Томка Мищенко с плиточного завода познакомилась с артистом Областного Театра Юного Зрителя Леней Поляковым.

Познакомились днем: к Томке приехали две прежние подружки из поселка Золочев; глупые подружки – в пестром, в полуботинках; покалечилось все воскресенье – и повела Томка подружек в Парк культуры и отдыха имени Горького. Леня же Поляков обязан был присутствовать на дневном выездном спектакле, что давался на парковой открытой сцене-площадке со скамейками и помостом.

Участвовать не должен, а присутствовать – должен; главный режиссер театра заслуженный артист союзных республик Виталий Сергеевич Столяров распорядился, чтобы молодые актеры обя-за-тель-но были заняты в дневных спектаклях: постареют – погуляют, а пока надо работать. В любом случае выходной день на предприятиях системы обслуживания и Управления культуры – не воскресенье, а понедельник.

Леню ввели в спектакли, наиболее часто развозимые по городу и области: «Мальчик из Уржума» (о молодом Кирове) и «Улица младшего сына» (о Володе Дубинине). Но в нынешнее воскресенье ставили современную пьесу в письмах по молодежной повести Марины Михайловой «Большая Медведица – Южный Крест», где заняты всего два актера, что по очереди читают друг другу свои письма. Леня писем еще не читал, но вот уже полспектакля безвылазно сидел за временными кулисами вместе с недавно принятым на театр Витькой Пономаревым и рабочим сцены по кличке Хилыч.

Поглядывая на площадку, он заприметил трех товаров: две – атомная война, а третья с ногами и мордой, которую можно газеткой не прикрывать.

От кретинского несценического спектакля был свободен и Витька Пономарев. Вдвоем кадрить троих – паршиво, но деваться было некуда.

Есть правило: во время спектакля в зрительный зал из-за кулис выходить не принято. На дневных спектаклях в пионерских лагерях, клубах, заводах и фабриках, колхозах и совхозах выходить все же приходится, но делать это следует незаметно, чтобы не разрушить цельность зрительского восприятия. Таким образом, при кадреже товаров на дневных представлениях вылезать из-за кулис надо как бы нечаянно, – но чтобы нужные бабы заметили, откуда ты лезешь.

Так объяснял и учил Рудик Подольский – артист, от которого ушла жена, узнав, что он ее голой в ванной фотографировал сквозь специальную дырку. Рудик чуть не умер от горя, месяц пролежал в психбольнице, а чтобы полностью отключиться от своих страданий, отдал эти портреты знакомому фотографу. Тот слепил из них фотомонтаж: тело – рудиковой жены, а головки – от разных зарубежных кинооткрыток; стал изготовлять порнографические карточки на продажу.

Рудик и дальше умудрялся фотографировать своих довольно редких баб, но уж при помощи автоспуска, – так, чтобы и он принимал участие в мизансцене; раздаривал полученные фотки – кому надо и кому не надо. И у Лени долгое время хранилось: стоит голый Рудик – грустный, лысо-встрепанный, а возле него – голая баба на коленях. Держит Рудика за срам, похожий на нос. Бабе лет сорок, смотрит прямо в объектив.

Лене и Витьке надо было спешить – товары сидели как-то непрочно, одна даже почти уходила, других тянула за собою, да и всего-то на площадке имелось человек десять: пожилые люди, не боящиеся июльской жары, потому что были в летних головных уборах. Товары находились у самого выхода.

Конечно, заметили они, как выбрались тихо и осторожно Леня и Витька из-за временных кулис; конечно, заметили, как сели они рядом с ними на скамейку. Само собой, услышали, как сказал Леня Витьке: «Дай сигаретину, чувак. Мои там остались».

Еще вчера поручил прозектор своему помощнику поскрести-помыть для меня стол из камня и металла, – а я до сих пор не могу свободно с женщиной заговорить: ни на улице, ни в заведении, ни в общественном транспорте, ни на заведомых блядках. Сплошное еканье сердца, речевой ступор, хи-хи кривое, конечности ледяные.

Вот и Леня такой, и Витька такой.

Все понятно. Не пойдет человек от теплой и соразмерной внутренней жизни в молодые актеры вспомогательного состава Областного Театра Юного Зрителя – исполнять Володю Дубинина за семьдесят пять рублей в месяц.

Откуда они берутся?! Все юноши и девушки – в высших учебных, а кто не в них – тот на производстве, в мастерских по ремонту бытового оборудования, в магазинах готового платья, в мясных отделах «Гастрономов», в армии, наконец, если не повезло.

Один мой знакомый кончил годичное парикмахерское училище: меньше трехсот и получать не прихожу, – говорит.

Так почему ж я артист?

