Холмс продолжал горланить свою непристойную песню, пока таверна «Маджестик» не осталась далеко позади. Я мог лишь догадываться, какой шум он устроит в отеле. Однако, едва мы свернули на Бродвей, как называлась главная улица Александрии, Рафферти оглянулся, а потом внезапно отпустил Холмса со словами:

– Ну все, нас не видно.

К моему удивлению, Холмс тут же прекратил свой кошачий концерт, решительно высвободившись из моих рук, а потом сказал совершенно нормальным голосом:

– Мой дорогой Уотсон, как вам наш маленький спектакль? Что думаете?

На самом деле я ничего не мог думать, поскольку пришел в волнение от такого быстрого и неожиданного возвращения Холмса в трезвое состояние.

– Я… рад видеть, что вы… хорошо себя чувствуете, – запинаясь, промямлил я. – Но, ради всего святого, как вы смогли столько выпить и все еще… – Я подыскивал подходящее слово, которое тут же подсказал мне Рафферти, разразившись смехом:

– Стоять? Это вы пытаетесь сказать, доктор?

– Ну да.

Холмс, которого происходящее, видимо, забавляло не меньше, хлопнул меня по спине со словами:

– Это розыгрыш, старина, всего лишь любезность со стороны нашего дорогого друга мистера Рафферти.

Шэд, который согнулся пополам и сотрясался от такого сильного смеха, что я боялся, как бы он не нажил себе грыжу, наконец распрямился и в качестве объяснения извлек здоровенную бутылку из недр своего просторного плаща:

– Теперь вы понимаете, почему я не стал раздеваться в стенах этого замечательного заведения, хотя внутри и было жарко, как в аду. Это та самая бутылка аквавита – на мой вкус, отвратительного и безвкусного пойла, – которую бармен принес мистеру Холмсу. А теперь посмотрите, доктор, и скажите, что вы видите.

Мы стояли рядом с уличным фонарем, и в его мягком свете я отчетливо видел, что бутылка полнехонька.

– Вы подменили бутылки! – догадался я. – Но?..

– …как я это сделал? – перебил Рафферти, подхватывая мою мысль. – Это было довольно просто. Понимаете, среди многих способностей, которые я приобрел, двигаясь по извилистой дороге жизни, присутствует и ловкость рук. Я научился подобным фокусам в Виргинии у карточного шулера по имени Эдгар Вальдез. У него были такие проворные пальцы, что он мог бы запросто украсть исподнее у детектива в штатском и тот ничего и не заметил бы, это факт! Беднягу Эдгара в итоге застрелили, как это часто бывает с шулерами, но он научил меня паре трюков, до того как его отвезли в деревянном ящике на кладбище в Бут-Хилл. Ну что? Складывается картинка, доктор?

Я восстановил в памяти события в «Маджестик» и вспомнил, как Рафферти изучал бутылку аквавита, а потом обернул ее полой пальто, чтобы вынуть пробку. Конечно! Тогда-то он и подменил бутылку на такую же, которую пронес в кармане! Рафферти тут же подтвердил, что все так и было.

– Это вообще не представляло сложности. После того как мы с мистером Холмсом утром спланировали наше небольшое представление, я днем забежал в «Маджестик», осмотрелся и побеседовал с мистером Эриксоном. Пока мы с этим джентльменом обменивались мнениями о плюсах работы барменом, я узнал, какую марку аквавита подают в его заведении страждущим клиентам. А потом без проблем приобрел точно такую же в другом питейном заведении.

– После чего вылили содержимое и заменили его подкрашенной водичкой, – закончил я.

– Не совсем, – возразил Холмс. – Для пущей правдоподобности мистер Рафферти настоял на том, что нужно добавить в воду достаточное количество аквавита, чтобы чувствовался запах. Однако могу заверить, Уотсон, что, даже будучи разбавленным в девяносто пяти процентах воды, аквавит малоприятная штука. Но так нужно было для дела, поскольку мы с мистером Рафферти пришли к выводу, что Магнус Ларссон достаточно умный человек и вряд ли откроет свои секреты, пока у него не развяжется язык. Вот так у мистера Рафферти появилась идея провести соревнование по пьянству. Должен сказать, гениальная идея!

– Ну, не знаю насчет гениальности, но вроде все получилось, как мы и хотели. Плохо только, что мистер Ларссон заснул раньше, чем мы смогли еще что-нибудь вытянуть из него.

