Накануне не знаю чего

Миллер Лариса

Книга вторая

А мир творится и творится...

2006  

 

 

«Дитя лежит в своей коляске…»

Дитя лежит в своей коляске. Ему не вырасти без ласки, Без млечной тоненькой струи. О Господи, дела твои. Тугое новенькое тельце Младенца, странника, пришельца, Который смотрит в облака, На землю не ступив пока.

 

«Придумали себе рубеж…»

Придумали себе рубеж. А хорошо б остаться меж Минувшим годом и грядущим И жить во времени текущем, Где этот свет и этот мрак Не обозначены никак, Где нет ни имени, ни даты. И если крикнут мне: «Куда ты?», — Скажу: «Спешу я к той заре, Которой нет в календаре».

 

«Нельзя так мчаться и мелькать…»

Нельзя так мчаться и мелькать. Зачем вы так летали, Года мои? Хочу вникать В подробности, в детали. Хочу, чтоб миг, крылом шурша, Присел на подоконник. Хочу всё утро, не спеша, Читать старинный сонник. Хочу, чтоб белый, белый день Стоял – не шелохнулся, И чтобы всяк, ушедший в тень, Когда-нибудь вернулся.

 

«Франциск с овечкой говорит…» 

Франциск с овечкой говорит, Молитву тихую творит. Он дышит воздухом прозрачным И говорит с цветком невзрачным, Шепча: «Господь тебя храни». Текут его земные дни, Молитва длится, длится, длится, И горлинка на грудь садится.

 

«А мир творится и творится…»

А мир творится и творится, И день, готовый испариться, Добавил ветра и огня. И вот уж залетела птица В пределы будущего дня. И не кончается творенье, Как не кончается паренье Полётом одержимых птиц, И что ни утро – озаренье Подъятых к небу светлых лиц.

 

«”День добрый”, – шепчу я…» 

«День добрый, – шепчу я. – День добрый», – шепчу И жмусь к твоему, мой любимый, плечу. День добрый. Он милостив. Он пощадит. Он столько счастливых мгновений родит. Он нас приласкает весенним лучом, И мы не попросим его ни о чём.

 

«А художник сказал, что тоска остаётся…»

А художник сказал, что тоска остаётся. От неё не спастись. Без неё не поётся. Без неё на холсте осыпаются краски. Вот подсолнух пылает в неистовой пляске. Кисть танцует, дика. Живописец тоскует И от острой тоски задохнуться рискует.

 

«На облако белое, как молоко…»

На облако белое, как молоко, Прищурясь взгляну и вздохну глубоко. Так пахнет апрелем, и льдистой водой, И призрачным счастьем, и близкой бедой. Живу, заклиная: «О, если бы мог, О, если бы мог Ты», – и в горле комок.

 

«До того как в землю ляжем…» 

До того как в землю ляжем, Полюбуемся пейзажем. Ранний снег лежит на ветке, На которой листья редки. Ствол поваленный чернеет. День кончается. Темнеет. Только ягоды рябины Пламенеют, как рубины.

 

«Живу, тоску превозмогая…»

Живу, тоску превозмогая... Качнулась веточка нагая На старом дереве сухом... Тоска считается грехом. Я во грехе уже полвека Живу, и облачное млеко Над головой моей течёт, И золотой июньский мёд Стекает по губам и мимо. И всё-таки я здесь любима, И давний грех мой мне прощён, И день лучами позлащен.

 

«Что делать с этим белым днём…»

Что делать с этим белым днём, С его лучами и тенями, С его небесными краями, Как позаботиться о нём, Чтоб не расстроился, не сник, Уйдя ни с чем во тьму и морок, Чтоб знал, что и любим, и дорог Его меняющийся лик?

 

«С чем проснулась?..»

С чем проснулась? С печалью, с печалью. День манил ослепительной далью, Той, которой для смертного нет, И слепил этот божеский свет, Свет несбыточный, свет небывалый, Переменчивый, розовый, алый, Золотые на синем мазки — Цвет тревоги моей и тоски.

 

«А соловей, влетевший в сад…»

А соловей, влетевший в сад, Поёт так дивно. Гляди вперёд. Глядеть назад Бесперспективно. Белым-бело. И темноты Почти что нету. Придёт зима, и будешь ты Скучать по лету. Ну а сегодня рай земной, И завтра тоже. Сирень стоит живой стеной. Её тревожа, Несильный дождик шелестит, Листвой играя. И никогда не улетит Душа из рая.

