указанье
Считать, что жизнь есть наказанье,
Страданье, каторга, беда.
А, может, небо ни при чём,
И, хоть я небесам внимала,
Но их совсем не понимала,
Была бездарным толмачом.
«И снова лист живёт в тоске…»
И снова лист живёт в тоске,
И снова он на волоске
Висит, и снова с первым встречным
Он рвётся говорить о вечном.
И так он рвётся говорить,
Что рвётся тоненькая нить,
Которая его держала
И за него весь день дрожала.
«Да нет, не света. Только лета…»
Да нет, не света. Только лета
Недавно наступил конец.
Не наложил ещё Творец
На всё решительное вето.
А, значит, Он готов продлить
Сию волшебную волынку
И вешать свежую картинку
На еле видимую нить.
«Черно-белая музыка, как…»
Черно-белая музыка, как
Тебе петь удаётся?
Почему — будь то свет или мрак —
Тебе дивно поётся?
Почему, моя музыка, ты
Так щедра на оттенки
И способна снимать с черноты
Белоснежные пенки?
Почему, зная только одно, —
Клавиш чёрный и белый,
Никогда ты не тянешь на дно,
Что с тобою ни делай?
Почему даже если с горы
Ты слетаешь отвесной
Не бросаешь весёлой игры
С синевою небесной?
«Опять роящиеся миги…»
Опять роящиеся миги
Вокруг меня плетут интриги,
И листья, что кругом летят,
Быть тоже в сговоре хотят,
Чтоб трепыхаться и шептаться.
Им скучно слухами питаться.
И просыпаюсь я с зарёй,
А за окошком целый рой
Каких-то сказок, слухов, сплетен.
И слышу я: «Опять на ветер
Начнёт она слова бросать.
Необходимо мир спасать
И пресекать её повадку
Тащить нас всех в свою тетрадку».
«Проснулась с пересохшим ртом…»
Проснулась с пересохшим ртом.
Не то нужна мне капля влаги,
Не то мне нужен лист бумаги,
А влаги капелька — потом.
К чему-то надо мне прильнуть
Не то душой, не то губами.
Рассветный луч в оконной раме
Велит мне сделать что-нибудь.
И, слушая его совет,
Я пью по капельке рассвет.
«Всю жизнь пишу от первого лица…»
Всю жизнь пишу от первого лица,
И по-другому просто не умею.
Попробую иначе — онемею.
Пишу — и нет признаниям конца.
«Я то, я сё», — твержу я, не тая
Своих причуд которое столетье,
И слышу, как лицо второе, третье
Твердит в ответ: «И я, и я, и я».
«Представь, что тебя кто-то близкий хватился…»
Представь, что тебя кто-то близкий хватился
И кличет и ищет, а ты закатился.
Как солнышко, ты закатился за лес,
За горы, за долы. Короче, исчез.
Представил? Так дай своё честное слово
Родным и любимым, что явишься снова,
Что, если из виду ты вдруг пропадёшь,
То утром, как солнышко, снова взойдёшь.
«У жизни, к несчастью, характер бесовский…»
У жизни, к несчастью, характер бесовский.
Но к этому ты отнесись философски.
Ведь есть у неё и другие штрихи:
Она, например, сочиняет стихи.
Она ведь не только нам боль причиняет,
Она ещё песни для нас сочиняет,
На струнах души их играет сама,
Да так, что мы сходим от счастья с ума.
«Вот бог, а вот порог…»
Вот бог, а вот порог,
Где золотится лучик.
Всё происходит в срок
Без всяких этих штучек.
И листья в листопад
Ложатся, где придётся,
Сквозят и лес и сад,
Где мне легко идётся,
Где нагуляться всласть
Мне позволяют сроки,
Где я покуда часть
Цветной земной мороки.
«Кто сказал: «Старо, как мир…»
Кто сказал: «Старо, как мир,
Мир, изношенный до дыр»?
Мир совсем не износился,
Вон как он весь день носился
С золотой своей листвой.
Он азартный и живой.
И к пришельцам, новосёлам
Любознательным, весёлым
Обожает подлетать и на ушко им шептать:
«Рассказать тебе, мой светик,
Где держу я свой секретик?»
