ЧАСТЬ 2. «Быстрее С.» | Милявская Наталья

Ветер в этих местах ласковый. Терпкий, свежий, игривый. Он никогда не спит, вечно начеку, чтобы застать тебя врасплох. Он играет с тобой в прятки, лижет в лицо шершавым языком, швыряет вслед пригоршни песчинок. Он, словно пес, весело скачет рядом, когда идешь на пляж, наблюдает с берега, когда плещешься в океане, лежит рядом, когда поедаешь устрицы, прячась под навесом от полуденного солнца, дремлет, когда лениво обозреваешь горизонт на закате. Ты ведь всегда мечтал о таком преданном немногословном друге – не так ли?

Ветер приносит голоса – собирает их по крупицам, смешивает звуки в странный коктейль, добавляет шорох волн и шелест пальм и подает в высоком бокале. Человек в холщевой куртке, зябко передернув плечами, оглядывается, вслушивается в доносящиеся до него звуки, пытается расшифровать спутанные буквы и слова, понять, что́ именно он слышит. То ли кто-то невидимый окликает его по имени, то ли это – просто воспоминания, которые куда ярче настоящей реальности.

– Какую музыку вы слушаете на досуге?

– В последнее время полюбил джаз. Пока на чем-то определенном не остановился – изучаю. Из исполнителей нравится Билл Эванс. Если не знаете, кто это, гляньте в интернете.

Позер!

– Какие качества вы цените в женщинах?

– Хм… Мудрость. Отзывчивость. Душевную теплоту.

Предсказуемо…

– А красоту?

– Красота – вопрос спорный. А в наши дни – еще и не очень дешевый.

В зале кто-то хихикает.

– Как любите расслабляться?

– Скажем так, я стараюсь не напрягаться. А вообще – сплю. Ем. Читаю книги. Ничего сенсационного.

Играет на публику…

– А допинг?

– Допинг? Девушка, посмотрите на меня! Да я сам себе допинг!

Кто-то в зале услужливо аплодирует. Шутка-то была так себе…

Иван, воспользовавшись заминкой, делает глоток воды из стакана, бросает на меня быстрый взгляд. Я смотрю на секундомер на дисплее телефона, где цифры бегут назад. 02:56, 02:55, 02:54. Пока идем по графику, но времени в обрез. Надеюсь, Андрей уже держит руку на ключе зажигания.

– Вы чего-то боитесь?

Ну вот, наконец-то! Впервые за двадцать минут интересный вопрос. Голос тот же, что спрашивал про музыку.

Иван делает паузу.

– Хочется, конечно, сказать, что ничего не боюсь, но это будет враньем. Поэтому я скажу, что много чего боюсь. Боюсь ос. Меня однажды в детстве оса так хватанула за щеку – на всю жизнь запомнил! Во-о-от такая щека была. Боюсь зомби…

– А вы их встречали? – весело вступает в дискуссию кто-то с заднего ряда.

– Еще бы! Вы, видимо, редко посещаете светские мероприятия… Там каждый второй… а то и первый…

Фотограф рядом со мной хмыкает.

– Если серьезно, боюсь высоты, – продолжает Иван. – Мужчина, конечно, не должен признаваться в собственных слабостях, – с иронией добавляет он, – чтобы не разрушать созданного образа. Но, как видите, вы вызвали меня на откровенный разговор. Боюсь не найти верной фразы, когда тексты пишу. Боюсь неоправданных ожиданий. Знаете, так ждешь, ждешь чего-нибудь – а оно все не происходит и не происходит… А потом все-таки случается – и ты думаешь: и вот эту хрень я ждал с таким нетерпением? Еще боюсь влюбиться не в ту женщину… Или не в того мужчину, ха-ха.

– А смерти?

Я поворачиваю голову, чтобы разглядеть человека, задавшего этот вопрос. Парень в очках и вытянутом, видавшем виды свитере. В руке блокнот, за ухом сигарета. Ничего примечательного.

– А почему вы интересуетесь? – спрашивает, в свою очередь, Иван. Он делает еще один глоток воды.

