Когда Хэп повернул лошадей на дорожку, ведущую к дому, солнце уже почти спряталось за округлыми холмами, возвышающимися за фермой.

– Должно быть, приезжал мистер Уиллетт: Генри нигде не видно, – внезапно сказала Энни и, вздохнув, откинулась на спинку сиденья. – Наверное, он забрал и котят. Паучок, конечно, сущее наказание, но без Твена я буду скучать.

– Я лично не такой уж большой любитель кошек, – признался Хэп, – но, надо думать, они скрашивали твое одиночество.

– Да, и особенно Твен. По вечерам, когда я читала, он, бывало, запрыгнет ко мне на колени и лежит, свернувшись калачиком возле книжки. Вот я и назвала его в честь писателя. Дело в том, что вечером того дня, когда Мэри привезла мне котят, я читала «Простаков за границей» Марка Твена и все время смеялась, а котенок решил выяснить, в чем дело, и забрался мне на колени. С тех пор и повелось.

– А Паучок? Откуда у котенка такое странное имя?

– Если бы ты видел, как он играет с клубком шерсти, ты бы и сам его так назвал. Он просто обожает все вокруг опутывать нитками. Ужасный проказник.

– На твоем месте я бы о них беспокоился в последнюю очередь. Дождутся твоего возвращения как миленькие.

– Надеюсь. Но не хотелось бы, чтоб они забыли меня.

– Могут и забыть. Много лет назад у меня был пес, и когда я сбежал к рейнджерам, понятно, не стал брать его с собой. Ну вот, приезжаю домой через год, а чертова псина встречает меня рычанием. Только через неделю вспомнил меня.

– Вот и я об этом. А они ведь еще маленькие.

Но когда Хэп ссадил ее, а сам повел лошадей в хлев, с котятами возникла новая проблема. На входной двери была прикреплена записка, нацарапанная неровным почерком Джима Уиллетта:

«Смог найти только белолапого».

Белолапым был Твен. Значит, он забрал Твена, а Паучок остался. Она поспешила в дом и принялась звать:

– Иди сюда. Паучок! Кис-кис-кис! Киска, где ты? Кис-кис-кис!

Никакого ответа, даже намека на писк. Зная Джима, она могла предположить, что он, скорее всего, выпустил котенка наружу, и с тем что-то случилось. Джим придерживался убеждения, что если какое-нибудь живое существо погибает, значит, того пожелал сам господь бог. Для него это было объяснением существующего порядка вещей. Кроме того, он считал, что Создатель не предполагал, что человек будет держать кошек в доме.

– Хэп, Паучок пропал! – сообщила она, когда тот вошел в дом. – Мистер Уиллетт не забрал его с собой – не нашел.

– Ничего, отыщется.

– Ты не посмотришь в сарае?

– Но я только оттуда.

– Ах да, я не подумала об этом.

– Да объявится он, вот увидишь, – повторил он. – Поближе к ночи, после ужина.

И тут она вспомнила, что с завтрака они ничего не ели – разве что по парочке бутербродов с джемом, а между тем уже было полседьмого.

– Ты, наверно, умираешь с голоду?

– Признаться, не отказался бы перекусить, – отозвался он.

– Но я не знаю, как быть с Паучком. Я никогда его не выпускаю – только по необходимости, и он сразу прибегает назад.

– Если не найдешь его и после ужина, я пойду поищу его с фонарем, – пообещал он. – А сейчас я не прочь умыться.

– Да, да, конечно, – рассеянно пробормотала она. – Может, он просто там охотится?

– Все может быть.

– Ладно, почует ужин – сам придет, – в конце концов решила она.

– Кстати, что у нас на ужин?

– Поскольку мы уехали рано утром, я не намечала ничего сверхъестественного. Разогрею, пожалуй, бобы – я еще вечером опустила их в колодец, – протушу в масле зелень, а вдобавок поджарю кукурузных лепешек. Тебе нравится тушеная зелень?

– С беконом?

– Да.

– И уксусом?

– А как же иначе.

– Ужасно нравится. Моя мама всегда так готовила.

