Мы переходим на спокойную ходьбу только тогда, когда сворачиваем с улицы, и школа исчезает из поля нашего зрения.

― Итак, ― начинает Ангел, ― почему сложилось так, что ты против всех?

Я молчу минуту, подбирая слова.

― Не всегда изгоями становятся те, кого отвергли, ― наконец, отвечаю я. Я не смотрю на Ангела, но ощущаю на себе его внимательный взгляд. ― Иногда люди сами отталкиваются ото всех, потому что… потому что в какой-то момент понимают, что не созданы для этого мира. Точнее, что этот мир не для них.

― Правдиво, ― Ангел коротко кивает. ― Значит, дело не во всех, а в тебе?

Я пожимаю плечами.

― У всех у них обостренное самолюбие, ― ухмыляюсь я.

Ангел смеется.

― Согласен. Я в этой школе без малого три недели и уже жалею, что могу слышать. Иногда хочется стать глухим, потому что они болтают о реально всякой чуши!

― О да. Это они умеют делать лучше всех…

Между нами застревает ловкая тишина, которую разбавляют звуки проезжающих машин и шелест листьев, которых колышет холодный ветер. Я тяну рукава за края и натягиваю их на кулак.

― Я не люблю осень, ― вдруг говорит Ангел. ― Хотя осенью красиво.

Я смотрю на него и слабо улыбаюсь. Мне не нравятся все времена года, потому что они пусты, так же, как и моя жизнь. Ведь все зависит не от красоты мира в тот или иной сезон, а оттого, что происходит в это время. У меня ничего не происходит.

― Мне нравится весна, ― добавляет он.

Я морщусь.

― Весной сплошная слякоть.

― Но зато все пробуждается после зимнего сна. Это, по-моему, прекрасно.

Моя улыбка становится шире.

― Теперь я больше уверена в том, что ты не впишешься в наш класс, ― говорю я.

Он с любопытством смотрит на меня.

― Да? Почему? В смысле, я и так это знаю, но…

― Они не используют такие слова, как «прекрасно», «красиво». Они не знают, что такое вежливость. И уж точно они не говорят о том, какое время года им нравятся. И не только наши одноклассники такие. Все люди… перестали быть людьми, ― я низко опускаю голову и начинаю изучать асфальт.

― Я понимаю, почему ты не любишь их, ― тихо говорит Ангел.

Я не сдерживаюсь и усмехаюсь.

― Не люблю? Это еще мягко сказано! Я их ненавижу, и это тоже мягко сказано, ― я неуверенно смотрю на него. Он внимательно смотрит на меня, и в его глазах нет намека на то, что он считает меня чокнутой, которая не может сдерживать свои эмоции. Но я могу! Просто, когда он рядом, это, почему-то, становится сложнее. ― Такое чувство, будто все самые безмозглые кретины этого мира собрались в этой школе, в этом классе, и неудачное стечение обстоятельств и моя врожденная везучесть, ― я изображаю пальцами кавычки, ― привели меня к ним. Но я совсем не похожа на них, ― я делаю громкий выдох, когда заканчиваю свою пылкую речь.

― Что ж, они заслуживает того, что ты так думаешь о них.

― Только такой от этого толк… Они все равно меня не слышат. Никто меня не слышит. Даже родители, ― и тут я понимаю, что начинаю говорить лишнее. Просто, столько времени молчать, потому что нет достойного собеседника, и спустя долгое количество времени он вдруг появляется, и мне трудно сдержать себя. ― Я просто ненавижу их. И всех людей, потому что они заслуживают этого. Потому что они злы, они обманывают, они высмеивают других, они жестоки… Они совершенно не умеют слушать. Они безвольны, не имеют собственного мнения. Я могу продолжать бесконечно.

― Да, ― кивает Ангел. ― Я тебя понял. Люди злы. Действительно злы, и у меня не хватит слов, чтобы описать, как я ненавижу их.

