Эдвард Марин повернул выключатель гриля, вделанного в гранитную кухонную стойку. Шкварчание жарящегося бифштекса стало затихать. Еще пара минут.

Пройдя в столовую, он вытащил и расстелил на столе тщательно отглаженную скатерть, а затем начал полировать мягкой тряпочкой столовое серебро. Вокруг вились и громыхали могучие аккорды моцартовской симфонии «Юпитер».

Это входило в ежевечерний ритуал: самолично приготовить еду, аккуратно накрыть на стол — так, чтобы каждая серебряная вилочка, каждая хрустальная рюмка заняли строго отведенное место и лучились незапятнанной чистотой. Чисто механическая работа, которая ему почему-то очень нравилась. Строго говоря, она входила в число очень немногих вещей в его жизни, что до сих пор еще доставляли удовольствие.

А сегодня так и подавно. Он был погружен в воспоминания о девушке — о ее теле, распростертом на полу спальни Эрика Твена, о ее запахе. О тихом звуке, с каким тонкое лезвие рассекало ее кожу, — звуке, чудесным образом различимом даже сквозь выбивавшиеся из-под кляпа отчаянные крики. О всепоглощающем отчаянии, поражении в ее глазах, когда уже перед самым концом он навалился на нее и овладел ею.

Переливание крови в сочетании с могучим желанием жертвы жить оказало воистину потрясающее действие. После почти четырех часов его неотрывного внимания она все еще оставалась жива. Неоспоримый прогресс.

Марин вернулся на кухню и занялся стряпней — помешивал, приправлял, тщательно следил за нужной температурой. По мере того как солнце клонилось все ниже, высокие окна справа от него, загораживаемые густой чащей, что занимала двадцать акров вокруг его дома, все темнели, превращаясь в черное зеркало, на котором яснее проступало отражение комнаты.

Тщательно разложив еду на тарелке, он снова прошел в столовую и одним касанием к пульту выключил музыку. Во время еды — обязательная, непременная тишина, чтобы ничто не заглушало тихое позвякивание серебра по тонкому фарфору или сочный звук, с которым зубы вонзаются в мясо.

«Современная термодинамика» по-прежнему топталась на месте. Куинн Барри и Эрик Твен снова сумели сбежать — из перехваченного электронного письма Марин знал, что Брэд Лоуэлл даже не подозревай об их присутствии в доме. Еще Марин знал, что, помимо обугленного тела мертвой девушки, в обгорелом остове дома Твена теперь лежат и тела обоих полицейских, из которых предварительно извлекли пули. Славный полковник будет настаивать на том, чтобы сделать Твена главным подозреваемым, а Прайс будет возражать, пытаясь вновь взять под контроль ситуацию, которую давно уже не мог контролировать, однако по глупости и высокомерию никак не хотел признаться в своем бессилии. Марин потянулся к бокалу, улыбаясь про себя. Да уж, сегодняшние события придутся Прайсу весьма не по вкусу.

Громкий треск дерева сменился топотом бегущих ног. Марин отпил глоток, чувствуя, как богатый танином напиток щекочет нёбо. Нет, совсем не по вкусу.

— Доктор!

Марин продолжил как ни в чем не бывало резать бифштекс, не отрывая глаз от тарелки и отслеживая обступивших его людей остальными органами чувств.

— Полковник Лоуэлл? А я как раз ужинаю.

Он отправил кусочек мяса в рот и аккуратно положил вилку.

— Вы пойдете с нами, доктор.

Прежде чем ответить, Марин тщательно дожевал и проглотил мясо.

— Я же сказал. Я ужинаю.

Лоуэлл коротко кивнул, и в ту же секунду Марин почувствовал, как его грубо хватают за плечо. Обернувшись, он одним стремительным жестом сжал горло противника и приставил ему к глазу острие обеденного ножа.

— Прекратить!

Возглас Лоуэлла предназначался не Марину, а четверке оставшихся помощников полковника: все четверо уже выхватили пистолеты.

— Отпустите его, доктор!

Марин наклонил голову чуть вправо, глядя на отражение глаза противника на стали ножа, слушая, как злополучный нападающий пытается втянуть в перехваченное горло хоть каплю воздуха. Скосив взгляд вниз, Марин увидел, что ноги противника болтаются в паре дюймов над ковром. А ведь это все было проделано инстинктивно — без малейшего усилия, даже без размышления. Так, значит, все возвращается. Годы плена не притупили реакции, не ослабили его.

— Доктор Марин!

Он прикинул, а не вонзить ли острие ножа в мозг молокососа, что висел у него в руке, но передумал. Ведь глупость всегда сопровождается непредсказуемостью. Если реакцию Прайса и, наверное, даже Лоуэлла предсказать легко, то вот эти остальные куда опрометчивее. Нет, еще рано.

— Простите, Брэд. Терпеть не могу, когда меня лапают.

Он разжал хватку и выпустил юнца. Тот кинулся назад, шатаясь и держась за горло.

Марин с вежливой улыбкой повернулся к Лоуэллу, который предпринимал поистине жалкие попытки поддержать иллюзию, будто полностью владеет ситуацией.

— Вы пойдете с нами, — повторил он.

Марин не торопясь сел за стол и вытер нож после соприкосновения с глазом мальчишки.

— С нетерпением предвкушаю этот миг, полковник, но сначала мне хотелось бы закончить ужин. Если вы с вашими людьми соблаговолите подождать на улице, я быстро.

Лоуэлл не шевельнулся, лишь стиснул зубы так сильно, что Марину померещилось, будто он слышит, как они скрипят. Наверняка Лоуэлл мечтает убить его. Мечтает уже много лет. Но не может — это противоречит полученному приказу. Дело еще не зашло настолько далеко, чтобы Прайс спустил своего пса с поводка. Еще нет.

Наконец Лоуэлл коротко мотнул головой на дверь, и его люди цепочкой вышли, а Марин отпил вина.