ЧАСТЬ 1
Он сидит на берегу. На песке. Индийский океан соленым языком лижет его ступни. В его руках солнце. В его глазах горизонт. Осколки ракушек вокруг него похожи на драгоценные камни.
В вышине, за спиной, о чем-то перешептываются пальмы. Ветер треплет их спутанные макушки, подслушивает их секреты, лелеет в ладонях обрывки фраз. Кожа пахнет солью. Далеко, в размытой лазурной дымке, миражи складываются в причудливые узоры.
Он сидит на берегу. Планета под ним несется со скоростью тридцать километров в секунду вокруг ближайшей звезды. Звезда эта тонет в наполненной до краев чаше океана. Вернувшийся ветер приносит прохладу.
Он отряхивает руки от песка и натягивает на плечи холщовую куртку.
1
Надо бы купить пару дурацких маек, чтобы ходить на презентации. Хорошенькая история: все в D&G, а ты входишь, и поперек груди у тебя – большой зеленый член. Добрый вечер!
Журналистам в наши дни прощают все. Главное, чтобы у тебя на шее болтался бейдж с надписью «Пресса». Главное, чтобы ты вообще пришел. И чтобы хоть что-нибудь написал. А уж ради того, чтобы это «что-нибудь» было позитивным и «форматным», тебя могут пустить на мероприятие даже нагишом.
Мы не четвертая власть. Мы – первая.
Эта мысль меня веселит. Я улыбаюсь, поворачиваюсь на спину и окончательно просыпаюсь. Солнце проникает в комнату длинными яркими полосами.
За окном настойчиво сигналит машина. Где-то наверху сосед заводит свою бесконечную дрель. Он делает это ежедневно, ровно в одиннадцать, и если сегодня он не отстал от графика, значит, я опаздываю на очень важную встречу.
Черт!
В двенадцать надо быть на Арбате, то есть из дома я должна выйти прямо сейчас, в трусах и тапочках. Круто!
– Маша, поставь чайник! – ору я по пути в ванную. Надеюсь, Машка меня слышит.
Через десять минут, когда я вхожу на кухню, на столе уже стоит чашка кофе, сливки и бутерброд с сыром на блюдце. За три месяца совместного проживания Маша выучила мой утренний рацион наизусть.
– Спасибо! – сквозь бутерброд говорю я.
Часы на холодильнике показывают 11:14. В принципе, если бежать до маршрутки, а в метро передвигаться в переходах максимально быстро, и не миндальничать, пропуская в вагон вперед себя всех старушек с тележками, на встречу я опоздаю… максимум минут на десять-пятнадцать. К тому же – кто сказал, что Иван явится в кафе вовремя? Сам наверняка опоздает не меньше чем на полчаса. Полдень для таких, как он, – это вообще раннее утро. А некоторые так и вовсе спят до сумерек, как вампиры.
– Как всегда, опаздываешь? – спрашивает меланхолично Маша, поедая свои вечные мюсли.
– Угу. А ты, как всегда, смотришь всякую ерунду.
На кухонном телевизоре Машка смотрит MTV. Она всегда смотрит MTV. На этот раз двое придурков из очередного идиотского шоу удирают по каким-то прериям от слонов, которых они сами же и раздразнили. В прошлый раз эта же парочка, кажется, на спор ела живых червей. Интересно, сколько платят в Америке ведущим за такой экстрим? Впрочем, знаю я пару персонажей, которые согласились бы есть даже собственное дерьмо, совершенно бесплатно – лишь бы их показали по телевизору.
Кстати, из этого могло бы получиться неплохое шоу. «Съешь дерьма и стань звездой!». Надо кому-нибудь продать идею. За дорого.
– Я просто разгружаю мозг, – говорит Маша. – Дай мне отдохнуть после работы.
Если учитывать, что девяносто девять процентов населения этой планеты только и делают, что бездельничают на работе, а после «разгружают» мозг перед телевизором, вымрем мы гораздо раньше, чем прогнозируют ученые. И коллайдер здесь будет ни при чем…
Хотела я спросить у Машки, чем именно она так нагружает мозг за смену ночного сторожа в салоне красоты, но передумала. Обидится!
Допиваю кофе залпом, бросаю посуду в раковину, смотрю на часы – 11:20. Вполне себе сносно.
– Я вечером все вымою, – говорю Машке.
– Ага, – не отрывая глаз от телевизора, иронизирует она. – Как же!
Я правда, честно-честно, помою вечером посуду. Хотя мое дежурство было вчера. Или позавчера?
Итак: ноутбук, блокнот, две ручки, кошелек, телефон, диктофон. Ничего не забыла.
А расчесаться? А расчешусь я в лифте – у меня в распоряжении зеркало и целых двенадцать этажей свободного времени.
Надо поставить на телефонном будильнике новую мелодию. На старую я, видимо, уже не реагирую. И надо, наконец, не забывать ставить будильник на телефоне. Иначе меня когда-нибудь все-таки уволят.
Интересно, только у меня лифт едет катастрофически медленно, когда я опаздываю, или это – всеобщая временная аномалия? Наконец старый мастодонт, трясясь и вздыхая, с кряхтением распахивает передо мной свои двери. Поехали!
На Смоленской я оказываюсь в двадцать минут первого. Стоя на эскалаторе, мучительно размышляю, звонить Ивану или нет. Ненавижу извиняться за опоздания. Но ведь он наверняка недавно проснулся и только сейчас выезжает из дома.
– Лиза, я уже на месте, – отвечает он мне после третьего гудка. – На втором этаже, у окна.
Черт! Может, он просто не ложился? «Афтепати» на Арбате?
– Э… я уже подхожу, буду через минуту, – говорю я, отключаюсь и мчу вверх по эскалатору, стараясь не налететь на чей-нибудь портфель или локоть.
До ресторана, в котором назначена встреча, я совершаю героический марш-бросок. Организм, надорванный сидячим образом жизни, реагирует на пробежку удивленным покалыванием в боку. Добежав до входа и держась за выпрыгивающее сердце, я останавливаюсь и пытаюсь выровнять дыхание. Получается плохо, но тянуть время дальше нельзя. Пригладив взлохмаченные волосы, я вхожу внутрь и поднимаюсь на второй этаж.
2
Иван сидит у окна. Он разговаривает с кем-то по телефону. Увидев меня, Иван кивает, но взгляд его не здесь – он где-то далеко, рядом с невидимым собеседником. Я усаживаюсь на стул, достаю из сумки блокнот и какое-то время изучаю специальное предложение ресторана на коктейли «Мохито», лежащее у меня перед носом.
Рядом с Иваном – тарелка, в которой недавно был салат. То есть он, скорее всего, явился в ресторан вовремя и, пока я скакала по Новому Арбату, уже успел позавтракать. Черт, кто же знал, что этот тип – такой педант?
Воображаю – перед сном он наверняка складывает ровной стопкой носки и нижнее белье, завязывает провод от телефонной «зарядки» аккуратным бантиком, а футболку вешает на плечики. И ни разу, ни разу в жизни он не опоздал на встречу, и не лег спать, не почистив зубы. Скукота!
Появляется официант, забирает тарелку, кладет передо мной меню и делает вопросительное лицо. Я отрицательно качаю головой и демонстративно откладываю меню в сторону.
Знаем мы ваш ценник. Тысяча рублей за кофе с пирожным…
Наконец Иван кладет трубку.
– Добрый день! – улыбаюсь я. – Прошу прощения за опоздание.
– Ничего страшного, – отвечает он. – Кофе будете?
– Я только что из дома, так что нет.
– Свежевыжатый сок? Завтрак? Я угощаю, – улыбается Иван.
Мне, пожалуйста, красный «порш» и домик за городом.
– Ну… хорошо, давайте кофе. Американо со сливками и два сахара, – сдаюсь я.
Официант испаряется.
– Итак, по поводу интервью, – говорит Иван, доставая из сумки листки с моим текстом. Ого, да он подготовился!
Иван кладет листки перед собой – в нескольких местах распечатанный текст жирно подчеркнут желтым маркером. Читал, видимо, вдумчиво. Сейчас начнет придираться.
– А можно на «ты»? – спрашивает Иван.
– Разумеется!
– Отлично. Итак, смотри: давай вот эту фразу вычеркнем, вот здесь надо как-то помягче сформулировать, не «ушел со скандалом», а, к примеру, «решил двигаться своим путем». Ну, придумай сама, как красивее будет. И вот этот кусок давай сократим, к черту все эти сантименты про детство. Меньше про меня знают – больше будут фантазировать. А это нам на руку, – улыбается Иван. – И еще вводный абзац меня немного смутил. Я пока не получил музыкальную премию, я только на нее номинирован, а ты так пишешь, словно награда у меня уже в кармане. Переделай, ок?
Я киваю, записывая все нюансы в блокнот.
– Что-то еще?
– Ну… в общем все нормально. Ты только после правки перешли мне снова, хочу глянуть окончательный вариант.
Интересно, отчего он не завел себе пресс-атташе? Руки не дошли или тратиться не хочет?
– Да, разумеется.
Я забираю листки с текстом. У Ивана тренькает телефон. Он снова погружается в беседу. Отложив блокнот, я наблюдаю, как по Арбату едут автомобили. День, обещавший стать солнечным, неожиданно состроил всем пасмурную гримасу – вот-вот пойдет дождь, а зонта у меня с собой, разумеется, нет.
В последнее время погода в Москве – как в субтропиках. Полдня – дождь, полдня – жара. Скоро, видимо, и правда конец света.
Появляется официант, приносит мой кофе – и мне наконец есть чем заняться.
Разговор Ивана с каким-то Сэмом, который должен подвезти ему какие-то диски, но все никак не находит времени, заканчивается лишь тогда, когда у меня заканчиваются и кофе, и сливки. На часах – начало второго. Придется оправдываться в редакции, рассказывать, что правка интервью затянулась.
– Извини, – говорит Иван, выключая телефон.
– Ничего, все нормально. Так по тексту все?
– Ну в принципе да.
«Да» звучит не совсем утвердительно.
– Или все-таки нет? – уточняю я.
Иван смотрит на меня, напряженно о чем-то размышляя. Лишь бы он уже сказал «да». Дедлайн в четверг, сегодня вторник, времени на переделку практически не остается. Не люблю интервью с медиаперсонами. Сначала какая-нибудь певичка или актрисуля говорит одно, через пять минут она говорит другое, а в день верстки звонит ее пиар-директор и просит написать третье. В итоге звезда, разумеется, все равно остается недовольной и при первом удобном случае жалуется главреду.
Хорошо колумнистам в журналах. Сиди, анализируй реальность, пиши «от себя». Никто не заставляет тебя ходить по разным тухлым презентациям и совать микрофон под нос известным или не очень личностям, до которых тебе, откровенно говоря, нет никакого дела.
Так, кажется, еще пару месяцев такой работы, и я окончательно разлюблю людей.
– Слушай, а ты давно пишешь? – спрашивает Иван вдруг совершенно другим, не официальным тоном.
«С шести лет», хочу съязвить я, но не решаюсь.
– В смысле?
– В смысле – статьи. Интервью разные. Давно?
– Ну… вообще-то у меня журналистское образование. А пишу со школы, наверное. Там, стенгазеты, сочинения, все дела.
– Круто. Мне нравится.
– Что?
– То, как ты излагаешь материал.
Интересно, он издевается или действительно понравилось? И что вообще может понравиться в стандартном интервью на шесть тысяч знаков?
– Э… спасибо, – говорю я.
Иван опять делает паузу.
– А ты в Москве давно? – интересуется он.
Интересно, у меня на лбу написано: «приезжая»? Или меня выдала дыра на любимых кедах?
– Пятый месяц, – отвечаю с вызовом.
– Звучит как срок беременности! – хмыкает он. – А чего приехала?
– Э… А какая разница? – пытаюсь я быть тактичной.
– Ясно. За перспективами, – оценивающе смотрит он на меня. – Ладно, ладно, не обижайся. Мне нужен такой человек, как ты.
– Интересно, зачем.
– Хороший вопрос, – говорит он, доставая из пачки сигарету. – Можно?
– Да, пожалуйста, – отвечаю я.
Он кивает, щелкает зажигалкой и затягивается. Вместе с дымом над столом повисает пауза.
– Мне нужен человек, который может писать, – произносит наконец Иван. – Более или менее художественно. Человек не из тусовки. Желательно вообще не из Москвы. В общем, ищу свежий взгляд. Я хочу выпустить книгу – это хороший пиар-ход для поддержки сольного проекта. Выпустить ее одновременно с первым диском будет круто, я советовался с людьми…
Я молча жду продолжения.
– Вот только сам я ее не потяну.
– Почему? Ты же пишешь тексты? – удивляюсь я.
– Вот именно, я пишу тексты. К песням. Веду свой блог в интернете. Веду колонку в одном молодежном издании. Но не книги, понимаешь? Книга – это совсем другой объем, страниц сто пятьдесят, не меньше. А лучше – двести пятьдесят. У меня усидчивости и времени на такой объем не хватит. Гастроли, студия… Поэтому я ищу помощника.
– Это ты мне сейчас, типа, предложение делаешь? – осмыслив сказанное, уточняю я.
– Ага. Руки и сердца.
История принимает интересный оборот. Человек, которого знает пол-страны и которого я вижу второй раз «живьем», предлагает мне стать его литературным компаньоном. Или как это правильно называется? Наверняка решил вывести на чистую воду «грязный шоубиз», по пути отыгравшись на бывших друзьях и пнув под зад бывших продюсеров. Заодно упомянуть продажных телок, безбашенных олигархов и свое тяжелое детство. Очередное произведение из разряда «все гады, а я один в белом фраке». Такими литературными шедеврами завалены полки в любом книжном магазине. И на каждой обложке – надписи типа «главная книга года» или «бестселлер, которого ждали».
Жаль, бумага, на которой напечатано большинство подобных романов, жестковата…
А Иван, между тем, даже и писать книгу сам не хочет, активно ищет литературного негра.
– А авторство? – с улыбкой интересуюсь я.
– Не волнуйся, авторство останется за тобой, я не собираюсь обманывать тебя и выдавать твою работу за свою. Хочешь – напишу расписку и заверю у нотариуса.
Он улыбается в ответ и тушит недокуренную сигарету, расплющивая ее в пепельнице.
– Предварительные договоренности с издательством у меня есть, пока все расплывчато, но им интересны люди из шоу-бизнеса, с именем. Так что, считай, с готовым текстом проблем не будет. Сразу в печать. Плюс поддержка разных телеканалов, журналов – у меня есть знакомства где надо. Проснешься знаменитой. Ты ведь за этим приехала в Москву? Как тебе такая заманчивая идея?
На асфальт внизу, под окном, ложатся первые тяжелые капли. Все-таки дождь.
Я смотрю на тротуар. Человек напротив смотрит на меня.
Это какая-то шутка.
Интересно, в чем подвох?
– А о чем книга? – интересуюсь я.
Впрочем, сейчас все равно, о чем писать – хоть об особенностях приготовления салата оливье. Хоть о бывших любовниках. Хоть о собачьих ошейниках. Чем более предсказуемым будет текст, тем лучше – главное, чтобы автор был заранее известен публике, желательно с какой-нибудь скандальной стороны.
– Не знаю, не решил еще.
Отлично!
– Так о чем же мне писать? – удивляюсь я.
– А вот ты и придумай, – тычет он в меня пальцем. – Кто у нас писатель – ты или я?
Идиотизм какой-то. Видимо, слово «идиотизм» начертано у меня на лбу огненными буквами. Иван принимается меня уговаривать.
– Я понимаю, все, что я говорю, звучит дико. Я тебя не знаю, ты меня не знаешь, поболтали и разошлись. И все же подумай. Все получится, я уверен. Я же не заставляю тебя написать бестселлер за месяц. Покатайся со мной туда-сюда, поезди на концерты, на презентации, посиди в студии на записи. Посмотри со стороны, что к чему. А я вспомню разных случаев из жизни – у меня их предостаточно. Материала хватит. Главное, грамотно все это скомпилировать – и вперед, в печать.
– Ну… я не знаю.
– Ясно. Хорошо, повернем проблему другой стороной. Сколько ты хочешь?
Тут я, честно говоря, совсем теряюсь.
– За что?
– Да за книгу же!
– Да… ну… я не знаю.
События, кажется, начинают происходить помимо моего в них участия.
Иван оживляется. Видимо, он думает, что я просто пытаюсь набить себе цену.
– По поводу бабла не волнуйся. Скажем так – я нанимаю тебя на работу. Не переживай, с основной тебе уходить не обязательно. Но я буду ежемесячно платить тебе зарплату. Или гонорар – если тебе такая формулировка больше нравится. Ты сейчас в своем этом… «Слухи.ру» сколько получаешь?
– Э… восемьсот.
– Евро?
– Долларов.
– Восемьсот баксов? – удивляется Иван. Он ерошит волосы и весело хохочет. – Это по нынешнему курсу… С ума сойти! И как ты живешь на эти деньги? Кладу тебе две тысячи в месяц, и за готовый текст еще пять-шесть. Плюс авторские, когда в издательство отдадим. Не знаю уж, сколько там выйдет. Ну и фамилия твоя, конечно, на обложке. Крупными буквами. Вместе с фотографией. Идет?
3
Я увидела его впервые в прошлые выходные. Шел вялый летний дождь, от которого на поверхности мелких лужиц вспучивались пузыри. Слякоть заползала в туфли. Стоя у входа в недавно открытый выставочный зал, я думала только о том, чтобы не замочить фотоаппарат. Аппаратура была не моя – казенная, видавшая виды, но все же дорогая. Обращаться с ней я, честно говоря, умею не особо, но так как в начале августа после сокращения штата в два раза наш фотограф был уволен, главная редакторша решила, что корреспондент женского сетевого журнала вполне может стать фотокорреспондентом. За те же деньги, разумеется.
– Ты делаешь неплохие фотографии! – воскликнула на совещании многоуважаемая Нина Сергеевна, которую мы с верстальщиками за глаза зовем Шилом (за короткую стрижку, которая к концу рабочего дня неизменно торчит иглами в разные стороны, и способность быть шилом в заднице всей редакции). – Я видела твой аккаунт в «Инстаграме». Так что не отпирайся. Мне нужен полноценный фотоотчет и пару комментариев селебритис о мероприятии.
Модное слово «селебритис» Шило вставляет в разговор в каждую вторую фразу.
– И пожалуйста, надень платье. И туфли. Придешь, как обычно, в джинсах и кедах – во-первых, не пройдешь фейс-контроль, а во-вторых, вылетишь с работы. Мероприятие очень солидное, так что изволь соответствовать.
Возражать я не стала. У меня еще не закончился трехмесячный испытательный срок.
Мероприятие и впрямь выдалось ну очень солидным. Вся эта бодяга, занявшая целый этаж огромного стеклянного выставочного центра на три дня, называлась «Российская неделя высокой моды для животных».
Круто, да? У животных тоже есть своя мода.
Правда, они об этом не знают.
Платье, за неимением оного, мне пришлось одолжить у Машки. Туфли, привезенные из дома, подошли к нему не очень, но мне, честно говоря, было на это плевать.
– Круто выглядишь! – сказала подруга, когда я перед выходом на мероприятие глянула на себя в зеркало. Там обнаружилась какая-то незнакомая мне девица в черном платье-футляре с торчащими из-под подола мосластыми коленками.
– Ага. Как на похоронах, – ответила я.
Отчего-то в тот день мне особенно запомнился дождь. То ли потому, что ноги окончательно промокли, то ли потому, что я вообще люблю дождь. А может, мне просто хотелось, чтобы ливануло посильнее и вся чопорная процессия у входа вприпрыжку поскакала внутрь.
