До войны на Райдер-стрит, 14 размещалась Комиссия по делам благотворительных организаций. Даже для лондонских офисов того времени этот выглядел слишком уж старомодным. Лифт был еще более примитивным, чем в Бродвей-Билдингс. Многие комнаты были маленькие, с высокими потолками и отапливаемые небольшими угольными печами. Из-за отсутствия подходящего большого помещения Иберийскую подсекцию пришлось разделить, и мы разместились в двух комнатах. Но за все это я получил своеобразную компенсацию: моим соседом по комнате на какое-то время стал Грэм Грин, который недавно уселся за «португальский» стол, когда его прежний хозяин получил назначение в Лиссабон. Раньше Грэм служил представителем СИС во Фритауне, а приблизительно в конце 1942 года был переведен сюда, в Секцию V. В Гленалмонде он занимался выпуском португальского «Фиолетового букваря». Это, по сути, был справочник всех известных разведчиков противника, их агентов и связных в конкретной стране. Такие справочники были предназначены отчасти для текущего пользования, а отчасти для операций по очистке захваченной территории от противника после войны. Видимо, это был не самый полезный опыт в жизни Грэма, но он настойчиво взялся за дело и все закончил на основании доступных на тот момент сведений, успев до нашего отъезда из Гленалмонда. Ким написал введение. Позже передо мной стояла задача расширения и обновления содержимого. Возможно, это дает мне право выступать в качестве соавтора — вместе с Грэмом Грином и Г.А.Р. Филби — неофициального издания справочника ограниченным тиражом — с нумерованными экземплярами.

На Райдер-стрит во всем, что касается нашей разведывательной деятельности в Португалии, Грэм привнес свой собственный специфический стиль. Его совершенно не интересовала война разведок, — возможно, потому, что она теперь и так начинала складываться в нашу пользу. Зато его живо интересовали любые детали в природе человеческой несправедливости. Он неделями бомбардировал всех просьбами и доводами от имени бывшего агента СИС, который угодил в лиссабонскую тюрьму, предположительно за деятельность от нашего имени, к которому мы теперь утратили интерес. Пометки Грэма на поступающей корреспонденции, сделанные превосходным убористым почерком, были весьма интересны. «Бедняга старик, — написал он на одном из писем от человека из Бродвея в Лиссабоне, — ведет себя как слон в посудной лавке, пропуская столько всего очевидного». Гораздо меньше в профессиональном плане я был связан еще с одним светилом с Райдер-стрит, Малкольмом Маджериджем, который тоже в свое время вернулся из Африки. Там он носил имя Лоуренцо Маркес и отличался в работе известной злостью и остроумием.

Во время переезда в Лондон я уже почти два года значился как Vd1; Ким на несколько недель дольше являлся главой подсекции. На этой службе никто из нас не имел никаких карьерных подвижек. Однако Феликсу Каугиллу удалось добиться некоторого улучшения статуса своих офицеров, и я думаю, мы получали несколько больше, чем вначале. Также произошли кое-какие изменения — хотя, конечно, они не затронули Кима как гражданское лицо — в воинских званиях офицеров Секции V. Феликсу пришлось побороться, чтобы добиться этого. Бригадир Беддингтон в Бродвее, который ведал вопросами пополнения армейскими кадрами и продвижения по службе в СИС, всеми силами пытался заблокировать любые попытки рационализировать воинский состав Секции V и поставить нас в более или менее сравнимые условия с людьми, с которыми мы были связаны в силовых министерствах, МИ-5, армейских командованиях и многих других местах. В ноябре 1942 года произошел своего рода прорыв, и меня произвели в капитаны. Однако я продолжал носить гражданскую одежду и никогда не пользовался своим званием. Капитан — не бог весть какое звание, к тому же мне было куда проще иметь дело с людьми за стенами нашего учреждения, если я для них был лицом гражданским.

В сентябре 1943 года, обеспечив расширение кадрового состава Секции V, Феликс объявил о ряде продвижений по службе. Для Кима Филби учредили новую должность, она обозначалась Vk (K означало «Ким»), ему подчинялись Vd и несколько других подсекций. Я заменил его на посту Vd, хотя и продолжал уделять значительную часть своего времени работе с ISOS, а Десмонд Пэйкенхем переместился в служебной иерархии выше — на Vd1. Должность Vd теперь соответствовала воинскому званию майора. Более высокий статус и условие ношения гражданской одежды побудили меня снять свою походную форму, а Мэри отколола единственную звездочку второго лейтенанта и заменила венчиком майора. О промежуточных званиях ей, таким образом, беспокоиться не пришлось.

Сицилией союзники овладели в июле — августе 1943 года, а Муссолини был свергнут соотечественниками и содержался в горном Альберго-Рифуджио на Апеннинах. В начале сентября наши войска начали высадку на юге Италии. На Райдер-стрит учредили новую подсекцию, Vt, для работы с новой территорией, и у нас появился блестящий новичок, Колин Робертс из колледжа Святого Иоанна в Оксфорде1. Он должен был заниматься ISOS в области контроля Vt; сначала мы занимались этим вместе, а потом он перешел к самостоятельной работе.

Именно в это время произошел один из наиболее примечательных эпизодов войны. Шифр, используемый между штабом СД в Берлине и их резиденцией в Риме, был только что взломан GC&CS, но в течение первых одной-двух недель, как это часто происходит с такими шифрами, расшифрованные донесения приходили к нам в случайном порядке, порой с многочисленными разрывами. Очевидно, планировалось что-то значительное, с привлечением специалиста по диверсиям Отто Скорцени2. Но не хватало одного-двух более ранних и притом жизненно важных донесений, и лишь после того, как Скорцени и его отряд приземлились на Гран-Сассо и «спасли» Муссолини, в Блечли удалось их расшифровать. Если бы они взломали шифр СД несколькими днями ранее или если бы Скорцени предпринял свою вылазку на несколько дней позже, можно было бы предотвратить эту операцию. Муссолини не закончил бы войну повешенным вниз головой вместе с Кларой Петаччи на одной из миланских площадей, а, возможно, предстал бы вместо этого перед судом как военный преступник…

Теперь, конечно, мы с Кимом виделись намного реже. Он работал в другой комнате, и в сферу его интересов входили и другие территории, помимо моей. После напряженного рабочего дня для активного общения уже почти не оставалось ни времени, ни сил. Однако в обеденный перерыв Ким, я и еще несколько наших коллег собирались в одном из многочисленных пабов, расположенных в радиусе трех минут ходьбы от Райдер-стрит, 14. Нашим излюбленным местом встречи был «Единорог», на углу Джермин и Бери-стрит. Когда мы с Кимом как-то раз сидели у самой барной стойки, вошел человек, в котором я узнал бывшего сокурсника по Вестминстеру, но из другой школы. Он встретился глазами с Кимом и, не заметив меня, подошел к нему и сказал: «О господи, а вы, случайно, не Милн?» — «Нет, — ответил Ким и кивнул: — Вот он». Не могу придумать ни одной очевидной причины, по которой кто-нибудь, кого каждый из нас хоть немного знал по школе и кого с тех пор не видел и не слышал, должен был мысленно ассоциировать нас двоих — вплоть до полной путаницы. Вновь прибывший, казалось, был сбит с толку не меньше, чем мы сами…

В некоторых источниках высказывается предположение, что Ким Филби много разъезжал в этот период, по нескольку раз навещая наши резидентуры в Испании, Португалии и даже на Ближнем Востоке. Я лично припоминаю лишь одну поездку Кима на полуостров. И пока Филби работал в Секции V, больше он, кажется, никуда не ездил. Но и на Райдер-стрит ему хватало забот, особенно по надзору за новой Итальянской подсекцией и по планированию работы Секции V в связи с предстоящей операцией «Оверлорд». Кроме того, именно в эти первые несколько месяцев нашей работы на Райдер-стрит произошел весьма интересный случай, который Ким подробно описывает в своей книге. Один сотрудник немецкого министерства иностранных дел, которому было присвоено кодовое имя «Вуд»3, переправлял Аллену Даллесу, главе УСС в Швейцарии, незашифрованные тексты телеграмм различных немецких посольств, адресованные в Берлин. Большинство этих телеграмм через Блечли добыть было нельзя. Каждый раз по приезде в Берн он приносил очередную партию этих телеграмм в контору Даллеса. Каким-то образом задача обработки и распределения для британских «заказчиков» пространного и чрезвычайно ценного материала досталась именно Киму. Именно через «Вуда» мы впервые узнали о «Цицероне», камердинере английского посла в Турции, который за несколько месяцев переправил немцам огромный объем информации в Анкаре. «Цицероном» руководило СД, и его шифровки между Анкарой и Берлином в Блечли не читали. Но немецкий посол в Анкаре, Франц фон Папен, также отправил несколько телеграмм о нем в немецкое министерство иностранных дел, и вот они — уже через «Вуда» — попали к нам. Хотя в них не называлось имя агента СД, британцы все же смогли подобраться к нему поближе и спугнуть, лишив активности до самого конца войны. Но всю правду мы узнали только после победы союзников в Европе, когда американцам удалось схватить руководителя операции, Мойзиша. Очень редко когда в какую-нибудь на вид рядовую операцию бывал вовлечен столь «звездный» состав участников: Цицерон — вероятно, лучший немецкий агент времен войны; Вуд — один из наиболее выдающихся агентов союзников; Даллес — возможно, самый знаменитый представитель Управления стратегических служб; а Ким Филби, по словам того же Даллеса, «лучший шпион русских за все времена».

