– Почему, Минни? Почему ты это сделала? Прежде ты никогда не питала особой любви к гражданину Фуше! – Тристан впился ледяным взглядом в женщину, лежавшую на кровати, которую за последние шесть лет он так часто разделял с нею.

– Фуше? При чем здесь Фуше? – Минни не стала притворяться, будто ничего не знает об убийце, явившемся в спальню к Тристану, однако была, по-видимому, искренне удивлена тем, что это имеет какое-то отношение к министру полиции. Отчасти Тристан поверил ей: Минни практически не умела лгать, и эту черту он всегда находил в ней наиболее привлекательной.

– Ты меня предал! – объявила Минни, гневно сверкая глазами. – В моем собственном доме! После всего, что мы друг для друга сделали!

– И как же, позволь узнать, я тебя предал?

В темных глазах Минни блеснули слезы.

– Если бы ты завел другую женщину, я бы тебя еще поняла. Мы с тобой никогда не считали нужным ограничиваться одним партнером. Но этот костлявый мальчишка с оленьими глазами! Этого я тебе никогда не прощу!

– Мэдди? Ты подослала ко мне убийцу из-за того, что приревновала к Мэдди?

– Я не подсылала к тебе убийцу, – возмущенно возразила Минни. – За кого ты меня принимаешь? Я всего лишь попросила моего нынешнего друга, который занимает комнату, где когда-то жил ты, чтобы он преподал тебе урок хороших манер.

– К вашему сведению, мадам, этот ваш… друг – один из доверенных прислужников Фуше. Ему наверняка приказали поселиться в вашем доме для слежки, поскольку всем известно, что ваши симпатии на стороне роялистов.

Минни потрясение уставилась в лицо Тристана.

– Клянусь, я ничего не знала! Подумать только! Я делила постель с этим отродьем дьявола больше месяца! – Склонив голову, она метнула на Тристана кокетливый взгляд из-под темных ресниц. – Поверь мне, Тристан, я никогда не желала и не желаю тебе смерти. Я просто не могу разозлиться на тебя до такой степени. – Минни залилась слезами. – Но подумать только! Во что ты превратился в этой развратной Вене! Или ты считал меня невинной воспитанницей монастыря? Думаешь, я ничего не поняла, когда ты потребовал смежные спальни?

– Ничего подобного, Минни. Я всегда помнил, что ты дитя парижских трущоб, а теперь я понимаю, что мысленно ты до сих пор живешь там, – холодно возразил Тристан. У него руки чесались отколотить эту ревнивую стервочку, которую он когда-то находил забавной. – Так вот, слушай меня внимательно, трущобная крыса! Ты поставила под угрозу жизнь внучки одного из первых роялистов Франции, которую я должен доставить в Англию к ее отцу.

– Значит, это мальчишка на самом деле девчонка? – Минни смерила Тристана недоверчивым взглядом. – Но как это может быть? У нее фигура точь-в-точь как у мальчишки!

– Не всех женщин природа одарила так щедро, как тебя, Минни. Но уверяю тебя: Мэдди – женщина. И куда более женственная, чем все, кого я до сих пор встречал. А чтобы ты поняла, как серьезно ошиблась, скажу тебе, что она не была и никогда не станет моей любовницей.

Минни закрыла лицо руками в точно рассчитанном жесте раскаяния.

– Матерь Божья, что я наделала?! – Подняв голову, она просительно взглянула в лицо Тристану. – Скажи мне, дорогой, что я должна сделать, чтобы заслужить твое прощение?

Тристан облегченно вздохнул. В конце концов, ему, возможно, удастся обернуть эту ситуацию к лучшему. Он смерил взглядом свою бывшую любовницу, которая, дрожа, прижалась к изголовью кровати.

– По твоей вине мы не сможем дожидаться рассвета. Нам надо отправиться в путь немедленно, – проговорил он, придав своему голосу всю суровость, на какую был способен. – Но, к сожалению, наши лошади слишком устали и все еще нуждаются в отдыхе.

Минни просияла.

– Ни слова больше! – воскликнула она. – Мой брат Филипп, который сейчас спит в соседней комнате, лучший во всем Париже конокрад. Стоит мне шепнуть ему, и он в течение часа доставит вам двух великолепных скакунов, даже если для этого ему придется обокрасть королевские конюшни.

