Ну, откуда мне было знать, спрошу я вас? Как бы там ни было — это моя вина. Если бы я не устроился на эту работу, мы бы не жили в городе, где едят на золотых тарелках, обрамленных изумрудами, и ставят себе платиновые коренные зубы. Если бы я не стал важной шишкой, то Элеонору не попросили бы участвовать в Красном Кресте, Гражданской Обороне, Бюро благосостояния семьи и Обществе Девочек-скаутов. И если бы я не был таким дураком, чтобы разговаривать за ужином о том, сколько получают женщины на заводе, Дорис все еще была бы на кухне, а не встала бы за токарный станок.

Я выслушивал все это большую часть ночи и весь завтрак. Потом Элеонора отвезла детей на детскую площадку по-соседству, а сама отправилась на заседание очередного комитета, так что, вернувшись домой, я взял удочку, сапоги и поехал немного порыбачить.

Лучше всего форель ловится в Мэдисонвилле — в старом ручье Брик-ярде. Сам ручей проходит возле железнодорожной сортировочной станции, где, вроде бы, надеяться поймать форель можно не больше, чем найти там хорошего повара. Впрочем, повара найти оказалось проще, и я нашел его, когда в моей плетеной корзинке для рыбы была уже парочка, а третью я как раз водил и готовился подсечь.

В устье ручья, там, где он впадает в реку, к востоку от железнодорожного моста, есть место, где любят ночевать бродяги. Собственно, и о том, что в этом ручье можно что-то поймать, я узнал, когда гулял по берегу и увидел, как бродяги жарят на костре двенадцатидюймовых красавиц.

Парень, которого я увидел, походил на среднестатистического бродягу, и я не особо обратил на него внимание. Костер у него уже прогорел, и он что-то готовил на углях.

Я вытащил третью рыбу, которая так и просилась на сковороду, и подумал, что неплохо бы попробовать познакомиться с этим парнем. Сам я могу стряпать только-только чтобы не отравиться, а тащить эту рыбу домой Элеоноре, значило, рисковать остаться голодным, поскольку она как раз лишилась лучшей поварихи, что мы когда-либо имели.

Да перестаньте, этот парень был весьма неплохо одет и казался бродягой не больше, чем любой менеджер в старой одежде. У него была мелкая сковородка из какого-то блестящего белого металла, и что бы он там ни готовил, пахнуло это просто божественно. Он обернулся, услышав, как я поднимаюсь от воды. Был он молод — около тридцати, как мне показалось. Интересно, подумал я, почему он не в армии и не на войне?

— Привет, — сказал я, — а вы не хотите поджарить рыбки? — И я протянул ему самую большую из трех форелей.

Он улыбнулся. Привлекательная у него оказалась улыбка. Я подумал, что он мог быть уклоняющимся от военной службы — большинство бродяг нигде не зарегистрировано, — но я не собирался идти на попятную.

— Спасибо, — сказал он. — Я люблю рыбу. Она пойдет мне на завтрак.

Я протянул ему рыбу. Я так и не понял, что именно он сделал. Как-то по особенному повернул запястье, и форель оказалась вывернутой наизнанку. Он сделал пару разрезов маленьким блестящим ножичком, и положил внутренности в ямку, которую тут же прикрыл куском заранее вырезанной формы. Еще один поворот запястья, и рыба обрела прежний вид. Он повесил ее на кусте, заметил, что я наблюдаю за ним, выпучив глаза, и лицо его моментально залилось краской.

— Простите, — пробормотал он. — Я перенял этот прием от лесоруба в Юме. Он был индеец, ну, вы же знаете этот народ. Дети природы…

Я сел на бревно по другую сторону костра и стал набивать трубку. До меня донесся аромат того, что жарилось на сковороде, смешанный с дымком углей гикори. Никогда еще я не чувствовал такой пленительный запах.

— Что это? — спросил я, указывая на сковороду черенком трубки. — Гуляш?

Он опять улыбнулся.

— Отчасти, — сказал он. — Просто что-то приготовил. Присоединитесь ко мне?

Думаю, я надеялся на это приглашение с того момента, когда впервые почуял запах из его сковородки. Я отказал ему из вежливости — а вдруг он был более голодным, чем я думал, — но на второе приглашение все же согласился, причем с удовольствием. Его рюкзак висел на дереве позади, он повернулся, протянул руку — и в ней оказалась коробка из того же блестящего белого металла, что и сковородка, величиной не больше шестидюймового куба. Из коробки он достал тарелки, вилки, ножи и чашки. Потом раздвинул угли и достал из них какую-то хитрую штуковину наподобие фляжки, из которой налил в чашки горячий кофе. Все произошло так быстро, что я успел лишь похлопать глазами, когда можно было приступать к еде.

Гуляш был просто замечательный. Приготовлен он был, как я предположил, из фазана, но от него шел сильный, совершенно новый для меня аромат. Травы, которые он использовал… это было нечто! Да этот парень был великолепным поваром!

Но все решил кофе. Аромат был такой же, как пахнет свежемолотый кофе, вот только я в жизни не пил еще кофе вкуснее этого. Я вычистил тарелку корочкой коричневатого хлеба и прислонился спиной к бревну.

— Послушайте, — сказал я, — а почему вы не работаете?

Это был не тот вопрос, который следует задавать человеку, только что накормившему вас божественной манной небесной и напоившему райским нектаром, но он вроде бы не возражал. Только улыбнулся дружелюбной улыбкой.

— У меня нет документов, — ответил он. — Ни свидетельства о рождении, ни аттестата зрелости. Ничего. А нет документов, нет и меня. Так что меня не загребут в армию. Забавно…

Забавно! Это было уж верхом преуменьшения. Хотел бы я знать, у какого врача он лечится. Хотел бы знать, что написано в его медицинской карточке.

— И вы хотите вести такой образ жизни? — спросил я. — И не планируете ничего другого?

Он задумчиво поглядел на меня.

— Мне нравится так жить, — признался он, — но мне нравится и многое другое.

— А вы когда-нибудь думали о кулинарии? — продолжал я расспросы. — Я имею в виду, как о работе? Для этого не нужны никакие документы. Поваров в наши дни найти труднее, чем новые покрышки для автомобиля. Соглашайтесь. Я буду хорошо вам платить, вы сможете купить себе машину и многое другое.

Он посмотрел на меня. Затем его взгляд переместился на небо и на деревья, качающие вершинами на ветру, и на медленно плывущие облака. Я понял, что ему нравится все это. Очень нравится. Затем он обернулся ко мне.

— Ладно, — просто сказал он.

