Хэп просыпался медленно и трудно. Сначала, еще в полусне, он почувствовал, будто кто-то щекочет ему ухо, затем показалось, что его лица коснулось нечто пушистое. Он разомкнул веки и обнаружил перед глазами сплошную чащу черного меха. Подняв руку, он попытался сбросить обосновавшееся на голове существо, но оно, испугавшись, вцепилось когтями ему в волосы. Опасаясь, как бы оно чего доброго не добралось до глаз, Хэп тронул жену за плечо и сонным голосом пробормотал:

– Вернулся твой кот.

– Паучок? Неужели? – Она перевернулась на бок и, увидев Хэпа с котенком на голове, так и прыснула со смеху. – Какая же на тебе симпатичная кошачья шапка, Хэп! Ты сейчас прямо вылитый Дэви Крокетт.

– Ax ты, чертов звереныш!

Хэп схватил заметно подросшего за три месяца котенка одной рукой, а другой стал отдирать его от своей шевелюры. Когда это наконец удалось, он поднес Паучка к лицу, и на него уставилась пара круглых оранжевых глаз.

– Таких я еще не видел: настоящий дьявол, а не котенок, – пробормотал он, в то время как Паучок, решив, что достаточно насмотрелся на Хэпа, начал извиваться в его руке, изо всех сил пытаясь высвободиться. – Вижу, ты не очень-то дружелюбен.

Открыв пасть, котенок продемонстрировал свои клыки и свирепо зашипел на Хэпа.

– Будь я проклят, если ты не считаешь себя пантерой, – произнес тот, глядя на котенка с улыбкой. – Значит, ты и есть Паучок?

Потянувшись к стоящей на столике возле кровати корзинке с вязальными принадлежностями и достав оттуда небольшой клубок шерсти, Энни поднесла его к мордочке котенка, чтобы привлечь его внимание, и бросила на пол, так что клубок покатился в другой конец комнаты. Паучок мгновенно вывернулся из руки Хэпа и вихрем понесся следом.

– Не пройдет и минуты, как он размотает клубок, – сказала она, провожая его взглядом, – и все вещи будут опутаны нитками. Вот тогда ты поймешь, откуда такое имя.

Но Хэп уже не смотрел на котенка. При виде ее обнаженного плеча, показавшегося из-под одеяла, у него перехватило дыхание, и по телу пробежала волна острого желания. Ему вновь хотелось чувствовать ее тело, исследовать каждый его сантиметр, полностью отдаться ощущению его податливой мягкости, зажечься всепоглощающей страстью, утолить эту жажду слияния с ней.

– Ты только посмотри, что он вытворяет, – проговорила Энни, поворачиваясь к Хэпу, но, когда увидела, как он на нее смотрит, улыбка застыла на ее губах, в глазах появилось испуганное выражение, и она непроизвольным движением натянула на себя простыню. – О боже!

За ночь он обладал ею дважды, и она, чего доброго, может подумать, что он просто-напросто ненасытное животное. Усилием воли сдерживая себя, он сел в постели и повернулся к Энни спиной, чтобы она не увидела его восставшего естества.

– Закрой глаза – я буду вставать, – произнес он спустя какое-то время.

– Послушай, Хэп, я ведь…

– Ничего, все в порядке. Да и, кроме того, нам предстоит нелегкий денек. Так что, пока я умоюсь, было бы неплохо, если бы ты оделась и приготовила кофе. Думаю, в ящике осталось, чем растопить плиту.

– Извини, Хэп. Я не хотела тебя обидеть – как-то нечаянно получилось, – простодушно сказала она.

– Я все понимаю, – он посмотрел на нее через плечо и с принужденной улыбкой пробормотал: – Надо же знать меру, в конце концов.

– Я хотела этого не меньше, чем ты, – тихо произнесла она, отводя взгляд в сторону. – Хотела, чтобы ты обнимал меня, чтобы заставил забыть обо всем. И тебе это удалось.