 

«Время кончилось…»

Время кончилось. Вечность осталась. Небо с грешной землёй не рассталось. То росу посылает, то луч, Что пробиться сумел из-за туч. Время кончилось. Времени нету. Помнят ангелы истину эту, В белых крыльях неся в небеса Душу лёгкую, точно роса.

 

«Ты ещё жив? Чудеса, чудеса…»

Ты ещё жив? Чудеса, чудеса. Значит, тебя берегут небеса. Значит, ты нужен кому-то и где-то. Вот тебе, милый, ещё одно лето В нитях то солнечных, то дождевых. Вот тебе место средь тварей живых — Крупных и мелких, поющих, жужжащих, Льнущих к руке и под ветром дрожащих.

 

«Птичье горлышко неутомимое…»

Птичье горлышко неутомимое. Начинается время любимое. Растянуть бы его, растянуть, В шелковистой траве утонуть, В сарафане со спущенным плечиком Прикорнув меж жуком и кузнечиком.

 

«Все эти бабочки отважные…»

Все эти бабочки отважные, И лепестки, и листья влажные, Земли преображая лик, Живут, рискуя каждый миг. Они живут, летают, дышат, Как будто небо – это крыша, И каждый, кто под ней рождён, От всех напастей ограждён.

 

«Не о любви они поют…»

Не о любви они поют, не о любви. Поют о скучном и житейском соловьи. У них по горлышко забот и срочных дел, И лишь о них певец пернатый нынче пел. Он пел и пел, а я стояла, сжав виски И замирая от восторга и тоски.

 

«Здесь расстаются навсегда…»

Здесь расстаются навсегда. Отсюда навсегда уходят И даже тень свою уводят. Темна стигийская вода. А речка здешняя блестит, И здешний день до ночи светел. ...И чей уход Господь наметил? О ком душа Его грустит?

 

«Всё ненадёжно так и шатко…»

Всё ненадёжно так и шатко, Но погляди: цветёт звездчатка — Наивных десять лепестков. Бездонна высь и чёрен ров. На Божий мир бесстрашно глядя, Она цветёт цветенья ради, Доверившись лугам, лесам, Головку тянет к небесам.

 

«Уже и не больно…»

Уже и не больно. Легко и светло. Что цвесть собиралось, уже расцвело, Что в туче копилось, уже пролилось, Что сбыться хотело, как будто сбылось. И с лёгкой душою живу и дышу, И день этот долгий прожить не спешу.

 

«Я проснулась рано, в пять…»

Я проснулась рано, в пять. Поглядела – дождь опять. Дождик серенький, негромкий. Нахожусь на самой кромке Яви призрачной пока. Под щекой моя рука. По окошку дождь стекает. Это время истекает. Затуманилось стекло. Это время истекло.

 

«А день меня не узнаёт…»

А день меня не узнаёт. Звенит, меня в упор не видя. Но я, ей-богу, не в обиде. Спасибо, что дышать даёт. Я есть, и вроде нет меня. Церквушки золотится купол. С него скользнув, меня нащупал Горячий луч средь бела дня.

 

«И вчера я здесь была…» 

И вчера я здесь была, И тропа меня вела, Тень моя перемещалась. Я ходила и прощалась С мигом сладостным, земным, Ускользающим, как дым. От забвенья защищала, Долго помнить обещала.

 

«Я простыми, простыми словами…»

Я простыми, простыми словами Целый день говорю с деревами. С деревами, цветами, травой. Чтобы вышла беседа живой, Отвечайте, шуршите, скрипите, Не теряйте, пожалуйста, нити, Убедите в течение дня, Что не можете жить без меня.

 

«День умирал, благословляя…» 

День умирал, благословляя Нас дальше жить и умоляя Не забывать, чем был для нас День долгий, прежде чем погас. День умирал за лесом, полем, За старой крышей, крытой толем, Держась за мир лучом одним, Прося светло проститься с ним.

 

«Я покоя хочу…»

Я покоя хочу. Мне покой обещали. Мне поэт говорил – есть на свете покой. Нас так долго мурыжили, столько стращали, И зачем новый день мне – безумный такой? Он несёт лишь раздрай. Лишь раздрай и тревогу: Тот на воздух взлетел, этот сгинул в огне. «Как живёшь?» – говорят. Говорю: «Понемногу. Жду покоя и воли, обещанных мне».

 

«Сырой пейзаж…» 

Сырой пейзаж. Сырые краски, И солнца осторожны ласки, И свод небесный не просох, И ни этапов, ни эпох, А лишь преддверье и кануны. И тень робка, и краски юны, И мастер, что картиной жил, Ещё кистей не отложил.

