Накануне не знаю чего

Миллер Лариса

Творчество Ларисы Миллер хорошо знакомо читателям. Язык ее поэзии – чистый, песенный, полифоничный, недаром немало стихотворений положено на музыку. Словно в калейдоскопе сменяются поэтические картинки, наполненные непосредственным чувством, восторгом и благодарностью за ощущение новизны и неповторимости каждого мгновения жизни.

В новую книгу Ларисы Миллер вошли стихи, ранее публиковавшиеся только в периодических изданиях.

 

Книга первая

Птица лёгкого пера

2002—2005 

 

«Живу, живём, живёт, живёшь…» 

Живу, живём, живёт, живёшь... Листа осинового дрожь... Дрожит листочек цвета крови, Весь день вися на честном слове. Он оторвётся и тогда Легко опустится туда, Где мы с тобой горюем-тужим И под листвой осенней кружим.

 

«Свод небесный покрыт облаками…»

Свод небесный покрыт облаками... Мы уходим с пустыми руками. Как пришли, так уйдём налегке, Только воздух сжимая в руке. Только воздух прозрачный, осенний. На исходе последних мгновений, Расставаясь и слёзы лия, Скажем: «Господи, воля Твоя».

 

«Как поживаешь, первый снег?..»

Как поживаешь, первый снег? Как поживаешь? Уж больно короток твой век — Летишь и таешь. Летишь и таешь без следа, Пропасть без вести Способен каждый без труда. Исчезнем вместе. Исчезнем вместе, покружив По белу свету, И я жила, и ты был жив, Вот жил, и нету. В пустом пространстве помелькав Без всякой цели, Густые хлопья на рукав Бесшумно сели.

 

«День прошёл и был таков…»

День прошёл и был таков. Боже, сколько облаков За минувший век проплыло! Сколько горестного было! Не печалься, отдохни. Сквозь изменчивые дни Проплыви под облаками, Разводя беду руками

 

«Море света…»

Море света. Живи – не хочу. И лицо подставляя лучу, Я стихи сочиняю о лете — Чем ещё заниматься при свете? На свету, на свету, на свету Строчку эту меняю на ту, И гуляет по ткани словесной Ломкий луч, золотой и небесный.

 

«Всё “зачем” да “почему”…»

Всё «зачем» да «почему»... Не доступная уму, Жизнь идёт себе, идёт И ответа не даёт, Не даёт себе труда Объяснить, зачем, куда Ей приспичило идти, Нас теряя по пути.

 

«Задарили меня, задарили…»

Задарили меня, задарили — Вот ещё и жасмин у крыльца, Щедро дни лепестками сорили, И на пальцах с тычинок пыльца. Лёгок миг: лишь подуй – испарится, Растворится в мгновенье другом... Что творится кругом, что творится,   Погляди, что творится кругом! Кипень белая – праздник для взора, Ветру дуть – лепесткам облетать, Среди этого дивного сора Всю бы жизнь нам с тобой коротать.

 

«Хорошо, где нас нет…»

Хорошо, где нас нет, где нас нет и не будет, Где не вьётся наш след и заря нас не будит, Где не наши горят и сгорают закаты, И не нам говорят что-то тайное даты, Где не наши дожди льют в июне, в июле, Где не нам «Подожди!..» на прощанье шепнули.

 

«Жизнь мгновенно пролетела…»

Жизнь мгновенно пролетела. А чего же ты хотела? Я б хотела, чтоб она Долго шла и тихо пела, И неспешна, и вольна. Чтобы шла неторопливо Возле самого залива, Возле плещущей волны, Чтоб волна была гуллива, Ну а брызги солоны. Чтобы шла и не кончалась, Чтобы лодочка качалась На серебряной воде... Жизнь стремительно промчалась, Да и лодки нет нигде.

 

«Берег, дерево, свет и вода…»

Берег, дерево, свет и вода... Ты откуда? Зачем? И куда? Небо, облако, дерево, берег... Век живи – не откроешь Америк, Будешь жить, как жилось до тебя: Уповая, тоскуя, любя, Прямо со свету в темень ныряя И теряя, теряя, теряя.

 

«О драгоценная морока…»

О драгоценная морока, Дней ненаглядных канитель. Заросший сад ласкает око Двенадцать сказочных недель. Волшебно птичье оперенье, И крылья бабочки вон той, И что ни утро – озаренье, И сад от солнца золотой.

 

«Дождик летний моросит…»

Дождик летний моросит. Под дождём бельё висит, Мокнет фартук, мокнет майка, Видно, сладко спит хозяйка. У картинки мирный вид: Всё земное дождь кропит, Под дождём бельё обвисло... Не ищи большого смысла В бытовании земном. Хорошо, забывшись сном, Позабыть судьбы уловки, Как бельишко на верёвке.

 

«Бабочка, лейка, ночная терраска…»

Бабочка, лейка, ночная терраска, Летнего ветра летучая ласка, Бабочка, лейка, цветочный газон, Явь, что легка и крылата, как сон. Бабочка, лейка, терраса ночная, Жизнь не опасна, как птица ручная, Жизнь не опасна, крылата, легка, Легче влетевшего в дом мотылька.

 

«Всё исчезнет, лишь тронь…»

Всё исчезнет, лишь тронь. Всё как будто бы снится. Слышу, как на ладонь Мне упала ресница, Как зажёгся восток, Пух слетел тополиный, Слышу, как лепесток Опадает с жасмина, Как склонилась трава На поляне безбрежной, Как ложатся слова На листок белоснежный.

 

«Надо мной звезда блистала…»

Надо мной звезда блистала. Господи, я так устала Жить под крошечной звездой, Что с озёрною водой В игры тихие играет. Чей-то голос замирает. Остаюсь совсем одна У воды, где нету дна.

 

«Капля падает с листа…»

Капля падает с листа. Долго длится жизнь куста. Вот на ветку села птица... Жизнь куста так долго длится. Он растёт в саду пустом, Тени бродят под кустом, Лепесток опавший мокнет. Погляжу, и сердце ёкнет.

 

«Что наша жизнь?..»

Что наша жизнь? Рассказ без точек. Он дышит – горестный комочек. Он шебаршит. Он жить горазд. Он поживёт ещё, Бог даст. Бог даст ему и то, и это, И всё, что надо для сюжета.

 

«И этот день кончается…»

И этот день кончается, А жить не получается. Но коль ещё помучиться, То, может, и получится.

 

«Снова вижу сад, дорогу…»

Снова вижу сад, дорогу, Дом и сад, и, слава Богу, Всё на месте, всё при мне. Как живу я? Понемногу. Вечерами свет в окне. Свет в окошке вечерами, Мотылёк сидит на раме, И на лампе – мотылёк... Я поплакалась бы маме, Только путь туда далёк. Я бы маме нашептала, Что давно уж не летала Окрылённою душой, И что сил осталось мало, И про то, что мир большой Стал чужим и мне в нём худо... Я, наверное, зануда: Есть на свете дом и сад, Листья цвета изумруда Закрывают весь фасад.

 

«Прошу останься, не покинь…»

Прошу останься, не покинь,

Останься, призрачная синь, Сияй над рощей, надо мной, Над всей поверхностью земной. Ведь ты – грядущего залог, Сюжета нового пролог, Таишь ты новую зарю... А впрочем, что я говорю? Ты не покинешь. Это я Уйду в кромешные края.

 

«Между листьями свет…»

Между листьями свет, между ветками свет... Ничего, кроме света на свете и нет, Ничего, кроме белого, белого дня, Что начало берёт с заревого огня И уходит, кончаясь закатным огнём... Надо жить на земле лишь сегодняшним днём, Что огромен и нов, светоносен и чист, Где на ветке горит несгораемый лист.

 

«Уплываю, уплываю…»

Уплываю, уплываю, Покажусь и снова таю То в тумане, то в ночи... Ну хоть ты мне постучи, Дождик серенький, в окошко, Поболтай со мной немножко, Прошепчи: «Ты не одна, Вот заря уже видна, И плывёшь ты ей навстречу». Коли спросишь, я отвечу. Кабы знал ты, что спросить, Поспешая оросить Эту землю, эту крышу, Монотонный стук твой слышу И плыву невесть куда Сквозь туманные года.