Публика прибывала, как обычно, с опозданием. Первый автомобиль появился ровно через двадцать минут после официально объявленного начала pre-party. Из авто появлялись красивые люди, неспешно проходящие по ступеням, задрапированным красным ковром (привет Каннам!). Вот проплыл известный политик с дамой. Вот появился эпатажный телеведущий, успевший дважды жениться за один телевизионный сезон. Вот ослепила всех улыбками девичья попсовая команда. Вот изнеженно помахала ручкой слегка раздавшаяся вширь мисс Мира позапрошлого года. Некоторые лица были настолько идеальны, что я начала сомневаться, не открыта ли уже где продажа «Фотошопа» в таблетках.
Играла музыка, напрягалась охрана, пресса, согнанная за ограждения из столбиков и цепочек, щелкала затворами фотоаппаратов.
Иван приехал практически последним, на белом «мерседесе» спортивной модели. Впрочем, если бы не Нинка Кравцова, знакомая корреспондентка из малоформатного женского глянцевого издания, я бы не узнала, что его зовут Иван, что он – экс-солист известного в стране коллектива, что он покинул его, прервав контракт раньше на полгода, и что в прошлом месяце он подрался с кем-то в ночном клубе, попав в газеты с шикарным синяком на пол-лица… Исчерпывающая творческая биография, не правда ли? Всю эту информацию Кравцова выпалила мне скороговоркой в ухо – и я на всякий случай сделала несколько снимков.
Лицо Ивана было мне смутно знакомо, вот и все.
Выбравшись из-за руля и обойдя авто, Иван помог выйти из машины своей холеной спутнице, брюнетке в золотистом платье (сдается мне, где-то все-таки существуют специальные НИИ, производящие на свет божий представительниц совершенно отдельной, идеальной расы). Она была выше Ивана на полголовы, и у нее были бесконечные ноги, прямо из которых где-то внизу росли бесконечные каблуки.
После, собственно, началось мероприятие – показ коллекции собачьей одежды и аксессуаров от какой-то дизайнерши, живущей между Москвой и Нью-Йорком и, по всей видимости, обожающей все блестящее. Демонстрировать собак, разумеется, должны были их знаменитые хозяйки.
Где-то далеко, невидимый за стенами огромного, задрапированного бархатом зала, бушевал финансовый кризис. Бастовали безработные рабочие, рушились биржи, обанкротившиеся миллиардеры бросались под поезд. По подиуму дамы всех мастей, известные и не очень, в шикарных вечерних нарядах, тащили на руках и на поводках собак всех мастей, в кружевах и с бриллиантами на ошейниках. Брюнетки, рыжие, той-терьеры, чихуа-хуа, китайские хохлатые, блондинки, шатенки… Вышагивающие по подиуму особы одинаково щурились на фотовспышки, цокали лапками и кокетливо смотрели в зал. Зал отвечал им восторженными аплодисментами.
Иван со своей спутницей сидел в первом ряду. Он тоже смотрел на семенящих мимо на тонюсеньких ножках той-терьеров, чихуа-хуа и их хозяек. Смотрел, улыбался, аплодировал когда надо, восторгался когда следовало. И все же… Клянусь, в какой-то момент я успела уловить на его лице тень скуки. Она пробежала по его лицу, словно судорога, сведшая челюсть человека, страстно желающего зевнуть и не имеющего возможности этого сделать, – и пропала. Лицо Ивана снова стало вежливо-внимательным.
Но я улыбнулась. Не мне одной в этом зале было катастрофически скучно.
К моменту, когда последнюю породистую шавку унесли за кулисы, а непосредственный автор всего этого собачьего великолепия сорвала шквал аплодисментов, я успела заполнить фотографиями две карты памяти. Хватит не на один фотоотчет, а на четыре. Осталось продержаться совсем немного, минут тридцать (в программке мероприятия после дефиле была заявлена after-party), и можно ехать домой, лелеять мозоли от туфель.
Вместе с вереницей гостей мы с Кравцовой двинули в находящийся этажом выше ресторан. Неделя звериной моды закрывалась, так что блистать бриллиантами собакам (ни одной кошки, хомячка или рыбки на этом празднике животноводства я не заметила) оставалось от силы часа два. Дав себе немного расслабиться и выпив по бокалу красного сухого, мы с Нинкой договорились позже вместе уехать с вечеринки на такси и занялись интервью. Она высмотрела ведущего одного из музыкальных каналов, я дернула из толпы одну из девчонок той самой попсовой группы, на ходу вспоминая, как ее зовут и как называется команда, в которой она открывает рот. Восемь вопросов, несколько снимков, на все про все – от силы десять минут. К бару за вторым бокалом мы с Кравцовой подошли практически одновременно.
– Слушай, давай побыстрее. Ага? – попросила та. – У меня скоро нянечка свалит, она уже звонила, так что мне к Никитке надо ехать. Может, ну ее, твою вторую звезду? Редактор обойдется и одним интервью?
– Не обойдется, – покачала я головой. – У меня испытательный срок, так что малейшая придирка – и Шило выкинет меня на улицу.
– А… Ну тогда давай в темпе вальса. Тебе кто больше нравится?
Облокотившись на стойку бара, мы сканировали толпу гостей.
– Пожалуй, я возьму этого твоего Ивана, – сказала я, представив, как хорошо эта парочка будет выглядеть в фотоотчете.
– Нет, Ивана уже я застолбила! – вдруг заартачилась Кравцова.
– Почему это? – удивилась я. – У тебя к нему сердечный интерес?
– Дура ты. Он же восходящая звезда хип-хопа. Интересная личность. Да еще и скандальная – после драки-то!
– Нет, звезда хип-хопа мне самой нужна, – рассмеялась я. – Если он прям такой подающий надежды, мне это будет лишним плюсом в личное дело. К тому же с ним девчонка эффектная.
– Иди в жопу! Я тебе Ивана не отдам, – стояла на своем Нинка.
– Да что ты так в него вцепилась? – удивленно поинтересовалась я. – Давай, что ли, тогда жребий бросим.
– Не вопрос! – отозвалась Кравцова и полезла в сумочку за кошельком.
И вот, стоя возле бара и одной рукой держа фотоаппарат, другой я подкинула вверх пятирублевую монету. Кувыркнувшись, монета подмигнула мне и упала на покрытый ковром пол решкой вверх.
Иван достался мне.
Уже через минуту мы стояли возле приоткрытого окна в холле ресторана. Я, Иван и его золотистая девушка. Девушка явно знала толк в том, как именно надо позировать перед объективом – видимо, сказывалась модельная практика. Иван же держался довольно просто. Хорошие манеры, внимательный взгляд, крохотная блестящая серьга в мочке левого уха, отлично сидящий костюм. Никакой присущей большинству медийных персон развязности, никаких татуировок на видных местах, цепей, массивных украшений с бриллиантами и золотых передних зубов. А в остальном – ничего особенного. Узри я его в толпе где-нибудь между «Чкаловской» и «Курской», не обернулась бы.
Отвечал на вопросы Иван развернуто, много острил, иногда откровенно ерничал. Кажется, ему было приятно давать интервью. По итогу разговор, хвала богам, вышел далеко за рамки моды для животных. Наверняка Шило захочет сделать из этого отдельный материал, подумала я. А Иван, после того как я выключила диктофон, попросил связаться с ним, чтобы вычитать готовое интервью.
Педант, решила я тогда. И не ошиблась.
Сейчас, сидя в кафе, я вспомнила все детали нашего знакомства и улыбнулась. По сути, если бы монетка упала орлом кверху, написать книгу Иван предлагал бы сейчас не мне, а Кравцовой.
4
– Кофе еще будешь? – интересуется Иван.
Дождь за окном льет все сильнее и сильнее. Как я поеду в редакцию?
– Угу, – говорю я рассеянно.
Иван кивает официанту, и тот мгновенно оказывается возле нашего столика, чтобы принять заказ. Вряд ли он был бы столь услужлив, сиди я здесь одна.
Иван просит еще кофе и счет. Потом он снова закуривает, смотрит на улицу.
– Ты, кстати, на машине? – спрашивает он.
Наивный!
– На метро…
– Я тебя подброшу. Так что скажешь?
Две тысячи долларов в месяц – это моя полугодовая зарплата в самарской газете, работа в которой однажды так мне надоела, что я свалила в Москву. Впрочем, не только работа надоела мне в Самаре, но это – уже совсем другая история… Прибавив деньги Ивана к своему окладу в «Слухах», я стану практически миллионершей. С другой стороны, это – оплата труда, которым я никогда не занималась.
– А тебя не смущает, что я за свою жизнь не написала ни одной книги? – спрашиваю я.
– Не-а, – отмахивается Иван. – Более или менее сносно складывать слова в предложения умеет треть земного шара. Писателем в Москве стремится стать каждый второй. Но лишь у некоторых есть гарантии, что их действительно напечатают. Связи решают все. Так что с тебя – работа над текстом и форма, а с меня – содержание. Жизнь артиста очень насыщенна, тебе просто останется записывать! Остальное, считай, решено. Думай.
Я молчу, глядя, как над столом тает сигаретный дым.
Возле нас неожиданно появляется симпатичная незнакомка в джинсах и светлой футболке. Рдея, как утренняя заря, девушка подает Ивану блокнот и ручку.
– Подпишите, пожалуйста! – произносит едва слышно.
– Как тебя зовут? – интересуется Иван, оглядывая подошедшую с ног до головы.
– Катя, – еще тише произносит та.
– Понятно. Так и напишем – Катерине с любовью.
Девушка польщенно улыбается. Я не могу скрыть ухмылку.
Оставив сигарету в пепельнице, Иван размашисто пишет в блокноте. Я вижу, как привычно его рука вырисовывает буквы на листе. Наконец он ставит подпись, отдает блокнот Кате и ослепительно улыбается.
Отличный кадр для глянцевого журнала. Стоп, снято!
Я улыбаюсь. И вдруг реальность вокруг меня действительно застывает одним большим, ярким стоп-кадром.
Какого черта я вообще думаю? Мне на блюдечке с голубой каймой преподносят неплохой шанс продвинуться чуть дальше, чем может вообразить среднестатистическая редакционная крыса, а я, ковыряя в носу, размышляю, хватать мне этот шанс или нет!
Я в один миг принимаю решение.
Как там говорят? Тщеславие – любимый из пороков дьявола? Вот-вот. Если быть до конца честной, мне плевать на две тысячи долларов в месяц. Просто мне, как, наверное, любому журналисту в этой стране, до чертиков хочется однажды вот так же, размашисто и небрежно, подписывать собственные книги на автограф-сессии где-нибудь в Доме книги на Новом Арбате. И так же ослепительно улыбаться сияющим от радости поклонникам. И привычно, чуть устало позировать перед объективами фотокамер. Не все же время я сама должна нажимать на кнопку!
Девушка в футболке смотрит на подпись, радостно кивает и, пискнув: «Спасибо!», возвращается к своему столику.
Официант приносит счет и кофе.
– Ну так что? – спрашивает Иван, глядя, как я наливаю в кофе сливки.
– Я согласна.
Кивок сопровождает раскат грома.
5
– Меня в салон берут, мастером педикюра! – с порога оглушает восторженными воплями Машка. Она в одном полотенце прыгает посреди комнаты и трясет мокрыми волосами. – Только что позвонили!
В ванной шумит вода, посреди ковра брошен пылесос – видимо, на радостях моя соседка решила отдраить всю квартиру. Всегда, когда ей некуда девать энергию, она устраивает вселенскую генеральную уборку.
– Больше никаких ночных бдений в салоне. Буду работать днем. Одна тетка уходит в декрет, так что я теперь – не сторож. У меня теперь свое место, свой шкафчик, а еще мне обещали сделать визитки в следующем месяце. Ура!
Не одной мне сегодня чертовски повезло.
– Круто! – говорю я. – Поздравляю!
Машка обнимает меня, и какое-то время мы с ней прыгаем вокруг лежащего пылесоса.
– Я там картошки нажарила с грибами. Угощайся!
– Спасибо! – обрадованно говорю я.
После долгого дня в редакции, скрашенного двумя диетическими йогуртами и бессчетным количеством дурного растворимого кофе, я готова позариться даже на китайскую лапшу быстрого приготовления. А уж картошка с грибами – это просто рождественская индейка с яблоками.
– Не за что! – Машка жмет босой ногой на кнопку, и пылесос взвывает, как болид на повороте трассы «Формулы-1».
Кухня блестит, оставленная мною с утра посуда, разумеется, вымыта, шкафы и плита отдраены так, словно их вчера привезли из магазина. Маша просто волшебница.
– Твой будущий муж будет счастливым человеком! – кричу я, нажимая на кнопку чайника.
– Что? – спрашивает сквозь вой пылесоса Маша.
– Ничего, – машу я рукой.
Потом беру ручку и зачеркиваю на расчерченном листке, прикрепленном на холодильнике, свое имя в графике дежурств. Раз Маша сегодня добровольно все отмыла, будем считать, что мое дежурство закрыто.
У этой трехкомнатной квартиры у метро «Текстильщики» – долгая история неофициального общежития. Поспрашивайте – в Москве полным полно таких вот коллективных жилищ, комнаты в которых постепенно переходят от одних постояльцев к другим. Снимать квартиру вскладчину дешевле, особенно когда ты только приехал в столицу, за душой у тебя – гроши, а в кармане – резюме человека, готового на любую работу. Остается только найти таких же, как ты, малоимущих энтузиастов, и убедить квартирных хозяев, что проживать вас в квартире будет не шестеро, а трое, домашних животных вы на дух не переносите, а ровно в одиннадцать забываетесь сном младенца. Если при этом вы соглашаетесь поклеить за свой счет новые обои (чтобы закрыть дыры в стенах, оставшиеся от прежних постояльцев), починить сливной бачок и оплачивать городской телефон и домофон, считайте, что квартира ваша как минимум на год вперед.
Эту, к примеру, сняли года три назад ребята из провинциальной рок-группы, приехавшие покорить Москву. Не знаю уж, удалось это им или нет, но со временем в одной из комнат поселилась парочка студентов, решивших свить нехитрое семейное гнездышко вдали от родительского ока, в другой появился приезжий программист. Потом, когда музыканты в квартире окончательно перевелись, а студенты после полугода мытарств на рисе с макаронами надоели друг другу хуже горькой редьки, две комнаты заняла семья с ребенком. От пребывания полноценной ячейки общества в квартире остались разрисованные цветными мелками обои в коридоре, на уровне моего колена, и два пакета игрушек на лоджии. Говорят, съезжая, родители просили игрушки не выкидывать – когда-нибудь они за ними обязательно вернутся.
Главным правилом выезжающих с жилплощади был розыск на свое место новых, желательно адекватных, жильцов. Так, моя комната досталась мне по наследству от того самого программиста – он оказался бывшим мужем моей одноклассницы, уехавшим в Москву после развода. В комнате после него остались старенький сломанный принтер, стопка затертых дисков с аниме и огромное количество пыли под диваном.
Летопись квартиры в картинках мне рассказала Машка – именно она заняла одну из комнат после выехавшей семьи. Машке двадцать один, родом она из Кургана и, так же как я, приехала в столицу попытать счастья. Во второй комнате одновременно с Машей поселился некий Вадик, странный тип, работающий, с его слов, курьером в рекламном агентстве. За все четыре месяца проживания в квартире я лично видела парня раза три. Он приезжает на два-три дня, целыми днями сидит у себя в комнате, питается исключительно сосисками, а потом пропадает на полмесяца. Вроде бы уезжает на квартиру к подружке. Впрочем, я не удивлюсь, если Вадик на самом деле фасует героин, а свою комнату использует как производственную базу.
Впрочем, нам грех жаловаться на Вадика – благословенны соседи, не живущие с вами, но регулярно вносящие арендную плату.
Кто завел в квартире график дежурств, история умалчивает. Думаю, тот, кому до чертиков надоело вычищать оставленные соседями на кухне авгиевы конюшни. Идея, кстати, гениальная. Благодаря ей каждые три дня все сияет чистотой – конечно, если у того, чье имя значится в графике, хватает сил и совести прибраться.
А вообще в квартире весьма недурно. Нет дыр в полу, штукатурка не сыплется на голову, стеклопакеты поставлены относительно недавно, на окнах лоджии полностью закрываются ставни, а в ванной в наличии душевая кабина. Царская роскошь! Спасибо кризисному снижению цен на аренду жилья – эти хоромы мы снимаем всего лишь за тысячу долларов в месяц. Некоторые устраиваются куда хуже. Первые две недели после приезда в Москву я, к примеру, жила у кузена своей подруги, в однокомнатной квартире без мебели, где пятеро студентов спали на полу в ряд на туристических ковриках.
Уже за полночь, искупавшись, отредактировав небольшой материал и почти допив на кухне свой чай, я неожиданно говорю вслух:
– Мне тут книгу предложили написать…
Кажется, я вслушиваюсь в сказанное с не меньшим удивлением, чем Маша. Та немедленно делает тише звук телевизора и, забыв про «Секс с Тилой Текилой», обалдело произносит:
– Что? Кто? Зачем?
Отличное название для телепередачи.
– В смысле, зачем? – усмехаюсь я. – Зачем обычно пишут книги? Чтобы их читали.
Ну, это я лишку хватила. Сейчас книги пишут в последнюю очередь затем, чтобы их читали…
– А кто предложил? Редакция? – подвигается ко мне Машка почти вплотную и забирается на стул с ногами. У нее странная привычка даже суп есть, сидя на табурете по-турецки.
– Предложит редакция, как же! Нет, человек один предложил. Которого я, кстати, практически не знаю.
– Ничего себе! – качает соседка головой. – И что? Ты согласилась?
– Ну, типа того… Только я никогда книг не писала и вообще не понимаю, о чем писать-то. Был бы он космонавт, или общественный деятель, или преступник, на худой конец… А так – ну артист. И дальше что?
Глаза у Машки становятся круглыми, как монеты по два евро.
– Какой артист? Известный?
Учитывая тот факт, что Машка круглосуточно смотрит MTV, она наверняка сто раз видела Ивана.
– Ага. Коллектив такой знаешь, два парня и девчонка, блондинка… Не помню, как называется… У них еще клип такой смешной был, типа снят на бразильском карнавале.
– А! – обрадованно восклицает Маша. – Это же «ТриТонны»! Ух ты! Ничего себе! У них состав недавно поменялся.
– Вот парень из старого состава мне и предложил книгу написать.
– Афигеть! – говорит потрясенная Маша. Именно через «а». – Иван? Тебе? Предложил? Книгу? Кру-у-у-уто!
Кажется, у меня за мгновение нимб образовался над головой. Или крылья выросли. В Машином взгляде – смесь восхищения и благоговейного ужаса.
– А он симпатичный? – вдруг спрашивает она.
– Да ты же его по телеку видала. Не знаю… Наверное.
– По телеку это одно, а в жизни – это другое, – мудро изрекает Маша. – Везука ты, Лизка! С такими людьми общаешься! Может, и сама скоро какой-нибудь знаменитостью станешь. А я, как дура, всяким жирным коровам буду педикюр делать…
А ведь еще час назад она скакала по квартире, радуясь именно этой перспективе!
В голове у Машки немедленно начинают вертеться шестеренки и мигать лампочки.
– Слушай, а там никому из этих, ну из звезд, маникюрщица не нужна? Ты знаешь, у меня опыт есть, я у себя в Кургане ведущим мастером была в салоне. Там, ногти нарастить, французский, европейский маникюр, обрезной, пилочный, плюс аквариумный дизайн… Много не возьму, у меня ценник нормальный…
Так, пора сваливать.
– Маш, я спрошу обязательно.
Пока я мою чашку, ее взгляд прожигает мне спину.
– Только не забудь, ладно?
– Ладно. Ну все, я спать.
Я спешно ретируюсь в комнату. Через секунду в мою дверь тихонько стучат.
– Лиза!
– Да?
Машка появляется в дверном проеме. Она мнется, долго не решаясь объяснить, чего ей нужно.
– Лизка, ты это… Ты знаешь что… Ты автограф для меня возьми у Ивана, хорошо?
