Бытовая химия

Миллингтон Мил

II

 

 

Привет, друзья! Бог снова с вами. Вы уже забыли, что я подсматриваю, верно? Да, так часто бывает. Ха-ха! Ну, не напрягайтесь, я просто шучу. Хочу вам сказать, что самое тяжкое в участи Бога – это то, что вас часто неверно понимают. Ясно, что я имею в виду? Вот, например, я сотворю какую-нибудь шутку, а все сразу в один голос: «А что он хотел этим сказать? Нам смеяться? Или он собирается нас покарать?» Говорю, как на духу, – я действительно расстраиваюсь, когда так происходит. А все эти ожидания! Вы и представить себе не можете, каких чудес ожидают люди, если ты Бог. Они могут метелить тебя по-черному, просто потому, что ты не оправдываешь их ожиданий. Иногда мне приходится перевоплотиться и напомнить им об их роли. «Я вижу, что вы расстроены, ничего страшного. Но давайте-ка избавьтесь от уныния, не то окажетесь в такой передряге – слышите, что говорю?» Вот, например, при смерти. Некоторые изрыгают такие проклятия. Протестуют изо всех сил. Они ропщут: «Эй, послушай, мы были приверженцами религии, Бога, а выходит, ты совсем не такой, каким тебя представляют! Почему ты молчал? А?

Представляешь, сколько мы потратили времени на ужасы и страхи по поводу каких-то дней в календаре, мучаясь над тем, что надевать, что делать и что говорить? А если мы начнем рассказывать о кошмарах поста…» Будто я в чем-то виноват. Но я всегда стараюсь их утешить, понимаете? Говорю им, что принимаю претензии, но поверьте, не я все это придумал, если честно, только часть… Я довольно долго размышлял, что никто вообще-то в эти игры не верит и правилам не следует, что все лишь притворяются, что верят в Бога, в качестве шутки. Знаете, проявляют чувство юмора. В общем, однажды я заставил их успокоиться. Довольно глупо с их стороны тратить понапрасну столько времени, хотя, скажу по секрету, они сами виноваты. Но пусть все это останется позади, и начнем по-новенькому. В результате все окажутся здесь. Тут, кстати, вовсе не nлoxo, все тип-топ, у нас теперь даже есть поле для мини-гольфа.

В общем, поговорили, вернемся к нашим делишкам, да? Я рассказываю вам историю про Тома и других ребят, чтобы показать кое-что, понимаете? Я стараюсь на примере объяснить вам, почему вещи происходят именно так, а не иначе. Речь о том, как что действует, то есть как вы действуете сами. Пытаюсь объяснить: почему вы ведете себя так или иначе и придерживаетесь определенного пути, хотя можете его перед собой и не видеть. Некоторым не по душе то, что я излагаю, но советую вам вдуматься в ситуацию. Хотя сейчас хочу, чтобы вы просто наблюдали за ними, ладно? Я знаю, что вы, друзья мои, любите покопаться в себе и других и, скажем так, порасстраиваться, верно? Глядя на то, кто чем занимается, где находитсяи все такое. На внешний вид. Вы увлекаетесь частностями и не можете разглядеть картину в целом. То есть, может быть, и можете, но не желаете этого делать, правильно? Эта история – дело вполне обычное. И на то есть свои основания, но к ним я еще вернусь. Просто не нервничайте и не смущайтесь из-за шумов сзади, договорились? Наблюдайте за людьми. Не думайте о том, кто они, а следите за тем, что они делают! Люди – всегда самое главное.

 

Глава 4

Я позвонил Эми на счет «четыре» после того, как попрощался с Джордж. Она была счастлива, что ситуация складывается самым благоприятным образом, и похвалила меня за навыки дипломатии.

– Урррраа! Так и надо, твареныш!

Эми сказала, что свяжется с агентом Джорджины и немедля примется за обсуждение подробностей контракта.

Сара тоже явно обрадовалась.

– И какая она?

– Очень уж проворная.

– Видишь, я же тебе говорила, что она умница.

– Нет, – ответил я, качая головой, – вообще-то я в самом прямом смысле. Она носилась по всему городу, и я чуть не умер, еле поспевая за ней. Она бодра, как чертова гончая.

– А еще что? Расскажи мне, как все было.

– Ну, нечего особо рассказывать. Я пока еще не очень понял, что она собой представляет. Джорджине определенно нравится быть знаменитостью и играть в эти игры, я предполагаю, что она лукавая хитрованка, на этом мои размышления о ней заканчиваются.

– А что на ней было надето?

– Сара, я должен предупредить, что мои рабочие отношения с ней явно усложнятся, если ты начнешь, как одержимая, следить за ней, понимаешь?

– Ох, мне просто интересно. Ты же редко работаешь с настоящими знаменитостями. Обычно это всего лишь занудные путешественники или люди, пережившие жуткие личные трагедии… а тут по-настоящему интересно – ее ведь даже по телику показывают.

– Ну, хорошо. На ней были супервыразительные полотняные штаны и очень сексуальная мешковатая спортивная рубашка.

– Ничего себе! Так это же любой может напялить. Даже я могу надеть что-то вроде этого… Ничего себе!

– Тебе принести водички?

– Тихо ты, мерзавец. – Она шутливо ущипнула меня за ухо, потом опустила голову мне на плечо и сказала почти сонно: – Наверное, будучи такой большой знаменитостью, она получает кучу подарков… ну знаешь, проявление малейшего интереса к чему-либо, и ей преподносят это на блюдце… – Сара выводила пальцами узоры на моем животе.

– Учти, я не буду пытать Джорджину о том, может ли она достать для тебя бесплатные билеты на велосипедные гонки.

Сара внезапно подняла голову с моего плеча и прямо уселась на диване.

– Кстати, об этом-то с ней можно поболтать, – подсказала она. – Ты же не знаешь, может, ей так же интересен спорт, как и мне?

– Так же интересен, как и тебе, говоришь? – усмехаясь, ответил я.

– Не знаю, что ты имеешь в виду, но ты идиот, ясно?

Я чмокнул ее в нос. Сара демонстративно вытерла его ладонью, дурачась, но снова приклонила голову мне на плечо.

– Любишь ли ты меня так сильно, что у тебя кружится голова, словно от божественного наркотика, несущегося по твоим венам?

– Ну, пожалуй.

– Хорошо… ну тогда помни о билетах, вдруг эта тема всплывет в вашем разговоре.

Джордж позвонила где-то в полдесятого. Услышав ее голос, я внезапно вскочил. Спокойно…

– Том?

– О… Джордж, я очень рад! – сказал я с таким видом, будто мне приходится проигрывать в уме еще кучу деловых контактов. – Привет, а я только… – я махнул рукой в сторону занавесок, – понимаешь… Ну, как твои дела?

– Хорошо, спасибо, я в порядке. Скажи, тебе без разницы, где мы будем делать интервью?

– Ну, разница есть. Лучше не делать его в ночном клубе, у меня диктофон плохо реагирует на громкие басы, но, в общем, главное – чтобы было потише и мы могли свободно общаться. За обедом в гостинице, например, или в тихом ресторане… – Я, само собой, надеялся, что меня накормят на халяву.

– Понятно. Ну, отлично. Думаю, что можно было бы пообщаться на «Карлтон Хил».

– Отлично.

Да уж, отлично. Ясно: я не только не смогу потрескать, но она еще и заставит меня прошагать вверх неизвестно сколько ступенек. Неужели эта женщина не может работать на уровне моря? Если так будет и дальше, мне придется позвонить Эми и попросить ее внести в список непредвиденных расходов покупку мула.

– Отлично, – повторил я.

– Хорошо, тогда увидимся там, скажем, в два. Завтра должна быть хорошая погода. Я слышала, оттуда открывается потрясающий вид.

– Да. Великолепно… И вид… С нетерпением жду нашей завтрашней встречи.

«О Боже, спаси и сохрани!»

Утром я провел небольшие раскопки в Интернете. Как и следовало ожидать, учитывая, что Джордж – борец за права женщин, я нашел довольно большую подборку фотографий, где она запечатлена обнаженной. Просмотрев около тридцати из них, понял, что все они фальшивки. Одну изучал довольно долго, но в результате сделал вывод, что тень падает как-то неестественно, к тому же вряд ли у человека может быть такое мечтательное лицо, когда он занимается тем, что изображено на фотографии. Единственной подлинной фотографией был снимок ее трусиков под юбкой, когда актриса выходила из машины, отправляясь на какую-то премьеру или что-то в этом роде. Необходимой деталью в углу общего снимка размещалось увеличенное изображение ее промежности. Как ни посмотри, на ней были трусы, причем вполне земные, скажем прямо, так что кадр мог быть интересен лишь тем, кто просто перся от того факта, что ее ноги срастаются у бедер. Да, и еще я узнал, что ей тридцать. Интернет действительно неисчерпаемый ресурс.

Я приехал в город пораньше на автобусе и поднялся на «Карлтон Хил». Я опоздал на первую встречу, поэтому мне хотелось знать наверняка, что я прибуду на вторую с запасом, но и это не главная причина. Подъем на «Карлтон Хил» довольно крутой, поэтому к моменту прихода Джордж мне хотелось быть уже на самом верху, беспечно прогуливаться вдоль перил и небрежно опираться на решетку, словно Марлон Брандо, облокотившийся на музыкальный автомат в «Дикаре». Так явно лучше, чем появиться ползущим на четвереньках, жадно хватая ртом воздух, как… скажем… Марлон Брандо, взбирающийся на «Карлтон Хил» на закате своей карьеры. Я взобрался наверх, некоторое время наслаждался тем, что жадно глотал воздух, и потом принялся за поиск удобного места. Я испробовал несколько поз: встать спиной к дорожке с обращенным к «Обсерватории» взглядом, держась одной рукой за черные металлические перила, а другой раздумчиво касаясь подбородка; наблюдать через двор на реку и замок; откинуться назад, руки глубоко в карманах, закрыть глаза и подставить лицо солнечным лучам. Наигравшись с позами, я уже решил принять последний вариант, но – увы – я слишком долго примерялся в поисках идеального положения и места, где острые выступы не врезались бы мне в спину столь брутально. Слишком много тупого топтания. Так что когда Джордж поднялась наверх, я был занят маленьким танцем: встряхивал ботинком, тер его о землю, а потом пялился на подошву. Я совершал столь непонятные действия для того, чтобы избавиться от огромного прилипшего на подошву куска собачьего дерьма цвета охры. Экскремент застрял прямо у основания каблука, как раз в том самом месте, с которого черта с два сдерешь налипшее дерьмо.

