Чтобы хоть как-то заглушить нахлынувшее чувство ужасного одиночества, Энни с неукротимой энергией принялась приводить в порядок свой дом. И когда наконец добралась до постели, она до такой степени измучилась, вытирая пыль, выколачивая скатерти и покрывала, подметая и отмывая полы в гостиной и спальне, что спала как убитая до утра, и ей ничего за всю ночь не приснилось. А проснувшись и позавтракав чашкой кофе и сухими крекерами на соде, она с новым рвением принялась за работу.

Хэп Уокер на время поездки за продуктами, которые должен был купить в магазине Вэка, почти все свои вещи оставил на ферме. Энни налила в лохань горячей воды, настрогала туда кусок щелочного мыла, а затем, развернув его одежду и распаковав свою, выстирала и еще до полудня развесила во дворе сушиться на северном холодном ветру. После этого, положив в одну лохань мокнуть постельное белье, а в другую – посуду, она занялась пересмотром вещей в комоде.

Тяжелее всего было разбирать одежду Итана, но сделать это было необходимо. Не пройдя через это испытание, она не смогла бы жить дальше. Нужно было, чтобы в ее сознании запечатлелась бесповоротность случившегося. И вот, смирившись с неизбежностью этой пытки, она одну за другой разворачивала его рубашки, осматривала их, снова сворачивала и выкладывала на кровать. Может быть, их сможет носить Хэп Уокер? Если, конечно, согласится взять.

Все-таки Хэп – человек достаточно странный и во многих отношениях остававшийся для нее загадкой. Он ей представлялся великодушным и в то же время суровым, сомневающимся – и непреклонным. Когда ей начинало казаться, что добрее его нет человека на свете и даже Итан не смог бы сравниться с ним, он вдруг представал перед ней совершенно другой стороной.

Взять, к примеру, вчерашний разговор, когда Хэп ни с того ни с сего стал раздражительным и чуть ли не грубым. Он с такой горечью называл себя калекой и так беспощадно говорил о своей никчемности, будто все, что он сделал в своей жизни до этого, ровно ничего не значило. Он словно ослеплен своей хромотой и не может понять совсем простой вещи – со временем все проходит, возможно, пройдет и его хромота.

Хотя для мужчин такое типично. Их с детства приучают думать, что они все могут, и, если им что-то не удается, они считают себя неудачниками. Она убедилась в этом на примере своего отца. Несмотря на то, что он был вполне преуспевающим лавочником, его ужасно тяготило то, что он был вынужден скучать целыми днями за прилавком. В воображении он видел себя в роли модного адвоката, в эффектной позе выступающего перед присяжными заседателями. Ее мать никогда не верила в эти мечты, а он, со своей стороны, и пальцем не шевельнул, чтобы воплотить их в реальность.

Правда, в случае с Хэпом все получилось как раз наоборот. В свое время он был живой легендой, грозой индейцев, человеком, чье имя пользовалось такой же популярностью в разных частях Техаса, как имена Джеймса Боуи и Дэви Крокетта. Но не за участие в борьбе за независимость, а за то, что он как блюститель порядка делал все, чтобы жизнь была безопаснее. Без таких людей, как он, в штате не было бы ни ферм, ни ранчо, ни железных дорог, ни городов. На ее взгляд, кому-кому, а уж ему никак нельзя было стыдиться своего прошлого.

Она отложила стопку рубашек в сторону, надеясь, что, когда Хэп вернется, он, может быть, все-таки согласится примерить их и взять то, что подойдет. То же самое относилось и к остальной одежде Итана. Если Хэп заберет эти вещи с собой в Ибарру, то она, во-первых, будет знать, что труд, который она в них вложила, не пропал даром, а во-вторых – они больше не будут у нее перед глазами.