Мы вернулись домой раньше Элеоноры. Он поставил рюкзак в бывшей комнате Дорис и пошел осматривать кухню, а я пошел на площадку за детьми. Детей у нас было двое, трех и девяти лет, девочка и мальчик, Пат и Майк. Пат вырвала у меня руку, как только я открыл парадную дверь, и, по привычке, бросилась прямиком на кухню. У Дорис всегда был припасен для нее кусочек кекса, несмотря на строгие правила насчет кусков до еды, которые Элеонора пыталась наводить. Пат распахнула дверь кухни и застыла. Затем повернула голову, точно сова, и уставилась на меня.

— Кто он? — спросила она.

Я замялся. Я как-то не озаботился узнать его имя. Я вопросительно взглянул на него над головой Пат. Он занимался плитой, по-прежнему в клетчатой рубашке и выцветших штанах. Несколько секунд он колебался, глядя на нас троих.

— Смит, — внезапно сказал он. — Да, Смит. Смитти.

— Он Смитти, — сказал я детям. — Он будет готовить для нас еду. Потому что Дорис ушла.

— И больше не будет кексов? — протянула Пат со слезами в голосе.

Я потрепал ее по голове.

— Смитти завтра приготовит тебе кексы, — сказал я ей. — Только пусть мама не слышит, как ты выпрашиваешь их.

Смитти как-то странно взглянул на нас.

— Минутку, — сказал он. — Мне кажется, я могу…

Он отвернулся, так что я не увидел, что он делает. Когда он повернулся снова, в руках у него была сковородка, полная свежих кексов, горячих, только что из духовки. Я, как и дети, тут же почувствовал их божественный аромат. Дети бросились в кухню, но Смитти поднял сковородку у них над головами и вопросительно взглянул на меня. Я кивнул. Тогда он подошел к столу, заставил детей сесть, и выложил кексы на тарелку. На вид они были точно такие же, какие стряпает Элеонора, хотя я никогда не видел, чтобы такие делал кто-то еще.

Я бросил взгляд на плиту. Кексы были горячие, только что из духовки… вот только духовка не была включена. Смитти поймал мой пристальный взгляд и опять покраснел.

— Ну… я… они… — пробормотал он. — Оказывается, они просто были у меня.

Было в этом нечто странное, но какое мне дело, если парень умеет так божественно готовить? Я забрал кексы, детей и покинул кухню. Один кекс я чуть ли не силой вырвал у Майка. Он был горячий и приготовлен точь-в-точь по рецепту Элеоноры.

Когда Элеонора вернулась домой и переоделась, то не была уверена, что жаждет видеть на кухне молодого человека. Ее возражения были, отчасти, чистым предубеждением против мужчин, занимающихся женской работой, отчасти потому, что, по ее мнению, парни призывного возраста должны непременно ехать в кого-то стрелять, а отчасти из опасения, что подумают соседи, увидев в доме такого красивого парня, как Смитти. Вместо того, чтобы позвать его и мучить вопросами, я решил, что нужно позволить его кулинарным талантам готовить самим за себя, и после ужина Элеонора решила, что пусть соседи думают себе, что хотят. Зато у нас был настоящий повар.

Забегая вперед, должен сказать, что приобрели мы не только повара. В лице Смитти мы получили мастера на все руки, бармена и няню. А, кроме того, водителя, портного и садовника. В коробке Смитти оказались инструменты на все случаи жизни, и он умел ими пользоваться. Если Смитти замечал утечку в газопроводе или грозящее короткое замыкание в проводке, он знал, что с этим делать. Инстинктивно, что ли? Дети вились вокруг него, как осы над патокой. Смитти чинил им штаны и делал всю домашнюю работу — или заставлял ее делать их самих. Он побывал повсюду. Он знал, как выглядят люди в Сурабайе или на Гуадалканале, что они едят на ужин, и как приготовить еду, которая выглядела бы, пахла и была на вкус точно такой же, как у них. Когда Майк стал учить про арабов, Смитти приготовил тушеное мясо по-арабски и ел его правой рукой так, как едят арабы, а мы все смотрели и завидовали. Когда Пат рассказали об эскимосах, Смитти вручил ей кусок замороженной ворвани, который нужно был жевать, и по какой-то причине Пат даже не стошнило прямо на пол. Смитти учил детей таким приемам с числами, что арифметика перестала походить на саму себя. Он мог свести такие пятна с одежды, какие никто не мог свести. И, — Боже! — как он умел готовить!

Я боялся, что с первым ужином будут проблемы. После ужина Элеонора отправилась на кухню и внимательно осмотрела стоящую на столе тарелку с кексами. При этом что-то ворчала себе под нос. Плохой признак.

— Откуда взялись эти кексы? — потребовала она затем. — Это те самые кексы, что я потеряла на прошлой неделе. Те, что просто растворились в воздухе. Я тогда наказала Майка, подумав, что их стащил он.

Смитти замялся и засмущался.

— Я… ну… нашел их, — промямлил он. — Они были… ну… тут, неподалеку.

Элеонора не попалась на эту удочку. Она всегда могла различить виноватый взгляд. Думаю, и вряд ли ошибаюсь, что она тут же предположила, будто Смитти прокрался к ней на кухню, украл кексы и хотел удрать с ними, когда я нашел его. Слово Богу, она еще не знала о горячих кексах. Божьей милостью, Пат выбрала именно этот момент, чтобы в очередной раз упасть на передней лестнице. Она постоянно делала это и никогда ничего не ломала, зато выла, как баньши в глухую полночь. Элеонора пошла к ней, чтобы сделать то, что должно было сделать, а я одарил Смитти пристальным взглядом.

— Успокойся, — посоветовал я. — Не нужно никого волшебства. Никаких чудес. Готовь для начала достаточно хорошо, но простенько, чтобы не вызвать у нее зависть. Тогда она быстро оставит тебя в покое, и затем можешь готовить все, что захочешь. О’кей?

Он усмехнулся и показал мне двумя пальцами колечко. Затем открыл горячую воду и принялся за посуду.

Все шло своим чередом. Я занимался своими делами. Элеонора тоже. Вскоре она узнала, что Смитти превосходно управляется с детьми, и, поскольку не знала, что я плачу ему как первоклассному мастеру, то без сомнений разрешила ему работать сверх того, за что платили. Она вступила еще в парочку комитетов. У Майка исправились оценки в школе, — хотя иногда он затруднялся объяснить, откуда взял такую, хотя и подлинную, но слишком живую информацию в своих ответах, а Пат принялась толстеть и наращивать жирок. В общем, мы были счастливой семьей.

