Фанни Харпер дико билась в постели, голова ее моталась из стороны в сторону, с губ срывались несвязные мольбы к Богу о пощаде.

Гриффин Флетчер вздохнул и закатал рукава рубашки; перепуганный муж Фанни принес ведро кипятка и перелил его в фарфоровый таз, стоявший на умывальнике.

Фанни опять закричала, снова начала молить небеса смиловаться над нею.

Гриффин заставил себя выбросить из головы последнюю стычку с Уилксом и сосредоточиться на стоявшей перед ним в данную минуту задаче.

– Нельзя ли сделать, чтобы она не так мучилась, док? – хрипло прошептал Сэм Харпер; редкая, давно не бритая, темная с проседью щетина не скрывала бледности его лица. Сэм был еще довольно молод – лет тридцати пяти,– но выглядел сгорбленным стариком. Изнурительная работа на лесозаготовках и недостаток нормальной пищи делали свое дело: отнимали у людей молодость и энергию.

Гриффин покачал головой и принялся тереть руки куском щелочного мыла, которое носил в сумке.

Харпер придвинулся поближе; в его глазах была та же нечеловеческая боль, которая терзала его жену.

– Дайте же ей опий! – вполголоса потребовал он.

Гриффин перестал тереть руки и взглянул на стоявшего рядом с ним человека. Стараясь говорить тихо и ровно, чтобы не услышала Фанни, он ответил:

– Если я это сделаю, ребенок может заснуть в родовых путях и задохнуться. Вы что, черт побери, не понимаете, что я не заставил бы ее так страдать, если бы у меня был выбор!

Фанни снова вскрикнула, и в ее вопле слышалось Что-то зловещее. Над головой по крыше стучал нескончаемый дождь.

Сэм Харпер, доведенный до состояния немого ужаса, выскочил из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. В следующий момент в отдаленье хлопнула еще одна дверь.

Гриффин подошел к кровати и откинул скомканное, влажное от пота одеяло, прикрывавшее Фанни. При мерцающем свете керосиновой лампы, стоящей на ночном столике, он осторожно осмотрел ее. Слезы струились по лицу женщины, но она изо всех сил старалась лежать неподвижно и терпеть. Однако уже исчезли и ее врожденное достоинство, и хрупкая красота, делавшая Фанни похожей на цветок и, возможно, ставшая основной причиной ее нынешнего положения.

– Скоро? – умоляюще прошептала она, прикусив губу, чтобы не закричать.

– Скоро, – тихо пообещал Гриффин.

Новый приступ боли скрутил женщину; на этот раз Гриффин поднял ее судорожно хватавшие воздух руки к железной спинке кровати. Фанни вцепилась в нее, костяшки ее пальцев побелели, живот дергался в жестоких конвульсиях.

Гриффин ждал вместе с ней, дышал в такт ее дыханию и сожалел, что нет способа облегчить ее боль.

– Если бы я могла умереть, – сказала она. Ее бледно-голубые глаза остекленели от напряжения и муки.

При других обстоятельствах Гриффина бы оскорбили, даже возмутили подобные слова. Для него смерть была безжалостным врагом, чудовищем, с которым следовало неустанно бороться, а не примиряться.

– Нет,– мягко сказал он.

Мальчик родился через пять минут и, как все дети Харперов до него, умер еще до того, как покинул изможденное тело Фанни и оказался в руках Гриффина. Искусственное дыхание, которым доктор пытался оживить крошечные легкие, не помогло. Тем не менее он осторожно обмыл ребенка и завернул его в одеяло. Горло Гриффина сжималось от ярости, когда он отложил в сторону крохотное тельце; он боролся с диким желанием перевернуть вокруг всю мебель, расшвырять по комнате книги и безделушки.

– И этот тоже? – спросила Фанни, с отчаянием безнадежности в голосе.

Гриффин чувствовал боль каждой клеткой своего существа. Ярость прошла, уступив место беспомощной, невыразимой тоске.

– Мне так жаль, Фанни,– ответил он.

– Это не был ребенок Сэма, – призналась женщина, уставившись невидящим взглядом в потолок. Ее густые рыже-каштановые волосы спутанными прядями лежали на подушке, влажные завитки прилипли к восковым щекам.