– Угу. А теперь все-таки закрой глаза, Энни.

Наклонившись, он поднял с пола брюки и натянул их на себя, но продолжал стоять к ней спиной, пока не застегнул пуговицы и не надел несколько помявшуюся рубашку, которую, однако, не стал заправлять в брюки, чтобы скрыть свое возбужденное состояние. Затем, стараясь придать голосу обыденный тон, сказал:

– Тебе тоже пора вставать, если хочешь уехать сегодня.

Он не спешил возвращаться в дом, ожидая, пока окончательно остынет, и внушая себе, что если не умерит свой пыл и не даст ей возможность и время вновь обрести душевный покой, то может все погубить. Разве он имеет право требовать от нее больше того, что она уже дала ему? Ему нужно, чтобы она любила его, а не испытывала к нему отвращение.

Подойдя к насосу, он подставил под струю воды голову, затем выпрямился и, энергично отряхнувшись, стал обеими руками приглаживать назад мокрые волосы. Потом снова наклонился и прополоскал рот. Что ж, теперь он, кажется, достаточно владеет собой, чтобы предстать перед ней.

На кухне никого не было: Энни, наверно, еще умывалась. Плита после вчерашнего позднего ужина почти остыла. Бросив в нее немного сухой травы и веток, он подождал, пока разгорится огонь, и добавил несколько небольших поленьев. Затем нашел в буфете мешочек с кофе, положил две ложки порошка в кофейник, налил туда два половника воды из ведра и поставил на конфорку.

– Энни, твой кофе уже на плите! – крикнул он.

Ответа не было. Тогда он отправился в спальню, ожидая увидеть ее за туалетным столиком, но она сидела в постели, прикрыв грудь плотно натянутой простыней. У него тут же снова пересохло во рту.

– Бог ты мой, Энни! – только и мог он выговорить.

– Я не должна была отвергать тебя, – сказала она, не решаясь смотреть ему в глаза. – У тебя есть все основания ожидать…

– По правде говоря, я даже не знаю, что именно я могу ожидать и что должен давать взамен, – прервал он ее. Затем, тяжело вздохнув и стараясь не смотреть на нее, медленно проговорил: – Знаешь, я никогда особенно не увлекался женщинами. Может, потому, что я не так уж часто бывал в их обществе, не знаю. Я подолгу не вылезал из седла, а когда оказывался в городе, не особенно стремился попасть к проституткам – никогда не мог понять, как женщина может заниматься этим за деньги. Я не хочу, конечно, сказать, что жил жизнью праведника, – нет, временами природа брала свое.

– Ты не обязан мне это говорить, Хэп, – тихо произнесла она.

– Просто я хочу, чтобы ты поняла, как много мне нужно будет узнать, прежде чем я научусь делать тебя счастливой. Если для этого достаточно иногда обнимать тебя, но без последующего продолжения – что ж, я постараюсь ограничиться этим. А если мне все-таки будет позволено любить тебя – то ли раз за ночь, то ли раз в неделю, то ли еще реже, я согласен на все, лишь бы тебе было хорошо со мной. – Он посмотрел ей прямо в лицо и, улыбнувшись, добавил: – Черт возьми, как же все-таки должно было повезти мужчине вроде меня, если ему досталась в жены такая женщина, как ты!

Глаза ей жгли горячие слезы, а горло сдавило так, что было больно дышать.

– Нет, – прошептала она, – это мне повезло, как никакой другой женщине на свете. Я не хочу отворачиваться от тебя. Я хочу снова чувствовать себя любимой.

– Но я боюсь причинить тебе боль, Энни. Мне не хотелось бы все испортить.

– Возьми меня, Хэп, прямо сейчас, – произнесла она нежно.

– Ты не должна себя принуждать.

– Но я сама хочу этого.

У него так тряслись руки, что он не мог расстегнуть пуговицы на рубашке и был вынужден в конце концов стянуть ее через голову. Отвернувшись, он поспешно снял брюки, затем решительно повернулся, чтобы дать ей возможность, посмотрев на него, передумать.