– Это точно, – согласился Холмс. – Но я тем не менее доволен, поскольку мы узнали четыре важные вещи. Во-первых, Олаф Вальгрен по невыясненным пока причинам нарушил договоренность и не продал артефакт Ларссону. То есть камень все еще находился у Вальгрена и стал поводом для убийства. Во-вторых, мы узнали, что Магнус Ларссон отказался от всяких попыток продать находку королю Оскару и шведскому правительству. Загадка в том, почему это случилось. В-третьих, у нас есть новая информация о человеке из Чикаго, предположительно очень богатом, который намерен купить камень. К несчастью, мы не в курсе, как его зовут; знаем лишь, что он известен как спичечный король. И наконец, у нас есть доказательства наличия какой-то связи между мистером Ларссоном и Мэри Комсток. Правда, пока мы не понимаем природу их взаимоотношений и не знаем, какое это имеет отношение к убийству Олафа Вальгрена.

– Судя по всему, впереди нас ждет много работы, – сказал Рафферти. – Вы задали очень интересные вопросы, мистер Холмс, хотя лично мне не терпится узнать, почему мистер Ларссон расхотел продавать камень королю.

– Мне в голову пришла одна идея по этому поводу, – сообщил Холмс.

– Возможно, вы думаете о том же, о чем и я, – произнес Рафферти.

– И о чем же? – спросил я.

– Пока что бессмысленно размышлять о мотивах мистера Ларссона, – предостерег меня Холмс. – Мистер Рафферти прав. Теперь нам нужно вернуться к работе, если мы хотим найти ответы. В этом деле еще масса белых пятен.

– Тут с вами не поспоришь, мистер Холмс, – согласился Рафферти. – Но я скажу так: у Магнуса Ларссона определенно был мотив убить фермера.

– Был, – признал Холмс. – Но я думаю, пока еще рано обвинять писателя, поскольку мне показались весьма убедительными слова о том, что он хотел бы знать, где найти камень. А вот мне хотелось бы знать, где мистер Ларссон был в ночь убийства.

– Я наведу справки, – обещал Рафферти. – Но есть шанс, что он выпивал где-то, может быть, даже в чудесной таверне «Маджестик». По слухам, мистер Ларссон обычно остается до закрытия в том заведении, куда заглянул.

– А когда обычно здесь закрываются таверны? – спросил Холмс.

– Если мне не изменяет память, обычно питейные заведения работают до одиннадцати по будням и до полуночи по пятницам и субботам.

Холмс задумался, а потом сказал:

– Предположим, мистер Ларссон в среду вечером выпивал где-то и таверна закрылась в одиннадцать часов, тогда он мог бы поспешить на ферму мистера Вальгрена, чтобы убить его, скажем, в час или в два ночи. Разумеется, в таком случае мистер Вальгрен встретил свою смерть уже после полуночи. Надо поговорить с коронером, узнать, какое время смерти определили.

– Я этим займусь, – вызвался Рафферти. – Просто я…

Холмс перебил:

– Вы знаете коронера, вы это хотели сказать, мистер Рафферти?

– Ну, в общем-то да…

– Меньше слов – больше дела, – заметил Холмс с улыбкой. – Поговорите с коронером – если получится, то прямо завтра, – а потом расскажете, что выяснили.

– С удовольствием! – воскликнул Рафферти.

В разговоре возникла пауза, а я искал ответ на собственный глубоко личный вопрос, поскольку, чем дальше я размышлял о том, как Холмс и Рафферти одурачили меня наравне с Магнусом Ларссоном и посетителями таверны, тем больше злился. Наконец я не выдержал:

– Теперь, когда вы покончили со своими делами в «Маджестик», я хотел бы узнать, почему вы не поставили в известность меня?

Рафферти потупил взор, так что сразу было видно глубокое раскаяние, и ответил:

– Вы должны винить меня, доктор, и никого более. Мистер Холмс, разумеется, целиком и полностью доверяет вам, как и я. Но меня терзали сомнения. Можно было бы заранее открыть вам наш план, и лично я не возражал бы, но при этом я понимал, что если кому-то из посетителей достанет мозгов раскусить нас, то мы попадем в передрягу, поскольку пьяные лезут в драку не разбираясь. Так что я решил, что вы будете нашей канарейкой в клетке.

– Какой еще канарейкой? О чем вы?