Не знаю точно, с чего начало становиться слишком уж хорошо, чтобы быть правдой. Наверное, с детей. Они всегда были возле Смитти, на кухне, в саду ли, постоянно бомбардировали его безумными вопросами и получали серьезные ответы. Никогда не забуду то утро, когда я спустился к завтраку и увидел Майка, жонглирующего яйцами. Элеонора, слава Богу, осталась в постели, так как у нее болела голова. У Майка были четыре яйца, и он подбрасывал и ловил их так квалифицированно, словно делал это уже много лет. Услышав шарканье моих шлепанцев по деревянным ступенькам, он упустил первое яйцо. Я закрыл глаза. Поп-поп-поп — застучало что-то, словно запрыгали шарики пинг-понга. Я открыл глаза и протянул руку к Майку. Он увернулся. И в эту секунду я все понял. Яйца были пустые.

Майк боязливо улыбнулся мне. Его улыбка походила на улыбку Смитти. В руках он держал пятое яйцо.

— Видишь? — спросил он.

Я взял у него яйцо. Оно оказалось легким — одна скорлупа. Но в ней не было никаких дырочек. Я раздавил яйцо в руке. Оно было совершенно пустым.

— Что случилось с яйцом? — спросил я.

Не нравится мне, когда мои дети знают что-то, чего не знаю я.

Майк кивнул на стол. Там ждала к завтраку яичница-болтунья.

— Вот, — сказал он. — Это… Смитти просто выворачивает их.

Я открыл было рот, но тут же снова закрыл его. В конце концов, есть предел тому, что родители должны выслушивать от своих отпрысков. Но тут я вспомнил рыбу, и то, как обошелся с ней Смитти, — и не стал задавать неприятные вопросы.

— Что еще делает Смитти? — осторожно спросил я.

Майк подумал.

— Ну-у… — протянул он. — Он не пользуется консервным ножом. Он берет яйца и просто опустошает их. И он, ну-у… не всегда открывает холодильник, когда достает продукты.

Мне показалось, что я понял его. Мы уже прежде вставали в тупик, уча детей всегда закрывать дверцу холодильника. И Смитти не должен был подавать дурной пример.

— Так ты утверждаешь, что Смитти, — с напором сказал я, — всегда закрывает дверцу, чтобы не впускать в холодильник тепло и не выпускать холод. Все правильно, дверцу нужно закрывать. Его это касается так же, как и вас.

Пат тихонько хихикнула, а Майк громко рассмеялся.

— Я вовсе не это имел в виду, — презрительно сказал он. — дверца вообще остается закрытой. Он просто лезет в холодильник, не открывая ее, и достает что надо. Это магия… Как и тогда, когда он проходит сквозь стены.

— Это так заба-а-авно! — тут же завизжала Пат.

Голова у меня пошла кругом, спиралью или чем еще там, и я возблагодарил всех святых и апостолов, что глава дома сидит наверху и не слышит всего этого. Я вспомнил тот случай, когда Билл Треверс попытался показывать фокусы в гостиной во время игры в бридж и разбил один из наших лучших хрустальных бокалов. Если бы Элеонора узнала, что Смитти показывает детям, она раздулась бы в высоту и ширину, и стала бы очень-очень суровой.

Я взял Майка за плечо доверительным жестом. В конце концов, ему шел десятый год, и нам с ним обоим приходилось жить с его матерью. Я попытался вложить в голос властные отцовские нотки, чтобы не было сомнений в том, что я тут главный.

— Послушай, приятель, — сказал я, — ты знаешь не хуже меня, что твоя мать не занимается домашними делами. Пусть все так и будет впредь. И если Смитти вздумает показывать вам еще фокусы, пожалуйста, проследи, чтобы они проводились на кухне или за домом. Только не в гостиной. Ты понял?

Майк улыбнулся — улыбкой Смитти. Протянул: «О-о!..» — в том смысле, что фокусы будут их тайной, и мы все разошлись счастливыми.

То есть все, кроме меня. К счастью, у меня были способные помощники, которые могли справляться с делами без меня не хуже, чем со мной. Яйца, рыба и банки с бобами опустошались и потрошились без вскрытия, Смитти постоянно улыбался, как клоун, манипулируя кастрюлями и сковородками, а Пат и Майк ходили за ним по пятам. Потом я все же уехал на работу — должен же кто-то присматривать за помощниками. А в середине дня зазвонил телефон. Это был Смитти, и голос его звучал взволнованно.

— Эй, босс, — сказал он. — Ребенок. Пат. Она исчезла.

Я ощутил, как у меня скрутило живот. Кажется, я что-то сказал, но не помню, что. Потом снова раздался голос Смитти.

— Послушайте, босс, вы, главное, не волнуйтесь, — сказал он. — Я знаю, где она, и пойду за ней. Я просто сказал вам это на тот случай, если не успею вовремя приготовить обед.

Щелчок и длинные гудки. Он повесил трубку.

Потом мне рассказали, что я вышел из офиса, точно зомби. Когда я добрался до лестницы, то уже обрел способность немного размышлять. Но очень немного. Лифтерша что-то закричала, но я ее не услышал. Если бы я нормально соображал, то, наверное, поймал бы такси или свернул за угол к своему автомобилю. Но все, о чем я мог думать, так это как можно быстрее вернуться домой. До дома было почти две мили, и, чтобы пройти их, мне потребовалось всего двадцать минут.

Как только я открыл парадную дверь, в меня впилась пустота в доме. Старая плюшевая собачка — игрушка Пат, — лежала на нижней ступеньке лестницы. Я поднял ее. В кухне была включена плита и из одного из горшков Смитти валил пар, и что-то в нем тихонько кипело. Я выключил огонь. Все равно там уже почти все выкипело.

Я машинально ходил из комнаты в комнату. Нигде не было ни Пат, ни Смитти. Если бы я рассуждал нормально, то, может быть, понял бы, что раз Смитти сказал, что пойдет за ней, то значит, они оба находятся где-то в другом месте. Но я сейчас не мог рассуждать. Затем скрипнула, открываясь, передняя дверь.

Я услышал ее наверху, из детской, и уже пробежал половину лестницы, когда увидел, кто пришел. Этой был Майк, вернувшийся домой из школы. Он был чуткий ребенок и, наверное, по моему лицу понял, что что-то не так. У него под мышкой было несколько книг, и он аккуратно положил их на стол в холле, прежде чем подошел ко мне. Он позволил моей руке машинально потрепать его по волосам.

— Пат исчезла, — тихо сказал я ему.

Майк отпрянул.

— Куда? — спросил он. — А Смитти… Он уже отправился за ней?

— Не знаю. — Наверное, это прозвучало слишком по-детски для человека, который уже готовился к переходу в шестой класс. — Он тоже исчез. Я думаю, последовал за ней.

Майк не испугался. Он разозлился.

— А-а-ххх! — сказал он. — Говорил же я, чтобы она не…

Это меня проняло. Я схватил его за плечо. Наверное, я причинил ему боль.

— Что ты говорил ей? — потребовал я. — Где она? Ты знаешь?