Со вздохом она откинулась на подушки, предоставив Тристану полюбоваться богатым содержимым ее декольте. Полные красные губки Минни, которые он находил когда-то такими соблазнительными, проворковали:

– Итак, дорогой… не будет ли у тебя каких-нибудь еще желаний, прежде чем мы пойдем будить Филиппа?

***

Буря, гнавшаяся за Мэдди и Тристаном по пятам всю дорогу от Парижа, утихла, когда они, наконец, добрались до Кале. Порт был до отказа забит кораблями, а доки кишели перепуганными роялистами, которые стремились бежать в Англию, прежде чем Наполеон Бонапарт снова завладеет французским престолом.

– Бриг вашего отца стоит на якоре вдалеке от всей этой толчеи, – сообщил Тристан, прикрывая глаза ладонью, чтобы осмотреть гавань со своего наблюдательного пункта на южном пирсе. – Сначала найдем гостиницу, где можно будет смыть с себя дорожную пыль. Потом я продам лошадей. Мне нужны штаны и рубаха, а вам – приличное платье и шляпка. И только потом мы наймем шлюпку, которая доставит нас на корабль. Вы не должны ступить на землю Англии в этом маскараде.

– Merci, – прошептала Мэдди, благодарная за эту неожиданную заботливость. При желании Тристан мог быть совершенно очарователен. Какое счастье, что он, наконец, стряхнул с себя эту холодную мрачность, в которой он пребывал в течение всей бешеной скачки от Парижа до Кале. Все это время он был настолько молчалив и угрюм, что Мэдди решила, будто опять ненароком обидела его.

Она улыбнулась:

– Я хотела сказать: спасибо. Отныне я должна говорить по-английски.

– И я, – улыбнулся в ответ Тристан, но улыбка получилась какой-то жалкой, а глаза его остались печальными. Он снял с руки перчатку и хлопнул ею о бедро – в солнечном свете закружились пылинки. – Итак, Мэдди, наше эпическое странствие подошло к концу. Должно быть, вы чрезвычайно счастливы.

Мэдди кивнула:

– Я вовсе не сожалею о том, что покидаю Францию. Здесь очень беспокойно, а я не чувствую склонности ни к одной из враждующих сторон. Все, что я любила в этой стране, умерло вместе с моим дедом. Но что касается нашего путешествия, то я желала бы, чтобы оно продолжалось вечно. Это было потрясающее приключение, и я на всю жизнь сохраню о нем драгоценные воспоминания.

– Действительно? Тогда вы и впрямь необычное создание. Ибо любая другая женщина с радостью променяла бы тяготы этого пути на роскошную жизнь, которая ждет вас впереди. – Тристан сделал паузу, тщательно подбирая слова. – Ваш отец – один из богатейших людей Англии, а вы – единственная наследница его состояния, а также внучка французского аристократа. Обещаю вам, что высший свет примет вас с распростертыми объятиями.

Мэдди рассмеялась:

– Сомневаюсь. Насколько мне известно, ваш британский свет воротит нос от всякого, кто имел неосторожность замарать руки о коммерцию.

– Времена меняются, Мэдди. В последние годы многие английские аристократы претерпели жестокие финансовые потери, поэтому они с радостью женят своих сыновей на дочерях богатых купцов. Получается весьма недурно. Юный лорд спасает имение своей семьи от краха, а юная леди получает доступ в высший свет, в котором ей иначе было бы отказано.

– Во Франции тоже случаются подобные браки, – подтвердила Мэдди, – но, с моей точки зрения, ничего хорошего в них нет. Лично я не хотела бы выйти замуж лишь для того, чтобы принести своему мужу богатое приданое. – Она наклонилась в седле и погладила нервничающую лошадь. – Подумайте сами. Разве вам, например, было бы приятно, если бы женщина вышла за вас замуж только для того, чтобы получить деньги вашего отца?

– Во всяком случае, мне никогда не придется столкнуться с этой проблемой, – сухо ответил Тристан. – Но если бы все же пришлось, я смотрел бы на вещи реалистично.

– Понятно. И какая же точка зрения, по-вашему, будет реалистичной для меня? – саркастически осведомилась Мэдди. – Если бы я и впрямь захотела найти себе титулованного супруга, неужели лондонское общество закрыло бы глаза на тот факт, что мой отец – простой торговец?

– Над этим стоит поразмыслить, – угрюмо проговорил Тристан.