Гриффин опять вымыл руки в оставшейся чистой тепловатой воде и вытер их тонким жестким полотенцем. Потом налил в ложку настойку опия и поднес ее к губам Фанни.

Она с благодарностью, в несколько глотков выпила лекарство и отвернулась к стене. Снаружи бесконечный дождь продолжал отбивать свой печальный ритм по покрытой дранкой крыше.

– Это Божье наказание, – простонала женщина. – Господь лишил моего ребенка жизни, потому что я дурная.

Гриффин вновь осмотрел Фанни, встревоженно нахмурился. Кровотечение было слишком сильным.

– Ты не «дурная», Фанни, и я сомневаюсь, что Бог вообще имеет к этому какое-то отношение.

Фанни притихла, и это еще больше обеспокоило Гриффина.

– Это мой грех навлек на меня гнев Господа. Гриффин вынул из сумки стальную иглу и поднес ее к пляшущему огню лампы. Когда игла остыла, он вдел в нее кишечную струну и стал зашивать разрыв на теле Фанни.

Господь. Они всегда говорят о Боге, вознося хвалу Ему, когда все идет хорошо, обвиняя свою человеческую природу, когда случается беда. Если Бог есть – а существующие во Вселенной порядок и гармония заставляли Гриффина втайне подозревать, что Он есть – то Его абсолютно не интересует человечество. Он, похоже, уже давно занялся другими, более многообещающими начинаниями, бросив, вероятно, на прощание через плечо: «Живите сами по себе!»

– А теперь отдохни, Фанни,– сказал Гриффин. Но Фанни начала тихонько плакать, хотя и не могла чувствовать уколов иглы.

– Это не был ребенок Сэма,– повторяла она. Гриффин взглянул на жалкий сверток, лежащий на сундуке в ногах кровати. У него сжималось сердце при мысли, что этот недоношенный ребенок никогда не будет играть в сверкающем прибое, не подставит лицо солнцу.

– Я врач, Фанни, – раздраженно проговорил Гриффин.– Не священник.

– Эт-тот человек – он дьявол. Все думают, будто он человек, но нет! Он продал душу дьяволу.

Дьявол интересовал Гриффина еще меньше, чем Бог.

– Джонас? – вздохнул он, проверив шов и пытаясь увидеть сходство в неподвижном личике младенца. Фанни кивнула, и ее всхлипывания превратились в тихие, жуткие стенания:

– Будь он проклят, этот человек, будь он проклят! Гриффин испытал огромное облегчение, когда его пациентка провалилась в прерывистый, беспокойный сон. Даже это, подумалось ему, для нее лучше реальности.

Гриффин, пошатываясь, вышел из комнаты, обнаружил на плите в кухне горячую воду и опять вымыл руки. Кожа между пальцами и на ладонях стала чувствительной от едкого мыла, и он ощутил, как вода обожгла руки.

Гриффин налил себе кофе из синего эмалированного кофейника, закипавшего на задней конфорке, и вернулся в маленькую аккуратную комнатку, где в каменном очаге уютно потрескивал слабый красно-рыжий огонь.

Джонас. Всегда Джонас.

Привалившись плечом к грубой облицовке камина, Гриффин задумчиво потягивал крепкий, хотя и несвежий кофе. Интересно, подействовало ли предупреждение, сделанное им Джонасу – держаться подальше от дочери Бекки. Когда речь идет о Джонасе, трудно сказать что-либо определенное.

Тогда мысли Гриффина были заняты Фанни, и у него не было времени убеждать Джонаса в серьезности своего отношения к этому вопросу. Да, беда в том, что времени всегда не хватает.

Гриффин допил остатки кофе и отнес чашку обратно на кухню. Там он опустил ее в чугунную раковину и до краев накачал в нее чистой воды.

«Все удобства,– подумал он.– Джонас предоставляет своим женщинам все удобства». Его мысли, вернувшись к ребенку в соседней комнате, закрутились вихрем ненависти и отчаяния. Он выругался про себя.

Когда Гриффин потянулся за пиджаком, дверь коттеджа открылась. Сэм Харпер замер у самого порога, и вокруг его поношенных сапог тотчас же образовалась серебристая лужица дождевой воды. Он смотрел на Гриффина, пытаясь прочесть в его взгляде ответ на свой невысказанный вопрос. Рядом с Харпером в молчаливом ожидании стоял преподобный Уинфилд Холлистер, высокий худощавый мужчина с ясными глазами и гладким добрым лицом.

