К лету 1942 года Секция V постепенно обретала новую форму. Количество офицеров и секретарей стабильно увеличивалось. Поток ISOS теперь в пять — десять раз превышал тот, который был годом ранее. За границей мы тоже расширяли свою деятельность. В начале войны заграничные отделения СИС были универсальными, стремясь поставлять разведывательную информацию всех видов: военную, политическую, техническую и контрразведывательную. Но у контрразведки тогда был слишком низкий приоритет. В 1940–1941 годах Феликсу Каугиллу удалось сделать так, чтобы в наши отделения в Мадриде и Лиссабоне отправили специалистов контрразведки. Хотя номинально они подчинялись действующему шефу резидентуры, по сути (а впоследствии и официально) стали независимыми, обзаведясь собственными явочными квартирами, штатом сотрудников и шифрами. Теперь из Секции V за границу отправляли новых офицеров для открытия собственных отделений. Мы потихоньку превращались в отдельную службу, практически независимую от остальной части СИС, хотя у нас с ними было общее управление в Лондоне и мы сохраняли весьма тесные связи и внутри страны, и на местах.

Нет сомнений, что именно Каугилл смог добиться того, что Секция V значительно упрочила свое положение среди британских спецслужб. История обошлась с ним довольно сурово. В памятных статьях Sunday Times он был изображен в несколько карикатурном виде, да и Ким Филби в своей книге отнесся к нему не слишком справедливо. Но я не собираюсь швырять камни в авторов: по ходу войны я и сам стал относиться к Феликсу критически, а в итоге, как мне кажется, немало выиграл от его последующей отставки. Конечно, Каугилл допускал крупные просчеты, причем особенно запомнились два из них. Один, о котором широко писали в литературе о Филби, заключался в том, что он наживал себе большое число врагов. Вообще, любой, кто пытался практически на пустом месте создать большой отдел в беспощадном мире военной разведки, волей-неволей наживал себе врагов, но Феликс, казалось, на поприще антагонизма в человеческих отношениях превзошел многих. Более серьезная его ошибка, на мой взгляд, заключалась в том, что его представления в области разведки не всегда отличались благоразумием и он не смог должным образом оценить постоянно меняющийся характер нашей работы. На этом направлении на самом деле нужен был такой идеальный офицер разведки, как Р.В. Джоунс, с нестандартным мышлением, чтобы не отставать от всего того, что происходило вокруг. Однако оперативные суждения и идеи Феликса все более и более отдалялись от действительности. Его немалые дарования, к сожалению, располагались в несколько иной плоскости. Однако без его энергии, упорства, храбрости, способности к постоянной напряженной работе не удалось бы сохранить и усилить значение Секции V, а также заполучить необходимый штат в критический период 1941–1942 годов. Даже Ким Филби, при всех своих способностях, возможно, не добился бы того же.

Вообще, интересно поразмыслить, какой могла бы стать Секция V, если бы в те годы ее возглавил Ким. Вероятно, сам отдел был бы поменьше и более тесно связан с МИ-5. Может быть, это была бы какая-то объединенная организация, имеющая квалифицированный штат сотрудников и эффективно выполняющая свою работу; но в итоге она не оставила бы после себя такого заметного следа. Ким в своей книге хвалит себя за то, что поспособствовал упразднению Секции V после войны. Но кто знает: если бы не Феликс Каугилл, то, возможно, и нечего было бы упразднять…

В двух крупных начинаниях Феликс показал себя более дальновидным, чем Ким, или я, или большинство других сотрудников Секции V. Во-первых, это связи с УСС (Управление стратегических служб, американский аналог СИС), а во-вторых, учреждение подразделений Специальной контрразведки (СКР) в ряде военных штабов действующих частей и соединений. Хотя оба проекта больше относятся к позднему периоду войны, работа над ними началась в 1942 году. Контакты между СИС и УСС завязались даже до того, как УСС толком утвердилась на фоне остальных ведомств, а после Перл-Харбора тесное сотрудничество было попросту неизбежным. Но Феликс задумывал нечто намного более радикальное — как минимум объединенный штаб контрразведки, состоящий из Секции V и соответствующей секции УСС, позже названный X2. Название было заимствовано от XB — кодового наименования, которое использовалось для Секции V в коммуникациях с местными резидентурами. В 1942 году в Сент-Олбансе появились первые офицеры службы X2, и на территории Гленалмонда для расквартирования вновь прибывающих кадров были построены домики. Большинство документов можно было свободно передавать между Секцией V и X2, которая также получала ISOS, хотя прерогатива предпринимать какие-то действия сохранялась за Секцией V.

Возражения с моей стороны, со стороны Кима и других имели двоякий характер. Во-первых, подвергались большему риску ISOS, организация СИС и оперативная деятельность в целом. Во-вторых, мы предчувствовали, что еще в течение долгого времени мало что получим от предложенных нововведений и вынуждены будем тратить массу драгоценного времени на беседы и обучение офицеров X2. Так и вышло, но в конце концов усилия все-таки окупились, потому что с ноября 1942 года большая часть ранее оккупированной немцами территории, ныне освобожденная союзниками, оказывалась прежде всего под контролем американцев. Мы тут же получали необходимые сведения от схваченных офицеров и агентов абвера и СД, а также возможность перевербовать подходящих агентов против самих же немцев. Этот процесс значительно облегчался учреждением британских и американских подразделений СКР, укомплектованных офицерами, прошедшими обучение в Секции V, и действующих при штабах армейских групп, а иногда и менее крупных соединений. Подразделения СКР были обеспечены надежной радио— и шифрованной связью с Секцией V и фактически являлись форпостами Секции V (или X2) в местах ведения боевых действий. Офицеры X2 могли входить в состав СКР Секции V и наоборот.

Вообще-то удивительно, что Ким более не демонстрировал особого воодушевления по поводу связи Секции V с УСС. Ведь это позволяло нам получить полное представление о деятельности, возможностях и кадровом составе УСС и, следовательно, понять, какая из организаций добьется успеха в мирное время, где, конечно, главной целью станут русские. Нет особых сомнений, что очень близкие отношения, установившиеся между Секцией V и УСС/X2, помогли заложить основы для последующего сотрудничества между СИС и ЦРУ, послевоенного преемника УСС. Нравилось ли это Киму Филби или нет, но он принял сотрудничество между Секцией V и X2 весьма прохладно, хотя, конечно, не протестовал и не затевал никаких интриг. Он никогда не любил ни Америку, ни американцев, тогда как я питал-таки к ним определенную слабость, и, по-видимому, мне со временем оказалось намного легче, чем ему, работать в тесном сотрудничестве с X2. Куда более теплые отношения у него сложились с намного более профессиональным ФБР. Однако наши связи с этим американским ведомством были не такими плотными.