Знаете, что меня отвращает в таких запахах? Их неясное происхождение, вот что. Конечно, запах чеснока не из приятных, но уж лучше, чтобы обо мне думали: «От него воняет чесноком. Натрескался, как сапожник, и теперь от него воняет чесноком», чем «Боже ты мой, и чем это от него так несет?». По крайней мере, если люди знают, что это за вонь, они принимают ее. Ну, кроме таких вот случаев, как со мной. Но все равно понятные запахи явно лучше мистических ароматов. Я говорю обо всем этом лишь для того, чтобы пояснить, почему, когда Джордж подошла ко мне и улыбаясь сказала «привет», я выпалил: «У меня собачье говно на ботинке». Затем без промедления поднял ногу и сунул подошву чуть ли не ей в лицо.

Артистка взглянула на экскремент, расплющенный на подметке и за ее пределами, и кивнула.

Я отошел в сторону, чтобы поскрести ногой о более высокую траву, пока Джордж терпеливо дожидалась моего возвращения. На ней были те же солнечные очки, а волосы спрятаны под шляпой, как и вчера, но сегодня на ней были джинсы – явно вышедшие из моды еще во времена ее бабушки – и нечто напоминающее мужскую белую рубаху, которая была ей не по размеру, манжеты свисали до кончиков пальцев. На ней снова были кеды. Я надеялся, что сегодня это не предвещало ничего плохого.

Когда я отскреб дерьмо, насколько это было возможно, то торопливо засеменил к ней.

– Ну вот, я закончил. Пройдем…? – я указал ей на холм.

– Ничего, если мы усядемся там? – спросила она, указывая на «Национальный Монумент». Он воспроизводит Парфенон. Прообразом послужила классическая архитектура Афин, но выстроен он в британском духе: деньги иссякли, и памятник был оставлен в незаконченном виде.

– Думаю, что ничего.

Ранними вечерами на ступеньках «Монумента» часто собиралась молодежь, чтобы потусоваться. Одному богу известно, почему бы им не торчать у входа в «Макдональдс» или на автобусной остановке, как вся остальная британская молодежь. Однако сейчас никого из них еще не было. Вокруг бродили несколько туристов и фотографировали друг друга на фоне разных штуковин. Больше никто шума не производил. Мы поднялись наверх и вскарабкались на памятник, с грохотом усевшись между двумя колоннами.

– Прекрасный вид, – сказала Джорджи.

– Нуда, наверное, – ответил я, потому что так и было. Ландшафт Эдинбурга сплошь состоит из острых углов и шпилей. Минимум монументальных блоков, которыми загромождены современные города. Он выглядит скорее как усыпанное сталагмитами дно пещеры: случайным образом разбросанные остроконечные кристаллы.

– Мои глаза уже не воспринимают красоты после тех лет, что я прожил здесь, – признался я.

– А где ты живешь? – Она водила глазами в поисках указаний, в какую сторону смотреть.

– Ха! Отсюда не видно. Я живу вон там – в доме с серыми стенами, который раньше принадлежал родителям Сары. Те домики, что можно разглядеть с этого расстояния, мы просто не могли себе позволить… Может, приступим?… – Я достал из кармана диктофон и помахал им вопрошающе в воздухе. Она согласно кивнула, и я начал записывать.

– Хорошо… Подожди секунду – раз-два, раз-два… начали. Насколько я понимаю, ты не из Эдинбурга?

– Нет. Моя семья происходит из деревни в Восточном Айршире под названием «Маучлин».

– Понятно. Интересное местечко? Что-нибудь, что пригодилось бы для книги?

– Там недолго жил Роберт Берне.

– Да уж… редкое место в Шотландии не может похвастаться связью с Бернсом. А еще что-нибудь?

– Ничего интересного в голову не приходит.

– Ну, неважно. Я проведу небольшое расследование, может быть, найду что-нибудь, чем можно было бы задобрить публику.

– Я уехала, когда мне было семь лет, поэтому помню не так уж много.

– Ясно, а куда ты переехала?

– В Ковентри.

– О господи!

– Отец искал работу.

– Что-либо другое и предположить сложно.

– Он получил там место на машиностроительном заводе.

– Понимаю… и сколько ты прожила в Ковентри?

– До восемнадцати лет.

– Ага.

– Потом я переехала в Строук Ньюингтон.

– Понятно… понятненько. А где ты сейчас живешь?

– В Чизвике.

Я слегка потер нос.

– Ммм… не пойми меня превратно… но тебя с натяжкой можно назвать шотландкой, верно?

– Я родилась здесь. И каждую неделю приезжаю сюда на съемки: студия базируется в Глазго.

– Я уверен, что все будет в порядке. «Дай мне ребенка до семи лет…», как говорят иезуиты… Просто, если мы хотим развить шотландскую тему, мне нужно обыграть Маучлин, потом Ковентри и Строук Ньюингтон.

– Понятно.

У нее был извиняющийся вид, словно она чувствовала себя виноватой за то, что создала мне такую проблему. Конечно, все было разыграно – вежливое профессиональное сожаление, такое выражение лица бывает у консультанта в магазине при фразе: «Я очень сожалею, но на этот товар скидки не действуют. Просто его поставили сюда по ошибке, случайно засунули в кучу мусора, по невероятному капризу судьбы». Но мне все равно было очень приятно. Ведь Джорджи могла бы легко пожать плечами со словами: «Дорогой, не забывай, я плачу тебе за эту работенку».

– Не то чтобы обыграть Ковентри и Строук Ньюингтон будет так уж сложно… – сказал я.

– А Чизвик?

– Ммм… Давай посмотрим, сможем ли мы вообще избежать упоминания о Чизвике, попробуем так?

Я планомерно расспрашивал ее о главном: родители, братья-сестры, друзья, образование, имена, даты и прочие сведения. Она долго и сбивчиво рассказывала о том о сем, я всего лишь руководил беседой. Ей доставляло удовольствие рассказывать о себе так, что это не напоминало суровое испытание, вытягивающее из меня все соки, как порой случалось. Я мог заставить гонщика воодушевленно болтать часами о шпинделях, но как только дело доходило до его школьных лет (чтобы читатели посчитали его человечным и привлекательным, иначе как можно было заставить их интересоваться тем, какие шпиндели он использовал в своей жизни?), он отвечал нечто подобное: «Мои школьные годы? Ну, все нормально было. Как у всех». И молчание. Джордж, наоборот, была настолько откровенна, что я порой смущался. Я узнал о ее первом сексуальном опыте (глава «Первая любовь» в книге, могу вам открыть секрет), она вспоминала мельчайшие детали, хотя я всего лишь поинтересовался, что она делала после школы в Ковентри… Джорджи даже изобразила всё в лицах.

Пленка закончилась, и я прервался, чтобы перевернуть кассету. Всегда пренеприятный момент. Людям кажется, что они обязательно должны что-то сказать, когда я меняю пленку. Такая же потребность заполнить паузу возникает, когда бармен наливает вам кружку «Гиннеса» или механик разглядывает мотор вашей машины. В моем случае, учитывая, что диктофон не работает, им нужна уверенность, что их реплика будет совершенно неважной и неинтересной.

– Какой чудесный день, – сказала Джордж. Но потом она сделала нечто такое, что меня выбило из колеи. Не ожидал, но так уж случилось. Более того, еще больше меня поразило то, что я был так поражен. Она сняла шляпу, поставила ее возле себя словно чашу и, сняв солнечные очки, небрежно бросила их туда. Внезапно… она превратилась в Джорджину Най. Ее неповторимые темные волосы, бурля, вылились ей на плечи, словно кувшин абсолютно черного молока. И вот – прямо передо мной – глаза, что столько раз появлялись на экране, зафиксированные камерой с близкого расстояния, вот они смотрят куда-то вне кадра на мерзкого владельца завода, на автомобильную аварию, закончившуюся трагедией, или на случайно забеременевшую девушку. Обычно знаменитости выглядят иначе в реальной жизни. Часто они ниже ростом, чем казались, их загар странного коричневого цвета, иногда они выглядят уставшими, старыми или – как чаще всего бывает – раздражающе обыкновенными. Но в случае Джордж разочарование было самой неподходящей эмоцией: в жизни она выглядела так же, как на экране. Возможно, я был так шокирован, потому что уже привык к тому, что она прикрыта шляпой и темными очками, и с налету увидел ее целиком. И тут я осознал «это»: я понял, почему она выделяется на фоне бесчисленного количества других хорошеньких, но безработных актрис Британии. Я не мог «это» определить точно, это была неподвластная определению система деталей, обворожительно-магическое созвездие крохотных капризов. Но «это» определенно имело место быть. Я суммировал все свои мысли в одно лаконичное и невольно вырвавшееся восклицание:

– Черт!

– Что? – откликнулась Джордж. Увидев выражение моего лица, она быстро оглядела себя, по-видимому, в поисках пятен или выпавших из бюстгальтера грудей. Не обнаружив ничего подозрительного, она скосила глаза для того, чтобы оглядеть собственный нос.

– Прости. Ты только что превратилась в Джорджину Най – так неожиданно.