Я не сомневаюсь, что он говорит искренне. Ангел не тот, кто будет лгать. Теперь я в этом безоговорочно уверена.

― А ты? ― я обращаю на него свой отчаянный взор. ― Почему ты их ненавидишь?

― Из-за того же, что и ты. Плюс к этому, люди имеют плохую привычку уходить и не возвращаться. А мой главный минус в том, ― он грустно вздыхает, ― что я продолжаю ждать их, даже если понимаю, что это бесполезно.

Я хмурюсь и вопросительно смотрю на него.

― Я любил этот мир и все, что в нем есть, ― говорит Ангел, но я сомневаюсь, что он здесь, со мной, потому что его туманный взгляд говорит о том, что он далеко в своих воспоминаниях. ― Я любил людей и все их недостатки. Тогда я еще мог видеть в них хорошее. До тех пор, пока однажды со мной не случилась беда.

Он набирает в легкие воздух и начинает свой рассказ.

― Я рос живым и очень активным ребенком. Мама и папа всегда удивлялись, откуда у меня берется столько энергии, ― Ангел тепло улыбается. ― Я, как и все мальчишки, хулиганил и совершал много ужасных проделок, из-за которых мне часто попадало дома. Но я не унывал. Я знал, что жизнь прекрасна, и все в ней такое же красивое и веселое. Можно сказать, что смыслом моей жизни был футбол. Я не мог прожить и дня без мяча. Постоянно в движении. Я не умел сидеть на месте.

Я представляю себе картину, где Ангел, маленький мальчишка с растрепанными волосами и весь чумазый, гоняет мяч во дворе с другими ребятами. Это неосознанно вызывает у меня улыбку, которую я прячу, опустив низко голову.

― Однажды все рухнуло, ― голос Ангела становится мрачным. ― Как карточный домик. Так легко… ― он делает паузу. ― Три года назад, двадцатого августа, я, как обычно, играл днем в футбол во дворе. И мяч улетел на дорогу. Я побежал за ним, так как был к дороге ближе всего. Я не был невнимательным и знал, что нельзя выходить на дорогу. Но она была пуста и, честно говоря, я совершенно не думал об опасности тогда, ― Ангел горько усмехается и чешет затылок. ― Дорога была пуста. Мяч лежал у канализационного люка. Я взял его в руки, и… ― его голос резко обрывается, и он громко сглатывает. Я смотрю на него, насупившись от тревоги. ― Я не ожидал, что может что-то случиться. Из-за угла резко выехала черная машина. Я растерялся. Я не знал, что делать, потому что машина ехала очень быстро. Все, что я слышал, это скрип шин. А затем я крепко зажмурил глаза, и все оборвалось.

― О Боже… ― шепчу я, потрясенно прижимая руку ко рту. Я понимаю, что начинаю идти очень медленно.

― Водитель скрылся на месте, ― слышу я надломленный голос Ангела. ― А я долгое время пролежал в больнице. У меня было куча травм. Перелом двух ребер, ушибы и растяжения, сильное сотрясение головы и открытый перелом правой ноги, ― я жмурюсь, потому что не могу слышать подобное. Мне становится жутко, и я чувствую знакомый приступ тошноты. ― Процесс выздоровления занял очень много времени, и, как видишь, не до конца. Врач сказал, что я никогда больше не смогу играть в футбол. Он разрушил мою мечту, смысл моей жизни. Я представлял, что в будущем стану профессиональным футболистом. Но что в итоге? Хромой и с жутким шрамом на лице, который никогда не исчезнет. И воспоминания тоже не уйдут.

― Мне жаль, ― мой голос дрожит.

Ангел обращает взгляд на небо, затянутое плотными свинцовыми тучами.

― Мой ангел-хранитель меня подвел, ― горько усмехается Ангел.

Я выдавливаю измученную улыбку в ответ, хотя в сердце ощущаю только острую печаль.