– В старину, когда горняки спускались в забой, то для подстраховки брали с собой канарейку. Говорят, эти птички любят свежий воздух, а если чувствуют примесь метана или угарного газа, тут же падают и околевают, бедняжки. Если такое случалось, горняки понимали, что пора двигаться в противоположном направлении. Вот, доктор, я решил, что вы будете нашей канарейкой: если Холмс сможет одурачить вас, своего самого преданного и доброго друга, то все будет нормально. Как только у вас появятся подозрения, значит, и остальные засомневаются, а тогда стоит задуматься о быстром отступлении.

– Другими словами, мой дорогой Уотсон, вы были лакмусовой бумажкой, – сказал Холмс, – от которой зависела наша безопасность.

Я не счел подобное объяснение достаточным.

– Вряд ли это комплимент, что вы с мистером Рафферти считаете меня своей сторожевой канарейкой. Но, судя по всему, вы насладились своим глупым спектаклем, так что здесь не о чем говорить.

До отеля мы добрались ближе к полуночи, но ни Холмс, ни Рафферти не проявляли ни малейших признаков усталости, хотя их день начался рано. Я мог лишь поражаться той энергии, с которой они взялись за расследование, поскольку сам к этому времени уже мечтал улечься спать. Однако стоило нам оказаться в холле гостиницы, как Холмс, которого Господь, похоже, наделил даром не спать сутками, заявил, что ему нужно немедленно позвонить.

– Уже очень поздно, Холмс, – заметил я. – Кому вы собрались звонить в такой час?

– Да есть один известный нам джентльмен в Чикаго, который как раз предпочитает ночное время, – ответил Холмс. – Возможно, удача улыбнется мне и он окажется подле телефона. Почему бы вам с мистером Рафферти не выкурить пока по сигаре, а я проверю, на месте ли наш друг Вулдридж.

Теперь я понял, до кого Холмс пытается дозвониться: Клифтона Вулдриджа действительно можно было с полным правом назвать нашим другом, пусть мы и не виделись после расследования дела о ледяном дворце. Вулдридж был одним из самых прославленных полицейских детективов Чикаго, известным беспощадностью к преступникам и своей способностью, как он сам это называл, «производить шумные аресты». Он устроил нам с Холмсом памятную экскурсию по печально известному району Леви, после того как мы приехали туда расследовать, как потом оказалось, пустяковое дело от имени Поттера Палмера, магната, сколотившего состояние на торговле недвижимостью и гостиничном бизнесе. С тех пор Холмс и Вулдридж периодически общались.

Холмс направился к маленькому столику у стойки портье, где находился телефон, а дежурный тем временем приметил Рафферти и жестом подозвал к себе:

– Для вас сообщение. Принесли около десяти вечера.

Рафферти взял записку, которая была написана на листке с гербом нашего отеля, быстро прочел и спрятал в карман.

– Спасибо, мальчик мой, – сказал он дежурному, но ни словом не обмолвился мне о содержании записки.

Пока Холмс пытался дозвониться, мы с Рафферти вняли совету нашего друга, вернулись в холл, нашли удобные кресла и закурили. Рафферти, который был замечательным рассказчиком, развлекал меня историями о том, как он работал горняком, а потом водил грузовые фургоны до Невады в сказочную эру Комсток-Лоуд.

– После того как они нашли жилу «Большая бонанца», вроде в семьдесят третьем, как я помню, из тамошних шахт стали вывозить столько руды, что впору было серебром дороги мостить. Опасная была работенка. Кругом мародеры, да прибавьте к этому обычный набор из вооруженных бандитов, шулеров, всяких мошенников и ребят с охотничьими ножами вроде того, что оставил мне на лбу маленькую отметину на память. Скажите, доктор Уотсон, вы когда-нибудь видели мое секретное оружие?

– Не думаю, – честно ответил я, недоумевая, что же за новую диковину собирается открыть для меня старина Шэд.

– Тогда пойдемте в мой номер. Вам понравится.

Я взглянул на Холмса; тот о чем-то торопливо беседовал по телефону. Рафферти тоже увидел это:

– Похоже, мистер Холмс дозвонился-таки. Зная его, могу обещать, что он проговорит еще какое-то время. Мы запросто успеем подняться и взглянуть на красоту.

Я проследовал за Рафферти в его номер, а там он пошарил рукой под кроватью и вытащил длинный, отделанный кожей ящик, в котором лежал самый большой пистолет, какой мне только доводилось видеть. Ствол длиной около двух футов с восьмигранным сечением крепился на никелевое ложе с коричневой рукоятью. Только когда Рафферти достал из коробки то, что он обозвал «скелетным прикладом», и присоединил к пистолету, я понял, что пистолет можно использовать и как винтовку.