«Уже вздыхали. Не вздыхай…»
Уже вздыхали. Не вздыхай.
Уж причитали: «Боже, Боже!»
Уже и радовались тоже.
Всё уже было. Отдыхай.
И всё, о чём ты в тишине
Хотел спросить, уже спросили.
И крылья за спиной носили,
И крест носили на спине.
Но если тянет самому
Хоть как-то повторить всё это,
Не следуй моему совету
И сам терзай и свет и тьму.
«Я нигде не состою…»
Я нигде не состою,
Ни в одной почётной лиге,
Разве что в домовой книге
Я под буквой «м» стою.
Но зато я наношу
Лесу частые визиты
И на темы, что избиты,
Стих взволнованный пишу.
А зачем — большой вопрос.
Ведь никто меня не просит,
Разве только лучик бросит
Мне небесный купорос,
Или ляжет тень ольхи,
Иль ворона покосится,
Не решаясь попроситься
В мои новые стихи.
«Да никто не устал…»
Да никто не устал.
Птица ранняя крыльями плещет.
Ветер не перестал,
И под ветром осина трепещет.
Жить на свете — не труд.
Тьма ночная со светом сроднилась,
И заря тут как тут,
Хоть она и слегка припозднилась.
«Приступай, приступай, —
Слышу я голоса отовсюду, —
В наше действо вступай».
Всем спасибо, я с радостью буду
Частью дивного дня,
Что развесил осенние нити.
Вы зовите меня
И листвою своей осените.
«А можно поскулить…»
А можно поскулить,
Слезинки две пролить,
Добавив влаги слёзной
Глухой ночи беззвёздной,
Добавив вздохов ей?
И слышу я: «Пролей,
Пролей свои слезинки
Без всяческой заминки.
Ведь ночь сама грустна,
Ей тоже не до сна,
И ждёт, кому излиться
И с кем бы поделиться».
«Птичка — в воздухе, кошка — на крыше…»
Птичка — в воздухе, кошка — на крыше,
Человек, как всегда, на земле.
Это всё нам назначено свыше
Кем-то, кто у руля, при руле.
Но художник — он выдумщик тоже,
И желает он сам порулить.
Обожает он прямо до дрожи
Нас в придуманном мире селить,
Где встречаются птичка и кошка,
Подустав от назначенных мест,
И такая их сводит дорожка,
Где воробушка кошка не съест.
Вот и ангел босой и с крылами
За весёлой бутылкой вина,
Улыбаясь, сидит между нами,
Осушая бокалы до дна.
«Не надо умирать, а надо раствориться…»
Не надо умирать, а надо раствориться,
А надо со средой воздушной взять и слиться,
А надо по утру небесной стать каймой,
Которая светла и летом и зимой.
А можно стать росой в день солнечный, прозрачный,
Что тоже вариант, по-моему, удачный.
«Как жаль, что ты не белый голубок…»
Как жаль, что ты не белый голубок,
О жизнь моя, что не воркуешь нежно,
Что обожаешь слово «неизбежно»,
И в горле от тебя стоит комок.
Ни приручить тебя, ни ублажить
И ни задобрить. Остаётся жить.
«А ты играй, играй, играй…»
А ты играй, играй, играй,
На нас не обращай вниманья,
От нас не требуй пониманья,
Перелетай из ада в рай.
О жизнь, ты редкий виртуоз,
Тебе вся музыка подвластна:
И та, что, как любовь, прекрасна,
И та, что солонее слёз.
Богатый свой репертуар
Не обсуждай с дурными нами.
Чего хотим — не знаем сами.
Дари нам свой озноб и жар
И не смотри, что через край
Восторг, что от восторга таем.
Тебя мы завтра освистаем.
А ты играй себе, играй.
«Каталась я в сём мире тварном…»
Каталась я в сём мире тварном
На пассажирском, на товарном,
На самолёте, на авто, —
Но всё типичное не то.
И поняла я: только ножки
Способны отыскать дорожки,
Что приведут меня в тот край,
Где раньше был мой детский рай,
Иль заведут меня куда-то,
Где еле различима дата,
Или заманят в то «потом»,
Что будет в веке золотом,
Том, что возможен здесь едва ли.