Одно из обвинений, выдвинутых против Каугилла, заключалось в том, что он ревниво цеплялся за информацию Секции V, особенно в части ISOS. Его описывали как человека, который готов держать при себе информацию, вместо того чтобы должным образом распределять и направлять ее куда нужно. Конечно, один из многих грехов разведчиков — это злоупотребление тайной, якобы во имя безопасности, но фактически ради того, чтобы сохранить некую частную империю. Сразу же приходят на ум Клод Дэнси, первый заместитель начальника СИС в период войны, и его особая «феодальная вотчина», Швейцария. Но возможности Каугилла в отношении запрета на ту или иную информацию были несколько ограниченны. ISOS, как я уже писал, передавались целиком многим отделам, включая МИ-5. Телеграммы и сообщения из зарубежных резидентур, включая и отделения Секции V, автоматически направлялись в Бродвей-Билдингс, а также к нам и в центральный реестр. Большая часть другой информации не оставалась в исключительном ведении Секции V, и на нее вводились ограничения другими службами; в эту категорию попадала огромная масса информации в Блечли (кроме ISOS), и мы, сотрудники Секции V, получали ее не так много — кроме разве что уже упомянутых дипломатических BJ.

К тому, что я уже говорил об ISOS, следует добавить незначительное исключение, которое действовало некоторое время. Феликс договорился о введении кое-каких ограничений на рассылку донесений ISOS, в которых явно указывались или содержались ссылки на британских агентов и разведывательные операции; по крайней мере, я думаю, что это устроил именно Феликс, но, как бы там ни было, идея встретила немедленное признание в Бродвей-Билдингс, где без особого воодушевления размышляли о том, что теперь любые просчеты, неудачи и провалы будут разноситься службам разведки армии, Королевского флота и ВВС, тем более что донесения абвера зачастую не соответствовали истине. Насколько помню, дополнительные ограничения на донесения под соответствующим кодовым названием ISBA были вскоре — и вполне справедливо — сняты, и общее количество подобных донесений было небольшим. Мы в подсекции Vd считали, что это глупый и ненужный шаг.

А вот за что Феликс действительно цеплялся зубами — так это за принцип, согласно которому внешние действия в связи с информацией, полученной из ISOS, должна взять на себя только Секция V, и что любой другой отдел или секция, включая МИ-5, которые тоже пожелают предпринять какие-то действия, должны это делать с разрешения и под наблюдением Секции V. Здесь его позиции оказались весьма сильны. При работе с ISOS мы фактически ходили по очень тонкому льду. Любой, кто не уделял столько времени и сил, как мы, анализу ISOS и всей информации от резидентур, материалов допросов и сведений из других источников, мог наломать больших дров и причинить серьезный вред. Я не сомневаюсь, что правила об использовании ISOS время от времени нарушались другими отделами, но общие принципы все же соблюдались.

Я несколько озадачен утверждением в книге Патрика Сила: «…Скупость [Каугилла] по отношению к сокровищам, имевшимся в его распоряжении, приводила в ярость клиентов Секции V, особенно офицеров МИ-5, которым очень хотелось ознакомиться со всеми материалами абвера, вместо того чтобы получать их с «высочайшего» соизволения Феликса Каугилла — да и то только те материалы, в которых, по его сугубо личному мнению, будет нуждаться британская безопасность»1. За вполне возможным и тривиальным исключением ISBA, МИ-5 получала ISOS (если именно под ними подразумевались «Материалы абвера») одновременно с нами. При этом не было никаких серьезных задержек по отправке им других материалов. Где-то в 1942 году Феликс пригласил Дика Уайта, заместителя руководителя разведывательного отдела МИ-5, к нам в Гленалмонд на две недели. Нам разрешили обсудить с ним все, что пожелаем, и мы не преминули воспользоваться такой возможностью. (Я также удивлен заявлением Патрика Сила о том, что два чрезвычайно способных офицера из GC&CS, Леонард Палмер и Денис Пейдж, критиковали Каугилла за то, что тот «тайно накапливает и хранит с трудом добытые материалы». Хранит тайно от кого?)

Нет сомнений, что Феликс Каугилл вполне мог чинить кое-какие препятствия отделам за пределами Секции V, что идет вразрез с его отношением к своему любимому УСС/X2. Но чем крупнее становилась Секция V, тем меньше это имело значения. Фактически ведь повседневными задачами занимались его референты, такие как Ким Филби, я и многие другие. Не припомню, чтобы нам вдруг понадобилось утаить от МИ-5 что-нибудь важное. Немногие, если вообще находились такие, имели склонность к межведомственным ссорам. Так или иначе, работы у всех хватало. В подсекции Vd сотрудников МИ-5 считали коллегами, и здесь у нас с ними наладились более тесные отношения, чем, скажем, у Ve, ближневосточной подсекции. Однако между нами и МИ-5 наблюдались определенные различия в подходах к работе. Мы, то есть все те, кто числился в Секции V, представляли собой отряд любителей, набранных в отдел, который, по вполне понятным причинам, до войны практически не существовал. Как бы напряженно мы ни трудились, всегда — в том числе и Ким — сохраняли определенную беспечность, стремясь разглядеть что-нибудь забавное даже в нашей весьма официальной корреспонденции. Хотя в МИ-5 тоже приходило много людей со стороны, она все-таки оставалась серьезной профессиональной службой, офицеры которой гордились той щепетильностью, с которой они подходили к решению любого вопроса, каким бы мелким он ни казался: в их понимании контрразведка не допускала никаких шуток. Но у двух из них — причем оба были близкими друзьями Кима Филби — внешняя серьезность была скорее исключением, нежели правилом.

Дик Брумен-Уайт (не путать с Диком Уайтом) возглавлял Иберийский отдел МИ-5. К середине войны, в значительной степени благодаря его собственным усилиям, у него почти не осталось работы, и он перешел к нам в Секцию V. Из-за травм, полученных во время верховой езды, он не мог пить спиртного, зато был душой любой компании. А вообще, все потом удивлялись, как этот человек, говоривший скороговоркой и довольно невнятно, после войны смог успешно преодолеть избирательную кампанию и пробиться в палату общин2. Томми Харрис, также работавший в Иберийском отделе МИ-5, был натурой своенравной и не считался ни с чем, кроме собственного мнения3. Наполовину испанец, наполовину еврей, по профессии торговец произведениями искусства, человек отнюдь не бедный, он, в отличие от большинства из нас, пришел в разведку из совершенно другой среды. «Томми не может ни читать, ни писать, — полушутя говорил Ким, — но во всем, что связано с людьми, он проявляет необычайную тонкость и проницательность». Что верно, то верно: Томми никогда ничего не писал и не читал, но зато он провел одну из самых выдающихся операций с двойными агентами4. В некоторой степени он был самым близким другом Кима, и тот даже назвал в его честь своего второго сына.