Мэдди почувствовала, как от этих слов по спине ее пробежал холодок. Она нервно сглотнула.

– Но… разумеется, это всего лишь предположение… но что, если я предпочту мужчину без титула… и даже без фамилии, которую в светских кругах считали бы достойной?

– Тогда, Мэдди, я посоветовал бы вам обратить свои симпатии на более достойного кандидата. Ибо если этот мужчина без титула, о котором вы предположительно говорите, – человек чести, то он поймет, что ничего не может предложить вам… и уж тем более – руку и сердце.

У Мэдди перехватило дыхание.

– Должно быть, вы шутите! Он предложил бы мне руку и сердце, если бы любил меня… и если бы знал, что я люблю его. Ибо все остальное не имеет значения!

– Напротив. Существует много вещей, которые чрезвычайно важны.

Мэдди уловила в его голосе ноты смиренного самоотречения, столь несвойственного этому отважному и гордому человеку, которого она успела полюбить всем сердцем за прошедшие две недели. Что он пытается внушить ей этими странными недомолвками?

Мэдди прижала ладонь к груди, чтобы унять сердцебиение.

– Скажите мне, пожалуйста, что может иметь значение, если два человека любят друг друга?

– Верность, благодарность, ответственность… и, в первую очередь, честь. – Тристан подался вперед, заметив, наконец, вдали корабль Харкура. – Тот, кто считает себя мужчиной, никогда не должен отрекаться от этих понятий… даже ради любви.

– Но зачем отрекаться от них? – спросила Мэдди, охваченная странным предчувствием, что в ее судьбу вмешались некие загадочные силы, которыми она была не в состоянии управлять, и что эти силы определят всю ее будущую жизнь.

– Потому что таков порядок вещей, Мэдди, – ответил Тристан, пожимая плечами. – Потому что конец той драмы, главную роль в которой играет ваш гипотетический мужчина без титула, написан задолго до того, как эта драма началась… и изменить его невозможно.

– Я не согласна с этим. – Мэдди заметила на лице Тристана такую же мрачность, какая воцарилась несколько минут назад в ее собственной душе. – При желании всегда можно что-нибудь изменить. И я верю в это всем сердцем.

Тристан понимал, что причинил Мэдди боль и что, возможно, даже напугал ее… об этом он будет жалеть до конца своих дней, почти так же, как о той слабости, которая побудила его поцеловать эту невинную доверчивую девушку с такой безудержной страстью. Эта страсть разожгла огонь, который теперь грозил поглотить их обоих.

Сделанного не воротишь, однако Тристан не мог допустить, чтобы Мэдди слепо верила в будущее счастье. Теперь, по крайней мере, планы ее отца не окажутся для нее полной неожиданностью.

Тристан убеждал себя в том, что страдания ее будут недолгими, что чувство, которое она приняла за любовь, окажется на поверку лишь временным увлечением мужчиной, который первым дал ей ощутить свою собственную чувственность.

Он убеждал себя, что с Гартом Мэдди будет гораздо более счастлива, чем с ним. Из Гарта получится гораздо лучший супруг.

К несчастью, только в одном он не мог себя убедить. Он не верил в то, что выдержит боль расставания с Мэдди, когда та станет супругой его брата.

Для себя Тристан приобрел грубую одежду моряка – полотняные штаны, шерстяную куртку и шерстяную матросскую шапку. Но на новое дорожное платье для Мэдди он не поскупился: он выбрал французский батист роскошного янтарного оттенка – цвета осенних листьев клена. Это платье удивительно шло к ее глазам, равно как и подбитая мехом мантилья из утрехтского бархата и высокая шляпка, прикрывавшая ее свежевымытые волосы.

Такого великолепного наряда у Мэдди никогда еще не было, и при других обстоятельствах она была бы на седьмом небе от счастья. Но из-за мучительного разговора с Тристаном настроение ее было бесповоротно испорчено.

Тристан ясно дал понять ей, что никогда не сделает ей предложения… и не потому, что не любил ее, а потому, что поступить так ему запрещало чувство чести. Но Мэдди не понимала, при чем здесь честь. Тристан и без того при каждом удобном случае демонстрировал, что он – человек чести, несмотря на свое неблагородное происхождение.