– Мама Итана тоже.

Уж лучше бы она этого не говорила – вряд ли ему по душе лишнее упоминание имени Итана. И чтобы замять свою оплошность, она поспешно произнесла:

– А вот моя мама не очень хорошо готовила.

– Все нормально, Энни, говори о нем сколько хочешь, – успокоил ее Хэп. – Мы же с тобой не малые дети, в конце концов. Каждый из нас прожил достаточно долгую жизнь, прежде чем пересеклись наши пути. Знаешь, – он иронически улыбнулся, – тебя все равно выдает лицо.

– Неужели?

– Представь себе. Признайся: ты считаешь, что мне хотелось бы, чтобы ты спрятала память о своих прошлых годах как можно подальше, разве не так?

– В общем-то, да.

– А я считаю совершенно естественным то, что ты его любила. А как же могло быть иначе, Энни? Мне хотелось бы, чтобы я стал частью всей твоей жизни, в том числе и прошлой, ты меня понимаешь?

К горлу у нее подступил комок, от сдерживаемых слез жгло глаза.

– Спасибо, Хэп, – прошептала она.

Ему стало очень неловко, и, чтобы скрыть смущение, он озабоченно проговорил:

– Так, а сейчас, пожалуй, пойду умоюсь. – Он посмотрел на свои руки. Кровь Лейка Бьюлла он смыл еще под насосом у Ральфа Бейкера, но суставы пальцев были в ссадинах и опухли.

– У тебя ничего от этого не найдется? – спросил он.

– Почему же, есть кое-что – мазь от натертостей у лошадей, но Итан… но мы лечили ею все, что угодно, в том числе порезы и ссадины, и хорошо помогало. – Она подошла к нему поближе, чтобы лучше рассмотреть его руки. – Что, больно?

– Не так чтоб уж очень. В свое время этим рукам доставалось и похуже.

– Ты хорошо постарался – на Лейка было страшно смотреть.

– Я готов был убить его.

– Слава богу, что ты этого не сделал.

Она отошла от него и, поискав в шкафу, нашла баночку с мазью.

– Держу ее на случай, если порежусь или обожгусь, – объяснила она, возвращаясь с мазью в руке. – Пару месяцев назад я подбрасывала поленья в печку и обожгла себе руку. Первым делом я сунула ее в снег, а потом намазала этим. И знаешь, дней через пять все прошло.

– Серьезно? Значит, возьмем ее с собой.

– Хорошо. – Она посмотрела на него и сказала: – Ну-ка присядь. Посмотрим, что можно сделать.

– Не надо, я сам справлюсь.

– Прошу тебя, мне хочется за тобой поухаживать.

Он опустился в кресло и, наклонившись вперед, поставил локти на накрытый клетчатой скатертью стол, так чтобы кисти рук были свободными. Энни налила в тазик воды из ведра и поднесла его к столу. Затем села напротив Хэпа и, протянув руку, пощупала костяшки пальцев на его руках. Он невольно поморщился от боли.

– Как бы не было трещин в суставах, – озабоченно проговорила она.

– Вряд ли. Я могу двигать пальцами, – и он продемонстрировал это, согнув и разогнув кисти рук. – Хотя, надо сказать, у этого парня чертовски твердая челюсть.

– Он в здешних краях считается непобедимым в драке, – сказала она и, намочив в тазике кусочек ткани и намылив его, добавила: – Немного потерпи – будет жечь. Сначала все хорошенько промою, намажу йодом, а потом вотру мазь.

– Вообще-то массивным людям в драках всегда достается больше – у них движения медленнее, и падают они тяжелее. Думаю, нам с ним уже никогда не придется…

Она взяла его руку в свои, и он тут же забыл, о чем говорил, а когда она нагнула голову, у самых его глаз оказались ее чудесные волосы, отсвечивающие на самой макушке золотом под висящей над столом лампой. Он даже зажмурил глаза, чтобы она, если поднимет голову, не увидела горевшего в них желания. В эту минуту он мог думать только о том, что она совсем близко, и чувствовать тепло ее пальцев.