Теперь пора упомянуть и о блестящей независимой секции, которую возглавлял Хью Тревор-Роупер. Когда он в свое время поступил в колледж Крайст-Чёрч, я как раз учился в Оксфорде. Поиск и перехват разведывательных радиодонесений противника осуществлялся Службой радиоэлектронной безопасности (RSS) — ведомством, территориально расположенным в районе Барнет — в северной части Большого Лондона. Вполне логично, что для извлечения и дополнительной обработки разведывательной информации, в основном из расшифрованных донесений, но также, если придется, и из других источников, необходима небольшая контора, которая могла бы помочь перехватчикам RSS в их поисках эфира для секретных передач (время выходов в эфир, частоты и позывные постоянно менялись). Было также логично, что эта контора, физически располагаясь в Барнете, должна быть частью Секции V, отсюда и ее наименование — подсекция Vw. Вообще, работа конторы могла в таком духе проводиться до конца войны, и для этого требовался лишь один офицер среднего уровня подготовки. Но, помимо прочего, она могла дать неограниченное поле для изучения деятельности абвера и СД, став основой прежде всего для информированного наведения на их след RSS. Так вышло, что Феликс Каугилл в процессе организации Секции V по необъяснимым причинам не создал отдел, который специально занимался бы изучением организации, кадрового состава, стратегий, методов и политических позиций абвера и СД. Правда, одному офицеру — чисто теоретически — эта задача все-таки была поручена, но он должен был заниматься ею в свободное от остальной работы время. Однако, поскольку, помимо многих других вещей, эта работа была связана с изучением абсолютно всех ISOS, ничего хорошего здесь добиться он не мог. Такой же проницательный и инициативный человек, как Тревор-Роупер, — на том посту, который он занимал в Vw, — не мог не разглядеть выпавшие здесь новые возможности. Он собрал вокруг себя еще трех первоклассных специалистов из Оксфорда — Гильберта Райла (который был одним из моих преподавателей по философии), Стюарта Гэмпшира и Чарльза Стюарта. Хотя номинально они значились в одной из подсекций Секции V, в большинстве случаев они действовали независимо (это их положение было утверждено позже по ходу войны, когда их группу официально отделили от Секции V и назвали RIS (Radio Intelligence Section, или Секция радиоразведки).

В такой области, как военная разведка, полной белых пятен, неизбежно возникали споры между многочисленными претендентами за передел сфер влияния. Борьба велась за каждый участок. Но существует один аргумент, который почти всегда отодвигает на задний план все остальное: если кто-то добивается нужного результата и оправдывает возложенные надежды, то уже не так важно, что гласит та или иная директива или устав. Мощная команда Тревора-Роупера начала столь обширный анализ немецких разведывательных служб, который в это время никто больше не делал. Возражения со стороны Феликса Каугилла были тщетны, поскольку он был не в состоянии предложить сколько-нибудь приемлемую альтернативу; да и его собственные офицеры радовались, что работа сдвинулась с места. Эти распри продолжались еще долго, но в лице Тревора-Роупера Феликс встретил оппонента, который был готов бороться, поскольку оказался намного подготовленнее и умнее других. В целом, во всяком случае в это время, дублирования функций между Vw и региональными отделами Секции V почти не наблюдалось, а лично я вынес много полезного из сотрудничества с Чарльзом Стюартом, сфера деятельности которого включала в себя Пиренейский полуостров.

Феликс, которого любили сотрудники, управлял Секцией V словно семейным предприятием — здесь же работали его жена Мэри, весьма приятная внешне, и невестка. И все мы, от Феликса до новичка-секретаря, обращались друг к другу по имени. В разведывательных кругах так или иначе существует такая тенденция — отчасти из соображений безопасности, а отчасти из-за приобщенности к общей тайне и изоляции от внешнего мира. И Секция V, даже после серьезного укрупнения, всегда сохраняла в себе этот семейный дух. Некто по имени Дэвид, мастер на все руки, вместе с помощником поддерживал порядок в здании, в том числе осуществлял уборку помещений, и здесь же ночевал. Женщина средних лет, вдова бывшего офицера СИС, помогала с расквартированием и продовольственными книжками. И, по-видимому, занималась этим без всякой оплаты. За секцией еще числилась парочка автомобилей, водителями которых были женщины в военной форме.

Хотя большинство из нас, кроме секретарей, состояло на армейской службе — в основном в сухопутных войсках, но иногда на Королевском флоте или в ВВС, — все-таки в большинстве своем мы были людьми невоенными. Одним из моих коллег был A.Г. Тревор-Уилсон, человек весьма оригинальный, который был вместе с Кимом в учебном центре УСО в Бьюли, потом работал в Vd. Когда я поступил на службу, в его ведении были Танжер и Испанское Марокко5. Номинально имея чин капитана в Корпусе разведки, он носил странные мундиры и ассортимент всяческих знаков различия. Значок на его фуражке был не таким, как на отворотах. Противогаз ему достался из Королевских ВВС. Иногда под мундир он надевал белую рубашку. Однажды его остановил военный патруль и спросил, почему, раз у него на рукаве нашивка подразделения Северной Африки, он находится здесь, в Сент-Олбансе? Тревор (у которого был гибкий график работы) часто ездил в контору на велосипеде. В дождливую погоду он обычно переодевал брюки, вопреки всем военным инструкциям, и за этим процессом его часто заставал секретарь. Тревор утверждал, что у него множество таинственных подруг, каждой из которых он представлялся под разными именами. Однажды, когда мы вместе прогуливались по Джермин-стрит, он внезапно затащил меня в какой-то магазин. Мимо прошла женщина. «Мы знакомы», — прошептал мне на ухо Тревор, — но сейчас я уже не помню имени, под которым ей раньше представился». Поговаривали, что, когда Тревор только поступил в СИС, он с удивлением обнаружил, что первая же заметка, которую он нацарапал на клочке бумаги, сразу же привлекла к себе почтительное внимание. Оказалось, что он использовал зеленые чернила — прерогативу, которая еще с Первой мировой войны сохранялась только за шефом ведомства…

А еще одним полноправным членом отдела был Сэмми — милый и весьма общительный черно-белый спаниель, которого подарили Мэри осенью 1940 года. Целый год мы перевозили его из одной квартиры в другую, иногда на время передавая терпеливым родственникам. Вскоре после прибытия в Сент-Олбанс я привел Сэмми в Спинней, где Ким и Эйлин приняли его, хотя и без особого воодушевления. Когда Эйлин серьезно заболела, Сэмми, равно как и его хозяин, вынужден был съехать. Кроме Гленалмонда, деваться этой собачке было некуда. Здесь наконец Сэмми и поселился, фактически встав на «довольствие» Секции V. В те часы, когда не гулял где-нибудь в саду или в окрестных полях или не болтался по другим отделам, он обычно, свернувшись калачиком, спал в моем ящике для бумаг. Еженедельное совещание Секции V в оранжерее, или, как мы ее называли, «змеиной норе», не считалось начавшимся, пока туда, вздернув хвост, не прибегал Сэмми и не занимал свое место. В один из летних дней нас официально посетил директор Военно-морской разведки. Он выглядел безупречно, как только может выглядеть морской офицер. Особенно запомнились белые парусиновые брюки. Пока мы (в отделе Vd) собирались вокруг, пытаясь объяснить, чем здесь занимаемся, через открытое окошко на первом этаже ворвалось заляпанное грязью мохнатое существо и прыгнуло прямо на грудь к нашему гостю. Обычно адмиралы не слишком благожелательно относятся к сюрпризам — тем более в лице грязной собаки, принадлежащей никому не известному армейскому лейтенанту, но адмирал Годфри оказался на редкость великодушен.