Что ж… она просто не примет это заявление всерьез. По крайней мере, до тех пор, пока Тристан прямо не заявит ей, что не любит ее. До сих пор произнести эти слова у него поворачивался язык. Нет, он скоро поймет, что она так легко не сдастся! И все же слова Тристана серьезно встревожили ее. И подумать только, он испортил ей настроение как раз в тот момент, когда Мэдди казалось, что все уже пошло хорошо. Каким же оружием должна воспользоваться женщина, чтобы справиться с мужчиной, который неверно понимает чувство чести… особенно если этот мужчина настолько упрям, как Тристан?

Все еще мучаясь этим вопросом, Мэдди взошла на борт шлюпки, Тристан присоединился к ней. Они направлялись к кораблю, нос которого украшала резная русалка, удивительно похожая на Минни лицом и фигурой. Неудивительно, что при виде ее Мэдди стала еще мрачнее.

Шлюпка обогнула корму и приблизилась к свисающей с корабля веревочной лестнице. Подняв голову, Мэдди с изумлением обнаружила, что на борту отцовского корабля огромными буквами написано ее имя: “Мадлен”.

– Он назвал корабль в мою честь! – воскликнула она, оборачиваясь к Тристану. На глаза ее невольно навернулись слезы. – Все эти годы, пока я пребывала в убеждении, что отец даже знать меня не желает, этот корабль бороздил океаны, прославляя мое имя! – Мэдди подавила рыдание и взяла протянутый Тристаном чистый носовой платок – один из четырех, которые он приобрел в числе прочих покупок в Кале.

В какой удивительный бал-маскарад превратился ее тихий маленький мирок! И ничего этого не произошло бы, если б этот упрямый, невыносимый англичанин не приехал за нею в Лион. Мэдди серьезно глядела ему в глаза, даже не пытаясь скрыть обуревавшие ее чувства.

– Черт побери, Мэдди! Перестаньте глазеть на меня, как преданный щенок! – рявкнул Тристан, неодобрительно поджав губы. – Полезайте по этой лестнице.

Последний раз взмахнув мокрыми от слез ресницами, Мэдди свернула платок и спрятала его в карман. Ничего не изменилось, но в глубине ее души забрезжил лучик надежды. “По-моему, он чересчур рьяно сопротивляется”, – подумала она, мысленно улыбнувшись.

Протянув руку к веревочной лестнице, качающейся у борта корабля, она поставила ногу на первую перекладину. Но стоило ей попробовать переступить на вторую перекладину, как выяснилось, что подчиниться приказу Тристана в новом костюме не так-то просто. Юбка оказалась слишком узкой, чтобы карабкаться в ней по лестнице, но слишком широкой, чтобы надежно скрыть ноги Мадлен от любопытных глаз двух матросов в шлюпке… а Мэдди, несмотря на всю свою оригинальность, все же была воспитана как леди.

С пылающими от смущения щеками она вцепилась в лестницу, не в состоянии двинуться ни вперед, ни назад. С какой тоской в тот момент она вспомнила о своих простых крестьянских штанах и о той свободе движений, какой может наслаждаться мужчина!

– Найдите другой способ подняться на борт! Что вы ухмыляетесь как обезьяны! – прикрикнул Тристан и, подойдя к девушке, прикрыл ее своим телом от похотливо глазеющих матросов.

Мэдди вздохнула. Ее герой снова пришел к ней на помощь; кто же смеет усомниться в том, что Тристану было хорошо знакомо чувство чести?

Когда Тристан и Мэдди ступили на палубу, команда брига уже поднимала паруса. Капитан приветствовал их и уставился на Мэдди с явным любопытством. К ее изумлению, Тристан поспешно представил ее как свою подругу мисс Смит. Коротко поклонившись, капитан оставил их наедине и удалился на мостик; первый помощник уже отдавал распоряжения матросам, торопливо поднимавшим якорь.

– Ваш отец пожелал, чтобы ваше имя хранилось в тайне до тех пор, пока вы не прибудете в Англию. Он хочет лично объявить о вашем существовании, – пояснил Тристан, когда капитан отошел достаточно далеко.

– Почему?

– Это вы у него сами спросите. – Тристан уклончиво опустил глаза, и Мэдди поняла, что он знает о ее отце и его намерениях гораздо больше, чем говорит. По существу, даже ответ на ее вопрос о том, почему отец избрал именно его, Тристана, для поездки в Лион, оставлял желать лучшего.