Не думаю, что когда-нибудь видел мальчишку возраста Майка, который был бы так смущен. Все они должны были сначала совершить немало выходок и испытать на себе реакцию родителей, отнюдь неблагожелательную. Но сейчас Майк был смущен, и, кажется, чувствовал себя немного виноватым.

— С ней все в порядке, — уверенно сказал он. — Смитти знает. Он вернет ее. — И он попытался вывернуться из моей руки.

— Послушай, парень, — сказал я, — это уже не игра. Пат всего три года, и мало ли что может случиться с ней, прежде чем ее найдут. Так что я хочу знать, где она.

Майк замялся. Ему явно трудно было решиться сказать мне, что требовал. Он не хотел лгать, и не хотел рассказывать.

— Ладно, — сдался он, наконец. — Думаю, она пошла туда.

— Куда туда? — Это ничего не значило для меня. — В лес?

По воскресеньям мы ездили на пикники через реку в сосновую рощу.

Теперь, когда лед тронулся, Майк уже был готов говорить.

— Да нет, — смущенно улыбнулся он. — Туда, куда ходил Смитти. — Он неопределенно махнул рукой. — Это… ну…

Он подтянул штаны и принялся считать вслух. Затем, не прерывая счета, стал раскачиваться взад-вперед, взад-вперед. Взад-вперед, а потом… неожиданно, он как-то необычно крутанулся на пятках — и исчез.

Я подумал, что Майк нырнул через портьеры в гостиную. Но там его не оказалось. Тогда я решил, что он мог выскочить через переднюю дверь. Но его не было и на крыльце. Я позвал: «Майк!», но в ответ была лишь тишина. А затем я услышал на кухне шаги. Я бросился туда и распахнул дверь. Майк стоял на кухне, и с него ручьями лилась вода, он был мокрый с ног до головы, и до колен в грязи.

— Вот дела, пап, — сказал он, тяжело дыша. — Я совершенно забыл о ручье и упал в него. Лучше нам здесь немного прибраться.

Я уже совсем рассердился. Достаточно с меня его россказней.

— О чем ты? — рявкнул я.

Майк уставился на меня.

— Ну… э-э… я пошел за ними! Я увидел следы Смитти на траве. Я хорошо разбираюсь в следах.

В голове у меня все завертелось. Я сделал пару шагов и медленно опустился на табурет.

— Послушай, Майк, — сказал я, — давай-ка начнем все с начала. С самого начала. Где Пат? Куда вы пошли? И где ты нашел следы Смитти?

Он стоял в луже воды и хмуро глядел на меня. Потом я снова призвал его к порядку и потребовал все объяснить. Наверное, четвертое измерение, это нечто такое, что может понятно объяснить родителям только студент-выпускник. Но я настаивал, и Майк все же попытался. Он, в общем-то, достаточно терпеливый мальчик.

— Видишь ли, пап, — сказал он, — я ведь уже говорил тебе. Это… там. Ну, может, где-то в волшебной стране. Только… Нет, фей там нет. Все это находится тут же, только мы не видим, так сказал Смитти. И нужно знать секрет, как попасть туда. Мы подсмотрели, как это делал Смитти, когда считал, что мы не видим его, а затем попробовали сами. Пат научилась гораздо быстрее, чем я.

Элеонора никогда не позволила бы ему пойти туда, и не пошла бы с ним. Во-первых, она никогда никого не слушала. Как и любая женщина. У нее в голове давно уже было разложено все по полочкам, и она обо всем составила свое мнение. Она проигнорирует все, что не соответствует этому мнению. Промокшего Майка она просто отправила бы наверх переодеваться, а сама вызвала бы полицию.

Но я — мужчина, муж Элеоноры и отец Майка. Я видел собственными глазами, как он повернулся на пятках, точно при игре в классики, и исчез. Может, поэтому я был готов разрешить ему пойти еще раз. Только со мной. Поэтому я взял его сзади за плечи и старательно повторял все его движения. На первый раз ничего не произошло. Мы проделали это снова, и Майк растворился в воздухе. Когда он вернулся, и мы стали повторять это снова и снова, пока голова у меня не стала раскалываться от боли, так что я не знаю, что именно произошло. Наверное, так было и надо. Наверное, я так устал, так вымотался, что повторял движения Майка механически, не задумываясь. Внезапно мы развернулись — я, как и он, — и кубарем полетели через что-то.

Через что? Но там ничего не было. Мы просто оказались на улице, но в таком месте, какого я никогда не видел. Майк говорил правду, мы были «там». Это был тихий, спокойный, залитый солнцем луг, покрытый высокой зеленой травой, небольшой прозрачный ручеек, и вдалеке покрытые лесом холмы. В траве были цветы, каких я никогда не видел в окрестностях Мэдисонвилля. Были и деревья, но какой-то странной формы. Небо голубое, и по нему плыли белые летние облачка, точно такие же, как облака над нашим домом. Это был просто другой мир — причем хороший мир.

Майк был уже за ручьем, на полпути к ближайшему холму. Он шел по явному следу в траве, и сердце мое радостно забилось, когда я заметил, что это не один, а два следа, один маленький, а другой большой, и тянулись они к вершине холма. Я перепрыгнул ручей и поспешил за Майком.

Уже начинался закат, когда мы нашли их. Пат ехала на плечах Смитти, прижимая что-то к своему животику и внимательно прислушиваясь, что он ей говорит. Наверное, я все испортил, когда подхватил Пат на руки и обрушил на ее головку сваленную «в кучу» смесь любви и гнева.

Солнце уже касалось далеких холмов, когда мы добрались до знакомого места у ручья, где и возникли в этом потустороннем мире. В лесу пели птицы, немного походившие на дроздов, а в траве пробежал кто-то величиной с лисицу. Когда мы спустились с холма, Пат с Майком пошли первые, совершить этот безумный поворот. Затем наступила моя очередь. Но у меня ничего не получилось.

Я попробовал сделать это в одиночку. Затем, встав позади Смитти, повторять его движения. Вернулся Майк, чтобы узнать, что нас задерживает, и я попытался пройти с ним. Все было бесполезно. Наверное, я восстановил контроль над своими мыслями, который упустил в тот раз. А может, ноги мои путались в траве. Все может быть… но почему другим все это не мешает? Я застрял. Я не мог вернуться. Я попал в ловушку совершенно чужого мира.

Смитти отнесся к этому вполне серьезно, поскольку был взрослым и мог осознавать последствия. Тот факт, что он мог легко делать это, никак мне не помогал, потому что он неохотно признался, что проскальзывать «через» умел всегда, с самого детства. Он считал, что в этом виновны какие-то его врожденные особенности, потому что умел и многое другое, например, проникать в закрытые коробки. Но до того дня, когда Пат последовала за ним, он не знал ни одного человека, владеющего этими приемами. Затем, чтобы сохранить мир в семье, он вынужден был научить и Майка.