 

«Вроде песенка про зори…»

Вроде песенка про зори, А звучит она в миноре, А звучит на грустный лад, Будто песня про закат. В ней живут такие звуки, Будто петь нельзя без муки, Будто даже и заря Ранит душу, свет даря.

 

«И всё же, если изловчиться…»

И всё же, если изловчиться, Дурное с нами не случится. Коль встанешь там, а лучше тут, Увидишь, как они цветут — Непрочные цветы жасмина... А жизнь податлива, как глина, Что хочешь из неё лепи, А то, что вылепил, люби, И не видать тебе дурного... Не удалось? Попробуй снова.

 

«Птица лёгкого пера…»

Птица лёгкого пера За окном моим летает. День текущий догорает, Превращаясь во вчера, Превращаясь в «было, был И уже не повторится...». За окном летает птица С тихим взмахом лёгких крыл.

 

«Ну вот. Ты дожил до седин…»

Ну вот. Ты дожил до седин, А всё до счастья шаг один. Один-единственный шажок... На небе солнечный кружок. Под ним живёшь который год. Мир полон тягот и невзгод. Горят осенние огни. Устал? И всё-таки шагни.

 

«Когда вечерело…»

Когда вечерело, когда вечерело, И лампочка под абажуром горела, И ручка по белой бумаге бежала, И тень на листе моём белом лежала, Пришла тишина, тишина наступила И разом квартиру мою затопила, И ручка бежать по листу перестала, И я поняла, что смертельно устала.

 

«А посреди земного ада…»

А посреди земного ада Звучала звонкая рулада, Пылали маки в том аду, Цвела кувшинка на пруду. Кувшинка на пруду белела, А сердце всё равно болело, Господь о помощи просил, И жить едва хватало сил.

 

«Августовский день нарядный…»

Августовский день нарядный, Ненаглядный, ненаглядный, Ты помедленней теки. Наша жизнь есть факт отрадный. Луч касается щеки Аккуратно, осторожно. Нынче жить совсем не сложно. Сверху синь, внизу трава. Всё говорено, и можно Больше не искать слова.

 

«Читай в незримом букваре…»

Читай в незримом букваре, Как облака плывут горе, Плывут небесные овечки, — Шепчи простейшие словечки. Читай, губами шевеля, Но только медленно: «Земля, Осенней паутины нитка...» Уже которая попытка Всю эту азбуку прочесть. Читай сначала. Время есть Пока. А если даже нету, Читай, присев поближе к свету.

 

«Всё пройдёт, пройдёт, ей-богу…»

Всё пройдёт, пройдёт, ей-богу, Потихоньку, понемногу. Я пройду, и ты, и он — Всё пройдёт: и явь и сон. И не надо трепыхаться, От обиды задыхаться. Жизнь, конечно же, не мёд, Но она пройдёт, пройдёт.

 

«Эта горестная нота…»

Эта горестная нота... Время краткого полёта Ниоткуда никуда. Сад осенний шепчет что-то, Бормочу в ответ: «О, да...», Хоть его невнятны речи. Поживём. Ещё не вечер. Полетаем, поживём. Ярко вспыхивают свечи... Слава Богу, мы вдвоём. Слава Богу, время длится, Нам один и тот же снится Золотой летучий сон... В старом доме сладко спится Под шуршанье жёлтых крон.

 

«Я уже плохой ходок…»

Я уже плохой ходок. Утки, озеро, ледок, Небосвод пустой и серый, Старый лаз забит фанерой. И не деться никуда. Осень, стылая вода. Шагом медленным, усталым Прохожу по листьям палым.

 

«Поведай, что же ты открыл…»

Поведай, что же ты открыл Под вечный шум небесных крыл. Открыл, что жизнь не мёд, не млеко И золотого нету века. Открыл, что с каждым днём больней И жить, и расставаться с ней — С неповторимой жизнью этой, И с бедной сумрачной планетой.

 

«А я, как глухая тетеря…»

А я, как глухая тетеря, Токую: «Потеря, потеря», — Тоскуя с зари до заката, Токую: «Утрата, утрата...» А жизнь мне другое пророчит И щёку легонько щекочет Лучом, что и нежен, и ярок, И шепчет: «Подарок, подарок».

 

«Ничего с тобой не будет…»

Ничего с тобой не будет: Помелькаешь – пропадёшь. Этот мир тебя забудет, А другого не найдёшь. Впрочем, всё это догадки. Может, будет всё не так... Гаснет день январский краткий, Дальше темень, дальше мрак. Дальше, дальше, что там дальше? Говорят, что тишина... Белый снег идёт тишайший, Снега белая стена. Тишиной всё завершится... Длится хлопьев снежный бал... Так легко всего лишиться, Чем едва ли обладал.

 

«Жизнь меня морочила…»

Жизнь меня морочила, жизнь меня манила, Окунала перышко в синие чернила И писала набело, вовсе без запинки, Все свои послания строго по старинке, Чтобы я читала их, шевеля губами, Как когда-то азбуку я читала маме... Неостановимое перышко скрипело, И синица вешняя за окошком пела.

 

«А день, ничем не омрачённый…»

А день, ничем не омрачённый, Обласканный и золочёный, — Он жив и светится пока. Дорога, облако, река. И все в нём могут разместиться: Здесь мы с тобой, а выше птица, А ниже множество теней — Та покороче, та длинней.

 

«И всё, что за день жизнь накопит…»

И всё, что за день жизнь накопит, Она в ночи глубокой топит, В ночи глубокой, как в пруду. И что же завтра я найду? Я день найду лучистый, новый, Просторный, ко всему готовый.

 

Книга вторая

А мир творится и творится...

2006  

 

«Дитя лежит в своей коляске…»

Дитя лежит в своей коляске. Ему не вырасти без ласки, Без млечной тоненькой струи. О Господи, дела твои. Тугое новенькое тельце Младенца, странника, пришельца, Который смотрит в облака, На землю не ступив пока.

 

«Придумали себе рубеж…»

Придумали себе рубеж. А хорошо б остаться меж Минувшим годом и грядущим И жить во времени текущем, Где этот свет и этот мрак Не обозначены никак, Где нет ни имени, ни даты. И если крикнут мне: «Куда ты?», — Скажу: «Спешу я к той заре, Которой нет в календаре».

 

«Нельзя так мчаться и мелькать…»

Нельзя так мчаться и мелькать. Зачем вы так летали, Года мои? Хочу вникать В подробности, в детали. Хочу, чтоб миг, крылом шурша, Присел на подоконник. Хочу всё утро, не спеша, Читать старинный сонник. Хочу, чтоб белый, белый день Стоял – не шелохнулся, И чтобы всяк, ушедший в тень, Когда-нибудь вернулся.

 

«Франциск с овечкой говорит…» 

Франциск с овечкой говорит, Молитву тихую творит. Он дышит воздухом прозрачным И говорит с цветком невзрачным, Шепча: «Господь тебя храни». Текут его земные дни, Молитва длится, длится, длится, И горлинка на грудь садится.

 

«А мир творится и творится…»

А мир творится и творится, И день, готовый испариться, Добавил ветра и огня. И вот уж залетела птица В пределы будущего дня. И не кончается творенье, Как не кончается паренье Полётом одержимых птиц, И что ни утро – озаренье Подъятых к небу светлых лиц.

 

«”День добрый”, – шепчу я…» 

«День добрый, – шепчу я. – День добрый», – шепчу И жмусь к твоему, мой любимый, плечу. День добрый. Он милостив. Он пощадит. Он столько счастливых мгновений родит. Он нас приласкает весенним лучом, И мы не попросим его ни о чём.

 

«А художник сказал, что тоска остаётся…»

А художник сказал, что тоска остаётся. От неё не спастись. Без неё не поётся. Без неё на холсте осыпаются краски. Вот подсолнух пылает в неистовой пляске. Кисть танцует, дика. Живописец тоскует И от острой тоски задохнуться рискует.

 

«На облако белое, как молоко…»

На облако белое, как молоко, Прищурясь взгляну и вздохну глубоко. Так пахнет апрелем, и льдистой водой, И призрачным счастьем, и близкой бедой. Живу, заклиная: «О, если бы мог, О, если бы мог Ты», – и в горле комок.