Но к чему такая таинственность? Что ему скрывать? И почему ее преследует чувство, что отказ Тристана сделать ей предложение как-то связан с ее отцом и его пожеланиями? Возможно, ответ на этот вопрос и был тем самым оружием, которого ей недоставало, чтобы сразиться с таинственными требованиями чести, связывавшими Тристана.

Паруса над головами путников уже поймали свежий солоноватый ветер, и корабль заскользил по волнам. Тристан натянул воротник своей шерстяной куртки до самых ушей и надвинул шапку на лоб. У Мэдди перехватило дыхание: теперь он стал удивительно похож на морского разбойника, и ей было бы легче представить себе, что они направляются вовсе не к Дуврскому проливу, а к берегам Испании.

Как только корабль покинул гавань и вышел в открытое море, ветер усилился. Мэдди крепче стянула под подбородком ленты шляпки, чтобы ее не унесло в море, и почувствовала, что сердце ее забилось чаще. Наконец-то Франция осталась позади, а впереди была Англия.

Мэдди с любопытством оглядывала корабль, носивший ее имя. Палуба была безупречно чистой, все медные детали надраены до блеска, а матросы, хотя и были на вид неотесанными мужланами, работали слаженно и бодро. Даже угрюмый капитан приободрился, сойдя с мостика, он вновь приблизился к Тристану и Мэдди.

Капитан был невысок ростом и, как говорится, поперек себя шире, однако во всем его плотном, мускулистом теле не было ни унции жира, а лицо казалось таким же обветренным и просоленным, как деревянная обшивка палубы. Форма его представляла собой нечто неописуемое: синее с позеленевшими от времени медными пуговицами. Из-под засаленной шляпы выглядывала седая косичка, перевязанная узкой лентой из черной кожи. Очевидно, подумала Мэдди, отец не требовал от своих капитанов такой же безупречности, как от вверенных им кораблей.

– В последние четыре дня я ожидал вас с минуты на минуту, милорд. Признаться, я весьма тревожился, – проговорил капитан, объясняя причины столь поспешного отплытия. – Если бы Старик не велел дождаться вас, я давно бы поднял якорь. Матросы слышали в Кале тревожные новости. Говорят, Корсиканец победным маршем движется по Франции, собирая армию по дороге. Если это правда, то в любую минуту меня могли бы схватить.

– Это правда, – подтвердил Тристан. – Слухи совершенно справедливы. Бонапарт уже в Париже, и, несмотря на все беды, которые он навлек на головы французов в последние годы, солдаты, служившие ему, вновь стекаются под его знаменами целыми тысячами.

– Ад и все его черти! Этот Корсиканец, должно быть, продал дьяволу свою сучью душонку! – Опомнившись, капитан покраснел. – Прошу прощения, мэм. Мы не так уж часто перевозим пассажиров… особенно дам. Я не привык следить за своим языком.

Поднеся к глазу подзорную трубу, капитан оглядел горизонт.

– Поговаривают даже, что в засаде стоит французский фрегат, который перехватывает британские суда, пытающиеся войти в пролив. Но я в это не очень-то верю. С тех пор как адмирал Нельсон прищучил французский флот, лягушатники ведут себя на море тише воды, ниже травы. Впрочем, все равно надо быть начеку. – Капитан ухмыльнулся. – Сказать по правде, я предпочел бы встретиться в бою с Бонапартом и всеми его легионами, чем иметь дело со Стариком, если по моей вине что-нибудь стрясется с “Мадлен”. Понимаете, ведь это его лучший корабль, его краса и гордость. Если бы Старик знал, что Корсиканец снова поднимет бучу, он ни за что не послал бы “Мадлен” во Францию. – Капитан снова окинул взглядом Мэдди, не скрывая любопытства. – Насколько я понимаю, сейчас он рвет на себе волосы из-за того, что вы уговорили его рискнуть этим кораблем. Должно быть, вы были чертовски красноречивы, милорд. Иначе Старик никогда не позволил бы вам воспользоваться “Мадлен” для ваших личных целей.

Мэдди поняла, что капитан пытается выудить из своего пассажира информацию. Но Тристан лишь уклончиво улыбнулся, и капитан остался при своих догадках. В этот момент Мэдди особенно остро почувствовала, что ее спутник скрывает информацию не только от капитана. Давешний упрек Минни был совершенно справедлив. Тристан был весьма искушен в умении раскрывать собеседнику только то, что сам желал сообщить… без сомнения, это был весьма полезный для шпиона талант.