– За последние полтора месяца вы стали участником двух крупных несчастных случаев. Сначала авария, потом обрушение осветительных приборов в «Лужниках». Там, кстати, еще монтировщик погиб. И для вас оба происшествия могли окончиться летальным исходом.

– Но, как видите, не закончились, – пытается пошутить Иван.

– Да, но не слишком ли много происшествий за столь короткий срок? – спрашивает парень.

– Сам удивляюсь, – глумится Иван. – Может, меня кто-то сглазил? Знаете, какие в шоу-бизнесе нравы! Случайно кому-нибудь на концерте за кулисами на ногу наступил – а для тебя тут же персональную куклу вуду сделали.

Парень в очках улыбается.

– Кстати, в суд на организаторов концерта будете подавать?

– В суд? Думаете, стоит попробовать?

– Стоит. У вас свидетелей тысяч тридцать.

– Хм… Я подумаю.

– Так смерти боитесь?

Иван снова умолкает. Потом смотрит на меня. Улыбается.

– Нет. Смерти не боюсь. С некоторых пор у меня есть консультант по летальным случаям. Он гарантирует мне полную безопасность и долгие годы жизни. Да и вообще, умереть не страшно. Страшно умирать…

И он мне подмигивает. Двадцать голов, а также две телекамеры немедленно поворачиваются в мою сторону. Я понимаю, что мне не отвертеться, и улыбаюсь.

– Прошу любить и жаловать – мой ангел-хранитель, Лиза, – сообщает Иван. – С ней мне не страшны никакие проблемы.

Самое странное, что он действительно в это верит.

Кто-то сзади трогает меня за плечо.

– Девушка, я из газеты «День сенсаций», – шепчет в ухо женский голос. – Могу ли я пообщаться с вами по поводу эксклюзивного интервью? Это же вы та журналистка, которая была с Серебровым в машине в ночь аварии?

– Вы ошиблись, – говорю я через плечо. – Это не я.

На секундомере – 00.44. Пора катапультироваться. Я выразительно киваю в сторону выхода. Заметив мой жест, Иван говорит официальным тоном:

– А теперь, господа, прошу меня простить, но пресс-конференция окончена.

– Может быть, еще несколько минут? – кокетливо спрашивает тучная дама в фиолетовом платье, редактор интернет-телеканала, который каждую пятницу устраивает пресс-конференции с артистами он-лайн.

– Увы, нужно срочно ехать, – качает головой Иван.

Мы с ним условились закончить пресс-конференцию на пять минут раньше установленного срока.

Поняв, что продолжения не будет, журналисты разбирают со стола микрофоны и диктофоны и начинают сворачивать аппаратуру.

– Мы же и так начали с опозданием, не по моей вине, – тихо говорит Иван фиолетовой тетке. – Так что… времени в обрез, у меня график!

– График. Я понимаю, – кивает редакторша. – Спасибо огромное, вы у нас неделю на главной странице будете размещены, в рубрике «Эксклюзив».

В этой стране все эксклюзив…

– Время! – дергаю я Ивана за рукав.

– Вот так всегда! – дурашливо сообщает тот всем, кто его слышит. – Видите? Она меня просто в бараний рог скручивает!

Правило первое – нигде надолго не задерживаться.

Иван подхватывает со стола бейсболку, надевает на голову, скрыв козырьком половину лица, и мы быстрым шагом выходим из зала для пресс-конференций в узкий коридор.

– Лифты в той стороне! – напоминает нам тетка в фиолетовом.

– Мы пешком! – сообщаю я, оглядевшись. Беру Ивана под руку и разворачиваю в сторону лестницы.

– Надо больше двигаться! – комментирует тот, и мы выскальзываем за дверь. Кажется, редакторша что-то кричит нам вслед. Вот привязчивая корова!