Хотя я пока не знал этого, но моя служба в Иберийской подсекции подходила к концу. В феврале 1944 года я тяжело заболел, у меня поднялась температура. Поскольку выздоровление шло медленно, меня отправили в Дорсет. Возвратившись 1 марта на Райдер-стрит, я обнаружил, что теперь отвечаю за новую подсекцию, Vf, в зону ответственности которой входит Германия. Феликс Каугилл предпринимал запоздалые попытки исправить свое первоначальное упущение в отношении Германии. Через несколько месяцев в Vf насчитывалось уже больше двадцати офицеров. Среди них были три-четыре первоклассных специалиста; основную массу составляли вполне компетентные, хотя и не выдающиеся сотрудники; а вдобавок еще парочка бывших, уже в годах и едва способных на что-либо, а потому им поручались относительно мелкие дела, где они не могли причинить серьезного вреда. Все это было устроить не так уж трудно, потому что у Vf не было отделений за границей, а значит, не было и никаких текущих оперативных дел. Одна из наших основных задач заключалась в сборе в легкодоступной форме всей информации о немецких разведывательных службах и их составах, которая могла оказаться полезной для союзных войск на период вторжения и оккупации Германии. Ожидалось, что к тому времени еще не схваченные сотрудники абвера и СД либо окажутся припертыми к стенке в самой Германии, либо будут репатриированы туда в соответствии с договоренностью с нейтральными странами. Наша сфера деятельности включала гестапо (которое до настоящего времени туда не подпадало) и еще несколько других ведомств, так или иначе связанных с разведкой и безопасностью. Конечно, эта работа была не такой увлекательной, как в Vd. Мы не отправляли никаких телеграмм, не ловили и не перевербовывали шпионов, не заявляли политических протестов.

Но, по правде говоря, война контрразведок уже близилась к своему — победному для нас — завершению. Абвер пребывал в смятении. В довершение к тем унижениям, которые немцы испытали по нашей милости в Испании, — и к личному неудобству адмирала Канариса, главе абвера, который своим престижем отчасти был обязан близкой дружбе с Франко и другими испанскими лидерами, — в начале 1944 года трое сотрудников абвера в Турции перешли на сторону союзников. Вскоре после этого стали заметны небольшие перемены в обозначении определенных адресатов и подписей на донесениях абвера. Так, появилась фраза «Mil.Amt» — то есть Militärisches Amt, или Управление военной разведки. В конечном счете выяснилось, что политически ненадежный абвер теперь поставлен в подчинение СД и называется Mil.Amt в составе СД. Первой, кому — с их более выгодного положения — предстояло оценить случившееся, оказалась секция Тревора-Роупера. Если бы к тому времени была учреждена и должным образом функционировала подсекция Vf, я надеюсь, мы бы от них не отстали. Но для любого из тех, кто сосредоточен прежде всего на Испании, Португалии и Северной Африке, подобные перемены носят явно неожиданный характер. На этих территориях СД действовало малоэффективно. На памяти лишь один из их агентов в Танжере — и то благодаря не каким-либо своим успехам, а длинному языку. После того как союзники высадились в Северной Африке, он пообещал Берлину, что у него наготове команда, готовая организовать покушение на Эйзенхауэра в Алжире, или агент, который способен просочиться в тот или иной штаб союзников. Поначалу он вызывал кое-какие опасения, но потом к нему перестали относиться серьезно. В других местах СД действовало намного лучше: я уже упомянул об операциях с Цицероном и Отто Скорцени. Политический подтекст этого поглощения секретной разведывательной службы немецкого Генерального штаба конкурирующей партийной организацией в то время, когда немецкие войска отступали на всех фронтах, был слишком очевиден.

Хотя я и покинул подсекцию Vd (теперь во главе ее был поставлен Десмонд Пэйкенхем), Ким в качестве шефа Vk все еще был моим непосредственным начальником. Наше внимание все больше занимала тема антигитлеровских заговоров внутри Германии и попытки заговорщиков привлечь к себе интерес и поддержку союзников. Одному из своих офицеров, Ноэлю Шарпу, я поручил все рабочее время посвящать только этому вопросу. Еще летом 1942 года Отто Йон4 во время одного из своих визитов в Мадрид в качестве юрисконсульта авиакомпании Lufthansa начал передавать информацию агенту СИС (подчиненному Бродвея, а не Секции V) о группе лиц, среди которых были Людвиг Бек, Карл Фридрих Герделер и другие, которые якобы планировали свергнуть режим Гитлера. В последующие два года аналогичная информация поступала и от других агентов, таких как Адам фон Тротт и Ханс Бернд Гизевиус. Политическая цель группы состояла в том, чтобы сформировать правительство, которое дружественно настроено по отношению к Великобритании и Америке и готово к заключению мира.

Возник миф о том, что Киму — в интересах русских — удалось как-то придерживать подобные донесения или по крайней мере расценивать их как ненадежные. Не сомневаюсь, что, если бы он увидел в той ситуации возможность помочь русским, не подвергая себя опасности, он бы ею наверняка воспользовался. Однако на самом деле его положение не позволяло как-то влиять на события. С одной стороны, заговорщики поддерживали связь как с американцами, так и с британцами. Внутри структуры СИС именно Секция I, а не V решала, какую политическую информацию надлежит передать в министерство иностранных дел и другие ведомства Уайтхолла. Насколько я помню, донесения Йона и в самом деле распределялись Секцией I — с разумными пометками о том, что, поскольку источник не является регулярным агентом СИС, за его послания целиком ручаться нельзя. Предполагаю, что нечто подобное происходило и с донесениями от других эмиссаров. Главной задачей Секции V было проанализировать, есть ли какие-нибудь свидетельства, что все это замышлялось немецкой разведывательной службой или что немецкая служба безопасности просочилась в вышеупомянутую группу и знала о том, что на самом деле там происходит. Вскоре стало очевидно, что первый вариант ничем не подтверждается. Хотя, насколько об этом можно было судить по ISOS, некоторые из эмиссаров чисто технически являлись агентами абвера, это ничего не значило. Почти всем немцам, которые часто посещали нейтральные страны, агенты абвера, по всей видимости, рекомендовали составлять своего рода резюме и сообщать о любой полезной информации во время их поездок. Отмести вторую гипотезу оказалось труднее. Казалось невозможным, что у гестапо и СД, при всех их ресурсах и жестокости, за два года не возникло подозрений о том, что на самом деле происходит, если мы столь успешно отлавливали их агентов. Вероятно, заговорщикам преднамеренно давали возможность действовать, однако за ними все равно зорко следили и в гестапо, и в СД. Общее отношение в Лондоне было осторожным. Одной из причин было то, что в ноябре 1939 года СИС угодило в западню, расставленную СД в Венло, на нидерландско-немецкой границе. Немцы схватили там двух офицеров СИС, вступивших в контакт с мнимой группой Сопротивления. (А руководил той операцией молодой человек по имени Вальтер Шелленберг, который теперь возглавлял Управление военной разведки.)

Однако мы с Ноэлем Шарпом с все возрастающим интересом и оптимизмом следили за этой группой заговорщиков, и я не помню, чтобы мнение Кима на этот счет шло вразрез с нашим. Возражения на предоставление поддержки этим и аналогичным попыткам высказывались в министерстве иностранных дел. Согласно принятой стратегии, отвергалось все, что могло интерпретироваться как попытка вбить клин между западными союзниками и Россией. Возможно, сказывалось также нежелание — как в самом министерстве иностранных дел, так и в других ведомствах — поверить в то, что это уже не какая-нибудь мелкая группа малоопытных любителей, едва ли способных чего-то достигнуть. Вскоре после подрыва адской машины 20 июля 1944 года несколько наших офицеров, как водится, слушали новости, собравшись у радио на Райдер-стрит, 14.

