Долго еще после того, как луна закатилась за горизонт, Мэдди лежала без сна, наслаждаясь пережитым блаженством поцелуя. Снова и снова она оживляла в памяти тот момент, когда твердые и горячие губы Тристана овладели ее губами с невыразимой страстью и жадностью, а она ответила на эту страсть с равной пылкостью.

Мэдди старалась убедить себя, что ошеломлена до такой степени всего лишь потому, что это был ее первый поцелуй. Но Мэдди не очень хорошо умела лгать, особенно самой себе. Истина же заключалась в том, что ошеломил ее не сам поцелуй, а именно то, что поцеловал ее этот странный англичанин, с которым она познакомилась всего три дня назад.

У Мэдди не было сомнений в том, что Тристан был чрезвычайно искушен в поцелуях… да и вообще во всем, что может произойти между мужчиной и женщиной. Но опытность составляла лишь малую долю всего, что привлекало ее в этом человеке. Мэдди чувствовала, что ее связывают с ним необъяснимые узы, более высокие, чем просто плотское притяжение. Когда Тристан целовал ее, Мэдди казалось, будто соприкоснулись сами их души, а не просто губы.

А ведь он предупреждал ее, что оба они пожалеют о том, что поддались взаимному влечению! Как же глупо с ее стороны было не прислушаться к этому предостережению! Как глупо, как по-детски должны были звучать ее рассуждения о “мериле совершенства”! Неудивительно, что Тристан обвинил ее, сказав, что она играет с огнем!

Ну что ж… теперь ей придется расплачиваться за эти дурачества. Ибо теперь, после этой краткой и страстной ласки, Мэдди уже не могла закрыть глаза на правду, которую она так долго старалась не признавать: она влюбилась в этого упрямого, своенравного англичанина. Влюбилась с первого взгляда.

Мэдди даже себе не смогла бы объяснить, почему так случилось. Просто Тристан был единственным мужчиной, от одного взгляда которого сердце ее начинало биться быстрее, от одного прикосновения которого ее охватывало дивное, необъяснимое чувство блаженства.

Мэдди вздохнула. Беда была в том, что именно этот мужчина, которому она невольно отдала свое сердце, легче любого другого мог разбить его.

Если только не… Ведь он был испуган так же, как она сама, когда оттолкнул ее после этого головокружительного поцелуя; он даже счел необходимым соорудить баррикаду, поскольку, по собственному его признанию, Мэдди оказалась для него почти непреодолимым соблазном.

Быть может… быть может, он не настолько холоден и черств, как кажется. Быть может, сердце его столь же уязвимо.

Мэдди снова вздохнула. А быть может, нет ничего глупее, чем предаваться подобным иллюзиям!

Легкие и печальные вздохи, доносившиеся из-за баррикады, говорили Тристану, что Мэдди тоже не может уснуть, как и он. Возможно, по той же самой причине.

Проклятый поцелуй!

Что на него нашло? Почему он это сделал? И почему этот поцелуй ошеломил его, как какого-нибудь юнца, впервые узнавшего, чем девочки отличаются от мальчиков? Конечно, запретный плод сладок… но это ничего не объясняло. Тристан не однажды срывал тайком столь же запретные плоды, и всякий раз уходил безнаказанным.

Нет, он больше не мог этого отрицать. Он желал женщину, которая вскоре станет женой его брата… желал ее со всей возможной страстью. Каждая клеточка его тела тянулась к ней. И это желание было куда сильнее, чем чисто физическое влечение, которое он испытывал в прошлом к куда более роскошным женщинам.

Видимо, все дело было в ее безукоризненной честности, в ее отваге и в том, что Мэдди постоянно удивляла его, всякий раз делая то, что он меньше всего ожидал. По правде говоря, Тристан решил бы, что влюбился в нее, если бы он вообще верил в такое чувство, как любовь. А, судя по тому, как страстно Мэдди ответила на его поцелуй, можно было предположить, что она питает к нему схожие чувства. Тристан поставил бы последний грош на то, что Мэдди способна проявлять подобную пылкость, не испытывая в действительности серьезных чувств.

Именно поэтому впредь нельзя было повторять эту глупость. Даже прикасаться к ней больше нельзя! Больше никаких ночевок под открытым небом, на сеновалах и на чердаках! Они будут гнать лошадей во весь опор от рассвета до ночи, пока не доберутся до Кале. А если понадобится, Тристан продаст и пистолет, который получил в подарок от лорда Каслри, и часы старого графа Рэнда. Он без малейшего сожаления расстанется с обоими вещами, лишь бы обеспечить для себя и Мадлен приличный ночлег.

Законы чести требовали от Тристана Тибальта сдержать клятвы, данные отцу Бертрану и Гарту, и доставить Мэдди ее отцу такой же невинной, какой он ее встретил.

Облегченно вздохнув при мысли, что, наконец, нашел решение проблемы, Тристан неслышно поднялся с мешков, спустился по лестнице в пруд и принял вторую ледяную ванну за этот вечер.