Короче, я в любые дали
Могу попасть, бродя пешком
Вдвоём с творимым мной стишком,
Ещё покуда бессловесным,
Ни мне, ни миру неизвестным.
«Я никак не пойму — небеса за меня?..»
Я никак не пойму — небеса за меня?
За меня или категорически против?
За меня ли снегирь, что на тоненькой ноте
Всё поёт и поёт среди белого дня?
Разве он не стремится мне всё объяснить?
Разве мир не живёт исключительно мною,
То желая помочь мне любою ценою,
То пытаясь порвать судьбоносную нить?
До меня, говорите, нет дела ему?
Никогда не поверю, вовек не пойму.
«Если трудно идти, то возьми чуть левей…»
Если трудно идти, то возьми чуть левей.
Там в весеннем овраге поёт соловей.
Если дело зимой, то возьми чуть правее.
Там свежей ветерок и снежок поновее.
Да и прямо пойдёшь, что-то будет с тобой.
Ведь ещё не звучала команда «отбой».
В сокровенной тиши если что и звучало,
То какой-то мелодии дивной начало.
Коль мелодии этой не слышишь пока,
Это значит летит она издалека.
«Я не могу сойти со сцены…»
Я не могу сойти со сцены,
Поскольку не была на ней.
Я только что из пышной пены
Осенних золотистых дней.
И в пену снежную густую
Готова я нырнуть на днях.
Я жизнь веду вполне простую,
Но с чудотворцем на паях,
Который дарит мне возможность
Нырять из злата в серебро
И, презирая осторожность,
Даёт на всё своё добро,
На все фантазии на свете.
И тоже видит благодать
В том, чтобы каждый день на ветер
Слова летучие кидать.
«Мы все скитальцы и страдальцы…»
Мы все скитальцы и страдальцы.
Давайте жить, ломая пальцы.
Давайте их в тоске ломать
И очи к небу поднимать.
Дадим же волю нашей муке
И брать себя не станем в руки.
Пускай увидят небеса,
Чего нам стоят чудеса
Существования земного,
Где всё — с былинки и до крова,
Всё-всё, к чему привык, приник,
Даётся лишь на краткий миг.
«А кто не жил, тот много потерял…»
А кто не жил, тот много потерял.
Ведь здесь же уйма всякого такого,
Начав с красот небесного покрова,
Кончая блеском снежных одеял.
А между тем и этим, Бог ты мой, —
Меж высью переменчивой и долом —
Вся жизнь с её волшебным ореолом,
Венцом терновым, посохом, сумой.
«А песня есть, но не слышна…»
А песня есть, но не слышна.
Она ещё в потёмках шарит
И ждёт, что ей вот-вот подарит
Родную ноту тишина.
Ну а покуда, а пока
Тревожной тишине внимая,
Томятся музыка немая
И не рождённая строка.
«Под небом лазурным со взбитыми сливками…»
Под небом лазурным со взбитыми сливками
Бываем мы счастливы только урывками,
Но всё же бываем, бываем. Ура!
А, значит, отсюда ещё не пора,
Поскольку лишь здесь, невзирая на сложности,
Даны нам такие большие возможности:
Дано от восторга руками всплеснуть,
Дано на плече драгоценном уснуть.
«Луч скользит по потолку…»
Луч скользит по потолку
И по стенке.
Небо в радужном шелку,
В белой пенке.
Это я июньский рай
Вспоминаю.
Я про звонкий птичий грай
Столько знаю,
Про кузнечиков в тиши
И про блики, —
Хоть садись да и пиши
Труд великий,
Чтоб он был всегда у всех
Под рукою.
Ведь на свете, как на грех,
Нет покоя.
Чтоб когда забот не счесть
И напастей,
Можно было перечесть
Труд о счастье.
«И всё же стихи — островок безопасности…»
И всё же стихи — островок безопасности.
Темн о ты любые его и неясности
Едва ли кому-то угрозу несут.
А может случится, что даже спасут
От доли сиротской и непонимания.
А может случится, составят компанию,
Чтоб, не докучая и не теребя,
Всё, чем ты живёшь, рассказать за тебя.