Ноэль и я, раскрыв рот и онемев от удивления, узнали, что большинство заговорщиков уже пойманы и даже расстреляны. Возможно, многих из них уже давно держали в поле зрения, но гестапо все-таки не удалось пресечь действия Клауса фон Штауффенберга, которому удалось лично разместить бомбу под переговорным столом Адольфа Гитлера.

Ноэль Шарп, который позже стал хранителем Отдела печатной литературы в Британском музее, недавно подтвердил мне, что у него не было никаких свидетельств, оснований или подозрений о том, что Ким пытался придержать или классифицировать как ненадежное любое из донесений, которые мы получали по данному вопросу, или что он вел какую-то свою игру, тем более во всем, что касалось участников заговора 20 июля. Также уместно заметить, что Ким участвовал в отправке Клопа Устинова (отца знаменитого Питера Устинова) в Лиссабон. Помнится, это произошло где-то в начале 1944 года. Ему было вручено письмо, целью которого было восстановить дружеские отношения с немцами, настроенными против Гитлера, которых он знал в прошлом. Эту миссию Клоп выполнил более или менее успешно. Как оказалось, один из его старых друзей был связан с участниками заговора 20 июля и сообщил весьма полезную предварительную информацию.

Еще высказывались предположения, что во время пребывания в Секции V Ким, возможно, препятствовал прохождению или занижал значимость той или информации в угоду советским интересам. Так, Тревор-Роупер пишет, что в конце 1942 года его секция составила отчет об усилении разногласий между нацистской партией и немецким Генеральным штабом, что наглядно иллюстрирует состояние секретной разведки и попытки Гиммлера сместить адмирала Канариса и стать хозяином абвера. Говорят, Ким запретил дальнейшее прохождение этого документа на том основании, что он является чисто спекулятивным. Я точно не помню тот инцидент, но уверен, что его действия были истолкованы необоснованно. Действительно, между секцией Тревора-Роупера и остальной частью Секции V — особенно Vd — возникли разногласия по поводу значимости СД, но это случилось просто из-за недопонимания. Я уже указывал на то, что в Иберийском отделе трудно было представить СД и абвер как две соперничающие разведывательные службы сопоставимого веса. В конце концов секция Тревора-Роупера была «реабилитирована» — в том смысле, что СД оказалось в состоянии использовать свои политические мускулы и подмять под себя изрядно потрепанный и враждебный абвер. Но в то время отношение к этому вопросу Кима Филби было абсолютно разумным. Стоит также указать, что тогда он всего лишь был главой Иберийской подсекции и не имел никаких полномочий отдавать приказы кому-либо за ее пределами, хотя он, возможно, имел право наложить вето на передачу документов в дальнейшее обращение — в той лишь мере, в которой они вытекали из иберийских ISOS.

В одной книге приводится история агента немецкого происхождения по имени Шмидт, который был казнен гестапо как британский шпион и чья мать, дождавшись, когда войска союзников войдут в Германию, обратилась в подразделение британской разведки и потребовала компенсацию5. Те же, в свою очередь, телеграфировали в Лондон, но телеграмма, предположительно, якобы «затерялась» на Райдерстрит, 14. После войны, продолжает источник, из перехваченных донесений абвера выяснилось, что Шмидт был не только британским, но также и весьма важным русским агентом. Этот автор предполагает, что телеграмма, возможно, была преднамеренно скрыта, — и, по-видимому, это сделал именно Ким Филби, дабы предотвратить расследование русской агентурной сети. В той форме, в которой она подана, эта история не внушает большого доверия. Что касается Кима, он покинул Секцию V и Райдер-стрит и за несколько месяцев до того, как союзники вошли в Германию, возглавил антирусскую секцию на Бродвее. В любом случае такого рода телеграмма — с которой было сделано как минимум две или три копии — обычно сначала ложилась на стол референта в Секции V, который затем отыскивал интересующего агента в реестре. Если бы оказалось, что это агент СИС или УСО, референт немедленно оповестил бы соответствующего офицера на Бродвее или нашего человека, имеющего связи с УСО. И только если бы этот след навел на русских — но в данном случае этого не произошло, — в дело вступала секция Кима. Ему да и любому другому на Райдер-стрит было бы очень трудно придержать все копии этой телеграммы и предотвратить все связанные с этим последующие действия.

Привожу свой комментарий этих трех дел не для того, чтобы как-то принизить значимость деятельности Кима Филби для русских. Я весьма далек от этого. Нет, я хотел просто показать, что не так-то легко на скорую руку сопоставить все факты и документы; это относится и к Секретной службе, как самому публичному из государственных ведомств. В дело вовлечено слишком много людей и слишком много копий документов, особенно по вопросам, представляющим широкий интерес, — таким, как антигитлеровские заговорщики или соперничество между абвером и СД. Обычно нельзя избавиться от чего-то, просто уничтожив или придержав у себя какой-нибудь — пусть и важный — клочок бумаги. Было бы глупо, если бы Ким подставил себя под подозрение по каким-нибудь пустяковым делам, задерживая и пряча документы или проводя линию, идущую вразрез с другими сотрудниками. В своей книге он ни разу не упоминает о таких делах, хотя и подробно описывает другие услуги, которые вполне мог оказывать русским во время службы в СИС.

Летом 1944 года русские согласились разместить в Москве офицера СИС — для взаимосвязи с их разведывательной службой (офицер УСО находился там в течение долгого времени). Интерес проявляли прежде всего в Бродвей-Билдингс, а не в Секции V, однако офицер, выбранный для выполнения этой миссии, получил указания и от Секции V. Мы на Райдер-стрит некоторое время собирали информацию, которую ему предстояло передать русским (конечно, сюда не входили необработанные ISOS); помимо прочего, мы считали, что в руки к русским и так уже попало значительное число офицеров абвера и СД на Восточном фронте. Прошло немало недель, прежде чем наш человек смог выудить что-либо у русских. Одна из причин такой задержки заключалась в том, что, по их мнению, нужно держать связь на очень высоком уровне — как минимум через генерал-лейтенанта. В конце концов к нам на Райдер-стрит все-таки поступила небольшая порция материалов, и Ким, я и другие приступили к их анализу. Жалкое оказалось зрелище: можно было подумать, что в контршпионаже русские продвинулись не дальше, чем мы в 1940 или 1941 годах. Теперь все допускают, что в то время, как мы собирали свои материалы для передачи русским, они, должно быть, уже обладали важной информацией из Секции V, которую им так или иначе мог передать Ким Филби. Неудивительно, что они не были заинтересованы в предоставлении нам чего-нибудь полезного и важного (возможно, наш представитель имел дело не с НКВД, а с военным ГРУ; однако я предполагаю, что информация контрразведки наверняка передавалась и в НКВД).

Теперь мечты Феликса Каугилла об объединении Секции V и УСС/X2 приближались к реальности. У X2 была контора совсем рядом с Райдер-стрит, 14 — со смежными коридорами. У них была также немецкая подсекция, V/48/F, с которой наша Vf очень плотно сотрудничала: по сути, мы делили между собой работу. Другие подсекции X2 по аналогии с нашей назвали V/48/D, V/48/E и т. д., хотя у них не было подсекции под обозначением V/48/K. (Число 48 было связано с тем, что в нашем кодовом языке так обозначались Соединенные Штаты.) Вообще, вклад американцев в «акционерный капитал» контрразведки был все еще довольно скромен, но после высадки в Нормандии в июне 1944 года и прорыва Патона в августе — сентябре американские подразделения разведки, укомплектованные офицерами УСС/X2, которые тесно сотрудничали с нашей Райдер-стрит, начали получать все больше информации от захваченных в плен сотрудников немецкого аппарата разведки и их агентов.