– Драться? – закончила она за него. – Я в этом не так уж уверена. У него страшно подлая натура, и он ужасно высокого мнения о себе. Тебе не следовало доводить до драки. Я не раз слышала, что он дерется по-грязному.

– Мне, наверно, ужасно повезло, потому что на этот раз не он затеял драку, а я, – проговорил Хэп, по-прежнему стараясь не смотреть на нее.

– Здесь лопнула кожа. Пожалуй, стоит перевязать.

– Не надо.

– Не надо? – И она вопросительно взглянула на него.

– Пусть лучше заживает на воздухе. Хватит и мази.

– Ты уверен?

Ему хотелось лишь одного – перейти на другую сторону стола, заключить Энни в объятия и покрепче прижать к себе, но ведь он обещал ей не торопиться. Чувствуя, что долго не сможет выдержать, он вырвал руку и вскочил на ноги.

– Достаточно, – резко произнес он. – Остальное я сделаю сам.

Но в ту же секунду, понимая, насколько был груб, добавил почти извиняющимся голосом:

– Не хочу утруждать тебя тем, с чем прекрасно справлюсь и сам. Тем более что ты собиралась заняться ужином.

Схватив баночку с мазью, он направился к двери, бросив через плечо первое, что пришло в голову:

– Пойду взгляну на лошадей.

– Но ты ведь только оттуда.

– Да, но я не посмотрел, достаточно ли у них воды.

– Когда будешь идти назад, достань, пожалуйста, бобы из колодца, ладно?

– Хорошо, – обернувшись, ответил он и увидел, что она снимает с крючка фонарь. – Ты тоже собираешься выйти?

– Надо нарвать зелени. Она растет на заднем дворе, сразу за черным входом.

– Понятно.

Выйдя через заднюю дверь, он обошел вокруг дома и, сев на переднем крыльце, стал втирать мазь в суставы пальцев. Затем медленно направился к хлеву, хотя и знал, что все там уже сделал. Оказавшись внутри, он подошел к стойлу Реда и, опершись на дверцу, заговорил с ним, пытаясь тем самым отвлечь свои мысли от Энни:

– Ну вот, утром мы отправляемся в путь. Теперь, должен сказать, уже не будет, как раньше – только ты да я.

Ред фыркнул и, подойдя ближе к дверце, свесил над нею голову. Хэп почесал ему между глазами и продолжал:

– Да, я знаю, ты думаешь, что я просто старый осел. И ты, наверно, считаешь, что если я проделал такой долгий путь, сумев обойтись без жены, то мог бы пройти без нее и оставшийся. В самом деле, ведь я не уставал повторять себе, что у меня слишком непоседливый характер, чтобы оставаться в Ибарре у Клея, и вот теперь вдруг решил обосноваться на этой маленькой ферме. Не очень-то последовательно, не правда ли?

Вместо ответа огромный чалый конь ткнулся ему в руку носом, требуя, чтоб его продолжали почесывать, и Хэп снова положил на его костлявый лоб руку и стал поглаживать короткую жесткую шерстку.

– Знаешь, я поступаю с ней не совсем честно. Лучше было бы забраться в гнездо с гремучими змеями, чем отправляться к команчам на поиски ее дочери, заранее зная, что из этого ни черта не выйдет. И легче набрести на золотую жилу в Калифорнии, чем найти девчонку, пробывшую у индейцев так много лет. Но теперь никуда не денешься – я все равно должен ехать, потому что это единственная причина, по которой она вышла за меня замуж. Будь все проклято, но, наверно, я и в самом деле старый дурак!

Он не уходил из сарая до тех пор, пока не почувствовал, что достаточно владеет собой и может возвращаться в дом. Ему не хотелось предстать перед ней этаким сладострастным сатиром, готовым гоняться за ней с высунутым от похоти языком. Ему нужно было от нее нечто большее, и прежде всего уважение. Так, по крайней мере, он говорил себе, но в глубине души ему больше всего хотелось, чтобы она любила его. Если бы можно было повернуть время вспять и начать жизнь сначала, то он хотел бы стать Итаном Брайсом, – но, разумеется, до того, как к ним нагрянули эти чертовы команчи.