 

«До того как в землю ляжем…» 

До того как в землю ляжем, Полюбуемся пейзажем. Ранний снег лежит на ветке, На которой листья редки. Ствол поваленный чернеет. День кончается. Темнеет. Только ягоды рябины Пламенеют, как рубины.

 

«Живу, тоску превозмогая…»

Живу, тоску превозмогая... Качнулась веточка нагая На старом дереве сухом... Тоска считается грехом. Я во грехе уже полвека Живу, и облачное млеко Над головой моей течёт, И золотой июньский мёд Стекает по губам и мимо. И всё-таки я здесь любима, И давний грех мой мне прощён, И день лучами позлащен.

 

«Что делать с этим белым днём…»

Что делать с этим белым днём, С его лучами и тенями, С его небесными краями, Как позаботиться о нём, Чтоб не расстроился, не сник, Уйдя ни с чем во тьму и морок, Чтоб знал, что и любим, и дорог Его меняющийся лик?

 

«С чем проснулась?..»

С чем проснулась? С печалью, с печалью. День манил ослепительной далью, Той, которой для смертного нет, И слепил этот божеский свет, Свет несбыточный, свет небывалый, Переменчивый, розовый, алый, Золотые на синем мазки — Цвет тревоги моей и тоски.

 

«А соловей, влетевший в сад…»

А соловей, влетевший в сад, Поёт так дивно. Гляди вперёд. Глядеть назад Бесперспективно. Белым-бело. И темноты Почти что нету. Придёт зима, и будешь ты Скучать по лету. Ну а сегодня рай земной, И завтра тоже. Сирень стоит живой стеной. Её тревожа, Несильный дождик шелестит, Листвой играя. И никогда не улетит Душа из рая.

 

«Время кончилось…»

Время кончилось. Вечность осталась. Небо с грешной землёй не рассталось. То росу посылает, то луч, Что пробиться сумел из-за туч. Время кончилось. Времени нету. Помнят ангелы истину эту, В белых крыльях неся в небеса Душу лёгкую, точно роса.

 

«Ты ещё жив? Чудеса, чудеса…»

Ты ещё жив? Чудеса, чудеса. Значит, тебя берегут небеса. Значит, ты нужен кому-то и где-то. Вот тебе, милый, ещё одно лето В нитях то солнечных, то дождевых. Вот тебе место средь тварей живых — Крупных и мелких, поющих, жужжащих, Льнущих к руке и под ветром дрожащих.

 

«Птичье горлышко неутомимое…»

Птичье горлышко неутомимое. Начинается время любимое. Растянуть бы его, растянуть, В шелковистой траве утонуть, В сарафане со спущенным плечиком Прикорнув меж жуком и кузнечиком.

 

«Все эти бабочки отважные…»

Все эти бабочки отважные, И лепестки, и листья влажные, Земли преображая лик, Живут, рискуя каждый миг. Они живут, летают, дышат, Как будто небо – это крыша, И каждый, кто под ней рождён, От всех напастей ограждён.

 

«Не о любви они поют…»

Не о любви они поют, не о любви. Поют о скучном и житейском соловьи. У них по горлышко забот и срочных дел, И лишь о них певец пернатый нынче пел. Он пел и пел, а я стояла, сжав виски И замирая от восторга и тоски.

 

«Здесь расстаются навсегда…»

Здесь расстаются навсегда. Отсюда навсегда уходят И даже тень свою уводят. Темна стигийская вода. А речка здешняя блестит, И здешний день до ночи светел. ...И чей уход Господь наметил? О ком душа Его грустит?

 

«Всё ненадёжно так и шатко…»

Всё ненадёжно так и шатко, Но погляди: цветёт звездчатка — Наивных десять лепестков. Бездонна высь и чёрен ров. На Божий мир бесстрашно глядя, Она цветёт цветенья ради, Доверившись лугам, лесам, Головку тянет к небесам.

 

«Уже и не больно…»

Уже и не больно. Легко и светло. Что цвесть собиралось, уже расцвело, Что в туче копилось, уже пролилось, Что сбыться хотело, как будто сбылось. И с лёгкой душою живу и дышу, И день этот долгий прожить не спешу.

 

«Я проснулась рано, в пять…»

Я проснулась рано, в пять. Поглядела – дождь опять. Дождик серенький, негромкий. Нахожусь на самой кромке Яви призрачной пока. Под щекой моя рука. По окошку дождь стекает. Это время истекает. Затуманилось стекло. Это время истекло.

 

«А день меня не узнаёт…»

А день меня не узнаёт. Звенит, меня в упор не видя. Но я, ей-богу, не в обиде. Спасибо, что дышать даёт. Я есть, и вроде нет меня. Церквушки золотится купол. С него скользнув, меня нащупал Горячий луч средь бела дня.

 

«И вчера я здесь была…» 

И вчера я здесь была, И тропа меня вела, Тень моя перемещалась. Я ходила и прощалась С мигом сладостным, земным, Ускользающим, как дым. От забвенья защищала, Долго помнить обещала.

 

«Я простыми, простыми словами…»

Я простыми, простыми словами Целый день говорю с деревами. С деревами, цветами, травой. Чтобы вышла беседа живой, Отвечайте, шуршите, скрипите, Не теряйте, пожалуйста, нити, Убедите в течение дня, Что не можете жить без меня.

 

«День умирал, благословляя…» 

День умирал, благословляя Нас дальше жить и умоляя Не забывать, чем был для нас День долгий, прежде чем погас. День умирал за лесом, полем, За старой крышей, крытой толем, Держась за мир лучом одним, Прося светло проститься с ним.

 

«Я покоя хочу…»

Я покоя хочу. Мне покой обещали. Мне поэт говорил – есть на свете покой. Нас так долго мурыжили, столько стращали, И зачем новый день мне – безумный такой? Он несёт лишь раздрай. Лишь раздрай и тревогу: Тот на воздух взлетел, этот сгинул в огне. «Как живёшь?» – говорят. Говорю: «Понемногу. Жду покоя и воли, обещанных мне».

 

«Сырой пейзаж…» 

Сырой пейзаж. Сырые краски, И солнца осторожны ласки, И свод небесный не просох, И ни этапов, ни эпох, А лишь преддверье и кануны. И тень робка, и краски юны, И мастер, что картиной жил, Ещё кистей не отложил.

 

«Ни налево не ходи…»

Ни налево не ходи, Ни направо и ни прямо. Крен опасный, морок, яма, Смертный ужас впереди. И судьба готовит плеть, Чтоб стегать кого придётся. И одно лишь остаётся — Приподняться и взлететь.

 

«Ах, земля, кольцо-колечко…»

Ах, земля, кольцо-колечко, Не калечь ты человечка, Пожалей, побереги, У него кругом враги: Наводнения, торнадо, Хвори разные. Не надо Гнать беднягу здесь и там. Он себя погубит сам.

 

«Мир наивен, как стишок…»

Мир наивен, как стишок Про жука и лопушок, Как «Весёлые картинки», Как мальчишечьи ботинки, Как рассказы в букваре, Как качели во дворе. Но едва шутить с ним станешь, Так ударит, что не встанешь.

 

«Как это всё перевести…» 

Как это всё перевести С молчанья на язык привычный? Как луг цветочный, земляничный Заставить в слове расцвести? Как море шелковистых трав Обычным словом обозначить? И как заставить даль маячить, Строку внезапно оборвав?

 

«Так осенью пахнет…»

Так осенью пахнет, и тучи так низко, И даль так туманна, и слёзы так близко. Кого мне окликнуть? Куда мне податься? О чём говорить, чтобы не разрыдаться?

 

«Кусочек синевы в окне…»

Кусочек синевы в окне. Кусочек вечности во мне. В моём саду кусочек рая. И всё это живёт, играя, Переливаясь и светясь, Друг с другом не теряя связь.

 

Читая мемуары Марка Талова

[1]

  

 

1

Наверно, хорошо скитаться, Случайной корочкой питаться, С друзьями пить аперитив, Когда ты молод и ретив, Когда, ночуя без копейки В парижском парке на скамейке, Бездомный, нищий, молодой, Ты спишь под яркою звездой.