– Как видишь, я весь покрыт шрамами, Энни, – пробормотал он. – Так что я далеко не красавец.

– А тебе и не обязательно быть красавцем, – она попыталась улыбнуться, но не смогла. – Мужчинам это и не нужно.

Он шагнул к ней, чувствуя, как часто бьется сердце, резкими толчками прогоняя кровь по жилам и отдаваясь шумом в ушах. Теперь ему не нужно будет любить ее ощупью в темноте. Он сможет видеть ее всю, любоваться ею, смотреть ей в лицо и знать по его выражению, доставляет ли он ей удовольствие.

Присев на край кровати, он протянул руку к простыне, чтобы сбросить ее с Энни, и она, закрыв глаза, выпустила ее из рук. Он лег рядом и, опираясь на локоть, склонился над ней, нежно провел рукой по ее лицу, отвел с него пряди светлых спутавшихся во сне волос. Ее опущенные веки были голубоватыми, а ресницы казались золотистыми на фоне матовой кожи лица. Затем он перевел взгляд ниже, на упругие, цвета слоновой кости округлости грудей, на гладкую эластичную кожу под ними, на плоский живот, и ему стало казаться чудом, что эта женщина принадлежит ему.

Он провел пальцем по мягкому розовому соску, отчего тот стал увеличиваться и набухать. Ее тело под его рукой напряглось и, казалось, завибрировало. Осторожно сдвинувшись вниз, он приблизил голову к ее груди и принялся дразнить кончиком языка набухшую пуговку, которая от этого стала еще более налитой и упругой. Энни судорожно глотнула воздух и, ухватившись обеими руками за его волосы, прижала его голову к груди и так и держала ее. Он не намерен был торопиться, ему хотелось близко узнать все ее тело, каждый его миллиметр, и все его покрыть поцелуями. Нежно сжимая сосок губами, он слегка покусывал его, затем начал жадно целовать. Ее живот под его рукой вздымался и опускался все чаще, все порывистее.

Бессвязное бормотание, которое она слышала от него ночью, и его поспешные и неуклюжие действия во время их ночной близости не давали ей оснований предполагать, что он способен возбудить ее до такой степени, как это удалось ему сейчас. Ей казалось, что все ее существо сосредоточилось там, куда прильнули его губы. Ее пальцы не переставая сжимали и отпускали его густые волнистые волосы, и она чувствовала, как внизу ее живота становится тепло и влажно. Как долго, как невероятно долго она не ощущала ничего подобного! И теперь, когда он сумел пробудить в ней желание, она сама стала его торопить.

– Целуй меня, Хэп, – нетерпеливо шептала она. – Целуй же меня!

И он стал покрывать жадными поцелуями ее грудь, плечи, шею, мочки ушей. Его жаркое дыхание заставляло трепетать в предвкушении ее тело.

– Скажи мне, любимая, чего ты хочешь, и я сделаю все, чтобы исполнить твое желание, – страстно шептал он ей в ухо.

– Я хочу, чтобы ты касался меня, чтобы ты любил меня.

– Где, Энни? Скажи только, где?

И, не ожидая ответа, он стал ласкать ее, гладя по шелковистой, слегка влажной коже спины, по нежным округлым ягодицам. Она обхватила его ногами и притянула к себе, прижавшись к нему всем телом. Он коснулся треугольника ее мягких влажных волос, и она открылась навстречу его руке, допуская к себе.

– Здесь, Энни? – прошептал он. – Может быть, здесь?

– О да! – это было скорее похоже на стон, чем на ответ.

Он перекатил ее на спину, но не спешил, а продолжал целовать, шептать слова любви, касаться самых чувствительных мест, ласкать ее. Голова Энни откинулась назад, волосы разметались по вышитой наволочке, и было очевидно, что она получает огромное удовольствие. Ноги ее ни на секунду не оставались в покое, то сжимаясь вокруг его руки, то вновь раздвигаясь, а вся она выгибалась дугой, требуя все новых и новых ласк.