Она насмешливо улыбнулась мне.

– О, дорогой, как это мило… – Актриса приложила большой и средний пальцы к ладони, изобразив, что это ручка и бумага. – Не желаете автограф?

– Да, ну ладно-ладно, – я улыбнулся в ответ. – Я же не сказал, что мне нравится Джорджина Най, просто удивился, когда увидел ее.

– Конечно, притормози и сдавай на попятный. У тебя в голове есть своя теория антиславы, и вот ты сталкиваешься с… эээ… моим присутствием, и вся твоя философия летит в тартарары. – Она резким толчком достала пачку сигарет из кармана рубашки и прикурила. – Готово?

– Что?

Джорджи кивком указала на диктофон.

– А, одну секунду… Да. Поехали.

Новые биографические сведения. Смешно, но, несмотря на ее потрясающий вид, в ее рассказах не было совсем ничего выдающегося: честно говоря, мне придется всерьез покорпеть над тем, чтобы ее жизнь стала хоть чуточку пригодна для книжной истории.

Я ловил себя на том, что не могу отвести от нее глаз, постоянно уплывая куда-то мыслями. Что было совсем неуместно, тем более в ситуации, когда мне было так важно охотиться за интересненьким и вылавливать все то, что пригодно для письменного изложения. Главная проблема заключалась в том, что в ее жизни не было ни одного неприятного случая, вокруг которого можно было бы построить повесть ее жизни. Если вы пишете портрет человека, только что награжденного золотой медалью на мировом чемпионате по вращению обруча нагишом (я только что выдумал этот вид спорта, но внезапно осознал, что на самом деле это не такая уж плохая идея), то история проста: я мечтал, тренировался, соревновался и выиграл, – гип-гип, ура! Примерно так же будет выглядеть история победителя в лотерее, или успешно реабилитировавшегося после несчастного случая, или родившегося с уродливыми ушами. Но случай Джордж был иным: она фантастически популярна. А от безумно знаменитой персоны люди хотят только одного – откровений. Нечто шокирующее о приятелях-актерах или рассказ об их невинной зависимости от содержащего эфедрин «перкодана»: они прятали ее от окружающих, боролись, но смогли пересилить себя и справились, и это, «дорогие читатели, естественно, сделало их сильнее». Джорджи, напротив, рассказывала мне, как препиралась с людьми, которые вешали книжные полки в ее квартире. Я начал понимать, что мне наверняка придется подкупить кого-нибудь, чтобы вовлечь ее в контрабанду героина из Малайзии, который она якобы провезет в пластмассовой статуэтке Будды. У меня было такое ощущение, словно Джордж рассказывает все это специально, чтобы разозлить меня: ее родители никогда не отказывались от нее. Ни один из молодых людей ее не обидел, все друзья были очень милыми, а самое худшее, что с ней случалось в жизни, – ветряная оспа. Ну что за жизнь такая?! Может быть, надо прямо сейчас столкнуть ее с «Национального Монумента»? Расстояние не более двух метров, но, по крайней мере, риск сломать шею послужит хоть каким-то материалом для меня.

Внезапно я понял, что снова просто уставился на актрису и погрузился в собственные мысли.

Интервью продолжалось почти два часа, ей нужно было спешить на следующую встречу. У меня собралось достаточно информации, и я воистину насладился ее обществом, она обладала удивительной харизмой, а в ее голосе была неотталкивающая внутренняя уверенность. Она не была скучным персонажем, она оказалась потрясающе интересной, но у меня не нашлось ни единой зацепки для создания истории. Неужели чертова книга будет похожа на роман Пинтера?

– Ну, мне пора, – сообщила Джордж, постукивая пальцами по циферблату наручных часов. – Предполагаю, ты захочешь сделать еще одно интервью?

– Да… – Да уж, наверное, она расскажет мне нечто сногсшибательное, вроде того, как она подошла к кому-то на улице и коснулась его плеча, а оказалось, что это чужой человек, совсем не тот, на кого она подумала, просто прохожий. На этом и можно было бы поставить жирную точку. – Разумеется. Я поработаю кое над чем, и у меня наверняка появится несколько вопросов. Было бы здорово встретиться еще разок и обсудить детали.

– Хорошо, тогда я тебе позвоню. И буду рада снова тебя видеть, мне понравилось.

– Взаимно.

Она надела шляпу и очки, наклонилась, для порядка поцеловала меня в щеку и с легкостью спортсменки спрыгнула на траву. Я проследил, как она удаляется по направлению к городу. Перед тем как пропасть из виду, Джорджи обернулась и помахала мне. Я поднял руку в ответ. Она была интересной женщиной. Жаль, что в ее жизни не происходило ничего интересного.

– О, Хью, перестань!

Я был в офисе Хью в «Макаллистер amp; Кэмпбел» на встрече, посвященной состоянию дел компании. Я пришел пораньше, так что – чего и следовало ожидать – Хью решил с пользой провести время до того, как соберутся остальные, и рассказывал мне о своей простате.

– Нет-нет, послушай… – продолжил он. – Я информирую, чтобы ты был в курсе, когда тебе самому придется идти на осмотр.

– Но я ничего не желаю знать об этом, пока не придет время идти на осмотр, Хью. Ты лишаешь меня приятного сюрприза.

– Хотя вполне возможно, стоит проверить простату уже в твоем возрасте, понимаешь, ведь никогда нельзя быть уверенным на сто процентов, – продолжал он, не слушая меня. – Так вот, знаешь, как доктор проверяет простату? Он, ну, или она, засовывает тебе палец в задний проход.

– Отлично. Они делают то же самое, чтобы вылечить заикание, я уверен.

– Ну ладно, ты, наверное, скажешь, что ничего особенного в этом нет…

– Именно так и скажу.

– Но знаешь, что представляется мне самым ужасным?

– Нет.

– Догадайся.

– Хью, моя голова уже и так набита самыми пугающими картинками, способными преследовать человека годами. Умоляю, не заставляй меня думать об этом дальше.

– Беседа с доктором. Я вхожу в кабинет врача, снимаю штаны и наклоняюсь у стола для осмотра…

– Я уже слышал этот анекдот. И вдруг оказывается, это не кабинет врача, а продовольственный магазин, да ведь?

– …и он, или она, надевает резиновую перчатку, наносит на нее желе-смазку и потом вставляет палец. И вот тогда наступает самый ужасный момент.

– Совершенно наоборот, Хью. Это самый пик удовольствия.

– Доктор меня там ощупывает, я стою раком у стола… и понимаю, что надо бы что-нибудь сказать.

– Да, похоже на мою ситуацию с Джорджиной Най и диктофоном.

– Что?!

– Да неважно, ничего.

– Ну, так вот, я чувствую, что должен что-нибудь сказать, ну знаешь, чтобы нарушить тишину. Но, понимаешь… а что тут скажешь? Ты стоишь в полусогнутом виде, в твоей заднице – чей-то палец, и ты вдруг говоришь: «А вы смотрели футбол вчера вечером?», это все-таки странно звучит. А мне так жутко хочется заполнить эту ужасную тишину, но я просто не могу найти подходящий уровень естественного общения для такого рода ситуации.

– Знаешь, в газете «Дэйли телеграф» есть колонка по этикету. Советую тебе туда написать на эту тему.

– А весь ужас в том, что я начинаю думать об этом, стоя в очереди в кабинет. Я каменею от напряжения.

– Что явно служит препятствием в ожидающей тебя процедуре. Вот проблема-то, понимаю.

Я весь напрягаюсь, и меня охватывает паника: что же мне сказать? Я обдумываю самые разные темы. И ничего подходящего не приходит на ум. Если у меня был просто вирус, можно было бы завязать беседу о том, распространен ли он сейчас. Но вот кто-то воткнул палец вам в задницу, а вы спрашиваете его: «И часто вам приходиться делать такую процедуру?» – в этом есть что-то некорректное. И вопрос не только в том, что сказать, а какой момент выбрать. Если долго молчать, тишина станет неразрешимой, а начни говорить сразу же, и ощущаешь себя говорящей куклой, словно в заднице нажали кнопочку, и ты лопочешь…

– Вот такую Барби я не прочь иметь.

– …Так сколько времени нужно подождать после того, как его палец уже там, чтобы спросить, часто ли им дают отпуск на работе?

– Я не знаю, Хью. И я скажу тебе вот что: я бы позаботился о собственном здоровье, если бы знал ответ на твой вопрос.

Лицо Хью исказилось страданием, неясно было, относится ли оно к нашему разговору или к воспоминаниям о его последнем визите к врачу. Только он открыл рот, чтобы добавить еще что-то, как Эми ворвалась в офис, и он тут же его захлопнул.

– Привет, Том! Хью! Здорово! Гнусный урод!

– Привет, Эми. – Хью начал прибирать на столе, который и так был в идеальном состоянии.

– Отлично, – сказала Эми, – если все в сборе, значит, можно уже…

– Но Фионы еще нет, – заметил Хью.

Как будто Эми сама этого не видела.

– Фиона?… А… Фиона. – Она достала сигарету из сумочки и воткнула ее между зубов. – Может, начнем без нее?

– Извини, Эми, ты же знаешь, тут не курят.

– Я и не курю, Хью. Так что, начнем, или обязательно нужно ее дождаться… непонятно зачем? Ваша Фиона явно опаздывает. Потому что я точно пришла позже, а ее еще нет.

Хью бросил в мою сторону умоляющий взгляд. Я отвернулся и сделал вид, что разглядываю стоящие на полках книги.

– Вообще-то она глава отдела паблисити, Эми. По крайней мере, мне так кажется…

В этот самый миг Фиона показалась в дверях. Хью слегка расслабил плечи, хотя оставшегося напряжения хватило бы еще на неделю. Не то чтобы Фиона нервничала, но выглядела она немного раздраженной: она явно спешила, потому что ее отвлекли от какого-то другого дела.