Я спросил его, куда мы попали, и Смитти не сумел мне ответить. Он считал, что это какой-то другой мир, сосуществующий с нашим собственным, и что мы попали сюда неким коротким путем, вроде как просверлили дырку в оболочке полого шара и пролезли через нее. Он кое-что читал о четвертом измерении, которое, вроде бы, подходило, но некоторые писатели считали, что четвертое измерение — это иной мир, другие называли его временем. У Смитти же все это было спутано вместе, потому что он мог проникать как через пространство, так и сквозь время. Он, например, выхватил из прошлого кексы Элеоноры, и он продемонстрировал мне невероятный фокус: правая рука его исчезла по самое плечо, а потом появилась, держа мой бумажник. Это был точно мой бумажник, потому что в нем находились все мои документы, но в кармане пиджака я нашел точную копию этого бумажника. Через три минуты бумажник, лежавший у меня в пиджаке, внезапно испарился. Смитти пояснил, что он протянул руку на три минуты вперед и забрал бумажник.

Позже наступила темнота, и я стал думать о том, что предпримет Элеонора, когда обнаружит, что ее муж исчез. Я понимал, что объяснения детей она вообще не примет во внимание. Затем вновь появился Майк, откуда ни возьмись, точно включили свет. За его руку цеплялась Пат.

— Звонила мама, — торжественно заявил мой сын. — Она сказала, что не вернется сегодня домой. А я сказал ей, что мы пошли в поход.

Для девятилетнего ребенка это было так просто. Мы ушли в поход. Был как раз вечер пятницы, а когда у меня на работе случалась переработка, я потом брал выходной на субботу. Так что мы могли не вернуться до утра понедельника, как раз к школе, как сказал Майк матери.

Вот так мы остались ночевать под открытым небом. Я уже понял, что Смитти хорошо знает это симпатичное местечко, и подозревал, что мои дети тоже. Мы прошли дальше вдоль ручья, туда, где он вытекает из леса, и там, под прикрытием высокого, скошенного валуна, нашли кровать из листьев и травы, а также остатки кострища. Пат тут же зарылась в листья, а Майк деловито пошел собирать дрова для костра. По всему этому я заключил, что дети уже бывали здесь.

Смитти прошел «через», чтобы запереть дом и забрать одеяла. Ночь была теплой, и мы просто сидели у костра, глядя, как он достает из своего рюкзака различные вещи. Первой была мелкая сковородка, какую я увидел в тот день, когда встретил Смитти возле железнодорожного моста, и теперь я смог внимательно осмотреть ее. Сковородка была из незнакомого мне сплава, но мало ли новых материалов мы видим в наше время? Я спросил его о ней. Смитти ответил, что это вещество он нашел в другой части этого мира в природном состоянии. У него были некоторые свойства золота или платины, но в целом материал был легче и тверже.

Оба ребенка принялись давать ему инструкции, что именно хотят съесть, и Смитти признался, что после того, как Пат нашла путь сюда, ему пришлось довольно часто брать их на пикник взамен обещания никому об этом не говорить. В те разы, когда мы с женой думали, что они ходили за ягодами в лес Хэнсона или ходили пешком по тропинке вокруг холма, они на самом деле были здесь, по другую сторону «ничего», исследовав мир, куда не ступала еще нога человека.

Я почти не думал о том, чем мы будем питаться, погруженный в свои невеселые мысли, но наелись мы до отвала. Смитти пошарил в болотце на противоположной стороне ручья и вернулся с коричневым, странного вида существом, блеющим, как ягненок. Майка он отправил на луг собирать травы, а Пат велел вырыть ножом толстые, белые корни фиолетовых цветов — они обильно росли под деревьями на краю леса. Сам же Смитти пошел и отыскал желеобразный гриб, ярко-красный и пряный, который был у нас на десерт после жареной лягушки, печеных корней и острого соуса из трав. После окончания трапезы дети сами отправились к ручью мыть тарелки. Я был просто поражен: они никогда не вели себя так во время наших походов и пикников.

Пат, в конце концов, было всего лишь три года. Я хорошо знал, как трудно отправить ее спать, когда еще не все угомонились, но у нее был долгий день, и, вернувшись с ручья, она сама скользнула под валун, на ложе из сухих листьев. Подойдя и нагнувшись, чтобы накрыть ее одеялом, я увидел, как она что-то прижимает к подбородку. Когда я осторожно разжал ей пальцы, она пошевелилась во сне и пробормотала «кролик»…

Сначала я подумал, что она захватила из дому свою плюшевую собачку, но эта штука не походила на нее. Я понес ее к костру.

Она была размером с два моих кулака и покрыта длинным, шелковистым серым мехом, как ангорская кошка. Она была теплой и, держа ее в руках, я чувствовал биение ее сердца. Но при этом у нее не было ни глаз, ни ушей, вообще никаких видимых органов. Чем бы это ни было, но только не кроликом.

Смитти был поражен не меньше меня. В целом, создания этого «другого» мира походили на существ из нашего родного. Животные походили на животных, птицы на птиц, были в ручье и какие-то рыбы. Но это существо не походило ни на что виденное нами ранее. Стараясь разглядеть его получше, Майк толкнул меня локтем, и я выронил это животное. Но оно не упало! Оно повисло в воздухе, как крошечный, пушистый воздушный шарик!

Смитти уставился на меня, а я — на него. До сих пор этот «иной» мир казался нам довольно обычным местечком, тихим и скучным, как парк посреди недели. Но «кролик» Пат явно принадлежал к другому зоопарку. И я подумал о том, какие еще неожиданности могут нас здесь подстерегать.

Я подвел руку под существо. Оно с готовностью уступило, хотя мне показалось какое-то сопротивление, словно вокруг него сгустился воздух. Я убрал руку, и оно осталось висеть. Я подтолкнул его указательным пальцем, и оно вдруг начало изменяться.

Первоначально это был пушистый шар. Но ту он вдруг похудел и вытянулся, мех стал более редким, с черными пятнами. Затем он снова изменился, превратившись в своего рода кожаный блин, затем принялся расти, достигнув размеров баскетбольного мяча. Снова оброс мехом, сначала испещренным пятнами, затем пятна исчезли, и он стал опять серебристо-серым, как и в начале.

Смитти уставился на него странным взглядом. Таким, словно он понял какое-то значение в изменениях существа, словно у бессмысленных метаморфоз была какая-то схема. Он был полуозадачен, полуобеспокоен.

— Погодите минутку, — сказал он. Я хочу кое-что попробовать. У меня есть идея.