Когда он вышел во двор, было совсем темно, и воздух стал удушливым и тяжелым. Он глубоко вздохнул и почувствовал смешанный запах идущего из трубы дыма и влажной пыли, что обычно предшествует дождю. Если ветер не разгонит туч, то к утру будет гроза. Уже сейчас, взглянув на небо, он мог заметить слабые вспышки зарниц на горизонте. Впрочем, вряд ли дождь будет таким уж сильным, подумал он. Только слегка прибьет пыль.

Возле колодца он остановился, вытащил из воды плотно закрытый глиняный горшок с бобами и взял его с собой. У двери его встретил запах жарящегося бекона и кукурузных лепешок, гостеприимно приглашая в дом. Вот для какой жизни господь предназначил человека, и сегодня, перед самым отъездом, Хэп был намерен по-настоящему насладиться атмосферой семейного счастья.

Но стоило ему оказаться на кухне, где Энни колдовала над плитой, и увидеть стройную фигуру и пряди волос, прилипшие к вискам и изящной шее, как от его решимости держать себя в руках и следа не осталось. Одно лишь сознание, что это его жена, выбило у него из головы все веские доводы, почему он не должен прикасаться к ней. И все-таки, напомнил он себе в который раз, он обязан держать себя в узде. Ей нужно дать время.

– У меня почти все готово, – сказала она ему через плечо. – Между прочим, я уже думала, что ты заблудился.

– Я просто взглянул, все ли там в порядке, и прикинул, что еще нужно сделать перед нашим отъездом. Может, тебе помочь?

– Не надо. Я уже и тарелки поставила на стол. Кстати, ты Паучка там не видел?

– Его там и близко не было.

– Боюсь, как бы он не потерялся, – вздохнула она. – Не хотелось бы уезжать, оставив его одного.

– Вот поем и пойду поищу, – снова пообещал он.

Если бы после ужина его спросили, какие блюда он ел, ему нечего было бы ответить. Стараясь не смотреть на Энни, он одним духом проглотил все, что она перед ним поставила, вскочил из-за стола и, ухватив фонарь, проговорил:

– Если задержусь, не жди меня. У тебя был нелегкий день.

– Можно подумать, у тебя был легче.

– Ну, я к этому привык. Так все-таки, что нужно делать, чтобы прибежал твой котенок?

– Просто зови его «кис-кис-кис» как можно громче.

– Понятно. – У двери он неуверенно остановился и проговорил: – Послушай, можешь не беспокоиться насчет сегодняшней ночи. Я буду спать в другой комнате.

– Правда?

– Ничего другого у меня и в мыслях не было, – кривя душой, сказал он.

– Я знаю. Ты хороший человек, Хэп, и я тебя недостойна.

– Не говори глупостей, – сказал резко он. – Это была не твоя вина.

– Нет, ты заслуживаешь кого-то лучше, чем я.

– Но ведь ничего страшного с тобой не случилось, Энни. Во всяком случае, ничего такого, чего бы не смогло излечить время.

И он, не дожидаясь ответа, распахнул дверь и выскочил из дома. Держа перед собой фонарь, он принялся ходить по двору, то и дело произнося «кис-кис-кис», и довольно скоро почувствовал себя полнейшим идиотом. Время от времени он останавливался и прислушивался, но ничего, кроме доносящегося откуда-то издалека одинокого завывания койота, не слышал. Зарницы все еще поблескивали на краю неба, но с такого расстояния даже не было слышно грома. «Кис-кис-кис!» Черт возьми, куда подевалось это глупое существо? «Кис-кис-кис! Где ты, кошка? А ну-ка иди сюда!»

Он прекрасно понимал всю нелепость происходящего. И в самом деле: решив наконец жениться, он проводит первую в своей жизни брачную ночь, бродя в кромешной тьме по кишащей гремучими змеями ферме в поисках какого-то черного котенка! Слава богу, хоть его никто не видит в эту минуту. Вдруг, проходя мимо тополя у могилы Итана, Хэп услышал шелест листьев. Он поднял фонарь и посмотрел вверх. С ветки на него взирала, моргая круглыми, как блюдца, глазами, большая сова.