– Простите, что опоздала, – сказала она, хотя внешне никакого раскаяния не было и в помине. Она закатила глаза и затрясла головой, словно говоря: «Уф! Весь мир – полное безумие, понимаете», потом снова повторила свои извинения: – Мне так жаль, наверное, я все пропустила.

– Нет, что ты, – ответила Эми утешительно. – Ты приволокла свою задницу как раз вовремя.

Фиона взглянула на Эми. Эми невинно ей улыбнулась. Фиона не спускала глаз с Эми. Наконец-то Фиона добродушно ухмыльнулась, ее усмешка шла глубоко из истоков, и сказала:

– Ха-ха-ха. – Именно так, не засмеялась, а произнесла раздельно: – Ха-ха-ха.

Она прошагала на свое место, обходя стул Эми. Поднимая уголки юбки, присела и добавила:

– Какая тонкая шутка!

Я сел за стол Хью, заняв свободное место между Эми и Фионой.

– На повестке дня… – начал Хью.

– Я очень сожалею, но здесь нельзя курить. – Фиона улыбнулась Эми.

– Я и не курю, Фиона. – Эми улыбнулась Фионе.

– Так вот, – продолжил Хью, – книга Джорджины Най. Насколько я знаю, все вопросы между вами уже улажены, правильно, Том?

– Совершенно верно, – ответила Эми. – Том уже расставляет последние точки над «і», почти все схвачено.

– Так значит вы еще не подписали контракт? – спросила Фиона.

– Все равно что подписали.

– Но на самом деле не подписали?

– На самом деле – все равно что подписали.

– Ага… – сказала Фиона, записывая что-то в блокнот, – понимаю.

Эми вынула изо рта сигарету и постучала ею по крышке стола.

– Джоджина Най, – весомо сказала она, обращаясь к Хью, – уже велела своему агенту передать права на написание книги Тому. Они встречались уже дважды, и Том выбрал отличный ракурс для ее книги… – Она сочиняла напропалую, об этом еще и речи не было, но Эми незаметно подмигнула мне, что было ее фирменным ноу-хау жестом, и я в знак согласия убедительно кивнул. – Так что тут главное – вопрос времени. А те, кто думают, что автором ее книги будет не Том, те… – она посмотрела на Фиону и помахала рукой в воздухе, как бы подыскивая нужное слово, и она жестом просила Фиону поймать его. Как только Фиона открыла рот, Эми закончила фразу: – те просто тупицы. Так что Пол Дуган, агент Джорджины Най, и я сейчас заканчиваем обсуждение тонкостей дела.

– Хорошо, – сказал Хью, – просто прекрасно.

Фиона нарочито поднесла кончик шариковой ручки к странице блокнота.

– Говоришь, ты уже нашел подходящий угол зрения, Том?

– Да, – ответил я.

– Совершенно верно, – добавила Эми, но взгляд Фионы был прикован ко мне. Мне показалось, что она выглядит утомленной. Она не смотрела так прозорливо, как прежде. Словно ее голубые ирисы глаз, скажем, всего лишь завяли, а не покрылись инеем. Может быть, она слишком много работала, что сказывалось на ее внешнем виде.

– Да, – повторил я с улыбкой.

Фиона внимательно разглядывала меня, и мгновенно на ее лице промелькнуло нечто среднее между удивлением и замешательством, но это выражение тут же исчезло. Лицо снова стало непроницаемым.

– Ну, тогда, вероятно, ты мог бы поделиться со мной тем, что это за ракурс? Потому что, – кто знает, – возможно, я посчитаю нужным упомянуть это в той крохотной рекламной кампании, что нам предстоит.

– Ее шотландское происхождение – это раз, – сказал я, оттягивая время. – Об этом будет сказано многое. Джордж – шотландская актриса, играющая в сериале «Устье». Выход книги – это большое событие, и оно совпадет по времени с Эдинбургским фестивалем. Мне ли тебе об этом рассказывать, Фиона?

– Но если уж ты все равно это делаешь, Том! И я очень благодарна тебе за это.

– Но… но! – Я вытянул вперед руку, демонстрируя указательный палец на крохотном расстоянии от большого, словно показывая точный и обманчиво маленький размер этого «но»… или что-то в этом роде… О боже, не знаю уж, что я делал. – В чем главная проблема с этим шотландским ракурсом? – Я откинулся на стуле, улыбнулся и сложил руки домиком, дав понять, что нахожусь в ожидании ее ответа, который мне просто придется повторить, потому что у меня уж точно не было ни малейшего представления о том, что надо было отвечать.

Эми снова вставила сигарету между зубов и в ожидании уставилась на Фиону.

– Хмм… ну… – Фиона посмотрела на Хью.

Хью отвернулся, делая вид, что рассматривает книги на полках собственного кабинета.

– …Ну, – продолжила Фиона нерешительно, – шотландский поворот темы вполне хорош, но он не везде сработает.

– Точно, – ответил я.

– Совершенно верно, – подтвердила Эми.

Я почувствовал, что хватит ломать комедию, наклонился вперед и, придвинувшись к Хью, поинтересовался:

– А ты будешь проверять гранки?

– О, я не… – начал Хью, но Фиона постучала ручкой по столу.

– Извините, пожалуйста, но мне кажется, я только что пропустила ту часть разговора, где ты объясняешь про выбранный ракурс. Не мог бы ты еще раз пояснить?

Эми увидела, что я мнусь, не зная, что ответить, и правильно догадалась, что сомнения эти будут терзать меня еще месяц или полтора, поэтому решила взять инициативу на себя:

– Ты кое-что упускаешь из виду, Фиона, а именно то, что Джорджина Най – женщина… – Она театрально набрала воздуха, словно собиралась продолжить фразу словами вроде: «с прекрасными волосами», или: «которая жонглирует апельсинами», или не знаю уж что, но внезапно меня озарила искра вдохновения, и я встрял:

– Жен-щи-на. Джорджина Най – женщина! – сказал я.

Фиона изобразила удивление.

– И ты добился от нее этого признания уже на второй вашей встрече, Том? Ничего себе. С такой ценной секретной информацией наши ставки настолько велики, что можно затеять целую серию сенсационных публикаций в бульварной газете.

– Я имел в виду… Фиона… – сказал я, делая ударение на ее имени, словно в знак несогласия с ней, – что сериал «Устье», как и все мыльные оперы, особенно популярен у женской части аудитории. Не только ее героиня Мейган – характерный женский персонаж, но и сама Джорджи считается лицом феминизма, что признают даже такие источники, как вполне уважаемая газета «Дэйли мейл». Если мы выберем этот ракурс, то сохраним поклонников сериала и привлечем более широкую аудиторию.

Фиона неотрывно смотрела на меня. Хью приподнял брови и вдумчиво закивал. Эми потянулась в мою сторону и потрепала меня по волосам. Фиона молчала несколько секунд.

Но через какое-то время она все-таки нашлась, что сказать.

– Ты что, болен на голову? – сказала она. – Это же автобиография звезды! Как ты думаешь, что произойдет, если мы пообещаем автобиографию звезды, а потом преподнесем незатейливую книгу? Просто нужно решить, какие откровения мы будем использовать в пресс-релизах, и выстроить вокруг них остальную часть рекламной кампании.

– А никаких откровений нет, – объяснил я, – в биографии этой женщины нет ни малейших сенсаций.

– А что ее отец?

– Приятный человек. Мягкий, неизменно преуспевающий, они до сих пор в чудесных отношениях.

– Бывшие любовники?

– По ее рассказам, их было всего-то несколько, и расставалась она со всеми вполне доброжелательно.

– Боже правый! Ты хочешь сказать, что ее никогда никто пальцем не тронул, даже чуть-чуть?

– Очень похоже на то.

Фиона с недоумением взглянула на Хью.

– А мы знали об этом, когда подписывали контракт?

– Ну… – начал Хью, но Фиона не собиралась дожидаться, пока он там что-то промямлит.

– Мазохизм? Аборты? Антидепрессанты?

– Ничего.

– Господи, что же делала эта женщина последние тридцать лет?! Да у нас ничего нет – пустое место.

– Именно так, если ты не позволишь мне вдумчиво развить феминистскую линию.

Фиона продолжала разглядывать меня в поисках признаков слабоумия, но теперь было очевидно, что при этом она определенно желала поверить в мою правоту.

– Ты предполагаешь, что сможешь справиться с этим ракурсом? – спросила она.

– Определенно. Я не собираюсь писать очередную биографию знаменитости, это будет действительно нечто особенное.

Фиона промолчала.

– Джордж действительно особенная, – продолжил я. – Нельзя терять такую великолепную возможность: подлинно добродетельная знаменитость.

– А может, у нее были проблемы с питанием? Булимия?

– Нет.

– Понятно, – сказала Фиона медленно, внутренне готовя себя к этой мысли. – Добродетель… Я могла бы построить на этом рекламную кампанию. Да, – в ее глазах и впрямь появился огонек. – Да, «не просто еще одна звездная биография». Мне нравится. «Смело. Интеллигентно. Неповторимо. Биография знаменитости в новом ключе, – такого вы еще не читали». Кстати, у меня еще остались всякие штуки с прошлой рекламной кампании, что мы делали для шепелявого игрока в крикет два года назад. Можно использовать тот же шаблон.

– А ты думаешь, Джорджина Най будет удовлетворена таким раскрытием темы? – спросил Хью.

– А почему бы и нет? – сказал я. – Ну, если мы сделаем это классно, конечно же. Кстати, она с самого начала сказала мне, что ее привлекает мысль, что в книге она будет выглядеть умной. К этому приложатся смешные истории из шоу-бизнеса и советы по моде, конечно.

– Конечно.

– Конечно.

– Совершенно верно.

Казалось, все согласились.

Эми вскинула вверх руки.