И вдруг она испуганно замерла: ей показалось, что она слышит, как подъезжает повозка. Странно, Хэп за это время не смог бы съездить туда и обратно. Скользнув вдоль стены и держась подальше от окон, она метнулась за оставленным им дробовиком. Трясясь всем телом, переломила ружье и увидела, что заряжены оба ствола.

– Миссис Брайс! Вы дома, миссис Брайс? – послышался мужской голос.

Чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди, она подобралась к окну и осторожно приподняла пожелтевшую занавеску. На крыльце она увидела Джима Уиллетта, а в тарантасе, стоящем во дворе возле дома, сидела его жена Мэри. Энни, должно быть, так задумалась, что услышала их приближение в самый последний момент. Сначала она почувствовала огромное облегчение, но сразу же вслед за этим в ней снова шевельнулось беспокойство: а что, если они приехали просто поглазеть на нее и будут вести себя, как Лулена Дейвис?

– Ты бы лучше постучал, Джим, – сказала Мэри мужу.

Успокаивая себя тем, что, как бы она себя ни вела, ей все равно не заставить людей думать иначе, Энни пригладила волосы и, приготовившись к худшему, пошла к двери. Открыв ее, она заставила себя улыбнуться и посмотреть Уиллетту в глаза.

– До чего же приятно вас видеть! Мэри, иди-ка сюда и сама убедись, как она замечательно выглядит, – сказал он и, широко улыбаясь, снял шляпу. – Рад, что вы опять дома, мэм.

А к крыльцу с корзинкой в руке уже спешила его жена.

– Знаете, когда к нам заехал капитан Уокер и сказал о вашем приезде, мы с Джимом не поверили своим ушам: мы уже думали, вы никогда не вернетесь, Энни!

– Даже трудно было поверить, что это Хэп Уокер, – поддержал жену Уиллетт и, взяв у нее корзинку, протянул ее Энни. – Вот, мэм, принесли вам кое-чего из еды, потому что, по словам капитана, у вас, кроме каких-то консервов с галетами, ничего нет, а так питаться никуда не годится.

– Большое спасибо, – проговорила Энни, принимая корзинку. Боясь, что не выдержит и заплачет, она опустила голову и, отступив назад, пробормотала: – Прошу вас, входите.

– Сходи-ка за остальным, Джим, – сказала Мэри мужу.

Некоторое время она молча стояла и смотрела на Энни, затем и сама разразилась слезами:

– Господи, как я молилась, чтобы настала эта минута! Молилась каждый божий день – с той самой поры, как это случилось. Но разве могла я надеяться, что… – не в силах продолжать, она бросилась Энни на шею и, задыхаясь от слез, воскликнула: – С приездом вас, голубушка!

Энни крепко ее обняла и прошептала:

– Спасибо вам! Боже мой, Мэри, до чего же я вам благодарна!

Мэри не торопилась выпускать ее из объятий. Поглаживая Энни, словно малого ребенка, она доверительно сообщила ей:

– Конечно, это не совсем то, что мне хотелось бы вам привезти, но Джим настаивал, чтоб мы приехали сегодня, и торопил меня. Говорил, что все, что вам захочется, я смогу приготовить прямо здесь же, у вас.

Наконец она отпустила Энни и, отступив на шаг, вытерла мокрые щеки.

– Мы привезли вам несколько кур-несушек, а то как же без яиц в хозяйстве, но одной я все-таки сверну шею и поджарю на ужин. Небось дикари не баловали вас жареными цыплятами.

– Какое там! Ах, Мэри, если б вы знали, как я рада вас видеть!

– Догадываюсь. Эх, знай я, что вы скоро будете дома, я бы здесь все вымыла и выскребла к вашему приезду. Боже мой! Я опомниться не могла, когда Уокер сказал, что вы дома. Ну, хорошо, поставьте куда-нибудь эту корзинку – там ничего особенного, только бутерброды со свининой – и примемся за работу. У нас, Энни, дел невпроворот, но мы все одолеем.