Еще через мгновение я просыпаюсь от настойчивого звонка мобильного. Пытаясь понять, снится мне это или нет, с трудом разлепляю глаза – в окно на меня смотрит не менее сонная луна. Какого черта кому-то взбрело в голову будить меня посреди ночи? Телефон не умолкает. Дотягиваюсь до трубки, воображая по ходу страшные происшествия, которые послужили причиной полуночного трезвона. Тыкаю в кнопку – на меня обрушивается позитивный Иванов голос:
– Привет! Прости, что поздно. Не спишь?
– Нет.
– Круто! Завтра в час дня у меня прямой эфир на радио, по поводу выхода нового сингла. Я подумал, ты должна присутствовать.
– Но…
– Надо, очень. В список я тебя внес, приезжай минут на пятнадцать пораньше. И паспорт не забудь.
– Я… А меня пустят в студию? Я должна присутствовать как журналист?
– В студию пустят, я договорился. И тебя я заявил как своего пресс-атташе. Круто, да? Поздравляю с повышением!
Трубка весело хихикает.
У меня возникает смутное сомнение, что все происходящее – не более чем сон. Ущипните меня!
– У меня завтра в час, кажется, зубной, – пытаюсь я хоть как-то остановить сход этой лавины.
– Да хоть гинеколог. Перенеси. Это важно!
По тону Ивана я понимаю, что отвертеться мне не удастся. А что я скажу в редакции? Придется, и правда, врать про стоматолога. Назвалась, блин, груздем…
– Хорошо, я буду.
– Молодец! Адрес тебе сейчас эсэмэской скину. Все, обнимаю, до завтра.
Иван отключается.
Луна в моем окне крутит пальцем у виска.
6
Не опоздать мне стоит больших усилий. Но я, как и обещала, являюсь за пятнадцать минут до начала в офис недавно открывшейся радиостанции с веселым названием «Позитив-FM» на 22 этаже высотки в самом начале Нового Арбата. Любит Иван Новый Арбат, сил нет. Первые этажи здания занимает понтовый торговый центр. Машины, припаркованные у обочины, – каждая по стоимости тянет на годовой бюджет небольшого провинциального городишки. Пройдя мимо витрин, ценники в которых больше похожи на номера сотовых телефонов, попадаю в коридор с лифтами. Шкафообразный охранник на удивление приветливо кивает, когда я нажимаю на кнопку. Еще через десять секунд прибывает сверкающий лифт. Внутри отчего-то пахнет пряностями. Захожу, тычу пальцем в кругляш с цифрой 22, и еще через мгновение у меня от удивления открывается рот.
Сразу после третьего этажа лифт вырывается из замкнутой шахты и скользит вверх вдоль прозрачной стеклянной стены. Передо мной стремительно улетает вниз Москва.
Автомобили на глазах превращаются в смешные игрушечные модельки. Крыши, миг назад бывшие недосягаемыми, распластываются у ног. Сразу за ними изогнутой змеей уползает вдаль Москва-река, перетянутая мостами. Высотки рвут шпилями небо. Тысячи солнц слепят, отражаясь в тысячах окон. Зеркальные стены делового центра раздуваются на ветру полированными парусами. Горизонт теряется в легкой облачной дымке. И чем выше забирается мой лифт, тем менее натурально выглядит серая махина города. Мегаполис у моих ног словно вырезан и склеен из картона. Смоделирован в 3D. Нарисован на бумаге.
Впрочем, нет. Город реален. А я – просто муха на стекле, обозревающая окрестности. Сейчас – раз! – и меня сдует отсюда к чертовой бабушке.
Кажется, до меня только сейчас дошло, что я живу в Москве.
– Красиво, да? – произносит за моей спиной Иван.
Лифт, оказывается, уже давно открылся, распахнувшись в холл радиостанции.
– Молодец, ты вовремя.
Иван берет меня за локоть, я предъявляю паспорт хмурому охраннику возле «вертушки», и вот мы уже бодро шагаем куда-то в глубь коридоров. Пять минут на кофе – и в студию.
Каждая радиостанция отчаянно делает вид, что ее эфир – самый важный в мире. Что ее передачи – самые крутые, а диджеи – самые профессиональные. Любой человек, который попадется вам в офисе, коридоре или студии любой радиостанции, имеет гордую осанку наследного принца и развязную походку кинозвезды. Пусть даже это уборщица или сторож. У каждого штатного работника на лице – выражение вершителя судеб. «Мы формируем общественное мнение!», «Мы дарим людям хорошее настроение!», «Мы будим страну по утрам!».
С людьми незнакомыми радийщики ведут себя скучающе-надменно, с людьми медийными – панибратски. И в офисе любой радиостанции круглосуточно царит атмосфера нереального веселья – кто-то где-то весело хохочет, кто-то непрестанно шутит, как актер во время собственного бенефиса, в курилках полагается устраивать балаган по любому поводу, а стены обвешивать фотографиями знаменитостей, в разное время почтивших эфир своим присутствием. А еще полагается выскакивать неожиданно из-за угла и кричать сердито: «Тише, у нас запись!» Или лететь вдоль коридора, с озабоченным видом роняя в телефон: «Я продюсеру сразу сказал – старичок, так дела не делают!» В общем, всяк входящий в помещение радиостанции должен осознавать, что попал в место престижное и отчасти сакральное. Впрочем, это вы еще на телевидении не были!..
По ходу движения с Иваном здороваются какие-то люди. Они жмут ему руку, хлопают по спине и весело орут: «Здорово!». Меня (не понимая, кто я) разные неизвестные личности предпочитают приветствовать тепло, но чуть отчужденно. Потом нас подхватывает симпатичная, непрестанно улыбающаяся секретарша, заводит в уютную комнатушку для гостей. Удобные кожаные диваны, пальма в кадке, высокое окно забрано жалюзи. Тут же появляются кофе, чай, конфеты, вафли. Иван разворачивает крохотную шоколадку, сует ее в рот, плюхается на диван и закрывает глаза.
Сегодня он на удивление плохо выглядит. Бледный, круги под глазами. Даже тщательно выбритая физиономия и хороший парфюм не спасают ситуации – Иван похож на человека, не смыкавшего глаз как минимум сутки.
– Ты чего бледный такой? – не могу удержаться я от вопроса.
Он смотрит в потолок, трет виски, медлит с ответом.
– Спал плохо. Бессонница мучает… Сны дурацкие… От переутомления, видимо.
Так, кажется, наша звезда рок-н-ролла, то есть хип-как-его-там-хопа, сидит на какой-то наркоте…
– А что, сильно заметно? – вдруг хмурится он.
– Да.
Иван хлопает себя по щекам, пытаясь вызвать румянец.
– А так?
– Ну… сойдет.
– К черту! Это же радио, детка! – глумится Иван.
В ответ на его слова в комнату вламывается какой-то парень с фотоаппаратом.
– Для сайта! – сообщает весело парень. Ему вторит вспышка.
Иван еле успевает занять вертикальное положение.
– Мы сейчас распечатаем, подпишете? – спрашивает фотограф с утвердительной интонацией, не переставая снимать. Кажется, я тоже попадаю в кадр.
– Ага, – морщится Иван. – Только давай потом, можно нам кофе выпить?
– Конечно! – радиопапарацци исчезает.
– Мудак! – говорит Иван и снова закрывает глаза.
Минут пять в комнате стоит тишина.
– Кофе хороший? – интересуется Иван, слыша, что я размешиваю в чашке сахар.
– Растворимый, – сообщаю я.
– Ясно. Ну, обойдемся и растворимым.
На втором глотке в дверях появляется худющая девица с пирсингом в носу. Представившись программным директором, она сообщает, что пора в студию. Иван залпом допивает кофе, выключает звук на сотовом (я следую его примеру), и мы направляемся в конец коридора, где за плотной дверью, обитой войлоком, находится эфирная студия.
Студия – это крохотная комнатушка, отделенная от предбанника стеклянной дверью. По ту сторону за микрофоном священнодействует диджей. Затылок его украшают дреды, собранные в хвост. Когда мы входим, он говорит в микрофон что-то чрезвычайно веселое, потом ставит джингл и запускает рекламный блок. Затем он выбирается к нам, оказавшись просто двухметрового роста, здоровается с Иваном, жмет ему руку, хлопает по спине и весело орет: «Здорово!» Кивает мне, открывает дверь и приглашает нас внутрь.
– Полторы минуты до эфира! – сообщает диджей.
Эфир получается на удивление малосодержательным. Сидя на стуле в уголке и включив диктофон на запись, я удивляюсь, до чего примитивные вопросы задает обладатель шикарной афропрически. Зато он мегапозитивен! Его мимике могут позавидовать все голливудские комики разом.
Сначала они с Иваном долго здороваются со слушателями на разные лады, потом отчего-то обсуждают какой-то новый фильм, потом отвечают на пару вопросов от посетителей форума радиостанции из разряда: «А у вас есть девушка?». Потом, наконец, разговор заходит о новой песне. Но как только Иван открывает рот, чтобы рассказать о треке, диджей (я так и не смогла запомнить, как его зовут) весело заявляет в микрофон, что время интервью подошло к концу. Но все, разумеется, смогут услышать новую песню Ивана Сереброва – сразу после рекламы.
Я нажимаю на «стоп». Десять минут разговора можно спустить в унитаз. Пока Иван снимает наушники, диджей хлопает его по плечу.
– Прости, чувак, у нас тут эфир посокращали к чертям. Просят меньше пиздеть и ставить побольше музла. Ты что, послушать трек не останешься?
– Я его уже слышал, – вежливо улыбается Иван и жмет радиоведущему руку. С таким лицом люди обычно лезут в драку.
– Точно! – на позитиве заявляет диджей. – Ну, спасибо за визит, на созвоне! И у нас повтор после полуночи, если что.
Иван выходит из студии. Он не просто не в духе – он в бешенстве.
Я еле поспеваю за ним. Уже возле лифтов нас догоняют секретарша, долговязая девица с пирсингом и парень-папарацци с уже распечатанной и вставленной в рамку фотографией. Девица долго благодарит Ивана за визит, секретарша вручает диск – сборник радиохитов от «Позитив-FM», парень просит расписаться на фото. Кажется, со стороны все происходящее снова фотографируют. Трескотня вокруг Ивана длится минут пять, потом мы все же оказываемся в лифте.
Шоу за стеклом разворачивается в обратном порядке. Горизонт, шпили высоток, солнце, река, мосты, крыши, автомобили… Пока мы спускаемся, Иван хранит молчание. Затем, когда лифт снова попадает в замкнутую шахту, произносит зло:
– И как в этой стране делать музыку?
Я тактично молчу.
Наконец приземляемся. Двери открываются в залитый светом холл торгового центра. Иван выходит первым, а потом неожиданно останавливается – я почти врезаюсь в его спину.
– Извини, что вытащил тебя на эту хуйню. Ничего ценного ты сегодня, разумеется, не узнала.
– Да ладно.
Иван смотрит куда-то вниз. Я слежу за его взглядом – точно, он пялится на мои кеды.
– Что это на тебе?
– В смысле?
– В смысле – что это? – тычет он пальцем вниз.
Кто из нас двинулся – он или я?
– Это кеды, – объясняю я тоном воспитательницы детского сада.
– Где ты их взяла?
– С нищего сняла, у метро.
– Заметно! – хихикает Иван. – Ты видела, какая в них дыра?
– Это «камелоты», – говорю я холодно. – Мои любимые.
– Ясно. Я прихожу на радио, а мой пресс-атташе – в кедах с дырой. Готично!
Мы почти одного роста. Стоим и смотрим друг другу в глаза.
Послать, что ли, его на хуй?
– Ты же у нас звезда, тебе и Дольче с Габбаной носить, – улыбаюсь я. «СУКА!» – читает он в моих глазах.
Иван вдруг лезет в карман и достает бумажник. В его руках материализуются пять зеленых бумажек.
– Так, вот тебе аванс. Купи себе, пожалуйста, новые кеды и вечерние туфли. На каблуке, хорошо? В пятницу вечером у меня выступление в клубе – ты должна быть обязательно. Ну, дресс-код и все такое… Я позвоню.
И он силой сует мне деньги.
Если бы у меня был бойфренд, он бы уже давно начал задавать мне вопросы…
7
Дверь, перед которой я стою, сделана из какого-то дорогого дерева. Или это дорогая подделка под дорогое дерево – кто его знает? Вензеля вокруг глазка. Вычурная дверная ручка.
Из-за двери доносится тяжелый синкопированный ритм – хозяин квартиры явно не парится по поводу того, как к громкой музыке отнесутся соседи.
Я нажимаю на кнопку звонка уже третий раз – но как может сравниться кудахтанье дверного звонка с лицензионными басами стереосистемы? Тридцать секунд, и ухожу отсюда! Неожиданно дверь распахивается, и какой-то парень в щегольском костюме возникает на пороге.
– Добрый день. Вы с телевидения? – спрашивает он.
«Из санэпидемстанции», – хочу сказать я.
– Нет. А вы кто?
Мой собеседник на секунду умолкает, потом сообщает:
– Андрей.
Офигеть! Можно подумать, это хоть что-то проясняет.
– Я к Ивану. Лиза. Он дома?
Уровень звука становится чуть ниже, и из-за спины Андрея, который, кажется, не собирается пускать меня в дом, появляется Иван с телефонной трубкой в руке.
– Это Лиза! Пропусти, Андрюх! – Иван снова скрывается внутри, продолжая прерванный разговор. – Меня не волнует, что он спит! Бери его за шкирку и тащи в студию. Мы уже неделю материал свести не можем!
– Добрый день, – говорю я, входя, Андрею, то ли дворецкому, то ли вышибале. – А вы, типа, на фейс-контроле?
– Типа, – говорит тот и, заперев за мной дверь, уходит куда-то в глубь квартиры.
Сняв кеды (новые, кстати говоря! Боже, храни «Converse»!), осматриваюсь. Просторный холл, в углу которого колонной торчит мраморная тетка, держа в поднятых руках лампу, понизу отделан таким же деревом, которым обита входная дверь. На полу новехонький ламинат. По периметру холла расположились две деревянные двери и один сквозной проем в огромный зал. В проеме маячит Иван, матеря кого-то по телефону. Облачен он в серые штаны и кенгуруху на молнии, с капюшоном – нечто среднее между пижамой и спортивным костюмом.
Слева арка, соединяющая холл с большой кухней. Из любопытства сую нос в арку: на кухне вместо стола – длинная барная стойка, над ней подставка, утыканная натертыми до блеска бокалами, рядом – два высоких стула с белоснежными сиденьями. Здоровенный холодильник увешан магнитами до самого пола. «Düsseldorf», «Paris», «Limassol» – успеваю я ухватить названия городов. Возле раковины, в которой болтается пара кофейных чашек, стоит чугунная пепельница в виде макаки в растаманском берете, играющей на тамтамах. Шикарный кухонный гарнитур темно-вишневого цвета сияет так, словно его только что отдраила усердная домработница. Впрочем, думаю, так и было. На барной стойке скучает одинокий банан.
Появляется Иван (он все еще разговаривает с каким-то Серым по телефону), тушит в пепельнице очередную докуренную до середины сигарету, затем вытряхивает окурок в ведро под раковиной и, поморщившись, открывает окно.
– Бросать надо на фиг! – говорит он и уходит в зал. – Эй, ты где там?
Следую за ним. Не удивлюсь, если за аркой, как в булгаковской нехорошей квартире, обнаружится бальная зала с фонтаном и попугаями.
Зал там, разумеется, есть, но обставлен он в лучших традициях каталогов современных интерьеров. Белый кожаный диван, огромная плазма напротив него, на стене, под ней длинная полка, забитая дисками. Традиционные четыре колонки и сабвуфер (какая же звезда не имеет домашнего кинотеатра!). Стена напротив окна занята плотно заставленными книжными полками. Судя по корешкам, по большей части это беллетристика, немного философов-экзистенциалистов и альбомы с репродукциями картин. Двухтомник Ницше лежит рядом, прямо на полу, его листки испещряют множественные закладки. Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты.
Еще одна высокая узкая полка рядом с книжными развалами заставлена разноцветными моделями автомобилей. Над ней на стене висит истыканный кружок «дартс», стрелы кучно впились почти в его центр. У окна, насаженный на стальной штырь, торчит женский манекен без головы, выкрашенный в красный цвет. Посреди зала небрежно брошена пятнистая коровья шкура.
Стена над диваном, разумеется, увешана большими фотографиями в рамках. Вот Иван один, в шикарной гангстерской шляпе, вот целая серия фото с выступлений в составе «ТриТоннов», вот какие-то клубные тусовки. Летопись творческого пути в картинках. Удивительно, отчего в этой галерее нет фотографии Ивана, в глубоком младенчестве сидящего на горшке с микрофоном в руках?.. Сбоку пристроилась пара дипломов каких-то музыкальных фестивалей.
В общем, как я и ожидала – музей-квартира обычного московского понтореза. Для полноты картины не хватает истрепанных номеров «Эсквайра» и последней книги Минаева, небрежно засунутой под диван.
Иван уже поговорил по телефону. Теперь он стоит, прислонившись к книжной полке, и следит за моей реакцией, качая головой в такт музыке. В колонках какие-то неизвестные люди ритмично выплевывают французские слова.
– Ну и как тебе моя берлога? – интересуется Иван.
– Пижонская, – плюхаюсь я на диван. – Личная?
– Ха! Нет, конечно! Трешка в районе Цветного бульвара – и личная! Я же не миллиардер… пока… Снимаю, разумеется.
– А где рояль?
– Какой рояль?
– Белый.
– Не понял…
– Белый рояль. В комплект к дивану. Вечерами ты должен сидеть за ним, и, настукивая одним пальцем мелодию, придумывать очередной речитатив.
– А ты, я смотрю, язва, – улыбается Иван. Он выключает музыку и бросает пульт на диван.
– Типа того.
– Кофе хочешь? Пока не приехала съемочная группа, можем успеть. Правда, не уверен, есть ли у меня сливки.
Прогресс! Всего неделя прошла со времени начала нашего тесного общения, а он уже запомнил, что я не пью кофе без сливок.
– Давай, – говорю я.
– Андрюх, свари нам кофе! – кричит куда-то в коридор Иван.
Так, значит, Андрюша – не только дворецкий и телохранитель, но и горничная. Забавно… Иван явно косит под английскую аристократию. Дживс и Вустер московского разлива.
– И сливок поищи, ладно?
Увидев немой вопрос в моих глазах, Иван объясняет:
– На самом деле Андрей – мой друг. Ну, не самый близкий, когда-то вместе в одной тусовке росли. Потом он нашел большие проблемы на свою задницу… денег решил подзаработать, бизнесмен хренов. Подзаработал… В итоге за долги он продал материнскую квартиру, матери купил комнату в какой-то ужасной дыре чуть ли не за МКАДом и пришел ко мне узнать по поводу работы. А у меня как раз водителя не было.
– Зачем тебе водитель? Ты же сам вроде за рулем.
– А тусовки? Не на такси же мне ездить? Арендую авто, Андрей за рулем, и вперед! К тому же, ты понимаешь, водитель – это статус… Ну и вообще, хорошо, когда с тобой свой человек ездит. Мало ли что… Андрюха – он такой… Если сильно рассердится, с одного удара кого хочешь уложит.
– Сливок нет! – сообщает из кухни Андрей. – Есть молоко.
– Отлично! – киваю я. – Пойдет!
– Пойдет, тащи сюда! – кричит Иван, садясь со мной рядом.
– А где самый близкий? – спрашиваю я.
– Кто?
– Друг. У тебя же должен быть самый близкий друг.
Иван медлит с ответом. Весело приподнятые уголки его губ опускаются на пару миллиметров вниз. Почти незаметно, но я замечаю.
– А самого близкого у меня больше нет. Тема закрыта, для книги это все равно несущественно.
– Как скажешь.
Иван уходит на кухню, и через минуту возвращается вместе с Андреем, выкатывая сервировочный столик, заставленный чашками. Он снова весел и стремителен, как скакун на выставке.
– Так, тут сахар, тростниковый и обычный. Плюс шоколад, а вот молоко, холодное.
Усевшись на диван, мы втроем разливаем кофе по чашкам.
– А что за передача-то? – спрашиваю я.