Сэмми конечно же не был сторожевым псом в Гленалмонде. Ведь он считал, что весь человеческий род прекрасен, даже если некоторые из его представителей более совершенны, чем остальные. Если бы немецкие парашютисты и в самом деле переоделись в монахинь (или, наоборот, монахини переоделись в парашютистов) и высадились в Гленалмонде, Сэмми был бы первым, кто приветствовал их радостным лаем…

Некоторые авторы предположили, что СИС и другие службы — это своего рода заповедник для избалованных представителей высшего света, пропитанных насквозь классовыми предубеждениями. И здесь всегда готовы прикрыть любого из своих, попавшего под подозрение. В издании романа о Киме Филби под названием «Джентльмен-предатель»6 главный герой изображен на обложке в котелке. Что ж, чтиво довольно интересное, хотя достоверным источником его назвать трудно. Истина же заключается в том, что в Секции V был довольно смешанный состав служащих, хотя в основном это были представители среднего класса. Среди нас и в самом деле был и баронет, и шотландский лэрд, позднее пэр Англии, и даже кузен здравствующей королевы. Но в основной массе мы вышли из совершенно обычной среды: индийской полиции, школьных преподавателей и коммерческих фирм. Я даже не знаю, в какие школы ходило большинство моих коллег в Секции V и учились ли они в университете. Мне известно, что некоторые провели значительную часть жизни за границей; их знание зарубежных стран и иностранных языков стало важной причиной для вербовки на службу в Секцию V. Вероятно, неплохое воспитание получили некоторые из секретарей; однако, поскольку они часто оказывались довольно приятными внешне, а в придачу еще и прилежными, их происхождение могло и не вызвать столь пристального внимания.

В те годы — 1942–1943 — дела у Кима Филби шли очень хорошо. Он быстро завоевал авторитет, даже среди ярых противников Секции V на Бродвее, как проницательный, разумный и эффективный сотрудник, с которым можно иметь дело. Министерство иностранных дел, в лице Питера Локсли7, который был нашим главным связным, тоже прониклось к нему симпатией. В МИ-5 он стал настоящим любимчиком. В Секции V он нравился своим коллегам, а секретари его просто обожали. Феликс доверял ему и впоследствии продвинул по службе; не было заметно ни единого намека на их будущую размолвку. Однако у Кима выработались собственные представления о некоторых людях, с которыми он был связан, особенно в Бродвей-Билдингс, где хватало карьеристов, прихлебателей, заурядных пустословов, бывших морских капитанов, подвергших риску свои корабли и экипажи, и просто никчемных личностей. В его книге содержится ряд едких высказываний, свойственных тогда ему и многим из нас.

Что касается семейной жизни, то, по-видимому, Ким был вполне счастлив с Эйлин. Я не знал, что они не женаты. Где-то в подсознании у меня отложилось, что Эйлин никогда не говорила о дне свадьбы и никакая годовщина свадьбы никогда не отмечалась. Именно к такому мысленному заключению я однажды пришел, хотя это не имело особого значения. Они, вероятно, предполагали, что Мэри и я знаем это, хотя фактически я впервые услышал об этом в 1945 году от Дика Брумена-Уайта. По словам Эйлин, их с Кимом познакомила Флора Соломон8, под началом которой Эйлин работала в отделе социального обеспечения Marks & Spencer до войны. Уже к маю 1940 года отношения между Кимом и Эйлин, должно быть, вполне сформировались, потому что Эйлин рассказывала, как ездила в Париж, чтобы увидеться с ним, и приехала туда в тот самый день, когда немцы совершили бросок в Бельгию и Голландию.

Жизнь в Спиннее так или иначе вращалась вокруг нашей работы в Секции V. В какой-то момент мне пришлось на две недели прекратить носить домой документы, потому что работа стала мне сниться едва ли не каждую ночь. Мы почти не пользовались садом, за исключением одной попытки вырастить там чеснок. Философия озеленения у Кима Филби была проста: если определенное для того или иного растения количество удобрения оказывает благотворное влияние, значит, если взять в десять раз больше, то и эффект будет тоже в десять раз больше.

Летом 1942 года в наше домашнее хозяйство прибыло пополнение в виде замечательного французского бульдога, которого мы назвали Акселем в честь любимого персонажа ISOS, сторожевого пса Абвера в Альхесирасе. Мы устраивали шуточные боксерские поединки с этой лишь на вид свирепой собакой, дразнили и легонько шлепали по морде. Однажды вечером к нам на обед приехал Гай Бёрджесс. Этот парень редко мог провести вечер, не удивив всех какой-нибудь шуткой. Побоксировать с Акселем — это еще полбеды; он еще много раз чмокал его рычащую, слюнявую морду. Еще к нам заходил американский журналист, старый друг Кима еще со времен испанской гражданской войны. Не могу поклясться, что точно помню его имя, но, помоему, это был Сэм Брюер, на супруге которого Элеонор в конечном счете и женился Ким. Однажды в Сент-Олбанс заехал Виктор Ротшильд, эксперт МИ-5 по антидиверсионной деятельности и тоже старинный друг Кима, и мы договорились с ним пообедать в одной из гостиниц. «Не так уж часто выпадает обедать с Ротшильдом», — объяснил Ким, и мы тут же представили себе вкуснейшие стейки с черного рынка, непрожаренные, замоченные в «Шато Лафит». Ротшильд, что весьма благоразумно, подобных фантазий не питал. И мы довольствовались комплексным обедом по фиксированной цене, дополнив его бокалом горького бочкового пива…

В начале 1943 года в Сент-Олбанс приехала младшая сестра Кима Элена. Девятнадцатилетняя девушка появилась и в Секции V в Гленалмонде, и, естественно, в семье Кима Филби, проживающей в Спиннее. Рыжеволосая, как и ее мать, разумно сочетающая в себе ум и проницательность отца и брата и обладающая незаурядным чувством юмора, она везде пришлась ко двору. Ее назначили в отдел V1, где в основном работали женщины. Они отвечали за ведение картотеки на тысячи и тысячи имен, которые то и дело всплывали в ISOS. Всей этой командой ловко управляла внушительная дама, наделенная юмором и железной рукой. Элена и ее коллеги сочинили даже стишок о своей жизни (в V1), из которого я запомнил две строчки:

У Элены на меня и на ее брата были большие надежды. «Вот когда вы, сэр Ким, и вы, сэр Тим…» — любила она повторять. Боюсь, ни один из нас даже близко не оправдал ее ожиданий….