«Коль музыка кончилась, ты её требуй…»
Коль музыка кончилась, ты её требуй.
Ты требуй её у земли и у неба,
У ночи, у дня, у любого момента.
И коль музыканты свои инструменты
Уже зачехлили, сложили, убрали,
Ты их упроси, чтоб ещё поиграли.
А если откажут, тогда остаётся
Лишь музыка та, что душою поётся.
Тогда остаётся по белому свету
Кружить под неслышную музыку эту.
«Давно пора умерить пыл…»
Давно пора умерить пыл,
Но так не хочется.
Господь свой луч у нас забыл,
И луч щекочется,
Его легчайшее туше —
Прикосновение —
Внушает страждущей душе
Хоть на мгновение
Надежду робкую, что слов
Всегда чурается.
И ждёт душа любых даров
И загорается
От одинокого луча,
К плечу прильнувшего,
На тропку беглую с плеча
Легко скользнувшего.
«Да человек ведь жить собрался…»
Да человек ведь жить собрался.
Едва родился, жить старался,
Смешными ножками сучил.
Когда подрос, стишки строчил.
Всё время чем-то загорался.
Да как же можно вдруг лишить
Его святого права жить,
Лишить излюбленных занятий,
И тело, ждущее объятий,
Слепыми пулями прошить?
«Жизнь травматична и тяжка…»
Жизнь травматична и тяжка,
Мы все контужены,
И от шального сквозняка
Слегка простужены.
И то и дело сердце жмёт,
Не жмёт, так ёкает,
А счастье рядышком идёт,
Подковкой цокает.
Окликнуть надо бы его,
Приветить надо бы.
Неужто нет ни у кого
В нём, бедном, надобы?
Оно поведать бы могло
О разных разностях
И позабыть бы помогло
О несуразностях.
Я это знаю по себе.
Мы как-то шёпотом
С ним говорили о судьбе,
Делились опытом.
И оказалось, что оно
Само намыкалось,
В окно стучалось не одно
И в стенки тыкалось.
Решив, что жить уже невмочь,
Пора отчаяться,
Оно увидело, что ночь
Уже кончается,
Что крону тронули лучи
Чуть-чуть опасливо,
Что можно, выйдя из ночи,
Начать жить счастливо.
«Вон тот щебечет, тот стрекочет…»
Вон тот щебечет, тот стрекочет,
А тот поёт. И каждый хочет
Поведать миру: «Вот он я,
И я попал в сии края,
Где лист шуршит, а ветер свищет,
Где каждый что-нибудь да ищет,
И каждый верит, что найдёт,
Где время мчится, жизнь идёт,
И все дорожки убегают,
Да быстро так, как будто знают
Куда, зачем они бегут.
И не задерживаясь тут
Летим и мы за ними следом,
Хоть смысл спешки нам неведом».
«Я жить привыкла под опекой…»
Я жить привыкла под опекой
В родимом небе тучки некой,
Той, что над темечком висит,
Из коей дождик моросит.
Я жить привыкла под приглядом
Вороны, что уселась рядом;
И под присмотром голых крон
Иду в любую из сторон.
Я жить привыкла под защитой
Дороги, осенью размытой,
Но той, что вечно вьётся тут
И точно помнит мой маршрут.
Я знаю, что другие страны
Мне не дадут такой охраны.
Лишь здесь, где жизни грош цена,
Я дивно так защищена.
«Жди у моря погоды…»
Жди у моря погоды,
Обязательно жди.
Ведь несметные годы
У тебя впереди.
Непременно дождёшься,
Коль готов подождать.
Вот однажды проснёшься,
А кругом благодать:
И на небе всё чисто,
И на море — покой,
И песок золотистый
У тебя под рукой,
С неба золото льётся
И спешит обласкать,
А из дел остаётся
Ветра в поле искать.
«Коль нам отпущенные сроки…»
Коль нам отпущенные сроки
Малы, и можно не успеть,
То, значит, время брать уроки
Вокала и учиться петь.
Коль всё на свете — тяжесть, бремя
И неподъёмное кайло,
То, значит, наступило время
Начать отращивать крыло.
Ведь если выпадет родиться
Вновь там, где купол голубой,
Тогда и пенье пригодится
И крылышки само собой.