 

«Ни налево не ходи…»

Ни налево не ходи, Ни направо и ни прямо. Крен опасный, морок, яма, Смертный ужас впереди. И судьба готовит плеть, Чтоб стегать кого придётся. И одно лишь остаётся — Приподняться и взлететь.

 

«Ах, земля, кольцо-колечко…»

Ах, земля, кольцо-колечко, Не калечь ты человечка, Пожалей, побереги, У него кругом враги: Наводнения, торнадо, Хвори разные. Не надо Гнать беднягу здесь и там. Он себя погубит сам.

 

«Мир наивен, как стишок…»

Мир наивен, как стишок Про жука и лопушок, Как «Весёлые картинки», Как мальчишечьи ботинки, Как рассказы в букваре, Как качели во дворе. Но едва шутить с ним станешь, Так ударит, что не встанешь.

 

«Как это всё перевести…» 

Как это всё перевести С молчанья на язык привычный? Как луг цветочный, земляничный Заставить в слове расцвести? Как море шелковистых трав Обычным словом обозначить? И как заставить даль маячить, Строку внезапно оборвав?

 

«Так осенью пахнет…»

Так осенью пахнет, и тучи так низко, И даль так туманна, и слёзы так близко. Кого мне окликнуть? Куда мне податься? О чём говорить, чтобы не разрыдаться?

 

«Кусочек синевы в окне…»

Кусочек синевы в окне. Кусочек вечности во мне. В моём саду кусочек рая. И всё это живёт, играя, Переливаясь и светясь, Друг с другом не теряя связь.

 

Читая мемуары Марка Талова

[1]

  

 

1

Наверно, хорошо скитаться, Случайной корочкой питаться, С друзьями пить аперитив, Когда ты молод и ретив, Когда, ночуя без копейки В парижском парке на скамейке, Бездомный, нищий, молодой, Ты спишь под яркою звездой.

 

2. Модильяни

Художник, пьяница, драчун, Ты гениален, беден, юн. Живёшь, буяня, дебоширя, И если что-то любишь в мире, То это краски и мольберт. Мир, как маршан, жестокосерд. Пойди, сложи свои полотна У райских врат, закрытых плотно, — Едва ли ты получишь мзду. И всё же верь в свою звезду. Едва отдашь ты душу Богу, Твоя звезда найдёт дорогу.

 

«Остаётся лишь самая малость…» 

Остаётся лишь самая малость: К близким душам и нежность, и жалость. Дни проходят в заботах о них — О любимых моих, дорогих. Пусть земля терпеливо их держит, Пусть им свет нетускнеющий брезжит. Пусть они до скончания дней Будут живы молитвой моей.

 

«А взглянув, я обомлела…»

А взглянув, я обомлела. Слева небо так алело, Слева так горел закат, Что сияли луг и сад, Даже жизнь моя сияла. Поражённая стояла, Глядя – козырьком ладонь — На бушующий огонь.

 

«Вы меня слышите там, вдалеке?..»

Вы меня слышите там, вдалеке? Видите, к вам я иду налегке. Видите, к вам я всё ближе и ближе. Пёс мой покойный мне руки оближет. Он не навеки – земной этот кров. Встретимся с вами без слёз и без слов. Все мы, с земного сошедшие круга, Просто затихнем в объятьях друг друга.

 

«Хоть всё погаси…»

Хоть всё погаси, что-то вспыхнет, ей-богу. И лист золотой упадёт на дорогу, И что-то вдали будет брезжить и мреть, Заставит идти и не даст умереть. Хоть всё погаси, будет тьма выносима, Поскольку живая душа негасима.

 

«Жизнь идёт, и ты не вечен…»

Жизнь идёт, и ты не вечен. И утешить вроде нечем. Да и надо ль утешать — Чувства острого лишать, Что на свете всё предельно, Потому что жизнь смертельна.

 

«А я всё жду подарка…»

А я всё жду подарка, Всё вешаю чулок. Ничтожнее огарка Остатней жизни срок. И это ль не умора — До самой сей поры Надеяться, что скоро Появятся дары.

 

«И чтобы пенье не кончалось…» 

И чтобы пенье не кончалось, Чтоб петь всё время получалось, Чтоб звук, однажды замерев, Рождался вновь. Чтоб был напев Неповторимым и текучим. Наверно, ты вот этим мучим. Любая пауза страшит. А вдруг Господь тебя лишит (Бывает и такая кара) Столь незаслуженного дара.