– Прошу тебя, Хэп, – стонала она, – целуй меня, сделай так, чтобы я обо всем забыла!

Она готова была доставить ему такое наслаждение, какого он раньше никогда не испытывал, и он это видел. Подняв руки, она притянула его голову к своему лицу, и он приник к ней. Она снова обхватила его ногами и впустила в себя. На этот раз не было никакого испуга в последний момент, никакой попытки остановить его, а лишь страстное слияние двух тел. Ее исступленные крики, звучавшие в его ушах, только усилили взрыв блаженства, за которым последовало бурное освобождение от накопившегося в нем желания.

Затем он обессиленно упал на нее и затих. Глядя на ее закрытые глаза, на завитки светлых волос, прилипшие к влажным вискам, он испытывал чувство благодарности к ней и в то же время изумление от того, какой она оказалась.

– Наверно, Энни, это и есть рай на земле, – нежно проговорил он.

Ее голубые глаза открылись, и теперь она не прятала своего взгляда.

– При дневном свете все оказалось легче и лучше, – проговорила она.

Он непонимающе взглянул на нее:

– Но ведь считается, что женщины, как правило, предпочитают предаваться любви в темноте.

Повернув голову вбок, она некоторое время молча смотрела на яркую вышивку на наволочке, затем, проглотив комок в горле, произнесла тихим голосом, так что он едва расслышал ее:

– Сейчас я могла видеть тебя и была уверена, что это именно ты. А вчера, в темноте, мне трудно было избавиться от кошмаров.

Теперь, когда его страсть была утолена, он почувствовал к ней острую жалость.

– Старайся не думать об этом, моя хорошая, – сказал он, гладя ее волосы, упавшие на плечо. – Все уже в прошлом.

– Нет, я всегда буду думать об этом – во всяком случае, до тех пор, пока не найду Сюзанну. Да и после того вряд ли сумею забыть.

Когда он перебрался на свою половину кровати, она перевернулась на бок, и он, прижавшись к ней, спросил:

– Может, тебе станет легче, если ты мне расскажешь об этом?

– Зачем тебе знать такие вещи? Вряд ли это может доставить удовольствие.

– Мне ведь приходилось хоронить стольких захваченных индейцами женщин, Энни, – тихо проговорил он. – Так что сомневаюсь, что услышу от тебя такое, о чем не имел бы уже представления. Я даже видел женщин, у которых были вырезаны все внутренности. Поэтому, если, рассказав мне об этом, ты хоть немного облегчишь себе душу, я готов тебя слушать.

– Но ты станешь считать меня грязной…

– Исключено. – Все думают так обо мне. Я вижу это по их глазам.

– Я же не «все», Энни. – Он обнял ее и положил руку ей на грудь. – Я ведь твой муж и люблю тебя, а стало быть, должен разделить твою боль. Если, конечно, ты хочешь и дальше молчать, я не буду больше настаивать, но если есть хоть малейшая потребность рассказать, то вот он я – рядом с тобой. – Она ничего не говорила в ответ, и он добавил: – По всем правилам, ты не должна была выбраться оттуда живой, но, видно, у господа была причина не дать тебе умереть. – Он уткнулся лицом в ее волосы и прошептал: – Хотелось бы надеяться, что я и есть эта причина.

– Мне тоже, – ответила она шепотом.

– Тебе не стоит туда возвращаться, – сказал он и почувствовал, как она вся напряглась в его объятиях. – Погоди, выслушай меня. Я не хочу, чтобы ты видела этих ублюдков и вновь переживала в памяти все, что они с тобой сделали.

– Нет, я должна туда ехать. Просто должна.

– Но в этом нет необходимости. Я и сам могу съездить в Форт-Силл, а там, говорят, есть несколько команчей, у которых с белыми нормальные отношения. Так вот, может, мне удастся уговорить кого-нибудь из них отправиться со мной до Льяно, а там я поищу твою девочку. Готов посвятить этому все лето, Энни. Обшарю все их чертовы стойбища, которые только смогу обнаружить.