– Ну, видела, про визиты к звездам в гости? То ли НТВ, то ли СТС… не помню. Да и какая разница? Ведущая – как бишь ее… из группы «Леденец» пару лет назад ушла.
– А! Вспомнила. Анжелика… Круглова, что ли…
– Да, Анжелика, – кивает Иван. – Телка, кстати, что надо…
Андрей хмыкает.
– Пару лет назад я бы ее… – ухмыляется Иван. – Но что-то мне перестали нравиться худощавые блондинки…
Андрей еще раз хмыкает, уже тише.
– Так или иначе, думаю, будет тебе сегодня материалу – по самое «не хочу».
Между прочим, Андрей варит замечательный кофе! Но едва я успеваю сделать пару глотков, как в дверь звонят. Андрей, так и не донеся чашку до рта, уходит открывать. Иван подскакивает с дивана, приглаживает волосы, расстегивает кенгуруху, потом снова ее застегивает, спрашивает у меня:
– Нормально? – и, после того как я молча поднимаю вверх большой палец, уходит вслед за Андреем.
И тут начинается кавардак. Сначала в холле поднимается гвалт, в котором я могу различить женский смех, фразы типа «Заноси аккуратнее!» и «Здорово, чувак!», потом что-то с грохотом валится на пол, слышен мат и снова женский смех, и наконец в зал вваливается толпа народу.
Сперва появляется совершенно лысый парень со здоровенными «тоннелями» в обоих ушах. Он бухает на пол огромный кофр и начинает распаковывать камеру. Вслед за ним входит мелкий коренастый человек лет сорока, в заношенных джинсах и серой футболке с пятнами пота подмышками, который в обеих руках тащит лампы на штативах. Потом появляется второй оператор, щуплый парень в щегольской рубашке в цветочек. Он, оказывается, уже снимает все происходящее (в том числе и меня, с открытым ртом и чашкой кофе в руке). За ним следует тучная девица в ярком зеленом трикотажном платье, с папкой в руке, за ней – худющая высокая темноволосая девушка с татарскими скулами и огромным блестящим чемоданом.
Последней появляется Анжелика. Кремовое платье с алой розой на талии, кокетливые полусапожки на огромных каблуках (как она на них вообще ходит?), взбитые крупными волнами волосы. Татарская девица, которая уже успела достать из своего чемодана тысячу и один тюбик, тут же начинает Анжелику припудривать.
Все они, разумеется, даже и не подумали разуться, так что к хохоту и гулу голосов прибавьте еще и стук каблуков по паркету. За минуту большой зал Ванькиной квартиры прекращается в маленький тесный чулан. Иван, вошедший последним, втискивается уже с трудом, Андрей, глянувший на нас одним глазом из коридора, испаряется от греха подальше.
– Ну, какая красота! – восклицает телезвезда и обводит восхищенным взглядом помещение.
Я уж думала, она ляпнет: «Звезда в шоке!».
– Сергей, снимаем с двух камер, и постарайся побольше деталей захватить! – командует девушка в зеленом.
Видимо, девица находится на должности продюсера. При ее полноте зеленые платья в обтяжку противопоказаны! Я, злыдня, тут же мысленно называю ее «жабой». Если когда-нибудь наука сделает из нас телепатов, человеческая цивилизация падет за одни сутки…
– Иван, скажите, мы можем охватить всю квартиру? – интересуется «жаба».
– Охватывайте! – радушно соглашается Иван. Он уже успел приобнять Анжелику за талию и что-то ей нашептывает на ушко. Та заливисто хохочет.
Мужик со светом тем временем уже развернул оба штатива, быстренько воткнул штепсели в розетки и установил один из приборов мне на ногу. Тихонько обматерив его, я понимаю, что мне нужно выбираться из эпицентра телевизионной активности. Толкая перед собой столик с недопитым кофе и стараясь не наступить на разбросанные по полу шнуры, продвигаюсь в сторону двери. Краем столика, как назло, толкаю Анжелику в ее царственное бедро.
– Аккуратней! – восклицает та недовольно. Глянув на меня, она спрашивает Ивана: – А это что, твоя домработница?
Вот тут я очень сильно жалею, что на мне нет футболки с большим зеленым членом.
– Нет, что ты! – ответствует Иван, растерявшись. – Это Елизавета, она мой… биограф.
Ого, кажется, меня назначили на новую должность…
– Как интересно! – смотрит на меня телезвезда. Потом взгляд ее падает на столик. – У… Ванечка! Ты и кофе уже мне сделал? Как я люблю, со сливками!
– Да, как ты любишь! – кивает тот. – Шоколаду хочешь?
– Никакого шоколаду! – командует «жаба». – Времени мало, три минуты на кофе, и начинаем снимать.
Оставив столик посреди комнаты, я сваливаю в коридор.
Какого черта я согласилась на весь этот цирк?
8
Знал ли шотландец Берд, в 1925 году патентуя свой способ передачи движущихся объектов на расстоянии, что он стоит у истоков новой Библии? Планета переживет еще не одну масштабную распрю на религиозной почве, но главное изобретение двадцатого века, телевизионный ящик, навсегда останется вне конфессий – над ними. Рождена новая, сакральная территория – внутри телеэкрана. Отныне идеалы и ценности будут транслироваться в массы именно посредством передачи движущихся объектов на расстоянии…
Вне зависимости от возраста, гражданства и вероисповедания, персона, попавшая в телевизионный ящик, автоматически причисляется к лику святых. А уж если эта персона значится в штатном расписании какого-нибудь телеканала на должности телеведущего – ого-го! – эта личность теперь даже Папе Римскому при случае пожмет руку как равному. При этом вышеозначенная личность может всю жизнь читать текст, написанный сценаристами, с телесуфлера, шикарно выглядеть стараниями целого штата стилистов и гримеров и совершенно не иметь соответствующего образования – но при этом оставаться любимчиком миллионов. Харизма, скажете вы? Ну, да…
При этом в телеведущие (как и в святые) в наши дни просто так не пролезешь. Нужно состояться как социально значимая личность. Попеть в попсовой группе. Потусить на каком-нибудь телепроекте. Получить пару золотых медалей на Олимпиаде. Ну, или, в крайнем случае, убить кого-нибудь в состоянии аффекта и быть триумфально оправданным в суде. В последние годы распорядителями эфирного времени становятся сплошь вышедшие в тираж певицы, певцы, спортсмены и разные светские бездельники – руководство каналов уверено на сто процентов, что людям у телеэкранов интересно видеть в этих самых телеэкранах только ранее засветившихся персонажей. Круговорот персон в природе. В общем, мы попали, дорогие друзья – в ближайшие лет тридцать нам уготована участь лицезреть на экранах одни и те же физиономии. Потому что, если уж чья-то железобетонная задница доползла до вожделенной должности «телезвезды», обратный путь она мечтает проделать разве что вперед ногами…
Я сижу на полу в холле понтовой квартиры в центре Москвы и смотрю, как лицо одного из федеральных каналов вот уже минут десять пытается записать первую подводку.
– Привет, это передача «Гости», и мы находимся в гостях у… блин, давайте перепишем. Привет, это передача «По гостям»… тьфу, то есть «В гостях»… Так, давайте еще раз перепишем. Ленусь, у меня, кажется, заколка сползает. Поправь, пожалуйста!
– Стоп, моторы! – устало кричит оператор постарше, тот, что с «тоннелями», и опускает камеру.
Возникает Ленуся, поправляет заколку, взбивает локоны, припудривает носик. Анжелика еще раз пробегает взглядом текст, вздыхает и бросает листок на пол.
– Готова! – сообщает Анжелика.
– Пишем! – кивает второй оператор.
– Мотор! – командует первый и приникает глазом к видоискателю.
– Привет! Это передача «В гостях», и сегодня мы… блин, чего-то не идет сегодня! Сегодня мы проникли в квартиру к Ивану Сереброву, известному артисту, кумиру девушек… и не только… который совсем недавно состоял в известном коллективе, музыкальном коллективе. А теперь вот один … в общем, вы поняли. – Анжелика умолкает на секунду и говорит «жабе»: – Подрежешь концовку, ладно?
– Хорошо! – кивает та. – Снято!
– Стоп, моторы! – опять командует первый оператор, и оба синхронно ставят на пол камеры.
– Меняем точку и пишем интервью, – сообщает «жаба». – Начнем с зала, потом спальня.
– Что-то я сегодня такая тормозная! – хохочет Анжелика, сидящая посреди зала спиной к книжным полкам на одном из кухонных барных стульев. Ее изящная поза позволяет любоваться изгибом талии, прямой спиной и точеной коленкой, выглядывающей из-под подола платья. – Иван, у тебя есть энергетик?
– Может, «рэд булл». Андрюш, глянь в холодильнике! – кричит Иван в коридор.
А мне, пожалуйста, йаду!
Андрей, который сидит напротив меня на полу холла, невозмутимо встает и направляется на кухню. Через минуту он проходит мимо с банкой энергетика в руке.
– Спасибо! – кокетливо произносит Анжелика. Откупорив банку, она делает несколько жадных глотков. У кого-то выдалась бессонная ночь…
Если бы я была директором телеканала, я бы уже давно выгнала эту цыпочку к чертовой бабушке. Она одной пленки ежедневно тратит на уйму денег! Впрочем, я понимаю, маркетинг – важная вещь. Тесная дружба с кем-то из руководства канала – тоже…
– А давайте, мы сейчас вот тут будем просто беседовать, как бы без камер, а вы это все подснимите! – предлагает Анжелика.
Гениально!
– Да, давайте, – кивает «жаба». – Снимаем? – это уже вопрос к операторам.
Те синхронно вскидывают на плечи камеры, и первый снова командует:
– Мотор!
– Иван, скажи мне – ты живешь один? – кокетливо интересуется Анжелика.
– А что? – так же кокетливо переспрашивает Иван.
– Ну… комнат же три. Не много для одного человека?
– Если честно, то я был бы не против шести комнат. Но пока довольствуюсь тремя. Разумеется, у меня часто бывают гости, так что жилплощадь не пустует.
– А девушка? – продолжает гнуть свою линию Анжелика.
– Я одинок, как лист на ветру, – восклицает театрально Иван.
Анжелика весело хихикает.
– То есть твое сердце свободно? – говорит она, качая шикарной ногой в шикарной туфельке.
– Нет, я так не сказал. Сердце мое навсегда отдано музыке! – сообщает Иван с едва заметной иронией в голосе.
Анжелика опять смеется.
Что же ей так весело?
– А если выбирать между любимой девушкой и музыкой, что бы ты выбрал? – спрашивает она.
– Конечно… музыку! – улыбается Иван.
Анжелика надувает губки.
– И даже если речь идет о такой девушке, как я?
Иван берет небольшую театральную паузу.
– Не обижайся, но я все-таки выберу музыку, – отвечает он. – Хотя, разумеется, выбор этот дастся мне нелегко!
Вот скукотища-то! Интересно, на какой минуте зрители переключатся на другой канал?
– Дорогие друзья, вы уже поняли, что Иван Серебров не жалует девушек и сосредоточен только на искусстве.
А вот после этой фразы зритель точно решит, что Иван Серебров в одночасье сменил ориентацию. Женский манекен без головы отлично эту догадку проиллюстрирует.
– Ну, я бы не стал так обобщать… – смущенно говорит Иван.
– У тебя очень уютная квартира! Очень много книг. Признайся, ты их сам прочел, или тебе пиарщик посоветовал их на полку поставить? – веселится Анжелика, довольная своей шуткой.
– Знаешь, я действительно все их прочел, – так же весело сообщает Иван. – И у меня нет пиарщика.
А вчера вроде как еще был… то есть была.
– А это что за пусечки? Ты коллекционируешь машинки? – тоном маленькой девочки тянет Анжелика, выдергивая с полки желтое нью-йоркское такси размером с пачку сигарет.
– Аккуратнее, это моя любимая! Мне друзья привезли, в подарок.
– А подари мне что-нибудь! – Анжелика вернула на место желтую машинку, вытянула длинный блестящий автомобиль с большими колесами и ногтем пытается подцепить крохотную дверцу.
– Осторожно! Это «Роллс-ройс Фантом» 1939 года, коллекционная модель.
– А это что? – Анжелика, соскочив с барного стула, уже вовсю хозяйничает в Ванькиной коллекции.
– Это «Паккард Виктория», год выпуска, если я не ошибаюсь – тридцатый. Слева от него – это «Форд Зеро», вообще начала века. Смешной, правда? Рядом – кстати, «Майбах Цеппелин», такой выпускали тоже примерно в тридцатом году. Красавец, да?
– «Майбах»? Круто! Но я, конечно, предпочту «Майбах» в настоящую величину и поновее, – хохочет Анжелика.
– Не сомневаюсь! – улыбается Иван.
– У каждого артиста дома есть полочка с наградами! – чешет без остановки Ажелика, вернувшись на барный стул. – У меня вот есть. Правда, их немного, все премии, которые вручались группе, остались у нашего продюсера. Но, знаешь, там есть дипломы двух музыкальных фестивалей, награда «Персона года» от одного женского журнала… Такая прикольная женская фигурка из бронзы. А у тебя есть что-нибудь?
У Ивана нет никакой полки для наград. По крайней мере, я не заметила.
– Знаешь, мне кажется, стоит заводить полку для наград только тогда, когда тебе дают что-то действительно стоящее. «Оскара», например. Я пока не сподобился. Разные дипломы пяти-шестилетней давности с конкурсов молодых талантов не в счет. А награды нашего коллектива, от которого я недавно, скажем так, отпочковался, также остались у моих бывших коллег. Однако… думаю, совсем скоро я все-таки поставлю на полку весьма интересную статуэтку.
– Какую? – оживляется Анжелика.
– Дело в том, что я номинирован на престижную музыкальную премию от нового телеканала Neo TV…
– Да, да, я что-то слышала. В какой номинации?
– Дебют года в стиле хип-хоп, – в голосе Ивана явно слышится удовольствие. – Между прочим, премия вручается в этом году впервые, и мне особенно приятно…
Беседу прерывает громкий телефонный звонок.
– Какого черта? – восклицает «жаба».
– Ой, это мой! – всплескивает руками Анжелика. – Ленусь, дай сумку!
– Стоп, моторы! – с плохо скрываемым раздражением командует первый оператор.
– Ликуся, я же просила отключать мобильний! – говорит «жаба». Анжелика кивает и подносит к уху блестящий понтовый телефончик, который ей протянула визажистка.
– А, Марсель! – восклицает Анжелика и, улыбнувшись, как кошка, переходит на беглый французский.
Иван так и остается сидеть с открытым ртом, оборванный на полуслове.
– Пять минут перерыв – и продолжаем! – сообщает продюсерша.
– Где можно покурить? – интересуется оператор в рубашке.
– На кухне, – отвечает Иван.
Из зала мимо нас с Андреем тянется вереница людей. Встаю с пола, чтобы мне ненароком не наступили на ногу. Последним выходит Иван, оставляя в зале Анжелику болтать со своим невидимым французским другом.
– Курица! – говорит он едва слышно. – Мы такими темпами до ночи тут сидеть будем.
А можно я пойду домой?
9
Шум, голоса, басы, пульсирующие где-то в селезенке. Стробоскопы, зеркала, и в этих зеркалах – бесконечная вереница лиц, спин, локтей, коленок. Запах духов и сигар, флирта и похоти, скуки и истерики. Проплывает официант с подносом, полным пустых бокалов. Пристраиваясь к нему в фарватер, поднимаюсь по узкой лесенке куда-то вверх. Выныриваю из-за широкой мужской спины, обтянутой блестящим пиджаком, и тут же слепну. В глаза мне смотрит лампа от телекамеры.
Никогда не думала, что яркий свет в лицо – это так неприятно. Тем более – без предупреждения. Пока я пытаюсь понять, кто это так любезно решил осветить мою жизнь, неизвестный голос из темноты орет изо всех сил, пытаясь перекричать гремящую вокруг музыку:
– Доброго вечера. Это «Геометрия точка ру»! Как дела?
Черт! Отчего все теле– и радиоведущие такие позитивные?
– Э… Отлично!
– Это очень хорошо! Как сегодняшняя вечеринка?
Вечеринка началась часа два назад, я нахожусь в клубе минут двадцать, и все, что успела заметить за это время – так это то, что большинство гостей уже совершенно не вяжут лыка. В туалете громко ссорятся две силиконовые девицы, в холле в бассейн с рыбками опрокинут коньячный бокал, на танцполе народ с визгом исполняет лезгинку под ремикс на Софи Эллис Бекстор.
– Хорошая вечеринка! – весело говорю я.
Мимо меня проскакивает юноша, на плечах которого восседает красотка в розовых шортах. Каблук проносится в сантиметре от моей головы. Вечер у этой парочки явно удался.
Оператор меняет ракурс, и я наконец могу видеть парня, который берет у меня интервью. Бейсболка, пиджак, надетый прямо поверх мятой серой футболки, вычурный перстень на безымянном пальце левой руки, которой он держит микрофон.
– Что вы можете пожелать имениннице? – интересуется парень.
Приехали! Кажется, я забыла, кто у нас тут именинница.
– Э… – говорю я, судорожно перебирая имена.
Главное, продолжать непринужденно улыбаться. Так… про вечеринку я узнала вчера, то, что это – день рождения какой-то телеведущей, помню, а вот кого именно? Впрочем, не все ли равно?
– Желаю ей побольше позитива! – говорю я. – И денег. И красоты. И мужиков. И гламура. И вообще…
Надеюсь, моя фраза была достаточно глупой, и на монтаже ее вырежут.
– Отличное пожелание! – веселится мой интервьюер. – Денег и мужиков побольше нам бы действительно не помешало!
Интересное замечание…
– Вы сегодня одна? – неожиданно подмигивает мне парень.
«А вам какая разница?» – собираюсь спросить я, но не успеваю. За талию меня хватает крепкая мужская рука.
– Она сегодня со мной! – заявляет Иван в камеру.
Ведущий тут же оживляется и влезает к нам. Теперь мы втроем смотрим в объектив.
– Удивительное рядом! – орет парень в бейсболке. – Иван Серебров заявил, что эта девушка с ним, – тычет он мне в ухо микрофоном, – но я-то видел, что у Ивана уже есть дама!
И правда, другой рукой Иван обнимает свою новую пассию Катю. Неплохая девчонка, кстати, жаль только, она тоже скоро останется не у дел…
Оператор между тем успевает ухватить Катю всевидящим оком. Там все как надо – ноги-ноги-ноги, губы. Отличный выставочный экземпляр.
– И как ты это прокомментируешь? – интересуется парень в бейсболке.
Иван делает многозначительную паузу.
– Видишь ли, я решил подстраховаться, – говорит он. – У меня, как ты заметил, есть брюнетка и рыжая. Девушки нынче капризные, и если одна свалит, вторая останется про запас.
– А если первая не свалит? – перехватывает инициативу интервьюер.
– Тогда мы отлично повеселимся втроем! – выдает ожидаемый ответ Иван.
Мы все улыбаемся в камеру. Наши лица сейчас можно с легкостью разместить на заставке MTV. «Новый телевизионный сезон с новыми деби… героями!»
Но парень в бейсболке, видимо, решает нас живыми не отпускать.
– Друзья! – говорит он с неожиданным пафосом в голосе. – Завтра день рожденья Майкла Джексона. Ему исполнился бы 51 год. Как вы относитесь к творчеству это артиста?
Джексон – новый тренд сезона. Наравне с кризисом. Возьмите любого неизвестного вам человека и задайте ему пару вопросов – про кризис или про смерть Майкла Джексона. И светская беседа на полтора часа вам обеспечена.
– К творчеству Майкла Джексона лично я отношусь с трепетом, – говорит Иван. – Более того – «Триллер» на диске, вернее на виниловой пластинке, стал первым треком, под который я в детстве начал танцевать. Это была, разумеется, не лунная походка, но тоже что-то зажигательное. Мне мама рассказывала.