― Я потерял всех своих друзей, потому что им не нужно было дружить с калекой, ― Ангел возвращается к своей истории. ― Сначала они навещали меня в больнице, приносили фрукты и делились со мной всем, что с ними происходило. Но больше всего меня задевало то, что они говорили о футболе. Я таил в себе обиду, потому что они могли в него играть, а я нет. Больше нет. И никогда не смогу из-за своей хромоты.

Я смотрю на его правую ногу, и на глаза наворачиваются слезы.

Слезы…

Я давно не плачу. Наверно, с прошлого года. В последний раз я проливала слезы, когда мои одноклассники решили протестировать на мне свой очередной до жути смешной прикол. Только мне тогда было не смешно, и вспоминать об этом даже сейчас больно.

― Время шло. Я не ходил в школу какое-то время. Я перестал быть интересным для других, и все стали забывать меня. Я остался один. Без друзей. Меня поддерживали только родители. И я не устану благодарить их никогда, потому что они не оставляли меня, потому что они заставляли чувствовать себя еще кому-то нужным.

Мой подбородок дрожит, сердце разрывается от сочувствия.

― Я перестал общаться с теми, кого считал своими друзьями. Точнее это они перестали со мной общаться, ― Ангел засовывает руки в карманы брюк и смотрит вперед. ― Какое-то время я сидел дома, но мне хотелось быть среди людей. Во мне все еще билось желание любить этот мир, хоть он сыграл со мной злую шутку. Я вернулся в школу, но все оказалось совсем не таким, каким я ожидал… как я хотел, чтобы все было. Со мной не разговаривали. Меня игнорировали. На меня смотрели, как на чужого, и я копил в себе обиду от непонимания. Я думал, что попал в ад. Но ад был только впереди.

Ангел поворачивается боком, пропуская полную женщину с тяжелыми пакетами.

― Начались шутки, сначала с, казалось бы, добрым подтекстом, а потом превратились в жестокие приколы. И это делали те, с кем я дружил, с кем играл в футбол и кого уважал. Они в один прекрасный момент превратились в моих врагов. Я долго переживал, и больше всего мне было жаль родителей, а не себя, потому что они страдали вдвойне, глядя, как их ребенок, калека, разочаровывается в жизни.

Ангел смотрит на меня и тихо говорит:

― Поверь, я знаю, что люди могут быть жестокими и злыми. Я пережил все это. У меня было время, чтобы осознать это и решить для себя, что я лучше буду один, чем стану общаться с такими людьми, как мои бывшие друзья, ― он делает глубокий вдох и невесело улыбается. ― К сожалению, их больше, чем я ожидал. Прошло три года, но все осталось прежним. Те же шутки, издевательства, косые взгляды… ― говорит Ангел. ― Изменились только игроки. И то, что с их стороны стало меньше сочувствия и больше необъяснимой злобы.

Я впитываю каждое его слово и понимаю, что ему реально пришлось нелегко. И у него были веские причины, чтобы возненавидеть людей и этот мир. Я смотрю на него и не могу представить, как он прошел через весь этот ад, что свалился на него. Я мысленно ставлю себя на его место и понимаю, что не смогла бы выбраться из той черноты. Я бы сломалась и никогда не смогла восстановиться. Я бы сдалась.

― А потом мы переехали, ― немного повеселевший голос Ангела вытаскивает меня из раздумий.

― Ты родился не здесь? ― спрашиваю я.

― В Москве, ― кивает он.

― Ого.

― Санкт-Петербург гораздо красивее, ― улыбается он. ― И здесь меньше… суеты, что ли. Этот город обладает необычной атмосферой. Ты не замечала?

Я неуверенно пожимаю плечами.

― Я думаю, это лучшее место на планете. Оно идеально для тех, кто любит спокойствие во всем. Кто ценит красоту.

Мы молчим какое-то время. Ангел думает о чем-то, а я перевариваю в голове его грустную историю.

― Я думаю, что в человеке что-то умирает, когда он теряет друзей, ― говорит он.

― Тогда в тебе умерло много, ― грустно констатирую я.