Те три месяца, с июня по сентябрь, как раз совпали с главными ударами немецких V1. Один из аргументов против переезда в Лондон из Сент-Олбанса в свое время заключался в том, что немцы могут возобновить ночные авианалеты; но большинство из нас все-таки чувствовало, что это не слишком убедительный аргумент, ведь очень многие другие отделы все-таки продолжали работу в центральном Лондоне. Никто не спорит, конечно, что прямое попадание V1 по зданию на Райдер-стрит, 14, пусть даже и во внеурочные часы, вызвало бы суматоху и неминуемую передислокацию. Хотя большая часть материалов можно было, чисто теоретически, восстановить с помощью Блечли, МИ-5, реестра СИС или заграничных резидентур, уничтожение наших рабочих папок и карточек, чего греха таить, стало бы для нас сокрушительным ударом. К счастью, все наши потери ограничились лишь несколькими разбитыми окнами. А еще нас на время покинул Дик Брумен-Уайт, который был на несколько месяцев откомандирован в специальное ведомство под началом Дункана Сэндиса, чтобы более тщательно изучить проблемы, связанные с применением V-оружия.

И вот теперь, в сентябре 1944 года, произошло событие крайней важности: Ким Филби был переведен из Секции V и возглавил небольшой новый отдел в Бродвее. Этот отдел был учрежден ранее в том же году и должен был заниматься антикоммунистической разведкой, а также противостоять советскому шпионажу и подрывной деятельности. Эту тему по политическим причинам преднамеренно игнорировали с июня 1941 года, хотя те же русские при этом отнюдь не сдерживали себя никакой сопоставимой политикой сдерживания по отношению к британцам. Новая секция, названная IX, действовала независимо от Секции V, хотя обе в конечном счете подчинялись полковнику Валентайну Вивиану, который занимал должность заместителя начальника Секретной службы, но чья сфера действий не выходила за пределы внешней контрразведки и безопасности. История о новом назначении Кима Филби описана более или менее подробно в литературе, особенно в его собственной книге. Он пишет, как под давлением русских и при поддержке Вивиана и главного помощника шефа, Кристофера Арнольда-Форстера, он получил место в Секции IX и, как следствие, тем самым обеспечил отставку Феликса Каугилла, который, как ожидалось, возглавит эту секцию после окончания войны. Судя по рассказу Кима, что это всего лишь эпизод, тогда как фактически он был сделан главой Секции IX и переехал в Бродвей в сентябре, в то время как Феликс Каугилл оставался на посту шефа Секции V до самого Рождества. После отъезда Кима Феликс назначил меня на его место. Это было едва ли удивительно, поскольку я последовательно возглавлял две самые важные подсекции из сферы действия Vk. В материальном смысле это не явилось для меня продвижением: я остался в звании майора и моя зарплата не стала выше. Но пост Vk был, наверное, вторым по значимости на Райдер-стрит.

Моей сиюминутной реакцией на переход Кима в Секцию IX, несмотря на те в общем-то позитивные перемены, которые сулили лично мне, стало острое разочарование. Это было ведь, по сути, окончание нашей с ним трехлетней совместной работы.

Я совершенно не знал, да и, надо сказать, не испытывал особого интереса к новой сфере его профессиональной деятельности, о которой, впрочем, не имел точной информации. Война все еще продолжалась, и главным врагом по-прежнему была Германия. Я еще не был готов к организации послевоенного мироустройства.

Но перемены были уже не за горами. В конце декабря 1944 года Феликс Каугилл ушел в отставку, и главой Секции V был назначен я. У меня еще не было опыта руководства ведомством такого масштаба: более двухсот офицеров и секретарей на Райдер-стрит и за рубежом. С другой стороны, другого очевидного кандидата на этот пост тоже не было. Два или три человека с аналогичным опытом работы находились за границей, и переводить их с занимаемых постов никак не следовало. Наверное, можно было перевести кого-нибудь из МИ-5 или из другого ведомства, но он оказался бы в крайне невыгодном для себя положении, и, насколько мне известно, этот вопрос так и не был поднят. Теперь этот пост соответствовал званию подполковника, но повышение я получил лишь через четыре месяца — благодаря решительности бригадира Беддингтона.

Согласно статье в Sunday Times о том, как Ким фактически устранил Каугилла как своего конкурента, в начале 1944 года Ким внес предложение принять на себя руководство Секции V, а потом была сформирована Секция IX. Далее автор статьи продолжает, что якобы это предложение было напрямую связано с тем, что я, со своей стороны, возглавлю подсекцию Vd, а Грэм Грин займет мое место в качестве второго лица в подсекции. Однако, согласно этой версии, Грэм скорее сорвал весь план, отказавшись от такого продвижения по службе. Что касается меня, то в этой истории нет ни капельки правды: как уже говорилось выше, я стал главой подсекции Vd несколькими месяцами ранее, в сентябре 1943 года, когда Кима Филби произвели в Vk. Эти меры не стали результатом какой-либо интриги, а были абсолютно добровольно предприняты Каугиллом, когда ему удалось расширить кадровый состав и реализовать давно намеченные планы. Это верно, что позднее шли разговоры о поощрении для Грэма (но, насколько мне известно, они никак не были связаны с продвижением по службе Кима Филби) и что Грэм — по причинам, известным только ему самому, — всячески противился этому; во всяком случае, я припоминаю, как он пригласил Кима, меня и нашего офицера-распорядителя в кафе «Роял» на роскошный обед, где пытался убедить, что он должен остаться на своем месте. Что, собственно, и случилось. Однако довольно скоро, к всеобщему сожалению, он подал в отставку. Во введении к своей книге он говорит, что сделал это «вместо того, чтобы принять продвижение по службе, которое было лишь одним из крошечных винтиков в механизме интриг [Кима Филби]». Недавно я спросил у Грэма, не может ли он обосновать это, сообщив какие-нибудь детали. К сожалению, он не смог привести никаких доказательств, однако сказал, что у него сложилось определенное впечатление о честолюбивых интригах со стороны Кима. Очевидно, тогда своим взглядом романиста он видел намного больше, чем я (хотя я ведь отсутствовал на службе почти весь февраль 1944 года).

Сам же Ким Филби, применительно к вышеуказанным событиям, пишет, что не предпринимал каких-либо попыток сместить Каугилла и занять его место в Секции V. Он подчеркивает, что именно учреждение Секции IX и стало для него отправной точкой. Ким пишет, что даже еще до того, как эта секция была сформирована, он «испытывал жгучее желание получить определенную работу, которая вскоре станет для него доступной». Согласно его утверждению, это произошло в первые дни «дела Вуда», то есть в конце 1943 — начале 1944 года. Работа, о которой шла речь, могла быть связана только с Секцией IX (как только последняя была сформирована) — ведь он был уже назначен Vk, и в Секции V не было другой должности, к которой он мог стремиться и которая могла в этом смысле оказаться для него доступной. Свои последующие действия после учреждения Секции IX Ким Филби описывает так: во-первых, несколько недель он обсуждал детали с русскими, и те решили, что он должен непременно, любой ценой, стать главой Секции IX; во-вторых, его «маневры» с Вивианом, Арнольдом-Форстером и другими, так или иначе направленные против Феликса Каугилла; и, в-третьих, осторожное «прощупывание» министерства иностранных дел. Именно третий этап, как утверждает Филби, стал для него долгожданной передышкой в этом бессвязном деле. Каугилл набросал черновик письма от шефа в адрес главы ФБР Эдгара Гувера, который Патрик Рейли, помощник шефа в министерстве иностранных дел, отверг как совершенно неприемлемый и способный выставить шефа посмешищем. По запросу Вивиана второй и успешный проект письма составил Ким Филби. Этот инцидент помог существенно поднять авторитет Кима в глазах Рейли — в отличие от того же Каугилла…

Все это представляется осмысленным до тех пор, пока не осознаешь, что, как указывал Роберт Сесил (преемник Рейли)6, Рейли был выведен из состава СИС в сентябре 1943 года. Едва ли этот инцидент с Гувером мог произойти позже, когда Сесил играл бы роль Рейли или если бы Сесил написал об этом в своей статье; в любом случае Ким вполне недвусмысленно приписывает это именно Рейли. И ни при каких обстоятельствах не может быть, чтобы изначально Секция IX была учреждена еще летом 1943 года. Сам Ким Филби определяет эту дату как время, когда «поражение оси стало очевидным», и вообще из его рассказа следует, что промежуток между учреждением Секции IX и его назначением туда (в сентябре 1944 года) составил не более нескольких месяцев. Это вполне согласуется с моими собственными воспоминаниями и со словами Сесила. Наиболее правдоподобный вывод заключается в том, что Ким ошибочно перенес инцидент от более раннего периода на лето 1944 года. Но если даже и так, все равно возникают некоторые сомнения по поводу того, насколько точно он помнит те события, какими бы важными они ни были в его карьере. Инцидент с Гувером также предполагает, что Ким уже положил глаз на будущую Секцию IX еще летом 1943 года и искал друзей, которые могли бы ему помочь.