 

«Иду всё дальше…»

Иду всё дальше. А левей Садится солнце. А с ветвей Слетают листья – жёлтый, красный. А впереди исход неясный. Неясный разве? Вот и пруд. И листья, что покорно мрут, Бесшумно на воду ложатся, Мешая небу отражаться.

 

«И несмотря на все потери…»

И несмотря на все потери, Живу я, обещаньям веря. И лес, который обнищал, Мне море света обещал. И день, который гас так скоро, Мне обещал златые горы. На счастье или на беду Я всё обещанного жду И всё протягиваю руки При каждом еле слышном звуке.

 

«Хватит тебе голосить…»

Хватит тебе голосить, голосить И о несбыточном чём-то просить. Ты здесь не первый, не тысячный даже. Все загибались от тяжкой поклажи, И никогда никого не спасли. Все до конца свою ношу несли. Сердце болело, колени дрожали, Но нагружали живых, нагружали.

 

«Я иду, увязая в осенней грязи…» 

Я иду, увязая в осенней грязи. Порази меня, жизнь, новизной порази. Порази чем-нибудь до сих пор небывалым. Я иду по путям твоим шагом усталым. Что поделать со мной? Я сама не нова. Не нова, как пожухлая эта трава, Как летящий мне под ноги листик дубовый, То ли мёртвый уже, то ли к смерти готовый.

 

«Ты наклонись, а я шепну…»

Ты наклонись, а я шепну, Не нарушая тишину. Так хорошо с тобой, мой милый. Вот снег летает легкокрылый. Он – видишь? – тает на лету. Люблю вселенскую тщету И выжить жалкие попытки, Терпя потери и убытки. Вот тает снег под фонарём. И мы когда-нибудь умрём. Умрём в счастливом заблужденье, Что смерть – души освобожденье.

 

«А если прокрутить назад…»

А если прокрутить назад Всю эту плёнку – будет сад, В котором вишни дозревают, И гнёзда ласточки свивают, И яблони до самых крыш, И спит в коляске наш малыш, И я в купальнике открытом Тружусь, склонившись над корытом, И пена мыльная густа, А ты малину ешь с куста, И мы ещё почти в начале Дороги нашей. И печали Светлы, как говорил поэт. Куда ни глянь, повсюду свет, И я живу, себя не муча Сознанием, что жизнь летуча.

 

«Рождённого под небесами…»

Рождённого под небесами Снабди земными адресами. Пусть он не будет одинок. Ты стольким, Господи, помог. Пусть он в объятьях спит ночами, Пусть упивается речами Нежнейшими. Пусть будет он Доверчивым, как детский сон, Пока Ты не поставишь точку, Заставив гибнуть в одиночку.

 

«Всё было…»

Всё было – и кровь, и расстрельные списки, Баланда тюремная в погнутой миске, И пытки, и дым смертоносных печей, Но снова ты млеешь от нежных речей,  Земное дитя, неразумное чадо. И снова ты солнышку вешнему радо, И снова ты греешься в вешних лучах И бродишь в лесу при осенних свечах.

 

«Любить душой неутолённой…»

Любить душой неутолённой Край неба, вечно удалённый. Край неба – алые мазки — Любить до боли, до тоски. Любить любовью безнадёжной Небесный край. Его тревожный Меняющий оттенки цвет, Сходящий медленно на нет.

 

«Тихо живу…»

Тихо живу. Никуда не спешу И над тобой, мой родной, не дышу. Только бы всё это длилось и длилось. Целую жизнь бы об этом молилась. Рядом с тобой мне светло и тепло. Только бы время неспешно текло. Только бы слышать, как ходишь и дышишь. Только бы знать, что и ты меня слышишь.

 

«Он умер вечером, а днём…»

Он умер вечером, а днём Писал с натуры анемоны: Цветы, и стебли, и бутоны, И вазу, что горит огнём, Такого красного стекла, Что даже глазу было больно. И жизнь текла легко и вольно И незаметно истекла.

 

«Жизнь оказалась быстротечной…»

Жизнь оказалась быстротечной, А ты достоин жизни вечной, Как появившийся на свет Тобой написанный букет, Роскошный, на небесном фоне, Букет гортензий и бегоний, Букет, что радует сердца, Не помня своего творца.

 

«То серое, то голубое…»

То серое, то голубое... А я согласна на любое. Лишь было бы над головой Большое небо в час любой, Которое сегодня плачет Слезами пресными. И значит, Я нынче буду вся в слезах, Скопившихся на небесах.