Ему хотелось надеяться, что к тому времени, когда он вернется в дом, Энни уже будет в постели. Тогда он избежит необходимости смотреть на нее, и ему не нужно будет бороться с неодолимым искушением раздеть ее, чтобы ласкать эту нежную, шелковистую кожу во всех, даже самых потаенных местах. Нахлынувшее на него желание никак не отпускало его. Отыскав в темноте насос у колодца, он стал энергично работать скрипящей ручкой, затем подставил под струю воды голову, пытаясь охладить свой пыл.

В ее комнате еще горел свет. Проклятье! Ну почему она не ложится спать?! Он видел, как она подходит к окну и открывает его, чтобы впустить свежий воздух. Ее белая ситцевая ночная рубашка затрепетала от повеявшего в комнату легкого ветерка. Она не сразу отошла от окна, а некоторое время стояла, наслаждаясь ночной прохладой. Затем взяла щетку для волос и стала расчесываться на фоне горящей сзади керосиновой лампы.

– Паучок! – прокричал Хэп сердито. – Кис-кис-кис! Где ты прячешься, черт тебя подери?

Услышав его раздраженные выкрики, Энни выглянула из окна и насмешливо проговорила:

– Хэп, если бы ты меня подзывал подобным образом, я бы сбежала от тебя куда глаза глядят.

– Когда я звал его по-хорошему, он все равно не спешил выходить, – пробормотал Хэп в ответ.

– Наверно, даже с фонарем мало что видно?

– Да уж, немного.

– Если он только не попал кому-нибудь в лапы, то утром объявится, – решила она. – Тогда и поищу его. А тебе уже пора спать.

– А ты сама разве не собираешься ложиться?

– Собираюсь.

– Тогда в чем же дело?

Его тон поразил ее.

– Сейчас лягу. Я лишь хотела расчесать волосы.

– Думаю, ты уже с этим справилась. Послушай, Энни, я не зайду в дом до тех пор, пока ты не закроешь свою дверь, понятно? Я как-никак живой человек, а не какой-то там святой.

У Энни широко раскрылись глаза, и она отошла от окна.

– Хорошо, сейчас закрою.

Это было далеко не то, что он хотел бы от нее услышать, но ничего не поделаешь – раз он заключил с ней сделку, надо держать свое слово. Обойдя дом с другой стороны, он вошел через переднюю дверь. Свет в ее комнате уже не горел, и во всем доме было темно. Освещая путь фонарем, он прошел к другой спальне, поставил фонарь на стол, сел на край кровати и снял ботинки.

«Наверно, она считает тебя величайшим на свете глупцом, Хэп Уокер, – шепнул ему внутренний голос. – Тебя еще долго будет испепелять огонь страсти, прежде чем она соизволит взглянуть на тебя так, как тебе того хотелось бы».

Все еще оставаясь в черных брюках и теперь уже влажной белой рубашке без воротника, он прилег на кровать и уставился на причудливую живую картинку из теней, отбрасываемых на потолок мерцающим пламенем фонаря. Когда дело касалось преследования индейцев или нарушителей закона, думал Хэп, то он мог проявлять настоящие чудеса терпения. Если он хочет добиться ее любви, придется быть не менее терпеливым.

Ему совсем не хотелось спать, и он в конце концов встал с постели и пошел за блокнотом. Найдя его в своих вещах, он возвратился к кровати, сел, придвинул поближе фонарь и, намочив языком кончик карандаша, принялся писать. Если он будет продолжать в той же сжатой манере, как начал, то изложит всю свою жизнь на каких-нибудь двадцати страницах, подумал он. Хотя, с другой стороны, рассказав о главном, он сможет потом наполнить эту канву живыми деталями, которые будет интересно прочесть любому мальчишке. Например, описать детские годы на ферме, где он вырос. Или дать читателю представление, что это на самом деле такое – провести полжизни в седле.