Мэдди проснулась на рассвете в твердой решимости с этого момента и впредь вести себя скромно и сдержанно, чтобы сгладить впечатление той наивной глупышки, которое накануне произвела на него. Задолго до того, как солнце выглянуло из-за горизонта, она уже лежала без сна, дрожа от холода и репетируя про себя слова, которые скажет Тристану, чтобы справиться со смущением, все еще обуревавшим ее после вчерашнего страстного объятия.

Но все ее приготовления была напрасны. Тристан даже не дал ей возможности заговорить с ним. Следующие три дня он так старательно держался от нее на расстоянии, что Мэдди пришла к неутешительному выводу. Она решила, что Тристан преисполнился к ней невыразимым отвращением после того, как она практически вытребовала у него поцелуй… и от одной этой мысли краска стыда бросалась ей в лицо.

Дело было не только в том, что все эти дни он был безупречно вежлив, но смертельно холоден. Он еще и тщательно заботился о том, чтобы снимать для ночлега комнаты в дальних концах коридоров придорожных гостиниц… несмотря на то, что утверждал, будто им едва-едва хватит денег на еду. И только после того, как Мэдди, ничего не подозревая, попыталась узнать у своего спутника, который час, выяснилось, что Тристан продал свои драгоценные часы, чтобы заплатить за эти комнаты в гостиницах.

Мэдди хотелось плакать от разочарования. Неужели этот чванливый нахал придерживается настолько высокого мнения о своих мужских достоинствах, что полагает, будто она бросится на него, как похотливая кошка, стоит ему приблизиться к ней на расстояние вытянутой руки? Никогда еще она не испытывала такого гнева и унижения!

Наутро четвертого дня ей настолько осточертела его безукоризненная вежливость, что Мэдди отреклась от своей клятвы смирения и решила вывести Тристана из себя, чтобы тот, наконец, вернулся к своим обычным грубостям.

– Нравится вам это или нет, но вам придется подсадить меня в седло! – заявила она, когда они остановились напоить лошадей у ручейка. – У меня болят все суставы от езды в мужском седле! Я не смогу забраться на лошадь без вашей помощи.

– Ни за что, – отрезал Тристан и отвернулся. Но Мэдди не сдавалась, и, в конце концов, он, с угрюмым выражением лица, наклонился и буквально подбросил ее в воздух. Мэдди не ожидала ничего подобного. Разумеется, она пролетела мимо седла, успев только схватиться за луку руками, и снова упала в объятия Тристана.

– Я же говорю вам: я стала совсем неуклюжей! – смеясь, воскликнула она.

Но Тристану было не до смеха. Несколько долгих секунд он молча прижимал ее к груди, и глаза его становились все темнее и выразительнее. Сердце Мэдди бешено заколотилось.

– Тристан? – прошептала она, замирая от блаженства.

Тристан хмуро сдвинул брови, черные, как вороново крыло.

– Черт побери! Мэдди! Сколько раз я должен вас предупреждать? Не делайте этой ошибки, иначе я зайду слишком далеко. Я изо всех сил стараюсь вести себя с вами как джентльмен, но это дается мне нелегко. И поверьте, вам придется не по нраву тот зверь, которого вы совершенно напрасно пытаетесь во мне раздразнить! – И с этими словами Тристан разжал объятия и направился к своему жеребцу, предоставив Мэдди забираться в седло самостоятельно.

Следующие несколько часов Мэдди следовала за ним как во сне. Голова ее кружилась от наплыва чувств. Значит, она все же не ошиблась! Тристана тянуло к ней с такой же колдовской силой, как и ее к нему. Просто он считал неприличным сообщать Мэдди о своих чувствах, пока они путешествуют вдвоем, да еще при столь двусмысленных обстоятельствах. Быть может, он намеревается ухаживать за ней, когда они приедут в Лондон? Мэдди даже задрожала, предвкушая это счастье. При одной мысли о том, что Тристан будет ухаживать за ней, у нее перехватило дыхание.

Ярко светило весеннее солнце; дорога бежала на запад, к Парижу; со стороны дороги расстилались пышные виноградники. Но Мэдди не замечала окружающей красоты. Она была полностью погружена в свои мечты о том, как в один прекрасный день Тристан, встав перед ней на одно колено, объявит, что получил разрешение ее отца просить ее руки.

Мэдди нахмурилась. Но на какие деньги может содержать жену человек, только недавно оставивший ремесло шпиона? Мэдди вгляделась в горделивую осанку Тристана, в надменно расправленные плечи и высоко поднятую голову… Едва ли такой человек захочет оказаться на содержании у тестя, сколь бы богатым ни был этот тесть.

