Труп Балясной, ради которого Титаренко прибыл в областное бюро судебно-медицинской экспертизы, почему-то оставили в чулках из выплетенного в черный сетчатый ромбик материала наподобие марлевки. В меру полная, светло-русая, она была из таких, кого предпочтительней огуливать сзади – по особенностям расположения вагины, в разговоре называемым «бегунок».

До десятка миндалевидных зияний по левой стороне шеи с захватом затылочной области оставлены были сомкнутыми ножницами, с предельной для них глубиной раневого канала. Молотком девушку ударили чуть выше бровей, и степень влома кости показывала, что носок молотка вошел в голову до половины скоса. Понятно, что возле трупа обнаружили и случайные эти предметы – и самое убийцу: подругу и соседку потерпевшей по общежитию политехнического института.

Подруга трясла труп за плечи, хлестала по щекам и неумолчно кричала: «Ирка, проститутка такая, кончай притворяться, ты думаешь, я не вижу, что ты издеваешься надо мной?! Тебе мало всего, мало, вафлистка, мало тебе еще?! Хочешь, чтоб меня вообще изза тебя посадили?! Ну все, кончай выступать! Ирка! Зачем ты так со мной поступаешь некрасиво?! Ну, Ирка, ну не надо же так!!»

Кричащую звали Элла, и оперативник Пилихарч окрестил ее «Отеллочкою».

Убийца сама познакомила Балясную со своим «очень близким человеком»; втроем они выпили несколько бутылок сладкого вина. «Я им сказала, что раз она любит меня, а я люблю ее и его, то она тоже тогда должна любить его, потому что раз я их люблю, то он и она…» – но отсюда Отеллочка начинала путаться, и следователь Александр Иванович расписывал ее показания собирательно.

Эта библиотечка дефектива, психология для следователя младших классов с нерусским языком обучения в районах Крайнего Севера ничем Титаренку не изумила; очень близкий был приглашен на показ по глупому и свирепому женскому бахвальству; жертва настроилась подруженьку наказать, за что и поплатилась. Определенный интерес представляли разве что Отеллочкины крики, в подробностях воспроизведенные свидетельствами соседей: непреднамеренно, в состоянии аффекта, защищая честь будущей семьи, нанесла чрезмерно тяжелые телесные повреждения наглой разлучнице, которая к тому же увлекалась половыми извращениями. Единственно верный выбор поведения был сделан с недюжинной скоростью и хладнокровием. Но следователь Александр Иванович не желал разбрасываться медалями «За хитрость» – тем паче за хитрость, им отгаданную. А посему было бы целесообразней освободить из-под стражи ревнивую студентку вместе с ее близким, привести сюда, в секционный зал, вручить им труп подруги – и выбить вон всех троих, раз уж они разоблачены и ничего неясного в них не осталось. Пусть возвращаются домой и любят друг друга в дальнейшем.

Самовольно принятая на себя Титаренко обязанность умничать насчет всего увиденного выполнялась им с детства без изъятий; но исполнение ее могло быть приостановлено громкою людскою беседою.

На этот раз ему помешал судебно-медицинский эксперт – раздражительный, нарочито озабоченный пожилой ухан; взойдя в залу, он велел ассистентам дораздеть Отеллочкину жертву, но занялся не ею, а какою-то задравшей подбородок особью с торчащими вверх и гостеприимно вывернутыми наружу костями хилой груди.

В согласии с «Правилами направления, приема, порядка исследования, хранения и выдачи трупов в судебно-медицинских моргах» мертвец, найденный в окрестностях Савинцов, подлежал исследованию, пускай и несрочному, так как на его счет не было принято оговоренного инструкциями специального постановления. Между тем продолжительность пребывания неопознанных трупов в морге не должна была превышать семи дней, если только дальнейшее их сохранение не обусловлено интересами следствия. И наконец, производство каких-либо операций и экспериментов на трупах либо изъятие их для учебных и научных целей разрешалось только с согласия судебно-медицинского эксперта, которому поручена обработка трупа.

Такое разрешение в принципе было дано, и титаренковский побродяга, со вскрытыми и исследованными органами трех основных полостей, готовился к переходу из бюро в залитый формалином резервуар-подпол на кафедре нормальной анатомии…ского стоматологического института.

Следователь Александр Иванович доведался об этом из акта, полученного им на пятый день, считая от прогулки по городу и размышлений над телом убитой девушки-«бегунка».

«Мягкие ткани волосистой части головы не повреждены, – писалось в акте остропетельным зубристым почерком, – твердая мозговая оболочка влажна и напряжена, в ее продольной пазухе умеренное количество жидкой темной крови…; наблюдается застой крови в венозной системе, полнокровие внутренних органов и обильные точечные кхимозы под серозными оболочками легких, сердца, а также в конъюктиву век… Смерть неизвестного лица последовала от острого нарушения коронарного кровообращения. Признаков насильственной смерти не обнаружено. Судебно-медицинский эксперт Гудзь В. А.»

– Бродил-бродил, а в рай почесал от инфаркта, – романтически съерничал Титаренко.

– Кто такой? Поч-чему не знаю? – мгновенно пошутил от своего стола Пилихарч.