– Най будет просто счастлива. В смысле, кто же будет возражать, если его изобразят умным и социально востребованным с одной стороны, а с другой стороны выдадут за это еще и полтора миллиона фунтов?

– Откуда у тебя такие цифры? – с тревогой спросил Хью у Эми. – Мы же никому не называли конечной суммы.

– Мне так сказал Бил.

– Кто?

– Ну, Бил, парень, что приносит вам обеды.

– А, ну конечно, – кивнул Хью, – Билу видней.

Я забыл, что у Сары скоро день рождения, хорошо, что она сама поинтересовалась:

– Ты помнишь, что у меня день рождения через две недели?

– Конечно, – ответил я.

Сара обожала дни рождения. Вообще-то она любила всякие празднества, и они ее тоже: праздники явно придавали ей бодрость духа и лучезарное настроение. Сара и праздники настолько совпадали, насколько… эээ… не совпадали продукты, соединенные в приготовленных ею блюдах. Когда ей исполнилось 27, мы протанцевали всю ночь… вдвоем… дома… Ну, по крайней мере, Сара протанцевала всю ночь. Насколько я помню, дело было так: я спьяну вырубился на диване в какой-то момент, но последнее, что я помню, – ее танцующую, а когда я проснулся следующим утром, она все еще танцевала напротив меня.

Сара – совершенно ненормальная, но в самом хорошем смысле.

– И это особенный день рождения, понимаешь.

– Особенный?

– Мне исполнится двадцать девять.

– Да, я знаю. Но почему он особенный? Дата вроде бы не круглая.

– Эх ты! – Она потрясала головой, пораженная моей недогадливостью. – Двадцать девять – это последний день рождения, когда тебе еще всего-то двадцать с лишним. Особенный день! – Она вертела в руках пуговицы на древней, почти викторианской ночной сорочке, что была на ней надета, я все еще сидел за компьютером, прорабатывая вводную главу к книге Джорджи.

– А тридцать?

– Ну да, тридцать – тоже особенная дата, – согласилась Сара.

– Но не такая особенная, как тридцать один. Твой возраст не будет простым числом еще шесть лет после этого – до тридцати семи. Вот к чему нужно присматриваться в жизни.

– Нееет… присматриваться нужно к моим бедрам!

– Так что ты хочешь устроить на свой особенный день рождения?

– Что-нибудь, запоминаемое надолго.

– Например? Хорошая взбучка подойдет?

– Остроумие – это прекрасно… Но не боишься, что я сейчас подойду и отколошмачу тебя как следует, гад ты этакий?

– Не боюсь…

– Вы только посмотрите, какой он стал смелый!

– Лучше скажи мне, что ты хочешь в подарок?

– Удиви меня. Удиви меня чем-нибудь сногсшибательным.

– Да уж, тебя удивишь. Лучше скажи, что ты хочешь. Я не умею делать сюрпризы.

– Но раньше-то умел, когда мы с тобой начали встречаться.

– Это получалось случайно. Я просто делал то, что всегда делаю, но тогда ты знала меня недостаточно хорошо, поэтому тебя это удивляло.

– Да, а иногда ужасало. Ну давай же – сделай что-нибудь экстравагантное! Романтичное. Помнишь, мы смотрели недавно кино, где он…

– О нет! Даже не начинай. Ну, сколько раз мне повторять? Фильмы далеки от жизни. Романтические широкие жесты бывают только в кино. Нормальные люди не делают таких глупостей: никто не забирает свою девушку из паба в освещенном свечами вертолете, наполненном восточными сладостями. Думаешь, Хью Грант такой же в реальной жизни? Как бы не так! Готов поспорить, что для его девушки великое счастье, если она на день рождения получает от него поцелуйчик в щеку и ваучер на десять фунтов в дешевом магазинчике «Бутс».

– Ну, знаешь, тут ты не прав. Такое бывает не только в кино. Помнишь Сэйди с моей работы?

– Ту, что со странностями?

– Да, именно. Ее друг позвонил мне как-то и попросил помочь организовать ей отпуск на две недели, но так, чтобы Сэйди об этом даже не подозревала. Однажды он появился у нас на работе в понедельник утром. Она-то думала, что впереди целый рабочий день за кассой, но он вошел как раз в пять минут десятого, подошел к Сэйди и сделал предложение. Она согласилась, а он говорит: «Тогда эта касса закрывается». Они сели в такси, где лежал чемодан с ее летними вещами, тайно упакованный ее подругами, и умчались в аэропорт, он заранее купил билеты на Балеарские острова. В магазине все прослезились.

– Ерунда… – сказал я, словно был истиной в последней инстанции, – это просто выпендреж чистой воды.

– Да как ты…

– Ну, для начала подумай, сколько всего могло не срастись? Например, Сэйди могла ответить: «Вообще-то я бы предпочла выйти замуж за твоего брата», ну и так далее. Нужно быть весьма нескромного мнения о собственной персоне, чтобы выдумать нечто подобное и быть в полной уверенности, что это будет незабываемый романтический момент, а не катастрофа. И я тебе еще кое-что скажу, помни об этом. Парень, совершивший такое, сделал это для себя. Он поступил так, чтобы выставить себя в наилучшем свете. Почему он попросил подруг упаковать за нее вещи?

– Потому, что хотел быть уверен, что в чемодане есть самые необходимое, конечно же, все то, что она сама бы взяла с собой. Если бы мы отправлялись в отпуск и ты паковал мой чемодан, то в нем оказалось бы одно выбранное наобум платье, а все остальное пространство было бы заполнено чулками и подтяжками.

– Какие глупости! Он попросил их об этом исключительно затем, чтобы вовлечь как можно больше соглядатаев в эту авантюру, подразумевающую, что он настоящий герой. Он ведь не позвал ее на улицу, верно? И не сделал ей предложение наедине, чтобы девушке не было стыдно, если у нее возникнут затруднения. Нет, он сделал это на виду у всего магазина, потому что ему нужно было огромное количество зрителей для его представления. Готов поспорить, как только Сэйди начинает рассказывать эту историю на людях, он сразу оказывается подле нее, так ведь? И при этом улыбается, гаденыш.

– Знаешь что?

– Что?

Вместо ответа она задрала ночную сорочку и показала мне свою голую попу.

Скорее это гол в свои же ворота. Когда мужчины показывают голые задницы, это может быть смешно, обидно или что-то в этом духе. Но вот если женщина наклоняется и показывает вам голую попку, то, скорее всего, вы, переполненный благодарностью, с трудом сможете выдавить «спасибо». К тому же жест Сары был обречен на провал еще и потому, что попка у нее была просто потрясающей.

Она чуть-чуть покрутила ею перед моим носом, чтобы усилить якобы наносимое мне оскорбление.

«Спасибо, милая».

– Знаешь, – сказала Сара, – мне кажется, его поступок просто прекрасен, так думают и все девочки у нас на работе. Я знаю, что ты англичанин и все такое, но было бы очень мило, если бы ты сделал нечто подобное хотя бы раз. Просто, чтобы показать, что ты любишь меня.

– Но я действительно люблю тебя, ты же знаешь.

– Тихо, я знаю, что ты меня любишь.

– Так что ты тогда…

– Я сказала: показать, как ты меня любишь.

– Но если ты уже знаешь это, то…

– Чтобы показать, что ты любишь меня.

– Но ты же сказала, что сама знаешь…

– Господи, Том. – Сара улыбнулась и поцеловала меня в лоб. – Это же не наука, это искусство. Ты – прекрасный человек, потрясающий бойфренд, талантливый писатель, но при этом полоумный идиот. В общем, я пошла спать.

– Я тоже… – сказал я, выключая компьютер.

– Но ты же говорил, что тебе еще надо поработать.

– Да… ну…

– Что ну?

– Это было до того, как ты продемонстрировала мне свою попку.

– Аааа…

– У тебя под сорочкой была спрятана такая прекрасная попка, кто бы мог подумать?

Сара удалялась в спальню, выкрикивая:

– А если предположить, что я не в настроении?

– А… ну ладно. Вообще-то, у меня есть еще работа. Так что я могу…

Она появилась в дверном проеме спальни.

– Тихо! Я сказала «предположить».

 

Глава 5

– Тебе бы не помешало подстричься, – сказала Сара. – Она наклонилась и поцеловала меня в шею, перед тем как уйти на работу.

– Правда?

– Ну, если ты не отращиваешь волосы. Или отращиваешь?

– Мне слишком много лет, чтобы отращивать волосы.

– Это что еще значит? Думаешь, твой двадцативосьмилетний скальп не выдержит напряжения?

– Я имею в виду, что длинные волосы разрешается носить тем, кому меньше двадцати.

– Ты можешь носить длинные волосы, если хочешь.

– Люди будут смеяться надо мной.

– Пошли они в задницу!

– Да, конечно, ты права… Я начинаю говорить, как Хью. Я могу делать все, что хочу: это же мои волосы. Я не затем родился, чтобы вести себя так, как хотят другие. Пошли они в задницу.

– Хотя тебе больше идет короткая стрижка.

– Сегодня же схожу в парикмахерскую.

После того как Сара ушла, я отправился наверх в комнату и сделал пару набросков для книги. Я старался найти нужную интонацию. Что несвойственно авторам, пишущим за других, я изобретал голос, который пришелся бы мне по вкусу, – я создавал Джорджи вместо того, чтобы подражать ей. Ее голос должен был быть романтичным, но не мечтательным. Идеалистичным, но при этом с долей практичности. И сильным. И шотландским. Я продолжал рыть и рыть. Я дотронулся до клавиатуры, чтобы взглянуть, что там вышло.

