В эти окна всегда бьет солнце. В кухне должно быть светло, вам не кажется? Вы должны видеть, как в ясное летнее утро свет падает из окна на стол. Конечно, она страшно старомодна. Места для шкафчиков не хватает. Я знаю, знаю. И я единственная в Америке женщина, у которой нет посудомоечной машины. Но, по правде, куда ее тут втиснешь? От моего солнечного стола я отказываться не хочу. Можно, конечно, воткнуть ее вот сюда - и испортить всю комнату. Нет уж, пусть все остается как есть. И потом, что будут делать мои друзья, если я лишу их возможности говорить: Ах ты бедняжка! Тебе просто необходимо все тут переделать! Конечно, я понимаю, с новой кухней продать дом было бы легче. Но об этом я вам уже говорила. Как бы там ни было, я буду держаться за оценку.

Видите, вон там? Наверху шкафа? Полное собрание сочинений Джеймса Фенимора Купера. Библиотечная распродажа. Практически даром отдали.

Я бы не отказалась от чашки чая. Составите мне компанию? О, хорошо. Хорошо. Я что-то совсем разболталась, правда? Довольно странно, потому что человек я более-менее тихий. Угомонилась после нескольких лет супружества. Как я уже говорила, я была счастлива. А это успокаивает. Вот так: тихая женушка Роберта. А теперь, не странно ли, так и тянет поговорить. Не со всяким, конечно. Просто, в вас что-то такое есть… способность к сочувствию, что ли. Я ощутила это, как только вы вошли в дом.

Молока? Сахара? Боюсь, чай у меня только цельный. Не выношу эту двухпроцентную дребедень. Вкус, если хотите знать мое мнение, как у затхлой воды. Говорят, он от настоящего не так уж и отличается, дескать, довольно и однопроцентного, чтобы получить нужный результат. Какой такой результат, хотела бы я знать? Конечно, женщине с вашей фигурой и тревожиться-то не о чем. Хотя, я думаю, как раз те, кому не о чем тревожиться, к ним-то прислушиваться и следует. Без молока? Вот уж не думала. Это решает нашу проблему, вам так не кажется?

Ммм, вкусно. Очень вкусно. Чай меня успокаивает. А вот необходимость продать этот дом выводит из себя - это все равно, что ворошить палкой груду старой листвы - никогда не знаешь, что оттуда выползет, - а чай, что чай? Чай успокаивает. Особенно в такие вот послеполуденные часы - солнце то покажется, то скроется - и все время так как-то, холодновато. Я так беспокоюсь о нарциссах. В прошлом году у меня половина фортиций погибла. Вы только взгляните на эти облака. Ну вот. После того вечера, о котором я вам рассказывала, - вечера, когда в голове у меня мелькнуло сомнение, -  все по-прежнему шло, как обычно, да только обычным-то не было. Я понимала - что-то неладно. Вы уж поверьте мне, понимала. Роберт что-то утаивал от меня. Вы должны понять, Роберт был человеком скрытным. Я это к тому, что в нем сочеталась скрытность и … открытость. Такие качества в мужчине различаешь довольно быстро. Однако это утаивание, эта, эта - неловкость - ну что это? Что-то новое для меня. Что-то у нас переменилось. И это меня тревожило. Он это понимал. Я все еще думала, будто его книга изводит. Он взял отпуск на целый семестр, заставлял себя помногу работать, а дело не шло. Мне он об этом почти ничего не рассказывал. Как всегда у Роберта: все в себе, борись в одиночку. Будь мужчиной! Я знала, он пишет об обычных вещах, американских, - думаю, он и назвать-то ее собирался именно так: «Американские вещи» - привычные предметы домашнего обихода, которые, вроде бы, могли дать представление о жизни американцев в конце девятнадцатого века. Роберт преподавал в здешнем колледже историю, особенно американскую. Я уже говорила об этом? Они ему ничего не платили. Преступление, да и только. Ну, в общем: вещи. Вечные перья, жестянки, крышки от бутылок - он читал и читал о них, надеясь постичь какие-то глубины. Ему хотелось, чтобы все что-нибудь да значило. Ну и, конечно, я думала, будто дело в этом. Я слышала, как в кабинете ерзают по полу ножки его кресла, как сам он расхаживает взад и вперед. Иногда он отправлялся на долгие прогулки или поздно ночью уезжал в супермаркет, разглядывал там целыми часами коробки, банки - так он мне говорил. Я чувствовала, что становлюсь чужой ему. И я, как ни странно это звучит, я начала пить очень много чая. Думаю, мне нравился сам ритуал. Как-то вечером, в самый разгар лета, я сидела вот прямо здесь, за этим столом, и пила чай. Ледяной, с лимоном. И услышала шаги Роберта, спускавшегося по лестнице. Он прошел через столовую на кухню и сел - точно там, где сидите вы. Вид у него был такой грустный, обреченный, но в нем присутствовало и что-то еще - этакая заведенность, энергия. Я тогда подумала об электрическом  проводе под током - тронешь, и тебе крышка. И Роберт коротко, запинаясь, сердито и холодно, но и устало, изможденно, - о, вы же знаете, как это бывает, - сказал мне. Исповедался. Такое сдержанное получилось излияние чувств, придушенные эмоции. Тем не менее, он исповедался. Он с кем-то встречался. И, поверите, я поначалу решила - с доктором. С психотерапевтом. Это Роберт-то? Но, разумеется, он говорил о женщине.