«Коль спросишь меня, как живу, — не найдусь я с ответом…»
Коль спросишь меня, как живу, — не найдусь я с ответом,
И вместо ответа поздравлю с красивым рассветом.
Коль спросишь про планы, — с ответом опять не найдусь
И просто словами про выпавший снег обойдусь.
А что ещё можно сказать про ближайшие планы?
Они не надёжней, чем те, что у ближней поляны,
Которая нынче чиста и тиха, и бела,
Но только всё это едва ли земные дела.
«Таким дорожкам не к лицу…»
Таким дорожкам не к лицу
Вести нас к грустному концу.
Они ж застелены пушистым
Уютным снегом, мягким, чистым,
И приводить должны туда,
Где будем мы, как никогда,
Довольны, счастливы, беспечны
И бесконечны, бесконечны.
«Я взвесила шансы …»
Я взвесила шансы —
Все против и за,
И вдруг поняла, что небес бирюза,
Оттенки, нюансы,
И после дождя золотая слеза,
И птичьи романсы —
Они за меня, за меня, за меня,
Без них не смогла б продержаться ни дня.
Они — моё лобби.
И обе зари, не жалея огня,
Прекрасные обе,
Готовы и дальше меня освещать
И столбики строк моих бедных вмещать,
И даже, — о счастье, —
Готовы и дальше меня посвящать
В секрет своей страсти.
«А день текущий не считается…»
А день текущий не считается,
Поскольку нынче мне летается.
Я нынче в воздухе кружу
И к пешим не принадлежу.
И, хоть вполне живу и здравствую,
В земном сюжете не участвую.
И, из сюжета выйдя вон,
Я обрела небесный фон.
И, если часики затикают,
На них здесь ангелы зашикают,
И, коль мгновенье пролетит,
То век мой не укоротит,
Поскольку, — светлое иль тёмное —
Оно летает неучтённое.
«Что новенького?..»
Что новенького?
Снег.
Что новенького?
Ветер.
Всё нынче в новом свете:
И дом и мир, и век,
Небес клочок любой.
Сегодня всё новинка:
И наш внучок — кровинка,
И даже мы с тобой.
«Он шлёт мне всё новые хвори. Видать…»
Он шлёт мне всё новые хвори. Видать,
Ему интересно за мной наблюдать.
Кому? Да тому, кто заведует нами —
И нашими днями и нашими снами.
Ну что ж, коль охота ему посмотреть,
Как буду справляться, пусть шлёт их и впредь.
Мне даже приятно, что я интересна
Тому, чья душа непостижна, небесна.
«Перспективы туманны, дела не ясны…»
Перспективы туманны, дела не ясны,
Но зато есть немыслимый запах весны,
Той весны, что лишь мреет и лишь предстоит.
Перед нею, о Господи, кто устоит?
Я готова воскликнуть: «Полжизни отдам
За бездонную синь, щебетанье и гам,
И зелёную дымку и градус тепла…
Я бы жизнь отдала, но она истекла».
«Найдёныш я, найдёныш ты…»
Найдёныш я, найдёныш ты.
Коль не нашли бы мы друг друга,
То нам пришлось бы очень туго
В глухую пору темноты.
Не забываю ни на час,
Что ты — счастливая находка.
И жду, приемля беды кротко,
Чтоб ты пришёл домой и спас.
«О время, чтобы даже духу…»
О время, чтобы даже духу,
Чтоб даже духу твоего
Здесь не было. Подобно пуху
Летает снег. И ничего,
Знать ничего он не желает
Про твой весьма тяжёлый дух,
И от любви к той песне тает,
Что подбираю я на слух,
Её подслушав у рассвета,
У снега и у тишины.
А те, что стонут: «Счастья нету» —
Те просто слуха лишены.
«Рассвет — он страшно плодовит…»
Рассвет — он страшно плодовит.
Едва проснулся, норовит
Своим лучом, пером ли птицы
Черкнуть хоть что-то на странице,
Что белизной его манит.
То пишет нежно, то с плеча
Вдруг прямо рубит сгоряча,
То вдруг замешкается снова
И улыбается, и слово
Висит на кончике луча.