Она оглядела Энни, и улыбка ее погасла.

– Да они вас вконец заморили голодом! – воскликнула она. – Но ничего, это дело тоже поправимое.

– Видели бы вы меня раньше – во мне было раза в два меньше веса.

– Господи, сколько же вы, должно быть, натерпелись! – Мэри снова вытерла слезы. – И как я вам сочувствую из-за малышей, Энни! Уверена, у отца небесного для вашего мальчика нашлось особое место на небе.

– И я так думаю.

Мэри не стала задерживаться на этой болезненной для Энни теме и, обведя взглядом комнату, заметила:

– Я вижу, вы и так уже немало успели. А вообще вам нужно сейчас одно – постоянно что-то делать, с утра до вечера, пока так не вымотаетесь, что перестанете соображать. Мне, по крайней мере, это здорово помогло, когда я потеряла своих мальчиков.

– Вы потеряли их?

Мэри кивнула:

– Да, Энни, обоих, от дифтерии. В первую же зиму после того, как вас увезли. Сначала заразился Остин, а потом и Билли. Я тяжело переживала их смерть, очень тяжело. До сих пор еще полностью в себя не пришла, но должна вам сказать, – она стыдливо погладила свой живот, – господь бог, кажется, вознаградил нас за эти почти трехлетние страдания.

– Как я рада за вас! Вы были для мальчиков чудесной матерью.

– Не лучше, чем вы, Энни.

Стараясь отбросить мысли о грустном, Мэри Уиллетт встряхнула головой и, пройдя в комнату, заметила:

– Я видела у вас на веревке белье. Значит, вы успели постирать?

– Да.

– Что ж, я вижу, вы не сидели без дела, – с одобрением сказала Мэри. – Кстати, я принесла льняное масло. Намочу им тряпку и пройдусь по всей мебели. Вот увидите, засияет как новенькая. А потом мы с вами выстираем занавески, салфетки и всякое такое, накрахмалим и погладим. К вечеру все будет выглядеть, как будто вы и не уезжали отсюда. – Она снова повернулась к Энни. – Знаете, мы с Джимом по пути заехали в церковь и сообщили добрую весть его преподобию. Так вот, он позаботится о том, чтобы о вашем возвращении узнало как можно больше народу, так что скоро к вам начнут приезжать люди и помогать, кто чем сможет.

– Спасибо большое. Я всем буду рада.

Мэри нахмурилась и неохотно проговорила:

– Ну, я не думаю, что вы так уж всех и увидите. Всегда найдутся такие, которые не способны на христианское милосердие, хоть они и жертвуют на церковь. И слава богу, что их здесь не будет.

– Я это и сама понимаю.

– Ну так и не расстраивайтесь из-за них, они этого не стоят. Такие уж они до тошноты нравственные и добродетельные, что никогда не могут поставить себя на место других людей. Я совершенно уверена, что когда эти святоши окажутся там, наверху, перед жемчужными вратами, то их будет ждать сюрприз – святой Петр не пустит их в рай, а направит прямиком вниз, в преисподнюю.

– А я и не расстраиваюсь, – кривя душой, ответила Энни. – Какой смысл переживать из-за того, чего не изменишь?

– Вот именно. К такому же выводу пришла и я, когда мы похоронили наших мальчиков. А иначе я точно бы спятила.

– Эй, Мэри, куда мне все это поставить? – спросил появившийся в дверях Джим, затем добавил, взглянув на Энни: – Она умудрилась захватить с собой буквально все, за исключением разве что корыта.

– А оно, кстати, не помешало бы, если бы ты догадался его взять, – парировала его иронию Мэри и, обращаясь к Энни, уточнила: – Не думайте, что мы привезли так уж много – только то, чего, как мне кажется, пока еще нет в вашем хозяйстве.

– Кукурузу и бобы из последнего урожая, – начал с гордостью перечислять Джим, по очереди загибая пальцы, – куриные яйца, хлеб, головку сыра, горшок масла и немного муки, чтобы хватило вам на зиму.

