Режущие глаза вспышки встречных фар словно бы идеально вписывались в ритм пульсирующей головной боли. Виски ломило. Ричард Прайс повернул голову так, чтобы видеть только правую сторону дороги, и вел машину, руководствуясь лишь периферийным зрением.

Шесть часов! Шесть часов позерства, улещиваний и бесконечных объяснений не привели ровным счетом ни к каким результатам.

Каждый раз, высидев на очередной долгой и томительной встрече, он уходил, говоря себе, что хуже некуда. И каждый раз ошибался.

Сначала это был просто типичный военный маразм: чванливые «избранники народа», которых заботливые папеньки избавили от военной службы — даже не читавшие материалы, которые приносил для обсуждения Прайс, — указывали ему, откуда ждать следующей угрозы Америке и как от нее лучше всего защититься. Ну разумеется, их стратегии никоим образом не были связаны с патриотическим пылом, зато определялись исключительно тем, что та или иная оборонительная система, которую они предлагали, разрабатывалась в их штатах.

Однако теперь встречи эти перешли на такой уровень абсурдности, что это выглядело уже совершенным сюрреализмом. Первое время перемены шли медленным темпом, но по мере развития системы «СТД» фокус интереса сместился просто-таки радикальнейшим образом.

Все эти люди явно никоим образом не были готовы к появлению полномасштабной космической оборонной системы. Они считали «СТД» очередной бездонной ямой, куда уходят денежки налогоплательщиков. И теперь начинали паниковать — выдумывать всякие бюджетные препятствия, каждый день менять требования и условия в попытке остановить — или хотя бы отсрочить — неотвратимое.

Свернув с автострады на ответвление к своему району, Прайс благодарно вздохнул: автомобиль окутала тихая мгла. Он вел машину почти автоматически, мысленно снова и снова проигрывая в голове недавнюю встречу. Его лишили доброй порции финансирования — в последней отчаянной попытке замедлить прогресс разработок. Но все равно ничего у них не получится. Марин вносил в проект столько непредсказуемости, что Прайс давно понял: перебои в денежном потоке могут оказаться губительны. Каждая минута, которую Марин посвящает проекту, на вес золота, и выжать из таких минут нужно по максимуму. Поэтому Прайс уже давно создал тайный резервный фонд, средств которого теперь хватит для завершения проекта. Возможно, будет трудновато, но, поскольку основные теоретические трудности преодолены, а Марин временно укрощен, задача вполне выполнима.

Прайс свернул к своему дому и чуть нахмурился. Чтобы поставить машину в гараж, пришлось протискиваться мимо какого-то незнакомого автомобиля. Если это очередной ухажер Рейчел, для них же самих будет лучше, если они тихо-мирно занимаются. Еще одна тройка по точным наукам — и он посадит девчонку под замок до двадцати лет.

Прайс завел машину в гараж и хотел было взять дипломат с документами, но передумал. Все, на сегодня больше никакой работы. Принять душ — и в постель.

— Конни? Ты дома? — закричал он, перешагивая через груду приготовленного к стирке белья и направляясь к двери в кухню. — Конни! Ты?..

Судорожно выставив руку в сторону, он успел опереться на холодильник и кое-как устоять на пошатнувшихся ногах.

— Простите, генерал. Вы что-то сказали?

Эдвард Марин чуть покачивался из стороны в сторону, точно дерево под ветром. Или, скорее, точно изготовившаяся к броску змея. Он стоял за спиной у Рейчел, и на фоне его темного туловища смутно виднелось ее лицо — бледное пятно над кухонной стойкой.

— Нет…

Звук, сорвавшийся с губ несчастного отца, нельзя было назвать даже криком — скорее выдохом.

Прайс медленно шагнул влево, стараясь не делать резких движений и не сводя глаз с Марина. Того было практически не узнать. Волосы, обычно идеально приглаженные, спутались и блестели от пота, губы кривились в злобной ухмылке, оскаленные зубы словно бы не могли принадлежать человеку. Прайс видел и прежде у Марина проблески такого оскала, краткие и мимолетные. Но ему и в страшном сне не представлялось, каково будет, если то, что таится внутри маньяка, полностью вырвется на поверхность.

Когда Прайс вышел наконец из-за кухонной стойки и увидел, что стало с его маленькой девочкой, внутри у него все сжалось. Он согнулся пополам, и его чуть не вырвало.

— Что-нибудь съели, генерал?