 

2. Модильяни

Художник, пьяница, драчун, Ты гениален, беден, юн. Живёшь, буяня, дебоширя, И если что-то любишь в мире, То это краски и мольберт. Мир, как маршан, жестокосерд. Пойди, сложи свои полотна У райских врат, закрытых плотно, — Едва ли ты получишь мзду. И всё же верь в свою звезду. Едва отдашь ты душу Богу, Твоя звезда найдёт дорогу.

 

«Остаётся лишь самая малость…» 

Остаётся лишь самая малость: К близким душам и нежность, и жалость. Дни проходят в заботах о них — О любимых моих, дорогих. Пусть земля терпеливо их держит, Пусть им свет нетускнеющий брезжит. Пусть они до скончания дней Будут живы молитвой моей.

 

«А взглянув, я обомлела…»

А взглянув, я обомлела. Слева небо так алело, Слева так горел закат, Что сияли луг и сад, Даже жизнь моя сияла. Поражённая стояла, Глядя – козырьком ладонь — На бушующий огонь.

 

«Вы меня слышите там, вдалеке?..»

Вы меня слышите там, вдалеке? Видите, к вам я иду налегке. Видите, к вам я всё ближе и ближе. Пёс мой покойный мне руки оближет. Он не навеки – земной этот кров. Встретимся с вами без слёз и без слов. Все мы, с земного сошедшие круга, Просто затихнем в объятьях друг друга.

 

«Хоть всё погаси…»

Хоть всё погаси, что-то вспыхнет, ей-богу. И лист золотой упадёт на дорогу, И что-то вдали будет брезжить и мреть, Заставит идти и не даст умереть. Хоть всё погаси, будет тьма выносима, Поскольку живая душа негасима.

 

«Жизнь идёт, и ты не вечен…»

Жизнь идёт, и ты не вечен. И утешить вроде нечем. Да и надо ль утешать — Чувства острого лишать, Что на свете всё предельно, Потому что жизнь смертельна.

 

«А я всё жду подарка…»

А я всё жду подарка, Всё вешаю чулок. Ничтожнее огарка Остатней жизни срок. И это ль не умора — До самой сей поры Надеяться, что скоро Появятся дары.

 

«И чтобы пенье не кончалось…» 

И чтобы пенье не кончалось, Чтоб петь всё время получалось, Чтоб звук, однажды замерев, Рождался вновь. Чтоб был напев Неповторимым и текучим. Наверно, ты вот этим мучим. Любая пауза страшит. А вдруг Господь тебя лишит (Бывает и такая кара) Столь незаслуженного дара.

 

«Иду всё дальше…»

Иду всё дальше. А левей Садится солнце. А с ветвей Слетают листья – жёлтый, красный. А впереди исход неясный. Неясный разве? Вот и пруд. И листья, что покорно мрут, Бесшумно на воду ложатся, Мешая небу отражаться.

 

«И несмотря на все потери…»

И несмотря на все потери, Живу я, обещаньям веря. И лес, который обнищал, Мне море света обещал. И день, который гас так скоро, Мне обещал златые горы. На счастье или на беду Я всё обещанного жду И всё протягиваю руки При каждом еле слышном звуке.

 

«Хватит тебе голосить…»

Хватит тебе голосить, голосить И о несбыточном чём-то просить. Ты здесь не первый, не тысячный даже. Все загибались от тяжкой поклажи, И никогда никого не спасли. Все до конца свою ношу несли. Сердце болело, колени дрожали, Но нагружали живых, нагружали.

 

«Я иду, увязая в осенней грязи…» 

Я иду, увязая в осенней грязи. Порази меня, жизнь, новизной порази. Порази чем-нибудь до сих пор небывалым. Я иду по путям твоим шагом усталым. Что поделать со мной? Я сама не нова. Не нова, как пожухлая эта трава, Как летящий мне под ноги листик дубовый, То ли мёртвый уже, то ли к смерти готовый.

 

«Ты наклонись, а я шепну…»

Ты наклонись, а я шепну, Не нарушая тишину. Так хорошо с тобой, мой милый. Вот снег летает легкокрылый. Он – видишь? – тает на лету. Люблю вселенскую тщету И выжить жалкие попытки, Терпя потери и убытки. Вот тает снег под фонарём. И мы когда-нибудь умрём. Умрём в счастливом заблужденье, Что смерть – души освобожденье.

 

«А если прокрутить назад…»

А если прокрутить назад Всю эту плёнку – будет сад, В котором вишни дозревают, И гнёзда ласточки свивают, И яблони до самых крыш, И спит в коляске наш малыш, И я в купальнике открытом Тружусь, склонившись над корытом, И пена мыльная густа, А ты малину ешь с куста, И мы ещё почти в начале Дороги нашей. И печали Светлы, как говорил поэт. Куда ни глянь, повсюду свет, И я живу, себя не муча Сознанием, что жизнь летуча.

 

«Рождённого под небесами…»

Рождённого под небесами Снабди земными адресами. Пусть он не будет одинок. Ты стольким, Господи, помог. Пусть он в объятьях спит ночами, Пусть упивается речами Нежнейшими. Пусть будет он Доверчивым, как детский сон, Пока Ты не поставишь точку, Заставив гибнуть в одиночку.

 

«Всё было…»

Всё было – и кровь, и расстрельные списки, Баланда тюремная в погнутой миске, И пытки, и дым смертоносных печей, Но снова ты млеешь от нежных речей,  Земное дитя, неразумное чадо. И снова ты солнышку вешнему радо, И снова ты греешься в вешних лучах И бродишь в лесу при осенних свечах.

 

«Любить душой неутолённой…»

Любить душой неутолённой Край неба, вечно удалённый. Край неба – алые мазки — Любить до боли, до тоски. Любить любовью безнадёжной Небесный край. Его тревожный Меняющий оттенки цвет, Сходящий медленно на нет.

 

«Тихо живу…»

Тихо живу. Никуда не спешу И над тобой, мой родной, не дышу. Только бы всё это длилось и длилось. Целую жизнь бы об этом молилась. Рядом с тобой мне светло и тепло. Только бы время неспешно текло. Только бы слышать, как ходишь и дышишь. Только бы знать, что и ты меня слышишь.

 

«Он умер вечером, а днём…»

Он умер вечером, а днём Писал с натуры анемоны: Цветы, и стебли, и бутоны, И вазу, что горит огнём, Такого красного стекла, Что даже глазу было больно. И жизнь текла легко и вольно И незаметно истекла.

 

«Жизнь оказалась быстротечной…»

Жизнь оказалась быстротечной, А ты достоин жизни вечной, Как появившийся на свет Тобой написанный букет, Роскошный, на небесном фоне, Букет гортензий и бегоний, Букет, что радует сердца, Не помня своего творца.

 

«То серое, то голубое…»

То серое, то голубое... А я согласна на любое. Лишь было бы над головой Большое небо в час любой, Которое сегодня плачет Слезами пресными. И значит, Я нынче буду вся в слезах, Скопившихся на небесах.

 

«А сегодня во сне я летала…»

А сегодня во сне я летала. И когда за окошком светало Я видала воздушные сны. О, как рамки земные тесны. День ненастный встречает сурово. Просыпаюсь и шаркаю снова, Грязь осеннюю грустно меся И обвисшие крылья неся.

 

«Я с миром в переписке состою…»

Я с миром в переписке состою. Ей-богу, ничего не утаю. Он то чужой мне, то родной и близкий. Я с миром в постоянной переписке И отвечать ему не устаю. То перышком, то веткой, то звездой Мне, женщине давно не молодой, Он почему-то пишет регулярно. Ему я отвечаю рифмой парной. Его молчанье стало бы бедой. Он пишет на земле и на весу. Я всё, что им начертано, спасу. Я разберу каракули любые. Очки надену на глаза слепые, Письмо поближе к свету поднесу.

 

«А птичка так близко летает…»

А птичка так близко летает. На пищу надежду питает. А мы – дураки дураками — Явились с пустыми руками. Ни зёрен у нас, ни краюшки. Мы сами, подобно пичужке, Блуждаем с утра и до ночи, До зёрнышек сладких охочи.