– Мы подумали, что если здесь и осталось зерно, то оно все, должно быть, испортилось, – поспешила добавить Мэри.

– Даже не знаю, что вам сказать, – взволнованно проговорила Энни. – Для меня это такая неожиданность!

– Может, стоит выпустить кур? – спросил Джим.

– Я даже не успела заглянуть в курятник.

– Ничего, я займусь этим сам. Похоже, он на месте.

– Джим, а ты ни о чем не забыл? – остановила его жена.

– Вроде нет.

– А что у нас во второй корзинке?

– Ах да!

– Право, и так уже слишком много. Ведь Хэп привезет все, что нужно, – запротестовала Энни, но, видя, как вытянулось лицо всегда улыбчивой Мэри, обняла ее и быстро добавила: – Мне никогда не отблагодарить вас за это.

– Было бы за что.

– За вашу доброту, Мэри. Даже не знаю, что сказать.

– Вы уже сказали спасибо, а этого более чем достаточно.

– Мэри, – напомнил мистер Уиллетт, – ты говорила об этой корзинке?

– А о какой же еще? А ну-ка неси ее сюда, и пусть Энни посмотрит, что в ней. Уверяю вас, дорогая, в них нет ничего особенного, но все-таки они по-своему очень хорошенькие.

Взяв у мужа корзинку, Мэри сняла сверху маленькое одеяльце и пробормотала:

– Как ни странно, но они, кажется, спят.

Энни с любопытством заглянула через ее плечо и увидела, что та достает из корзинки что-то завернутое в старую наволочку.

– Это всего лишь котята, – объяснил Джим.

– Котята? – повторила Энни слабым голосом.

– А что, вы их не любите?

– Нет, почему же, люблю.

– Ну-ка, вылазь, – сказала Мэри, извлекая из наволочки черный клубочек шерсти.

Клубочек вдруг открыл круглые серо-голубые глаза, выпустил крошечные когти и принялся карабкаться ей на плечо. Прижавшись к нему подбородком, она достала из корзинки еще одного котенка, очень похожего на первого. Но когда она его подняла, Энни увидела, что у него на лапках белые носочки. Таких пушистых котят она никогда раньше не видела.

– Ну скажите мне, – вопросила Мэри с победоносным видом, – разве они не симпатяги? Даже не представляю, откуда они такие взялись.

– Наверно, от той серой амбарной кошки, – подсказал Джим.

– Это я и сама знаю. Я имела в виду – непонятно, как они такие получились. Вы только посмотрите на эту шерстку, – и, сняв с плеча одного из котят, она протянула его Энни. – Можете, конечно, не брать их, если не хотите, или взять только одного, но я подумала, что небольшое общество вам не помешает.

– Они просто очаровательны.

– Оба мальчики, если верить Джиму. Так вот, можете взять или одного, или сразу обоих. Мне просто не хотелось разлучать их. Правда, они необыкновенные?

– Мэри, это самые обычные котята, – возразил Джим.

– Наверно, вам жаль расставаться с ними? – спросила Энни. – Да он ворчит все эти семь недель – с тех самых пор, как они появились на свет. Говорит, у нас и так слишком много кошек. Если бы я не помешала, он утопил бы их.

– Неужели?

– Ну как, берете? – с надеждой спросила Мэри.

Котенок, которого держала Энни, не сводил с нее глаз. Черный пушистый мех придавал его маленькой головке шарообразную форму и делал похожим на сову. Более хорошенького котенка Энни никогда в жизни не видела.

– Ну конечно, беру, – с готовностью ответила она. – Боже, до чего же они красивые!

– Котята как котята, – повторил Джим, но тут же добавил, широко улыбаясь: – Пусть даже и симпатичнее обыкновенных.

– Спасибо вам.