– Обалдеть! – хохочет парень с микрофоном. – А что бы ты пожелал Майклу в день его рождения, если бы тот был жив?
Надеюсь, мое имя не будут склонять на разные лады после моей смерти…
– Я бы пожелал ему здоровья! – отвечает Иван. – А себе бы я пожелал стать таким же популярным артистом, как Майкл Джексон.
Скромность явно не входит в число Ивановых добродетелей…
– Кстати, как там твой диск? – переходит наш интервьюер на более интимный тон. – Ты же, кажется, еще весной хотел выпустить пластинку?
– Э… как ты понимаешь, планы меняются, – осторожно отвечает Иван. – А творческие планы – вещь тонкая… Пластинка будет, но релиз ее переносится. Точную дату я сообщу совсем скоро. Кстати, у меня для почтенной публики будет сюрприз – вместе с дебютным диском я выпущу свою книгу.
Да что же ему так не терпится всем сообщить про книгу!
– Книгу? – удивляется парень в бейсболке.
– Книгу! – вторит ему Иван.
– И о чем же будет книга? – не сдается парень.
– Обо всем! О жизни! Возможно, о любви. К музыке, разумеется, – уточняет Иван.
– Типа бестселлер!
– Типа того. Выпустим два варианта – подарочный, в переплете, и бюджетный, на мягкой бумаге. Рулоном… А если серьезно, надеюсь, получится вещь! Кстати, вот мой пресс-атташе, Елизавета. Она помогает мне работать над текстом.
Как мне хочется отвесить Ивану хорошего пинка! Вместо этого я продолжаю улыбаться в объектив, как идиотка.
– Ого-го, какая новость! – орет парень. – Иван Серебров спит со своим пресс-атташе!
Глаза мои лезут на лоб.
– Без комментариев, без комментариев! – веселится Иван. – Не будем раскрывать всех секретов!
Парни хохочут.
– С вами был я, Никитос, это «Геометрия точка ру», и мы движемся дальше, навстречу приключениям! – заявляет парень с микрофоном.
Оператор выключает накамерный свет, и парочка интернет-телевизионщиков ныряет в толпу.
– Ну чего ты напряглась? – спрашивает Иван как ни в чем не бывало. – Ну пошутили, похохмили, даже Катька не обиделась. Да, Катюша?
Катюша улыбается, как кошка.
– Слушай, я все понимаю, но зачем ты рассказываешь про книгу? Мы еще ни строки не написали, а создается ощущение, что рукопись уже готова.
– Ну и отлично! Пусть создается! Кто у нас пиарщик – ты или я?
– Кажется, не так давно ты от меня открестился.
– Так было нужно… для интервью.
– Все равно, я тебе не пиарщик!
– Ну пресс-атташе. Одна хрень. За что-то я ведь тебе плачу деньги!
– Могу их тебе вернуть!
– Только попробуй!
Мы так громко орем друг на друга, что вокруг уже начала собираться толпа любопытствующих. Слава богу, появляется какой-то долговязый тип с бейджем.
– Иван, здорово! Тебя уже все ждут! И Анька тоже!
Ах, Анька! Анна Стрелецкая, вот кто сегодня виновница торжества. Ведущая развлекательного телеканала. Еще одна бывшая – то ли певица, то ли актриса…
– Да, я иду, где наша Анютка? – радушно раскрывает объятия Иван, двигаясь за типом с бейджем в толпу.
Я отстаю на пару шагов – программу Ивана на ближайший час я уже знаю наизусть.
Объятия с хозяйкой вечера и великосветская болтовня о курсе доллара и отдыхе в Ницце – десять минут. Интервью изданию для подростков – семь минут. Позирование для светской хроники – пять минут. Легкий флирт с пролетающей мимо чемпионкой по легкой атлетике – тридцать секунд. И все время улыбки, шутки, похлопывания по плечам, возгласы «Как дела, брат?», контроль за осанкой и мимикой – потому что снимают, контроль за эмоциями и словами – потому что обсуждают. Откройте любой роман о светской жизни (вне зависимости от века написания), Иван – живая иллюстрация к каждой странице любого текста о прожигателях жизни, бездельниках и понтовщиках. Разумеется, Серебров сегодня еще что-нибудь исполнит, но это будет лишь пикантной приправой к главному блюду вечера – бесконечному позерству.
За последние две недели я успела побывать с Иваном на двух корпоративах, съемках одной телевизионной передачи в Останкино, на трех презентациях (не помню чего) в клубах и на нескольких днях рождения. Череда вечеринок слилась в одну пеструю полосу развлечений, пронесшихся перед моими глазами. Пару месяцев такой жизни – и неподготовленный организм падает, подкошенный алкоголем и утомленный светскими экзерсисами.
У меня очень плотный график: работа – клуб – работа. Я не высыпаюсь. У меня круги под глазами и проблемы на работе – я дважды проваливалась в сон во время общего собрания. У меня мозоли от новых туфель и стойкое ощущение легкого помешательства. Паланик был прав – если долго не спать, реальность становится похожа на копию, снятую с копии, сделанной с еще одной копии. Я не знаю, как здоровья Ивана хватает на бесконечные тусовки, лично я скоро выброшу белый фраг. Мне ужасно хочется послать всю эту шикарную жизнь к чертовой бабушке.
Наверное, я чокнутая.
Есть лишь один человек, который получает истинное удовольствие от происходящего. Машка! В последнее время она здорово экономит на желтой прессе. Теперь мы говорим исключительно о светских раутах, закрытых концертах и презентациях товаров класса люкс. О морщинах певицы Ж., о наряде актрисы А. и о парике продюсера Ф. Об устрицах в ресторане «Beach Club» и о карпаччо из утки в «Kalina Bar».
Если вы найдете меня в ванной, удавившейся шнурком от тампакса, не удивляйтесь.
Спасает меня лишь одно – то, что на всех вечеринках подают отличное красное сухое. И пока Иван, убежденный трезвенник, порхает, как бабочка, зарабатывая очки в бесконечной игре в популярность, я помогаю очередному заведению поскорее расстаться с винными запасами.
Привет, дорогая печень. Как ты там? Все в порядке? Я тебя очень люблю, если что…
Родилась ли у меня первая строка будущей книги? Черта с два! Прогресс прошедших двух недель состоит в том единственно, что я уже научилась отличать одних светских персонажей от других и выучила имена самых заядлых тусовщиков.
Почти закончилось лето. Иван сменил одну девушку на другую. Меня взяли в штат в родных «Слухах.ру». В моем новом блокноте, купленном специально для набросков к книге, девяносто девственно чистых листов.
Смайл!
Кажется, я потерялась. Стоя в разношерстной толпе, я оглядываюсь вокруг, пытаясь понять, куда делись Иван и Катя. За мной неожиданно возвращается тип с бейджем.
– Лиза? – спрашивает он, сгибаясь почти вдвое, чтобы дотянуться до моего уха. – Пойдемте, там столик для вас, в VIP-ложе.
Столик в ложе. Недурно. А там есть диван, на котором уставшие посетители могут прикорнуть незаметно от остальных? И подушка? И беруши? А может, VIP-клиентам выдают VIP-раскладушки?
Протискиваюсь к столику и усаживаюсь на диван. На часах – почти час, самое время начать шоу в честь виновницы торжества. На тарелках развалился заросший дорогущей плесенью сыр. Виноград по величине напоминает сливы из супермаркета рядом с моим домом. Черная икра глазеет на меня из крошечных канапе. Бутылка виски на столе равна по стоимости зарплате неизвестного учителя из Тамбова или Твери… За соседним столиком жадно уплетают закуски пара знакомых фотографов из глянца. Слава богу, что есть презентации – многие люди могут хотя бы поесть по-человечески…
Я хочу закрыть глаза и уснуть. Я так недосыпала только во время сдачи диплома.
У столика появляется официант. Я киваю на бутылку красного вина, оно тут же появляется в моем бокале. Я делаю глоток – и следующий час в одиночестве, сняв туфли и устроившись полулежа на диване, наблюдаю артистов всех мастей, знакомых и не очень, что-то поющих или танцующих в честь дорогой именинницы. В ложе я одна, и если абстрагироваться от остального пространства клуба, можно вообразить, что вся развлекательная программа устроена исключительно для меня. Впрочем, лично я предпочла бы в одиночестве послушать сольный концерт «Aerosmith», а после выпить с Тайлером на брудершафт!
Наконец появляется Катя. Она уже немного пьяна, в руке у нее какой-то замысловатый коктейль. Картинно уложив одну идеальную ногу на другую, она улыбается мне и устраивается на диване так, чтобы лучше видеть сцену. Видимо, близится выход Ивана. Отлично! Значит, скоро мы поедем домой, и я все-таки смогу урвать несколько часов сна перед завтрашней планеркой.
10
Давайте начистоту. Хип-хоп – это все-таки не моя музыка и не моя культура. Не спешите бросать в меня тухлыми яйцами, или что у вас там есть. Разумеется, я просто не совсем в теме. К тому же, я девушка, мне наверняка простительно.
Думаю, во всем виноваты родители – в шесть лет они отдали меня в музыкальную школу, и классика окончательно меня испортила. Растягивая неумелую пятерню, чтобы взять на фортепиано октаву, я привыкала к мелодиям Грига, Бетховена, Моцарта и Баха. На занятиях по хору, восседая на неудобных старых стульях, мы разучивали пустяковые вещицы или сложные многоголосья, и, видимо, с тех пор в моем подсознании отпечатался шаблон, что песня – это в первую очередь что-то, что поется голосом. Нет, разумеется, это прикольно, когда пятеро афроамериканцев, сидя в шикарной тачке, демонстрируют мне толстые пачки денег и толстые ляжки своих холеных подружек. И в свое время меня впечатлила «Восьмая миля». Но… томные завывания, эротический шепот и сумасшедшие ухмылки благословенного Стивена Тайлера заводят меня куда больше, чем четкий речитатив Снупп Дога или веселый стеб Эминема.
Что же касается творчества Ивана, то… Должна признать, что у него есть одна отличная черта. Он умеет сочинять истории. Складывать в ритмическом рисунке картинки из слов. Делать так, чтобы несколько фраз отпечатывались в памяти фрагментами кинофильма.
Он – спасибо большое! – не лезет в политику, не рассказывает о своей тяжелом детстве или наркоманской юности, не понтуется отдыхом в Ницце, не призывает к свержению социальной системы и вообще не берет на себя роль революционера или мессии начала XXI века. Он просто сочиняет истории, по большей части о любви.
Не знаю, как бы это выглядело, если бы слова были положены на мелодию, но сейчас, глядя, как он стоит на сцене, слегка раскачиваясь в такт, и произносит рифмованные строчки, я понимаю, что все должно быть именно так, как это делает Иван. Глаза его слегка подернуты пеленой, так, словно он пересказывает историю из собственной жизни, оставшуюся где-то глубоко в памяти и вновь извлеченную на свет. И губы, незаметно для меня самой, повторяют слова.
В темном зале тают аккорды, взятые умелой рукой на рояле. Им вторит задумчивый контрабас. Барабанщик выдает слегка присвингованный бит. И я понимаю, что мне, в принципе, плевать – хип-хоп, не хип-хоп… мне нравится то, что происходит на сцене. Зрителям, вдруг притихшим в битком набитом клубе, тоже. Я вижу улыбки на лицах, вижу руки, поднятые вверх, вижу головы, синхронно качающиеся в такт. Мы все даже дышим синхронно с человеком на сцене – а тот все держит в руках микрофон и, хотя песня уже окончена, не открывает глаз.
Зал взрывается аплодисментами. Кто-то кричит весело и нетрезво: «Браво!». Иван, наконец, выходит из своего забытья и, привычно осклабившись, лезет обниматься с именинницей, которая от избытка чувств выскочила на сцену.
Я ставлю пустой бокал на стол и покидаю ложу с уютными диванами – какого-то черта в моей памяти всплыла Самара и человек, к которому я до сих пор неравнодушна. Странно, но сумасшедшая Москва за полгода пребывания в ней так и не смогла стереть некоторые вещи из моей памяти… Надеюсь, к тому моменту, когда я найду туалет, глаза мои снова окажутся абсолютно сухи.
Возвращаюсь к столику минут через двадцать – там бушует буря. Сути конфликта из-за грохота музыки я уловить не могу, но скандал между Иваном и Катей разгорается нешуточный. К черту политкорректность – милая девушка Катя, уперев руки в боки, что-то возмущенно выговаривает Ивану. Тот, понимая, что остановить поток претензий уже не удастся, пытается сдержать если не свою даму, то самого себя.
– …эта сучка!.. – долетают до меня обрывки Катиных фраз, – …сиськи с кулачок!.. – (Надеюсь, это не про меня.) – Пялишься при всех! Я что, дура?
Иван складывает на груди руки и смотрит на свою спутницу так, что даже официанты в удаленных уголках заведения понимают: Катя – дура.
Вот из таких милых скандалов желтая пресса черпает новости. Кстати, вот и фотовспышки.
Я выхожу из ступора и влезаю в разговор.
– Народ, давайте потише!
– А тебя вообще не спрашивают! Ты кто такая? – интересуется Катя, глядя на меня сверху вниз.
Какой сложный экзистенциальный вопрос…
– Давай ты возьмешь на полтона ниже!
– Поехали! – бросает Иван, берет Катю за запястье и быстрым шагом направляется к выходу.
Через пять минут мы оказываемся на стоянке. Возле клуба в черной махине новенького внедорожника «BMW» нас ждет немногословный Андрей в своем вечном костюме. При виде нас он запускает двигатель.
Катя, молчавшая всю дорогу до машины, возмущенно чеканит каблучками по асфальту. Иван тащит ее за руку с каким-то мрачным упорством. Сзади эта парочка похожа на героев мелодрамы – сейчас эти двое либо бурно помирятся, либо устроят драку прямо возле клуба. Наконец Иван открывает заднюю дверь и выжидающе останавливается. Катя вдруг сменяет гнев на милость.
– Ну прости! – говорит она с детскими интонациями в голосе. – Я не должна была при всех скандалить!
Катя кокетливо виснет у Ивана на шее. Все это и вправду отдает дешевой мелодрамой. Ожидая примирения, я останавливаюсь поодаль, делая вид, что поправляю застежку на туфле.
– Не парься. Езжай домой, я позвоню, – говорит Иван спокойно.
– А ты? Ты не поедешь? – Катя искренне удивлена.
– Я же сказал, позвоню!
– Ну зайчик, ну пожалуйста, – начинает канючить девушка, но Иван непреклонен. Он почти силой усаживает Катю в салон, кладет ей на колени сумочку, которую до этого держал в руке, что-то говорит водителю и захлопывает дверь.
Авто медленно сдает назад, выезжая с узкого парковочного места. Иван смотрит, как машина разворачивается, подъезжает к ползущему вверх шлагбауму у выезда и наконец выруливает на дорогу. Затем подходит ко мне.
– Не люблю, когда на меня кричат, – говорит он. – Извини, что тебе пришлось встревать…
Я машу рукой – скандальте сколько хотите.
– Ты как, на каблуках еще не устала? – интересуется Иван. – Тут до меня пять минут пешком, возьму машину во дворе и отвезу тебя домой. Заодно и развеюсь. Идет?
– Идет.
Все нормальные люди давно уже в своих кроватях. Я шныряю с человеком из телевизора по ночным дворам в поисках его «мерседеса».
Наконец, когда на дисплее моего телефона загораются цифры 02:38, Иван поворачивает ключ в замке зажигания, включает «Радио Джаз», и мы выруливаем на улицу. Я разуваюсь и с облегчением опускаю спинку сиденья.
Дамы и господа! Наш лайнер совершает полет на высоте десяти тысяч метров. Просим вас пристегнуть ремни и не покидать свои места, пока не погаснет световое табло. Спасательные жилеты находятся под вашими сиденьями.
11
Ночная Москва пуста, умиротворена, залита желтыми огнями, как новогодняя елка. Хорошо было бы вот так ехать по городу, бесконечно скользить в темноту, отражать фонари и витрины, касаться краешком шин кромки крохотных лужиц, оставшихся после недавнего дождя… Ехать куда глаза глядят… Бес-ко-неч-но…
Ночные огни перед моими глазами сплетаются в узоры, как в детском калейдоскопе. Желтые, оранжевые, изумрудные… Голос Ивана вытаскивает меня на поверхность реальности из сна, в который я почти провалилась.
– Тебе очень нужно домой?
– Что? – спрашиваю я неожиданно сиплым голосом. Веки мои сделаны из чугуна.
– Не спи, ау! – смеется Иван. – Ты домой сильно торопишься?
– А что? – все еще ничего не соображаю я.
– Подаришь мне еще полчасика?
Я сажусь прямее на сиденье, пытаюсь как-то привести мысли в порядок.
– Ну… да. Наверное.
Иван смотрит на меня как-то странно, потом неожиданно начинает хохотать.
– Ты не пойми меня неправильно! Ничего неприличного! Просто я никак не могу развеяться после этого глупого скандала… Давай заедем в одно место, а? Здесь недалеко. Ничего особенного, маленький такой бар, для своих… Но в нем варят шикарный кофе! Тебе понравится!
Действительно! К черту сон! Поехали кататься!
Буквально минут через пять он паркует машину в одном из узких переулков где-то в Китай-городе. Выйдя на улицу, я оказываюсь прямо под замысловатой неоновой вывеской «Ребемоль». Не сразу поняв, что означает это название, вижу темные ступени, ведущие куда-то вниз, под полосатый козырек.
– Аккуратнее на спуске! – предупреждает Иван. Он закрывает машину и, преодолев пару ступеней, подает мне снизу руку. – Тут ступеньки узкие.
Дверь, ведущая в бар, больше похожа на исторический раритет – темное, истертое множеством рук дерево, кованные тяжелые петли, круглая ручка-кольцо. Над головой тускло светит засиженная мошкарой лампа в кованном коробе-решетке.
– Прошу! – картинно склоняется в полупоклоне мой провожатый, открыв тяжелую дверь.
Мы оказываемся в узком предбаннике, отделенном от основного помещения тяжелым бархатным занавесом. Прислонившись к пустующему в летнее время гардеробу, огромный охранник в отлично сидящем костюме, обладатель шикарной квадратной челюсти, играет в какую-то игру в телефоне. При виде посетителей он выпрямляется и загораживает собой проход. Однако, узнав Ивана, расплывается в совершенно детской улыбке и, приветливо пожав тому руку, пропускает нас внутрь.
Красноватый свет, деревянные, протертые во многих местах полы. Терпкая смесь запаха кофе, выпечки и звуков джаза мгновенно лишает меня сна. Миновав узкий длинный коридор, от пола до потолка завешанный фотографиями каких-то людей в одинаковых деревянных облупившихся рамках, и проскочив мимо огромного, в пол, зеркала, мы попадаем в небольшой зал. Вдоль одной стены тянется барная стойка, а между ней и крохотной сценой умещается всего пять-шесть столов. Мебель, разумеется, вся – из темного истертого дерева. Здесь уютно, но после мещански-глянцевого интерьера клуба это заведение кажется просто дырой.
Чудом уместившись, на крохотной сцене стоит рояль. Над блестящим инструментом склонился вихрастый парень. Его руки порхают над клавишами. Рядом, на пятачке у края сцены, контрабасист, такой же упитанный и лоснящийся, как и его инструмент, прикасается толстыми пальцами к толстым струнам. Позади него, едва различимый в полумраке, колдует над барабанами ударник. И вся эта троица небрежно, но с видимым удовольствием исполняет шикарнейшую импровизацию а-ля Рей Чарльз.
На моем лице расплывается улыбка.
– Садись! – отодвигает стул у ближайшего к сцене столика Иван.
Тут же появившийся официант приносит меню.
– Нам, пожалуйста, два кофе. Американо со сливками? – уточняет Иван у меня. Я киваю. – А мне еще сигару.
Позер, усмехаюсь я про себя.
Оглядевшись, я понимаю, что, кроме нас, в зале еще от силы человек пять. Мужчина и женщина средних лет за столиком в углу, еще двое мужчин в солидных костюмах за столиком у входа в зал и какой-то парень у барной стойки, лениво наблюдающий, как бармен по ту сторону протирает бокалы.