Источник ISOS по-прежнему предоставлял нам намного больше информации, чем требовалось для более или менее детального ее анализа. В то же время наши резидентуры обеспечивали постоянно растущий объем разведывательной информации, частично поступающий от двойных агентов, то есть агентов абвера, которых удалось перевербовать нашим сотрудникам. К тому времени уже было маловероятно, чтобы какой-либо немецкий агент, посланный от полуострова, без нашего ведома добрался до британской территории, а зачастую и до других территорий. Когда тот или иной немецкий шпион прибывал в Великобританию, то в самом начале необходимо было выяснить, подойдет ли он для роли британского двойного агента, который будет подбрасывать немцам фальсифицированную информацию. И здесь должна была вступить в действие МИ-5 — в тесном сотрудничестве с межведомственным комитетом, который занимался двойными агентами и стратегиями фальсификации противника. Но целью многих агентов, забрасываемых с Пиренейского полуострова, как и вышеупомянутого Паскаля, обычно являлись прежде всего другие страны. Если их путь пролегал через британские колонии, то их, естественно, арестовывали, отправляли в Великобританию и интернировали до конца войны. Одного такого бедолагу схватили потому, что его имя — даже не вдаваясь в детали о том, чем он занимается и почему им заинтересовался абвер, — появилось в ISOS через несколько дней после его записи в длинном списке пассажиров, который как раз просматривал я. Его сняли с судна в порту Тринидада. На допросе парень ни в чем не признался, после чего его отправили в Англию, но на полпути он покончил с собой, выпрыгнув за борт…

Вообще, британская контрразведка во время Второй мировой войны весьма успешно проводила операции с двойными агентами. По характеру и содержанию ISOS зачастую можно было судить, как немцы реагируют на такие операции, возникают ли у них подозрения и как они оценивают работу того или иного своего агента. При определенных обстоятельствах ISOS могли также использоваться в качестве проверки агента на лояльность (британцам). Если ему доверяли, то его можно было бы направить из Англии в Испанию или Португалию с достаточно интересной информацией, чтобы гарантировать, что соответствующая телеграмма уйдет в Берлин; из последующих ISOS сразу станет ясно, прошло ли все гладко или немцы его все-таки раскололи. Хотя роль Секции V в операциях с двойными агентами на территории Великобритании заключалась главным образом в поддержке МИ-5, эта роль была все-таки важной, и здесь особое место занимал Ким Филби.

Одна из особенностей абвера заключалась в его высокой децентрализации. Помимо операций местных резидентур, проводимых в Испании и Португалии, эти две страны использовались в качестве своеобразных стартовых площадок во внешний мир большим количеством других отделений абвера в Германии и в оккупированных странах. Были так называемые АСТ (от нем. AST, или Abwehrstellen — пункты, резидентуры абвера), которые являлись главными, и НЕСТ (от нем. NEST, или Nebenstellen — побочные пункты), которые подчинялись АСТ. Каждая — АСТ «Брюссель», АСТ «Гамбург», АСТ «Париж», НЕСТ «Кельн» и многие другие — имела собственных агентов, а Испания и Португалия были излюбленными территориями для их заброски или транзита. Кроме того, каждая резидентура, как и штаб-квартира, подразделялась на Абвер I, II и III, а Абвер I я потом еще делил на I/H (армия), I/Luft (воздушные силы), I/M (военно-морской флот), I/Wi (экономика), I/TLW (техника) и т. д. Таким образом, существовало огромное множество различных отделов, в деятельности которых предстояло разобраться. Некоторые из этих отделов и подотделов специализировались на чем-то своем. Например, АСТ «Берлин» (не путать со штаб-квартирой абвера в Берлине) специализировалась на агентах швейцарской национальности. У АСТ «Берлин» также была мерзкая привычка использовать без разбора два имени прикрытия для каждого из своих сотрудников, иногда даже в одном и том же донесении, что поначалу вызывало путаницу. Местные организации абвера в Испании и Португалии, как предполагалось, оказывали содействие во всей этой внешней деятельности, но проявляли явное недовольство. Особенно это чувствовалось, когда возымели действие наши дипломатические протесты и преследования и положение немцев сделалось довольно шатким.

Мы тщательно изучили немецкую диверсионную организацию в Испании, то есть местных сотрудников и агентов Абвера II. Их главными целями были британские суда в испанских портах и на Гибралтаре. В конце 1941 года бомба замедленного действия, заложенная агентами этой организации в груз британского торгового судна в одном из портов на юго-востоке Испании, привела к гибели многих моряков. Подобный успех немцы больше повторить не смогли, однако им удалось сохранить свою организацию в этой области. Однажды из донесений ISOS мы выяснили, что Абвер II планирует заложить бомбу на британском судне, направляющемся на Гибралтар. Абвер II обычно при формулировке своих оперативных донесений использовал «умеренно» секретный шифр; не то чтобы в абвере сомневались в безопасности своих шифров, а скорее не хотели отправлять слишком подозрительные и политически запутанные донесения. Поэтому они использовали медицинские термины: «врач» — для обозначения агента, который должен был заложить бомбу, «пациент» — для судна, «лекарство» — для бомбы и т. д. «Врач», как мы поняли, скоро навестит «пациента» и пропишет тому «лекарство» в испанском порту близ Гибралтара. Судну предстояло провести несколько часов на Гибралтаре и отправляться дальше. С Гибралтара нам сообщили, что, если предстояло искать бомбу, необходимо распоряжение о разгрузке судна прямо на пристани, где под наблюдением докеров, а значит, и агентов абвера в Альхесирасе, будет проверяться ящик за ящиком. Несмотря на риск в отношении ISOS, такое распоряжение на всякий случай было получено. Так получилось, что в ночь прибытия судна на Гибралтар я остался на ночное дежурство в Гленалмонде. Было устроено так, что судно под каким-нибудь не вызывающим подозрений предлогом будет задержано на ночь и проведен хотя бы беглый его осмотр. Где-то после полуночи из Блечли пришло сообщение о только что расшифрованном немецком донесении: похоже, «врачу» пришлось отменить свой визит к «пациенту». Здесь возникла дилемма: возможно, донесение — что в то время случалось довольно часто — было неправильно истолковано, а может быть, немцы все-таки нашли способ заложить свою бомбу. С другой стороны, риска в отношении ISOS нужно было во что бы то ни стало избежать. В то время как немцы вполне могли заметить процесс разгрузки судна и заподозрить в связи с этим утечку из своей организации или иную причину, но не безопасность шифра, полной уверенности у нас все равно не было. Если они действительно отменили операцию, а затем увидели разгрузку, то едва ли предположили утечку.