Его разбудил оглушительный грохот – словно в комнате выстрелили из винтовки. Он резко привстал в кровати, и в тот же миг небо осветилось ослепительной вспышкой молнии. Ветер взвыл за окном и сильным порывом надул занавеску, словно парус. Первой его мыслью было, что на ферму обрушился один из тех смерчей, которые порой проносятся по Техасу. Он быстро вскочил с кровати и метнулся к окну, захлопнув его как раз в тот момент, когда с неба обрушилась сплошная стена воды.

Разбушевавшийся ветер ревел, как гигантская паровая машина, и весь дом до самого основания сотрясался, а крыша над головой стонала и скрежетала. Пробираясь ощупью в темноте, он поспешил в комнату Энни.

– Это, наверно, торнадо! – прокричал он, стараясь перекрыть шум стихии. – Скорей под кровать!

В темноте он схватил ее за руку, но она стала отчаянно сопротивляться.

– Черт возьми, Энни, да это же я – Хэп!

Ему удалось стащить ее на пол, после чего он закатился под кровать, увлекая ее за собой, и прижал извивающееся тело к полу. Она вскоре обмякла под его весом и лежала совершенно неподвижно, лишь время от времени вздрагивая. За окном что-то с треском рухнуло, и Хэпу на мгновение показалось, что сейчас развалится дом. Прикрывая ее своим телом, он ладонями пытался защитить ее голову.

Хотя, казалось, прошла целая вечность, на самом деле все это продолжалось считанные минуты. Ветер внезапно стих, и наступила пугающе мертвая тишина.

– Давай подождем немного, – прошептал он. – Возможно, это еще не все.

– О нет, – простонала она, повернув голову вбок. – Больше я не могу.

– Успокойся, Энни, прошу тебя, – проговорил он, гладя ее волосы и мокрое от слез лицо. – Все хорошо.

Он вытянулся на полу рядом с ней, привлек ее к себе и нежно поцеловал в глаза, ощущая соленый вкус ее слез.

– Теперь я буду всегда тебя защищать, клянусь, – шептал он, касаясь губами ее щеки. – Ты ведь моя жена, Энни, ты теперь миссис Уокер и должна забыть о том чудовище индейце.

Он все говорил и говорил – тихо, нежно, стараясь успокоить ее, и покрывал легкими поцелуями ее губы, глаза, подбородок. Мало-помалу она расслабилась и прильнула к его груди. Он заключил ее в объятия и так и лежал, крепко прижимая Энни к себе.

– Кажется, и в самом деле все кончилось, – сказал он наконец.

– И мне так кажется, – отозвалась она каким-то по-детски тоненьким голосом.

Он неохотно выпустил ее из объятий и выкатился из-под кровати.

– Что ж, раз с тобой все в порядке, выйду посмотрю, сильно ли накуролесила непогода, а потом пойду к себе спать. До утра осталось совсем ничего.

Он встал на ноги, затем нагнулся и протянул ей руку:

– Давай помогу.

В комнате было настолько темно, что даже ее белая ночная рубашка казалась едва различимым пятном. Поднявшись с пола, она некоторое время стояла, не выпуская его руки из своей, затем неожиданно произнесла:

– Не уходи, прошу тебя.

– Господи, Энни! – простонал он. – Ты хоть понимаешь, о чем меня просишь?

– Обними меня! Я хочу, чтобы ты остался.

У него от волнения перехватило дыхание.

– Ну, хорошо. И все-таки, разве тебе не хотелось бы знать, на прежнем ли месте наш дом?

– Меня это не волнует, Хэп. Я не хочу, чтобы ты уходил.

Он не нашелся, что на это сказать. Нащупав кровать, он осторожно опустился на нее и, отодвинувшись к другому краю, освободил место для Энни. Затем взбил кулаком пуховую подушку и лег. Расплывчатое белое пятно приблизилось к кровати, и в следующий момент Энни легла в постель рядом с ним. Да-а, в эту ночь ему вряд ли придется заснуть, подумал Хэп и, повернувшись на бок, обнял Энни. Она приникла к нему всем телом, и он почувствовал упругую округлость ее груди.