– Значит, с этим решено. А теперь, Джим, пока мы с Энни разложим все по местам и займемся остальными делами, отправляйся-ка домой за Генри.

– За Генри? – удивленно переспросила Энни.

– Мы без него, а точнее без нее, прекрасно обойдемся, а вот вам без молока не обойтись.

– Но это уж слишком щедро! Корову я просто не могу от вас принять.

– Никакая это не корова, – бросил, направляясь к двери, Уиллетт. – Это коза.

– Не отказывайтесь. Все равно он ее терпеть не может, – призналась Мэри. – Только ее нужно держать на привязи, а то она все вокруг объедает.

– Вот как?

– Зато молоко дает превосходное – разве что чуть жирновато. Из него, кстати, сыр, который я вам привезла.

– Ясно. Должна признаться, никогда в жизни не доила коз. Хотя почему-то уверена, что научусь без труда.

– Пара пустяков. Только не позволяйте ей щипаться.

И взяв инициативу в свои руки, Мэри направилась в кухню, произнося на ходу:

– Пора приниматься за дело, потому что, когда возвратится Джим, он сразу начнет тянуть меня домой. Но я, конечно, постараюсь задержать его до ужина, – доверительно сообщила она. – И жареная курица поможет мне в этом.

– Как было бы хорошо, если бы вы остались!

– Уже второй раз за два дня мы едим курицу – вчера приготовила специально для капитана Уокера.

– Думаю, ему понравилось.

– Еще как! Сказал, что, кроме вяленого мяса, ничего другого не ел на всем пути из Форт-Силла.

– Вернее, почти ничего, – уточнила Энни.

– Вы бы видели вчера Джима, моя милая. Я думала, ему станет плохо, когда он узнал, что у нас Хэп Уокер. Глядя на моего муженька, можно было подумать, что к нам приехал сам папа римский – да что для него папа римский по сравнению с капитаном Уокером! Правда, должна сказать, капитан не в самой лучшей форме.

– К сожалению.

– Да, таких, как он, больше не встретишь. И надо же, он сидел за столом у меня на кухне! Кто бы мог представить такое? Хотя, конечно, Джим был малость разочарован, когда узнал, что у капитана сейчас не то ружье, которым он убил Большого Койота.

– Да, у него более современная модель, – подтвердила Энни.

– Я заметила, он не больно-то распространяется насчет тех времен, когда был рейнджером. Казалось бы, такому человеку есть чем похвастаться, но из него и слова не вытянешь. – Энни ничего не сказала на это, и Мэри, обернувшись к ней, спросила: – Наверно, с ним не так-то легко общаться?

– Нет, почему же, вовсе нет.

– Сказал, что, может быть, останется на Рождество. Было бы здорово, если бы он в вас влюбился, Энни. Будь рядом с вами такой человек, так всякие разговоры бы прекратились.

– Или, наоборот, начались.

– Вы еще женщина что надо, голубушка. А из того, как говорил о вас капитан Уокер, Джим сделал вывод, что он, видать, к вам не совсем равнодушен.

– Нет, это не так. По крайней мере, я хотела бы надеяться. Я бы этого не вынесла.

Делая вид, что не замечает брошенного на нее проницательного взгляда, она нагнулась, опустила котенка на пол и стала наблюдать, как он гоняется за своим братцем.

– Какие же они игривые, – пробормотала она, уходя от разговора об Уокере.

Когда Хэп перевалил через вершину холма, было уже темно. Впереди он увидел освещенные окна фермерского дома, и до него донесся запах идущего из трубы дыма, отчего воздух уже не казался таким холодным и хотелось поскорее очутиться в домашнем тепле и уюте. Ему было приятно сюда возвращаться, и, несмотря на усталость, он испытывал чувство радости от того, что сумел доставить Энни Брайс домой, в родные края. Пусть с опозданием на целых три года, но он все-таки это сделал.