– Красотища, да? – спросил Рафферти, который оказался настоящим ценителем оружия. Как я позднее выяснил, в его коллекции было двадцать пять экземпляров, и он обычно носил с собой как минимум два пистолета. – Называется карманной винтовкой, доктор. Я купил первую в Виргиния-Сити году в семьдесят третьем или четвертом, когда их только-только начали выпускать.

– Но зачем нужен пистолет, который превращается в винтовку? – недоумевал я. – Разве недостаточно обычного ружья, если, скажем, охраняешь груз серебра?

– Определенно, но иногда неудобно таскать с собой винтовку, например если руки заняты мешками с серебряными слитками. Со мной один раз приключилась такая история на грузовой станции в пустыне. Я оставил ружье в фургоне, а разбойник, который лежал в засаде, выстрелил в меня с нескольких сот ярдов, решив, что я легкая добыча. Он хотел, разумеется, заполучить слиток, который я вез. Но бедолага не знал, что со мной мистер Стивенс. Я порылся в куче тряпья, извлек свое секретное оружие, подождал, пока разбойник приблизится, и убил его. Попал со ста ярдов, четко в лоб.

– Хороший выстрел, – восхитился я.

– На самом деле у меня не было выбора. Стивенс годится для одного выстрела; пока перезаряжаешь, считай, тебе крышка. Хотите взглянуть поближе?

– Почему бы и нет, – сказал я, беря оружие, прижимая металлический приклад к плечу и глядя в прицел. – А какой это калибр?

– Конкретно здесь – сорок четвертый, – пояснил Рафферти, – но они выпускаются разного калибра. Красавец, которого вы держите, не тот, что был у меня в Неваде. Это специальная модель с отвинчивающимся стволом. Его пару лет назад изготовил для меня сам Гарри Поуп, лучший оружейник Америки.

– Что ж, – я передал оружие обратно Рафферти, – давайте надеяться, что вам не придется в ближайшее время использовать мистера Стивенса.

– Кто знает, – пожал плечами Рафферти, кладя пистолет обратно в коробку. – Мистер Стивенс уже однажды спас меня, и вполне возможно, что это случится снова.

Так и произошло, но ни я, ни Рафферти не могли предвидеть, при каких обстоятельствах ему придется прибегнуть к своему грозному оружию.

Когда мы вернулись в холл, наш друг только-только закончил разговор, и глаза его блестели от возбуждения.

– Мистер Вулдридж подтвердил свою репутацию величайшего детектива в Чикаго, – объявил Холмс, усаживаясь рядом с нами. – Мозаика начинает складываться.

– Ну, расскажите же нам, какие недостающие кусочки вы уже нашли, – попросил Рафферти.

– Хорошо, начнем с так называемого спичечного короля, мистер Рафферти. Я теперь знаю, кто он, поскольку мистер Вулдридж опознал его как широко известную в чикагских деловых кругах личность по имени Карл Лунд. Его прозвали спичечным королем, поскольку его компания – крупнейший производитель этих полезных предметов. Я убедился, что даже спички в моем кармане, – Холмс предъявил коробок, который подобрал в отеле, – произведены компанией мистера Лунда. Что еще важнее для нас, его считают самым богатым шведом в Америке.

– А где он сейчас? – спросил Рафферти. – И с чего он так заинтересовался предметами старины?

– Мистер Вулдридж сказал, что мистер Лунд очень даже увлекается стариной. В его особняке на озере Мичиган якобы находится огромная коллекция предметов культуры древних скандинавов и викингов. Вам будет интересно услышать, что мистер Лунд весьма скрытен, живет затворником, хранит свои сокровища под замком и редко пускает гостей в собственное жилище.

– Короче говоря, он относится к тому типу людей, кто с радостью купит рунический камень и не станет задавать вопросов о том, как его заполучили, – подытожил Рафферти.

– Именно, – кивнул Холмс. – Но вы должны знать и еще кое-что о загадочном мистере Лунде. Так вот, детектив Вулдридж сообщил, что мистер Лунд известен как частый клиент самых красивых и дорогих куртизанок в Чикаго.

– А почему это так важно? – уточнил я.