Обычно подобные вещи, связанные с риском ISOS или возможной гибелью людей, доводились до сведения Кима Филби и Феликса Каугилла, обсуждались с Адмиралтейством и прочими причастными к этому ведомствами и лицами. Но в тот раз решение нужно было принять еще до наступления утра. Думаю, в тот вечер Ким уехал из Сент-Олбанса. Феликс же, с другой стороны, обычно не ложился спать долго — до трех или четырех часов утра просматривая газеты. А тогда было еще половина второго. Дело едва ли можно было решить по телефону. Поэтому я недолго думая вскочил в дежурный автомобиль и вскоре подъехал к Прей-Вуду, большому дому, расположенному приблизительно в миле от Гленалмонда. Раньше здесь квартировало несколько офицеров Секции V, а теперь проживал Феликс с супругой. Я надавил на кнопку дверного звонка — никакого ответа. Я позвонил снова, потом еще раз. Взяв горсть камешков, я швырнул их в окно предполагаемой спальни Феликса и Мэри. Потом сделал это снова. Но ответом на стуки камней о стекло снова была полная тишина. Я почувствовал себя абсолютно одиноким во всем мире. В какой-то момент я ухватился за идею все-таки возвратиться в Гленалмонд и позвонить по телефону в надежде, что хоть телефонный звонок сможет разбудить Феликса. А потом вдруг вспомнил о том, что в принципе и так хорошо знал: я лишь пытаюсь навязать кому-то решение, принять которое лучше подготовлен я сам. Все, что мог сказать мне Феликс — или даже Ким, — звучало бы примерно так: «Хорошо, но ты ведь у нас эксперт в данном вопросе: что ты сам-то думаешь?» Итак, я возвратился в Гленалмонд и сигнализировал на Гибралтар, чтобы судну разрешили следовать дальше. Весь следующий день я провел как на иголках, но, слава богу, никакого взрыва не произошло.

Сейчас все привыкли высмеивать абвер как чистый балласт, а не полезный актив нацистской Германии. В этом есть доля правды. Многие офицеры абвера равнодушно воспринимали национал-социализм, а некоторые были и вовсе настроены категорически против. Даже те офицеры, которые не руководствовались какими-либо политическими убеждениями, предпочитали Восточному фронту беспечную жизнь в Мадриде, Лиссабоне или каком-нибудь другом месте. Они были заинтересованы всячески преувеличивать значимость своей работы и закрывать глаза на любые подозрения о том, что какой-нибудь агент может фабриковать или приукрашивать свои донесения или, по сути, работать на британцев или американцев. Но в то время, в середине войны, абвер ни в коем случае нельзя было списывать со счетов. И это в полной мере подтвердили бы экипажи союзных конвоев в Западном Средиземноморье, которые подвергались интенсивным бомбардировкам после донесений из наблюдательных пунктов абвера в Гибралтарском проливе. К ним присоединились бы и многие агентурные сети союзников в оккупированной Европе, которых служба Абвер III сумела раскрыть. Можно лишь гадать, как действовал бы абвер, если бы мы утратили доступ к ISOS; например, представляется вероятным, что некоторые из его агентурных операций в Великобритании в течение долгого времени оставались бы нераскрытыми.

Насколько мне известно, лишь однажды немецкие разведывательные службы всерьез заподозрили, что их шифры читаются противником. В срочном донесении из Мадрида в Берлин говорилось, что один из кораблей Королевского флота Великобритании встал на якорь точно перпендикулярно немецкому секретному инфракрасному лучу в Гибралтарском проливе. Отделение абвера в Мадриде, опасаясь, что британцы, возможно, читают их шифровки в Танжер, немедленно сменило шифр. Некоторое время мы думали, что какой-то отъявленный идиот предпринял несанкционированную инициативу в отношении ISOS, но после соответствующего запроса нас заверили, что судно остановилось там совершенно случайно, по какой-то банальной причине. Я, правда, до сих пор не до конца в этом убежден. Новый немецкий шифр эксперты в Блетчли взломали в течение месяца. Однако этот инцидент напомнил нам о том, что в таком деле, как безопасность шифра, немцы отнюдь не беспечны. В другом эпизоде у нас был тревожный момент, когда донесение ISOS из резидентуры абвера в Альхесирасе в Мадрид начиналось словами: «Нашим друзьям в британской Секретной службе…» Потом до нас дошло, что на дворе 1 апреля…

Более серьезная опасность заключалась в том, что при такой хорошей осведомленности британцев немцы могли бы проверить безопасность своих шифров с помощью простых ловушек. Было бы достаточно упомянуть в донесении имя какого-нибудь невинного путешественника и затем лениво наблюдать, как тот будет задержан с целью допроса, или упомянуть произвольный адрес и потихоньку следить, проявим ли мы к нему какой-нибудь интерес. Но ничего подобного так и не произошло.

Не думаю, что Ким Филби когда-либо наведывался в Блечли. Я сам ездил туда лишь однажды. За прием ISOS в основном отвечал Денис Пейдж, один из моих бывших преподавателей по Античности в колледже Крайст-Чёрч; Том Вебстер, тоже из числа бывших преподавателей, был личным помощником коммандера Трэвиса, начальника GC&CS. Но моим главным связующим звеном в Блечли был Леонард Палмер, который по отношению к шифровальщикам выполнял примерно те же функции, что и Хью Тревор-Роупер — в отношении перехватчиков вражеских донесений: его задачей было знать, что происходит в немецкой разведке, чтобы дать нужные наводки для шифровальщиков и переводчиков. Я также приезжал навестить свою сестру Анджелу — ту самую, которая недолго работала вместе с Кимом в 1936 году в одном журнале, а теперь служила при военно-морском ведомстве. Как до, так и после войны Анджела писала для еженедельного юмористического журнала Punch. В Блечли для нее и еще парочки таких же, как она, подруг открылось богатое поле для сочинительства разных стишков и памфлетов.

Стишки стишкам рознь. Но однажды она все-таки зашла слишком далеко. «Продукция» Блечли представляла объемные ежедневные пачки телетайпов. У одного из помощников Трэвиса была привычка ежедневно просматривать эти материалы, выбирать самое ценное и потом показывать шефу. Анджела, которая по ряду причин воспылала антипатией к этому помощнику, не только написала о нем уничижительные стихи, но еще с помощью подружек напечатала их в том же виде, в котором в Блечли печатались все материалы. Листок обнаружили среди прочих телетайпных лент…

Вскоре после этого она ушла из Блечли и поступила в отдел политической разведки при министерстве иностранных дел, где возникало куда меньше искушений для подобных насмешек.

В Гленалмонде Иберийский отдел, как и остальная часть Секции V, значительно расширился. В итоге у нас в одном помещении работало уже десять офицеров. Один из них стал долгожданным помощником по ISOS; он поступил к нам в начале 1943 года. И как раз вовремя, поскольку нужно было срочно разгребать навалившуюся на нас дополнительную работу, ставшую результатом высадки союзников в Северной Африке в ноябре 1942 года. Сфера работы Кима Филби, а следовательно и моя, была расширена, и в нее вошел новый район боевых действий. Трое наших коллег по Vd теперь были прикреплены к различным штабам под общим командованием генерала Эйзенхауэра, причем каждый имел собственные шифры для связи с Секцией V. Большая часть их донесений объединялась с ISOS, и значительная часть ISOS нуждалась в анализе с их непременным участием. Десмонд Пэйкенхем9, новый помощник по ISOS, оказался не только веселым и весьма общительным компаньоном, но и в самом деле взвалил на себя солидную часть работы.

