Америка Буро-свинцовые воды быстрой реки, Куда приходят мужчина и женщина,                                                       ведя упряжку волов, Чтоб основать город и посадить дерево в центре. Не раз я под этим деревом устраивался в полдень И смотрел на отлогий берег напротив: На пойму, камыш, подернутый ряской пруд, Сверкавшие, словно раньше, когда здесь                                                 жила та безымянная пара. Никогда не думал, что все приведет сюда:                                                 в этот город, на эту реку, Только сюда и никуда больше, к скамейке и дереву.

26. IX.1976. Вечер. Какое облегчение! Счастье какое! Жизнь прожита, и все мучения из-за собственной дурости теперь в прошлом.

Восхищаюсь собой? Тем, что все снес? Отчасти да, только это не восхищение. Что-то вроде удовлетворенности бегуна, который оказался не первым, даже скорей из последних, но прошел дистанцию до конца.

Храм моих озарений, осенний ветер, Так я и постарел, принося тебе благодарность.

Даже завалящая вещь благодарно отзовется, если отнестись к ней с уважением. (Фраза, приснившаяся 20.II.1978 и записанная наутро.)

Ангел смерти, милый, Голубоглазый, С каштановыми кудрями, Подлетел в танце. Губы его — счастье, Речь — блаженство, Его взгляд — сиянье Весны в разгаре. Он меня коснулся Прильнул поцелуем И вернул прямо К самому началу. Исчезнуть, не мучась, Не причиняя муки, Перечеркнуть разом Все, чем жил прежде. Чтобы не осталось Обо мне ни слуха, Ни воспоминанья, Ничего. А мир был далеким, Словно ангел смерти, Бесподобным, ясным И благословенным.
Чтоб одолеть темноту. Поднимаюсь пораньше И отправляюсь в путь, угнетенный снами, Которыми замурован в собственном прошлом, И вспоминать все это грешно и горько. Карабкаюсь в гору, дышу палой листвою, Вязну в терновых кустах и пожухлых травах, И далеко до вершины. А темнота упрямо Догоняет, и что ни день начинаю снова.

Из окон моего зубного врача

Потрясающе. Дом. Высоченный. Окруженный воздухом. Стоит. Посреди голубого неба.

О предметы моих вожделений, ради которых я был способен на любой аскетизм, любые неистовства и геройства, до чего же горько теперь думать о ваших губах, руках, грудях, животах, отданных сырой земле.

Вспоминаю те дорожки, Где ходили твои ножки.

(И здесь «Найденные странички» кончаются.)