– А вот почему, Уотсон. Когда я говорил с мистером Вулдриджем, то спросил, случалось ли ему общаться с миссис Комсток, чей покойный муж, как мы знаем, сколотил состояние именно в Чикаго. Мистер Вулдридж не знал никого по имени Мэри Комсток, но, когда я описал нашу знакомую леди, тут же понял, о ком речь. Он сказал, что она проходила под именем Анна Робинсон, когда впервые попала в поле зрения чикагской полиции в тысяча восемьсот девяносто пятом году. Тогда ее подозревали в том, что она, как выразился Вулдридж, «развлекает благородных господ» в одном из крупных отелей.

– Похоже, что миссис Робинсон не сменила род занятий после отъезда из Хинкли, – заметил я.

– Ничуть. Просто перебазировалась. В любом случае она обросла влиятельными клиентами, в числе которых были и члены городского правления. Под их защитой и покровительством она к девяносто шестому году жила в роскоши в огромной квартире на берегу озера Мичиган. В число поклонников леди входили богатейшие бизнесмены; ходили слухи, что за свои услуги она получала по сто долларов, а то и больше. Вполне вероятно, что одним из платежеспособных клиентов мог быть и мистер Лунд.

– Становится интересно, – потер руки Рафферти. – Если леди хорошо знакома с мистером Лундом, то, возможно, она и предложила ему купить камень.

– Не исключено, – согласился Холмс.

– Разумеется, сначала ей нужно было убедить его в подлинности камня. И здесь ей потребовался союзник, признанный эксперт по рунам.

– Магнус Ларссон, – догадался я.

Холмс улыбнулся:

– Вижу, наши мысли сходятся. К несчастью, у нас нет доказательств, что все это правда.

Рафферти задумался, а потом спросил:

– А что, если убедить вашего мистера Вулдриджа из Чикаго побеседовать со спичечным королем?

– Я предложил то же самое, – сказал Холмс, – но мистер Вулдридж ответил, что подобная беседа не представляется возможной, если только у нас нет существенных доказательств правонарушения. Мистер Лунд максимально оберегает свою частную жизнь, у него есть деньги и адвокаты, и полиция ничего не может поделать. Боюсь, полиция нам не поможет.

– И что же нам теперь делать? – расстроился Рафферти.

– Я предлагаю пока что проводить расследование здесь со всем напором, мистер Рафферти, а Вулдридж пока что соберет всю возможную дополнительную информацию в Чикаго. Я особенно хотел бы узнать побольше о Фрэнке Комстоке: когда именно он женился на бывшей миссис Робинсон и с какой целью. Кроме того, мне любопытно, почему миссис Комсток, если ее муж был так богат, вынуждена придумывать схемы продажи рунического камня.

– Вероятно, у нее не так много денег, как мы думаем, – предположил я.

– Интересная мысль, мой дорогой Уотсон, – сказал Холмс, поднимаясь с кресла. – Я поразмыслю над этим остаток ночи, возможно, к утру у нас появятся новые идеи.

– И не только, – произнес Рафферти, и заявление прозвучало так серьезно, что Холмс снова уселся.

– А что еще, мистер Рафферти? Сдается мне, вы собираетесь сделать нам небольшой сюрприз.

– Может быть. – Голубые глаза Шэда лукаво блеснули. – Я вам не рассказывал, но у меня в этом городке своя маленькая птичка.

– Вот как? И кто же ваша «птичка»?

– Пока что это секрет, мистер Холмс. Птичка довольно застенчива, но не мне вам объяснять, что тут нужна осторожность.

– Тем не менее не побоюсь предположить, что при всей своей стеснительности птичка умеет разговаривать?

– О да, с голосом у нее все в порядке. Сегодня вечером она прислала мне очень интересное сообщение.

– Не сомневаюсь, мистер Рафферти. Не поделитесь ли вы той песенкой, что напела вам на ухо маленькая птичка?

– С радостью. Она сообщила, что Нильс Фегельблад вернется в Александрию завтра дневным поездом из Миннеаполиса. Состав прибывает в начале четвертого.

– Понятно, – кивнул Холмс. – Тогда, возможно, нам стоит попытаться поговорить с мистером Фегельбладом по прибытии.

– А может, есть смысл поговорить с ним и пораньше, – сказал Рафферти.

– Почему?

– Птичка поведала мне еще кое-что, мистер Холмс. Дело в том, что мистер Фегельблад не просто возвращается в город, но и собирается показать шерифу место, где можно отыскать рунический камень.