– Ты посещаешь подобные никому не известные места? – удивляюсь я.
– Довольно редко, но да, – отвечает Иван. – Вернее, я посещаю только это место. Заведение закрытое, насколько ты поняла. Чужих здесь не бывает.
Он поворачивается и машет музыкантам на сцене. Те, не прекращая играть, кивают ему в ответ, а пианист, продолжая одной рукой выдавать сложные пассажи, второй приподнимает вверх бокал, стоящий тут же, на крышке рояля.
Все происходящее до чертиков похоже на тщательно срежиссированную сцену из какого-нибудь голливудского фильма. Не хватает только певички в блестящем декольтированном платье, которая, улегшись крутым боком на крышку рояля, послала бы главному герою томный воздушный поцелуй.
– Откуда ты их знаешь?
Кажется, Иван уловил проскользнувшую в моем вопросе иронию.
– Не поверишь, но мы познакомились на улице, прошлым летом. Дело было в Неаполе. Эти трое играли на бульваре, а я сидел напротив, в кафе. Рояля у них с собой, правда, не было, был небольшой синтезатор. За то время, пока я съел свой салат, эти чуваки заработали кучу денег! От поклонников у них отбоя не было. Зрители приходили, кажется, со своими раскладными стульями. Разумеется, я тоже кинул им пару купюр – и обалдел, когда мне сказали «Спасибо!» по-русски. Так и познакомились. Пианист – это Вадик, за барабанами Илья, на контрабасе Мишка. Все трое из Москвы, вместе играют еще со времен «Гнесинки», а на лето уезжают в Европу на заработки. Правда, этим летом их никуда не отпустили. Трио очень понравилось одному весьма солидному человеку, хозяину этого бара. Он им предложил хорошие деньги, так что Европа отпала сама собой…
– Подожди, а это не те, кто… – вдруг догадываюсь я.
– Да, это те самые люди, которые пишут мне музыку для сольного проекта. Вот такие ребята! – показывает мне Иван поднятый вверх большой палец. – И оставь уже свой вечный сарказм. Неужели ты не можешь просто расслабиться и послушать музыку?
– Могу, – смеюсь я.
– Вот и молодец. Лично я, если мне надо отключить мозги или, наоборот, что-то обдумать, еду сюда. Ребята играют по средам, пятницам и в выходные.
– Женщин ты тоже сюда водишь? – почему-то спрашиваю я.
– Женщин? – Иван как-то странно улыбается и надолго умолкает. – Женщин не вожу. Кроме одной. Но ее со мной уже нет, так что, считай, у меня тут мужской клуб.
Официант приносит нам кофе, Ивану – сигару на блюде, небольшую гильотинку и сигарные спички, а мне – пару крохотных эклеров.
– Комплимент от заведения, – кивает официант.
Пока Иван раскуривает сигару, я смотрю на сцену. У меня создается впечатление, что эти трое на сцене играют так же легко и естественно, как дышат.
– Когда я притащил свой первый трек на радио, мне сказали, что это – неформат. Понимаешь? – машет в сторону сцены сигарой Иван. – Неформат. Живые инструменты и настоящая музыка в этой стране – неформат. Потом, разумеется, народ схавал, но поначалу… Меня хвалили за новаторство и разворачивали, намекая, что джаз, блюз и качественный соул – кушанье слишком экзотическое для российских желудков. Народу, типа, что-нибудь попроще подавай. Макароны с сосисками. Пришлось мне, в итоге, заново пересвести все в студии, добавить кача, кое-что упростить. Так и живем, как видишь…
Еще какое-то время мы молча слушаем музыку.
– Ну что, ты придумала? – неожиданно спрашивает Иван, уже изрядно измочалив свою сигару.
– Что?
– По поводу книги – придумала начало? Есть какие-то черновики, наброски?
Ох, как я боялась этого разговора…
– Э… Так, пока все только в голове…
– Ясно… – в голосе Ивана я слышу разочарование.
Черт, но я ведь не обещала ему написать книгу! Он сам мне предложил совместное творчество. Если уж смотреть правде в глаза, он и сам не представляет, о чем писать. Просто все пишут книги, вот и ему захотелось!
Я хочу сказать ему что-то колкое, но останавливаюсь. У меня совершенно нет права ему хамить. Даже если забыть о том, что меня вроде как наняли написать текст, и я обязана соблюдать субординацию. Иван – отличный парень. Я, конечно, совершенно его не знаю, но… Разумеется, я хреново разбираюсь в людях, но он вроде бы не похож на пластиковых персонажей из того мира, в котором ему очень хочется пробиться. И, чего уж греха таить, я начала ему искренне симпатизировать.
Тем тяжелее мне будет произнести слова, которые уже неделю вертятся на языке.
Чтобы хоть как-то собраться с мыслями, я проглатываю эклер и запиваю его кофе.
12
Как это правильно сформулировать? «Я не хочу писать для тебя книгу»? Нет… «Я не могу писать для тебя книгу». Полный отстой! Я словно собираюсь сообщить парню, что не желаю выходить за него замуж… «Я не знаю, как пишутся книги». Неплохой вариант. Типа, это не его вина, дело во мне… Ох, блин. Великий и могучий русский язык как-то плохо помогает мне составить одно простое, но правильное предложение.
Иван смотрит на меня выжидающе. Вертит в руках дымящуюся сигару, вдыхает тяжелый дым, едва заметно кивает в такт музыке.
– По поводу книги… Давно хотела тебе сказать… Слушай, я просто не знаю, за что зацепиться. С чего начать… – осторожно произношу я.
– Иными словами, ты просто не видишь ничего интересного, – договаривает за меня Иван.
– Э… Ну… Понимаешь, дело не в том, интересное или нет, дело в том, что я… Что просто я никогда не писала книг.
Иван молчит. Кажется, даже музыка стала тише, словно люди на сцене прислушались к нашей беседе.
– И никаких перспектив? – спрашивает он, глядя, как дымится сигара в его руке.
Такое ощущение, что я только что выдала ему смертельный диагноз.
– Перспективы есть всегда, – говорю я глупую фразу. Потом пытаюсь подобрать правильные слова. – Может, тебе найти кого-то другого? Ну, с опытом написания текстов. Есть огромное количество разных журналистов и редакторов из глянцевых журналов, половина из них уже стала писателями, осчастливишь еще кого-нибудь. Я реально не справляюсь. У меня нет опыта, нет понимания, с чего начать, в чем идея… И какой, в итоге, должен быть финал… Да и тема, если уж быть честной, заезжена дальше некуда. Может, нам разбежаться, пока не поздно? Деньги я тебе, разумеется, отдам.
– Сдались тебе эти пятьсот баксов! – морщится Иван.
Он залпом выпивает свой кофе и ставит пустую чашку на стол. Троица на сцене заводит «Хэллоу, Долли». Им еще Армстронга бы, для полноты картины…
– В общем, ты меня кидаешь, – говорит он.
– Да при чем тут «кидаешь»? – возмущаюсь я. – Я действительно не знаю, что еще нового можно написать про шоу-бизнес. Про музыку в России…
– Которой нет… – бросает сквозь зубы Иван.
– Про все эти бесконечные скучные тусовки, про этих одинаковых персонажей, про которых уже даже в «Лайф точка ру» задолбались писать… Что я тебе, Минаев, что ли? Или кто там, Робски? Есть люди, которые в теме, которые с легкостью накатают тебе и двести, и триста страниц. И продолжение. Придумают какие-то подробности… Тачки, скачки, олигархи… Бестселлер получится – закачаешься!
Лицо Ивана становится совсем мрачным. Кажется, я окончательно испортила ему вернувшееся было настроение. Он жестом дает понять официанту, что нас пора рассчитать. Пока нам несут счет, я все пытаюсь придумать какую-то правильную фразу, чтобы утешить человека напротив. Тот же, дымя сигарой, наблюдает за тем, как контрабасист нежно тискает свой инструмент. Так ничего и не придумав, я держу паузу.
Через пять минут мы уже сидим в машине. Вставив ключ в замок зажигания, Иван задумчиво смотрит куда-то в темноту, разбавленную желчным желтым светом, который льют фонари, а потом вдруг спрашивает:
– Думаешь, я сам не понимаю, что это – гнилая затея? Ты же не принимаешь меня за полного идиота?
Иван открывает бардачок, достает оттуда пачку сигарет, нетерпеливо рвет обертку зубами.
– Ты же бросаешь, – я смотрю на его манипуляции.
– Бросишь тут…
Он наконец заводит машину и вдавливает кнопку прикуривателя.
– Ясно, что с самого начала моя идея была сырой. Но… мне казалось, что это просто. Я – персонаж, ты – писатель, раз – и книга готова. Мы же не лезем в классики, верно? А книга – это отличный информационный повод. Я артист, я постоянно должен удивлять.
Иван выруливает из переулка на пустой проспект. Затем прикуривает и глубоко, с наслаждением, затягивается.
– Хотя, конечно, мода на все эти пафосные романы прошла, кризис, мать его, – говорит он, выпуская дым.
Ну вот, парень все сам понимает.
– Слушай, а может, напишем триллер? – глумливо спрашивает Иван. – Или фантастику. Фантастика сейчас идет на ура. Или фэнтези какое-нибудь? Гарри Поттер и золотой микрофон! Ну хоть что-то… Просто ты не представляешь, как сложно… практически с нуля что-то кому-то доказать. Родился я в провинции, у меня нет родительских миллионов, с половиной нужных людей я успел разругаться, уйдя из проекта, и про меня уже везде написали, какой я гондон…
Разогнавшись на пустой трассе за мгновения, он делает крутой поворот, и мы выезжаем на очередной бесконечный проспект.
Какое-то время Иван молчит, дымя сигаретой.
– Наверное, я не очень хороший человек. В смысле, социальной пользы от меня никакой, если подумать. Я не работаю на заводе, не выращиваю поросят на ферме. Не изготавливаю мебель или какие-нибудь важные детали для тракторов или подъемных кранов. Не кладу плитку, не добываю нефть. Страна потеряла пару рабочих рук в моем лице, позволь так выразиться. Я же, кроме музыки, ничего больше делать не умею. И не хочу, понимаешь? Я не Элтон Джон, не Джордж Гершвин, и даже не Уилл Ай Эм из «Black Eyed Peas». Гении на этой планете рождаются слишком редко. Я общаюсь с подонками, чтобы завести нужные связи, таскаюсь по скучным мероприятиям, таскаю с собой красивых телок, которым ясно что от меня надо. Я выдумываю информационные поводы, потому что публике тяжело смириться с тем, что вне сцены интересующий их артист предпочитает провести время в тишине и покое, желательно в одиночестве, а не напивается по барам в хлам и не устраивает оргий. Да, я пытаюсь соответствовать, на неформате денег и славы не заработаешь. Я не пою о проблемах в Нигерии и не продвигаю идеи «Гринпис». Я не усыновляю чернокожих детей и не являюсь послом доброй воли. Мои песни не имеют особой художественной ценности, и я вряд ли когда-нибудь получу Грэмми. Но я знаю, чего стою. Знаю!
Он сыплет пепел на свои щегольские брюки с идеальными стрелками. Потом поворачивается ко мне.
– Если ты хочешь соскочить, давай. Было приятно познакомиться. Я думал, мы из одного теста и ты тоже хочешь показать всем, чего ты стоишь.
– Не надо брать меня на слабо!
– А я и не беру!
Мы мчимся на полной скорости по пустому проспекту. Дома проскакивают мимо, словно в компьютерных гонках. Светофоры синхронно мигают желтым. Иван нажимает на кнопку на руле, и салон взрывается сумасшедшими джазовыми импровизациями.
Черт, а ведь он и вправду задел меня.
Не за тем ли я приехала в Москву, чтобы достичь чего-то большего? Я ведь тоже не гений, и никогда им не стану. Я не Ремарк, не Воннегут и не Паланик. Классиков, слава богу, хватает и без меня. Я не мечтала написать книгу о проблемах голодающих индусов или вымирающих амурских тигров. Во мне нет стремления раскрыть тайные заговоры теневого правительства, вывести на чистую воду парочку конфессий или переплюнуть достижения Джоан Роулинг. Я не хватаю звезд с неба в своих репортажах и не веду колонок в изданиях с громкими названиями. Я лишь надеюсь, что когда-нибудь у меня хватит усидчивости и воображения написать какую-нибудь интересную историю. Без понтов и морали. Без драконов и мальчиков с волшебными палочками. Просто историю из жизни, прочитав которую, какой-нибудь неизвестный мне читатель присвистнет: «Ну ни фига себе загнула!».
Я не знаю, зачем мне это нужно. Я вообще в последнее время разучилась отвечать на важные вопросы. Просто нужно, да и все.
Создавать новую реальность – кажется, самое занимательное занятие в мире.
Я улыбаюсь. Меня все это начинает ужасно веселить. Я хохочу, мне вторит взбесившееся фортепиано.
– Знаешь, а ведь ты прав! – говорю я.
Иван, зажав в зубах сигарету, продолжает гнать машину вперед.
И тут где-то на самом краю сознания у меня возникает странное предчувствие. Оно длится всего мгновение, но этого хватает, чтобы у меня мурашки пошли по коже.
Я совершенно отчетливо осознаю, что сейчас что-то должно случиться.
Впереди справа, за чугунной оградой сквера, тянущегося вдоль тротуара, на дороге, пересекающей проспект, я улавливаю какое-то движение. Я успеваю ухватить это движение краем глаза, поворачиваю голову вправо и вижу летящий в нас красный автомобиль.
Летящий в нас раскаленный докрасна снаряд.
Время останавливается на вздохе. Ужас впивается мне в горло ледяными пальцами.
– Смотри! – хриплю я. Голоса нет.
Человек за рулем поворачивает голову вправо вслед за мной.
Он делает это слишком медленно. Все вокруг движется слишком медленно – наше авто, дома вокруг, руки Ивана на руле. Как он сможет увернуться, если каждый взмах его ресниц длится целую вечность?
Планета слетает с оси. Мы парим в открытом космосе. Меня кидает вправо.
– Аааааааа… – выдыхает Иван. В воздухе передо мной танцуют крошечные оглушительные буквы «а».
Он яростно крутит руль. Нас несет куда-то влево. На лобовое стекло наваливается медленный, как сонный слон, бесконечный тротуар с клумбами и забором. Все происходит за сотую долю секунды.
Иван продолжает выворачивать руль.
Сердце прыгает в горле.
Еще можно что-то сделать!
Еще можно что-то сделать!
Можно поставить на паузу и отмотать на тридцать секунд назад!
Красное авто наконец догоняет нас и врубается сзади стотонным локомотивом.
Рывок, лязг, ремень безопасности рвет меня пополам. Реальность глохнет и обрывается.
* * *
У самых ног, среди ракушек, виден темный край зарытого ветром в песок камешка. Он протягивает руку, достает из влажного песка этот клад, отряхивает, взвешивает на ладони, ощупывает округлые, отполированные океаном края. Потом встает и направляется к воде.
Какое-то время он смотрит на воду. Потом, примерившись, размахивается и бросает камешек в океан. Голыш летит по идеальной траектории и весело отскакивает от воды. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Дуги, по которым камень соприкасается с водой, становятся все ниже и ниже… Наконец камешек ныряет в волну метрах в пятнадцати от кромки воды.
Он улыбается. Наклонившись, он тут же находит следующий камень для броска, ощупывает его, взвешивает на ладони. У него было достаточно времени, чтобы научиться правильно бросать в воду камешки.
13
Голова набита старой матрасной ватой. Звуки доносятся издалека, словно кто-то крутит ручку радиоприемника.
Тело чужое. Тяжелое. Я тряпичная кукла в картонной коробке. Чьи-то руки тащат меня наружу, вверх, делают больно.
Темнота.
Битое стекло драгоценностями рассыпано по асфальту. Фонарь над головой слишком яркий. Черт, почему так больно в груди?
– Давай, вот сюда. Аккуратненько. Сейчас все будет хорошо.
Иван опускает меня на асфальт.
Темнота.
Кто-то тянет веко вверх, слепит фонариком, потом тянет вверх другое веко. Я лежу на чем-то жестком и мягком одновременно.
– …в Склифосовского… – произносит чужой голос.
В районе локтевого сгиба появляется прохладная игла.
Тело становится мягким. Мятным. Податливым.
Темнота.
14
Почему общественные туалеты, большая часть станций метро и больничные коридоры отделаны одинаковым унылым белым кафелем?
Пахнет спиртом, смертью и хлоркой, где-то вдалеке невидимая уборщица гремит ведрами.
На деревянном подлокотнике старой кушетки, на которой я сижу, когда-то давно вырезано «Коля». Надпись стара и затерта. Надеюсь, неизвестный Коля по сей день жив и здоров.
Время от времени появляется Иван, он таскает туда-сюда каких-то врачей, что-то спрашивает у меня, потом опять исчезает. Мир вокруг меня наконец перестал быть похожим на рваные куски кинопленки, но все же это – весьма странный мир. Немного чужой. И тело – все-таки немного не мое. Между мной и реальностью – сто тысяч километров.
В голове гул. А еще меня мутит, и пол изредка начинает идти волнами. То ли мне вкололи какую-то гадость, то ли все на самом деле очень плохо.
Но крови нет. Интересно, это хорошо?
Ненавижу больницы. Влево и вправо тянется бесконечный коридор, на окнах решетки, у стены оставлена каталка с никелированными ручками. Линолеум на полу в некоторых местах протерт до дыр. В квадратной деревянной кадке в углу киснет фикус. В каждый миллиметр пола и стен впечатана безнадежность…
Трудно дышать. Грудь спелената эластичными бинтами. Боли нет – пока действуют обезболивающие. Платье, которое, видимо, резали прямо на мне, лежит здесь же, рядом на кушетке, бесполезным куском ткани. Жаль. Хорошее было платье… На мне старый белый безразмерный халат. Приди я в таком виде на кастинг фильма ужасов, роль зомби первого плана была бы моей.
Господи, они так меня спеленали, что я даже хихикнуть не могу!
Интересно, если я могу шутить, может, с головой у меня все-таки все в порядке? А с ногами?
Медленно, словно в первый раз, встаю босыми ногами на пол. Черт, как же штормит в этой гадской больнице!
Потерять равновесие мне не дает Иван.
– Стой! Куда?
Усаживает обратно на кушетку, смотрит безумным взглядом.
– Сдурела?!
– Ммм… Нет… – качаю я головой. – Ноги…
– С ногами все в порядке! У тебя сотрясение мозга, дура ты набитая! И трещины в двух ребрах. Сиди на месте!
Трещины? Круто! У меня еще никогда не было трещин.
– Откуда ты знаешь? – удивляюсь я чужим голосом.
– Тебе рентген делали только что. Не помнишь?
Ничего не помню.
– Твою мать!
– Что ты ругаешься? – слабо протестую я. Кажется, меня сейчас стошнит.
Нет, не стошнит…
Иван присаживается передо мной на корточки. Вид у него изможденный. Круги под глазами, всклокоченные волосы, запачканная грязью рубашка.
– Это я виноват. Понимаешь? Я же все видел! Я же все это видел!
– Что видел?
– Все видел!
Я не понимаю. Ничего не понимаю.
– Молодой человек, будьте добры! – раздается голос откуда-то сверху.
Ивана оттесняет человек с внешностью Николая Угодника. Святой в белом халате смотрит на меня сверху вниз, весело подмигивает, и произносит:
– Ну здорово, рыжая! А ты у нас живучая!
15
Утро…
День…
Вечер…
– Тебе когда-нибудь снились вещие сны?
Ночь…
Опять утро…
Оранжевые апельсины на тумбочке. Лилии в вазе на столике напротив кровати. Все детали так ярки, так отчетливы, так нереальны… Словно невидимый фотограф пропустил их сквозь фильтры «Инстраграма»…
Мой телефон трезвонит. Снова и снова.