– Тебе удобно? – хриплым шепотом спросил он. – Ты уверена, что сможешь так спать?

– А я не хочу засыпать, Хэп. Не хочу снова видеть кошмары.

– Что ж, в таком случае и я спать не буду, – пробормотал он.

Его руки были такими сильными, такими надежными, а тело таким теплым, что она готова была оставаться в его объятиях целую вечность. Буря утихла, залетающий в комнату ветерок овевал ее приятной прохладой. Она лежала, слушая, как бьется его сердце, и думала, что он, наверное, самый великодушный, самый добрый человек на свете. Ей горько было сознавать, что она обманула его ожидания.

– Ах, если б я могла стать другой, – прошептала она, – и начать жизнь заново – так, чтобы были только ты да я.

– Но ты со временем сможешь стать другой, Энни, – он нежно провел рукой по ее волосам. – И я тебе помогу.

Он произносил эти слова и чувствовал, что боль в груди становится все невыносимее.

– Позволь мне стать тебе мужем, Энни.

Она вздохнула:

– Наверное, я не смогу, Хэп. Боюсь, я просто неспособна на это…

– Ты сможешь, и у тебя все получится, Энни, – прошептал он, коснувшись губами ее волос. – Разреши, я тебе помогу. Вот увидишь, как нам будет хорошо.

Рука его скользнула вниз по ее спине, и он ощутил сквозь тонкую, мягкую ткань упругость ее бедра. Его настолько волновала ее близость, что кровь пульсировала у него в ушах и больше ни о чем он не мог думать. Но она лежала в его объятиях неподвижная, словно камень.

– Если б ты знала, как я хочу тебя, Энни! Но бог свидетель – стоит тебе сказать только «нет», и… и ничего не будет.

– Не могу, – прерывистым шепотом проговорила она. – Этого я тоже сказать не могу.

Он ласкал ее спину и бедра, изо всех сил стараясь не утратить над собой контроль. И вот очень медленно, постепенно она начала расслабляться, и это вселило в него надежду. Он приблизил лицо к ее лицу, ощутил ее дыхание, прижался губами к мокрой щеке и, чувствуя, что больше владеть собою не может, еще крепче сжал в объятиях и стал искать ее губы, сначала неуверенно, а потом все более нетерпеливо. Она – и это было настоящее чудо! – прильнула к нему, отвечая на поцелуи.

Он собирался быть нежным и по возможности сдержанным, но в этот момент, пылая неукротимым желанием, забыл обо всем на свете – для него существовало только ее теплое, обольстительное тело. И ему хотелось узнать его в мельчайших подробностях. Нетерпеливыми руками он собрал у нее на спине ткань ночной рубашки и потянул вверх, обнажая ноги и бедра. И наконец прильнул к ее телу, такому же горячему, как его!

Как же давно это было, когда ее так крепко сжимали в объятиях, когда она чувствовала сильные мужские руки на своем теле. Невольно представляя, что рядом с ней Итан, она отвечала Хэпу почти с таким же пылом. Его жаркие губы покрывали страстными поцелуями ее лицо, мочки ушей, чувствительную ложбинку на шее. Он сжимал ее с такой силой, что, казалось, тела их слились в одно целое. Ее пальцы судорожно сжимались и разжимались, впиваясь сквозь рубашку в его мускулистую спину.

Если бы в этот момент она крикнула «нет!» – он бы ее уже не услышал. Его рука скользнула меж ее бедер. Он ощутил влажную нежность и уже ничего не сознавал, кроме пульсирующего томления и испепеляющего желания. Лихорадочно путаясь в пуговицах, он поспешил освободиться от брюк…

Она испытала панический страх, и все ее тело напряглось и словно окаменело, когда он навалился на нее всем телом. Из глубин ее существа вырвалось отчаянное «нет!», но он заглушил этот крик поцелуем и овладел ею. В ее сознании тут же возникло жуткое лицо Ветвистого Дубя, и к горлу подступила тошнота.