Но, быть может, его брат, этот граф, подарит ему часть своих владений, когда Тристан сообщит ему о своем намерении жениться? Да, конечно. Вот и разгадка. По-видимому, его связывали с братом крепкие узы, несмотря на то, что Тристан был незаконнорожденным. И нет сомнений в том, что такой знатный лорд, как его брат, владеет множеством мелких поместий, где можно разводить овец… а Тристан, судя по всему, очень любил овец. Всякий раз, когда они проезжали мимо отары, пасшейся на лугу, в глазах Тристана вспыхивал огонек.

Внезапно Мэдди охватила настоящая радость. Она нашла человека, рядом с которым счастливо проведет всю свою жизнь. И этот человек отвечает ей взаимностью! И, по правде сказать, ей совершенно все равно, где они будут жить. Жизнь рядом с Тристаном нигде не будет скучной.

На щеку ей упала капля дождя… затем еще одна, и еще… Мэдди настолько углубилась в свои прекрасные мечты, что не заметила, как на горизонте сгустились черные тучи. Но теперь и ей стало ясно, что с минуты на минуту на них обрушится весенний ливень.

– Надо найти укрытие! – прокричал Тристан сквозь налетевший шквал ветра.

Прикрыв глаза от дождя, уже бившего ей в лицо, Мэдди огляделась по сторонам в поисках сарая или навеса, где можно было бы переждать бурю. Поначалу ничего подобного вокруг не обнаружилось. Но затем Мэдди разглядела слева от дороги, на холме, покрытом виноградными лозами, небольшую беседку, из тех, в которых в пору сбора урожая ночевали работники. Это крошечное каменное строение, похожее на пчелиный улей, не имело окон и едва могло вместить двух человек… но этого было вполне достаточно, чтобы защититься от ливня.

– Вон там, – указала Мэдди Тристану на едва различимую вдали беседку.

Тристан проследил за ее рукой, и лицо его застыло в ужасе. Он побледнел, лоб его мгновенно покрылся каплями пота.

– Вы шутите, – пробормотал он. – Там едва поместится пара белок… а внутри, должно быть, темно, как в погребе!

Мэдди улыбнулась про себя и направила свою лошадь к беседке. Видимо, Тристан боялся, что, если они окажутся вдвоем в таком тесном помещении, он снова испытает соблазн поцеловать ее. Не слишком ли этот повеса погряз в добродетели? Теперь Мэдди уже почти не сомневалась, что в Лондоне Тристан к ней посватается.

– Нет времени спорить из-за мелочей, – заявила она, спешившись, привязала кобылу к ближайшему шесту и заползла в узкий вход беседки.

– Внутри просторнее, чем кажется! – крикнула она, обернувшись.

Тристан молчал. Высунув голову наружу, Мэдди увидела, что он стоит у беседки под проливным дождем.

– Не глупите, – с укором проговорила она. – Здесь полным-полно места для двух человек, если пригнуть голову.

Тристан испустил стон. Ни за что на свете он не согласится залезть в эту тесную темную беседку!

– Я подожду здесь, – отрезал он. – Это всего лишь весенний дождик. Он скоро кончится.

– Но прежде вы успеете схватить воспаление легких! – Мэдди уставилась на него снизу вверх, наморщив лоб. – Не думайте, что я не ценю вашу заботу о моей репутации. Ваше благородное поведение делает вам честь, однако, подумали ли вы, каково будет мне, если из-за моего доброго имени вы серьезно заболеете?

Тристан уставился на нее во все глаза, разинув рот от удивления. О чем это она? И какое отношение имеет его страх перед замкнутым пространством к ее доброму имени? Но тут он вспомнил, что Мэдди ничего не знает. Откуда ей знать, что, оказавшись в тесном помещении, он начинает сходить с ума от страха?!

Черт побери! Наверное, придется признаться ей в этом. Она не отстанет от него, пока не услышит правду, и какая разница, если она, правда, покажется ей отвратительной? Все лучше, чем то очарованное выражение, не сходившее с ее лица с тех пор, как он имел глупость поцеловать ее.

– Поверьте мне, я не смог бы забраться в эту беседку, даже если бы от этого зависела моя жизнь, – мрачно сообщил он. – Я с детства боюсь закрытых помещений… особенно тесных и темных. С меня довольно трабулей. Если я залезу в эту беседку, я превращусь в безумца.

Вот он и признался. Пусть теперь презирает его, если хочет. До сих пор в эту постыдную тайну были посвящены только Гарт и Кэролайн.

Мэдди не сводила с него глаз.

– Я слыхала о подобных страхах, – спокойно проговорила она. – Думаю, они встречаются не так уж редко. Но, ради Бога, объясните, почему вы не сказали мне об этом еще там, в трабулях? Почему вы просто рычали на меня, как дикий зверь, всякий раз, как мы оказывались в замкнутом пространстве? – Мэдди нахмурилась. – Ладно. Не объясняйте, я уже все поняла. Ваша дурацкая мужская гордость! Не понимаю, почему добрый Господь сделал мужчин господами мира. В них столько глупости, столько гордыни.