 

«Играет старик в переходе…»

Играет старик в переходе На старенькой флейте своей. О том, чего нету в природе, Осипший поёт соловей. О счастье, которого нету, Покое, что вечно в цене, Играет старик за монету, Прижавшись к холодной стене. Поёт его флейта о чуде. Слезятся глаза старика, А мимо торопятся люди — Глухая людская река.

 

«Старушка ходит не спеша…»

Старушка ходит не спеша. Бог весть в чём держится душа. Вот постояла у кормушки И, положив кусочек сушки В кормушку, дальше побрела. Коль спросишь, как её дела, Она ответит: «Понемногу. Живу, гуляю, слава Богу». Её жильё – казённый дом. Чем бедный человек ведом? Чем жив он – престарелый, хворый? Готовится ли к смерти скорой Или не думает о ней? Среди рябиновых огней Старушка ходит, напевая, Как мало кто из нас живая.

 

«Так страшно на этой покатой земле…»

Так страшно на этой покатой земле. И было то жарко, то холодно мне, Когда я по склону скользила, И рушилось всё, и сквозило, И гнулось, меня не желая держать. Спасибо, успел ты рукой своей сжать До боли мне руку в запястье, Даруя мгновенное счастье.

 

«И в нынешнем, как в прошлом, веке…»

И в нынешнем, как в прошлом, веке Нет жизни без твоей опеки. Так горяча твоя рука, И так беспомощна строка, В которой я сказать пытаюсь, Как вопреки всему питаюсь Надеждой, что с тобой вдвоём В один и тот же день умрём.

 

«Так летим – обмирает душа…»

Так летим – обмирает душа. А по мне бы – с ленцой, не спеша, В середине текущей недели Просто так, без особенной цели, Книгу толстую с полки достать, С тихим шелестом перелистать И прочесть: «В доме лампа горела. Дождь по крыше стучал. Вечерело».

 

«А утром, когда я открыла глаза…»

А утром, когда я открыла глаза, Текла по стеклу дождевая слеза. Ночь кончилась. День начинается снова. Что делать? Я к жизни совсем не готова. Совсем не готова смешаться с толпой. Просить свою пайку у жизни скупой. Куда-то спешить, говорить, улыбаться, На чём-то настаивать и колебаться. Глаза закрываю и время тяну. О Господи Боже, продли тишину, Продли этот миг, заревой и дремотный, И дождь, шелестящий за шторой неплотной.

 

«Нет на свете ничего…»

Нет на свете ничего Моего и твоего. Только птица в пышной кроне. Только лучик на ладони. Только ветер в волосах. Только Бог на небесах.

 

«Жить в краю этом хмуром…» 

Жить в краю этом хмуром, в Евразии сумрачной трудно. Всё же есть здесь и радости. И у меня их немало. Например, здесь рябина пылала по осени чудно. Например, я тебя, мой родной, по утру обнимала. Сыновей напоила я чаем со сдобным печеньем. А когда уходили, махала им вслед из окошка. Нынче день отличался каким-то особым свеченьем. Разве есть на земле неприметная мелкая сошка? Что ни особь, то чудо и дар, и судьба, и явленье. Разве может такое простой домовиной кончаться? После жизни земной обязательно ждёт нас продленье, Да и здесь на земле неземное способно случаться.

 

Книга третья

Поющий кустарник

2007—2008  

 

«При жизни разве умирают?..»

При жизни разве умирают? При жизни моются, стирают, Целуются, растят детей, Едят. Да мало ли затей? При жизни разве умирают? Младенцем в кубики играют, Юнцом несут прекрасный бред. Покуда живы смерти нет.

 

«Девочка с высоким лбом…» 

Девочка с высоким лбом В чём-то сером, голубом На картине старой очень. Кто сказал, что мир непрочен, Если смотрит до сих пор Девочка на нас в упор Взглядом светлым, безмятежным В платье, льющемся и нежном, Приглашая: «Не спеши. Поживи со мной в тиши. Отдохни со мною рядом Под моим недвижным взглядом».

 

«Я люблю эти долгие проводы дня…»

Я люблю эти долгие проводы дня, Что меняет цвета, покидая меня. Я его провожать начинаю с зари. «Что-нибудь мне на память, – прошу, – подари». Он мне дарит тепло в середине зимы, И на лужах узор ледяной бахромы, И оттаявший пруд с небесами в пруду, И подарок, который я после найду.

 

«Хоть верится слабо в счастливый конец…»

Хоть верится слабо в счастливый конец, Но каждый в душе – желторотый птенец И ждёт не войны, не болезни, не шторма, А чьей-то опеки и сладкого корма. И даже поживший, усталый, седой, Он верит, что он под счастливой звездой Родился, и дальше – не смертные муки, А чьи-то большие и тёплые руки.

 

«– Ещё далеко ли?..»

–  Ещё далеко ли? –  Докуда? Докуда? –  До звёздного часа, до счастья, до чуда, До лучших времён, до не знаю чего, До отдыха чаемого моего? –  Всё будет. Всё как-то должно разрешиться. Осталось немногое – жизни лишиться.

 

«Мы с тобой приземлились…»

Мы с тобой приземлились, сложивши крыла. День был белым, и ночь тоже белой была Из-за снега, что свой совершал перелёт Все глухие ночные часы напролёт. Мы глядели на снег, что летал и летал И земные прорехи бесшумно латал, И, присев на земное блескучее дно, Из двух тел превратились мы в тело одно.

 

«Всё белое – и верх, и низ…»

Всё белое – и верх, и низ. Вопрос мой в воздухе повис. Ответом только снег скрипучий. Я повторю на всякий случай. А впрочем, надо ль повторять? Не лучше ль с радостью нырять, Нырять с головкой в море света, И от Творца не ждать ответа, И жить, не зная, почему Понадобились мы ему.

 

«Так рано глаза начинают слипаться…»

Так рано глаза начинают слипаться. А утром мне так тяжело просыпаться. Так рамки земные для жизни тесны. Зато так воздушны и сладостны сны. И я в этих снах молода, легконога, И всё мне подвластно – любая дорога, Все близкие живы и рядом они. Будь милостив, ангел, и сон мой храни. Позволь со мной рядом побыть моей маме, Такой молодой с золотыми кудрями.

 

«Тебя помилуют, не бойся…»

Тебя помилуют, не бойся. Ложись и с головой укройся. Ложись и спи лицом к стене. Ночной покой всегда в цене. Дыши всю ночь легко и ровно. Да будут те, с кем связан кровно, Хранимы ангелом самим. Да будет ангел сам храним.

 

«Осыпается небо родное…»

Осыпается небо родное. Серебрится пространство земное. Прямо с неба летит серебро. Поживём, коли дали добро. Поживём, коль пожить разрешили. Мы сегодня так счастливо жили, С небесами столь хрупкую связь Сохраняли, весь день серебрясь.

 

«Так надо, чтоб легко дышалось…»

Так надо, чтоб легко дышалось, Но почему-то сердце сжалось, И улыбаться нету сил, И если бы Господь спросил Что ранит, что дышать мешает, Желанной лёгкости лишает, Терзает душу, застит свет, Я разрыдалась бы в ответ.

 

«Таянье. Таянье…»

Таянье. Таянье. Всюду вода. Не расставаться бы нам никогда. Господи, и на путях своих талых Не разлучи нас – детей Твоих малых. Не разведи нас и не разлучи. Нынче Твои ослепили лучи. В мартовских водах Твоих утопая, Рядом с любимым иду, как слепая.

 

«Воздух прозрачный…»

Воздух прозрачный, хрустальные трели. В марте легли, а проснулись в апреле. Травы пугливы, и дымчаты дали. Мы здесь когда-то уже побывали, Что-то шептали о листьях узорных И о надеждах своих иллюзорных.

 

«А далее, далее – с красной строки…»

А далее, далее – с красной строки, С дыхания свежего, с лёгкой руки, С рассветного блика, с дрожащей росинки, С замысленной, но не рождённой картинки, Со звука, что только что был тишиной, И с линии рвущейся, волосяной.