― Но, потеряв это, я обрел новое, ― Ангел снова улыбается, на этот раз тепло и без тени печали. ― Ты абсолютно права. Люди лгут, предают, изменяют, толкают тебя в пропасть. Они обязательно появятся в нашей жизни в виде испытаний. Они будут использовать, обманывать, делать жизнь по-настоящему несносной. Но я верю, что появятся и такие люди, которые будут любить до такой степени, что с легкостью сумеют затмить всю боль, залечить раны, которые оставили другие.

― Возможно, ты прав, ― бормочу я задумчиво.

Через минуту Ангелу звонят. Он достает свой телефон с большим экраном.

― Привет, пап, ― говорит он.

Молчание. Ангел быстро смотрит на меня и тут же отводит взгляд.

― Хорошо. Пока.

Он убирает телефон.

― Кажется, мне пора домой.

Я улыбаюсь ему, хотя внутри чувствую тяжесть. Мне не хочется уходить, я хочу говорить с ним, задавать ему вопросы и слышать на них ответы. Мне хочется знать о нем все. Абсолютно.

― Мне тоже уже пора, ― говорю я.

― Здорово поболтали. Правда, ― говорит Ангел.

― Ага.

Мы прощаемся, и я иду домой, а Ангел остается на месте ждать своего папу.

***

На следующий день в пятницу Светлана Александровна, как только мы с Ангелом появились в кабинете русского языка, подходит к нам, и выражение ее лица, настороженного и сердитого, мне не нравится.

― Почему вы ушли вчера с физкультуры? ― спрашивает она.

Я смотрю на нее в упор, а ее взгляд метается от лица Ангела к моему лицу. Я растеряна, и мне нечего сказать. Точно. Я совсем не подумала вчера, когда мы уходили с физкультуры, о том, что учительница обо всем узнает.

От волнения у меня ускоряется сердцебиение, и ладони становятся влажными. Я метаю испуганные взгляды в сторону Ангела, который, в отличие от меня, кажется собранным и спокойным.

― Я… упал вчера и разбил нос, ― произносит он сначала неуверенно, а потом расправляет плечи и выпрямляет спину, и голос его звучит иначе. ― Августа отвела меня до медпункта, и мы хотели идти в спортзал, но у меня заболела голова, и я попросил ее, ― его мимолетный взгляд касается меня, а затем снова возвращается к учительнице, ― проводить меня домой.

Светлана Александровна, поджав губы, смотрит на него, а затем вздыхает.

― Хорошо, ― говорит она, и я думаю, можно ли мне уже вздыхать с облегчением. ― Но вы должны были предупредить меня, или Бориса Владимировича.

Ангел энергично кивает и искривляет губы в нелепой, но очаровательной виноватой улыбке.

― Простите, такого больше не повторится.

― Я тебе верю, ― лицо учительницы смягчается. ― Как ты себя сейчас чувствуешь?

― О, все хорошо, спасибо, ― вежливо отвечает Ангел.

Я отворачиваюсь, чтобы скрыть улыбку и как раз звенит урок. Когда учительница отходит от нас, я поворачиваюсь, и мы с Ангелом обмениваемся улыбками.

На перемене после второго урока мы идем в библиотеку. Я снова беру журнал и делаю вид, что увлечена чтением.

― У Егора бронхит, ― говорит Ангел.

Я поднимаю голову и смотрю на него.

― О, ― все, что произношу я в ответ.

Я не могу посочувствовать в той степени, в которой сочувствует Ангел, потому что Егор не является моим другом.

На этом наш разговор заканчивается.

Весь день я вспоминаю, о чем мы говорили с ним вчера. Делает ли одна беседа нас друзьями? И интересно ли Ангелу со мной так же, как с Егором? А что будет, когда Егор вернется в школу? Будем ли мы с Ангелом общаться?

Еще несколько дней назад я была другого мнения. Я была уверена, что никогда не сумею подружиться с Ангелом, что я не хочу с ним дружить. Всю свою сознательную жизнь у меня не было друзей. И тут появляется он. Как мне себя вести? Глупо, конечно, делать какие-либо выводы после одного нормального разговора, но все внутри меня странно бурлит.