Полагаю, что Ким, наверное, судя по его рассказу, переоценил трудности, с которыми столкнулся в получении желанного поста в Секции IX. Многие уже начинали понимать, что Феликс Каугилл, со всей его напористостью и управленческими талантами, представляет отнюдь не идеальную кандидатуру. Помимо плохих отношений с МИ-5, ФБР и прочими службами, у него не было четкого представления о том, как правильно сформулировать и решать — уже после войны — задачу по изучению и пониманию коммунистических движений и партий, их положения в собственных странах и их отношения к Советскому Союзу. Он был гораздо лучше подготовлен к выполнению второй половины работы, а именно связанной со шпионажем советского блока, но эта проблема, без всяких сомнений, весьма отличалась от того, с чем мы до сих пор имели дело в Секции V. Ким же, с другой стороны, обладал превосходными данными: у него была экономическая степень, он хорошо, не понаслышке, был знаком с Европой, знал иностранные языки, хорошо разбирался в политике, имел превосходный послужной список в Иберийской подсекции и умел ладить с людьми. В частности, у него сложились хорошие связи с МИ-5 и министерством иностранных дел. Оглядываясь в прошлое, могу предположить, что он, возможно, даже подумывал о том, чтобы воспользоваться своим прежним интересом и познаниями в марксизме. Этот навык в любом случае должен был ему пригодиться; могу даже себе вообразить, что многие труды он изучил еще будучи в Кембридже — как часть своего экономического обучения. Кажется, он даже что-то говорил мне на этот счет. Что касается Каугилла, я не уверен, что ему предложили бы должность в послевоенной антикоммунистической секции, даже если бы Кима Филби и в помине не было. Хотя было немало мест, на которые его кандидатура вполне могла подойти. В любом случае последующие события говорят о том, что через два-три года его, вероятно, отправили бы за границу, как произошло и с самим Кимом в начале 1947 года.

Один из авторов выражает удивление, что я в период нового назначения Кима в Секцию IX не сообщил начальству, что до войны он придерживался коммунистических взглядов7. Я уже рассказывал о том, что знал о его политических пристрастиях до апреля 1933 года. После этого мы с ним не общались больше года; впредь в любой дискуссии он был все менее склонен посвящать себя какому бы то ни было политическому кредо. В 1944 году уже не казалось, что он стоит на тех же позициях, что и в 1933 году. Люди действительно со временем меняют собственные взгляды, особенно те, кто разжигает экстремистские настроения в университете. Оно и понятно: предыдущее членство в коммунистической партии не помешало Денису Хили стать министром обороны и министром финансов. Кроме того, мнение о том, что СИС должна требовать каких-то иных стандартов лояльности от любого, кто занимается антикоммунистической работой, по сравнению с теми, кто работает против немцев, является довольно спорным. Кроме того, было бы заблуждением считать, что Ким был принят в СИС именно в период, когда Германия являлась противником, а все остальное не имело никакого значения. Когда он вначале поступил на службу в СИС (то есть в Секцию D) в июле 1940 года, русские еще не были нашими союзниками и к ним все еще относились с большим подозрением и враждебностью. Следует также помнить, что во время учебы в Кембридже Ким в общем-то не делал никаких тайн из своих политических взглядов. Некоторые из его современников работали в СИС во время войны, но и они не стали никуда обращаться по этому поводу. То же самое касается моих сокурсников по Оксфорду, которым я в начале 1930-х годов рассказывал о нем как о коммунисте. Едва ли здесь могла быть причиной наша неосведомленность о том, чем он занимался в Секции IX. Характер его новой работы очень скоро стал широко известен в кругах разведки, и в любом случае, как только война закончилась, было очевидно, что и он, и все остальные наверняка будут привлечены к антикоммунистической деятельности. Тот факт, что в 1944 году и позднее, по-видимому, никто не сделал никаких заявлений, говорит о том, что и сама вероятность таких действий была крайне невелика. Поразительно не то, какие политические взгляды разделял Ким, когда учился в Кембридже, а то, что в итоге он стал советским агентом.

Моя новая должность руководителя Секции V, по сути, означала, что я еще более отдалился от разбора конкретных операций — от той работы, которая мне пришлась по душе сразу же, как только я поступил на службу в СИС. И поэтому я даже ощутил некоторую растерянность. Однако вскоре обнаружил, что, в то время как некоторые из проблем, унаследованных от Каугилла, действительно заслуживают пристального внимания, есть и те, на которые можно было просто закрыть глаза и ничего не предпринимать. Основная часть работы в этот последний год войны заключалась в том, чтобы обеспечить кадрами или запланировать создание новых резидентур и подразделений специальной контрразведки в действующих армейских соединениях. Сотрудники Секций V и IX в Лондоне и заграничные представители этих двух секций составляли, по сути, одну организацию, которая имела небольшой кадрово-административный отдел. В то время как эти две лондонские секции были независимы друг от друга, офицеры заграничных отделов в принципе могли, если потребуется, выполнять поручения и той и другой секции. Такая ситуация, которая, возможно, и могла приводить к определенным трениям, если бы шефы V и IX секций были настроены чрезвычайно враждебно друг к другу, никогда не вызывала особых трудностей. Потребности сотрудников Кима Филби были небольшими, ведь под его началом были всего горстка работников в Бродвей-Билдингс и еще два-три офицера ключевых отделений за границей, которые специализировались именно в его сфере ответственности. Хотя подразумевалось, что все находящиеся на службе за пределами Великобритании должны быть готовы выполнять все требования Секции IX. В то время девять десятых общего штата сотрудников V и IX, как внутри страны, так и за рубежом, занимались вопросами контрразведки против наших противников по Второй мировой войне.

В этот период мне довелось познакомиться со своим шефом, генерал-майором сэром Стюартом Мензисом. Думаю, до этого я видел его лишь однажды, когда тот приезжал с официальным визитом в Сент-Олбанс. Обычно он пребывал в своем четырехэтажном офисе в Бродвее и никогда неофициально не общался с подчиненными. В этом же здании у него была квартира. Завтракал он в столовой в цокольном этаже. Дежурных офицеров всегда просили освободить столовую к 9.00, чтобы шеф мог позавтракать в одиночестве. На вид он был весьма обаятельным, но при этом осторожным и проницательным; Ким хорошо подметил замечательную способность шефа вовремя почуять и отразить опасность, угрожающую его собственному положению. В довоенные дни он объединил руководство Секцией IV (которая была связана с Военным министерством) и задачу сотрудничества с французами. В контрразведке он мало что смыслил, хотя время от времени все же проявлял к ней поверхностный интерес. Однажды он вызвал меня к себе, сообщив, что один из сотрудников Уайта передал ему кое-какие сведения об одной подозрительной личности, и попросил изучить этот вопрос. «Конечно, — добавил он, — этот парень в клубе не знает, что я делаю». Видимо, он все-таки не понимал, что, наверное, все сотрудники Уайта были в курсе того, чем он занимается. При этом ему ведь не докладывали поминутно, что происходит в его организации. Как-то раз он попросил меня передать список всех сотрудников, имевших доступ к материалам строгой секретности. «Не думаю, что их наберется больше дюжины», — сказал он. Таких оказалось сто восемьдесят человек…

У шефа не было особой склонности к разным церемониям, но я все-таки убедил его дать небольшой прощальный обед для нашего офицера связи с ONI (Office of Naval Intelligence — Управление военно-морской разведки ВМС США) и его босса, американского военно-морского атташе. Кроме перечисленных лиц, на обеде присутствовал только я. Мы обедали в частном доме, который использовался как раз для таких случаев. Хотя никаких профессиональных проблем для обсуждения у нас не было, шеф выглядел чрезвычайно возбужденным. Возможно, чтобы как-то скрыть это, он говорил торопливо, касаясь тем, большинство которых мы с американцами обычно не обсуждали. К счастью, он говорил слишком быстро и непонятно, и едва ли наши гости смогли разобрать хотя бы часть из всего сказанного.

Ким не раз утверждал, что в идеале руководитель Секретной службы должен обладать прежде всего несокрушимым обаянием, словно смазливая девчонка, и никаких других качеств ему больше не требуется. «В конце концов, — говорил он, — приходится то и дело пересекаться с шефом, и обычно это пустая трата времени. Но пусть хотя бы он внешне производит приятное впечатление». Думаю, у высокопоставленных государственных служащих иногда возникает такое же чувство по поводу их министров.