 

«А сегодня во сне я летала…»

А сегодня во сне я летала. И когда за окошком светало Я видала воздушные сны. О, как рамки земные тесны. День ненастный встречает сурово. Просыпаюсь и шаркаю снова, Грязь осеннюю грустно меся И обвисшие крылья неся.

 

«Я с миром в переписке состою…»

Я с миром в переписке состою. Ей-богу, ничего не утаю. Он то чужой мне, то родной и близкий. Я с миром в постоянной переписке И отвечать ему не устаю. То перышком, то веткой, то звездой Мне, женщине давно не молодой, Он почему-то пишет регулярно. Ему я отвечаю рифмой парной. Его молчанье стало бы бедой. Он пишет на земле и на весу. Я всё, что им начертано, спасу. Я разберу каракули любые. Очки надену на глаза слепые, Письмо поближе к свету поднесу.

 

«А птичка так близко летает…»

А птичка так близко летает. На пищу надежду питает. А мы – дураки дураками — Явились с пустыми руками. Ни зёрен у нас, ни краюшки. Мы сами, подобно пичужке, Блуждаем с утра и до ночи, До зёрнышек сладких охочи.

 

«Играет старик в переходе…»

Играет старик в переходе На старенькой флейте своей. О том, чего нету в природе, Осипший поёт соловей. О счастье, которого нету, Покое, что вечно в цене, Играет старик за монету, Прижавшись к холодной стене. Поёт его флейта о чуде. Слезятся глаза старика, А мимо торопятся люди — Глухая людская река.

 

«Старушка ходит не спеша…»

Старушка ходит не спеша. Бог весть в чём держится душа. Вот постояла у кормушки И, положив кусочек сушки В кормушку, дальше побрела. Коль спросишь, как её дела, Она ответит: «Понемногу. Живу, гуляю, слава Богу». Её жильё – казённый дом. Чем бедный человек ведом? Чем жив он – престарелый, хворый? Готовится ли к смерти скорой Или не думает о ней? Среди рябиновых огней Старушка ходит, напевая, Как мало кто из нас живая.

 

«Так страшно на этой покатой земле…»

Так страшно на этой покатой земле. И было то жарко, то холодно мне, Когда я по склону скользила, И рушилось всё, и сквозило, И гнулось, меня не желая держать. Спасибо, успел ты рукой своей сжать До боли мне руку в запястье, Даруя мгновенное счастье.

 

«И в нынешнем, как в прошлом, веке…»

И в нынешнем, как в прошлом, веке Нет жизни без твоей опеки. Так горяча твоя рука, И так беспомощна строка, В которой я сказать пытаюсь, Как вопреки всему питаюсь Надеждой, что с тобой вдвоём В один и тот же день умрём.

 

«Так летим – обмирает душа…»

Так летим – обмирает душа. А по мне бы – с ленцой, не спеша, В середине текущей недели Просто так, без особенной цели, Книгу толстую с полки достать, С тихим шелестом перелистать И прочесть: «В доме лампа горела. Дождь по крыше стучал. Вечерело».

 

«А утром, когда я открыла глаза…»

А утром, когда я открыла глаза, Текла по стеклу дождевая слеза. Ночь кончилась. День начинается снова. Что делать? Я к жизни совсем не готова. Совсем не готова смешаться с толпой. Просить свою пайку у жизни скупой. Куда-то спешить, говорить, улыбаться, На чём-то настаивать и колебаться. Глаза закрываю и время тяну. О Господи Боже, продли тишину, Продли этот миг, заревой и дремотный, И дождь, шелестящий за шторой неплотной.

 

«Нет на свете ничего…»

Нет на свете ничего Моего и твоего. Только птица в пышной кроне. Только лучик на ладони. Только ветер в волосах. Только Бог на небесах.

 

«Жить в краю этом хмуром…» 

Жить в краю этом хмуром, в Евразии сумрачной трудно. Всё же есть здесь и радости. И у меня их немало. Например, здесь рябина пылала по осени чудно. Например, я тебя, мой родной, по утру обнимала. Сыновей напоила я чаем со сдобным печеньем. А когда уходили, махала им вслед из окошка. Нынче день отличался каким-то особым свеченьем. Разве есть на земле неприметная мелкая сошка? Что ни особь, то чудо и дар, и судьба, и явленье. Разве может такое простой домовиной кончаться? После жизни земной обязательно ждёт нас продленье, Да и здесь на земле неземное способно случаться.