Каждому человеку хочется быть кому-то нужным. Раньше я это рьяно отрицала, считала себя независимой и сильной. Но теперь же понимаю, что я как раз-таки больше всех нуждаюсь в человеке, способном поддержать меня. Мне нужен друг.

Ангел. Сможет ли он стать тем, кому я смогу безоговорочно доверять? С кем я смогу говорить обо всем на свете и не беспокоиться, что он станет высмеивать меня за спиной? Доверять так сложно, особенно, когда живешь среди тех, кто постоянно лжет и лицемерит.

― Ты здесь? ― слышу я отдаленный голос Ангела. А секунду спустя вижу, как он машет рукой перед моими глазами.

― Что? ― лепечу я растерянно.

Он широко улыбается, у него идеальные ровные зубы, как у тех людей, которые обожают посещать стоматолога.

― Ты летаешь в облаках.

― Просто задумалась, ― я пожимаю плечами и оглядываюсь.

Как я пропустила тот момент, когда пришла в класс истории?

― Если постоянно думать, то можно и умереть от нервного срыва, ― усмехается Ангел. ― Мысли способны убивать, особенно, когда их много.

― Я не часто думаю.

― Часто. Поверь мне. Ты всегда думаешь. Дай своему мозгу немного отдохнуть.

Я тихо ухмыляюсь и наклоняюсь, чтобы достать из рюкзака учебник по истории и тетрадь. Затем, когда выпрямляюсь, ловлю на себе внимательный взгляд девочке. Камилла, Света, Алина и Наташа стоят кружком у дверей кабинета и смотрят в мою сторону. Они видят, что я заметила их, но не отворачиваются. Я не собираюсь отводить взгляд и смотрю на них. Первой сдается Камилла. Она, как и всегда, выглядит безупречно, и я бы непременно завидовала ей, если бы еще помимо красоты она имела хоть какие-то мозги. Камилла наклоняется в кружок и что-то говорит остальным девочкам, а затем они начинают хихикать. Я закатываю глаза и отворачиваюсь.

Мы пишем тест по истории.

Благодаря тому, что у меня есть свободное время, которое все остальные тратят на прогулки с друзьями, я на все вопросы отвечаю правильно, и у меня единственная пятерка в классе. Конечно же, все начинают возмущаться. А что они хотят? Ничего не учить и получать хорошие оценки? Ну, так они не в сказку попали. Я, чтобы получить пять за коротенький тест по истории, в котором девять вопросов, читала и конспектировала параграфы чуть ли не до полуночи несколько вечеров подряд.

У Ангела четверка, но он ничуть не расстроен. Он единственный, кто порадовался, что я получила пятерку.

― Ты будешь сдавать историю на экзаменах? ― спрашивает он, когда мы последние выходит из кабинета.

В школьных коридорах всегда так шумно, и я морщусь.

― Не знаю, пока не решила, ― отвечаю я.

― Как? ― искренне удивляется Ангел.

Я пожимаю плечами.

Я стараюсь не думать о предстоящих экзаменах в конце этого учебного года. Я стараюсь не думать о том, что буду делать дальше. Уйду учиться в какой-нибудь техникум, или останусь в школе? Перспектива уйти после девятого класса кажется соблазнительной, потому что в таком случае я больше никогда, возможно, не увижу своих одноклассников. Но я не знаю, в какой техникум идти. Я не знаю, какую профессию хочу получить. Мои родители настаивают, чтобы я училась одиннадцать классов, но я не уверена, смогу ли потянуть. Хотя бы причина в том, что я стопроцентно завалю алгебру и геометрию. Но я так же знаю, что мама подыскивает мне хорошего репетитора. Она сделает все, чтобы подтянуть меня по этим предметам. Но даже если предположить на секунду, что я все-таки сдам математику, я по-прежнему не знаю, хочу ли учиться одиннадцать классов.