Маленькой девочкой я жила в Маучлине. Я часто останавливалась на углу Лудон-стрит и смотрела на здание почты. Оно казалось мне заколдованным местом: мистические врата в другой мир. Над почтой была масонская ложа (кто знает, что за странное колдовство осуществлялось там?), но магия почты была столь своеобразна, что перекрывала ту власть, что даруется примкнувшим к масонам мужчинам, укоротившим штаны. На почту приходили посылки, и внутри этого всемогущего здания с викторианскими стенами из красного кирпича невообразимым образом письмам и бандеролям даровалось право путешествовать в любую точку земного шара. Они могли оказаться в Лаггане или Лондоне, Нью-Йорке или Нью-Дели. Я стояла перед зданием почты, под моросящим дождем, в сползших шерстяных колготках, туфлях со стертыми носами (несмотря на постоянные замечания матери, я шаркала ногами) и огромном плаще-дождевике, – сестра явно погорячилась, отдав его мне. Я не могла представить себе ничего более волшебного, чем возможность отправиться во все эти места. Теперь, конечно, я знаю, что настоящее волшебство – не те места, куда отправляешься, но та частица домашнего уюта, которую берешь с собой.

Отвратительно. Банально, слащаво, а шутка о неподтянутых колготках была невыносимо глупой и совершенно неуместной, особенно после фразы «кто знает, что за…». Голоса Джорджи-взрослой и Джорджи-ребенка уродливо смазывались. Поношенный плащ-дождевик был очарователен (я быстро проверил свои записи, чтобы еще раз проверить, действительно ли у Джорджи есть старшая сестра, – есть, фу!), но слишком уж очевиден, честно говоря. А все мои сведения о Маучлине были почерпнуты из туристического путеводителя по Шотландии 1950-х годов, отрытом на чердаке. Конечно, Джорджи не упоминала никакой почты, так что, перед тем как начать выстраивать картинку ее личности, мне было необходимо проверить более свежие данные. Было бы довольно стыдно, если бы, прочитав книгу, кто-нибудь сказал: «Э, да здание почты было стерто с лица земли еще в 1961 году… Джорджина Най, должно быть, с тоской смотрела на витрины супермаркета „Сэйфвэй"». Вот бы народ посмеялся.

Я покажу отрывок Джорджи и ее агенту и, если им понравится, продолжу в том же духе.

Зазвонил мобильный телефон, на экране высветилась надпись: «Номер неизвестен». Я отметил для себя, что начинаю писать эту книгу с телефонного звонка, причем не с обычного, а со звонка от неизвестного абонента. Я схватил трубку со стола и опасливо приложил к уху.

– Привет, Том. Это Джорджи, – она звонила из гостиницы.

– Привет, Джорджи. Как дела?

– Великолепно. Просто я хотела узнать, не нужно ли тебе еще одно интервью сегодня? Завтра я уезжаю в Глазго на съемки, а после этого отправлюсь в Лондон. Так что сегодня днем у нас последняя возможность пообщаться лично…

– А, понятно.

– Сегодня я свободна. Ты можешь прийти в гостиницу в любое время после трех.

– Да, это было бы неплохо. Я как раз хотел обсудить несколько вещей.

– Хорошо, тогда до встречи.

– Отлично.

Довольно волнующе. То есть не так, конечно. Полезно. Весьма кстати увидеть Джорджи еще раз: проверить необходимые факты, вошедшие в книгу. Я был определенно взволнован такой «полезной» возможностью.

И мне нужно было подстричься.

Лучше это сделать до встречи с Джорджи. Не дело появляться в ее гостиничном номере с плохой прической.

Я обзвонил салоны красоты, но даже в такой будничный день, как среда, записаться на стрижку оказалось сложно. Лишь в одном месте мне пообещали втиснуть меня куда-нибудь, если я приду в два часа. Что делало мое расписание довольно плотным, если я желал появиться в гостинице Джорджи в три, но других вариантов не оставалось.

– Мне подходит, – сказал я, – остается только, чтобы подошла прическа.

– …Так записать вас на два или нет?

– Да… да, пожалуйста, запишите.

К мужчине, появляющемуся в женском салоне красоты, относятся с подозрением и осторожностью. В глазах женщин я был определенно сексуальным маньяком, относиться к которому нужно со всей строгостью, чтобы я не провернул никаких непристойностей. «Да, я парикмахерша, – всем своим видом заявляла женщина, завязывающая полиэтиленовый фартук вокруг моей шеи. – Но меня голыми руками не возьмешь».

Она нажала большим пальцем педаль на моем стуле, и я со свистом опустился.

– Что вы хотите? – спросила она, уставясь на меня в зеркало, а глаза ее добавили: «Как будто я не знаю, придурок».

– Ну, не могли бы вы просто сделать поаккуратней?

Я воздел руки и проиллюстрировал желаемый результат довольно расплывчатыми жестами, словно уши мои горели и я обмахивал их ладонями. Она кивнула и принялась за работу. Будто нарочно, она не перемолвилась со мной ни единым словом, даже не спросила, будет ли у меня отпуск в этом году. Вокруг нас женщины-парикмахеры и женщины-клиентки вели бурные беседы. Одна из полусотни теток (из мелких отверстий ее резиновой шапочки торчали тонкие пряди волос, и голова была похожа на полудохлого лысеющего дикобраза) делилась проблемами, возникшими у нее с муниципалитетом по поводу страховки. Ее парикмахерша застыла со скрещенными на груди руками и, выслушивая все хитросплетения истории, потрясала головой от удивления ровно столько же времени, сколько потратила и на окраску волос клиентки. Другая посетительница была утомлена приготовлениями к свадьбе. Она просто не знала, как ей все организовать, а Джимми был конечно же никуда негоден. Я уж было увлекся историей о чьей-то сестре, но тут раздался рев сирен.

Через зеркальные витрины салона было видно, что люди на улицах застыли и на тротуар въехали полицейские машины. Пока мы все еще недоумевали, что происходит, дверь открыл офицер полиции и, облокотившись на дверной проем, произнес:

– У нас есть подозрение, что здесь заложена бомба. Необходимо, чтобы все немедленно эвакуировались. Если вы видели подозрительных людей или странные свертки, пожалуйста, дайте нам знать.

Он оторвался от дверного проема и ринулся в соседний магазинчик. В парикмахерской воцарилась тишина: пало тихое подозрение на всех и вся. Громкоговоритель снаружи принялся повторять такое же послание, что и речь офицера, и все мы приступили к решительным действиям. Всем немедленно захотелось пожаловаться – как можно быстрее и наперебой. Все вздыхали, неодобрительно восклицали и стонали по поводу того, что кому-то понадобилось заложить бомбу именно тут и именно сейчас. «Вот безобразие! И что, нам придется встать и тащиться куда-то по улице, когда прически и наполовину не закончены? Будь они прокляты, а может, тревога ложная?»

Женщина, которой уже окрасили корни волос, принялась ныть, что процесс прервали такой банальностью, как бомба, что было явно нелепо. А я должен был встречаться с Джорджиной Най, причем до встречи оставалось меньше двадцати пяти минут. Я не мог заявиться в гостиничный номер Джорджины Най с остриженной наполовину головой – я бы выглядел, как сбежавший из психушки.

– Разве мы не можем быстренько закончить? – молил я парикмахершу, уже натягивавшую пальто.

– Что?

– Разве вы не можете закончить стрижку до того, как мы уйдем отсюда?

– Вы что, не поняли: заложена бомба.

– Да, да, я знаю. Но вы, ну… посмотрите на мои волосы.

– Таня, идем же, – позвала ее стоявшая в дверях пожилая женщина, по моим предположениям, владелица салона.

– Я иду. Молодой человек хотел убедить меня, чтобы я осталась и закончила его стрижку.

Владелица покосилась на меня.

– Что у него? Стрижка на сухие волосы?

– Да, – кивнула Таня. – Я хотела сделать подлиннее на макушке.

– Хмм, тут главное не перестараться. У него не такие густые волосы.

– Понятно.

– Ну, пойдем же, пока нас не убили!

Я выскочил на улицу, застыв в дверном проеме, оказавшись ни там ни сям, и умоляюще кричал им вслед:

– Может, возьмете ножницы?

Но они спешили вверх по улице и не отвечали. Я на всех парусах метнулся за ними. Надеясь, что не все потеряно, и желая сохранить атмосферу парикмахерской, я решил оставить полиэтиленовый фартук. Пока я бежал, он шлепал меня по бокам: я был похож на Бэтмена с неудачной прической и в накидке задом наперед.

– Мы могли бы отойти на безопасное расстояние, чтобы вы закончили стрижку.

– Сожалею, – сказала владелица, даже не взглянув на меня, – но не могу позволить, чтобы Таня стригла клиента на улице, наша страховка не сможет покрыть такие расходы.

– Какая еще страховка? Это всего лишь стрижка. Ничего не может случиться… ну, разве что бомба взорвется.

– А что, если Таня отхватит вам ухо?

– А что, это вероятно?

– Как знать… Она делает последние штрихи, вдруг взрывается бомба… вас ударяет взрывной волной… – все еще не поворачиваясь ко мне лицом, парикмахерша дотронулась рукой до уха и резко отвела ее, иллюстрируя, как ушная раковина разрывается ножницами.

– Я подпишу документ, что не имею претензий.

– Фффи, – сплюнула хозяйка, – не первый раз такое слышу.

– Ну… эээ… ааа… хорошо! Да, тогда мы вот как поступим… Я сбегаю в ближайший магазин, куплю ножницы и пару зеркал, так? Я поставлю зеркала и сам себя подстригу – следуя вашим указаниям. Вы просто будете говорить мне, что делать. Согласны? Ну, пожалуйста?

Хозяйка и Таня переглянулись и покачали головами. Словно я был полным идиотом. Они даже и не думали идти на уступки.

