Я знаю тихий небосклон. Войны не знаю. Так откуда Вдруг чудится — еще секунда, И твой отходит эшелон?! И я на мирном полустанке, Замолкнув, как перед концом, Ловлю тесьму твоей ушанки, Оборотясь к тебе лицом.

От маеты, забот и хвори, Раздвинув дни, я улизну, Как между планками в заборе, И, окунувшись в тишину, У осени по самой кромке, Где листьев ржавые обломки Покрыты коркой ледяной, Пройду и стану тишиной.

Январский сумрак затяжной, Сугробы хрустки, как суставы, И тянутся по Окружной Запорошенные составы. Снега, как дни мои, несметны. Я в этом мире — на века. Но снег стряхну с воротника И в дом войду. И снова — смертна.

Не ждать ни переправы, ни улова, Ни окрика, ни шороха, ни зова. У леса, у глухого перелеска, Средь синевы, и тишины, и плеска, На берегу, колени к подбородку, Сидеть, следя недвижимую лодку И слушая полуденные речи Реки, не прерывая, не переча.

А у меня всего одна Картина в рамке побеленной: Июньский день и сад зеленый В квадрате моего окна. …И дуба тень. И дома тыл. Забор. А ниже, где художник Поставить подпись позабыл, — Омытый ливнем подорожник.

А у нас ни двора ни кола, Тихо тают в ночи купола. Тихо таем с тобою в ночи — Пришлый люд. Ни к кому и ничьи. Светом в окнах не ждет городок. Не зовет у причала гудок. До зари никаких переправ. Можно где-то меж неба и трав Привалиться к березе плечом И не думать совсем ни о чем. Пересуды, и сборы, и путь — Все потом. Все потом. Как-нибудь! Ночь тепла, точно ворох пера. Все потом. Как пойдут катера.

И говорим о том о сём, Покуда в сумерках пасём Сухой листвы стада овечьи. И бесконечны наши речи О будущем, о вечных снах, Об ускользающих годах, Неизживаемых обидах… О том, о чём и вдох и выдох.

Ах, все о том же — как пою и плачу, Как улыбаюсь, как улыбку прячу, И про тоску свою и про смятенье, А если о чужом полночном бденье И о чужой улыбке и судьбе — То все равно и это о себе.

А воды талые кругом Светлы, как слезы умиленья. И впору, бросив зимний дом, Пуститься в путь без промедленья, И заплутаться где-нибудь В лесах за станцией «Лосинка» И незаметно соскользнуть С земли, как со щеки слезинка.

И снова я заговорила Тогда, когда молчать бы надо. Какая-то глухая сила Велит мне третьи сутки кряду Искать слова и все, что ныло, Бумаге поверять без толку. Когда всего-то надо было Лишь выплакаться втихомолку.

Жить на свете, — что может быть проще? — И в июньской полуденной роще Меж стволами бродить и бродить И, беседы утративши нить, Все брести, не заметив молчанья, В сонной роще, где вечно качанье И поскрипыванье ствола И на землю стекает смола.

И всякий день — всё та же спешка, И всякий день — орёл иль решка, И то везёт, то не везёт В том мире, где подтаял лёд И где снега под вечер сизы, Где каплет под лучом с карниза И стало небо голубым, И клонит южным ветром дым.

Такая тишь и благодать среди берез, Что верить в бренность и судьбу нельзя всерьез. Зелено-желто-голубые дни пестры, И на опушках вечерами жгут костры. И ни сомнений, ни трагедий, ни разлук — А только влажный от росы вечерний луг, И только ночи, что теплы и коротки, И станционные далекие гудки.

Для грусти нету оснований, Кочуем в длинном караване Всех поколений и веков, Над нами стая облаков, А перед нами дали, дали. И если полюбить детали, Окажется, что мы богаты Восходом, красками заката, И звуками, и тишиной, И свистом ветра за стеной, И тем, как оживают листья Весной. И если в бескорыстье Земных поступков наших суть, Не так уж тяжек этот путь.

Позови меня негромко. Голубого неба кромка Показалась в серый день. Позови туда, где ломкий Лед хрустит и снег бахромкой Лег на ветви, куст и пень. Позови смотреть на дали. Все давным-давно сказали Мы друг другу. Ты да я. Мы пойдем с тобой в иные, молчаливые края, Где значенье в каждом хрусте, И спастись нельзя от грусти В хороводе слов и дел, И никем не обозначен нашего пути предел.