«Мне жить идёт, мне жизнь к лицу…»
Мне жить идёт, мне жизнь к лицу.
На мне, я знаю, как влитая
Сидит и осень золотая,
И май, столь щедрый на пыльцу.
И дивно смотрятся на мне
Зимы и белизна и блёстки.
Лишь лето, что прекрасно в носке,
Коротковато по длине.
«Здесь нечего делать…»
Здесь нечего делать
Тому, кто не может летать.
Здесь все воспаряют,
Едва начинает светать.
Мечты воспаряют,
Поскольку стремятся к весне.
Младенцы летают
В предутреннем сладостном сне.
Здесь все воспаряют:
И птицы и снег, и листва.
Здесь предпочитают
Селиться во имя родства.
И вряд ли нас ночь
Вдруг возьмёт да совсем поглотит,
Поскольку сама же
Навстречу рассвету летит.
«Будет вам и белка, будет и свисток…»
Будет вам и белка, будет и свисток,
Будут ваши окна утром на восток,
То есть, на сиянье, то есть, на зарю.
Верьте мне, я знаю, что я говорю.
Дни пойдут однажды тихим чередом.
Я сама добилась этого с трудом.
И прекрасно знаю, сколько сил берёт
Дней безумный хаос превратить в черёд,
В мирную цепочку, в непрерывный ряд
Светлых дней, надевших праздничный наряд.
«Я помню всех, кто разбивал мне сердце…»
Я помню всех, кто разбивал мне сердце,
Тем самым мне приоткрывая дверцу
Туда, куда иначе б никогда
Проникнуть не смогла бы я. Туда,
Где тучи — на серебряной подкладке,
Где счастье обожает игры в прятки,
Чтоб в пору всех моих душевных смут,
Шепнут невесть откуда: «Тут я, тут».
«И спросила я у дня…»
И спросила я у дня:
«День мой белый, что ты хочешь?
Ведь не зря же ты щекочешь
Тонким лучиком меня».
И спросил мой день: «А ты?
Что ты ждёшь от нашей встречи?»
И вели мы эти речи
Чуть ли не до темноты,
Кончив новеньким стишком,
Свежевыпавшим снежком.
«Простите, что суффикс люблю уменьшительный…»
Простите, что суффикс люблю уменьшительный,
Но он такой добрый, такой утешительный:
Смени на «овечку» словечко «овца»,
И вот уже жизнь не имеет конца.
И ежели облако белой овечкою
Плывёт над рекой, а тем паче над речкою,
Белея и тая в дали голубой,
То всё будет ч у дно и с ним и с тобой.
«Где одиночество живёт?..»
Где одиночество живёт?
В любой душе, в любой и каждой,
И даже если вдруг однажды
Его кто в гости позовёт,
Оно придёт, гостей любя,
И, сидя за столом широким,
Ещё острее одиноким
Средь них почувствует себя.
Ему уж лучше жить в тиши,
В потёмках чьей-нибудь души.
«Жить стоит, ну хотя бы ради…»
Жить ст о ит, ну хотя бы ради
Того, чтоб шарил по тетради
Небесный луч, и чтобы он
Бесшумно проникал в наш сон.
Или хотя бы ради трелей
В саду. Да мало ль разных целей?
И сад и трели, и лучи,
Твоё дыхание в ночи, —
То, без которого не надо
Ни трелей, ни лучей, ни сада.
«Чего хочу я от земли…»
Чего хочу я от земли,
Так это, чтобы замели
Снега все рубежи и рамки,
Провалы, пропасти и ямки;
Чтоб тот, кто ставит нам предел,
Вдруг оказался не у дел
И жил, растерянно взирая
На то, как мы, не умирая,
Не зная края и конца,
Парим, как снежная пыльца.
«Я тоже, я тоже хочу научиться…»
Я тоже, я тоже хочу научиться
У вешнего неба сиять и лучиться.
Хочу научиться у птицы мелькать
И пёстрые пёрышки в воздух макать.
Хочу научиться веселью у лета,
У ветра летучести, а у рассвета —
Волшебной способности всё озарить
И всем безутешным надежду дарить.