– Лизу? Она не может подойти. Да, все в порядке. Перезвоните позже, – говорит Иван и выключает мобильный.
Темно-вишневые занавески. Телевизор-плазма на стене. Шкаф-купе из темного дерева. Небольшой холодильник, удобный письменный стол, уютный ковер на полу. Только стойка для капельницы, стоящая у двери, и красная кнопка на стене, над кроватью, с надписью «вызов медсестры», выдают, что я все же в больнице, а не в шикарной квартире.
По сравнению с этой палатой моя комната больше похожа на ночлежку. Сколько он отвалил за номер-люкс?
– Сны?
– Не просто сны, а вещие сны. Снились?
Сквозь задернутые шторы в палату силится проникнуть солнце. В розовом сумраке комнаты я вижу его лицо. Он сидит в кресле в углу, смотрит куда-то в потолок.
– Кажется, нет, – говорю я.
Я наконец-то привыкла к звуку собственного голоса.
– Кстати, эта подружка твоя, как ее там, она что, немая?
– Маша? Почему немая?
– Столкнулась сегодня со мной в дверях, уставилась на меня – и ни звука. Ни «здрасьте», ни «до свиданья»… Улыбается только и глазами хлопает.
Я хихикаю и тут же сгибаюсь от боли.
– Не смеши меня, пожалуйста, – выдыхаю еле слышно, – мне дышать больно!
– Прости! – спохватывается Иван. – Я забыл.
Он подходит, садится на кровать, смотрит озабоченно.
– Сколько пальцев видишь?
Перед моим носом вытянута рука с выставленными вверх двумя пальцами.
– Двенадцать. Хаус, думаете, это волчанка?
– Ну наконец-то! Я вижу, ты окончательно пришла в себя, – радостно восклицает Иван. – И суток не прошло.
– Что ты тут делаешь?
– Я что тут делаю? Ха-ха! Я твоя персональная сиделка. Круто, да?
– Ты что, торчал у меня все это время?
– Нет, конечно. Приезжал, уезжал. Еды тебе купил. Там, в холодильнике, посмотришь. Не знаю, что ты ешь, так что взял всего понемногу.
– Спасибо.
Я пытаюсь приподняться на кровати, но меня тут же скручивает боль. Такое ощущение, что мне кто-то засадил под ребра длинный ржавый гвоздь.
– А ну, тихо, куда собралась? – укладывает меня обратно на подушку Иван.
– Я… дай мне сесть, пожалуйста! У меня скоро пролежни появятся!
– Пролежни. Как же! А у меня тогда просидни.
– Ну пожалуйста!
Минут пять уходит на то, чтобы усадить меня вертикально. Самое главное правило, которое я успеваю понять за это время – надо стараться как можно меньше задействовать легкие. Дышать маленькими глотками воздуха, говорить только губами. Иначе больно невыносимо!
– Ну ты и материшься! – восхищенно изумляется Иван. – Голова не кружится?
– Вроде нет.
Происшествия последних суток наконец складываются у меня в памяти во внятную картину. Клуб, скандал с Катей, гонки по ночной Москве, авария, больница. Два последних пункта, правда, темны и смутны, но фабула истории ясна.
– А работа? – с ужасом выдыхаю я.
– Я уже всех послал с твоей работы, – спокойно выдает Иван.
– То есть?!
– Звонила какая-то баба, я ей дал примерный расклад, объяснил, что ты при смерти, но жива, и что звонить тебе пока не надо.
– Меня уволят… – говорю я одними губами.
– Ты же в больнице!
– Ну и что! Шило… ну, то есть главный редактор, категорически против больничных, и больниц, и вообще. Ну, ты понимаешь.
– Так, никто тебя не уволит. Я во время разговора представился – после этого мне сказали, что вообще никаких проблем.
Представился? Воображаю, что сейчас обо мне думают в редакции…
– А этот… ну на красной тачке?
– Этот маздоеб на красной «мазде», чтоб ему, суке, икалось в реанимации, жив. Понакупят, бля, «маздератти», и гоняют, как Шумахеры. Был бы он в ту ночь трезвым, помер бы. А так шею сломал и обе руки. У него подушка безопасности не сработала. А у меня одного ремонта на… Ладно, не забивай голову. Фигня это все. Все живы… как ни странно… вот и хорошо. Кстати, спешу тебя обрадовать – мы стали героями светской хроники.
Иван берет со стола газету и протягивает мне.
На последнем развороте «Московского комсомольца», посвященном новостям шоу-бизнеса, размещены фотография Ивана возле его белого авто и небольшая заметка с названием «Звездная авария».
Какого черта?
Пробегаю текст глазами. «Иван Серебров, бла-бла-бла, бывший участник, бла-бла, в прошедшие выходные едва не погиб в районе Цветного бульвара. Бла-бла, столкновение произошло около трех часов ночи… артист отделался ушибами… водитель автомобиля “Mazda MX 5” доставлен в больницу с черепно-мозговой травмой… спутница Сереброва получила перелом двух ребер и сотрясение мозга. По непроверенной информации, в машине с артистом находилась некая Елизавета Леонова, журналист одного из московских интернет-изданий».
Круто. Вот я и прославилась…
– Твою мать! – снова не сдерживаюсь я. – А про меня обязательно было писать?
– А это ты у своих коллег спроси, – смеется Иван. – Поздравляю, теперь ты знаменитость.
Представляю, сколько изданий уже перепечатало эту информацию. Про интернет и подумать страшно. Надеюсь, эта информация пройдет только по Москве. Если мама узнает…
Первый раз попадаю в хронику происшествий. Надеюсь, что последний. А вот кое-кому эта заметка на руку.
– Ну вот видишь, тебе же были нужны информационные поводы, – говорю я Ивану, бросая газету на пол.
– А тебе – сюжет для книги. По-моему, отличное начало вырисовывается, ты так не думаешь? – парирует он.
Один – один.
– Можно, я покурю у тебя? – просит Иван.
– Валяй!
– Отлично!
Он распахивает шторы, открывает окно и устраивается на подоконнике. В бархатную тишину палаты врываются уличные звуки – далекие гудки автомобилей, невнятные голоса, шорох листвы, потревоженной ветром. Хочется плюнуть на все и выйти на свежий воздух.
Пока Иван возится с зажигалкой, я вдруг понимаю, что он – второй человек, который может прийти ко мне в больницу. Машка и он. Больше у меня в Москве никого нет. Даже из «Слухов» никто наверняка не появится. А он тут. Еды купил, цветы зачем-то…
Впрочем, о чем это я? Иван здесь, потому что мы вместе в аварию попали. Вот и все.
– Так что по поводу снов? – интересуется он, выпуская дым.
– В смысле?
– У тебя что, амнезия? Врачи сказали, сотрясение легкое, так что с памятью все должно быть в порядке.
– Да не амнезия у меня, просто я понять не могу, чего ты от меня добиваешься. Не было у меня вещих снов. Никогда. А что?
Иван курит и смотрит на меня. Сквозь меня. Думает о своем.
– А может, я просто потихоньку схожу с ума… – говорит он задумчиво. – Ну бывает же: обычные, нормальные люди – раз! – и трогаются умом…
Клянусь, я совершенно перестаю понимать, к чему он клонит.
Иван делает две затяжки подряд, выкидывает за окно половину сигареты, потом придвигает к моей кровати кресло и устраивается напротив меня. Я только сейчас вижу, что его левую скулу украшает шикарный синяк. А левое запястье утянуто в эластичный бинт.
– Я тебе сейчас скажу одну вещь, а ты уж сама решай, сумасшедший я или нет.
Он еще какое-то время молчит. Я терпеливо жду.
– Во-первых, прости меня. Это по моей вине ты сейчас здесь.
– Да ладно…
– Ни фига не ладно! Я несу ответственность за пассажира в своей машине. А если пассажир попадает в аварию, это только мой косяк.
– Ладно, ладно, уговорил, я не буду подавать на тебя в суд.
Он никак не реагирует на шутку.
– Во-вторых… Черт, не знаю, как тебе сказать… Короче, дело в том, что я уже видел вчерашнюю аварию. Во сне.
– Когда?
– Не помню. Может, месяц назад, может, раньше… Мне вообще в последнее время снятся странные сны… Ну, я-то думал, что это у меня так, нервное… Мы когда с Юлькой расстались… А ведь думал, даже поженимся… Я человек привязчивый, мне расставания тяжело даются. Ну не суть… В общем, потом, примерно с середины лета, может, чуть раньше, мне начали странные сны сниться.
– Мне тоже снятся странные сны, но это совершенно ничего не значит.
– Ты уверена?
Мы смотрим друг на друга.
Я пожимаю плечами.
– Ладно, говорю за себя, – продолжает Иван. – Я, разумеется, понимаю, что все это звучит дико, но… Я видел нашу с тобой аварию. Во сне. Это совершенно точно. Я просто тогда не понимал, что там есть ты и я. Видел, и все. Причем несколько раз. Знаешь, как это бывает во сне – то со мной дело происходит, то с кем-то другим, а я просто вижу все со стороны. Но авария была. Красное авто. Девушка на пассажирском сиденье. Понимаешь? Вчера ночью, в больнице, меня накрыло! Все сходится! Все как я видел! Понимаешь?
Он хватает меня за руки и смотрит мне в глаза. Я с удивлением понимаю, что у Ивана совершенно полоумный вид.
– Я должен был это предотвратить! Это все не случайно! Это знак! Сон – это знак!
Мне вдруг становится не по себе.
А что, если я тет-а-тет с сумасшедшим в палате? Я даже заорать как следует не смогу, чтобы позвать на помощь.
Он видел аварию во сне?
Что он все-таки употребляет?
– Ты… что-то принимаешь? – осторожно интересуюсь я.
Черт, надо как-то аккуратнее вопросы задавать, что ли.
– Что? – Иван непонимающе смотрит на меня.
– Ну… там… может, препараты какие-то… от переутомления или от депрессии…
Глаза его становятся холодными и злыми. Он вскакивает с кресла.
– Твою мать! Ты задолбала меня своим сарказмом! Ты иронична, как последняя сволочь! Я тебе душу открываю, а ты спрашиваешь, не наркоман ли я. Отлично!
– Не ори!
– Я не ору! Я совершенно спокоен! Как, мать его, Будда!
Иван ходит по комнате туда-сюда. Вид у него злой, уставший и помятый. Ему просто надо принять душ, выспаться, и вся эта история со снами рассосется сама собой.
– Ну прости! – говорю я примирительно.
Мы просто двое человек, чудом выживших после автомобильной аварии. У нас хорошие ангелы-хранители, а вот нервы у обоих ни к черту. Надо быстрее выбираться из этой больницы, и тогда все снова станет на свои места. А Ивана перестанет мучить совесть из-за произошедшего.
И тут он делает совершенно удивительную вещь. Он лезет в карман своей куртки, висящей на стуле, достает оттуда плоскую фляжку, откручивает крышку и делает глоток. Потом смотрит в мои округлившиеся глаза и, вытерев рот ладонью, спрашивает:
– Что, не видела, как люди пьют алкоголь?
Он сует фляжку обратно в карман.
– В общем, мне по фигу, веришь ты мне или нет. Возможно, я и сам себе не верю. Чушь! Фигня! Но… факты налицо. И это означает только одно – либо у меня хорошая интуиция, либо… Мои сны начинают сбываться.
16
Мы везунчики – нам досталась одна из лучших планет в этой Вселенной. Летом здесь не очень жарко, зимой не очень холодно. Кое-где вообще нет разницы между зимой и летом. Жить можно везде, даже на полюсе, нужно лишь запастись теплой одеждой. Озоновый слой еще не слишком тонок, чтобы солнце могло поджарить всех до золотистой корочки. Кое-где пока встречаются водоемы с водой, пригодной для питья. Небо синее, листва зеленая, в салонах бизнес-класса подают неплохое виски… В общем, жить можно.
Что же касается эпохи… Увы, вот здесь мы угодили впросак. Времена великих завоеваний и географических открытий в прошлом. Великие конкистадоры вкупе с великими инквизиторами канули в лету. До активного освоения Марса еще лет двадцать как минимум. Адронный коллайдер работает через раз. И чем, спрашивается, заняться в этот штиль? Мое поколение тратит душевные силы на занятия малоинтересные и практически лишенные энергозатрат. Шопинг. Тюнинг. Вялый флирт. Умеренный карьеризм. Неумеренный алкоголизм. Позерство в социальных сетях. Воскресные походы в мегамоллы. Эпоха скучна и предсказуема – и лишь скачки курса доллара или появление Анжелины Джоли в неглиже на страницах мужского журнала могут спровоцировать непродолжительный всплеск эмоций. Сдается мне, у доисторической кистеперой рыбы, вытащившей на сушу всю последующую ветвь эволюции живых существ, было больше сообразительности и воли к жизни, чем у большей части моих современников.
Есть лишь один бонус, способный скрасить жизнь среднестатистического обывателя среднестатистической цивилизованной страны, – слава. Обладать ею мечтает практически каждый, и даже деньги – парадокс! – кажется, уже проигрывают в соревновании приоритетов. Апофеозом славы, разумеется, является присутствие в телевизионном ящике. Все кому не лень под разными предлогами мечтают пролезть в телевизор. Передать привет маме. Что-нибудь спеть в конкурсе талантов. Стать зрителем в ток-шоу. Стать героем ток-шоу. Стать ведущим ток-шоу. Построить любовь, карьеру, глазки продюсеру… В крайнем случае – попасть в криминальную хронику, после выдав даже самое экстремальное правонарушение за тщательно продуманный пиар. Это раньше боялись дурной славы – теперь она только приветствуется.
Вот только ошибся досточтимый Энди Уорхолл – пятнадцати минут славы человеку XXI столетия уже недостаточно. Подсев на иглу всеобщей популярности, человеческая особь, словно подопытная мышь, съехавшая с катушек, будет требовать все большие и большие дозы этого наркотика. Жать и жать лапой на кнопку. Снова и снова прилагать все душевные усилия, чтобы задержаться в круге избранных, допущенных к эфирам. Ведь есть только один способ доказать, что ты действительно крут – сделать так, чтобы о тебе знала каждая собака в самом захолустном населенном пункте родной страны.
Только не говорите мне, что вы хотя бы раз в жизни не мечтали стать великой рок-, теле-, порно– или кинозвездой.
Впрочем, всем тем, кто не попал на авансцену эпохи, отводится немаловажная роль второго плана – стоять у сцены и размахивать руками в такт.
До самого горизонта, насколько хватает взгляда, простирается гигантская толпа. Задние ее ряды плывут в жарком солнечном мареве – конец сентября в столице выдался на редкость теплым. Кое-где в толпе видны флаги, кое-где – самодельные плакаты, буквы на которых издалека сливаются в одну цветную мазню. Слева и справа в море тел дрейфуют палатки с пивом и дешевой едой. Иногда кто-то гудит в дурацкий футбольный гудок. Кое-где разноцветная палитра толпы разбавлена небрежными серо-голубыми мазками нарядов полиции. В воздухе плывет гул, слышный на много километров вокруг – в Лужниках собрались все бездельники столицы, желающие на халяву приобщиться к массовой культуре.
– Девушка, можно в сторонку? – бросает пробегающий мимо меня звукотехник с двумя микрофонами в руке.
Я делаю шаг в сторону, пропуская на сцену спешащих за ним танцовщиц в одинаковых блестящих комбинезонах. Стараясь не споткнуться о протянутые под ногами кабели, отступаю назад, к самому краю сцены, обтянутому темной тканью.
– А вы вообще кто? – спрашивает меня вдруг строгая девица с папкой в руках. На ее шее висит бейдж с надписью «Организатор». Потом она видит на моей шее бейдж с тремя лаконичными буковками – VIP – и, кивнув, оставляет меня в покое.
Сегодня я не «Пресса». Я VIP. Уже три недели как. С тех пор как несколько изданий, одно за другим, перепечатали заметку из «Московского комсомольца». Смешно, не правда ли?
Еженедельный журнал «Телепрогноз» в разделе новостей тиснул заметку на четверть полосы, практически слово в слово повторив «Комсомолец». Правда, в текст вкралось предположение о том, что водитель белого «мерседеса», возможно, был в состоянии алкогольного или наркотического опьянения.
Молодежное издание «Руки выше» в рубрике «Люди, которые нас удивили» поместило фотографию улыбающегося Ивана в рамочке с надписью «Вождение в нетрезвом виде».
Газета «Комсомольская правда» опубликовала интервью с кем-то из несуществующих друзей Ивана, в котором значилось, что артист получил в аварии серьезные ожоги рук и лица.
Газета «Жизнь» опровергла «Комсомолку» и на правах эксклюзива сообщила, что Иван Серебров попал в аварию потому, что не справился с управлением. Причиной тому стала журналистка Л., доставлявшая артисту во время движения оральные ласки. Заметка имела шикарное название «Секс на скорости 140» и была украшена двумя портретами – Ивана и моим. Мою фотографию коллеги из «Жизни» взяли с моей страницы «вКонтакте».
Не знаю, как вы, а лично я совершенно не желала прославиться подобным образом.
Разумеется, я дозвонилась автору заметки, некоей Кире Кефировой (отличный псевдоним!), и, вспомнив Тарантино, пообещала найти парочку обдолбанных негров с паяльником, чтобы устроить Кире Апокалипсис, но… У моих знакомых негров нет паяльника, да и Кира – наверняка всего лишь молодая выпускница какого-нибудь факультета журналистики, на безрыбье отважившаяся испортить себе репутацию работой в газете «Жизнь» за те же восемьсот баксов. Мне ли не знать!
Иван сказал: «Не парься!». Он посоветовал: «Забей!». Он заявил, что такому шикарному пиару позавидуют многие звезды, и что теперь меня точно ждет головокружительная карьера модного писателя. То есть Нобелевской премии в области литературы мне не избежать, стопудово!
В подтверждение его слов в первый день моего появления на работе после недели больничного меня отвела в сторону Шило и предложила для начала эксклюзивное интервью о случившейся аварии, а на десерт – информационную поддержку будущей книги. Как выяснилось, Шило следит за репортажами Геометрии.ру.
– Мы тебе рекламу, ты нам – отрывки из трех первых глав, по десять тысяч знаков. За отдельный гонорар, разумеется!
Иван сказал: «Соглашайся!».
Я согласилась.
Сумасшедший дом!
А еще мне позвонила Кравцова. Справившись о моем самочувствии, она помолчала, а потом добавила с легкой завистью в голосе:
– Молодец, Лиза! Карьеру делаешь!
Видимо, Нинка все-таки читала заметку в «Жизни».
Хотела я послать Кравцову в жопу, да передумала.
Для Маши после аварии я окончательно приобрела статус небожительницы. Все три дня, что я провела в больнице, она таскала мне куриные бульоны. (Какой распространенный штамп, что всем больным непременно нужно кушать куриный бульон! Хоть у тебя сотрясение, хоть язва, хоть гонококки.) Перед выпиской она притащила с собой весь свой походный набор инструментов и закатила мне шикарный маникюр. Когда же Иван привез меня домой, квартира сияла чистотой, а моя комната и вовсе походила на стерильную операционную. Не ожидала от нее такого радушия.
Вечером того же дня, когда Машкино терпение достигло критического уровня и готово было взорваться бомбой мощностью не менее пары килотонн, она сделала мне чаю со специально купленным для меня медом, притащила его мне в комнату и, глядя, как я пью из чашки, спросила:
– Ну?
Ах, боже мой, сколько всего было в этом «Ну?». Все оттенки любопытства, все краски зависти, все переливы восхищения и еще двадцать восемь восклицательных знаков после вопроса.
– Что «ну»? – уточнила я.
– Ну, у вас что-то есть? – в голосе Машки послышались еще и похабные интимные нотки.
Ох, блин.
– Да нет у нас ничего.
– Ну конечно! – подумав, произнесла подруга. – Ничего нет. Как же! Стал бы он так с тобой носиться. Палату оплатил, цветочки купил, сюда все время ездит.
А что, люди уже не заботятся друг о друге просто так?