– Но ты же ни разу ее не видел, – ответила она глухим голосом. – А я как-никак ее мать.

– Возьму с собой ее куклу. Нет такого ребенка, который не узнал бы своей игрушки.

Немного помолчав, она вздохнула и сказала:

– И все-таки я должна ехать, Хэп.

– Ну что ж, ладно.

Он отодвинулся от нее, сел в кровати и опустил ноги на пол.

– Поздновато мы с тобой отправляемся: мне ведь нужно еще заехать на станцию дилижансов и купить пару мулов… Ой!

Глянув вниз, он увидел черного котенка, который ухватился лапками за большой палец его ноги.

– А, это ты, чертенок…

– Сегодня мы не сможем уехать, – неожиданно сказала она, садясь в постели за его спиной. – Я не могу оставить Паучка на произвол судьбы. Мне придется отвезти его к Мэри.

Ухватив черного пушистого зверька за шиворот, Хэп поднял его с пола и сказал:

– Кошки прекрасно могут заботиться о себе, Энни. У большинства людей, которые их держат, они даже в дом никогда не заходят.

– И все равно мне будет не по себе.

Хэп обвел взглядом комнату, поражаясь тому, какой кавардак можно устроить с помощью всего одного клубка шерсти. Котенок умудрился развесить гирлянды из ниток по всей спальне, из одного ее конца в другой, не забыв опутать шерстью все, что находилось посередине. Он пристально посмотрел на котенка и произнес:

– Да ты, я вижу, настоящий бандит.

Тот в ответ только моргал круглыми оранжевыми глазами.

– Котята для меня все равно что члены семьи, Хэп. Без них мне трудно было бы выдержать первые месяцы после возвращения.

– Ну что ж, раз мы не едем сегодня, я могу завезти его Уиллеттам, а потом уже отправлюсь на станцию за мулами. Тогда мы будем полностью готовы к отъезду и сможем выехать завтра на рассвете.

– Да. Так, пожалуй, будет лучше всего.

Он не намерен был с ней спорить на этот счет, тем более что это означало провести рядом с ней на этой перине еще одну ночь.

– Господи, там же на плите твой кофе, Энни! – вдруг вспомнил он. – Представляю, до какой крепости он докипелся!

– Я сама им займусь. Кстати, тебя овсянка на завтрак устроит? Или разогреть кукурузные лепешки?

– Лучше лепешки, – ответил он.

– Хорошо.

Прикрывшись простыней, она потянулась за халатом, накинула его на себя и, встав с кровати, босиком отправилась на кухню. Глядя ей вслед, он с удивлением думал, что, оказывается, женщина может стать для мужчины смыслом всей его жизни. Он не заметил, как и когда с ним такое случилось, да это было не так уж и важно. Главное – он твердо знал, что готов отдать за нее жизнь. Впрочем, он прекрасно понимал, что, может быть, так и случится.

У двери она обернулась:

– Разве ты не встаешь?

– Да, конечно. Пока ты будешь готовить завтрак, я умоюсь и побреюсь. И надо еще поискать, в чем отвезти зверя.

– Это не просто зверь, Хэп, это мой котенок. Жаль, что ты не успел получше познакомиться с ним.

Паучок в этот момент был занят тем, что нападал на вышитый край наволочки.

– Знаешь, – сказал Хэп, глядя на него, – мне кажется, я больше бы сошелся с его братцем. Мне не очень нравятся разбойники вроде твоего Паучка.

– Может, он станет спокойнее, когда вырастет?

– Всякое может быть – вот вернемся и увидим.

Когда она вышла, он направился в другую спальню и, налив в тазик холодной воды, стал умываться. Плеснув в лицо воды, он взглянул на свое отражение в овальном зеркале и пробормотал:

– Седина в бороду, бес в ребро.

Но Хэп совсем не ощущал своего возраста. Он снова чувствовал себя мальчишкой.