И не успел следователь Александр Иванович ответить, – или промолчать, – как оперативник, будто бы с тем же настроением, но судя по звуку, отворотясь к двери, поставил кому-то вопрос:

– А вам, дядечку, какого здесь надо?

Одетый в покоробленное и серое, при старой шевиотовой кепке средних лет слобожанин, как видно, пересекши незамеченным комнату Титаренки – да и сам его не заметив по своей сосредоточенности, – был перехвачен на условном пороге сто второго кабинета; обращаючись то к одному, то к другому из присутствующих, он со смирением раскланивался по всем сторонам, отчего тощий его загривок накатом выявлял то правый, то левый сухожильный тяж.

Забраться без предварительного вызова или оповещения в следственный отдел прокуратуры могло, скорее всего, лицо повышенной наглости – либо глупости. Поэтому следователи, сердясь, требовали от вошедшего не столько разъяснений, сколько интересовались – понимает ли он, куда его занесло?

Слобожанин, по-черкасски «лекая», гнул свое, непрерывно извиняясь, но с определенною настойчивостью. Его положение спасала только робкая, не вызывающая желания окоротить – необидная никому – внешность. Его слали вниз! – вниз! – вниз! – а он назывался Гупало Марком Игнатьевичем, направленным сюда, чтобы опознать погибшего родственника, теткина сына.

– А кто ж вас направил? – не преминул поинтересоваться Титаренко.

– А так Белодедко ж! – с радостною укоризною, но как бы исполняя заключительную строку нескладухи, откликнулся Александру Ивановичу дядька Гупало и продолжил много медленнее против прежнего: – Ото я утречком вышел обкопать…

– Ладно, сюда идите, – пригласил его Титаренко. Сослуживцы в смежных помещениях заговорили о своем.

Следователь Александр Иванович был легок на тот повседневный мнемонический эквилибр, когда нужное, будучи подброшенным из темноты, сразу же начинает посверкивать и вращаться.

– Он что, рядом с вами жил? – Александр Иванович полагал, что сведения проще всего отматываются, начиная с невинного «где», с мягким переходом на «когда», которое надобно выяснять и выяснять, покамест протокольные «кто» да «что» сами собою не выплывут из-за поворота.

– Ото мы с Волчанска приехали, так я до тетки заглянул, а она вже беспокоится, волнуется, нервничает, – дядько Гупало пощурился, почесал о неподвижно выставленный указательный палец основание сухого твердого носа-ноздряка. – А вже утром я в завод иду, так Валентин мне рассказувает.

– Ага… ага… ага, – толчкообразно, будто из одной лишь вежливости сопротивляясь нахождению дремоты, произносил Титаренко. – Так а вы, дядьку, на соко-маринадном работаете?

– Вже скоро это, на пенсию уйду, – кивал следователю Александру Ивановичу Гупало. – Ото ж я приехал с Волчанска, с базы, к тетке только зашел, а она ж волнуется! Я говорю, что он вже скоро придет, а вона кричит: не! я знаю! я вже знаю!! Что ты знаешь?! Что ты можешь, ото, знать?!

– А так чего ж она сама не обратилась?

Этот вопрос относился к последним из данного ряда: до сих пор в совокупности ответов слобожанина следователь Александр Иванович не ощутил разумного желания пораньше достигнуть главного – фактажно, со всею доступною непротиворечивостью обосновать свое долгое и могущее оказаться небезопасным для него присутствие там, откуда другие стремятся поборзее удалиться; это возмущало.

– Бо она вже старая женщина, пожилая такая…

Но здесь Александр Иванович, зловеще побарабанивая карандашиком, перебил:

– А вы уполномоченному заявление писали? – и тотчас же вслед за этими словами рявкнул: – А?! Вы к кому вообще пришли?! Кого вы разыскиваете?!

И тотчас же Титаренку вновь повело ночным рвотным холодом.

Едучая дурнота с размаху ударила его в глаза и уши, отчего поневоле пришлось схватить ладошами голову, дабы изо всех отверстий ее не полезла давешняя клочковатая начинка.

– Так сыночек, так товарищ милиционер, так не надо! – скорбно вскричал Гупало. – Я ж к вам потому, что оно все равно вже это. Вы меня только извините, что я вам говорю, бо я ж вижу, как оно вам неприятно.

– Все! Завязали! – шикнул на него следователь Александр Иванович.

Отравленное содержимое, которым он был упитан, по видимости, только отхлынуло и растеклось по каким-то абдоминальным резервуарам, но количество его оставалось прежним.

В минуту получив искомые сведения – как звать, кем приходится, как долго отсутствует и прочее подобное, – Титаренко рассекающим жестом принудил дадьку Гупало замолчать и принялся звонить в бюро, чтобы подготовить официальное опознание трупа.

Эксперт Гудзь, чья подпись удостоверяла просмотренный Титаренко акт, уехал еще с полудня.

Титаренко и подошедший со стороны бюро к телефону дежурный несколько времени предлагали друг другу несовпадающие или кого-либо из них не устраивающие даты и цифры; это продолжалось до тех пор, покамест собеседников не оставило взаимное раздражение – после чего они договорились о встрече на завтра в одиннадцать.