Еще чаю?

Ну так вот, сейчас я вас удивлю. Первая мысль моя была такая: О нет! Бедный Роберт! Только не он! Я имею в виду, не Роберт, самыми суровыми словами которого были «любительщина» и «банальность» - с ударением на последнем слоге, чтобы придать слову истинно французский пошиб. Я просто слышала, как он высмеивает все это в присущей ему манере - адюльтер, господи-сусе, где-то, господи-сусе, в пригороде. Ужель у бедного олуха отсутствует чувство стиля? Чистый китч, дружище. Вот здесь, с его бюстами Бетховена и книжными закладками с напечатанными на них стихами Эмили Дикинсон. Ну и так далее. Бедный Роберт! Какое прискорбное падение. И я, человек привычки, ощутила потребность утешить его, бедняжку. Я что хочу сказать, вот он сидит, такой обреченный, такой раздавленный и… и банальный, и все, чего ты хочешь, это утешить своего мужа, а одновременно на тебя наваливается то, что он на самом-то деле сказал, и где-то в тебе поднимается паника, потому что этот красавец с его обреченным видом, пошел куда-то и сделал тебе некую гадость, и ты это поймешь, вполне, если только сможешь перестать успокаивать его и хоть на какое-то время сосредоточишься на том, чтобы усвоить, что оно представляет собой, это невыносимое.

Думаю, мне стоит сказать вам, что в этом доме водятся привидения. Ну, еще бы. Как и в любом другом. Где же их нет? Просто, в одних привидений больше, в других меньше. Призрак Роберта сидит ровно там, где сидите сейчас вы, а мой вот здесь, сидит и слушает мои задышливые признания. Воздух полон привидений. ночами их слышно особенно хорошо: так и просеиваются сквозь дом, точно песок.

Я ничего не сказала. Думаю, он ждал от меня каких-то слов - ждал, что я накричу на него, зальюсь слезами. Я понимала, ему нужна драма. А я опустила взгляд. Должна вам сказать, я его разочаровала. И в то же время, я чувствовала - меня пронизывают нити огня, непереносимые, жгучие уколы, что-то вроде… вроде упоения мукой. Я думала, мне следует умереть и смерть моя будет странной, захватывающей. И знаете, я ощущала почти что покой, утешенность, уютность сжиравшего меня внутреннего огня, потому что огонь этот ограждал меня от него, от слов, которые он произносил.

Думаю, я и вправду разочаровала его. Бедняжка ждал от меня чего-то, порицания или прощения… драмы, а я просто сидела, упиваясь своим несчастьем, точно святая - страданием. Как знать? Что можно сказать, когда умирает живой человек? Слишком много безмолвия было тогда в этой кухне. И размеров ее уже не хватало, чтобы его вместить. Безмолвие давило на стены, кроша штукатурку. Не думаю, что Роберт хотел сказать что-то еще, и все же безмолвие его угнетало. Он выпаливал какие-то слова, как делаешь, когда чьи-то руки сжимают тебе горло. Рассказывал подробности. Я молчала. Назвал имя. Тогда-то я и узнала, что это вы.

Вы, похоже, расстроены. Ну а как же. Конечно, Роберт должен был поклясться в вечном молчании. Не удивлюсь, если он проколол вам палец иголкой и заставил расписаться кровью под документом. Тайная любовь! Чего уж лучше? Вы не поняли одного - Роберт был человеком верным. Да, правильно, он взял вас в - вы не против слова любовница? - он изменил мне. Это вас и смущало. Но вы ошибаетесь, если думаете, будто существует два раздельных явления: неверность мне и новая верность - вам. Нет, какие бы чувства он к вам ни питал, неверность мне просто-напросто взбаламутила и даже укрепила его прежнюю верность. Он признался во всем, потому что был верен мне и ничего с этим поделать не мог. Он держался за это. Роберт вам изменил. Я хочу, чтобы вы это знали. Это то, что соединяет нас с вами.

И знаете, что еще он мне сказал? Он сказал, что вы для него ничто. Молчите. Сказал, что вы - только тело, просто тело. Если он намеревался утешить меня, то промахнулся - и самым блестящим образом. И все-таки, мне хочется, чтобы вы знали, что он сказал, сидя вот на самом этом месте. Просто тело. Мужчины бывают временами немного неосмотрительными, вам не кажется? Разумеется, вы можете мне не поверить, если вам будет от этого легче. Или решить, что Роберт лгал. Хороший человек, лгущий, чтобы пощадить чувства своей жены.

Однако, давайте продолжим нашу беседу на задней веранде, ладно? Мне еще столько всего нужно вам рассказать.