Протянув руку за тарелкой, оставленной после завтрака мужем, Брайна Дойл взглянула в окно. Милтон стоял около амбара, держа в руке ведро, и смотрел, как ест лошадь. А лошадь посматривала на Милтона.

Брайна взяла тарелку и искоса посмотрела на старуху, сидевшую в красном плюшевом кресле. Упершись локтями в костлявые колени, та неподвижно и внимательно глядела в окно. От яркого утреннего солнца старуха жмурилась. Ее рот был немного приоткрыт, словно она видела не своего сына, стоявшего около лошади, а наблюдала за представлением цирка «Барнум и Бейли».

Мать Милтона садилась в это красное плюшевое кресло уже двадцать семь лет, с тех пор как умер ее муж и у нее наконец появилась такая возможность. До того каждый вечер своей взрослой жизни в кресле восседал Поп Дойл.

Пребывая в дурном расположении духа, он ворчал на детей, а когда был весел, подбрасывал их в воздух. Однажды он голыми руками убил домашнюю собаку. Взял и сломал ей шею, чтобы та перестала лаять. Нечего было дивиться тому, что Милт вырос почти немым. Он был самым младшим, единственным мальчиком после череды дочерей, и мать решила держать его при себе. До двух лет она носила Милта на руках, а когда старик умер, уселась в красное плюшевое кресло и стала вести хозяйство со своим тридцатипятилетним сыном. Пять лет они прожили тихо и мирно, почти как супружеская пара. А потом, в один прекрасный день, Милту пришлось поехать в Олбени, чтобы запломбировать зуб.

Брайна работала секретаршей в стоматологической клинике. Она жила с теткой в городе, покупала себе чулки и журналы о кино, а еще она часто ходила в кино с подружками и мечтала о красивой жизни с Полом Ньюменом или с каким-нибудь рекламным менеджером, а может быть, даже с дантистом, доктором Бергом, — кто знает? И тут вдруг в приемную заявился этот деревенщина в грязных ботинках и, как только глянул на нее, покраснел от смущения.

Брайна была с ним очень любезна. Просто жалко было на него глядеть — так он стеснялся.

Через неделю после первого визита к врачу он снова пришел и сразу направился к столу Брайны. Его руки висели так беспомощно… Шел дождь, он весь промок. Брайна посмотрела на него подбадривающе.

— Здравствуйте, мистер Дойл, — сказала она, слыша, как он сопит носом. — Вы что-нибудь забыли?

Милт наклонился, прикоснулся мокрыми толстыми красными пальцами к пресс-папье, отделанному зеленым фетром, и пристально, не мигая уставился на Брайну. Она видела, как он борется со своей стеснительностью. У нее засосало под ложечкой — так ей стало его жалко. Капелька воды упала с кончика его носа и растеклась по пресс-папье.

— Хотите как-нибудь выпить чашечку кофе? — выдавил Милт.

— Хорошо, — услышала собственный голос Брайна. — Только чашечку кофе. Да.

Они пошли в кафе, где подавали сэндвичи, и официантка спросила у Брайны, положить ли сыр в сэндвич с ветчиной. Брайна сказала «не нужно».

Примерно через пять минут Милт спросил:

— Вы не любите сыр?

— Не то чтобы… — проговорила Брайна.

— Я тоже не люблю.

Вот такое получилось свидание. В Милте было что-то, из-за чего рядом с ним Брайне было спокойно. Он казался ей чем-то таким, на что можно положиться раз и навсегда, как на лодку, поставленную на бетонный постамент на заднем дворе. Такая лодка никогда не поплывет по морю.

Свадьба была скромной. Родственники Брайны жили в Торонто. Мать Милта Брайну сразу невзлюбила. Ей не нравилась ее чистоплотность, не нравились ее глянцевые журналы. К тому же она подозревала невестку в сокрытии тайны. Старухе казалось, что за неказистой внешностью Брайны прячется незаурядный ум. А подозрения эти возникли тогда, когда оба ребенка Брайны начали учиться в школе — просто сказочно хорошо, и укрепились, когда оба были приняты в престижные университеты на полную стипендию. Старуха всегда говорила: «Женский ум — это как подземная река. Не знаешь, когда она выплеснется из-под камней и утопит тебя».