Но черт бы побрал этого надменного англичанина с его полу правдой! Мэдди и так всю свою жизнь довольствовалась полу правдой, и это порядком ей надоело. И сейчас ее охватило неудержимое желание устроить какую-нибудь невероятную выходку, которая заставила бы Тристана сбросить этот непроницаемый панцирь самодовольства и стерла бы с его лица это невыносимое выражение холодности и равнодушия.

Мэдди задумчиво оперлась рукой на отполированные до блеска деревянные перила и вдохнула бьющий в лицо соленый ветер.

– Меня только что осенило, – сообщила она, упираясь взглядом в безупречно строгий профиль Тристана. – Видите ли, сэр… вы передо мной в долгу.

Тристан обернулся к ней, сдвинув брови.

– Что это значит? Мэдди лукаво улыбнулась:

– Я спасла вам жизнь. Помните? А значит, мне положена компенсация.

Тристан удивленно вытаращил глаза.

– Не могу отрицать, что без вашей помощи мне пришлось бы отправиться на тот свет с кинжалом под ребрами… но неужели вы считаете достойным требовать компенсации за подобную услугу? – Он смерил девушку суровым взглядом. – Кроме того, признать долг и заплатить его – не одно и то же. Вы наследница огромного состояния, Мэдди, а не я. Все, что у меня есть в карманах на данный момент, – это то, что осталось от продажи лошадей, после того как я купил нам одежду. И все это до последнего фартинга уйдет на проезд от Дувра до Лондона. Боюсь, вам придется смирить свою жадность и подождать, пока Уайтхолл соизволит рассчитаться со мной за последние шесть месяцев службы.

Мэдди заметила, как ветер, раздувающий паруса корабля, играет черными прядями волос ее спутника, и улыбнулась. Тристан угодил в ее ловушку. Приподняв бровь, она осведомилась:

– Но вы признаете долг?

– Да. Признаю.

– Тогда вы должны признать за мной право определить, какова будет компенсация.

Тристан оперся на перила, следя взглядом за белыми бурунами, катящимися вслед кораблю. Уголок его чувственных губ слегка изогнулся в невольной улыбке: как ни странно, этот спор ему даже нравился.

– Ах, – вздохнул он, – но разве я в состоянии уплатить вам достойную компенсацию? Мои карманы пусты. Или вы хотите, чтобы я оказался в долговой камере Ньюгейта?

– Ни в коем случае! – воскликнула Мадлен. – Плата, которую я от вас потребую, не показалась бы чрезмерной даже самому нищему торговцу жареными каштанами, вроде тех, которых мы с вами видели вчера у Тюильри!

– Что ж, отлично. – Тристан повернулся спиной к перилам и окинул Мэдди вопросительным взглядом. – Знаете, у меня возникло какое-то странное чувство… Что-то здесь не так… По-моему, вы со мной не совсем откровенны.

– Возможно, дело в том, что вы, как и все мужчины, смотрите на мир своими собственными коварными глазами. Так, давайте считать. Сколько у нас получается? – Мэдди подняла левую руку и принялась правой рукой загибать на ней пальцы. Указательный, средний, безымянный. – Итого – три!

– Вы хотите сказать, что я должен вам три фунта? Удивительно, до чего справедливо!

– Три фунта? О каких фунтах может быть речь? Я еще не ступила на землю Англии и понятия не имею о ваших деньгах!

– Значит, три франка? Ну, это уже оскорбление. Неужели вы и вправду так низко цените мою жизнь, мадемуазель?

– И снова вы ошиблись! Франция для меня осталась в прошлом, я больше не веду расчеты во франках.

Выразительные черные брови Тристана недоуменно приподнялись.

– Тогда в чем же вы ведете расчеты? Что я вам должен, Мэдди?

Мэдди снова сомкнула пальцы вокруг деревянных перил. Корабль мягко покачивался на волнах, а сердце Мэдди трепетало от собственной дерзости. Она взглянула на небо: бледное солнце пробивалось сквозь пелену облаков над проливом. Мэдди решила, что это добрый знак.

– Три чего? – нетерпеливо повторил Тристан.

– Разве вы еще не поняли, что между нами расчеты могут проводиться только в одной-единственной валюте? По моему мнению, мсье, вы задолжали мне ровно три… поцелуя!