Энн

Я знаю, что моя жизнь зависит от того, поеду ли я в этой машине «скорой помощи», но все мое естество, до последней клеточки, хочет быть в другом месте. Видеть лежащую рядом Бри — едва живую — намного больнее, чем любые физические страдания.

Зачем ты перебегала дорогу? Бри, пожалуйста, не умирай! Нам нужно доиграть…

Хотя через кислородную маску, которую нацепили на меня, разговаривать сложно, я продолжаю убеждать ее, чтобы она держалась, что все будет хорошо. Она молчит. На Бри тоже надета кислородная маска, она скрывает часть лица, но, несмотря на это, я вижу, что сестре плохо, потому что щеки и лоб у нее распухли и кровоточат.

Пожалуйста, Бри, очнись! Пожалуйста!

Я постоянно ощущаю в груди укусы пчел, когда мы с сиреной несемся по автостраде, но они меня не волнуют. Сейчас самое главное — это Бри, поскорее доставить ее в больницу.

Когда мы приезжаем, нас тут же развозят в разные стороны: ее в отделение травматологии, меня в кардиологию.

Когда приезжают родители, команды врачей из обоих отделений приходят к выводу, что в небольшой прибрежной больнице нет необходимых условий и оборудования для нашего лечения.

— А что с Бри? — слышу я папин вопрос, обращенный к врачу.

— Множественные травмы, — следует спокойный ответ. — Повреждена селезенка, легкое, переломы, внутреннее кровотечение. Но больше всего нас беспокоит — у нас просто нет необходимых специалистов — состояние ее головного мозга. У нее сильное сотрясение, внутри обширная гематома. Давление мы стабилизировали, но ее лучше отправить в Портленд.

Он смотрит на меня:

— А Энн?

— Мы уже связались с врачами из больницы Сент-Винсента. Ее ждут. Мы отправим обеих, как только будет готов вертолет.

Вскоре нас с Бри на каталках погружают рядышком в красно-белый вертолет — мы возвращаемся в Портленд. Это мой первый полет на вертолете. Но я ненавижу его. Мне хотелось насладиться полетом, но я непрерывно плачу.

Бри лежит неподвижно.

Не разговаривает со мной.

Не издает ни звука.

Врачи просят меня успокоиться, от слез моему сердцу только хуже, но я не могу остановиться.

Здесь лежит моя сестра!

На борту с нами папа, он тоже продолжает успокаивать меня, говорит, чтобы я не волновалась, все наладится. Но откуда он знает?

Бабочки в моем животе говорят, чтобы я не доверяла ему.

Чтобы помочь мне — и моим бабочкам — успокоиться, мне ставят капельницу, а потом весь мир блекнет…

* * *

На следующий день я просыпаюсь в крошечной палате портлендской больницы. Сначала перед глазами все плывет, но уши слышат отлично, наверное, поэтому первое, что я осознаю, — рядом плачет мама.

Она тут же перестает, когда видит, что я очнулась.

Когда я спрашиваю у нее, что случилось, она отвечает:

— Ничего, — но я знаю, что это неправда.

Потом интересуюсь, как мои дела.

— Тебе уже лучше, чем вчера днем. Врачи не были уверены, что твое сердце выдержит, но оно выдержало, сейчас состояние стабилизировалось.

Сейчас мое зрение сфокусировалось. Я опускаю взгляд и вижу отходящие от меня всевозможные трубки и провода.

— Значит… буду жить?

— Тебе необходима пересадка, — осторожно отвечает мама. — Но пока врачи считают, что с тобой все в порядке. По крайней мере, опасность миновала. На всякий случай за тобой будут присматривать, пока не найдут сердце. Сейчас ты первая на очереди. Это хорошая новость. Нужно только найти подходящего донора.

Мама говорит с придыханием и неожиданно начинает всхлипывать.

— В чем дело?

Рядом с ней коробка с бумажными салфетками. Она хватает несколько и промокает глаза.

— Понимаешь, — начинает она, изо всех сил стараясь сдержаться, — получается, что прямо сейчас в больнице лежит еще одна девочка… которая идеально тебе подходит. — Из ее глаз градом льются крупные слезы. Она опять промокает глаза, не поднимая головы. — Девочка жива, но она… ей не становится лучше. Велики шансы, что она вообще не поправится. А если она умрет… это означает, что ты получишь новое сердце.

Мама наконец поднимает голову, смотрит на меня, от ее взгляда у меня внутри все переворачивается. Никогда еще не видела, чтобы человек был настолько раздавлен. Неожиданно меня осеняет.

— Ты имеешь в виду… Бри — идеально мне подходит?

Тут и я начинаю реветь. Мама настолько убита горем, что закрывает лицо руками.

Я откидываюсь на подушку, когда до меня доходит вся абсурдность ситуации. Я не могу смотреть на маму — сломленную и раздавленную. Закрываю глаза, выжимаю оставшиеся слезы, кажется, лежу целую вечность, погрузившись в собственные мысли.

Я много месяцев мечтала, что мне найдут донора, но только не такой ценой. Это неправильно. Уж лучше умереть, чем жить с сердцем сестры, которое будет биться в моей груди.

Любое другое сердце, только не ее! Господи, ты меня слышишь? Любое сердце, только не Бри! Если заберешь ее, бери и меня!

Что толку от нового сердца, если цена его — жизнь моей младшей сестры? Мне нужно новое сердце, чтобы бегать, плавать, но зачем все это, если я не смогу в бассейне плавать кругами вокруг Бри, не смогу выставить ее из своей комнаты, когда она залезет в мои вещи?

Нет, это неправильно.

— Я не хочу, — в конечном итоге говорю я маме. — Если она не поправится, отдайте ее сердце кому-нибудь другому.

— Ты же знаешь, что ей бы хотелось, чтобы его получила ты, так ведь? Точно так же, как она хотела, чтобы у вас состоялось свидание с Тэннером.

Я молчу. Сейчас мне не по себе от этой мысли. Я знаю, что мама права, но мне слишком больно это признавать, потому что тогда я должна признать, что единственная причина, по которой Бри сейчас находится в нынешнем состоянии…

Потому что любит меня.

Кто-то тихонько скребется в дверь. Через секунду просовывается папина голова, потом входит он сам. Кейд следует за отцом.

Папа направляется прямо к кровати и обнимает меня. Я вижу, что он тоже плакал.

Когда он меня отпускает, наклоняется к маме, обнимает ее, как будто пытается спрятать от ужасов происходящего.

— Как она? — спрашивает мама.

— Без изменений.

— Один из нас должен быть с ней наверху. Вдруг она проснется.

Или на случай, если не проснется.

— Знаю, — отвечает папа. — Мы все должны быть рядом с ней. Поэтому мне разрешили перевезти Энн в палату к Бри. Скоро за ней придут медсестры и переведут.

Я откидываюсь на подушку и закрываю глаза. Это какой-то сюрреализм. Ах, если бы я закрыла глаза, и все исчезло! Я вспоминаю, как совсем недавно мы были у бабушки Грейс в палате, когда она едва не умерла. И мне было любопытно, как это произойдет. Сейчас мне этого совершенно не хочется. Меня переводят в палату к сестре, значит, мы будем с ней и глубокой ночью, но мне невыносима мысль, что я буду рядом, если вдруг она умрет.

Пожалуйста, Господи, только не моя сестра…