А потому я артист, что люблю я странные службы: вроде ничего не делаешь, а весь день занят; люблю вставать в полдень и ложиться в три ночи; люблю видеть по утрам и по вечерам, как красит губы и пудрится везде сосед мой – солист Роман Бузня, лауреат конкурса артистов эстрады…

А осенью! эх, да по грязюке в театральном автобусике: за спиной декорации сотрясаются, а рядом, щечкою подпертой к окошечку, артистка Инесса Каримова в прозрачном платочке, – моя прекрасная матрешка, погубленная обстоятельствами. Ах, да прислонись же ты ко мне хоть на секунду, качаясь в нежнейшей дремоте, – еще нескоро приедем в Дом Культуры. Что плакал я по тебе, что горевал! Не знаешь? так знай.

– Девочки приехали поступать в театральный. Да, девочки? – спросил смелый и половонаглый Витька.

– Никуда мы не приехали, – ответила сердитая от синего пятна на лбу девочка-атомная война.

И тогда вмешалась Томка Мищенко с глазами почти круглыми, но превращенными «Стеклографом» в длинные, не верящая в свои русые и потому спаленная осветляющим шампунем.

– Ну, Танька, чего ты брешешь, притыренная? То она стесняется: я два года на плиточном работаю, а они ко мне в гости приехали с родины.

– А издалека? – Леню перетянуло по животу, и голос его, поставленный на театре, свалился в поджелудочную железу.

– То вы спрашиваете, откудова они приехали? – перевела Томка. – Из Золочева.

– А что вы в Золочеве-то делаете, девочки? – спросил циничный Витька, всеми интонациями давая понять, что его на самом деле интересует.

Вторая атомная война была веселее:

– Лампочки матом кроем.

Стало актерам неуютно от непонятности ответа, – даже как-то пожалели, что приступили к кадрежу наглых чертих.

И снова Томка их пожалела, засмеялась во все свои светлые зубы, вытолкнула кончик языка, где таился леденчик «Дюшес».

– Они там на «Электросвете» работают, лампочки красят таким белым, получаются матовые. А вы что подумали? – и смеется, смеется.

Кафе «Родничок» было и в самом деле оборудовано водяной струйкой в разноцветной поддельной гальке. Туда повел Леня Поляков Томку Мищенко; атомные войны укатили домой – лампочки нецензурно обзывать, – а Витька Пономарев для Томки не годился: длинный, бурый и курносый, он чертих не признавал.

Леня Поляков так долго и тщательно строил свою биографию на том, что впервые поимел бабу в одиннадцать лет – даже сам с этим примирился. Но Томку он твердо решил трахнуть не воображаемо: она в первый же вечер целовалась и зажималась по-всякому. Однако до Нового Года – пять с половиной месяцев! – никакой возможности найти хату не представлялось, а в подъезде или на вылазке – без подготовки, кровати, музыки – Леня не мог: раз-другой попробовал, – и, кроме неугасимого стыда с тяжкой фиксацией, ничего не получилось. С тех пор Леня стал осторожен, не доводил дело до крайностей, после которых никакие дальнейшие встречи были для него немыслимыми.

Томка жила в общежитии, куда Леня заходить (и подходить вплотную) опасался: возле почти круглосуточно стояли, – а некоторые прорывались внутрь, – жуткие люди, прямо на улице пьющие из бутылок, угрожающие смертью охраннику: искали, находили, наказывали неверных – подруг… Леня только по чужим приключениям знал, что происходит вокруг и в толще этих приплюснутых серокирпичных либо шлакоблочных домов, где поселяется рабочая молодежь, – и вполне ему было достаточно доопытного знания. Поэтому, когда Томка позвала его в гости: «Девчонки наши не верят, что ты артист», – насочинял что-то судорожное. А Томка все понимала. За три дня до приглашения она обошла всех самых опасных из стоящих и прорывающихся: предупредила, что к ней в гости придет человек, и если его тронут, то она пойдет в милицию – скажет, кто ее и Наташку Храпову на октябрьские праздники изнасиловал. И был острый скандал, и поругалась Томка со всеми участниками прошедших и забытых октябрьских праздников – даже с Наташкой Храповой: «Ты, Томка, говно! ты ж сама всем подставляла. И еще реготала!» – а все впустую. «Я понимаю, Ленечка, тебе там неинтересно будет. Правильно, и не надо тебе ходить. Это я, дурная, придумала»…

А к Лене домой?

Мама скажет: «Проститутка уличная», – разумеется, не в лицо, но скажет, и папа – хронический больной. В любом случае – куда они денутся вечером: мама до работы едва доползает, папа – только днем у подъезда на скамейке сидит. И нервно в квартире, горько, неутешно: жизнь от скорой помощи до районного врача.

– Ленечка, Ленечка, я тебе одну книжку хочу подарить, – радуется снизу вверх маленькая Томка.

– Спасибо, малышка, – так Леня Томку называет.

Книжку написал поэт Эдуард Асадов, называется «Галина» (поэма), украдена из библиотеки ДК Строителей.