 

«И маленьких нас небеса окружали…»

И маленьких нас небеса окружали. И было нам страшно, и губы дрожали, Когда небесам задавали вопрос О том, что нам день народившийся нёс. И губы дрожали, под ложечкой ныло, А солнце в глаза нам безжалостно било, И небо, которое было везде, Качалось в текучей и талой воде.

 

«Века самое начало…»

Века самое начало. Мать ребёнка укачала. Века нового дитя, Белым личиком светя, Спит, во сне своём летая. А над ним синичек стая. Он увидеть сможет их, Возвратясь из снов своих.

 

«Мне больно…»

Мне больно. Значит, я жива, И всё царапает – слова, Молчанье, смех, поступки, взгляды, Погоды здешней перепады. Всё задевает. Больно мне В закатном догорать огне. Над головой листва и птица, И больше нечем защититься.

 

«Позволь дышать…»

Позволь дышать. Позволь глубоко Дышать до гибельного срока. Позволь Твоей листвой шуршать И видеть небо и дышать. Позволь, как позволял доселе Бродить без умысла и цели По тропам. И Тебя в тиши Просить об этом разреши.

 

«Я под утро сплю так чутко…» 

Я под утро сплю так чутко. Тихо дышит жизнь-малютка. Дышит, крылышки сложив. Я жива. Ты тоже жив. И смешались наши вздохи. Нет ни века, ни эпохи. Лишь в рассветном серебре Двое спящих на заре.

 

«Не лечу, не загораюсь…»

Не лечу, не загораюсь, Из последних сил стараюсь Жить, дышать, передвигаться, Поутру за дело браться. День воркует и щебечет, Но души моей не лечит. И до самого заката Улыбаюсь виновато.

 

«А сирень – это очень давно…»

А сирень – это очень давно. Это май, и Полянка, и мама. Это ветки, что лезут упрямо В приоткрытое наше окно. А сирень – это вечность назад. Это грозди, султаны, соцветья, Это в горестном прошлом столетье Дом снесённый и срубленный сад.

 

«Так хорошо не делать ничего…»

Так хорошо не делать ничего, Глядеть, как ветер ветками играет, Как день живёт, а значит, умирает, И молчаливо провожать его. Сирень увяла, но ещё цветёт Ещё цветёт шиповник белый, алый, Так хорошо быть мира частью малой, К которой луч ласкается и льнёт.

 

«А живём мы всегда накануне…»

А живём мы всегда накануне. Накануне каникул в июне, Часа звёздного, чёрного дня, Золотого сухого огня. Накануне разлуки и встречи. Обними меня крепче за плечи. Мне не жить без тепла твоего Накануне не знаю чего.

 

«Начало лета…»

Начало лета. День седьмой. Всё надо делать мне самой: Болеть душой за тех, кто дорог, В июньский полдень помнить морок, В подушку плакать по ночам И подставлять лицо лучам, Намаявшись на этой тверди, Просить Творца о милосердье.

 

«Глаз отдыхает на зелёном…»

Глаз отдыхает на зелёном И на небесно-голубом. Не прошибая стену лбом, Брожу под ясенем и клёном. Живу лишь тем, что Бог послал И что само плывёт мне в руки, И ухо мне ласкают звуки, Без коих мир бы диким стал. И сроки больше не висят, День не идёт – стоит на месте, И если долетают вести — То те, что птицы огласят.

 

«День ангела, нежной заботы…»

День ангела, нежной заботы. Не бойся, доверься, ну что ты. Его безмятежно чело, Его белоснежно крыло, Как облако или как млеко. Забота, защита, опека. И слышит он каждый твой шаг И вздох твой. О, если бы так!

 

«Я здесь тоже обитаю…»

Я здесь тоже обитаю, Но хожу, а не летаю. А летают те и те, Отдыхая на кусте, Лепестках, тычинках, травах. Я люблю читать о нравах Всех имеющих крыла. Может, раньше я была Кем-то лёгким и крылатым, Светом солнечным объятым, Кто умеет жить вдали От неласковой земли.

 

«Я так долго ждала…»

Я так долго ждала и ещё подожду. А тем более в тихом тенистом саду. День, подаренный мне, не кончайся, теки, А что сердце болит – это так, пустяки. И чего я с рождения жду, не пойму. Всё равно не задеть голубую кайму. Всё равно до неё, что всегда вдалеке, Не дойти, даже если идти налегке.

 

«Поманили снова дали…»

Поманили снова дали, Снова листья нашептали, И опять я верю им, Что любой из нас храним И любим на этом свете. Верю в то, что все мы дети, И, пока хлопочем тут, Где-то там нас очень ждут.

 

«И в этом, как и в том, году…»

И в этом, как и в том, году Мой тихий дом стоит в саду, И никого на свете, кроме Меня и близких в этом доме. И половицы в нём скрипят, И по ночам в нём сладко спят. Пусть дышит дом, что в гуще сада Стоит. И большего не надо.

 

«Мне так лень по утрам начинать всё сначала…»

Мне так лень по утрам начинать всё сначала. Я бы дальше спала, я бы дальше молчала, Я бы дальше смотрела воздушные сны. До чего же мне рамки земные тесны. До чего же грустны мои поздние годы. Слава Богу, я нынче на лоне природы, Где и тени легки, и рябина красна, И является явь продолжением сна.

 

«Наверно, надо торопиться…»

Наверно, надо торопиться, Поскольку золота крупица Уже блестит на деревах. Пока июль в своих правах, Спешу без памяти влюбиться В его сиянье, и в грозу, И в бабочку, и в стрекозу — Во всё, во что влюбиться можно. Листа касаюсь осторожно, Чтобы не сбить с него слезу.

 

«В тенистом саду моём вишня поспела…»

В тенистом саду моём вишня поспела... Я все свои песни сложила и спела. Живу одинока, печальна, пуста. Ем с дерева вишню, малину с куста. Ты скажешь, конечно, что всё это было: И вишня алела, и лето царило, И песня, лишившись живого огня, Не раз и не два покидала меня.

 

«Поющий кустарник, поющая птица…»

Поющий кустарник, поющая птица. День медленно гаснет. Куда торопиться? Поющий кустарник жасмина, сирени. Сижу, обхвативши руками колени И в памяти дни своей жизни листая. На пышном кустарнике – певчая стая. И песня звонка, а когда затихает, Становится слышно, как ангел вздыхает.

 

«Я живу у полустанка…»

Я живу у полустанка. Жизнь короткая, как танка, Протекает рядом с ним. Мы под стук колёсный спим, Стук колёс, гудок надсадный. Краткость жизни – факт досадный. Потому стараюсь, длю Всё, что в жизни я люблю. Например, беседы эти, Чтобы ты и я, и дети.

 

«Что делают с нами?..»

Что делают с нами? Сживают со света. Давно ли? С рождения, с осени, с лета. И как? Удаётся? Конечно, всегда. Зачем же, скажи, мы приходим сюда? Приходим сюда, потому что мы званы Сменить получивших смертельные раны.

 

«Не рубеж за рубежом…»

Не рубеж за рубежом, А мираж за миражом, Призрак, видимость, виденье. Что такое – наше бденье? Луч, который помелькал. Всё, чего ты так алкал, Помаячив, испарилось. Ты смирился? Я смирилась.

 

«Как здесь жить…»

Как здесь жить, если всё на фуфу. Не успеешь закончить строфу, Как всё сдвинется, стронется, рухнет, Стёкла вылетят, лампа потухнет, Дверь входная сорвётся с петель. Ты какую преследуешь цель? Я, к примеру, без всяческой цели Просто радуюсь тихой неделе.

 

«Да мало ли чего хочу?..»

Да мало ли чего хочу? Хочу летать, а не лечу. Хочу весь год в лучах купаться, И с лёгким сердцем просыпаться, И не бояться за родных, И знать, что и в мирах иных, Тех, из которых нет известий, Мы будем счастливы и вместе.

 

«Если нет Тебя, Боже Ты мой…»

Если нет Тебя, Боже Ты мой, Значит надо справляться самой. Только как с этой жизнью справляться? В чьих ногах днём и ночью валяться? И кого со слезами просить Раньше времени свет не гасить, Ровно льющийся, тихий, небесный, Освещающий путь этот крестный?