Почерк у шефа был настолько неразборчивым, что иногда, чтобы его разобрать, хотелось привлечь дешифровальщиков из Блечли. Однажды Киму понадобилось сообщить кому-то о содержании характерных каракулей, сделанных зелеными чернилами. «Шеф, — написал он, — сделал пометку «я не согласен с этой идеей». К этому стоит добавить, что Ким испытывал уважение к Мензису, как явствует из его же книги.

Во второй половине 1944 года был учрежден объединенный Военный кабинет, укомплектованный сотрудниками Секции V, УСС/X2 и МИ-5. Его задачей было тщательно изучать сведения контрразведки, поступающие с военных театров Западной Европы, и давать необходимые указания — а также информацию ISOS — подразделениям разведки различных британских и американских военных штабов. Подразумевалось, что подобное нововведение знаменует собой унизительное поражение для СИС и Секции V, у которых, по сути, отобрали самый дорогой военный трофей и которые испытывали трудности с обеспечением личного состава для совместных операций. Но это не так. Полагаю, что Феликс Каугилл был настроен решительно против учреждения Военного кабинета, но почти все остальные считали это хорошей идеей.

Одной из важных причин подобного трехстороннего решения было то, что подразделения специальной контрразведки в целом тоже были трехсторонними: американские части комплектовались офицерами УСС/X2, а британские — офицерами Секции V и в меньшей степени сотрудниками МИ-5. Верно и то, что с возрастанием заграничной активности, переходом Кима и отставкой Феликса мы в Секции V едва ли могли эффективно управлять всей организацией. К счастью, в лице Робертсона по кличке Деготь8 мы в конечном счете нашли всем приемлемого кандидата. Это был кадровый военный, который большую часть войны успешно руководил замечательной секцией по работе с двойными агентами МИ-5. Он руководил Военным кабинетом тактично и эффективно, однако мозгом здесь, по всей видимости, являлся Колин Робертс из нашей Секции V. Еще более загадочно для меня звучат предложения о том, что Военный кабинет якобы имел дело с крупными военными трофеями. Немецкие разведывательные службы больше не представляли былой угрозы. По мере того как союзники продвигались в восточном направлении, немцы поспешно вербовали и обучали новых тыловых агентов из числа лояльных французов, бельгийцев и прочих, обеспечивали их рациями и шифрами. Они должны были остаться за линией фронта и передавать важные сведения немцам. На самом же деле многие из них просто прятали оборудование и отправлялись по домам, чтобы жить тихой и спокойной жизнью, либо перебегали к британцам или американцам. Часть из них удавалось временно использовать в качестве двойных агентов. Работы хватало, но война с немцами была фактически уже выиграна, и сейчас нам недоставало воодушевления ее первых месяцев.

Я не назначил преемника в кресло Vk, однако мне удалось вскоре заполучить Дика Брумена-Уайта, который стал моим заместителем. Мы сидели в разных углах большой комнаты и разделили между собой обязанности. Существовала договоренность о том, что любой из нас волен при необходимости куда-то выехать и тогда другой должен подменить его и завершить всю начатую работу.

Вообще, поездки становились проще, и необходимость в них тоже возросла. Мой первый визит — в марте 1945 года — был в Париж (где Малкольм Маджеридж и Тревор-Уилсон теперь наводили порядок в местных отделениях разведки). Затем я съездил в Брюссель и в Германию — западнее линии фронта на Рейне. Тогда еще были опасения, что закоренелые нацисты, засевшие в Баварских и Австрийских Альпах, могут организовать здесь подполье и тогда нам придется долго возиться с очагами сопротивления. Другой весьма интересный и важный вопрос заключался в будущих отношениях нашей разведки с несколькими западноевропейскими странами. Секция V уже установила связи с рядом иностранных контрразведок и служб безопасности и намеревалась укрепить их в будущем.

Но нашими основными партнерами в этом смысле были и оставались американцы. В дополнение к очень большому контингенту УСС/X2 и G2 (Служба разведки армии США) и ONI держали небольшие офисы на Райдер-стрит. Главная причина заключалась в том, что на американской стороне ISOS, как и прочий шифровальный материал, подпадал под юрисдикцию G2 и ONI, а УСС/X2 получала доступ к нему только под их надзором. Четвертой американской службой, с которой мы поддерживали тесные связи, было ФБР, представитель которого в американском посольстве часто к нам приезжал. Надеюсь, я не допущу несправедливости к упомянутым отделам и их профессиональной ценности для нас, если в этом контексте упомяну еще об одном. Если выразиться короче, мы, британцы, за годы войны истосковались по хорошей выпивке. У американцев же этого добра было навалом, и они им щедро с нами делились. В общем, этот период моей жизни был пропитан хлебной водкой и бурбоном…

Судьба свела нас с Норманом Пирсоном, шефом УСС/X2. Впоследствии он стал профессором английской и американской поэзии и вместе с У.Г. Оденом подготовил пятитомник «Поэты английского языка». Норман был проворным и веселым горбуном, иногда, правда, мог схитрить или показаться неискренним. Как связующее звено он вел себя благоразумно и не отказывал в помощи, но его главная задача — как он сам считал — заключалась в том, чтобы быть в курсе, что затевают британцы. Сотрудничество с ним больше походило на связи с французами, нежели с американцами. Мы с Мэри один раз невольно возбудили его подозрения. Однажды в середине 1944 года она зашла в «Единорог» опрокинуть по стаканчику со мной и Кимом. А потом без задней мысли объявила, что ей дали задание у американцев на Гросвенор-стрит, 71. «Мэри, — сказал Ким, — ты слишком откровенна…» Мы объяснили, что это лондонская штаб-квартира УСС. Лишь спустя некоторое время Норман полностью признал, что это был не глубокий и коварный, а скорее смехотворно мелкий заговор просочиться в его службу. Фактически и УСС на Гросвенор-стрит, и X2 на Райдер-стрит использовали британских секретарей, и обычные барьеры тайны, которые существуют между двумя разведывательными службами, были в значительной степени преодолены.

Одной из тайн, которую мы действительно пытались какое-то время уберечь от американцев, являлся характер новой работы Кима и существование Секции IX. Мне трудно припомнить, какая здесь применялась легенда, но едва ли она могла обвести вокруг пальца такого проницательного и опытного разведчика, как Норман, который не мог не заметить, что «звезду» Секции V перевели куда-то без особых на то причин. Обычно для того чтобы выудить какие-нибудь сведения о СИС, Норман приглашал кого-нибудь из наших сотрудников в одно из питейных заведений. К сожалению, он всегда напивался первым — еще до окончания этапа легкого аперитива. Однажды вечером он пригласил на обед к себе домой меня, Кима и Джека Айвенса, который когда-то был нашим коллегой в Vd, но теперь работал в Секции IX. У Кима до этого была назначена еще одна встреча, и он присоединился к нам ненадолго в «Единороге», однако потом засиделся до позднего вечера. В такси, прежде чем полностью отключиться, Норман успел пробормотать что-то вроде «А что же происходит на поприще IX?», но на этом, собственно, деловая часть вечера и завершилась. Мы добрались до его дома, расположенного вблизи вокзала Виктория, и набросились на розовый джин. Это был один из тех вечеров, когда вы заканчиваете одну бутылку ангостуры и тут же переходите к другой. Мы с Джеком уложили Нормана в постель, затем приступили к стряпне. Собственно, приходящая домработница уже сделала все необходимые приготовления. Как только все было готово, мы открыли бутылку вина, и в этот момент наверху раздался какой-то грохот. Вынужден с сожалением заявить, что мы не сорвались с места. Лишь покончив с отбивными, поднялись наверх и снова уложили Нормана в постель. Затем мы вернулись в гостиную и принялись обыскивать буфеты, пока не отыскали бутылку арманьяка. В итоге же победа все равно осталась за Норманом: наутро нас двоих накрыло жуткое похмелье, в то время как он бодро вошел в мой кабинет и выглядел так, как будто в жизни капли в рот не брал. Эта история надолго запомнилась и была едва ли не любимой у Кима Филби. Он иногда просил: «Расскажи-ка мне еще раз про тот вечерок с Норманом».