Да, у него было хорошо и спокойно на душе. Впервые с тех пор, как в него попала команчская пуля, он почувствовал, что от него есть толк. И в довершение всего ему удалось так удачно съездить за продуктами и другими припасами. Энни будет удивлена его быстрым возвращением, но еще больше она удивится, когда увидит, на что он сумел поменять волов.

Когда он съезжал по узкой заросшей тропинке к хлеву, из-под ног лошадей выпорхнула, отчаянно кудахча, курица, заставив его от неожиданности вздрогнуть. Но он тут же вспомнил: ведь Уиллетты говорили ему, что им некуда девать своих кур и они с удовольствием ими поделятся. Должно быть, они-то и привезли их. Энни, конечно, была этому очень рада.

Он распряг лошадей и отвел их в хлев, где было темно, хоть глаз выколи. Его верный Ред почуял хозяина и поднял голову, затем снова принялся невозмутимо жевать. Этого коня невозможно вывести из равновесия. Зато мул стал беспокойно метаться и пятиться к стенке. Хэп завел лошадей, на которых приехал, в стойла и, выходя оттуда, наткнулся на целую кипу сена. Должно быть, его тоже привез Уиллетт. Вилы в такой кромешной тьме найти было невозможно, так что пришлось брать сено руками. Он перебросил через воротца стойл по охапке каждой из лошадей, решив, что до утра этого хватит, а завтра он о них позаботится, и вдруг почувствовал, как что-то дернуло его за полу куртки. У него волосы стали дыбом, рука скользнула к кобуре, и, резко повернувшись, он выругался:

– Что за дьявольщина?!

Но существо уцепилось за его куртку и, видно, не собиралось ее отпускать. Хэп изо всех сил ударил по нему рукой, угодив в твердый нарост на костлявом лбу, однако оно не ослабило хватки. Он понял, что это какое-то животное, и, чувствуя себя очень глупо, сунул кольт на место и стал нащупывать в кармане спички. Когда он зажег огонь и глянул вниз, то увидел пару круглых черных глаз. Это была коза. Она как ни в чем не бывало жевала его куртку из бизоньей шкуры.

– Ты хоть понимаешь, черт тебя побери, что едва не отправилась на тот свет? – проворчал он, вырывая из зубов козы куртку.

Он вышел из хлева и, пройдя мимо тарантаса, на котором приехал, направился к дому.

– Энни! – крикнул он. – Это я, Хэп. Я вернулся.

Почти в ту же секунду дверь отворилась, и на пороге появилась Энни. Судя по всему, она была ему рада. Сняв шляпу, он вошел в дом и замер на месте, пораженный увиденным.

– Бог ты мой, вы не теряли времени зря, – пробормотал он, не веря своим глазам.

– Вчера приезжали Уиллетты, и Мэри помогала мне почти целый день, – объяснила Энни, – хотя, вернее сказать, я помогала ей. Дайте-ка вашу куртку, я ее повешу куда-нибудь.

– Спасибо, – сказал он, снимая куртку. – Кстати, эта скотина пыталась сожрать ее.

– Должно быть, вы говорите о Генри?

– Я говорю о какой-то чертовой козе в коровнике.

– Это и есть Генри, дойная коза.

У него удивленно поднялись брови:

– Генри?

– Ну да, хотя, конечно, ей больше подошло бы имя Генриетта. Наверно, при ее рождении не совсем точно установили пол. Сейчас, по крайней мере, уже выяснили, что это коза.

Повесив его куртку на крючок у двери, она проговорила:

– Я думала, вы приедете не раньше, чем завтра, а то и послезавтра.

– Просто избавился от волов, поэтому и вернулся быстрее. Повозку я тоже сбыл. Попался человек, которому было нужно и то, и другое.

Не дождавшись ответа, он, едва сдерживая улыбку, спросил ее сам:

– Разве вам не интересно узнать, как я добрался назад? Ну-ка, попытайтесь догадаться.