– У нас девки прямо уссыкались, когда читали. Ой, она у тебя, наверно, своя такая есть? А я надписала…

«Моему дорогому Ленечке от твоей Томки Мищенко». Число, год, город.

– Нет, у меня таковой не имеется.

– А чего же ты смеешься? Она плохая, да? Она очень плохо написанная?

– Главное, чтоб тебе нравилась.

И объяснял Леня Поляков, что хорошие стихи пишут Вознесенский, Рождественский, Ахмадулина, приводил примеры. Томка после этих примеров раскритиковывалась со всей комнатой своей, быстро-быстро доставала из сумки ссуженную Леней брошюру – и начинала читать его всегдашнее: «Рок-н-ролл – об стену сандалии! Ром в рот! Лица как неон…»

– В рот. Очень красиво.

– Тю на тебя, Наташка! Каждый понимает в меру своей испорченности! У кого что болит, тот о том и говорит!

Но не вечно же ругаться из-за стихотворений? Не вечно. Все полегли по койкам, за окном воют мальчики, а Танька Ус немного умеет играть на гитаре: три аккорда, под любую песню годится.

– Тамарка, он тебя уже?

– Ото оно и все, что вам интересно!

И вместе:

– Томка, а чего у тебя трусы на жопе грязные, аж противно.

– Как собака вредная. То я еще утром в заводе на ящик села, а он в цементе.

– Артист увидит – разлюбит.

– Кто б, ото, говорил – только не ты, Светка! Сама как туалет… Как в том анекдоте: твои чулки в угол поставить можно, не упадут.

– Рокенврот, рокенврот, никто замуж не берет.

– Девуленьки вы мои роднюсенькие, не надо, ладно? Головка болит…

Скажи, Господи, где еще на свете можно с девочкой полгода гулять и не трогать? Только в России и в сопредельных ей союзных республиках, заслуженным артистом которых был избран В. С. Столяров. Не во всех республиках, не во всех городах и поселках, – но можно. Что есть любовь?Такой вопрос задает интересующимся покойный профессор Зигмунд Фрейд. И отвечает – устами своего русского переводчика, д-ра Я. Коган: половое влечение, заторможенное в смысле цели. С точки зрения психологии – замена «Я-Идеала» объектом влюбленности. Чем сильнее заменишь – тем сильнее влюбишься.Спроецируй, Леня, Томку на пышное красное место, где вытянулся во весь рост твой-твое «Я-Идеал»: маленький карлик с вот таким… носом, – известный артист-режиссер-писатель-композитор-художник-скульптор, – смуглый, твердый, метр восемьдесят, с глазами как у Ихтиандра из кинофильма «Человек-амфибия», нежный, но мускулистый, с белыми, никогда не болящими зубами; джинсята обтягивают, современный плащ (дакрон на поролоне) переливается из темно-зеленого в черный.Страшная сила! ударил-убил, ударил-убил; с легкой презрительной усмешкой, ребром ладони, не снимая тугой перчатки, рассек всех! Начиная от Вовки Черникова из 2 «Б» класса – и кончая этой прыщавой гадиной, который затеснил меня, влез мордою в кассовое окошечко – и взял два билета. И откуда он знает, что я ему ничего не скажу и не сделаю?! Стоял-стоял, никого не трогал, не пер, минут пятнадцать ждал меня. Откуда знает?Молодой человек, что вы без очереди лезете?Кто без очереди? Я стоял. Вот он (Леня пальцем впритык к животу, имитируя нож) скажет.Я ж стоял? Чего ты менжуешься, с’мандой чел’век (улыбочка, улыбочка), скажи: – я ж стоял? Ну, все в порядке, все по делу Бабкина… Те-ньк’а, два билетика, будьте любезны… Беленькая, а что ты такая сердитая? Извините, де-шш-к’а, вы одна? Извините, вы с-с-с мандым чел’веком. А может, давайте познакомимся? Ты ж мой друг, точно? Ну, познакомь меня со своей дешшшкой, че’жты, пацан…Товарищи, не стойте, билеты кончились, я отдала последние!Скорее, скорее, он взял два, будет тянуть-приговаривать ее с собой, а меня ударит по лицу. Слава Богу, что кончились билеты, а то бы сел с нами рядом, навалился бы на нее плечом, спрашивал бы: «Девушка, вам не тесно?» Спаси меня, дай убить всех, кто сильнее меня!– Томка, все. Пошли в другое кино.Прочитаны все доступные Томке стихи, рассказаны все доступные Томке анекдоты и случаи из Лениной и мировой театральной жизни – нечего больше сказать, а до Нового Года остался месяц. Подлый мир, что не даст вполне подготовленную бабу шпокнуть! Как устали мы друг от друга, как противно все, что одно и то же: от встречи возле афиш кинотеатра «Комсомольский» до прощания – без провожания – у остановки трамвая «Плиточная».