 

«Малютка-кузнечик стрекочет…»

Малютка-кузнечик стрекочет. Чего-то он, видимо, хочет. Я тоже чего-то хочу: Стихи на бумаге строчу. И что нам с кузнечиком надо От этого тихого сада, От этих ажурных теней, От этих стремительных дней?

 

«Я всё здесь знаю назубок…»

Я всё здесь знаю назубок. Вот яблока подгнивший бок, А вот скрипучая калитка, А вот серебряная нитка Дождя, что с ночи моросит, Вон паутина, что висит Под самой крышей на терраске, Вон даль, меняющая краски. Я изучила всё, любя Мир, подаривший мне тебя.

 

«Дни и ночи, оставьте в покое…»

Дни и ночи, оставьте в покое. Разрешите – ладонь под щекою — Спать без просыпу, ровно дыша, Чтоб болеть перестала душа. Спать без просыпу, без сновидений И ни взлётов не знать, ни падений, Ни любви, заманившей сюда, От которой так больно всегда.

 

«А вечность – это море тьмы…»

А вечность – это море тьмы, Где нет ни лета, ни зимы, Ни вех, ни времени, ни даты. Куда ты, маленький, куда ты? Смотри, утонешь в темноте. А может, все слова не те. И вечность – это море света, В которое впадает Лета.

 

«Конец счастливый неизбежен…»

Конец счастливый неизбежен, И тот, кто рядом, тих и нежен, И дни, как ангелы, нежны, Заботой мы окружены. А время кончится земное Возьмут нас на небо седьмое.

 

«Когда в июне и в июле…»

Когда в июне и в июле В зелёном море утонули, Мы мягкого коснулись дна. Макушка даже не видна. Легко живётся. Сладко спится. Какое счастье утопиться, Забыть заботы и труды И грезить, в рот набрав воды.

 

«Пойми же, пойми же…»

«Пойми же, пойми же, – всё время твержу, — Я как на духу тебе всё расскажу, Открою тебе до конца свою душу. Ты только пойми меня, только послушай, Как узок и как ненадёжен просвет». «Пойми же, пойми меня», – слышу в ответ.

 

«Повернулась земля на незримой оси…» 

Повернулась земля на незримой оси. Тихий дождь моросит. Мороси, мороси. Мне с тобой веселей. Ты ведь мой собеседник Да, к тому ж, между мною и небом посредник.

 

«Подумать, как бедные люди живут…»

Подумать, как бедные люди живут, Какое мучение жизнью зовут, Как непостигаемы, невыносимы Их дни скоротечные, вёсны и зимы. Зачем в час творения создал Господь Ранимую душу, ранимую плоть, И мукой земной искажённые лица, И жаркую кровь, что готова пролиться?

 

«Ну что я могу?..»

Ну что я могу? Ничего не могу. Вот мне угрожают, а я ни гугу. Пугают недугами, небытием, А я на терраске пирожное ем, Беседую, ложечкой чайной звеня, Покуда со света сживают меня. «Тепло, – говорю, – день прозрачен и тих», — Как будто и нету угроз никаких.

 

«Надо что-то делать срочно…»

Надо что-то делать срочно, Потому что всё не прочно, Всё на грани, на краю, Где и я сейчас стою. Неужели нету средства Нас избавить от соседства С чёрной бездной, вечной тьмой И вернуть назад, домой?

 

«А знаешь ты, зачем я тут…»

А знаешь ты, зачем я тут, Зачем здесь лютики цветут, Зачем трава меня щекочет, Зачем кузнечик так стрекочет, Зачем шиповник заалел, Зачем так дождик звонко пел, Зачем в глаза мне солнце било? Затем, чтоб я тебя любила.

 

«Что Ты! С нами так нельзя…»

Что Ты! С нами так нельзя: Слишком путана стезя, Ночь глуха, бессрочны зимы. Знаешь, как мы уязвимы, Знаешь, как боимся тьмы, Знаешь, как ранимы мы, Как нежны они и хрупки — Наши бедные скорлупки.

 

«В любую минуту тебя окликаю…»

В любую минуту тебя окликаю, К тебе тороплюсь и к тебе приникаю. В любую минуту и в точке любой Живу, потому что я рядом с тобой. И знать не хочу, как бывает иначе, Как кто-то от горя заходится в плаче. Позволь же мне чёрную эту дыру Не видеть, а то я от страха умру.

 

«Я больше не буду…»

Я больше не буду. Я вам обещаю. Отныне я плакать себе запрещаю, И всякую радость слезами гасить, И речи печальные произносить В краю, где просвет и без этого редок. Позвольте, я только вздохну напоследок.

 

«Где-то там чернеет точка…»

Где-то там чернеет точка. А пока... пока отсрочка. Я живу и не спешу. Свежим воздухом дышу. Тихо радуюсь погоде, И живу, и даже вроде Верю, что в дали вон той Точка станет запятой.

 

«– Как дела? – меня спросили…»

– Как дела? – меня спросили. Говорю: – Траву скосили. Август яблок надарил. Сын варенья наварил. Ароматнее варенья Мир не знал со дня творенья.

 

«Пойдём помедленней, прошу…»

Пойдём помедленней, прошу. Я хлеб синичкам накрошу, Коснусь травы, лучом согретой. Куда спешить из жизни этой? Другая будет или нет? Так хорошо, что яркий свет Пробился сквозь густые ели, Которые слегка скрипели.

 

«Что нас ждёт?..»

Что нас ждёт? Нас ждёт корыто, То, которое разбито. Что ещё? Да ничего, Ничего, опричь него. Очевидно, тем, как жили, Ничего не заслужили. И у рыбки золотой Оказался нрав крутой.

 

«Какой там смертный час…» 

Какой там смертный час, и что такое нети? Как можно без меня прожить на белом свете? Без чаяний моих, без моего смятенья, Без горестей моих, и снов моих, и бденья? И будут ли сиять в лесу осеннем краски Без вздоха моего, и слов моих, и ласки?

 

«Ко мне относятся нестрого…»

Ко мне относятся нестрого: Дарован дом, дана дорога — Земное золотое дно, — Да мало ли что мне дано? И мне никто не угрожает, Меня заботой окружают, И нежный шёпот всё слышней, А мне чем дальше, тем страшней.

 

«Мученик ты, мученик…»

Мученик ты, мученик, бедное дитя, Жить не получается весело, шутя. Вечные усилия, вечные труды, Вечное предчувствие боли и беды. Неужели, мученик, это твой удел? Неужели этого сам Господь хотел?

 

«У нас билет на два лица…»

У нас билет на два лица. Мы будем вместе до конца И даже после будем вместе В каком-то непонятном месте. За самым краем бытия Мы будем вместе – ты и я.

 

«Ничего не поделаешь…»

Ничего не поделаешь. Надо прощаться, Потому что назад не дано возвращаться. Надо с летом прощаться, что скоро пройдёт, И с листом пожелтевшим, чей краток полёт, И с огнём заревым за рекой и за пашней, Со вчерашним тобой и с собою вчерашней.

 

«Землю снова осветили…»

Землю снова осветили И слегка позолотили. Осветив земное дно, Осветили заодно И меня. А я и рада. Только это мне и надо, Чтобы много дней и лет Появлялась я на свет.

 

«Жизнь моя, порази новизной…»

Жизнь моя, порази новизной. Стань воздушной, прозрачной, сквозной. Порази неожиданной лаской И доселе невиданной краской, Сотвори из другого ребра, Дай мне крылышки из серебра И, прошу, не давай мне смириться С тем, что я не дитя и не птица.

 

«И звучит моя музыка только в миноре…»

И звучит моя музыка только в миноре, Потому что печальны вечерние зори, Потому что их очень немного осталось, И тетрадь моя нотная перелисталась, И на чёрных линейках сплошные бемоли, И всё время сжимается сердце от боли, Но всегда продлеваю мгновенье заката Драгоценным спасительным знаком фермата.

 

«А другим какое дело…» 

А другим какое дело, Что измучен, наболело, Что подавлен, что устал, Что вторую ночь не спал. И другой чернее тучи. Жизнь его – провалы, кручи. Он и сам стонал в ночи. Так что лучше помолчи.