– Приехали верхом на лошади.

– Со всем этим грузом? Видно, вы так и не научились читать чужие мысли.

– Ну хорошо, если вы продали повозку и волов, то как же вы все-таки сюда добрались?

– Разве я говорил, что продал их, Энни? – И он, широко улыбнувшись, сдался первым: – Я поменял их на упряжных лошадей и тарантас, с которым вы сможете без труда управиться.

– Упряжных лошадей?

– Ну да. Когда я разговаривал с вашим соседом Уиллеттом, он сказал, что хотел бы помочь вам обрабатывать поле, но все, что у него есть, – это пара старых рабочих кляч. И я подумал, что упряжные лошади вам не помешают. Великолепная пара, к тому же у вас будет возможность ездить, если нужно, в тарантасе.

Она широко открыла глаза и сразу же отвела их в сторону:

– Вы не обязаны были это делать, Хэп.

– Я знаю, но, возможно, мне хотелось этого. Может быть, я чувствовал себя перед вами в долгу.

– В долгу? За что?

– Ладно, Энни, все равно волы мне ни к чему, к тому же теперь не нужно будет тащиться назад в форт Кончо.

– Но почему вы не перестаете повторять, будто вы передо мной в долгу? Это я перед вами в долгу, Хэп! Ведь именно я была для вас все это время обузой! Так что это я обязана вам, а не вы мне.

– Если бы я тогда сделал свою работу как следует, вы не попали бы в беду.

– Нет, лошадей я не могу от вас принять, так и знайте.

Пытаясь не показать своего огорчения, он пожал плечами и небрежно проговорил:

– Ну, не поеду же я туда, Энни, чтобы обменять их обратно.

– Я, право, не знаю…

Он прошел мимо нее в глубь комнаты и опустился в кресло-качалку рядом с печкой.

– Я занесу то, что привез, попозднее, – произнес он, глядя на нее снизу вверх, – а сейчас мне хотелось бы немного передохнуть и, может быть, чего-нибудь перекусить, если, конечно, для этого не нужно будет специально готовить.

В выражении его лица, во взъерошенных волосах, во всем облике было что-то мальчишеское и очень непосредственное, так что она не могла на него сердиться.

– Ладно, пусть будет по-вашему, – уступила она, понимая, что тут уже ничего не поделаешь, – но клянусь вам, я все равно найду способ возвратить вам долг! Ну а что касается еды, то могу предложить холодную курицу, бобы с хлебом или же, если хотите, поджарю яичницу.

– Меня устроит все, что угодно, – сказал он, лениво откинувшись на спинку кресла. – Такому человеку, как я, угодить совершенно несложно, Энни. Так что не стоит из-за меня особенно хлопотать.

– Тогда выбирайте сами, – ответила она и невольно улыбнулась. – Ведь я не умею читать чужие мысли, вы разве забыли?

– А какая курица?

– Жареная. Мы ее ели вчера за ужином, но она простояла всю ночь на холоде.

– Небось остались одни только крылышки?

Она покачала головой:

– Нет, белое мясо.

– Что ж, подходит. С бобами. Не возражаю, если будут холодные. Наверное, за всю свою жизнь я съел их в таком виде целые тонны.

– Только это зеленые бобы, Хэп.

– Вот как. Ну, ничего, я не против и такие попробовать.

– И все же я их подогрею, – решила она. – Уж это, по крайней мере, я могу для вас сделать.

Он чувствовал себя чертовски усталым, но не жалел, что, не щадя себя, торопился назад. Глаза его закрылись, но он тут же их открыл и обвел взглядом комнату. С удовольствием вдыхая запах свежеполированного дерева, любуясь чистыми, накрахмаленными занавесками, наслаждаясь теплом, исходящим от печки, он в то же время испытывал острое сожаление: вот чего он был лишен так много лет, вот как должен жить всякий нормальный человек.