Я осторожно взял существо, и оно тихонько лежало на моей ладони. Чувствовалось то же самое слабое сопротивление, какое я уже отмечал, неопределенное давление, когда я брал его. Я сложил обе руки чашечкой под ним, в то время как Смитти легонько коснулся его кончиками пальцев, ощупывая поверхность, и глядя мимо него. Он придвинулся чуть ближе, и внезапно я увидел, что его кисти рук исчезли до самых запястий и продолжали исчезать, словно он медленно протягивал руки туда, откуда в свое время достал кексы и бумажник — в будущее. Странно было наблюдать, как тают его руки, пока он исследовал невидимую часть существа.

Существо внезапно задергалось у меня на руках. Пораженный, я отпустил его. Смитти же вытащил одну руку, а вторую сунул в ничто до самого плеча, и на его лице появилась удовлетворенная улыбка. Существо снова дернулось — и исчезло. Смитти выдернул руку. Рукав был разорван, по запястью тянулась царапина.

— Это существо поцарапало меня, — сказал он. — Наверное, ему не понравилась щекотка.

Шарик серебряного пуха, прижимающийся к щеке маленькой девочки — это одно, а тварь, которая царапается, как дикая кошка, — совершенно другое. Глаза у Майка стали совершенно круглыми, я видел, что его переполняли вопросы. И решил опередить их.

— Пат спит уже целый час, — сказал я ему. — Пора и нам ложиться баиньки под открытым небом. Утром мы все тебе расскажем.

Он хороший мальчишка и не стал возражать, но я знал, что он лежал с открытыми глазами в своей постели из листьев и травы, держа ушки на макушке. Я не хотел, чтобы кошмары, вертевшиеся у меня в голове, перешли и к нему, поэтому я позвал Смитти, и мы прогулялись до ручья. Звезды наверху были очень яркими. Я поглядел, но не смог различить ни одного знакомого созвездия. Интересно, подумал я, есть ли здесь луна, как у нас?

— Что произошло? — спросил я Смитти.

На мгновение он задумался.

— Точно не знаю. Одно время я читал книги, стараясь понять, что же такое умею проделывать. Книги о четвертом измерении, тессерактах и подобном. Вы когда-нибудь читали об этом?

— Я читал. В надлежащем возрасте я прочитал свою долю научной фантастики.

Голубые глаза Смитти глядели очень серьезно.

— Значит, вы знаете, как это устроено. Отрезок линии является точкой. Совокупность точек на прямой образует линию. Совокупность линий образует поверхность. Совокупность поверхностей образует трехмерную фигуру. А совокупность трехмерных фигур образует уже фигуру с четырьмя измерениями. Например, совокупность кубов, выстроенная в четвертом измерении, образует сверхкуб, то есть тессеракт. Или кролика Пат.

Это я уже понял, когда смотрел, как он ощупывает невидимые части этого существа. Когда существо меняло форму, оно всего лишь перемещалось, высовывая в наш трехмерный мир различные части своего четырехмерного тела.

— Но почему оно висело в воздухе без всякой поддержки.

— Это была всего лишь часть существа, — быстро сказал Смитти.

— Тогда как это происходит, что мы можем взять и перенести ее в другое место? — спросил я. — Все это какая-то бессмыслица.

Смитти почесал голову.

— Я так и думал, что вы спросите это, — сказал он. Ответа я не знаю. Я знаю лишь то, что когда сунул туда руки, то нащупал нечто большое. И был поцарапан.

— Но на что оно похоже? — спросил я.

Смитти нахмурился.

— И на это я не могу ответить, — жалобно произнес он. — Это же просто не имеет смысла. Послушайте, это существо живет в четырех измерениях, а мы — в трех. Мы не можем увидеть его целиком. И я не вижу его, я только предполагаю, где оно может быть, и иногда что-то нащупываю, а иногда — нет. Как, по-вашему, прямая линия видит квадрат?

Он был прав. У любого, кто ведет обычное, материальное, трехмерное существование нет никакой возможности понять, на что походит нечто четырехмерное. У нас просто не хватает опыта, не с чем сравнивать. Смитти, с его способностями, мог там что-то ощупать, но он не мог объяснить, что именно он нащупал.

— Ладно, — вздохнул я. — Давай немного поспим.

Я сказал, поспим? У меня не было сна ни в одном глазу. Я лежал на сене, прислушиваясь к дыханию детей, и, слушая тихое похрапывание Смитти, глядел на далекие звезды наверху. И думал, думал и думал. Я думал о том, кто похоронит меня, когда я стану совсем старым и не смогу больше таскаться по этому заброшенному райскому саду. Думал о том, что сделает Элеонора, когда они вернутся без меня, и что подумает полиция, и за кого Элеонора выйдет замуж, когда свыкнется с мыслью, что я мертв. Я думал о том, будут ли Смитти и дети время от времени навещать меня здесь, и сколько времени еще понадобится, прежде чем дети повзрослеют и утратят эту свою способность. Я думал о том, кто станет выполнять мою работу, и где найдут другого тенора для клубного хора. И насколько Элеоноре урежут норму отпускаемого на душу населения газа. Ну, сами знаете, как это бывает, когда не спится…

Смитти ничего не волновало, но когда он проснулся, то я сразу понял, что он нашел решение. Завтрак наш состоял, в основном, из чистой воды из ручья и каких-то золотистых фруктов, по форме напоминающих сливы, а на вкус, как чуть кисловатый мед. Потом Смитти прибрался, загрузил вещи в рюкзак и повесил его на Майка. А сам поднял меня на руки, как новобрачную.

Это было так просто. Он велел мне закрыть глаза и задержать дыхание, чтобы я не сделал неправильное движение в неправильный момент, а сам просто шагнул «через». Когда я снова открыл глаза, то первым делом увидел лицо Элеоноры.

— Мог бы и сказать, когда вы вернетесь, — заявила она, — чтобы я оставила заказ для молочника.

Вот такова женская логика. Элеонора была тут же на кухне, когда мы вернулись. Вероятно, она видела, как мы возникаем из воздуха. Но она была трезвомыслящей женщиной, а трезвомыслящие женщины не могут видеть ничего подобного. Значит, она ничего не видела. Значит, ничего и не произошло. Мы просто вернулись из похода к ручью Хэнсона, где обычно проводим свои пикники. Я предупреждающе мигнул Смитти. Мы стали бы напрашиваться на неприятности, если бы попытались всучить четыре измерения женщине, которая вполне счастлива и с тремя. Не стоило и пытаться.

Но проще было сказать, чем сделать. Вскоре, как это постоянно случается в романах, из детской неожиданно выскочила Пат и побежала на кухню, держа что-то в руках. Она явно хотела, чтобы это увидела мать.

— Кролик! — кричала она.

Это существо было белым, с какими-то шишками.

У него был такой же длинный мех и никаких органов чувств. Возможно, это была другая часть первого существа, которому не понравилось, когда Смитти сунул руки в его измерение и за что-то там его пощекотал.

