Анечка Розенкранц может быть определена вчерне как литературный бабасик . Параллельно она сражалась за свободную репатриацию евреев из Советского Союза.

Один психолог-популяризатор относит подобные характеристики к разряду «грубых прогнозов поведения». Согласен, для Анечки это не подойдет: грубо.

Но в таком случае, как ее аттестовать?

Уж не Дунька ли она Панаева, бросившая кроткого мужа, перешедшая к Некрасову, вводившая в эрекцию даже самого Добролюбова? И все это безобразие происходило на фоне гоголевского периода русской литературы, который длится и по сей холодный день и последнюю нашу ночь, – на фоне сиреневой с картинкой парижских мод обложки журнала «Современник». Да, разумеется. Но Анечка не такова, хотя насчет Добролюбова – это на нее похоже. Вводила.

Или какая-нибудь Жорж Занд в брюках, крикливая профура? Нет, никогда! Анечка терпеть не может брюк и очень-очень тихая.

Или, например, моя знакомая Лиля Ландесман. Ее изредка навещал милый друг Ванюха Разин – актер высшей категории; наволакивал за собою тучу поэтов-демократов, художников-нефигуративистов и читателей запрещенной к изготовлению литературы. А муж Лили – человек обеспеченный – ставил много водки, тресковой печени и колбасы.

Я по молодости Лилю не оценил, хоть и обомлевал от Ванюхиных рассказов:

– Она мне говорит: ты, Ванечка, настоящий алкоголик. А почему? – спрашиваю. А у тебя даже сперма пахнет коньяком!..

Но Лиле Ландесман было за сорок, и я – приведенный – стал волочиться за ее дочкой Светой, с мамиными жестокими, синими с лиловым подкатом, глазами. Волочился-волочился, читал стихи смертельным голосом, сквозь который голос должна крепко проступать мужская сила, боль и напевность. Прочитал – и потопал в другую комнату, где заприметил зеркало: надо ж посмотреть, был ли у меня в чтении достаточно поэтский вид . Лиля пошла за мной, на что я не обратил должного внимания. …Стою я возле зеркала, достал расческу, создаю на лбу непокорную прядь. И чую, что подошла сзади Лиля – я ее в зеркале увидел. Подошла и говорит:– Витя, вы гениальный поэт.Я продернулся весь, а Лиля продолжает:– Какая сила , какая музыка , сколько аллитераций ! Да откуда же она знает, что именно этим и прекрасны мои стихотворения? Как она понимает ! – Я вам почитаю…– Витик, не надо на «вы»! Неужели я такая взрослая ? – Нет, я так… Я тебе почитаю то, что написал только сегодня, перед тем как идти к тебе … Где-то так:

Завоет лес, встряхнется и завоет…

– Не надо сейчас, Витик… Я как-то уже ничего не воспринимаю… – А я всегда воспринимаю стихи!– Я не такая сильная, Витик…И дышит на меня тресковой печенью.Я опять принялся за непокорную прядь – застеснялся.– Ты очень красивый мужчина . Я повернулся к ней, собираясь сделать твердое и скорбное лицо, – но не успел. Какое там лицо! Лиля стала разворачивать мне ширинку, приговаривая:– О, я хочу взять тебя всего в себя … Ширинка была готова. За слегка закрытой дверью в гостиную муж слабым голосом цитировал сто тридцать третий экземпляр запрещенной периодики. Ванюха, приветствуя мою негу, запел любимую песню «А дело было на бану». Петь-то он пел, но мужа прижал тяжким плечом к стулу, чтобы не произошло мордобития. Чтобы он, Ванюха, не оказался в необходимости мужа поколотить.Лиля приспустилась на коленки… И тогда громко влетела в комнату любви дочка Света – вся темно-розовая.– Мама (даже не мама, а мама ), иди туда… Папа очень нервничает.