Гриффин заговорил; голос его звучал хрипло и дрожал. Хотя доктор видел смерть много раз, но так и не научился принимать ее спокойно.

– Ребенок умер,– произнес он.

Филд Холлистер положил руку на плечо Харпера, но ничего не сказал. Это было одно из качеств, которые Гриффин особенно ценил в своем друге, – тот знал, когда нужно говорить, а когда хранить молчание, во всяком случае.

– А Фанни? – умоляюще спросил Харпер. – Что с Фанни?

Какое-то мгновение Гриффин разглядывал потолок, пытаясь солгать или хотя бы утаить часть правды.

– Она жива, – наконец сказал он. – Но она потеряла слишком много крови и очень ослабела.

Не видя ничего перед собой, лесоруб, словно вне себя, механически проковылял по комнате и вошел в маленькую спальню. Туда, где жена изменила ему.

– Ты сделал все, что мог,– проговорил Филд.

– Да,– Гриффин судорожно вздохнул. Священник скрестил руки.

– Фанни не выживет, так ведь?

Гриффин покачал головой и ощутил тяжесть в затылке, будто его сжала железная рука. Чтобы хоть что-нибудь сделать, он взглянул на часы, которые носил в жилетном кармане. Казалось невероятным, что сейчас только девять часов утра.

Филд дипломатично кашлянул.

– Что ж, она в руках Божьих,– сказал он, словно это был ответ на все вопросы и панацея от всех бед.

Взгляд, который Гриффин метнул в сторону своего лучшего друга, был полон уничтожающей ярости.

– Черт возьми, Филд, оставь это для своих прихожан, ладно?

Холлистер снял поношенный пиджак и извлек из кармана старую потрепанную Библию. Священник явно внутренне готовился к чему-то; это происходило уже много раз, но не переставало раздражать Гриффина.

Наступила неловкая тишина, нарушаемая лишь стуком дождя по крыше и тихими стонами Сэма Харпера.

Гриффин сложил руки на груди, опустил голову.

– Прости,– сказал он.

Лицо Филда выражало сострадание и понимание состояния друга, чего в данный момент Гриффин не ожидал.

– Чепуха,– довольно резко произнес священник. Затем в чертах его обозначилась настороженность, какое-то воспоминание. Он опять кашлянул, прочищая горло. Гриффину было знакомо это выражение лица Филда.

– Выкладывай, Филд, – нетерпеливо поторопил он друга.

– Только пообещай, что воспримешь это спокойно. Гриффин весь напрягся:

– Что случилось, Филд? Бекки умирает?

Филд уже направился в сторону комнаты Фанни, где он был нужен больше всего.

– Нет. Но Фон Найтхорс сказала мне, что та девушка с Джонасом. Она видела, как Рэйчел села в его экипаж и уехала около получаса назад.

Гриффин почувствовал, как внутри у него словно произошел мощный взрыв.

– Рэйчел? Она уверена, что это Рэйчел?

– Она сказала, что это была девушка с фиалковыми глазами.

Двумя резкими движениями Гриффин схватил пальто и саквояж и бросился к двери.

– Я еще вернусь,– прорычал он и выскочил на улицу под дождь.

Краска бросилась в лицо Рэйчел под взглядом изучавшей ее солидной почтенной домоправительницы.

– Не хотите ли чашечку чаю? – спустя несколько мучительных мгновений спросила женщина.– Потребуется некоторое время, чтобы согреть вам воду для ванны.

Чай. Рэйчел не могла вспомнить, когда в последний раз наслаждалась подобной роскошью. Она кивнула, стараясь не показать своего нетерпения:

– Да, пожалуйста.

– Тогда пройдите сюда, – вздохнула экономка с величественным смирением.

Рэйчел последовала за ней сквозь высокие, в виде арки двери в великолепную столовую, где на полу лежали дорогие ковры, а стены, оклеенные со вкусом подобранными обоями, украшали настоящие картины. Над полированным дубовым столом висела тяжелая люстра, и множество подвесок на ней сверкали, будто осколки радуги. Шесть окон от пола до потолка выходили в сад с готовыми вот-вот зацвести розами и трехъярусным мраморным фонтаном.