Вверх и вниз тянутся унылые лестничные пролеты. На двери, из которой мы только что вышли, значится цифра 3. Переполненная окурками пепельница из дешевого стекла на полу, две пустые пивные бутылки. Интерьерчик, достойный «Quake 4». Вот только в голове у меня вместо стандартного саундтрека к игре возникает совсем другая музыка. Звучит незабвенный гитарный риф из «Highway To Hell», вслед за гитарой вступает барабан. AC/DC явно знали, о чем поют.

«Livin’ easy, livin’ free» – завывает глумливым тенорком Бонн Скотт.

– Теперь что, на крышу? – ерничает Иван.

«Season ticket on a one way ride».

– Только если у тебя есть вертолет. Давай вниз, тут всего лишь три этажа.

«Asking nothing, leave me be».

– Как скажешь, босс, – Иван пускается по ступеням рысью.

«Taking everything in my stride» – перевесившись через перила, скандирует ему вслед Скотт.

– Так себе пресс-конференция, – говорю я, когда мы попадаем в большой светлый холл, уставленный диванами и пальмами в кадках. Не бизнес-центр, а отель.

«Don’t need reason, don’t need rhyme».

– Я знаю, – цедит Иван. – Хочешь, в следующий раз я поручу тебе подготовить вопросы?

«Ain’t nothing I would rather do».

– Неплохая идея! Девушка, у вас есть запасной выход? – интересуюсь я у миловидной брюнетки на ресепшне.

«Going down, party time».

Девушка удивленно качает головой.

– Жаль!

«My friends are gonna be there too».

Мы направляется к стеклянной крутящейся двери, сквозь которую туда-сюда волнами проникают люди. Андрей, как мы и условились, уже выехал с местной парковки и ждет у выхода. Буквально у самой двери нас догоняют две смешные девчонки с выстриженными набок челками, в одинаковых растянутых черных кофтах и тяжеленных ботинках на протекторе. Обеим не более тринадцати и обе раскрашены, как ведьмы на Хэллоуин.

– Подпишите, пофалуста! – клянчит одна из них, протягивая Ивану блокнот, с обложки которого скалится Мэрилин Мэнсон. Поклонники великого и ужасного слушают хип-хоп?

AC/DC в моей голове уже добрались до припева.

«I’m on the highway to hell».

Смешно, но Мэнсон, кажется, в свое время перепел этот хит, правда, на мой взгляд, довольно занудно.

«On the highway to hell».

Шикарное совпадение! Я не могу сдержать улыбки.

«Highway to hell».

– Пофалуста! – копируя девчонку, совершает быстрый росчерк в блокноте Иван и отдает его обратно.

Счастливые детишки радостно упархивают в сторону лифтов, а мы наконец покидаем здание.

«I’m on the highway to hell»!

Пять часов вечера. Узкая улочка запружена машинами, а вот людей практически не видно. Ветер гонит по тротуару скукожившиеся листья. Я оглядываюсь по сторонам.

– Едем? – спрашивает Иван, взявшись за ручку двери нашего авто.

Из-за угла выворачивает видавший виды жигуленок цвета «темный баклажан». Пыльный кузов, немного помятое правое крыло, какая-то игрушка на веревочке, подвешенная на зеркало заднего вида. Такие автомобили останавливаются везде и везут вас хоть к черту на кулички.

– Подожди!

Я выхожу на обочину, поднимаю руку, и уже через мгновение рядом со мной останавливается чудо отечественного автопрома. Водитель сам услужливо открывает пассажирскую дверцу.

– До «Смоленской»! – говорю я.

Парень за рулем, облаченный в светлую футболку с пятнами пота под мышками и видавшие виды джинсы, радостно кивает, даже не назвав цену. Кризис! Из одного конца города в другой можно попасть за триста рублей.

– Иван, пусть Андрей едет на место один, а ты давай садись.

– Ты офигела! – говорит Иван, не в силах оторвать руку от ручки своей холеной тачки.

Музыка в моей голове не смолкает.

На мгновение я представляю Сереброва в коротких шортиках Ангуса Янга с гитарой в руке. Получается неплохо.

– У нас уговор! – напоминаю я. – Считаю до трех и сваливаю.