Когда он пришел на кухню, одетый в дорогу и готовый ехать за мулами, его уже ждали кукурузные лепешки, щедро намазанные свежим сливочным маслом. Подойдя к буфету, Энни достала банку с медом и поставила ее на стол. Он заметил, что рядом с ее тарелкой стоит чашка с водой, и спросил:

– А где же твой кофе?

– Думаю, такое чудо не способен был бы приготовить даже сам Клей Макалестер, – ответила она с улыбкой. – Я думала, что не смогу вынуть ложку из этого кофе.

– Ты это говоришь потому, что не пробовала его кофе. У него ты вообще до дна не достала бы ложкой.

– Небось у тебя научился его варить?

– Хочешь, я сделаю вторую попытку?

– Лучше не надо.

Она села за стол напротив него и, окунув ложку в мед, стала лить его тонкими, тягучими струйками на лепешку, а затем спросила:

– Ты нашел, в чем везти Паучка?

– Да, в гардеробе оказался старый кофр, весь изъеденный молью, так что, думаю, котенок в нем сможет нормально дышать.

– Отлично. Не забудь, что его надо завезти к Уиллеттам по дороге туда, а не обратно. Иначе он будет страдать от жары.

– Неужели ты думаешь, что я собираюсь выслушивать его мяуканье хоть на секунду дольше, чем нужно?

– Передай Мэри, чтобы она… нет, лучше напишу ей записку, – решила Энни.

– Сомневаюсь, что она сумеет ее прочесть, – заметил он, вспомнив письмо этой достойной женщины.

– Если я ограничусь не очень сложными словами, то сумеет.

Энни встала и пошла в другую комнату. Вскоре он услышал, как она открывает ящики и что-то ищет в них. Вернулась она с пустыми руками.

– Не помню, куда задевала бумагу, – сказала она и снова села за стол. – Я хотела написать, какая еда ему нравится и чего он совсем не ест.

– Не думаю, что Мэри станет специально для него готовить.

– Разве так сложно добавить сырое яйцо в молоко? – возразила она.

– Но я могу ей это передать на словах.

– От свинины его тошнит, от костей – тоже.

– Я все запомню.

– А если она будет давать ему рыбу сырой, он есть не станет.

– Скорее всего, она определит его в сарай, – высказал он свое мнение.

– Только не это. Он там умрет с голоду, Хэп. Я ни разу не видела, чтобы он поймал хоть одну мышь.

– Тебе, Энни, могут не понравиться мои слова, но у меня такое впечатление, что от котенка нет ни малейшего проку, – сказал он специально, чтобы поддразнить ее.

– Может быть. Зато он очень забавный, хоть часто бывает невыносимым.

– А как ей обращаться с другим котенком?

– С Твеном? Ну, Твен – совсем другое дело. С ним никаких проблем. В этом смысле он похож на тебя. Ест абсолютно все, за чем не нужно охотиться. Я даже однажды видела, как он ел сырые бобы. – Она отрезала кусочек лепешки и поднесла его ко рту. – Где же, интересно, мои письменные принадлежности? Не могла же я их упаковать. Мне трудно представить, что я сделала это. На днях писала Коре, а вот куда их потом дела…

– У меня есть бумага, Энни. Я дам тебе листок.

Хэп уже покончил с едой и, встав из-за стола, отправился в другую комнату. Возвратился он с блокнотом и карандашом в руке.

– Ну вот, напиши все, что считаешь нужным, а я уж позабочусь, чтобы это попало к миссис Уиллетт.

– Там у тебя на первых страницах письмо, – пробормотала она, поднося ко рту чашку.

Он с удивлением взглянул на нее:

– Ты что, его видела?

– Да, когда ждала тебя в повозке. – Он покраснел, и она поспешила добавить: – Ты уж извини меня. Мне не следовало его читать, но было так скучно сидеть там.