В День VE (8 мая) организованная деятельность всех немецких тайных служб прекратилась. Ни одна из интересующих нас организаций не проявила даже намека на продолжение сопротивления или на создание новых секретных групп; и из ISOS тоже не поступило ни звука. Оставались еще сотни, если не тысячи целей, которые требовали нашего пристального внимания и действий. Это были агенты и сотрудники не только абвера и СД, но также гестапо и ряда других ведомств. Основную часть работы в этом направлении взяли на себя действующие войска, их офицеры, ведущие допросы пленных и наши разведывательные подразделения при штабах. Еще одной проблемой Секции V были японцы. Тогда считалось, что война на Дальнем Востоке продлится еще много месяцев. Но с точки зрения Секции V японцы представляли собой весьма неудовлетворительную и неосязаемую цель. Я не в курсе их военной разведывательной деятельности, но справедливости ради стоит отметить, что за пределами Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии у них не было профессиональной секретной разведывательной службы в нормальном смысле этого слова. Их посольства и атташе собирали всю информацию, которую только могли собрать — притом любыми доступными способами. Многие шифровки японского посольства и атташе читались GC&CS, а в Европе, во всяком случае, было ясно, что у японцев крайне мало секретных осведомителей. Их войсковые службы разведки были активны в местах боевых действий, но здесь, в Лондоне, мы мало чем могли помочь. Мы действительно отправили ряд сотрудников Секции V на Дальний Восток и составляли сложные, хотя и довольно нереальные планы по формированию подразделений секретной контрразведки в составе ряда британских и американских штабов. Но нам в Секции V не хватало самого важного компонента работы: противника… В Секции IX, конечно, все было иначе: здесь это все только начиналось. Баланс активности в объединенном комплексе V–IX начинал потихоньку смещаться в сторону Секции IX, и былое господство Секции V медленно таяло. Мы с Кимом думали, что настало время под новым ракурсом взглянуть на некоторых наших офицеров за границей и в целом в отделениях СИС. Моя цель заключалась в том, чтобы выяснить, как офицеры Секции V справляются с послевоенной задачей выявления, поимки и допроса агентов немецких служб безопасности; узнать, получают ли наши офицеры необходимое содействие из Лондона; обсудить их будущие карьерные перспективы и пожелания. Цель Кима Филби, более сложная, заключалась в том, чтобы выяснить на местах масштабы и стратегию будущей антисоветской и антикоммунистической разведывательной работы. Кроме того, эта поездка должна была нам дать возможность познакомиться с отделениями СИС за границей, за пределами Секций V и IX. Кроме того, мы также могли слегка расслабиться после четырех очень трудных лет. Ближе к концу июля мы отправились в Люббекке в Северо-Западной Германии, откуда потом выехали в один из нескольких небольших городков, где британцы развернули свой штаб. Все крупные города, естественно, лежали в руинах. Проведя пару дней в этой довольно гнетущей обстановке, мы по шоссе отправились в Берлин. В течение двух месяцев после Дня Победы русские в Берлине были, по сути, предоставлены сами себе; британцам, американцам и французам позволили туда войти лишь в начале июля. Теперь, спустя три или четыре недели, многие офицеры СИС были на местах, включая сотрудника Секции V Джеймса, хорошо владеющего русским языком9. Его главным занятием было находиться в компании русских во время дружеских попоек, на которых чаще всего пили «V2» (по сути, чистый спирт). С помощью бывших партайгеноссен, или захваченных в плен чиновников нацистской партии, Джеймсу удалось обустроить довольно элегантную и удобную квартиру, в которую даже кто-то принес электроплитку — посмертный вклад от Евы Браун…

Прошло уже более двенадцати лет с тех пор, как мы с Кимом Филби прибыли в Берлин как студенты-выпускники — в те дни, когда Германия праздновала триумфальный приход Адольфа Гитлера к власти. Теперь этот город лежал в руинах. Мы посетили канцелярию Гитлера, сильно пострадавшую от обстрелов, но все-таки не полностью разрушенную. Его кабинет был до сих пор завален битым стеклом и обломками кирпича. На полу лежала чудом уцелевшая лампочка. Я поднял ее и швырнул в огромный стол с мраморным верхом, о который она разбилась, издав звонкий хлопок. Невинный ребяческий жест, за который мне никогда не было стыдно. Мы отправились дальше, пытаясь отыскать дом на Потсдамерплац, где останавливались в Берлине. Мало того что мы так и не смогли его найти, но не было решительно никакой возможности даже примерно понять, где он стоял. И все же, несмотря на невероятные разрушения, почти полное отсутствие каких-либо товаров и нормальных жизненных удобств, Берлин был полон жизни и даже оптимизма. Атмосфера в городе весьма отличалась от атмосферы побежденной провинциальной Германии. В Берлине местные граждане жили в эпицентре нового конфликта, усугубляемого присутствием в городе войск с Востока и Запада. Между прочим, у Кима Филби, должно быть, впервые возникла возможность — помимо, конечно, его тайных контактов — увидеться с советскими гражданами. Можно было бы даже сказать — с согражданами, ведь он сам утверждал, что состоял в советской секретной службе, хотя официально советское гражданство он получил, лишь перебравшись в Москву.

В наш последний день пребывания в Берлине Джеймс устроил для нас двоих и еще одного гостя шикарный обед в своей хорошо обставленной квартире. Уверен, что и сам фюрер не питался лучше, даже если ему готовил повар Евы Браун. Когда мы добрались до десерта, горничная, и она же повар, вытащила из холодильника бутылку превосходного рейнвейна. Обычно Ким относился в вину довольно спокойно, но они с Джеймсом осушили свои бокалы почти одновременно. Секунду спустя я и еще один гость сделали бы то же самое, если бы не странная реакция первых двух. Оказалось, они выпили средство от насекомых! Бедная девушка, которая два месяца прислуживала русским, была напугана до крайности. Она не сомневалась, что ее либо расстреляют, либо, в лучшем случае, отправят в лагерь для военнопленных. В последующие тридцать шесть часов или даже больше Киму было действительно худо.

Когда мы в тот же день ехали по автобану, он пребывал в полуоцепенении. Казалось, он имел весьма смутное представление о том, где находится. Лишь через два дня, которые мы провели в Люббекке, Ким окончательно пришел в себя.

После Германии мы посетили австрийский Клагенфурт, где находился штаб британской зоны. Глава отделения СИС в Германии организовал для нас перелет на американском бомбардировщике «Митчелл» из состава Королевских ВВС. Мы даже на время представили себя частью боевого расчета. Ким притворился наводчиком, а я — штурманом. Именно в Клагенфурте мы проснулись однажды утром и узнали страшные новости из Хиросимы. Три дня спустя та же участь постигла Нагасаки, а русские начали наземные операции против Японии. Война заканчивалась стремительно. Также в Клагенфурте некоторые из нас начали дискуссию, которая, возможно, проливает свет на часть политической философии Кима Филби. Мы говорили о недавно изданной книге Артура Кестлера «Йог и комиссар». Йоги — это люди, которые действуют интуитивно, они «чувствуют»; комиссары руководствуются грубой логикой, или «безжалостным здравым смыслом», как выразился Ким. В качестве типичного «йога» Ким назвал управляющего офисом СИС. Он был человеком весьма типичным для того времени в Бродвее; его ум был устроен странным образом, с которым трудно было спорить, в чем-то убедить или доказать. По единодушному мнению, на замкнутом бродвейском пространстве он, вероятно, прочно занимал первое место. В качестве комиссара Ким предложил кандидатуру Сталина. Было очевидно, что ему по душе склад ума «комиссара», будь то проявляемый капиталистами или коммунистами. Он почти не считался с теми, кто использовал интуицию или догадки вместо интеллектуального анализа, и восхищался теми, кто готов был поставить во главу угла тщательный анализ.

Мы проехали дальше на юг, наслаждаясь великолепным пейзажем в окрестностях Триеста. Теперь мы находились в другом районе конфликта с новым коммунистическим миром, который представлял для Кима, как для главы Секции IX, намного больший профессиональный интерес, чем для меня. Мы наслаждались солнечной погодой, купались и размышляли о мире. Проезжая через Триест, мы возле одного газетного киоска увидели толпу людей: какой-то человек удалялся прочь со сложенной в руке газетой, на которой я успел выхватить половину заголовка «Il Giappone [Япония]… «Через несколько шагов другая свернутая по-другому газета показала оставшуюся часть фразы: «…si arrende [сдается]…» На самом деле было не совсем так, но в любом случае война должна была вот-вот закончиться. Я «отметил» это событие тем, что сильно ушиб палец ноги о скалу, когда купался где-то вблизи югославской границы, после чего полночи страдал от ноющей боли.