Намыленная щетка плавно скользила по потрескавшейся голубой тарелке. В тонком слое пузырящегося моющего средства растворялись остатки яичницы. Надев розовые резиновые перчатки, Брайна безмятежно мыла посуду в раковине. Ее губы тронула едва заметная, чуть хитроватая усмешка, а брови чуточку приподнялись. Она словно бы кого-то слушала.

— Что ж, — проговорила она еле слышно, почти беззвучно, — я никогда не спешу, когда мою посуду. Я люблю это делать медленно и в это время собираюсь с мыслями на весь день. Что?.. О, обычно я иду гулять, но иногда навещаю друзей.

Брайна не могла вспомнить, когда начались эти интервью. Так давно, что теперь они стали для нее столь же естественными, как дыхание. Несколько раз в день у нее происходили непродолжительные беседы с интервьюерами — как правило, с журналистами из «Редбука», ежедневника «Женская одежда» или «Телегида», которым она рассказывала, как готовит запеканку из тунца, чем приправляет овсянку для мистера Дойла, как выбирает губную помаду…

Домыв посуду, Брайна налила чай в чашку и отнесла старухе. Та дремала.

— Еще увидимся, мама, — сказала Брайна.

— Ха-ра-шо, — насмешливо отозвалась старуха и протянула к чашке тощую руку с набухшими венами.

Брайна перешла узкую дорогу. В ее руке звякали ключи от грузовичка. Она была очень высокого роста, с большими ногами и руками. Волосы у нее были рыжеватые и тонкие. Они торчали облачком на голове и не желали слушаться, как она ни старалась усмирить их с помощью бигуди. Сегодня на Брайне была нежно-голубая хлопковая блузка с коротким рукавом, синтетические коричневые брюки, коротковатые на полтора дюйма, белые носки и дешевые кроссовки. Ни в одном из зеркал в доме Дойлов Брайна не могла увидеть себя ниже талии, поэтому нижняя часть ее одежды всегда выглядела, скажем так, не идеально.

Милт был в амбаре, откуда доносились звуки радио. Брайна подошла к деревянному забору и крикнула:

— Милт!

Ответа не последовало.

— Милт!

Она немного подождала. Было жарко. Брайна чувствовала на себе взгляд старухи, глядящей в окно.

— МИЛТ!!!

Милт не вышел, и Брайна немного рассерженно толкнула калитку. Калитка, прошуршав по сухой траве, неохотно открылась. Брайна подошла к амбару и робко заглянула внутрь. Изогнулась всем телом, но порог не переступила. Милт чистил стойло серого жеребца. Он скреб вилами по земле позади могучего крупа. Музыка звучала оглушительно громко. «Персики, персики, хватит вам расти. Пора уж это дерево давно мне отрясти…» Он даже внимания не обращал на то, что слушал.

— Милт!

Не слыша голоса жены, Милтон продолжал трудиться. Брайна не собиралась заходить в амбар. Ни за что. Только не в амбар! Сначала она боялась, что конь ее лягнет, а потом стала бояться самого амбара.

— МИЛТОН!

На этот раз муж ее услышал и выключил радио.

— Мне нужно к Штейнам. Я почти опаздываю.

Милт вытер руки о синий комбинезон, запер стойло и молча взял у жены ключи. Они перешли дорогу и сели в кабину грузовичка.

Дождя не было уже шесть недель. Трава стала сухой, как кукурузные хлопья. Коровам негде было пастись, корм для них приходилось покупать. Вода в колодце опустилась на сорок футов, а у соседей колодцы совсем пересохли. Брайна кожей чувствовала тревогу мужа. Они уже приютили у себя соседских лошадей. Долго ли они продержатся? Она взглянула на большие руки мужа, лежавшие на руле. Кожа на руках высохла и потрескалась. Его глаза были голубые — бледно-голубые, как застиранные джинсы. А ресницы светлые.

Брайна отвела взгляд, посмотрела в окно. На небе ни облачка. Еще один жестокий день.