На некоторое время наше внимание в Vd привлекли к себе Азорские острова. Летом 1943 года разрабатывались секретные планы по созданию там англо-американской военной базы, с согласия португальских властей, и было предусмотрено, что этот район будет курировать специально прикомандированный туда офицер из Секции V. Раньше он служил в МИ-5, но где-то в начале июня присоединился к нам в Сент-Олбансе, и Ким тут же пригласил его стать еще одним обитателем своего и без того переполненного дома. Главная причина отправки специального человека на Азорские острова заключалась в том, что абвер в Лиссабоне недавно забросил туда своего агента (португальца по национальности) — вместе с рацией и шифром. Хотя мы пока еще не смогли его вычислить, нам хотелось схватить этого агента как можно скорее. Когда туда в октябре 1943 года снарядили экспедиционный отряд, его сопровождал не только наш офицер, но и специальный автомобиль-радиопеленгатор, способный определить географическое положение передатчика. Как только войска высадились на острова, автомобиль тут же отправили на поиски передатчика, но, прежде чем техники смогли наконец определить местонахождение агента, тот успел выслать своим последнее донесение — тут же расшифрованное в Блечли. Оно звучало примерно так: «В конце улицы вижу пеленгатор. Конец связи». Не имея возможности перехватывать радиодонесения агента, мы смогли опознать и арестовать его лишь через несколько недель…

Хорошо помню, что к тому времени я еще не обрел нужного равновесия между моей собственной работой и работой других офицеров подсекции. Многие из дел, которые мы расследовали, поступали к нам сначала из резидентур или других мест, не являющихся источниками ISOS, и ими занимались мои коллеги; я же тщательно отслеживал малейшие признаки ISOS — в поисках очевидных критериев важности того или иного дела. Но многие потенциально опасные операции могли лишь отчасти всплыть через ISOS, а могли и вообще остаться за кадром. Это, например, касалось многих завербованных абвером испанских и португальских моряков, которые должны были сообщать о замеченных военных и торговых кораблях союзников. Нейтрализация этих операций была искусно проведена офицером Vd совместно с министерством экономической войны.

Я также вполне осознаю, что ничего не рассказал о работе других подсекций, о которых знал немного или, во всяком случае, мало что помню. Это никак не связано с ограничением доступа в целях безопасности или применением принципа «кому положено знать, а кому нет». Напротив, у нас даже в рамках разумного поощрялось делиться между собой опытом и разного рода сведениями, что, по-моему, вполне справедливо: в военное время зачастую можно гораздо больше полезного почерпнуть из общения с коллегами по разведке, нежели потерять из-за риска, связанного с нарушением правил безопасности. Но за исключением Турции, особых параллелей между нашей работой и работой других отделов не было, и боюсь, я был слишком погружен в собственные дела, чтобы сильно беспокоиться о том, чем занимаются другие сотрудники.

Работа настолько поглощала меня и была такой трудоемкой, что лично для меня было бы почти невозможным предположить, что может быть что-то важнее. И все же, по предположению многих, именно так и произошло с Кимом Филби. Сидя напротив меня в конторе, пыхтя своей трубкой, с рассеянным взглядом, он, казалось, задумывал нечто новое совместно с министерством иностранных дел, какой-нибудь далекоидущий план, который предстояло обсудить с МИ-5, или размышлял над новой всесторонней инструкцией. Но, скорее всего, он сочинял очередное донесение русским хозяевам или мысленно задавался вопросом, каким, с точки зрения их интересов, должен стать его следующий шаг или маневр. Я понятия не имею, были ли у него всегда прямые контакты с русскими или иногда он связывался через какого-нибудь посредника; как часто и где происходили эти контакты, были ли его донесения устными или письменными, фотографировал ли он для них какие-нибудь документы или передавал копии, чтобы сфотографировать и вернуть обратно, и т. д. Может быть, у него и не было с ними никаких контактов в самом Сент-Олбансе; его всегда можно было найти либо в Гленалмонде, либо в Спиннее или где-то в пути между домом и работой, либо в пабе с кем-то из нас. Предполагаю, что такие контакты происходили во время его регулярных визитов в Лондон. Но где именно? В каком-нибудь пабе или ресторане? На русской конспиративной квартире? В квартире Гая Бёрджесса? Каков бы ни был характер этих контактов, должно быть, они были очень краткими и весьма эффективными, поскольку его поездки в Лондон редко занимали больше одного дня, включая дорогу, и ему всегда нужно было увидеться с теми или иными людьми, заехать на совещание в Бродвей-Билдингс, в МИ-5 или куда-то еще. Если бы кто-то попытался передать ему что-то по телефону, то надо отметить, что в его графике обычно не было необъяснимых пробелов. Что касается фотографирования документов, то этим, конечно, нельзя было заниматься ни в Гленалмонде, где негде было уединиться, ни в Спиннее, где тоже крутилось немало народу и никто ни от кого не запирался. В любом случае Эйлин была бы в курсе10…

Я пытался отыскать в памяти случаи, которые в ретроспективе можно было бы считать заслуживающими какого-то особого внимания, но мало что можно вспомнить. Лишь однажды у нас с ним в Секции V возникли кое-какие разногласия. Я уже забыл, о чем шла речь, но, как помню, удивился тому, что Ким, который обычно вел себя на редкость благоразумно, внезапно проявил редкое упрямство. Возможно, то же самое он подумал и обо мне. Но кажется, это было как-то связано с агентурной деятельностью в Польше. Может быть, какой-то аспект нашего спора значил гораздо больше для него, чем для меня?

Иногда мне казалось весьма странным, что Ким готов оставить мне большую часть самой интересной работы. Будь на его месте, я наверняка прибрал бы к рукам ISOS. (Когда я в конечном счете стал шефом подсекции, продолжал в качестве своей основной функции работу с ISOS.) Можно было бы теперь предположить, что Филби остался доволен таким положением дел, потому что это давало ему больше времени для другой деятельности. Хотя лично я думаю, что вряд ли; само по себе разделение работы имело хороший практический смысл и давало ему возможность уделять должное время и внимание руководству работой и стратегией всей подсекции. Я также думаю, что он расценил себя как человека, который не обладает «разумом ISOS», что он сам считал несколько специфическим складом ума.

Я редко видел Кима в состоянии замешательства. Однажды к нему обратился офицер, который в числе прочего занимался разного рода проверками и действовал как своего рода офицер охраны. «Простите, что беспокою вас, Ким. Простая формальность. Речь идет о заявлении вашей жены о поступлении на работу. В качестве поручителя она сослалась на вас. Поэтому мне от вас нужен какой-то отзыв». Ким, казалось, был совершенно озадачен. Потом его лицо прояснилось. «О, наверное, вы имеете в виду мою первую жену… Да-да, с ней все в порядке». По-видимому, Лиззи, которая вскоре после начала войны возвратилась в Англию, не сообщила Киму, что указала его поручителем при поиске работы, и я предполагаю, что они вообще не связывались друг с другом.