В считанные секунды Мэдди превратила страх, преследовавший его в детства, в простое неудобство, которое “встречается не так уж редко”. Можно подумать, он признался ей не в позорной трусости, а в том, что у него на пальце заусеница. Но, черт побери!.. спокойствие, с которым эта девушка восприняла известие о его унизительной слабости, смутило Тристана едва ли не больше, чем сама эта слабость.

Неловко переминаясь с ноги на ногу, Тристан смотрел, как Мэдди смахивает со лба капли воды.

– Ладно. Возьмите, по крайней мере, одеяло и накройте голову, – внезапно потребовала она. – Я не собираюсь нянчиться с вами весь остаток путешествия, если вы простудитесь!

Черт бы ее побрал! Сначала она выставила его дураком, а теперь хочет, чтобы он, как какой-нибудь жалкий молокосос, прикрывался одеялом от простуды!

– Я не простужаюсь! – рявкнул Тристан. – За всю свою жизнь я не болел ни разу!

Набросив на голову капюшон сутаны, он прислонился к стене беседки, защищавшей его от ветра, и приготовился пережидать бурю.

– А вы помните, из-за чего у вас в детстве возник этот страх перед теснотой? – спросила Мэдди, когда ветер утих и больше не мешал разговору.

Тристан надвинул капюшон на брови. Конечно, помнит. Но этим воспоминанием он еще не делился ни с кем… даже с Кэролайн и Гартом.

– Иногда, если удается облечь подобный страх в слова, это становится первым шагом к избавлению от него, – заявила Мэдди так бесцеремонно, словно не понимала, что требует от Тристана выдать самую мрачную тайну его души.

Интересно, права ли она? Неужели, обнажив свои страхи, он и вправду сможет ослабить их цепкую хватку? Тристан сомневался в этом, однако знал по опыту, что рано или поздно Мэдди все равно вытянет из него унизительную правду.

– Моя мать была шлюхой в одном из самых известных лондонских борделей, – выпалил он, наконец, и услышал, как Мэдди потрясение ахнула. Пусть переварит это, если сможет! – Хозяйка борделя разрешила ей оставить меня при себе, но при условии, что я не буду мешать ее профессиональным обязанностям. Всякий раз, когда к матери приходил клиент, а это бывало почти каждую ночь, она запирала меня в платяном шкафу. Там было очень темно и тесно, а я тогда был еще несмышленышем с чересчур богатым воображением. Чтобы не кричать от страха, я засовывал кулак в рот.

В ужасе вытаращив глаза, Мэдди выползла из беседки и уселась под дождем рядом с Тристаном.

– Но зачем она это делала, если знала, что это вас так пугает?

– Она не знала, – возразил Тристан. – Я ничего ей не говорил. Даже шестилетнему ребенку было понятно, что у нее просто нет другого выхода.

Мэдди показалось, что сердце ее разрывается на части. Перед ее мысленным взором предстала эта чудовищная картина: маленький черноволосый мальчик дрожит от страха в темном шкафу, пока его мать торгует своим телом как грошовая шлюха.

Тристан отвернулся, не желая встречаться с ней взглядом, и уставился на далекий горизонт, где солнце уже пробивалось сквозь тучи.

– А потом, – продолжал он вполголоса, – все мои проблемы с платяным шкафом решились благодаря одному кучеру. Он переехал мою мать. Тот день был очень похож на сегодняшний. В лицо этому кучеру бил ветер и дождь, и, наверное, он даже не заметил, что кто-то угодил под колеса экипажа. Моя мать была такой маленькой и худенькой… ее легко было принять за кучу тряпья, которое кто-нибудь уронил посреди Хеймаркет-стрит.

– Ох, Тристан! Какой ужас вам довелось пережить! – Мэдди ласково коснулась его руки. – А после этого вас взяла к себе графиня Рэнда?

– Да. – Тристан, наконец, взглянул в лицо своей собеседнице, и губы его искривились в болезненной улыбке. – Хозяйка борделя знала, кто был моим отцом, и велела одному из своих громил-помощников доставить меня в дом графа. Разумеется, граф все отрицал. Но графиня прижала меня к своей груди, осушила мои слезы поцелуями и приняла меня в своем доме как родного сына. С тех пор я стал лордом Тристаном, и ничто уже не напоминает мне о моем отвратительном детстве и о моей бедной матери, кроме этой проклятой трусости, которая, должно быть, будет преследовать меня до могилы.

Мэдди ободряюще сжала его руку.

– Никогда больше не называйте себя трусом! Вы самый смелый человек из всех, кого я когда-либо встречала! Когда я думаю о том, какую пытку вам пришлось вынести в тех ужасных темных трабулях, мне просто хочется плакать. – И опустив голову на плечо Тристана, она действительно расплакалась.