Они свернули к подъездной дорожке у дома Штейнов. Милт остановил машину у ворот. Выходить не стал. Ему не хотелось разговаривать с этими людьми, а они вечно пытались затащить его к себе. Местный, так сказать, колорит.

— Вернусь к обеду, — сказала Брайна.

— Пока, — сказал Милт.

Брайна пошла по дорожке. Дом прятался за небрежно подстриженной живой изгородью. Обойдя чудесное дерево магнолии, Брайна увидела Джо Штейна, знаменитого поэта и романиста. Он стоял спиной к Брайне, перед кустом у крыльца, и что-то громко читал вслух, как бы обращаясь к этому кусту.

— Доктор, доктор, доктор, — рокочущим голосом произнес мистер Штейн. — Возьми дитя обратно.

Брайна шла вперед, опустив голову и гадая, поздороваться или просто войти в дом, словно мистера Штейна тут нет. Но тут она услышала ровный, громкий шелест струи, бьющей в землю. Брайна замерла, затаив дыхание. Не могла же она пройти мимо мистера Штейна в то время, как тот мочится… И назад попятиться нельзя, ведь под ее ногой мог хрустнуть сучок. Она была совсем рядом, он мог ощутить ее дыхание на затылке. Ей оставалось только надеяться, что он не обернется. А мистер Штейн продолжал мочиться.

— Я хочу к дистрофикам, в общую палату.

Мистер Штейн был высоким и сутулым, кожа сморщенная, как у носорога. Он был почти лысый и при этом четырежды был женат на красотках. Что же ей сказать, если он обернется? Еще подумает, что она за ним подглядывает.

Брайна почувствовала, как над верхней губой выступили капельки испарины.

— Я через страданья снова стану сильным…

Наконец шелест струи утих.

— Только не хочу быть белым и стерильным.

Мистер Штейн застегнул молнию, сделал два шага к дому и вдруг, резко обернувшись, налетел на Брайну.

— Миссис Дойл!

Она его напугала.

— Ой, здрасте, мистер Штейн. А я к вам иду, — проговорила Брайна сдавленным голосом (вообще-то голос у нее был зычный).

— Хорошо, что вы не подошли минуту назад. Я тут… помочился в кустиках… мы все так делаем… Знаете, воду экономим, — криво улыбаясь, сообщил мистер Штейн.

Брайна шагнула в сторону. Ей хотелось поскорее войти в дом.

— Как Милт думает, дождь скоро будет? — спросил мистер Штейн.

— Да… да, он говорит, что скоро будет.

— Ну, будем надеяться, что ваш муж не ошибается! — сказал мистер Штейн и скрылся за кустами.

Брайна знала, что он направляется в мастерскую — неказистый маленький домик в лесу. Слава богу, он никогда не просил ее там прибраться. Брайна почему-то думала, что там полно пауков. И вообще, мистер Штейн заставлял ее нервничать.

Войдя в кухню, Брайна сразу принялась мыть посуду. Малышка Дейзи оставила в раковине несколько грязных тарелок. (Миссис Штейн всегда успевала вымыть посуду до прихода Брайны, чтобы та могла заняться уборкой.) На кухонной стойке ее, как всегда, ждал маленький яблочный пирожок, накрытый бумажной салфеткой, а рядом лежал конверт персикового цвета с жалованьем за неделю.

В кухню босиком вбежала Дейзи, восьмилетняя дочка Штейнов.

— Здравствуйте, миссис Дойл, — пробормотала она, открыла холодильник и довольно долго смотрела внутрь. Казалось, она ждет, что то, чего ей хочется, вдруг само материализуется на полочке. Потом девочка захлопнула дверцу и выбежала из кухни.

Брайна пылесосила дорожку на лестнице, когда из спальни вышла миссис Штейн в красивом длинном китайском халате.

— Добрый день, миссис Дойл, — сказала она. — Как поживаете?

У Брайны ком к горлу подкатил — почему, она сама не знала. Опустив глаза, она уставилась на пылесос.

— Хорошо…

— Вы сможете зайти сегодня вечером, помочь мне принять гостей? Ничего не изменилось?

— Смогу, приду, — коротко ответила Брайна.