От былого аскетизма школьных и университетских дней Ким Филби проделал длинный путь. И все же он, казалось, не проявлял особого интереса к физическому комфорту или роскошному окружению. Думаю, он менее других моих знакомых беспокоился о личном имуществе. Если бы я имел привычку заимствовать у него одежду или даже зубную щетку, не думаю, что он имел бы какие-нибудь возражения, а может быть, и вообще не заметил. Ему было легко наскучить вычурной, снобистской или светской беседой. И все знали, когда Киму скучно: он становился очень серьезным, понижал голос на несколько тонов и обычно повторял: «Это чрезвычайно интересно». Когда речь шла о незначительных переменах в жизни, он не был хорошим актером, однако со всем, что хоть мало-мальски касалось его главной тайны, был чрезвычайно ловок и предусмотрителен.

У Кима Филби было несколько недостатков. Один, по сути, довольно тривиальный и все же неожиданный, у человека на редкость здравого и уравновешенного, заключался в его чрезвычайном отвращении к яблокам — к их виду, запаху и даже к мысли о них. Однажды я довольно опрометчиво дал кодовое наименование «Яблоко» одной разведывательной операции, но потом вынужден был сменить его по настоянию Филби. Несколько лет спустя в Стамбуле я увидел, как он сердито схватил сумку с яблоками, которые няня или повар тайно купили детям, и вышвырнул из окна кухни прямо в Босфор. Его третья жена, Элеонор, в своих мемуарах пишет, что после того, как она наконец возвратилась из Москвы в Америку, послала Киму запись песни Beatles «Help!»11. Если бы на фирменной этикетке оказалось изображение яблока, то едва ли она надолго у него задержалась…

Он, я и другие очень внимательно следили за ходом войны, особенно на Восточном фронте, где происходили наиболее ожесточенные бои. В то время как ни один из нас, казалось, не особенно вдавался в большую политику, мы часто обсуждали военные стратегии. Зимой 1941/42 года Ким был весьма критически настроен к Черчиллю и, казалось, приветствовал любое независимое голосование на дополнительных выборах как единственный способ выразить антиправительственные чувства. Но он признавал, что недвусмысленное заявление Черчилля вечером 22 июня 1941 года, в котором он обещал поддержку русским в их борьбе против Германии, продемонстрировало истинное величие и мудрость этого политика; нас мучил вопрос, что же скажет Чемберлен. В середине 1942 года Ким сделал довольно нетипичное для себя заявление: «Знаете, я начинаю думать, что мы выиграем эту войну». Без сомнения, под словом «мы» он подразумевал скорее союзников, а не только Великобританию, но обычно он так не говорил. Он, казалось, никогда не идентифицировал себя со своей страной, даже в спорте. Хотя Ким был до мозга костей англичанином и чувствовал себя намного уютнее в близкой ему по духу английской компании, нежели в любом другом окружении, он не демонстрировал особой привязанности к Англии, ее городам, учреждениям и традициям. Он чувствовал расположение к качествам и характеру английского народа в целом, но при этом испытывал презрение к достоинствам среднего класса, его симпатиям и антипатиям. Хотя Филби никогда не испытывал недостатка в физической или моральной храбрости, патриотические жесты были все-таки ему несвойственны. Возможно, здесь и кроется ключ к его реальным чувствам. Но в Англии полным-полно людей, у которых в душе было еще меньше патриотизма, но которые при этом даже не помышляли о шпионаже против собственной страны…

Хотя Ким не был интеллектуалом, если я правильно понимаю этот термин, и еще меньше сторонником академического подхода, он во многом был одним из представителей средней или даже высшей интеллигенции. Однажды в Сент-Олбансе я поделился с ним мыслями о том, что мне трудно чувствовать себя непринужденно в компании выходцев из рабочей среды. «В самом деле? — удивился тогда Ким. — А мне это дается просто». На самом деле я сомневаюсь, был ли он непосредственно связан с рабочими людьми, разве что в Кембридже, и то немного. Хотя с 1935 по 1955 год я встретил многих друзей Кима, не припомню, чтобы у кого-нибудь из них не было «образовательного» акцента. Его знакомые происходили скорее из довольно узкого социального класса, хотя и охватывали широкие слои типов в его пределах. В то время как это, возможно, помогало упрочить его положение русского шпиона, сомневаюсь, было ли это в какой-то степени продиктовано указанным положением; даже если бы он никогда и не стал шпионом, мне кажется, все друзья у него были бы такого же сорта.

Работа в Сент-Олбансе приближалась к концу. К весне 1943 года Секцию V начали все активнее привлекать на новых фронтах. Союзники собирались двинуться в Сицилию, а затем на материковую Италию. А на следующий год должна была наступить очередь Западной Европы. Все это требовало от Военного министерства более интенсивного планирования, создания различных новых команд и подразделений. Мы все больше чувствовали, что у себя в Хартфордшире ходим по тонкому льду, что все главное происходит в Лондоне. Появилась возможность переехать на Райдер-стрит в районе Сент-Джеймс, что всего в нескольких минутах ходьбы от МИ-5, но Феликс Каугилл был решительно против таких перемещений. Он предчувствовал, что дух Секции V, воспитанный с его непосредственным участием в некоторой изоляции от большого города, во многом пропадет в этой лондонской суматохе. Да и ему самому пришлось бы прилагать куда больше усилий для борьбы с оппонентами. В Секции V нашлось несколько таких, кто хотел бы остаться в Сент-Олбансе. Возможно, по тем же причинам, что и Феликс, а может быть, и потому, что теперь они уже основательно обжились здесь или просто не знали Лондон. Но когда вопрос был поставлен на обсуждение, большинство все-таки высказалось за переезд. Я был за — и по тем причинам, которые изложил выше, и по сугубо личным причинам. У Кима тоже были личные основания — но другого сорта: он оказался бы поближе к центрам власти и более приспособленным для выполнения заданий русских. Он был одним из самых сильных энтузиастов этого переезда. Как это часто происходит в данном повествовании, он настаивал на том, что было замечательным само по себе, но — как теперь принято считать — хотел этого по совершенно другим причинам…

Переезд был назначен на 21 июля. Ким, который ежемесячно платил за аренду дома, решил съехать оттуда в конце июня. Он и Эйлин с двумя детьми — она уже ждала третьего — переехали на квартиру Доры Филби на Гроу-Корт в Дрейтон-Гарденс в Южном Кенсингтоне (тогда или чуть позже сама Дора переместилась этажом выше, в другую квартиру). Я поселился в квартире неподалеку от Челси-Тайн-Холл, которую Мэри сняла около года назад. В течение трех недель Ким, Элена, я и прочие ездили в противоположном направлении, из Сент-Панкраса в Сент-Олбанс, возвращаясь в Лондон поздно вечером.

Довольно грустным эпизодом этого переезда, во всяком случае для меня, стало расставание с нашим спаниелем Сэмми. Мы с Мэри пытались какое-то время держать его в Лондоне, но, поскольку оба работали, приходилось нам довольно трудно. В конечном счете я передал пса помощнику Дэвида, нашего хозяйственника в Гленалмонде. Сэмми сохранил к нему бурную привязанность, а тот мог предложить ему весьма приличный образ жизни на окраине. «Собака для дэвидовского работяги», — высказал Ким на прощание.