Она вспомнила о палатке, где ей пришлось завтракать, и улыбнулась слабой грустной улыбкой.

– Меня зовут миссис Хаммонд, – отрывисто объявила экономка, когда они вошли в распахнутые двери и оказались в самой большой и чистой кухне, какую Рэйчел когда-либо видела.

Она остановилась, глядя на сверкающие медные кастрюли, развешанные по желтым стенам, на застекленные буфеты, заставленные изысканным фарфором.

– Меня зовут Рэйчел. Рэйчел Маккиннон.

Миссис Хаммонд обернулась. В ее лице промелькнуло оживление, толстые пальцы начали теребить длинный передник, прикрывавший ее темное шуршащее платье.

– Маккиннон,– задумчиво проговорила женщина, как бы вслушиваясь в это имя. – Маккиннон. Это имя мне определенно знакомо.

Рэйчел слегка пожала плечами:

– Наверное, оно довольно распространенное.

– Маккиннон? – миссис Хаммонд покачала головой с аккуратно уложенными седыми волосами. – Его услышишь не так часто, как, скажем, Смит или Джонс.

Рэйчел стесняло все – окружающая обстановка, мистер Джонас Уилкс и эта строгая, суровая домоправительница. Девушка нервно тронула рукой свое грязное, мокрое платье.

– В-вы очень добры – я имею в виду, я доставляю вам столько беспокойства...

Миссис Хаммонд сняла с плиты кипящий чайник, налила воду в ярко-желтый фарфоровой заварочный чайничек и насыпала туда несколько полных ложек заварки. Лицо женщины немного смягчилось, и, когда она снова заговорила, в голосе неожиданно появились добрые нотки:

– Никакого беспокойства. Погрейтесь вот тут около плиты, пока я найду вам что-нибудь теплое и сухое из одежды.

Рэйчел приблизилась к поблескивающей, чудовищно огромной плите. Никелированные завитки украшавшего ее орнамента сверкали даже в тусклом свете пасмурного дня, а тепло было поистине чудесным.

– Спасибо.

– И не беспокойтесь о вашем испорченном платье, – громко добавила женщина уже в дверях, ведущих в столовую.– У нас есть кое-какие вещи, которые, возможно, подойдут вам.

Дрожа, Рэйчел придвинулась поближе к плите. Ее нетерпеливый взгляд остановился на желтом чайнике, и пар, клубами поднимавшийся из носика, наполнил ноздри девушки дразнящим ароматом. Она глубоко вздохнула и стала ждать.

Минут через пять миссис Хаммонд вернулась, запыхавшаяся, с порозовевшими щеками, прижимая к полной груди длинный фланелевый халат.

– Туалетная комната здесь рядом,– сказала она.– Почему бы вам не сменить свою мокрую одежду, пока я налью чаю?

Рэйчел, опустив глаза, поспешно схватила мягкий халат и подчинилась.

Комнату украшали огромная эмалированная ванна, мягкие стулья и изысканно расписанная шелковая ширма, за которой можно было раздеться. В благоговении Рэйчел прошла за нее и наконец стянула ненавистное ситцевое платье и промокшие хлопчатобумажные панталоны и сорочку. Прикосновение фланелевого халата к коже было удивительно мягким и теплым.

Каково это – постоянно носить такую одежду и принимать ванны в специально отведенной для этого комнате? Интересно, так ли живет ее мать? Рэйчел улыбнулась. У миссис Каннингэм, в Сиэтле, она мылась в ванне, стоявшей посреди кухни, и, торопливо скребя себя мочалкой, опасалась, как бы в помещение не забрел кто-нибудь из жильцов.

Она глубоко вздохнула и поспешила назад на кухню, где миссис Хаммонд степенно разливала чай.

Рэйчел почувствовала себя почти леди. Девушка выпила чашку крепкого ароматного чаю, и ей жутко захотелось еще, но в ответ на предложение миссис Хаммонд она отказалась. Она и без того поступила достаточно неприлично, явившись вся промокшая и в экипаже фактически незнакомого мужчины. Не стоило прибавлять к своим прежним прегрешениям еще и чревоугодие.