Миссис Штейн спустилась вниз, оставив Брайну в облаке аромата чайной розы. Брайна ни за что бы не угадала, сколько лет миссис Штейн, если бы не видела ее водительские права. Ей сорок один — они с Брайной почти ровесницы! Но миссис Штейн выглядела так молодо… У нее были волнистые каштановые волосы и светло-карие глаза. Всегда казалось, что она только что вышла из бассейна. Днем она занималась какой-то работой, запираясь в маленьком кабинете рядом с хозяйской спальней. Брайне нравилось выбрасывать мусор из ведерка для бумаг, стоявшего в этом кабинете. В ведерке всегда лежали обрывки листков бумаги с напечатанными буквами, поперек которых сиреневыми чернилами от руки были написаны слова вроде «дрянь» или «гадость». Брайна никогда не пыталась соединить обрывки друг с другом — это было бы вторжением в частную жизнь. Но ей нравилось читать слова, написанные чернилами. В них была интимная, тайная, сладкая жизнь. Когда Брайна читала романы, она почти всегда представляла героинь в образе миссис Штейн.

— Дом Штейнов. У телефона миссис Дойл.

Брайна всегда так отвечала на звонки. Она считала, что это гораздо лучше, чем «алло», ведь она здесь не жила, а «дом Штейнов» — в этом не было ничего личного.

— Нельзя ли позвать к телефону Джулианну Коэн? — с акцентом спросил мужчина.

Брайна, помолчав несколько секунд, ответила:

— Миссис Штейн не может подойти.

Она только что видела, как ее работодательница с полотенцем на плече направилась к бассейну.

— Не могли бы вы передать ей, что звонит Питер Штонштрем? Это очень важно.

— Хорошо, — холодно проговорила Брайна. — Пожалуйста, подождите.

Она вышла из дома и спустилась с холма к бассейну. Миссис Штейн плыла на спине голышом. Ее руки рассекали воду резкими и ровными движениями, груди то появлялись над водой, то исчезали.

— Миссис Штейн! — окликнула ее Брайна, стараясь держаться как можно дальше от воды.

Миссис Штейн ее не услышала.

— Миссис Штейн!

Никакого толка.

— Миссис Штейн! Миссис Штейн! Миссис Штейн!

Брайна побежала вдоль бассейна, размахивая руками. Она была похожа на громадную толстую птицу, пытающуюся взлететь.

Миссис Штейн наконец заметила ее и остановилась.

— Что случилось? — спросила она.

— Вас к телефону. Мистер… Стоунмэн. Говорит, что-то срочное.

Миссис Штейн, улыбаясь, подплыла к бортику бассейна, подтянулась и вылезла из воды. Тело у нее было красивое, крепкое и блестящее. Она была похожа на скульптуру из отполированного мрамора. Брайна взяла со скамейки желтое махровое полотенце и, потупившись, протянула ей. Миссис Штейн словно бы не замечала собственной наготы.

— Спасибо огромное, миссис Дойл, — сказала она, завернулась в полотенце и трусцой побежала к дому.

Брайна проводила ее взглядом. Она с трудом верила, что кто-то может быть настолько красив.

Когда Брайна подошла к грузовичку, Милт ждал ее уже пятнадцать минут. А когда она вошла в свою кухню, старуха одарила ее таким взглядом, словно невестка только что подожгла ковер. Часы показывали без четверти час. Обедали обычно в двенадцать тридцать. Брайна не сказала ни слова. Она вытащила из холодильника ветчину и сделала сэндвич для матери Милта. Старуха жадно набросилась на сэндвич. Все трое какое-то время молча жевали.

— Что это за ветчина? — спросил Милт.

— Копченая.

— Вкусная.

Дожевав сэндвич, Милт отправился в амбар. Старуха допила яблочный сок, встала и, как обычно после ланча, отправилась в туалет. Когда она проходила мимо, Брайна почувствовала запах мускуса. Этот запах словно прилип к старухе, хотя она вроде бы регулярно мылась. По крайней мере, полотенце в ванной после того, как она там бывала, всегда было влажное. Провожая взглядом старуху, поднимавшуюся по лестнице, Брайна почему-то ощутила неприязнь. Ее взгляд упал на красное плюшевое кресло. Она никогда не сидела в этом кресле. И дети ее в нем не сидели. Даже Милт ни разу не садился в это кресло. Кресло выглядело так надменно… Оно стояло на самом лучшем месте в кухне. Именно туда падали самые яркие солнечные лучи. Что-то в этом кресле было осуждающее. Оно словно было обязано не одобрять все, что делает Брайна, пока старуха справляет нужду. Кто-то же должен был не одобрять Брайну в отсутствие старухи.