«Я сплю так мало, сплю так чутко…»
Я сплю так мало, сплю так чутко,
Что слышу — родилась минутка,
Минутка света родилась
И сразу же светить взялась.
Взялась светить и строить планы,
Взялась зализывать нам раны,
Что темнота нам нанесла,
А ранам этим несть числа.
Хотя она покамест кроха,
Но ворожит она неплохо
И смело посулила нам
Цветущий куст и птичий гам,
И яркую палитру лета,
И полную победу света.
«Надеюсь, что дан мне пожизненный дар…»
Надеюсь, что дан мне пожизненный дар
Прожить эту жизнь без пометки «устар.»
Коль нынче горю, как вначале горела,
То вряд ли я выдохлась и устарела.
Мне чудится, я даже ярче горю.
Не верите мне, так спросите зарю,
Которая видит: я не отдыхаю
В часы заревые, а вся полыхаю,
Стремясь из горючих словечек и строк
Сложить, смастерить и разжечь костерок.
«Не будет земля столь опасной и шаткой…»
Не будет земля столь опасной и шаткой,
Коль где-то на ней притулиться с тетрадкой
И столбиком лёгкие строки писать.
А как же ещё эту землю спасать?
А как этот мир, что всё время не в духе,
Ещё-то спасать от скорбей и разрухи?
А как же ещё-то беду миновать,
Коль не научиться легко рифмовать
Подёнщину с праздником, быт с чудесами,
А землю с несущими свет небесами?
«Зря ты печалишься. Временем смоет…»
Зря ты печалишься. Временем смоет
Всё, от чего так душа твоя ноет.
Всё, что сегодня терзает, гнетёт, —
Канет, исчезнет, бесследно уйдёт
По одиночке, а, может, гурьбою.
Но, к сожалению, вместе с тобою.
«А жить бы надо нощно-денно…»
А жить бы надо нощно-денно
И по земле ступать степенно,
Неспешно по земле ступать,
К исходу ночи наступать
Как утро, тихо, постепенно,
Меняя охру на опал…
Уж если ты сюда попал,
То поживи неторопливо.
Ведь сам Создатель кропотливо
Деталь любую подбирал:
Кайму для тучки, что плыла,
Перо для птичьего крыла.
«Что жизнь отнимает, то музыка дарит…»
Что жизнь отнимает, то музыка дарит.
Она никогда ни за что не состарит,
А, может быть, даже и омолодит,
А, может быть, заново даже родит,
А, может быть, даже крылами обнимет
И в воздух с собой, воспарившей, поднимет.
«Закрой глаза на то, на это…»
Закрой глаза на то, на это,
Зато открой их в час рассвета,
В рассветный час глаза открой,
И ты увидишь, что игрой
Увлечены и край небесный
И край земной, и мир окрестный.
И всё, что мучило тебя,
В игру включилось, свет любя.
«Дорожки земные печальны и зыбки…»
Дорожки земные печальны и зыбки.
Мы ходим по ним, совершая ошибки.
Ошибка другие ошибки плодит,
А добрый наш ангел сквозь пальцы глядит
На наши огрехи. Вернее, сквозь крылья.
И, нас осыпая небесною пылью,
Весёлой сверкающей снежной пыльцой,
Нас делает, — нет, не закланной овцой,
Такой обречённой, такой безутешной, —
А белой пушистой овечкой безгрешной.
«Раздели со мной тоску…»
Раздели со мной тоску.
Разделить её — ведь это
Как добавить ночи света
Или прочность волоску,
На котором мы висим
Грузом, что невыносим.
«Уж если земное нам должно оставить…»
Уж если земное нам д о лжно оставить,
Навеки покинуть, то лучше истаять,
В трепещущем воздухе взять и пропасть,
Пропасть, превратившись в незримую часть
Воздушной среды драгоценной, любимой,
Прозрачной, трепещущей, неуловимой.
«Ну а теперь отведай ты…»
Ну а теперь отведай ты
Кусочек здешней темноты
И света здешнего кружочек.
Сегодня твой черёд, дружочек,
Изведать, какова на вкус
И сладость драгоценных уз,
И горечь, если узы рвутся,
И более не отзовутся
Те, без кого не знаешь как
Свой сделать следующий шаг.