Все так сложно.

― А ты решил, что будешь сдавать? ― спрашиваю я, когда мы подходим к библиотеке.

― Физику и химию, ― отвечает Ангел.

Я морщу нос. Брр.

― Ненавижу физику и химию, ― говорю я.

― Да, ― смеется Ангел, ― я это уже понял.

Сегодня в библиотеке не пусто. Там сидят первоклашки и несколько второклашек. А с ними их учителя. Библиотека, когда в ней кто-то есть, кроме меня, или Ангела и Егора (к их присутствию я отношусь более-менее спокойно) больше не кажется мне местом, где я могу спокойно провести перемену. Даже если здесь сидят дети, которые не знают меня, и им неважно, кто я в этой школе.

― Ты бы могла сдать литературу и, к примеру, английский, ― говорит Ангел, проходя к самому дальнему столу библиотеки, за которым мы сидим обычно.

Я медленно иду за ним и поглядываю на шумных детей.

― Или историю и обществознание, ― предлагает он. ― Многие будут сдавать обществознание, потому что это легко.

― Все предметы легкие, если ты знаешь их, ― говорю я.

― Ну, так-то да.

― Кто кроме тебя будет сдавать физику и химию? ― спрашиваю я.

Ангел усмехается.

― Сложный вопрос. Никто, наверно.

― Да. Потому что это противные и нереально сложные предметы.

Он смеется.

― Мне нравится химия, но физику я просто обожаю!

Я изображаю, как меня тошнит, и Ангел смеется громче.

― Физику я еще хоть как-то понимаю, ― вздыхаю я, ― а вот химию… Но хуже этого может быть только алгебра и геометрия. Я так далека от точных наук.

― У тебя гуманитарный склад ума.

― Ага. А ты прекрасно ладишь как с устными предметами, так и с точными науками.

― У меня было время, чтобы полюбить все предметы, ― тихо усмехается Ангел.

Я поджимаю губы и думаю, как бы быстро перевести тему. Но проблему решает звонок.

― Они могли бы сделать перемены длиннее, ― жалуется Ангел и выходит из-за стола.

Я вздыхаю.

― Не могу не согласиться.

***

Когда уроки заканчиваются, я выхожу из школы, и следом за мной идет Ангел.

― Ты от меня так просто не отвяжешься, ― весело говорит он мне, когда я, услышав его, останавливаюсь и жду. ― И я только что разговаривал с Галановым.

Мое лицо вытягивается от удивления и, кажется, даже бледнеет. И Ангел замечает это и спешит меня успокоить.

― Все нормально. Он просто извинился.

Я выпячиваю глаза.

― Что он сделал?! ― то, что я начинаю кричать, выходит непроизвольно.

Все, кто находится в радиусе нескольких метров, поворачиваются в нашу сторону.

― Извинился, ― повторяет Ангел.

Я борюсь с желанием рассмеяться, потому что это звучит неправдоподобно.

― Это невозможно, ― я качаю головой. ― Галанов никогда и ни перед кем не извиняется.

― А передо мной извинился, ― Ангел натягивает на лицо широкую улыбку. ― Ну, точнее, он извинился не по собственной воле. Я заставил его сделать это.

― Как? ― мое удивление растет с геометрической прогрессией.

― Сказал, что если он не попросит прощения, то я расскажу всем правду.

― Ого… А он что?

― Сначала угрожал, а потом извинился, но не при своих дружках. Мы отошли в сторону, где он еле слышным шепотком сказал, что не хотел ставить мне подножку и так далее и тому подобное, ― Ангел закатывает глаза.

Я потрясенно качаю головой.

― Сначала, конечно, он назвал меня стукачом и девчонкой, что я не умею держать язык за зубами и разобраться с ним по-мужски, ― рассказывает Ангел. ― А я ему сказал, что он мне не друг, чтобы я покрывал его. В общем, слово за слово, и мы во всем разобрались. Без кулаков. Дипломатия и шантаж рулят.