В половине шестого Брайна начала собираться к Штейнам. Она подошла к гардеробу в своей тесной спальне. Если она работала у Штейнов по вечерам, то всегда одевалась в черное и белое. Миссис Штейн никогда об этом не просила, но Брайна считала, что так нужно. Ей захотелось надеть белую блузку, которую ее дочь Шейла привезла из Парижа, где училась. Правда, Брайна боялась запачкать блузку.

Она бережно достала блузку из ящика. Шелк заскользил по ее пальцам. Казалось, это вовсе не ткань, а прохладная жидкость. Наверное, таким было бы на ощупь облако, если к нему прикоснуться.

Брайна вспомнила, как смотрела на облака из окошка в самолете. Облака казались прочными, пушистыми и шелковистыми. Брайна летала на самолете два раза — в Париж, в гости к Шейле, и обратно. Она упаковала все вещи за две недели до отъезда. Они с Милтом даже заранее съездили в аэропорт, чтобы убедиться, что знают дорогу. Но, когда они прилетели в Париж, Милт три дня молчал. Только сидел, глядя на кофе и круассаны или в окно. А на четвертый день он сказал: «Я хочу домой». Они планировали пробыть в Париже две недели.

Шейла была одного роста с Брайной, но кости у нее были тонкие, как у птички. Глаза зеленые, а пальцы длинные, как у брата. Натаниэль был темноволосым и серьезным. Он работал репортером в «Бостон Глоуб». Когда дети Дойлов приезжали домой, они выглядели инопланетянами. Брайна стояла в крошечной кухоньке и улыбалась им, а они улыбались ей, и все поражались тому, какое огромное, просто космическое расстояние отделяет эти мгновения неловкой доброты от тех, не таких уж давних дней, когда они были одной семьей: у детей были обязанности по дому, их наказывали и хвалили… Натаниэль был похож на отца, а Шейла — на мать. Потом, в один прекрасный день, они уехали, и домой приезжали инопланетяне, одетые в шелка и твид.

Брайна надела блузку. Шелк прохладно коснулся кожи.

В девять часов вечера Брайна стояла у стола в кухне Штейнов, вытирая губкой пятнышко от салата с авокадо и посматривая на гостей через дверь, ведущую в столовую. Казалось, гости плавают в свете свечей. Мистер Штейн, держа на коленях маленькую Дейзи, хрипловатым рокочущим голосом рассказывал какую-то историю, а все остальные завороженно слушали. Потом он умолк, и все весело рассмеялись. Брайна мечтательно склонила голову к плечу.

— Что ж… — прошептала она. — Когда я принимаю гостей… Да-да, я понимаю, это звучит немного странно… прежде всего я забочусь о том, чтобы всем было хорошо. Потом, улучив момент, я ухожу в кухню и немного там прибираю. Вымою пару тарелок, протру столешницу — и сразу все выглядит лучше. Терпеть не могу все сваливать на домработницу.

Неожиданно миссис Штейн встала и поспешно вошла в кухню, бормоча:

— Нужно взбить крем…

Брайна смотрела, как миссис Штейн роется в ящике стола. Она нашла насадку и вставила ее в электрический миксер. Миссис Штейн была в длинном красном платье с вышивкой из крошечных черных бусинок. Ее каштановые волосы с тонкими золотистыми прядками были скручены в пучок на затылке. Насадка быстро завертелась, и на гладкий лоб миссис Штейн попали маленькие белые капельки крема. Миссис Штейн была совершенством. Тоска, изумление и отчаяние охватили Брайну. Она навсегда останется Брайной, Брайной Дойл — на веки вечные.