 

«А я бы ещё подышала…»

А я бы ещё подышала. Ведь я никому не мешала. Покорна была и тиха, Как тихая эта ольха. А я бы ещё побродила, В осенние дни угодила Туда, где бушует огонь, Где искры летят на ладонь.

 

(Ю. Норштейну)

 

1. «Да можно ли жизнь постигать на бегу?..»

Да можно ли жизнь постигать на бегу? Цветные фигурки на белом снегу. И надо замешкаться, остановиться, Чтоб видеть, как снега сверкает крупица На средневековом голландском холсте. Две тёмные птицы на снежном кусте, А солнечный луч осторожен и тонок. Поближе старик, а подальше ребёнок, И что-то творится на самом краю. Вглядись, будто жизнь постигаешь свою.

 

2. «Из всех картин люблю одно…»

Из всех картин люблю одно Не начатое полотно, Не сотворенное покуда, А лишь замысленное чудо. И не пейзаж, и не портрет, А лишь готовый вспыхнуть свет. Не штрих, не контур – озаренье, Душевный жар, канун творенья.

 

3. «Одно мгновение до счастья…»

Одно мгновение до счастья — Его руки, его запястья, Ладони той, что горяча. Как жил ты, дни свои влача? Одно мгновение до чуда. А позади такая груда Дней. А до счастья – вот оно — Всегда мгновение одно.

 

4. «Там девочка с быком играет…»

Там девочка с быком играет, И там никто не умирает. Там в люльке вечное дитя Смеётся, личиком светя. Там долгий день ещё не прожит, И время тронуть их не может И облетает стороной Всех населивших рай земной.

 

«Вроде столько затевалось…»

Вроде столько затевалось, И куда всё подевалось? Ничего я не хочу, Всё молчу, молчу, молчу В отдалении маячит Роща та, что тихо плачет. Слёзы светлые её — Утешение моё.

 

«А сердце для радости…»

А сердце для радости, честное слово. Не надо со мной обращаться сурово, А надо любить и тетёшкать меня. Так будем же счастливы с этого дня. Ведь сердце для радости, нежности, ласки. Давайте попробуем жить без опаски, Как будто бы есть кому нас опекать И нас успокаивать, нам потакать.

 

«Я идти не хочу, упираюсь…»

Я идти не хочу, упираюсь И за ствол уцепиться стараюсь. Не пойму я, зачем мне идти, Сокращая остаток пути. Хорошо бы и осень сырая Шла то мешкая, то замирая.

 

«Ты что-нибудь понял?..»

Ты что-нибудь понял? И я ничего. А может, мы просто немного того. И нету на самом-то деле Ни ясного смысла, ни цели. А может, и нечего здесь понимать, Пустыми вопросами всех донимать, А надо по кругу, по кругу Идти, помогая друг другу.

 

«Я не знаю, чему этот свет приписать…»

Я не знаю, чему этот свет приписать. Снежным хлопьям, способным вот так зависать, Или инею, или свеченью небес, Или вовсе не нужно всех этих словес: Не от снега, что падает, мир серебря, Не от неба лучистого. Свет – от тебя.

 

«Когда идёт счастливый снег…» 

Когда идёт счастливый снег, Останови привычный бег. Пусть белый снег тебя коснётся. Никто, конечно, не спасётся, Но станет всё-таки светлей И хоть немного веселей Жить в детском ожиданье чуда И даже уходить отсюда.

 

«Врача вызывали?..»

Врача вызывали? И зря вызывали. Врачи и лекарства помогут едва ли. Душа, говорите, всё время болит? Кто душу бессмертную вам удалит И новую вдунет, вмонтирует, вложит? Терпите такую. Никто не поможет. А впрочем, целительны и хороши Все средства, щадящие область души.

 

«К нам привыкли…»

К нам привыкли. Мы здесь примелькались И на имя своё откликались. Да и мы здесь привыкли давно. Как ни мучают нас, всё равно Уходить ни малейшей охоты. Так и будем до смертной икоты Эту грешную землю топтать И пустые надежды питать.

 

«Ненастный день…»

Ненастный день. Туман и сырость. И всё же это Божья милость, Что новый день – он тоже мой, И мне позволено самой Огромным днём распорядиться. Проснуться утром, как родиться, Как первый раз увидеть свет. Ценней подарка в мире нет.

 

«И ангел в жилище моём поселился…»

И ангел в жилище моём поселился И всем, чем он полон, со мной поделился, И я шевельнуться боюсь рядом с ним, Чтоб не был он мной ненароком тесним. И перышко с ангельских крыльев упало, И мне хоть чуть-чуть белизны перепало.

 

«А мне-то казалось, что я навсегда…»

А мне-то казалось, что я навсегда, И люди для счастья приходят сюда, Для счастья, для праздника и для веселья, Устраивать свадьбу, справлять новоселье. А праздников выпало наперечёт, И ветер лицо мне так больно сечёт, И трудно идти, да и некуда вроде, И силы, и время моё на исходе.

 

«Из закатного вынуть огня…»

Из закатного вынуть огня Все подробности этого дня. Догорают закатные дали, Пожирая любые детали. Хоть одну бы картинку спасти И, разгладив, с собой унести.

 

«На вазе лошадка на стройных ногах…»

На вазе лошадка на стройных ногах. Лошадка участвует в древних бегах. Лошадка бежит. Развевается грива. Она нарисована так кропотливо. Давай перед нею ещё постоим. Согреем лошадку вниманьем своим. Ведь бегать и бегать ей, бедной, веками, Коль ваза не грохнется, став черепками.

 

«Выходит, они мне в любви объяснялись…»

Выходит, они мне в любви объяснялись — Снежинки, что нежно к губам прикасались, И листья, что, падая, шепчут: «Лови», И дождики мне объяснялись в любви, И небо, что зарозовело с рассветом, — Я только сейчас догадалась об этом, Сейчас, на исходе и жизни, и дня, Когда уж ответа не ждут от меня.

 

«Не под музыку, нет, а под звон тишины…»

Не под музыку, нет, а под звон тишины И при свете колеблемой снежной стены Жизнь идёт и идёт, на ходу истончаясь. День текущий, от прежнего не отличаясь, Заманил, закружил меня, посеребрил. Ты когда-то о времени мне говорил. Говорил мне когда-то, что времени нету, И, о сроках забыв, я блуждаю по свету, За кружащимся ангелом белым слежу И сквозь снежную стену легко прохожу.

 

«Бытиё двух тонких линий…»

Бытиё двух тонких линий — Серой той и этой синей. Повстречались, разбежались И опять тесней прижались, Тихо радуясь друг другу, А потом опять по кругу Побежали. А в итоге Небо, путник на дороге, По которой одиноко Будет он идти без срока.

 

«Хочу туда, где снишься ты…»

Хочу туда, где снишься ты. Ведь там сирень – твои цветы. Там гости, возгласы, объятья. Там ты в каком-то пёстром платье Танцуешь, каблучком стуча, И сполз цветастый шёлк с плеча.

 

«А он в один прекрасный миг…»

А он в один прекрасный миг Почти из воздуха возник — Тот снимок, где кусочек сада, Скамейка, лютики, ограда. В саду ребёнок лет пяти. Теперь попробуй, улети, Мгновенье канувшего лета С игрой его теней и света.

 

«Я правда жила, или только помстилось?..»

Я правда жила, или только помстилось? Ворона на ветке сырой примостилась. Уселась и каркает так вдохновенно. Подумай, как жизнь пролетела мгновенно, Как будто она не была, а казалась, И что я к вороне, скажи, привязалась? Сидела она, а потом улетела, А я наблюдать за ней долго хотела.

 

«А мне нужны слова…»

А мне нужны слова, которых нет в природе. Ни рядом – на земле, ни там – на небосводе, Ни на небе седьмом, ни где-то выше, выше, И хочется сказать: «Пожалуйста, потише». А вдруг случится так, что слово народится, Короткое, как вдох, пугливое, как птица.

Ссылки

[1] Марк Талов, «Воспоминания, стихи, переводы», Москва, «МИК» – Париж, «Альбатрос», 2006.

Содержание