Но Элеонора ни о чем таком не думала. Однако, с первого взгляда она поняла, что никакой это не кролик. Женщины не любят ничего неизвестного, наверное, это у них в крови. Элеонора вежливо улыбнулась, взяла существо из рук Пат так осторожно и брезгливо, словно оно было заражено оспой, и сунула его Смитти.

— Какое противное! — твердо сказала она. — Унеси его, Смитти. А Пат сейчас пойдет принимать ванну.

Вот так оно было. Пат повиновалась без звука: она уже прежде вела битву за кроликов и знала, что все равно проиграет. Я подошел к Смитти.

— Давай запрем его в подвале, — сказал я ему. — И там ты избавишься от него также, как от первого.

Мы втроем с Майком спустились в подвал и забились в угол за кучей угля, чтобы нас не увидела с лестницы Элеонора. Смитти прямо с ходу сунул руки до самых плеч в «ничто», что-то там вертел и крутил, и чуть было не вытащил это существо за хвост, если это вообще был хвост, но все напрасно. Может, в пределах досягаемости не было места, которое не терпело щекотки. Может, этому существу нравилась щекотка. Не знаю. Могу лишь выложить вам версию Смитти. Он заявил, что Пат могла взять это существо, точно приз, когда проходила «через». По словам Смитти, это существо не принадлежало ни к одному из миров, пока Пат не забрала его, и, конечно же, нет никаких причин, почему бы оно не могло быть четырехмерным, учитывая, что оно существует на поперечном срезе обоих миров одновременно. Возможно, вы найдете в этом какой-то смысл.

Главное то, что мы с ним вляпались. Всяческие подталкивания, ощупывания и щекотания Смитти привели лишь к тому, что существо покрылось пятнами, раздулось величиной с арбуз и осталось в таком вот виде. Мы перенесли его в курятник, как в самое подходящее место, где оно повисло в воздухе на высоте десяти футов. И то хорошо, по крайней мере, дети до него не смогут добраться. Майк, разумеется, наблюдал за всем этим, но он, как я уже говорил, хороший мальчишка, ему практически десять лет, и он знает, что такое хорошо, и что такое плохо. Как и большинство детей его возраста.

Я вышел и выключил свет. В течение следующей недели я пару раз наведывался поглядеть, что существо там делает. Оно не делало ничего. Вообще ничего. Не ело. Не пило. Не дышало. И курицы не возражали против его присутствия. Так что я вскоре забыл о нем.

Думаю, вы помните, что творилось тем летом. Забойщики крупного рогатого скота и мясники надеялись, что кто-то или что-то заставит поднять потолок розничных цен, чтобы они могли сэкономить пару долларов на копытах или на чем-то получше. Но армия и военно-морской флот забирали все, а гражданское население привыкало обходиться спагетти и салатами. Заметьте, я не жалуюсь. У нас было все, как и у остальных, а Смитти готовил из того, что было, приемлемые, хотя и не очень вкусные блюда.

Одна за другой, куры ушли обычным путем всей домашней птицы. Элеонора, по уши погрузившаяся в дела по гражданской мобилизации, участвовала в разных комитетах, где всем нравилось встречаться за ленчем и спорить за сэндвичами или салатом оливье с курицей. Когда закрылась закусочная отеля, они стали собираться по очереди в домах своих членов, причем, главным образом, в нашем. А затем одна Важная Шишка решила проверить, как идут дела в Мэдисонвилле.

И сейчас я могу поклясться, что просто кто-то накапал в Вашингтон о ленчах комитета Элеоноры. Больше никаких причин для ее приезда не было вообще. Большая Шишка со своим секретарем — мужского пола — должны были приехать из Олбани после того, как проверят состояние дел там. Сопровождать их должны были значительные лица и пресса. С последней как раз все было в порядке: пресса могла поесть спагетти на заднем крыльце вместе со мной и детьми, и это не сильно ударило бы по нам. Я рассказал бы им всякие истории.

Но к тому моменту у нас в курятнике оставались только четыре старые курицы и петух. Я знал их с детства. Я вырос с ними. Фактически, они и в живых-то еще оставались отчасти из сентиментальных воспоминаний, а отчасти из-за здорового скептицизма в том, что даже Смитти может приготовить что-то съедобное из их жилистого мяса. По крайней мере, мы не осмеливались это проверить.

Но Смитти — человек! Элеонора пошла к нему, как только получила телеграмму, и раскрыла перед ним все карты. Если бы у Мэдисонвилля оказались иные планы на двадцать пятое число, то Важная Шишка могла бы отправиться в Утику. А Утика, являвшаяся основным поставщиком говядины, явно стремилась поддержать свою честь. Вот так обстояли дела. Смитти улыбнулся своей очаровательной улыбкой и спросил, сколько ожидается гостей.

Хочу вам прямо сказать, что я не собираюсь сейчас пересказывать смутные слухи о грязном заговоре и коррупции в Штаб-квартире Мэдисонвилля. Миссис Дадли Уинтроп, наша ближайшая соседка, позволила детям на время шумной вечеринки погостить у ее Томми, и, как оказалось, именно она была главной конкуренткой Элеоноры на пост главы комитета по мобилизации. Но это наверняка было чистым совпадением.

На рассвете двадцать пятого июня Смитти прибежал ко мне с таким взволнованным видом, с каким я его еще никогда не видел. Должно быть, дела были плохи, поскольку мы столько раз прорабатывали сценарий вечеринки, что я наизусть знал все подробности. И в них не было ничего плохого, кроме тайфуна, который мог повредить электролинию. Тайфуна… и собаки Уинтропов. Там, где было пять толстых курей, уже приготовленных для фрикасе, лежало пять искореженных тушек, уже ни на что не годных. Смитти стало так же плохо, как и мне. Но мне было даже хуже. Я знал, на что способна Элеонора. И тут я увидел, как голубые глаза Смитти вдруг ярко вспыхнули.

— У меня есть идея, босс, — задумчиво сказал он. — Держу пари, что она сработает. Да… Я думаю, все будет в порядке.

Время в тот день текло стремительно, как ртуть. Элеонора еще раз проинструктировала четырех старшеклассниц, которые должны были прислуживать на вечеринке — все они были членами Корпуса Мира и в знак этого носили нарукавные повязки, — а Смитти подогнал им форму. Я слышал, как он весело насвистывает, работая на кухне, и вскоре уловил безошибочный аромат жареного мяса.

Леди из Корпуса Мира тоже уловили его, и я представил, как поднимутся их брови, когда, по возвращении домой, они бросятся проверять возможности местного черного рынка. Если Смитти действительно рискнул купить мясо на черном рынке, карьере Элеоноры пришел конец, как и моей собственной — но здесь пахло так, как не пахло никакое мясо в моей жизни. Я взмолился высоким небесам, чтобы это было нечто необычным, пусть даже жареным скунсом.