– Маш, поверь мне! Мы просто друзья!
Маша еще немного помолчала, а потом произнесла немного разочарованным тоном:
– Ну и глупо!
Сам же Иван со времени нашего разговора в больнице какой-то тихий. Сосредоточенный на себе. Думаю, так выглядела Жанна д’Арк, когда ей слышались голоса. Говорят, пережитые вместе несчастные случаи сближают. Черта с два! Наметившееся между нами потепление испарилось. Мы снова подкалываем друг друга по любому поводу и упражняемся в сарказме, как в первые дни знакомства. Какого черта мне это надо?
Зато Иван больше не заикается о вещих снах. Но теперь он докуривает каждую сигарету до конца и носит с собой фляжку, во внутренностях которой неизменно булькает какой-нибудь дорогой коньячок. И он больше ни разу не сел за руль, хотя страховая компания предоставила ему несколько роскошных автомобилей на выбор.
И еще он постоянно твердит мне про музыкальную премию. Он одержим ею! Так умирающие больные одержимы пересадкой здоровой почки. Ивану кажется, что только обладание заветной статуэткой даст ему ощутимый толчок в сольной карьере. «После этого можно год спокойно писать треки, жить за городом или отдыхать за границей, не заморачиваясь на пиар и прочую фигню. Все и так будут понимать – ты один из лучших!»
Почему обязательно надо быть лучшим? Почему нельзя быть просто самим собой?
Впрочем, Иван не зря переживает. Премия, где он заявлен как номинант на дебют года в стиле хип-хоп, вручается в этом году впервые. Ее учредил новый музыкальный телеканал Neo TV (передаю привет всем, кто в Матрице!), который пришел на рынок в феврале, внеся ужас и смятение в ряды уже известных игроков на поле музыкального телевидения. Кризис – отличное время для новых начинаний. Пока вы разбираетесь с долгами, под боком неожиданно появляются конкуренты…
Учредители новоявленного российскому зрителю телеканала – в далекой Америке. Каждый артист, получивший премию в своей номинации, вместе с наградой автоматически получает контракт на выпуск диска под вожделенным лейблом «Neo Music», который в последние пару лет составляет отличную конкуренцию всяким «Юниверсалам» и «Сони Мьюзик». Думаю, получить в России новую музыкальную премию – практически то же самое, что получить за океаном «Грэмми». И «Оскара» в придачу.
После того как учредили премию, все словно сошли с ума. Имена и лица новых артистов, решивших заявить о себе, не упомнить. В телевизоре, когда ни включи, кто-то все время поет и пляшет. Каждый день дарит нам кучи информационных поводов – артисты стали в три раза чаще попадать в аварии, терять во время авиаперелетов дорогие костюмы, часы и драгоценности, жениться, разводиться, болеть и беременеть. А Шило загоняла нас на бесконечные презентации клипов, дисков, синглов и новых составов старых групп. Даже я со своими больными ребрами и будущей всемирной славой писателя не отвертелась от работы сверхурочно.
Вручение премии состоится через три месяца, в декабре. Голосование, разумеется, отдано на откуп простым зрителям телеканала и посетителям сайта «Neo Music». Ну, то есть простые зрители верят, что именно их голоса решают исход битвы их любимых артистов за почет и славу в масштабах планеты…
Вы же не верите, что в наши дни еще остались честные голосования?
Этот факт тревожит Ивана больше всего.
Прибавьте сюда проблемы с ротацией треков. Из четырех радиостанций, которые крутили новый трек Сереброва, две без объяснения причин сняли песню с эфира. Надо быть большим оптимистом, чтобы надеяться на получение музыкальной премии при наличии таких аргументов «против». Вероятно, будь я на его месте, я бы на нервной почве уже давно сгрызла ногти до локтей.
Что же касается книги, то… да, я начала ее писать. В блокноте на первой странице значится абзац: «Ночная Москва пуста, умиротворенна, залита желтыми огнями, как новогодняя елка. Хорошо было бы вот так ехать по городу, бесконечно скользить в темноту, отражать фонари и витрины, касаться краешком шин кромки крохотных лужиц, оставшихся после недавнего дождя… Ехать куда глаза глядят… Бес-ко-неч-но…».
Неплохо, я знаю. А вот что дальше?
Сцена, на которой я стою, огромна. Ее монтировали три дня. Алюминиевая коробка из конструктора для великанов, обтянутая по бокам темной тканью. Крыша в форме шатра, под куполом которого, метрах в пятнадцати над моей головой, на металлических фермах тяжеленными гроздьями висят прожектора и софиты. Прибавьте еще метра четыре вниз, до земли – и получите размер этого исполинского сооружения. Человек, вышедший на такую сцену, кажется лилипутом. Впрочем, все исправляют огромные экраны, установленные слева и справа от площадки – так что задние ряды, запивающие хот-доги пивом возле палаток, не чувствуют себя обделенными.
– Привет, «Лужники»! – оглушительно кричит не совсем знакомый мне со спины певец.
«Лужники» отзываются нестройным гулом. Сразу же после этого взрывается музыка, а девчонки в серебристых комбинезонах, до этого стоящие неподвижно позади артиста, принимаются лихо махать руками. Вслушиваюсь в мотив – однозначно, где-то я это слышала. Но личности певца опознать все же не могу.
Надеюсь, прежде чем звезда этого парня закатится, он успеет заработать себе на квартиру в Москве и приличный «лексус».
Еще через пять минут, спустившись со сцены по шаткой лестнице, к которой почему-то никто не догадался приладить перила, и миновав кучку коллег-журналистов, дежурящих возле лестницы (да, да, я чувствую эти взгляды в спину), оказываюсь в длинном коридоре из белоснежных трейлеров, стоящих позади сцены. Внутри каждого – такие же белоснежные гримерные: зеркала, шкафы, душ, кожаные диваны, спутниковое телевидение. Надеюсь, съемочная группа Первого канала уже успела взять у Ивана интервью, и я смогу насладиться прохладой кондиционеров в его индивидуальном раю.
17
В трейлере номер пять – тишина. Лишь слышно, как тихонько шумит кондиционер. На огромном плазменном экране беззвучно вышагивают туда-сюда тощие девицы в вечерних платьях, каждое из которых смахивает на нижнее белье. Интересно, кто покупает весь этот ужас, который демонстрируют на модных показах?
– А что, телевизионщики уже ушли? – интересуюсь я, сунув в рот виноградину с большой тарелки, заваленной фруктами. Рядом на подзеркальном столике стоит блюдо с каким-то тонко нарезанным мясом, тут же неизменный рокфор и бри. Бутылка Хеннеси уже открыта.
С тех пор как стала вести активную светскую жизнь наравне с Иваном, я здорово экономлю на обедах.
Тот отзывается не сразу – он лежит в конце трейлера, на диване, закрыв глаза и сложив на животе руки, как труп на погребении. Я подхожу и какое-то время смотрю сверху на это чучело популярного артиста. Чучело не выдерживает и открывает один глаз.
– Как ты думаешь, на той стороне что-нибудь есть? – спрашивает он.
Я не сразу понимаю, о чем вопрос.
– С каких это пор тебя интересует загробная жизнь?
– А тебя разве не интересует? – Иван закидывает руки за голову.
– Нет.
– Ну вот, приехали. Всех разумных людей интересует, а тебя нет.
Смотрю себе под ноги – так и есть, возле дивана стоит пустой коньячный бокал. Интересно, почему после пары рюмок практически каждый из нас пускается в размышления вселенского масштаба?
– Лучше скажи, с чего это ты вдруг пьешь перед выступлением? Раньше для тебя это было табу.
Иван хмурится, потом приподнимается и садится.
– Раньше… Раньше уже закончилось. И кстати, ты что, мой врач? Или моя мама?
– Если так дальше пойдет, мне придется стать твоим психиатром.
– Или душеприказчиком…
Он встает, берет с пола бокал и направляется к вожделенной бутылке. Выглядит он неважно – опять круги под глазами, мрачный взгляд.
Дверь трейлера открывается, и в дверном проеме появляется девица с папкой.
– Иван, ваш выход через десять минут.
– Ага, – говорит он, не оборачиваясь, и наливает себе коньяку.
– Я вас жду на улице, – говорит девица, бросает быстрый взгляд в мою сторону и исчезает.
Черт! С тех пор как вышла новость об аварии, мне кажется, что все смотрят на меня как-то странно. Это что, посттравматическая паранойя?
Иван делает глоток, потом кивает на бутылку.
– Хочешь?
– Нет. Я не люблю коньяк.
– Да я в общем-то тоже… – произносит он так, словно только что вышел из комы и обнаружил себя стоящим посреди трейлера с бокалом в руке.
Что-то с ним не то. Но вот что?
– Ты врешь, – говорит он.
– В смысле?
– В смысле, будто ты не задумываешься о том, что на той стороне. После финала здесь. Там же что-то должно быть? Апостолы с бородами, черти со сковородками, вселенский свет или вселенская тьма. Суд, райские кущи, реинкарнация в слонов или букашек. Полная пустота или сверхъестественный покой. А может, мы все попадем к инопланетянам? Смешно, но все, что я себе могу вообразить, навязано мне различными религиозными и философскими течениями. То есть… другими людьми. И все так уверены в своей правоте! А лично у меня нет ни одной самостоятельной мысли по поводу того света. Или по поводу его отсутствия.
Никогда не спорьте с человеком о загробной жизни. Особенно если человек пьян. Ни к чему хорошему это не приведет.
– Именно поэтому я уже давно решила не заморачиваться. Когда финал наступит, тогда все и узнаем.
– Ясно, – мрачно кивает Иван. – Сюрприз будет.
– Типа того. У меня и здесь забот хватает. И у тебя тоже. Так что хватит схоластики – давай допивай свой коньяк – и на сцену. Там какой-то хлыщ лет сорока, с брюшком, в обтягивающих серебристых брючках, поет про листочки и цветочки! Публика под это дело выпила все пиво в ларьках в радиусе километра. Тебе нужно срочно спасать опен-эйр.
– Ты говоришь точно как наш бывший концертный директор! – усмехается Иван.
Он прислушивается к тому, что происходит за пределами трейлера, и задумчиво произносит:
– Это Марк Плещеев. Интересно, он тоже номинирован на премию?
– Он тебе не конкурент. Если он и номинирован, то в категории «попса». Жаль, что нельзя добавить номинацию «шлак»…
– Хех! – усмехается Иван, глядя на себя в зеркало. – Попса… Да и я, собственно говоря, тоже попса.
– Разве хип-хоп – это попса?
– Попса, попса, – кивает он. – Все попса. Хип-хоп – попса. Рок – уже давно попса. Моцарт – попса. Эйнштейн – попса. Энди Уорхолл – попса. А что в нашем мире не попса?
Иван допивает коньяк, ставит на столик бокал и направляется к дверям. Потом оборачивается.
– Если сегодня все пройдет благополучно, поехали вечером ко мне. Кальян покурим. У меня киношек целый вагон. Музыка разная… А?
В его голосе странная тоска.
– А что может быть неблагополучно? – напрягаюсь я.
Он смотрит в пол, потом в окно, забранное жалюзи. Медлит.
– Ты, разумеется, мне не поверишь. И правильно сделаешь, между прочим. Но у меня странное предчувствие… Надеюсь, я не прав, но сегодня что-то произойдет на сцене. Возможно, она обрушится. Или провода закоротит и что-нибудь загорится. Может быть, на нее случайно упадет самолет. Или произойдет взрыв газа. Или прилетят марсиане. Я не уверен, но что-то точно будет. Тебе понравится!
18
Огни. Резкий поворот влево. Чугунная ограда. Летящий справа красный автомобиль. Лязг и грохот. Вереница образов проносится в моей памяти в одно мгновение.
Что-то было до этого. За секунду до аварии.
Что-то было… То, что память услужливо туманит и прячет в тень.
Ну конечно! За секунду до столкновения я поняла: сейчас что-то должно случиться. Что-то очень нехорошее. То есть за несколько мгновений до аварии у меня тоже было дурное предчувствие!
– Идиотка!
Я хлопаю себя по лбу и бросаюсь вон из трейлера догонять Ивана.
Проклиная насыпанный под ногами гравий, в котором тонут каблуки, и снова чувствуя боль в районе грудной клетки, прорываюсь сквозь толпу журналистов и персонала, слоняющихся среди трейлеров. Иван впереди, уже почти возле самой сцены.
– Подожди!
Я хватаю его за край жилета, надетого поверх щегольской рубашки, когда Иван уже заносит ногу над первой ступенью лестницы, ведущей на сцену.
– Что? – спрашивает тот раздраженно.
Девица с папкой недовольно смотрит на меня, потом бросает выразительный взгляд на изящные часы на запястье.
– Тормози! – вполголоса говорю я. Надеюсь, мы не очень привлекаем внимание журналистов.
– Почему? – громким шепотом интересуется Иван.
– Если у тебя дурное предчувствие, отмени выступление. Ты это можешь. Скажи, что болен.
– А если я и правда болен? На голову? Если все это – мой бред? Я просто сошел с ума! У творческих людей такое бывает. Ван Гог вон ухо себе отчекрыжил.
– Ты не Ван Гог и ты преувеличиваешь!
– Нет! И у меня не дурное предчувствие, типа беспричинной тревоги или необъяснимой дрожи в коленках. У меня нет галлюцинаций или чужих голосов в голове. У меня абсолютно ясное понимание того, что сегодня один из моих дурных снов станет явью.
– У тебя их много?
– До кучи! На сериал ужасов хватит!
– То есть катастрофу ты тоже видел во сне?
– Да! Именно! Как до тебя медленно доходит!
– Ну так отмени выступление! Это же не сольник! Ничего страшного!
– А вдруг это ерунда?
– Никакая это не ерунда!
– С чего это ты вдруг поменяла свое мнение?
Я умолкаю. Девица с папкой делает мне страшные глаза и стучит пальцем по циферблату. Появляется парень-звукорежиссер, пользуясь заминкой, вешает Ивану на пояс сзади передатчик и подает ему наушник.
– В тот вечер, перед аварией, у меня тоже было дурное предчувствие, – говорю я как можно тише. – Буквально за пару секунд до столкновения.
– Но у меня не…
– Знаю! Знаю! У тебя сны. Просто, наверное, разные люди чувствуют приближение опасности по-разному.
В глазах Ивана – сомнение. Еще секунда, и он, кажется, согласится со мной и развернется прочь.
В этот момент невидимые ведущие, парень и девушка, где-то далеко на сцене на все «Лужники» объявляют выход Сереброва. Толпа взрывается нестройными криками, футбольными гудками и улюлюканьем.
Иван прислушивается к многотысячному гулу, сует наушник себе в ухо и весело улыбается.
– Не судьба! – говорит он мне и начинает подниматься по лестнице.
Я смотрю ему в спину.
Потом лезу следом.
Когда я оказываюсь наверху, Иван уже стоит на авансцене с микрофоном. Начинается музыка, сотни рук у сцены взлетают вверх.
– Привет, «Лужники!» – кричит традиционную фразу Иван.
– Э-э-э-а-а-а-а! – отзывается толпа.
– Как настроение? – не унимается Иван.
– У-у-у-э-э-э! – плещется человеческое море у сцены. Кто-то подбрасывает вверх бейсболку.
Пока все увлечены человеком, который стоит перед публикой, я внимательно осматриваю саму сцену.
Что может случиться? Обвалится крыша? Задрав голову, я изучаю переплетение балок и ферм, увешанных осветительными приборами. Ну да, если все это сооружение рухнет, мало не покажется. А если провалится пол? Это же обычный деревянный настил, состоящий из сегментов, положенных на конструкции внизу. Что если какие-то фрагменты подогнаны друг к другу неплотно? Или крепление снизу придет в негодность? Впрочем, пока все идет нормально: сцена стоит тут уже почти сутки, и два последних часа ее без перерыва сотрясают кордебалет и звуковые перегрузки.
Звук? Что если какие-то провода замкнет и Ивана стукнет током? Как в незабвенном «Танцоре диско»? Нет, это уже совершеннейшая чушь! А что если он запнется за провод, упадет и разобьет себе голову?
Серебров между тем добирается до второго куплета. Впереди еще три песни. За это время в маленькой африканской стране вполне может произойти военный переворот. А уж в «Лужниках» может случиться что угодно.
Кстати, а почему именно сцена? Проблемы вполне могут прийти со стороны зрителей. К примеру, выстрел из травматического пистолета. Был у артиста глаз – и нету глаза. Или колено вдребезги, если стрелок меткий. Хотя какое оружие? Всех, кто стоит возле самой сцены, досматривали и прогоняли через металлоискатели. Брошенная бутылка? Отличная версия! Хотя… до первого ряда – пара метров «демаркационной зоны», внутри которой расхаживает полиция. И даже если предполагаемый бутылкометатель добросит свой «коктейль Молотова» до сцены, Иван успеет увернуться.
Снайперская винтовка? Ну, это уже совсем нереально! У Ивана нет таких недоброжелателей, которые бы хотели избавиться от него любыми способами. Он не Джон Леннон, чтобы иметь личного маньяка.
А Иван вошел в раж. Он приплясывает, и делает это весьма эффектно. Песня подходит к концу, публика качает головами и руками, даже полиция у сцены, кажется, колышет животами в такт. А в моей голове дикие сценарии несчастных случаев проходят один за другим.
Ураган? Град величиной с куриное яйцо? Нападение обезумевших птиц в духе Хичкока? Сердечный приступ? Кровоизлияние в мозг на нервной почве? Почечные колики? А может, сошедший с ума звукотехник сейчас ринется на сцену и перегрызет Ивану сонную артерию зубами?
Между тем звучат последние ноты. Пока все живы и здоровы.
Толпа взрывается аплодисментами и воплями радости.
– Спасибо! – кричит Иван. Потом оборачивается и подмигивает мне.
От его тревоги не осталось и следа – он излучает позитив и энергию, светится, словно лампочка. Он легко сейчас может зажигать свечи и бенгальские огни голыми руками. Эйфория плывет в воздухе, словно облачко веселящего газа.
Лишь у одного человека посреди всей этой веселухи хмурое лицо. У меня. Потому что я прониклась байками Ивана про страшные сны и забиваю себе голову разным идиотизмом.
Смешно, до чего может дойти человеческая паранойя!
У меня-то сейчас нет дурного предчувствия! Дыхание ровное, ладони сухие, пульс в норме. И значит, все будет нормально!
Я весело хихикаю. У меня рождается детское желание подойти сзади к попрыгунчику с микрофоном и от всей души пнуть его. Он жаждет несчастного случая? Я могу легко это ему устроить.
Начало второго трека. Иван стирает пот со лба, а затем рывком снимает модный стеганый жилет. В толпе слышится девичий визг. Вальяжно махнув жилетом над головой (при должной подготовке он бы легко смог сделать себе карьеру на ниве стриптиза), Иван с ухмылкой срывает аплодисменты, а потом оглядывается. Не найдя места, куда бы бросить часть своего гардероба, он находит меня глазами.
Я киваю. Возьму жилет и пойду отсюда в трейлер. К черту музыку и толпу – это прерогатива людей с микрофонами. Иван делает несколько шагов в мою сторону и протягивает мне жилет. Я уже успеваю ощутить пальцами гладкую ткань, как вдруг позади Ивана мелькает что-то серое. В следующее мгновение меня глушит грохот. Сцена подо мной подпрыгивает. Еще миг длится какое-то странное затишье – реальность застывает одной яркой картинкой. Сердце поставлено на паузу. Мысли в моей голове останавливаются, остается только тупое всеобъемлющее любопытство.
«Какого черта?» – мигают в моей голове большие неоновые буквы.
«Не может быть!» – завывает в моей голове сирена здравого смысла.
«Ты это видишь?» – визжит в моей голове инстинкт самосохранения.
А еще через секунду поперек сцены тяжело валится длинная балка, увешанная софитами.
Воздух сотрясает многотысячное «Ах!». Брызжут стекла. Я закрываю глаза и нажимаю на «стоп».