Мы возвратились в Клагенфурт, проехав через Горицию западнее югославской границы. Наш план состоял в том, чтобы возвратиться из Клагенфурта в Люббекке через американские зоны Австрии и Германии. Нам для этого предоставили трофейный немецкий автомобиль с шофером-британцем. Поскольку нам, как оказалось, все-таки не хватало надлежащих документов для такого рода длительных путешествий, один предприимчивый офицер СИС завел нас в контору городского мэра в Клагенфурте (который, к счастью, в тот момент отсутствовал) и проштамповал наши бумаги всеми официальными печатями, которые смог отыскать. Хотя полномочия городского мэра простирались не дальше Клагенфурта, результаты в целом оказались весьма впечатляющими. Представители принимающей стороны заодно снабдили нас годовым запасом консервов. Только вот забыли передать консервный нож. Автомобильный инструмент — неважная замена консервному ножу, поэтому мы с большим аппетитом пришли на обед, устроенный офицером УСС в Зальцбурге, у которого устроились на ночлег. На следующее утро нас разбудила новость о том, что шесть лет войны наконец закончились: это и был День VJ (Victory over Japan — «Победа над Японией». — Пер.). Мы решили не праздновать это событие до тех пор, пока вечером не доберемся до Франкфурта; все уверяли нас, что весь город будет пьянствовать. Возможно, если бы за тридцать миль до Франкфурта мы не пробили колесо, после чего водитель не смог раздобыть запаску, то мы бы, наверное, прибыли вовремя. Когда мы наконец добрались до американской транзитной гостиницы, всеобщая попойка уже закончилась. День VJ остается в моей личной летописи — и, без сомнения, в записях Кима тоже — как день, когда у нас во рту не было ни капли спиртного…

Во время этого европейского визита, а также во время одной-двух других поездок в 1945 году Ким, должно быть, сообщил русским, что пока активность СИС едва ли принесет им много хлопот. Он писал: «…после каждой поездки я все больше приходил к заключению… что английской разведке потребуются годы и годы, чтобы заложить какую-то основу для работы против Советского Союза»10. Со своей стороны я сделал не менее простой вывод: помимо прочесывания оккупированных территорий и перегруппировки кадров, которая могла занять несколько недель или месяцев, Секции V больше нечего было делать. Но требовалось уладить еще один важный вопрос: нужно ли сохранить какие-нибудь концепции и подходы Секции V и перенаправить их в условиях мирного времени на новые цели? Иными словами, должна ли быть сформирована полуавтономная ветвь СИС — с собственными отделениями за границей и укомплектованная людьми, отдающими все свои силы этой работе и специализирующимися на контршпионаже против Советов и их союзников? Именно это и держал в голове Феликс Каугилл. В своей книге Ким высказывает облегчение, что в конечном счете было решено свернуть деятельность Секции V. Хотя он приписывает это решение комитету, членом которого являлся сам, учрежденному для того, чтобы давать рекомендации по поводу послевоенной организации СИС, я думаю, это так или иначе все равно бы произошло. Было две главных причины: потребность сократить послевоенные расходы и прибытие генерал-майора Джона Синклера, ранее директора военной разведки (DMI) в военном министерстве, а ныне нового первого заместителя нашего шефа.

Синклера особенно интересовала детальная организация — то, к чему сэр Стюарт Мензис не имел ни таланта, ни особой склонности, — и он вносил туда элемент военного мышления. Для него секретная разведывательная служба представляла собой то, что можно и нужно тщательно организовать — так же, как и армию. Особенно он ратовал за четкую субординацию, ярус за ярусом, стремился учесть все мелочи. Все, включая даже статистику, отражалось на разного рода схемах и таблицах. Секция V, конечно, вышла за рамки номинального положения некой вспомогательной организации и стала вполне самостоятельной службой, достижения которой нельзя оценить простой статистикой. Но едва ли она сильно привлекала Синклера, особенно с точки зрения контршпионажа, к которому он, еще будучи главой военной разведки, проявлял не слишком большой интерес. Тем более что теперь наступил период временного бездействия из-за фактического отсутствия материала для работы. Синклер был категорически против узкой специализации: за рядом нескольких очевидных исключений в лице технических специалистов или тех, кто владел редкими языками, все остальные должны были быть готовы заниматься чем угодно (аналогичный процесс происходил и в министерстве иностранных дел). Когда вскоре после своего назначения он нанес визит на Райдер-стрит, я с первой минуты его появления там понял, что дело Секции V — если оно вообще существовало — теперь окончательно проиграно. Я не говорю, что он был так уж и не прав в своем суждении; имелись доводы и за, и против. Конечно, было важно, чтобы отделы разведки и контрразведки в СИС тесно взаимодействовали друг с другом, и им нельзя было позволить совершенно отделиться друг от друга, как это произошло во время войны. Но я просто спрашиваю себя: почему же Ким был так доволен этим упразднением Секции V? Могу лишь предположить, что, по его мнению, нехватка опытных кадров улучшит его собственные перспективы и таковые других советских агентов.

Конечно, здесь не место добиваться беспристрастной оценки работы Секции V во время войны. Вероятно, правильную и объективную оценку дать вообще невозможно. Даже если в реестре до сих пор хранятся соответствующие папки и дела, по ним можно составить лишь фрагментированную картину того, что было достигнуто, но невозможно определить относительную важность того или иного эпизода. У нас так и не нашлось времени, чтобы написать нашу собственную историю — ни по ходу работы, ни в самом конце. Правда, подсекции составляли месячные доклады, но, поскольку в них никак не маскировались исходные ISOS, они не направлялись в реестр и, вероятнее всего, были уничтожены. Широкие сферы деятельности — это теперь, видимо, уже не более чем просто воспоминания в умах стареющих людей, как я. Но думаю, вполне справедливый вердикт звучал бы так: Секция V добилась значительных успехов, особенно в реализации основной задачи — борьбе с противником на местах. Если я как-то потворствовал тому, чтобы создать впечатление, будто наш отдел был гнездом интриг, то поспешу исправить эту ошибку: за единственным исключением маневров Кима, направленных против Феликса Каугилла — что само по себе прошло бы незамеченным в любом университетском колледже или городском зале заседаний, — никаких особых интриг не было. Другое распространенное заблуждение, которое я хотел бы исправить, заключается в том, что Секция V и МИ-5 якобы всегда боролись друг с другом, в ущерб общему делу; на самом же деле, за исключением кое-какого соперничества на самом верхнем уровне, обычные рабочие отношения были чрезвычайно хорошими. Роберт Сесил, к моему нескрываемому удовольствию, считает, что «поразительный успех британской контрразведки во время войны стал в основном результатом тесного сотрудничества СИС и МИ-5».

Я уже говорил, что именно Феликс Каугилл сделал, чтобы укрепить значимость и престиж Секции V; но качеством работы наш отдел, вероятно, больше обязан все-таки Киму Филби, чем кому-либо еще. На бумаге он был восхитительно краток и ясен и всем нам подавал в этом пример; он всегда стремился досконально вникнуть в соответствующие дела и корреспонденцию; и с его мнением в вопросах разведки почти всегда нужно было считаться. В наших отношениях с МИ-5 и другими отделами ему, больше чем кому-либо другому, удавалось нейтрализовать возможные вредные побочные эффекты одиноких сражений Каугилла и заслужить доверие, из которого пользу извлекали все остальные. О том, чего он добился для Секции V за те три года, не стоит забывать даже теперь, когда мы знаем его реальные мотивы и главную движущую силу.

Ближе к концу 1945 года наша деятельность на Райдерстрит была фактически свернута, и я чувствовал, что пришло время искать себе новое место работы. К настоящему времени я знал, что могу себе подобрать что-нибудь подходящее, хотя у меня не было никакого желания поступать в Секцию IX. После демобилизации я бы, возможно, вернулся в Benson’s, но обед с управляющим директором показал, что лучшее, что они могут мне предложить в тот весьма неопределенный для рекламной профессии период, — это лишь две трети моей нынешней зарплаты. Поэтому я отклонил их предложение. Вероятно, я также упустил единственный шанс в жизни сделать по-настоящему большие деньги, вместо того чтобы просто заработать средства к существованию…

В конце декабря я перешел из Секции V в Бродвей11. Мой бывший отдел на Райдер-стрит функционировал еще какое-то время в прежнем виде, после чего был передан в ведение Секции IX или скорее ее секции-преемнику, под начало Кима Филби. Моя новая должность, хотя и без прежних широких полномочий, все же была в достаточной степени руководящей. Дел хватало, но, наверное, впервые более чем за четыре года уже не возникало потребности работать допоздна. Тем временем над Кимом Филби, по-видимому, потихоньку начали сгущаться тучи. Пока, правда, тучами это назвать было нельзя, скорее парочка мелких облаков на горизонте…