Тристан ошеломленно тряхнул головой. Он ошибся, предполагая, что внушит Мэдди отвращение этой грязной историей. Очевидно, его откровения ничуть не изменили ее отношения к нему. Когда Мэдди выплакалась, на лице ее было столь же очарованное выражение… и это грозило бедой, если только Тристану не удастся сию же минуту выбить из ее головы идиотское представление о нем как о трагическом герое.

И это была не единственная его ошибка. Вторая состояла в том, что Тристан все же простудился. Следующие два дня и две ночи его лихорадило. Мэдди ни разу не упрекнула его в том, что он не прислушался к ее совету, однако в глазах ее явственно читалась укоризна.

Однажды она даже предложила ему задержаться на несколько дней в очередной гостинице, где они остановились на ночлег, но это лишь укрепило Тристана в его решимости как можно быстрее добраться до Парижа. Вечером девятнадцатого марта, когда они въехали в город, Тристан чувствовал себя слабым, как котенок. Мало того, он постоянно кашлял, а мышцы его то и дело сводило судорогой, отчего верховая езда превратилась для него в постоянную пытку.

В Париже было необычно тихо. Трудно было поверить в то, что Наполеон со своим войском вот-вот вступит в столицу. Ничто не предвещало того, что вечером горожане уснут под властью короля, а, проснувшись утром, обнаружат, что на троне снова восседает император.

– Надо заехать в Тюильри, – прохрипел Тристан между приступами кашля. – Каслри захочет получить отчет из первых рук о судьбе короля Людовика, а я, возможно, окажусь единственным, кто сможет предоставить ему эти сведения.

Вспомнив о фанатичной преданности, которую питал к Бурбонам ее дед, Мэдди кивнула в знак согласия, хотя больше всего на свете в тот момент она желала горячего обеда и мягкой постели.

У ворот королевского дворца собралась толпа. Тристан и Мэдди спешились и, ведя лошадей в поводу, направились к народу.

– Что происходит? – осведомился Тристан у какого-то грязного старика, опиравшегося на палку.

Старик окинул Тристана угрюмым взглядом из-под набрякших век.

– Ничего такого, что могло бы заинтересовать вас, святой отец. Толкуют, что Маленький Капрал сегодня ночует в Фонтенбло, а Жирный Людовик бежит в Гент. – Старик пожал узкими плечами. – Но какая разница, кто сидит на французском троне? Для нас, простых горожан, это ничего не меняет. – Подняв голову, он бросил взгляд на ворота. – Ага, вот и король, – заметил он, снимая шапку.

Мэдди увидела двух лакеев в ливреях. Они несли огромное кресло, в котором восседал толстяк в пурпурном атласном жилете, с редеющими седыми волосами и тройным подбородком, колыхавшимся, как пудинг.

Мэдди недоверчиво уставилась на него.

– Только не говорите мне, что эта жаба-переросток и есть тот самый король, за которого мой дед готов был пожертвовать жизнью! – шепнула она Тристану.

– Но это и вправду король, – прошептал он в ответ, сдерживая кашель.

Толпа приветствовала монарха со сдержанным энтузиазмом, и лакеи задержались на мгновение, чтобы король мог в ответ помахать народу рукой.

– Возлюбленные мои соотечественники, – произнес Людовик на удивление сильным и певучим голосом. – За себя не боюсь, я боюсь за Францию. Тот, кто разжег в нашей стране пламя гражданской смуты, обрушил на Францию и все несчастья войн с иными государствами. Он снова хочет надеть на шею нашей страны железное ярмо. Он намерен уничтожить конституцию, которую я даровал вам.

По толпе прокатился гром аплодисментов, а какой-то молодой солдат в потрепанной роялистской форме даже прокричал: “Да здравствует король!”

Король промокнул лоб кружевным платком и продолжал:

– Да будет эта конституция, эта гордость каждого француза, любящего свое отечество, нашим священным знаменем!

Толпа снова разразилась приветственными возгласами, на сей раз более искренними. Затем с помощью полудюжины крепких стражников Людовик Восемнадцатый сошел с носилок и уселся в богато украшенную дорожную карету. Напоследок Мэдди заметила, что король помахал пухлой, унизанной перстнями рукой из окна кареты, уже катившей на север, к бельгийской границе.

Глаза девушки наполнились слезами.

– Слава Богу, что моего деда здесь нет! Слава Богу, что он не увидел эту жалкую пародию на короля, дрожащую от страха перед Корсиканцем! – грустно проговорила она и огляделась вокруг. – Но у короля все-таки осталась горстка сторонников. Они хотя бы приветствовали его напоследок.

– Точно так же они будут завтра приветствовать Бонапарта, – сухо заметил Тристан. – Этот старый парижанин совершенно прав. Людям надоело сражаться не на жизнь, а на смерть, и они готовы с распростертыми объятиями принять любого, кто пообещает им мир и спокойствие. Но это не наша забота. – Он обвел взглядом толпу, уже заметно поредевшую. – Пока что мне не попалось на глаза ни одного знакомого, но удача может изменить нам. Надо покинуть Париж как можно скорее, прежде чем меня кто-нибудь узнает.