– Это, в общем-то, не письмо, – сказал он. – Понимаешь, есть один человек, который хочет, чтобы я написал историю своей жизни. И вот я подумал – а почему бы и нет? Хочу это сделать для сынишки Клея – у них с Амандой, знаешь, на подходе ребенок.

– Он для тебя, наверное, очень много значит.

– Клей? О да! Он для меня все равно что сын. Мы с ним прошли вместе через многое – и через его буйное детство, и войну, и службу в рейнджерах. Но мы никогда с ним не говорили об этом. Да, пожалуй, и не было особой необходимости. Мне хотелось бы, Энни, чтобы ты познакомилась с ним.

– Мне тоже.

– Так вот, я решил записать все это на тот случай, если никогда не увижу ребенка Клея или если меня уже не будет к тому времени, когда он вырастет. Мне есть что рассказать и о его отце, и о себе. Боюсь, очень скоро не останется людей вроде меня, которые могли бы всю жизнь носиться за индейцами с шестизарядным револьвером за поясом. Мне хотелось бы, чтобы он имел хоть какое-то представление о том, как все это было на самом деле.

– А если родится девочка? Что, если у них будет дочь, Хэп?

– Не имеет значения. Думаю, девочке тоже будет интересно узнать о своем отце. А если рассчитывать в этом смысле на Клея, то он не будет о себе рассказывать – ему это не кажется таким уж важным. Он ведь, по сути, не знал своих родителей.

Хэп открыл блокнот, собираясь вырвать оттуда чистую страницу, но, увидев свое сочинение, пробежал его глазами и сказал:

– Трудно все-таки выбрать, о чем писать, и еще труднее угадать, что покажется интересным ребятам.

– Наверное, все, что ты когда-либо делал. – Она взяла его руку и прижала к своей щеке. – Тобой, Хэп, восхищаются все. Ты у меня настоящий мужчина.

– Ну вот, решила надо мной посмеяться, – смущенно пробормотал он. – Я просто делал то, что обязан был делать.

Она взглянула на него сквозь влажные ресницы и произнесла с какой-то напряженной улыбкой:

– Но ты ведь не обязан ехать туда со мной.

– Ошибаешься, это часть нашей сделки, – возразил он и, еще больше смутившись, высвободил руку и вырвал из задней части блокнота страницу. – Вот, держи. На твоем месте я писал бы самыми простыми словами.

– Ты куда идешь?

– Хочу посадить котенка в кофр.

– Смотри, будь осторожен! – крикнула она ему вслед.

– Но Паучок же не дикая кошка, в конце концов.

Держа в руке карандаш, она некоторое время думала, с чего начать, затем написала:

Мистер Уокер привезет Вам сегодня утром Паучка. Мы с ним поженились вчера в Бейкеровом Проезде, и он едет вместе со мной искать Сюзанну. Пожалуйста, позаботьтесь ради меня о Паучке и Твене. Мне было очень хорошо в их обществе. И прошу Вас, не дайте Джиму прогнать их в сарай. Прошу также по возможности вбивать яйцо в молоко Паучку. И не давайте ему сырой рыбы.

Энни закончила писать и прочитала свое послание. Оно было написано так, будто она не хозяйка котят, а их мать. И Хэп был прав, предупреждая ее: текст получился слишком сложным для Мэри, и та может его попросту не понять. Снова перечитав написанное, Энни удрученно отметила, что сформулировала свои мысли не лучшим образом: из второго предложения следовало, что она вышла замуж не за Хэпа, а за Паучка. Но она надеялась, что Мэри все-таки сообразит, что к чему. И она знала, что Уиллетты будут ужасно рады вести о ее замужестве.

Конечно, она не имела права чувствовать себя такой счастливой после того, что случилось с Итаном и Джоуди, но она не могла отказаться от шанса начать все сначала с человеком, который любит ее. В то же время ее мучила совесть за то, к чему она вынуждает этого человека. Впрочем, разве может она оставить свою дочь в беде? Ей только оставалось молить бога, чтобы они возвратились домой втроем.