Вот дерьмо вонючее, и что мне теперь делать? Я глянул на часы. Мать твою! Мой разум кружился белкой в колесе, я вспоминал, где поблизости есть еще парикмахерская. Где? Где? Где же? А! Вон где! Приличное расстояние пешком, но я вполне мог успеть как раз вовремя: вполне можно спасти голову и добраться в гостиницу Джорджи в назначенное время, если бежать быстро-быстро.

Я продирался сквозь небольшую толпу, стоящую в ожидании дальнейшего развития событий: либо люди вернутся на работу, либо бомба разорвется у них на глазах. Как только я пробрался сквозь ряды, вся надежда была на собственные ноги. Я помчался по улицам Эдинбурга. Чертов Эдинбург, почему не додумались построить город на равнине? Да и не только в том дело, что местность неровная, куда бы вы ни направились, кажется, что вы все время двигаетесь в гору. Наверное, город строили по эскизам Эшера. Подпрыгивая и выделывая ногами кренделя, я скакал по тротуарам между прохожими, которые, казалось, готовы были пройти лишние километры, чтобы попутаться у меня под ногами.

Еще несколько вдохов-выдохов, и я бы выплюнул на тротуар свои легкие. После пяти минут бега я навалился на дверь салона, бывшего моим последним шансом. Покачиваясь, ввалился внутрь и неуклюже прошлепал к стойке администратора. У девушки за стойкой перекосилось от испуга лицо, его выражение говорило: «Хорошо, хорошо, возьмите все, что в кассе, только не делайте мне больно».

– Нужна… стрижка… прямо… срочно…

Администраторша прикусила губу.

– Боюсь, у нас все мастера заняты… Я могу найти для вас время… ммм… в пятницу днем.

Я посмотрел на нее разбивающим сердце взглядом и оживленно ткнул пальцем в голову.

– …Срочно.

Дверь в небольшую комнатку позади стойки была открыта. Девушка слегка повернула голову в том направлении и, не спуская с меня глаз, позвала:

– Миссис Коннелли? Миссис Коннелли? Тут пришел молодой человек, говорит, что ему нужна стрижка.

– …сро…

– Срочно.

Из комнатки послышался голос, человека не было видно.

– Мы не можем взять его сегодня. Скажи ему, пусть запишется предварительно.

Я умоляюще протянул к администраторше руки.

– Видите ли, он хочет прямо сейчас, миссис Коннелли.

– Прямо сейчас? – вопросил голос с нотками раздражения.

– Да, миссис Коннелли. Прямо сейчас. Знаете… он даже пришел в собственном фартуке.

«Ах-да, а я-то и забыл. Ну что же!»

Тишина, скрип отодвигаемого стула по полу, и в дверях появилась женщина с тонной косметики на лице – больше чем у всех солисток парижского хора. Обозрев меня, она отступила на шаг назад, но потом успокоилась и подошла к стойке.

– Извините, но у нас все занято до пятницы.

К этому времени я уже обрел способность дышать и говорить, так что мог произнести нечто членораздельное.

– Да не могу я, черт побери, ждать до пятницы, – объяснил я. – Мне нужно исправить дело прямо сейчас.

Миссис Коннелли напряглась еще больше.

– Ну, мы ничем вам помочь не можем. Посмотрите – все кресла заняты. Вы же не думаете, что я попрошу встать кого-нибудь, чья стрижка еще не закончена, правильно?

Я использовал каждый мускул на лице, чтобы заверить их, что это будет вполне оправдано с финансовой точки зрения, если мы втроем возьмем вон ту старую кобылу, которой как раз ополаскивают волосы, и выкинем ее на улицу.

– Прошу прощения, – повторила миссис Коннелли, тоном явно давая понять, что это ее последние слова.

Я скривил губы. Через некоторое время из них вырвалось нечто вроде «Вы… да вы…», но злость и отчаяние блокировали мой дар речи. Я яростно фыркал и со всей силы хлопнул ладонью по крышке стойки. Баночка-образец с муссом вздрогнула. Бросив оскорбленный взгляд на обеих теток, я маршем двинулся на выход. Дернул на себя ручку, остановился в проходе и оглядел весь салон.

– Никогда больше… – объявил я, по-ленински выбросив в воздух руку, – …ноги моей здесь не будет! – Эта ошеломляющая новость, как видно, не произвела ни на кого из них впечатления и дух парикмахерш не сломила, но я постоял в этой позе пару секунд, чтобы до всех дошел смысл сказанных слов. После этого схватил свой полиэтиленовый фартук, театрально вскинул его на плечо и выскочил на улицу.

Вот жопа!

Жопа, с хреном и укропом.

Я закатал рукав и посмотрел на часы. Мой желудок провалился в задний проход. Весь разбитый, я устало потащился в сторону гостиницы Джордж, ругая свои едва волокущиеся и шаркающие ноги. Потом я взглянул на вывеску. И остановился.

И помчался изо всех сил в магазин через дорогу.

– Мне нужна шляпа.

– А какого рода шляпы вас интересуют, сэр? – спросил продавец, мужчина средних лет, с невозможно выхолощенным эдинбургским акцентом.

– Любая. Любая шляпа.

– Эээ… шляпа для повседневного использования, для официальной встречи или…

– Послушайте, я встречаюсь с женщиной в гостинице через… о, господи… две минуты, и мне нужна шляпа.

– Понимаю… сэр.

– Уффф… Вы видите мою прическу? Я был в парикмахерской, когда объявили, что в здании заложена бомба. Я бежал как лось через весь город, но у этих гадов не оказалось свободных мест до пятницы, а у меня встреча через две минуты, и мне нужна шляпа. Вы только взгляните на мои волосы, вы видите?

– Да, конечно, – кивнул мужчина. Он окинул взглядом магазин. – Возможно, фетровая шляпа? Классическая, стильная, с оттенком… – он пошевелил, словно пытался что-то поймать в воздухе, большим и указательным пальцами, – …богемности.

– Она прикроет мои уши?

Продавец посмотрел на мое правое ухо, затем на левое, его глаза оказались явно на разных уровнях, когда он сравнивал длину моих кудрей.

– Хммм… может быть, вот это? – сказал он, элегантно расплетая пальцы и указывая на большую корзину около кассы. – Насколько мне известно, изначально их прислали нам как шапочки для катания на сноуборде, но в последнее время они очень популярны среди молодых людей.

Я встал, уставившись в корзину.

– Довольно теплые, конечно же, – продолжил он, – легкие, хорошо стираются… и скрадывают уши целиком.

– Сколько?

– Двадцать девять фунтов и девяносто девять пенсов.

– Тридцать фунтов за какую-то шерстянку?

– Это не шерсть, сэр: это стопроцентный полиэстер.

– Я… нуда неважно… Я возьму.

– Отлично. Какой вы предпочтете цвет? «Солнечный оранжевый» или «пронзительный лиловый»?

– Они одинаково стоят?

– Совершенно одинаково, сэр. Это всего лишь вопрос личных предпочтений.

– А что вы посоветуете?

– Ну, в оранжевом есть энергия, жизненная сила. Наверное, она как раз подойдет для встречи с юной леди.

– Это… послушайте, она – актриса, я – писатель, и встреча у нас чисто деловая.

– А, тогда лиловая, – заключил продавец глубокомысленно.

Я начал раскопки в корзине.

– Они одного размера и подходят каждому, сэр.

Я вытащил сноубордическую шапку вопиюще лилового цвета, какие особенно популярны среди молодых людей, и напялил ее на голову поверх ушей.

– Как я выгляжу? – спросил я.

– Подходит и для давосской лыжни, и для прогулки вдоль «Королевской Мили», сэр.

Я побоялся хоть на секунду увидеть себя в зеркало: быстро сунул ему деньги и кинулся со всех ног к гостинице Джордж. Остановился только раз: чтобы выбросить в урну парикмахерский фартук, что сделал исключительной яростью.

– Ха.

– Что? – спросил я.

– О… ничего, – ответила Джордж, распахивая дверь, чтобы впустить меня внутрь. – Пожалуйста, входи.

– Прости, я немного опоздал. Полицейские объявили, что, возможно, заложена бомба, поэтому на улицах были пробки.

– Да, Партия Освобождения Животных, об этом упоминали по радио.

– Так вот кто это? – спросил я. – ПОЖ? Тварюги. Завтра проведу весь день в парке – буду пинать белок, скидывая их ногами в пруд.

Джордж остановилась в роскошном номере в шикарной гостинице: такое ощущение, что находишься в викторианской художественной мастерской. Впрочем, неверное определение. Ощущение такое, словно вы на съемочной площадке, декорированной под викторианскую художественную мастерскую. Несмотря на то что письменный стол выглядел антиквариатом, не сомневаюсь, что он – подделка: слишком рафинирован, слишком правильно поставлен. Комнату вылизывали после каждого гостя, чтобы она выглядела свежей и непорочной для следующего посетителя. В итоге атмосфера была стерильной, а комната – необжитой и нелюбимой.

– Может быть, снимешь пальто? И шапку?

– Я… эээ… нет… спасибо. Боюсь, у меня начинается озноб.

– Правда?

– Да… брррр… – Я обхватил себя руками, растирая кожу и используя все средства, чтобы продемонстрировать сказанное. В комнате было градусов двадцать пять, Джорджи была босиком, в одной футболке и обрезанных до шорт джинсах.

Она шагнула вперед и положила руку мне на лоб. Рука на лбу была прохладной, поэтому волоски у меня на шее зашевелились при ее прикосновении.

– Ничего себе, да ты горишь. У тебя, наверное, жар.

– Ну, теперь у меня не жар, а эрекция…

Да. Именно это я и сказал. Отлично. Я бы хотел думать, что слова вылетели неизвестно откуда: выскочили сами по себе после того, как инопланетяне и ведьмы имплантировали эту мысль мне в голову.