Усевшись в седло, он оглядел широкую улицу, полукольцом окружавшую Тюильри.

– Но сперва нужно добыть овса для лошадей, обед для нас с вами и постели, где мы могли бы отдохнуть хотя бы несколько часов. А как только рассветет, мы поскачем в Кале.

Мэдди устало взобралась в седло и последовала за ним по улицам Парижа. Уже почти стемнело. Миновав недостроенную Триумфальную арку, которую Наполеон велел воздвигнуть в честь своих побед, путники оказались в районе, где улицы сменились узкими кривыми переулками, а элегантные здания уступили место грязным хибарам и крошечным лавкам без витрин.

Дул резкий ветер. Сырой, тяжелый воздух над городом пропах грязью и отбросами, которыми были завалены старинные улицы. Одной рукой придерживая поводья, а другой прикрывая глаза от пыли, Мэдди старалась не отставать от Тристана, который гнал жеребца по лабиринту переулков.

Дважды он терял дорогу и проезжал по той же самой улице, которую лишь несколько минут назад оставил позади. Но, наконец, когда Мэдди уже решила, что они безнадежно заблудились, Тристан остановился в конце мощенного булыжником тупичка перед дверью, ведущей в полуподвал.

– Вот мое бывшее жилище, – пояснил он своей спутнице осипшим от простуды голосом и постучал в дверь. – Владелица этого дома моя старая приятельница. Здесь мы можем рассчитывать на приличный ужин и чистую постель.

Он постучал еще раз, и дверь, наконец, отворилась со скрипом. На пороге появилась миниатюрная темноволосая фигурка в белом пеньюаре.

– Тристан, друг мой! – воскликнула она, обвивая его шею пухлыми ручками. – Но зачем ты натянул на себя эту сутану? Она тебе не идет!

Тристан хохотнул, от чего у него опять начался приступ кашля.

– Это долгая история, Минни, и лучше рассказывать ее за стаканом вина и тарелкой хорошей еды. – Он передал поводья обеих лошадей вертевшемуся рядом с ним уличному мальчишке и велел отвести животных в конюшню, а затем легонько подтолкнул Мэдди к двери. – Минни, ты не могла бы пустить нас с другом переночевать? Нам нужны соседние комнаты, соединенные дверью.

Минни удивленно приподняла бровь, пропуская Тристана и Мэдди в дом.

– Итак, дорогой, ты не согревал мою постель вот уже десять месяцев, а теперь просишь устроить тебя на ночлег с этим… этим созданием! – Она смерила Мэдди презрительным взглядом.

Тристан искоса взглянул на Мэдди, не зная, как она отреагирует на эти рискованные слова, однако Мэдди усилием воли скрыла свое потрясение.

Она внимательно всматривалась в лицо этой “старой приятельницы”, которая, очевидно, оказалась также и любовницей Тристана. Даже в тусклом свете свечей Мэдди различала тонкую сеточку морщин под черными круглыми глазами этой женщины, свидетельствовавшую о том, что Минни была уже не в первом цвете молодости. И все же этой женщине нельзя было отказать в определенной роковой красоте, а тонкий пеньюар почти не скрывал ее полную грудь и округлые бедра… Мэдди всегда втайне завидовала женщинам с такой пышной фигурой.

Минни обиженно выпятила нижнюю губу.

– Я по тебе скучала, Тристан. Чем я провинилась, что всю свою жизнь вынуждена тосковать по такому жестокому, такому бездушному мужчине! – Она бросила на Мэдди еще один злобный взгляд. – И вот ты опять так меня обижаешь!

– Я тоже по тебе скучал, дорогая, – проговорил Тристан, равнодушно целуя в лоб женщину, которая была его любовницей почти семь лет.

Беззастенчивые намеки Минни на их прошлые взаимоотношения почему-то смущали его. Прежде ее откровенность никогда не вызывала у него раздражения, напротив, он даже находил ее забавной. Но сейчас он невольно смотрел на всю эту ситуацию глазами Мэдди… Впрочем, небольшой образчик его прошлой жизни, возможно, развеет, наконец, ее иллюзии.

Минни нужно было успокоить, во что бы то ни стало. Она была ревнивой как кошка, и если не удастся умаслить ее, то придется ночевать на улице на пустой желудок. Но этой ночью Тристан намеревался ограничиться только сладкими речами. Желания делить с Минни постель он не испытывал… и объяснял для себя этот редкий феномен последствиями простуды.

Тристан ласково оторвал пальцы Минни от своей руки.

– Что за чепуха взбрела тебе в голову? – спросил он, приподнимая нежный подбородок своей любовницы и легко целуя ее в пухлые красные губы. – Я же сказал тебе: этот мальчик просто мой друг.

– Это правда?

– А разве я тебе когда-нибудь лгал?