Я улыбаюсь и думаю про себя, что он невероятный.

― А еще я сказал, чтобы он больше не лез к нам, ― добавляет Ангел. ― Никаких шуток в нашу сторону. Никаких бранных слов. Никаких приколов.

― И он тоже послушал тебя? ― верится мне с трудом.

― Куда денется! У меня есть на него компромат, так сказать.

Я вопросительно вскидываю брови.

― Это долгая история.

― Не хочешь рассказывать?

― Настоящий профессионал никогда не раскрывает свои карты, ― подмигивает Ангел.

Я не могу обидеться, потому что мы еще не перешли к стадии друзья-на-век. Не хочет говорить ― его дело. Я все равно потрясена тем, что он сумел выбить из Галанова извинения и еще путем шантажа заставить его отстать от нас. Разве этот человек не удивительный?

― Так что о нападках со стороны Галанова ты можешь навсегда забыть, ― заверяет меня Ангел.

― Спа…спасибо? ― неуверенно благодарю я.

― Всегда пожалуйста, ― он наклоняется передо мной в шуточном поклоне, как это делали в восемнадцатом веке, и я смеюсь.

***

Мы идем прогулочным шагом домой (Ангелу ведь в мою сторону) и едим шоколадное мороженое в вафельном рожке.

― Мне больше нравится фисташковое, ― говорит Ангел.

― Почему тебя зовут Ангел? ― спрашиваю я. ― Это… необычное имя.

― Шутишь? ― хрюкает он, когда усмехается, и я начинаю хихикать. ― Мои родители ― чудаки! Вот назови мне хоть одних нормальных родителей, которые додумаются назвать своего ребенка Ангелом! Но я все равно люблю их, какими бы сумасшедшими они ни были.

Я смотрю себе под ноги и думаю о своих родителях. Думаю, никогда не настанет момент, когда я буду отзываться о маме и папе с такой же теплотой в голосе, как Ангел. Я не знаю его родителей, но по его словам, они замечательные. А мои? Постоянно на работе, я почти не слышу от них похвалы, постоянные обвинения. Могли бы сделать скидку, что у меня больное сердце, и хоть как-то проявить сочувствие. Воспоминание о недавних слезах мамы все-таки дает мне надежду, что они не потеряны для меня.

― Кто твои родители? ― спрашиваю я тихо.

― Мама домохозяйка, а папа работает в крупной фирме заведующим отделом маркетинга, ― отвечает Ангел. ― Отцу пришлось из-за меня поменять место работы. Мы ведь жили в Москве, и там он получал больше денег, чем здесь. Да и место ему нравилось… Но мама настояла на переезде, потому что видела, что мне нелегко находиться там, где все напоминает об аварии, и где я постоянно натыкаюсь на своих бывших друзей. Папа согласился. Мой старик классный.

― Повезло, ― шепчу я.

― А твои?

― Бухгалтеры.

― Оба?

― Оба. Постоянно пропадают на работе, ― я затыкаюсь, так как не уверена, что стоит продолжать.

― Ты редко видишься с ними, ― это он говорит утвердительным тоном, а не вопросительным.

Я вяло киваю.

― И все же, почему тебя решили назвать Ангелом? ― возвращаюсь я к изначальной теме.

― Когда мама родила меня и впервые увидела, она сказала, что я ангел. Ну, а потом ей в голову пришла идея именно так меня и назвать. Ангел, ― он ухмыляется и откусывает кусочек рожка. ― Ты не представляешь, сколько проблем у меня было из-за имени, ― он начинает смеяться. ― И мои новые одноклассники далеко не оригинальны в своих шутках. Их я слышал еще задолго до нашего знакомства.

― Дай-ка угадаю, у тебя были клички.

― В десятку! Я все не помню, но каждый звал меня по-разному.

― Например?

― Гелик…

― Гелик? ― перебиваю я, смеясь.

Ангел улыбается и кивает.