Что касается Самой Важной Шишки и всех остальных Менее Важных Шишек, вплоть до четвертой помощницы Элеоноры, отвечающей за несуществующие противогазы, все откровенно пускали слюни. И, глядя на это, я воспрянул духом.

Даже по предварительным данным, Смитти превзошел самого себя. Никогда еще в Мэдисонвилле не готовили такое блюдо. Один за другим, мы невольно развернулись носами в направлении кухни, время от времени подаваясь вперед, чтобы уловить побольше того пленительного армата мяса, волна которого проносилась всякий раз, как кто-нибудь из девушек открывал кухонную дверь.

А затем главное блюдо было подано к столу. Это было особое фрикасе Смитти, или гуляш, или рагу — называйте, как хотите. Оно было приправлено травами, о каких большинство собравшихся даже не слышали, и смешано с диковинными лесными грибами, от которых большинство собравшихся шарахалось бы, как от оспы. Было в нем и многое другое, что являлось чистой импровизацией Смитти. Но прежде всего, там было мясо: большие ломти мяса, нежного, сочного, с диковинными специями, а на вкус такое, какого я никогда еще не пробовал. Вкус бы превосходен, просто неописуем!

По сравнению с этим блюдом, десерт был разочарованием, хотя подобный нектар вряд ли когда-либо украшал столы Мэдисонвилля. Кофе, хотя в нем не было ни желудей, ни дубовых опилок, был просто кофе. Потом мы настолько загрузили свои желудки, что могли уже перейти к речам.

Элеонора — умница. Ее речь заняла три минуты, и она использовала их до последней секунды. Средняя Важная Шишка из Олбани произнесла пятиминутную речь, и оказалось, что она просто разогревала аудиторию для речи Помощника Самой Важной Шишки, в честь которой мы все собрались здесь, ну, и так далее. А впереди нас еще ждала Речь этой Самой Важной Шишки. В середине второго десятка минут речи Помощника я почувствовал, как под моим поясом что-то извивается.

Это было какое-то нереальное, невозможное, запредельное ощущение! Наверное, нечто подобное испытывали парни в развеселых тридцатых годах, которые на спор глотали живых золотых рыбок, а затем извергали их обратно. Это было все равно как живые мыши вальсировали и давали гопака в моей двенадцатиперстной кишке, толклись и опрокидывали друг друга, стремясь на волю. Я посмотрел на Элеонору, сидящую напротив меня, и по ее наполненным ужасом глазам понял, что она испытывает то же самое. Потом я взглянул на оратора и увидел бисеринки пота, выступившего на его лбу и верхней губе. И я услышал, как затрещали пуговицы его жилета, когда получили изнутри сильный удар.

Со всеми собравшимися было одно и то же. Они пытались сохранять хорошую мину при плохой игре и улыбались из последних сил, но силы эти были уже на исходе. Они явно не могли больше терпеть. Потом приоткрылась кухонная дверь, и в щели показалась физиономия Смитти. Веснушки его резко выделялись на лице, как пятнышки на воробьином яйце, а выпученные глаза дико вращались, пока не увидели меня. Я понял, что теперь не время соблюдать какой-то там этикет. Бормоча извинения, я буквально взлетел со своего места.

На кухне царил сплошной кавардак. Девочки уже выскочили через черный вход и теперь с ужасом глядели на нас с лужайки перед домом. Котел, в котором Смитти тушил рагу, стоял на кухонном столе, и из него, как чудовищные дрожжи, выпирали капающие красным куски мяса, хорошо приготовленного мяса, которые росли с каждой секундой.

Смитти захлопнул за нами дверь.

— Босс, — хрипло прошептал он, — не стоило мне даже и пробовать. Оно все еще живо!

Это известие поразило меня, точно ушат холодной воды, и заставило трястись от страха. Оно! Ну, конечно же, оно! Куски мяса, из которого Смитти приготовил фрикасе, были частями этого диковинного существа. Даже вырезанные и хорошо протушенные, они продолжали быть частью четырехмерного существа. Что бы мы ни проделывали с ними, — а очевидно, мы оказали на них мощное воздействие, потому что куски все еще оставались кусками, — они собирались возвратить свою первоначальную форму, причем сделать это как можно быстрее, и когда это произойдет, то мы все, принимавшие участие в этом обеде…

Смитти сдернул с себя фартук.

— Босс, — сказал он, — клянусь, я не хотел этого. Я всего лишь заботился о том. чтобы приготовить его как можно лучше. Я думал, что у этого существа просто исчезнет какая-то часть. А сейчас мне нужно добраться до него. Я должен заставить его убраться отсюда.

Прежде, чем я успел его остановить, Смитти погрузил обе руки в корчащуюся кучу тушеного мяса. Они стали таять, как воск — до локтей… до плеч… За руками последовали голова и плечи. Затем остались лишь дрыгающиеся ноги. Затем Смитти исчез весь. И в этот миг четырехмерное фрикасе нанесло последний сильнейший удар изнутри моего желудка — и исчезло. Я лишь с шумом втянул в себя воздух.

Холодный пот лился у меня по спине. В кухню вернулись три девушки, притащив четвертую, которая лишилась чувств, увидев, как Смитти бесследно исчез вместе с тушеным мясом. Я криво усмехнулся им.

— Магия! — сказал я, и голос мой прозвучал, точно воронье карканье. — Фокусы. Он мог бы стать известным фокусником… — Я судорожно вытащил из брюк смятые деньги. — Вы же будете столь добры, приберете здесь, детки?

Потом я приоткрыл кухонную дверь ровно настолько, чтобы увидеть Элеонору. Остекленевшие глаза Помощника Самой Важной Шишки внезапно ожили, и он завершил свое выступление. Затем наступил черед Самой Важной Шишки. Она поднялась и отдала дань уважения хозяйке, затем долго разглагольствовала об успешно проводимых в Мэдисонвилле мероприятий по Гражданской Обороне и перешла к стандартному рассказу о трудностях, которые в это тяжелое время испытывает вся страна, и так далее. Когда она уже обрела пятое дыхание, я тихонько проскользнул на свое место. Сидевшая напротив Элеонора сладко улыбнулась мне и кивнула.

Ну, вот, теперь вы знаете все. Смитти исчез. Четырехмерный кролик тоже исчез. Элеонора успешно организовала супер-пупер ужин на двадцать с лишним персон, которые наелись до отвала, но разошлись с практически пустыми желудками. Честь Мэдисонвилльского отделения Корпуса Мира была спасена.

Но я наплевал бы на все это и отдал бы все, что угодно, только бы Смитти вернулся. Можете мне поверить, сколько раз я пытался пройти «через», но у меня так ничего и не получилось.