Вдруг у нее похолодело под ложечкой, стены кухни потемнели. Звуки в столовой смолкли. Она слышала только странный гул в ушах. Казалось, жужжит какое-то насекомое. Ладони Брайны стали влажными, струйки пота побежали по спине, ноги налились свинцом. Она не могла сдвинуться с места. Она видела только белизну крема, светящегося в потемневшей кухне. Шум в ушах налетал волнами. Теперь он звучал криком раненого зверя. Брайне удалось сделать шаг назад. «Если сяду, — подумала она, — может, мне полегчает. Нужно сесть». Она заметила лицо мистера Штейна в дверном проеме. Он испуганно и сочувственно смотрел на нее. Дейзи уткнулась лицом ему в грудь. И тут Брайна поняла, что этот жуткий звук производит она сама. Миссис Штейн стояла рядом с ней. Она ее обнимала. Она что-то говорила, но ее губы шевелились беззвучно.

Брайна перестала кричать. Она доплелась до стола и села. К ней вернулся слух. Ее дыхание было неровным, больше похожим на рыдания. Миссис Штейн придвинула стул, села рядом с ней и стала гладить ее руку. Брайна почувствовала себя обнаженной, очищенной и дико счастливой. Она сидела рядом с миссис Штейн. Ей так хотелось сидеть рядом с миссис Штейн.

— Что случилось, Брайна? — спросила миссис Штейн.

Раньше она никогда не называла Брайну по имени. Брайна расплакалась. Ей стало так стыдно, так стыдно, будто ее вытошнило на улице.

— Простите, — пробормотала она.

— Вам бы надо домой.

— Я позвоню Милту, — пролепетала Брайна.

— Нет. Я сама вас отвезу, — сказала миссис Штейн.

Подъехав к дорожке у дома Дойлов, они долго сидели молча. В машине Штейнов пахло кожей, сигаретами и розовыми духами. Миссис Штейн что-то сказала очень тихо, но Брайна не расслышала. Снаружи оглушительно стрекотали сверчки. Брайне казалось, что это мгновение никогда не закончится.

«Выходи, Брайна, — сказала она себе. — Ты должна выйти. У миссис Штейн гости».

Далеко не сразу мышцы повиновались велению разума. Наконец она смогла пошевелиться. Ее движения были скованными, неловкими, как у лунатика. Ей хотелось что-то сказать. Ей нестерпимо хотелось что-то сказать.

— Спасибо, миссис Штейн, — выдавила она.

Милт ждал ее у двери кухни.

— Что случилось? — спросил он.

— Я себя неважно почувствовала.

— Хочешь чаю?

— Ложись-ка ты спать, — сказала Брайна. — Ты, наверное, устал.

— Ты тоже.

— Я сейчас приду.

Брайна проводила взглядом Милта, поднимающегося по лестнице. Открыв дверь ванной, он обернулся и тут же закрыл дверь за собой. Белая шелковая блузка пропиталась холодным потом. Брайна плотнее запахнула куртку и устремила взгляд на красное плюшевое кресло. Рядом с ним горела лампа, и казалось, что кресло освещено театральным прожектором — совсем как на сцене во время спектакля. Однажды Брайна была в театре и видела спектакль с участием дочери. Брайна смотрела и смотрела на кресло, не моргая, и вдруг оно чуточку сдвинулось с места.

Прошел час. «В конце концов, это всего-навсего кресло», — подумала Брайна. Она попыталась встать со стула, но не смогла пошевелиться. Попробовала снова. Ничего не получалось. Красный плюш на сиденье и спинке кресла протерся. Брайна чувствовала себя такой усталой. Ей даже моргать было больно. От слез ее глаза высохли. Она все же заставила себя встать. Резко поднявшись, она сделала три шага и опустилась в кресло старухи.

Оно оказалось таким удобным. Просто идеально удобным. Сидя в нем, Брайна обвела взглядом кухню. И кухня показалась ей очень уютной и совсем не тесной. Бело-голубые обои выглядели свежее, ярко-желтая краска на дверцах шкафчиков не резала глаз. Брайна словно бы оказалась в совсем другом доме.