Спустя полчаса, преисполненная трепета и восторга, она погрузилась в горячую душистую воду, которую они с миссис Хаммонд нагрели и принесли в туалетную комнату, чтобы наполнить ванну. Несколько чудесных минут Рэйчел просто лежала в воде, а затем начала тереть свое порозовевшее тело и спутанные волосы мылом, пахнущим дикими цветами. Помывшись, Рэйчел повязала голову полотенцем и снова до подбородка погрузилась в ванну. Сквозь толщу ароматной воды она едва могла различить маленькое ромбовидное родимое пятно возле соска левой груди.

Именно в этот момент до нее донеслись звуки ссоры. Ей не удавалось разобрать слов, но было слышно, что ругаются двое мужчин, а миссис Хаммонд пронзительным голосом изредка вставляет замечания.

Рэйчел задрожала, пытаясь сообразить, что же ей делать. Ничего путного еще не пришло ей в голову, когда дверь распахнулась с силой, чуть не сорвавшей ее с петель, и на пороге возник разъяренный темноволосый мужчина.

– Одевайтесь! – отрывисто скомандовал он. Перепуганная Рэйчел прикрыла грудь руками и погрузилась в воду еще глубже.

– Немедленно! – прокричал мужчина.

У Рэйчел отнялся язык; она смогла только нервно кивнуть. Похоже, это вполне удовлетворило незнакомца. Он окинул Рэйчел нетерпеливым взглядом, от которого у нее сжалось сердце, и закрыл дверь.

Рэйчел выбралась из ванны и, спрятавшись за ширму, быстро сняла намотанное на голову полотенце и принялась торопливо, лихорадочными движениями обтираться. Сердце чуть не выскочило у нее из груди, когда она снова услышала звук отворяющейся двери. Но это оказалась миссис Хаммонд, которая заглянула за ширму и протянула девушке охапку одежды: шелковое белье, чулки и платье цвета лаванды из какой-то мягкой шуршащей материи. Миссис Хаммонд ничего не сказала; Рэйчел тоже не могла вымолвить ни слова, пока не оделась.

– Кто этот человек? – прошептала она. – Что ему нужно?

Экономка вздохнула, но глаза ее были добрыми.

– Это, моя дорогая, доктор Гриффин Флетчер. И я боюсь, что ему нужны вы.

– Зачем? – ужаснулась Рэйчел. Миссис Хаммонд пожала плечами:

– Господь знает. Он на вид грубоват, детка, но вас не обидит.

– 0-он не имеет права...

– Имеет или не имеет, но всем нам придется поплатиться, если вы не сделаете так, как он говорит, – сказала миссис Хаммонд, после чего вышла, затворив за собой дверь.

Прикусив нижнюю губу, Рэйчел оглядела комнату. В ней было только одно окно, да и то плотно закрытое. Она отчаянно пробовала распахнуть его, пока не поняла, что оконный замок замазан масляной краской, и единственный путь к бегству отрезан. Уже просто от страха она еще два раза дернула окно, и слезы закипели у нее на глазах.

Дверь снова открылась, и появился тот самый мужчина с темными мрачными глазами. Не отрывая от Рэйчел взгляда, он протянул ей ее потертые, заляпанные грязью ботинки.

– Обувайтесь.

Рэйчел вскинула голову и шагнула ему навстречу.

Джонаса переполняла жгучая и злобная ярость, но ему пришлось держать ее в узде, пока его давнишний враг тащил Рэйчел через кухню в столовую, а потом наружу через парадную дверь.

Он побоялся противостоять Гриффину, и этот страх засел у него внутри, усиливая горечь поражения.

Миссис Хаммонд упрямо молчала у плиты, помешивая суп.

– Пошли Маккея за индианкой,– сказал Джонас после нескольких секунд напряженного молчания.

– Но, Джонас...

– За индианкой,– выдохнул Джонас.– Фон Найтхорс.

Когда миссис Хаммонд осмелилась, наконец, встретиться с ним взглядом, в ее глазах мелькнуло осуждение.

– Но сейчас полдень. Что Том должен ей сказать? Джонас круто повернулся и распахнул дверь резким движением руки.

– Что пришло время платить,– ответил он.