– Нет, но я часто подозревала, что ты не говоришь всей правды. – Минни пожала плечами. – Ну что ж, никто не совершенен, и, кроме того… – Взгляд ее скользнул по худощавому стройному телу Тристана. – Кроме того, в тебе и так много достоинств.

Спустя несколько минут Минни уже приготовила восхитительную закуску, которой Тристан наслаждался, когда жил в Париже.

Мэдди и Тристан сели ужинать за круглый дубовый стол в гостиной на первом этаже дома. Минни, накрыв на стол, присоединилась к ним… вернее к Тристану: нимало не смущаясь, она уселась к нему на колени. Тристан изо всех сил старался утихомирить ее, чтобы спокойно поесть, однако Минни ерзала, не затихая ни на минуту.

– Веди себя прилично, Минни, – наконец велел Тристан, легонько шлепнув ее пониже спины. Бесполезно. Пальцы Минни по-прежнему то робко, то требовательно исследовали его анатомию. Подняв голову, Тристан обнаружил, что взгляд Мэдди прикован к ее тарелке, а щеки ее полыхают, как красные яблоки в корзине, которую Минни заботливо выставила на стол.

Покончив с ужином, путники поднялись из-за стола и направились на второй этаж, в спальные комнаты. Минни прошептала:

– Моя дверь, как всегда, не заперта, дорогой!

Мадлен опять залилась краской смущения, поскольку шепот эхом разнесся по узкому коридору, как звук трубы в пещере.

– Не гаси свечу и не закрывай дверь в мою комнату, – велел Тристан Мэдди, стоя на пороге между двумя соседними спальнями. – Я тоже оставлю свечу зажженной. – Он достал из-за пояса пистолет и вручил его Мадлен. – Обычно я легко просыпаюсь, но сегодня я себя чувствую из рук вон плохо, поэтому держи оружие под рукой… и, Бога ради, не забудь взвести курок, если понадобится пустить его в ход.

Мэдди с отвращением уставилась на пистолет.

– Зачем мне это нужно? Единственный, кто может к нам пожаловать, это ваша бывшая домовладелица… если вы не воспользуетесь ее любезным приглашением. Или вы хотите, чтобы я застрелила вашу “старую приятельницу”?

Мэдди отвернулась, но Тристан успел заметить, сколь соблазнительной была для нее эта идея. Зеленоглазое чудовище ревности прежде не посещало ее, но сейчас одна мысль о том, что твердые губы Тристана будут прижиматься к губам этой парижской Иезавели, сводила Мадлен с ума.

– Минни не придет в мою комнату. Это не в ее манере. А поскольку я не намерен вставать с постели после того, как улягусь, вы можете спать совершенно спокойно… но благоразумнее все же принять меры предосторожности.

Наклонившись, Тристан достал нож из-за правого голенища и положил его к себе на подушку.

– Спокойной ночи, Мэдди. Помните: нам надо подняться с рассветом.

И с этими словами Тристан сбросил с ног сапоги, не раздеваясь, забрался под одеяло и мгновенно провалился в сон.

Мэдди прошла в свою спальню, сняла пыльные штаны и рубаху и с наслаждением избавила от сапог ноющие ноги. Оставшись в одной сорочке, она плеснула на руки и лицо воды из умывального тазика и забралась в постель. Но, несмотря на усталость, сон не шел к ней. Матрас оказался неудобный, сбитый комками, а в уме Мадлен непрестанно вертелись события последнего дня и последних двух недель.

Главным образом, она, конечно, была изрядно шокирована “старой приятельницей” Тристана. Она никогда еще не встречалась с женщинами такого рода. Конечно, ей было известно, что большинство аристократов, посещавших дом ее деда, содержали любовниц, но все это хранилось в глубокой тайне.

Мэдди огорченно прикусила нижнюю губу. Когда Тристан посватается к ней, она даст ему понять, что после свадьбы не потерпит подобных связей. Впрочем, возможно, Тристан и сам решил исправиться: ведь, несмотря на соблазнительное приглашение Минни, он не выказал намерения нанести ей ночной видит.

Мэдди даже представить себе не могла, как мужчина в здравом уме может находить подобную вульгарность привлекательной. Впрочем, поразмыслив, она пришла к выводу, что это может восприниматься как приятное разнообразие. Но ведь должна же где-то быть золотая середина между грубой сексуальностью Минни и холодным равнодушием, которое выказывали к своим мужьям едва ли не все лионские аристократки!

Прошел целый час, а Мэдди все еще раздумывала над этим мучительным вопросом: каким образом, оставаясь настоящей леди, можно уберечь своего супруга от цепких объятий дам полусвета? И тут внезапно она услышала, как дверь в комнату Тристана открывается, и кто-то украдкой движется к его кровати.

Мэдди заскрежетала зубами. Выходит, Тристан заблуждался. Минни оказалась совсем не прочь нанести ему визит, когда поняла, что сам он к ней не явится. Мэдди прислушалась, затаив дыхание. Шаги замерли. На мгновение воцарилась тишина, а затем раздался хриплый вскрик Тристана и чье-то сдавленное ругательство. Второй голос явно принадлежал не хозяйке дома… и вообще не женщине.