Но пугающей правдой было то, что родились они в результате долгой внутренней борьбы. Может быть, не такой долгой, если мерить скучным тиканьем часов, но в моем мозгу прошло около миллиона лет, пока я принимал решение, сказать их вслух или нет. Джорджи медленно подошла ко мне и положила руку на лоб. Ее прикосновение было настолько стремительным, что скорее походило на нежный шлепок, но я прочувствовал его так, словно он проходил в несколько этапов. Я ощутил кончики ее пальцев, они на секунду остановились, затем рука развернулась таким образом, что вся ее ладонь легла на мой лоб. Ладонь замерла там на некоторое время, но потом я почувствовал, как она переместилась чуть в сторону, словно измеряла температуру уже в другой части лба – для сравнения. Потом рука мягко оторвалась ото лба, кончики пальцев дотронулись до него первыми и оторвались последними: они словно прошлись по коже, сдвигаясь чуть в сторону лица, прежде чем полностью потерять с ним контакт. Именно в этот момент я почувствовал уплотнение в районе паха. Посмотрел на Джорджи и был очень обеспокоен тем, что всего-то несколькими сантиметрами ниже наших встретившихся взглядов мой пенис рвется на свободу. Я не смел опустить глаз, чтобы оценить размеры возникшей проблемы, в ужасе, что глаза Джорджи инстинктивно последуют за моим взглядом, но по ощущениям речь шла о длине и плотности микрофонной стойки: если бы я быстро развернулся, то уж точно выдал бы себя, одним движением смахнув со стола всякую мелочь. Я мог и просто сделать вид, что ничего не произошло, и продолжать вести себя так, словно все в порядке вещей, пока мне не пришлось бы ходить, сидеть или стоять ровно. Или попробовать сделать происходящее менее заметным и ужасным, например, крикнуть: «Посмотри-ка туда!», и пока взгляд Джорджи блуждал бы где-то вдалеке, я мог бы вступить в бой с собственным членом и заставить его принять более удобное положение. Но я тут же отказался от этой мысли: а если бы она уже перевела взгляд на меня и обнаружила, что я занят неизвестно чем? Или я мог бы разрубить все узлы, заявив о ней прямо. Иногда это самое лучшее, не так ли? Если вы появляетесь на деловой встрече с пятном на галстуке, нельзя сделать вид, что его нет, а все старания спрятать неряшливость зачастую только ухудшают ситуацию. Поэтому лучше всего сказать: «Внимание! Смотрите, я только что посадил пятно на галстуке». Признайтесь, покажите, что для вас проблемы не существует, и все забудут о ней и будут жить дальше. Так что, вы понимаете, я все взвесил прежде, чем открыл рот и обратился к Джорджине Най в ее гостиничном номере:

– Ну, теперь у меня эрекция…

Ее глаза расширились, а на лице было смешанное чувство удивления с чем-то вроде «О! Поздравляю! Я так рада за тебя!».

– …Ха-ха-ха, – добавил я в надежде на то, что, ну… господи, не знаю на что, ну, чтобы уберечь себя от того, чтобы она не закричала во всю глотку и не стала хлестать меня по лицу телефонным шнуром. Я надеялся, что мое «ха-ха-ха» поможет нам найти альтернативу такому поведению.

Внезапно на лице Джорджи появилась насмешливая улыбка.

– Прости, – пожал я плечами.

Она улыбнулась, на этот раз – ослепительно.

Однако мы все еще смотрели друг на друга. Не отводя взгляда, я всего лишь старался избежать того, что она опустит глаза и посмотрит туда, даже хотя бы на долю секунды. Моргни я, и наша связь могла бы оборваться. Будто я вел психологический бой с медведем. Наконец напряжение спало, и она уже было направилась в сторону дивана. Но – эх! – вот оно! Уже на повороте она опустила вниз глаза и быстро оглядела мое хозяйство. Мои плечи безжизненно ссутулились, такой позор! Но что еще хуже, подглядев за происходящим у меня в штанах, она слегка хрюкнула, подавляя смех. Вот так незадача: то паника, что она углядит мою внушительную плоть, а как только это происходит, она издает хрюкающий смешок, тем самым демонстрируя, что мой дух вот-вот будет сломлен. В ту же секунду, как мои уши приняли сигнал, мой пенис сник, он уменьшался поразительно быстро. Чуду подобно, что он не издавал свистящий писк сдувающегося воздушного шарика.

Джорджи уселась на диван, подогнув под себя одну ногу.

– Да… – сказала она.

– Да. – Я второпях осмотрел комнату. Было невозможно усесться на диван рядом с ней после тех знаков, что только что подавали мои гениталии, так что я схватил стоявший за письменным столом деревянный стул и поставил его прямо напротив того места, где сидела Джорджи. Она стиснула губы, пока я волочил стул, и изо всех сил старалась сдержать улыбку. Нас разделял кофейный столик, именно на него я и поставил диктофон.

– …Ну, ты готова?

– Конечно. Ты что-нибудь хочешь до того, как мы начнем?

– В смысле?

– Ты хочешь что-нибудь? Попросить, чтобы принесли кофе, или чай, или что-нибудь еще…? До того, как мы начнем?

– А, нет, спасибо. Я в порядке.

– Парацетамол, может быть?

– Что, извини?

– Ну такое лекарство. Это жаропонижающее.

– Нет, нет, все в порядке, но все равно спасибо. – Я провел рукой по лбу, чтобы вытереть испарину, и этот жест напомнил о том, что на мне сноубордическая шапочка пронзительно лилового цвета (вот так козырь) и надета она была поверх прически под названием «на временной реконструкции» (вот так).

Пытаясь спрятаться за профессионализм, я сразу засыпал ее вопросами, что возникли у меня с первого момента работы над книгой. Она с готовностью отвечала на них и даже предоставила мне массу дополнительного материала. Все биографические сведения были мне уже известны, так что Джорджи рассказала несколько действительно смешных историй и несколько закулисных сюжетов из гламурного мира шоу-бизнеса. Они вполне пригодятся для книги, надеюсь, мне удастся подделать доверительный тон, чтобы все это предстало настоящими исповедями.

Мы проговорили несколько часов. Джорджи выкурила полпачки сигарет, и порой я забывал не только то, что на мне эта дурацкая шапка, но и что я опрашиваю ее для книги: казалось, мы просто беседуем. Она интересовалась моей жизнью, писательством и издательским делом, и могло пройти четверть часа до того, как я вдруг осознавал, что не она рассказывает мне историю свой жизни, а я ей. На это не стоило тратить диктофонную пленку, я и так знал свою жизнь от и до и понимал, что книги из нее не получится. Именно из-за пленок, кстати, нам и пришлось прерваться. Когда закончилась последняя, что была у меня с собой, нашей беседе пришел конец. Во мне поднялась волна легкого раздражения, примерно такое чувство бывает в школе на письменном экзамене, когда объявляют: «А теперь все положили ручки на стол и сдали тетради». Удивительно, что именно тогда осознаешь, о чем должен был написать, и в голове появляется туча невысказанных мыслей.

Я взял диктофон со стола и щелкнул по нему.

– Ну, что же, пожалуй, на этом закончим.

– Как-то грустно даже, правда?

– Почему?

– Оказывается, всю мою жизнь можно уместить на нескольких пленках.

– Господи, нет, конечно. Во-первых, это не вся твоя жизнь. Это всего лишь та часть жизни, что…

– Пригодна для печати?

– Именно. Во-вторых, тебе всего лишь тридцать. И, наконец, должен тебе сказать, что доведись мне рассказать о всей своей жизни, она уместилась бы в сообщение на твоем автоответчике.

– Ха, никогда не поверю в это.

– Честное слово. В общем-то, самое интересное, что произошло в моей жизни, – это знакомство с тобой. – Я предполагал, что это прозвучит мягко и скромно, но, сказав вслух, осознал, что звучит это подобострастно, а если вдуматься, то даже немного оскорбительно.

– Спасибо, – ответила Джорджи с улыбкой. Очевидно, она еще явно не дошла до «оскорбительной» стадии. Но, ясное дело, она проснется ночью несколько дней спустя и прошепчет: «Вот придурок».

Я собрал записи со стола, пока Джорджи тушила в пепельнице сигарету, вкручивая ее просто насмерть. Мы поднялись, оба изобразили потягивания и отправились к выходу. Она открыла передо мной дверь, я вышел в коридор и повернулся, чтобы попрощаться.

– Как я говорил, у меня есть несколько готовых отрывков для чтения, просто чтобы ты имела представление. Я вышлю их твоему агенту, и если тебе что-то не понравится, сообщи мне, и я перепишу.

– Хорошо, – согласилась она, стоя в дверном проеме и опершись щекой о косяк.

– И чем скорее у меня будут фотографии, тем лучше, – напомнил я.

– Как только вернусь в Лондон после съемок, так что надеюсь, ты получишь их до выходных.

– Отлично.

Джорджи улыбнулась. Мы оба явственно распознали некий четкий сигнал, обозначающий конец нашей встречи, и она уже должна была закрыть дверь, а я – уйти, чтобы прощание не затянулось, стесняя нас обоих, но, как выяснилось, это было сделать довольно сложно.

– Ну, счастливо тогда, – сказал я.

– Да, пока, – эхом отозвалась она, но не сдвинулась ни на миллиметр.

– Возможно, мы увидимся снова. Чтобы обсудить черновой вариант и…

Не отвечая, она переступила порог и придвинулась ближе ко мне. Подняла руку и приложила к моему лбу.

– Жар чуть спал… это хорошо.

Я что-то ответил, неведомо что. Это определенно нельзя было назвать членораздельной речью.

– Счастливо. И обещай мне дома сразу лечь в постель, – сказала Джорджи, закрывая дверь. Она смотрела на меня через уменьшающуюся щелку, не отрывая глаз, пока дверь не закрылась.

Я замер на мгновение, потом развернулся и направился к лифту. Я решил спуститься по лестнице, но подумал, что на лифте будет проще. С моей-то эрекцией.