Но Хэп не был Ветвистым Дубом и поэтому, несмотря на бушевавшую в нем страсть, сразу заметил произошедшую в ней перемену. Усилием воли он заставил себя остановиться.

– Это я, Энни, и я тебя так люблю, – нежно произнес он. – Боже, как я хочу тебя, Энни. Больше всего на свете.

Услышав его голос, она опомнилась, и к ней снова вернулось сознание того, что она лежит на своей перине, а рядом ее муж. Она подняла руки, обняла его за шею и притянула к себе.

– Люби меня, Хэп, – прошептала она. – Сделай так, чтобы я снова стала собой.

Сжав ее бедра руками, он начал двигаться – сначала медленно и осторожно, наслаждаясь тем, что ему удается пробуждать в ней ответную страсть, а затем, когда уже не был больше в состоянии себя контролировать, все быстрее и быстрее, то приникая к ее выгибающемуся телу, то откидываясь назад. Для него в этот момент ничего больше не существовало на свете. Он дышал все чаще и чаще и наконец, почти задыхаясь, услышал свой собственный крик и почувствовал, как накопившееся в нем желание нашло выход, покидая его пульсирующими толчками, подняв его до высочайших вершин блаженства. Еще минута, и он медленно спустился с небес. Ее тело словно обволакивало его, и он чувствовал необыкновенное блаженство.

Она лежала совершенно неподвижно, так что он стал опасаться, не причинил ли ей боль. Приподнявшись на локтях, он попытался рассмотреть в темноте ее лицо. Никогда еще и ни к кому он не испытывал такой огромной нежности.

– С тобой все в порядке, Энни? – спросил он, страшась услышать ответ.

– Да, – отозвалась она, ласково коснувшись его подбородка и проводя рукой по его щеке. – Со мной все в порядке.

– Наверно, я слишком поторопился?

– Нет, – солгала она. – Все было хорошо.

Он лег на свою половину кровати, притянул Энни к себе и потерся подбородком о ее растрепавшиеся волосы. Сердце у него все еще колотилось, дыхание оставалось частым, но ему было невероятно хорошо.

– Нет, я знаю, все закончилось слишком быстро, – настаивал он, – но я ничего не мог поделать с собой. Прошло столько времени с тех пор, как я последний раз был с женщиной. Чертовски много времени. Но ты должна знать, что никогда раньше у меня ничего подобного не было – за всю мою жизнь.

Он провел рукой по ее волосам и прижал ее голову к своей груди.

– Я страшно рад, что нашел тебя, Энни.

Она чувствовала себя настолько защищенной в его объятиях, что ей казалось – пока он прижимает ее к себе, никакие кошмары не страшны. От переполнявшей благодарности у нее даже перехватило горло.

– Я тоже этому рада, – только и смогла прошептать она.

Из окна на их разгоряченные тела веял прохладный ветерок, и Хэп, держа Энни в объятиях, упивался близостью этой замечательно красивой женщины, чувствуя себя невероятно счастливым оттого, что ему так повезло и она стала его женой. Но точно так же, как после брачной церемонии, ему теперь не давало покоя ощущение, что он сделал что-то не так, как следует, и она осталась неудовлетворенной. Ему очень бы не хотелось, чтобы, проснувшись утром, она сожалела о том, что между ними произошло. Он опустил руку на ее бедро и, почти рассеянно поглаживая его, тихо спросил:

– Хотите знать, миссис Уокер, что я сейчас собираюсь сделать? Снять с себя все, что на мне осталось, извлечь вас из этой ночной рубашки и любить вас снова. Надеюсь, на этот раз я не разочарую вас.

Хоть ему и не видна была в темноте ее улыбка, но догадаться о том, как она отнеслась к его словам, было нетрудно: вместо ответа она провела пальцами по его густым волнистым волосам, и губы ее раскрылись навстречу его поцелуям. И его уже не заботило, что может их ждать завтра или послезавтра. Сегодня, кроме них двоих, никого на свете больше не было.