Мэдди вскочила с постели, схватила пистолет, взвела курок и бросилась к двери в спальню Тристана. В свете свечи она разглядела высокого темноволосого мужчину в черном вязаном жакете и черных панталонах, плотно обтягивавших его ноги словно вторая кожа.

Неизвестный гость боролся с Тристаном на кровати. Противник Тристана навалился на него и занес руку. Сердце Мэдди бешено заколотилось: незнакомец сжимал в толстых пальцах смертоносный кинжал.

– Стойте! – закричала Мэдди, двумя руками поднимая пистолет. – Бросьте нож, или я выстрелю!

Убийца медленно опустил руку и оглянулся через плечо, впившись в Мэдди маленькими, глубоко посаженными черными глазками. У девушки пробежал холодок по спине. Она лихорадочно стиснула пистолет, руки ее дрожали, как листья на ветру. Злобные глазки убийцы остановились на трясущемся пистолете, он выругался и снова занес нож.

– Бога ради, Мэдди, застрелите этого ублюдка! – сдавленно прохрипел Тристан из-под прижавшей его к полу массивной туши.

Мэдди зажмурилась и нажала на спусковой крючок. В ноздри ей ударил едкий запах дыма. Раздался грохот, треск и приглушенный стон. Мэдди открыла глаза и увидела, что Тристан уже выбрался из-под обмякшего тела незадачливого убийцы и поднимается на ноги. Его лицо и волосы были присыпаны каким-то белым порошком, что придавало ему сходство с призраком.

– Хороший выстрел! Вы спасли мне жизнь, – спокойно сообщил он, отряхивая белую пыль со своей сутаны и вынимая пистолет из негнущихся пальцев Мэдди.

Мэдди прижала руку к губам, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

– О, Боже мой! Он… Я…

– Ничего подобного. Но вы все равно отлично поработали. Если вы откроете глаза, то увидите, что ваша пуля попала в потолок, одна из плиток откололась и свалилась на голову этого мерзавца как раз в тот момент, когда он собирался воткнуть в меня нож.

Тристан провел пальцами по волосам, и с них хлопьями посыпалась штукатурка. Губы его растянулись в улыбке.

– Удары по голове отлично вам удаются, Мэдди. Похоже, это ваша специальность. Вы оставляете за собой по всей Франции длинный след из проломленных черепов.

Незваный гость на кровати застонал, и Тристан поспешно стукнул его по затылку рукоятью пистолета.

– Я узнал этого негодяя, – сообщил он, засовывая пистолет в карман сутаны. – Это один из наемных убийц Фуше, и во всем Париже не сыскать другого мерзавца, который заслужил бы головную боль больше, чем он. Вообще-то, я оказал бы Франции хорошую услугу, если бы прикончил его прямо здесь сию секунду.

Мэдди ахнула.

– Но из почтения к вашим нежным чувствам я обуздаю свои природные инстинкты и всего лишь сделаю так, чтобы он не помешал нам спокойно убраться из Парижа. – Разрезав простыню на полоски своим ножом, Тристан тщательно связал своего противника по рукам и ногам.

– Прежде чем мы отправимся в Кале, я должен обменяться парой слов с Минни, – угрюмо добавил он. – Она наверняка приложила руку к этому грязному делу: когда мы ехали по Парижу, за нами никто не следил.

– Но ведь вы считали ее своей подругой! Зачем она это сделала?

– Именно это я и хочу выяснить. – Тристан засунул нож за голенище и направился к двери. – Держите дверь на замке, пока я не вернусь. Обычно жильцы этого дома не суются в чужие дела, но выстрел они наверняка услышали. Если они увидят, что я вышел из комнаты, то могут проявить неуместное любопытство. – Остановившись на пороге, он добавил: – Тем временем я советую вам надеть рубаху и штаны. Если кто-нибудь увидит вас в таком виде, вам будет непросто убедить его, что вы – юноша.

Мэдди проследила за направлением его взгляда и, к своему ужасу, обнаружила, что стоит перед ним всего-навсего в одной тоненькой сорочке. Залившись краской смущения, она бросилась в свою комнату и с грохотом захлопнула за собой дверь.

Увидев свое отражение в треснувшем зеркале, которое висело на стене ее спальни, Мэдди окончательно пала духом: если у Тристана до сих пор еще оставались сомнения относительно ее женских достоинств, то теперь эти сомнения наверняка были разрешены не лучшим образом… особенно по контрасту с пышнотелой Минни. Мэдди нахмурилась. Впрочем, мужчины такие странные создания… а этот англичанин самый странный из всех мужчин, каких ей доводилось встречать. И откуда ей знать, так ли уж важны для него роскошные формы, если речь идет о женщине, которая станет хозяйкой в его доме и родит ему детей?!