Она была совершенно обнажена и привязана проволокой к кухонному стулу. Бледную кожу избороздили узкие разрезы — от шеи и до колен. В самых неглубоких ранах кровь уже начала останавливаться и запекаться, но из остальных так и текла алыми ручьями по телу. Прайс зажмурился, стараясь заблокировать замелькавшие в голове картины: рождение и детство дочери. В голове у него мутилось.

— Простите, генерал, я так невежлив. Вы, верно, беспокоитесь о вашей жене. Она там, наверху. Только, боюсь… она мертва.

— Сукин сын! — Голос вернулся к Прайсу вместе с могучим выбросом адреналина в кровь. — Я убью тебя!

Он шагнул вперед, но остановился: в воздухе сверкнул длинный охотничий нож. Обхватив сзади Рейчел обеими руками, Марин принялся медленными кругами размазывать кровь у нее на правой груди. Когда он зажал указательным и большим пальцами сосок девочки, голова ее чуть шевельнулась. Она была жива.

Прайс вынул из кармана револьвер девятого калибра.

— Прочь от нее! Живо!

Марин нагнулся чуть ближе к Рейчел, задевая ее волосы губами и нашептывая что-то на ухо. Прайс видел, как веки дочери затрепетали, но, не успела она поднять на него глаза, он снова твердо уставился в лицо Марину:

— Я сказал — прочь!

Марин задумчиво продолжал гладить сосок девочки, держа нож так близко к ее горлу, что Прайс не мог рискнуть и выстрелить.

— Хотите сказать ей что-нибудь, Ричард? Она еще в сознании. Вы дали мне вдоволь возможности напрактиковаться, как сохранять им сознание.

— Я сказал, прочь от нее, мерзавец!

На этот раз Прайс даже сумел закричать, но его голосу не хватало подлинной силы. Слезы начали затуманивать взор, и ему пришлось торопливо смахнуть их с глаз.

— Не понимаю, Ричард. Вы словно бы чем-то взволнованы? А ведь лазер важен по-прежнему, правда? Он был достаточно важен, чтобы во имя его жертвовать чужими дочерьми. — Марин глубоко вдохнул, словно упиваясь запахом волос Рейчел. — Впрочем, я вовсе не хочу вас расстраивать, Ричард. Я ей все рассказал. И не сомневаюсь — она гордится вами за те жертвы, что вы принесли во имя родины.

— Отойди от нее! — отчаянно завопил Прайс. — Пожалуйста!

Марин наконец повиновался и шагнул влево. Но на ходу полоснул девочку ножом по горлу.

— Нет!

Прайс безнадежно наблюдал, как кровь алой волной течет по плечам, груди и животу дочери, льется между голых ног и спадает на пол. Девочка словно бы даже и не поняла, что произошло. Лишь удивленно смотрела на него, пока свет, так ярко сиявший в ее глазах, не угас. Но за долю секунды до этого в глазах Рейчел вспыхнула искорка понимания. И упрека.

Прайса начало безудержно рвать. Он согнулся, силясь совладать с собой и не опускать направленного на Марина пистолета. Наконец сумев выпрямиться, он увидел, что Марин даже не шелохнулся. Так и стоял с издевательским сочувствием на лице.

— Вы меня не убьете, — промолвил он, когда Прайс направил дуло пистолета ему в грудь. — Подумайте о вашем долге. Подумайте об Америке.

Прайс ринулся на него, стреляя и стреляя с такой скоростью, с какой палец успевал нажимать на спусковой крючок. Марин пошатнулся, откинулся назад, пытаясь сохранить равновесие, и рухнул на пол. Прайс упал на колени рядом с ним, мысленно отмечая дыры в рубашке Марина прямо напротив сердца — но этого было еще недостаточно. Выпустив револьвер, он принялся молотить ненавистное лицо кулаком, чувствуя, как костяшки пальцев натыкаются на плоть, кости, зубы, видя, как разлетаются во все стороны брызги крови. Но и этого было еще недостаточно. Он снова схватил пистолет и изо всей силы замахнулся рукояткой.

Однако ударить не смог.

Рука Марина взметнулась вверх, сжав запястье Прайса немыслимым, невероятно крепким захватом. Чувствуя, как трещат кости, и боясь, что они вот-вот сломаются, Прайс свободной рукой ударил врага в грудь. Но она натолкнулась на плотную обшивку пуленепробиваемого жилета.

— Вы что, и правда думали, что меня так легко убить? — спросил Марин. Изо рта у него хлестала кровь. — Вы меня разочаровываете, Ричард.