― Кто-то так и звал: Ангел. На самом деле, кличек было много.

― Ты не стыдишься своего имени, ― говорю я.

― А чего стыдится? У меня особенное имя, и я горжусь этим, ― он говорит это твердо и уверенно, и я ни на секунду не сомневаюсь в его серьезности. ― Быть таким, как все скучно, ― Ангел доедает свое мороженое и громко хрустит, что это невольно вызывает у меня очередной смешок. Что-то я слишком много улыбаюсь в последнее время. ― Нужно этому миру хоть что-то оригинальное! Иначе сума сойти можно от однообразия лиц и поведения!

― И поэтому появились мы ― изгои, ― вяло констатирую я. ― Для забавы мира.

― Да. Именно, ― охотно соглашается он, энергично кивая. ― Вот я, Ангел, а ты, Августа. У тебя тоже оригинальное имя.

― Ненавижу свое имя, ― морщусь я.

― А зря, ― Ангел смотрит на меня сверху-вниз. ― Мы особенные, и я не стыжусь этого. Мне нравится, как меня зовут. Это необычно.

― Имя подчеркивает своего обладателя, ― бормочу я с мороженым во рту.

И только потом я понимаю, что сказала это вслух.

― Ты считаешь меня необычным? ― искренне удивившись, спрашивает Ангел.

Мои щеки становятся красными, и я смущенно опускаю голову.

― Угу, ― мямлю я едва слышно.

― Надеюсь, это не плохо, ― нервно усмехается он.

И я резко поднимаю взгляд. Его слова, по какой-то необъяснимой причине, обижают меня.

― Я никогда не считала тебя плохим, ― говорю я чересчур воодушевленно, но ничего не могу с собой поделать. ― Наоборот, я… ― мне нужно набраться смелости и сказать это. Почему так сложно? Я не собираюсь произнести ничего сверхъестественного… наверно. ― Я никогда не встречала таких хороших людей, как ты.

Ангел молчит какое-то время, и я теряюсь в догадках, о чем он думает?

― Спасибо, что так думаешь, ― говорит он. ― И, кстати, если хочешь знать, я тоже считаю тебя хорошей. Правда.

Неосознанно на моем лице расползается улыбка. Ангел улыбается в ответ, и от этого мне становится вдвойне приятнее.

― Спасибо, ― шепчу я. ― Мне никто не говорил о том, что я хороший человек… что я вообще человек, ― на меня наваливается грусть, и я отвожу взгляд в сторону. ― Мне приписывают другое название. Изгой, ― невеселый смешок слетает с моих губ.

― Конечно, ― фыркает Ангел, ― изгои же не являются людьми. А я и забыл…

Я хихикаю, и Ангел начинает смеяться. Потом смеюсь я. Мы смеемся вместе.

― Правда, Августа, ― я глупо вздрагиваю, когда он называет меня по имени, ― я рад, что сумел найти такого друга, как ты.

Я спрашиваю себя, друзья ли мы?

И что вообще такое дружба? Настоящая дружба, которую я всю жизнь считала мифом. Почему мифом? Потому что такую дружбу, которую я вижу постоянно у других людей, я не считаю настоящей.

По-моему дружба ― это когда людям не нужно меняться, чтобы понимать друг друга. А вокруг одно притворство…

Но Ангел не похож на остальных. Он действительно особенный. И его необычное имя подходит ему, как никогда. Он настоящий. Он не боится своих эмоций, он не боится давления общества, он не похож на того, кто будет претворяться, чтобы угодить другим.

Он может стать тем, кто подарит мне настоящую дружбу. С таким другом, как он, мне не страшно пустить это чувство в свое сердце. Мне не страшно довериться.

Поэтому на вопрос, друзья ли мы с Ангелом, я отвечаю да.

Мы друзья.

― И я, ― отвечаю я запоздало.

Я слишком долго смотрю на него, и чтобы отогнать неловкость, которая уже прокрадывается в нашу атмосферу, отвожу взгляд в сторону.