— Что ж… — тихо проговорила Брайна, положив ногу на ногу и слегка поджав губы, — это был настоящий деревенский дом, поэтому у меня сразу возникло такое чувство, будто я должна тут поселиться. Ведь всякие мелочи очень важны, когда речь идет о покупке дома. Гм? — Она немного наклонилась вперед, как бы прислушиваясь к вопросу интервьюера. — О, нет! Нет, я так не думаю, — сказала она и снова умолкла на несколько секунд. Затем, откинувшись на спинку кресла, она усмехнулась. — Ну, спасибо. Благодарю вас. Нам здесь нравится.

И тут она услышала шаги в коридоре наверху. Это была старуха. Брайна напряглась. Она была готова вскочить, но не сделала этого. Она услышала, как скрипнула дверь ванной. Брайна поняла, что старуха смотрит на нее сверху. Она за ней подглядывала! Брайна слышала испуганный стук собственного сердца. Наконец дверь закрылась. Брайна встала. У нее замерзли ноги. Ей хотелось лечь в постель. А старуха все не выходила из ванной. «Она нарочно там торчит, чтобы меня позлить», — подумала Брайна. У нее все тело ныло. Наконец, минут через пятнадцать, она услышала, как старуха медленно прошла по коридору в свою комнату.

Открыв дверь ванной, Брайна не сразу осознала, что произошло. Сначала она подумала, что засорился унитаз. Стены были заляпаны экскрементами. В раковине лежала большая какашка. На бежевом коврике около ванны чернел блестящий овал, похожий на вскрывшийся нарыв. А на крышке стульчака старуха оставила коричневый отпечаток своей ладони — словно подпись.

Брайна стояла на пороге и перебирала в уме подходящие чистящие средства. «Мистер Клин», «Аякс», «Ванна и кафель»… Коврик придется выбросить, но это ничего, в гараже есть новый.

Когда в ванную вошел Милт, был час ночи. Брайна стояла на четвереньках и отмывала пол. Пол в ванне был дубовый, а Брайна этого и не знала. Стены и раковина были уже отдраены, но запах стоял кошмарный.

— Она увидела, что я сижу в ее кресле, — сказала Брайна.

— Когда? — спросил Милт.

— Два часа назад.

— Зачем же ты это сделала? — спросила Милт.

— Просто захотелось. Я решила, что мне можно посидеть в кресле в собственном доме в одиннадцать часов вечера. Раньше не доводилось.

— О господи, — сказал Милт.

Он помог Брайне поднять коврик, сунул его в мешок для мусора и вынес из дома.

Примерно около трех часов утра они с Милтом выпили сладкого чая с печеньем в кухне. Потом Брайна приняла горячую ванну. Она чувствовала сытость и безразличие. Милт ждал ее в постели. Погасив свет, он потянулся к ней в темноте и поцеловал. Это было неожиданно и приятно. Губы Милта были шершавыми и прохладными, а язык — мягким и теплым. Брайна зажмурилась и представила, что Милт повез ее на пикник на далекую лесную полянку. Он гладил ее руки, грудь, волосы… Она начала распаковывать сэндвичи, когда кончики пальцев Милта прикоснулись к ее сомкнутым векам.

— Брайна, — прошептал он.

Брайна открыла глаза, посмотрела на него и ощутила его дыхание на своем лице. Милт лежал неподвижно, его рука гладила ее щеку. Он был теплый. Брайна почувствовала собственную наготу. А потом она сжимала грубую руку мужа и смотрела в окно. Яркая полная луна стояла за оконной рамой. Казалось, луна так близко, что до нее можно дотронуться.

Они проспали до девяти утра. Брайну разбудил громкий стук капель дождя по стеклу.

Вместе они спустились по лестнице, смеясь. Старуха сидела в своем кресле. Она встретила их свирепым взглядом. Она странно уменьшилась — словно бы сморщилась за ночь. Брайна посмотрела в черные глаза старухи и поняла, что та безумна, совершенно безумна.

— Как ты себя чувствуешь, мама? — спросил Милт.

— Прекрасно, дорогой, — ответила старуха.

— Может быть, тебе стоит показаться врачу?

— Это зачем же?

Брайна подала старухе английский кекс. За окном ветер раскачивал деревья.