Иван закатывает глаза, потом говорит что-то Андрею поверх опущенного стекла и направляется ко мне.

– Смерти моей хочешь! – ворчит он, усаживаясь на заднее сиденье.

– А кто же мне тогда будет платить зарплату? – я пролезаю следом в узкое, захламленное газетами и пустыми полиэтиленовыми пакетами пространство.

Водитель давит на газ, и, сопровождаемые скрежетом каких-то деталей, мы едем в сторону Садового кольца.

«I’m on the highway to hell».

Правило второе – никогда не возвращаться тем же путем, каким приехали.

– Ты уверена, что в этом мусоровозе с нами ничего не случится? – интересуется Иван шепотом, брезгливо оглядевшись. Обычный мусоровоз – истертые чехлы, некогда бывшие плюшевыми, грязные коврики, отсутствующие ручки стеклоподъемников на задних дверцах.

«Highway to hell».

– Ну подхватим какую-нибудь заразу, – веселюсь я. – Подумаешь!

«I’m on the highway to hell».

Наш пилот явно мечтает о карьере гонщика. На повороте он выскакивает на проспект под носом у большого внедорожника и, не сбавляя скорости, мчит вперед. На зеркальце заднего вида, повешенный на шнурке, болтается пластмассовый скелет.

«Highway to hell».

Иван, ухватившись за ручку дверцы, кажется, пытается медитировать. На проспекте столпотворение, все играют в увлекательную игру «Попробуй обгони!».

– Не переживай, я рядом, ты в полной безопасности, – говорю я с улыбкой. Интересно, сама-то я верю в сказанное?

«I'm on the highway to hell».

Человек слева от меня молча показывает мне средний палец.

«Highway to hell».

Я откидываюсь на сиденье и наслаждаюсь поездкой. Наконец, когда мы чудом проскакиваем между двумя автомобилями и пару раз грубо нарушаем правила движения, впереди появляются высотки Смоленской площади.

– Нам возле метро, – говорю я.

– Какого метро? – спрашивает Иван не своим голосом.

– Обычного. В Москве есть метро.

– Я не поеду на метро!

– Я поеду, и ты поедешь! – отрезаю я.

Иван пытается что-то мне возразить, но деваться ему все равно некуда.

Между тем яростные гитарные запилы у меня в голове закончились, и Бонн Скотт снова заводит свое: «I'm on the highway to hell».

Странная история. Человек давно умер, а мы продолжаем слушать, как его голосовые связки рождают звук.

Водитель пытается перестроиться в правый ряд. Рядом кто-то яростно сигналит. Интересно, сколько процентов автомобилистов Москвы действительно умеют водить?

«Highway to hell».

Наконец мы оказываемся в зоне досягаемости тротуара. Повиляв немного, чтобы удачнее притормозить, наш драндулет останавливается.

– Ты платишь! – говорю я Ивану.

Тот молча лезет в карман за портмоне и извлекает оттуда пятисотрублевую банкноту.

– Хватит? – спрашивает он у парня за рулем.

Тот, обалдев от щедрости пассажиров, радостно кивает.

– Да, да, хватит! Спасибо!

– Ты явно его лучший клиент за день, – говорю я, открывая дверцу.

– Подождите! А это не вы? – спрашивает неожиданно водитель, когда мы уже почти покинули салон.

– Нет, это не я, – говорит Иван и хлопает дверцей.

«I’m on the highway to hell».

Стараясь идти как можно быстрее, Иван в два шага пересекает тротуар и, не глядя по сторонам, словно преступник в розыске, ныряет в высокие деревянные двери станции. Я спешу за ним.

«Highway to hell».

Гитара напоследок выдает витиеватый пассаж и затихает.

Правило третье – совершать необдуманные поступки.

Он пришел ночью. Часа в два. Ему открыла Маша. Постучала ко мне в комнату в халате, сказала: «Там к тебе Серебров» и ушла спать. Я вдруг поняла, что фразу «Там к тебе Серебров» она произносит уже без удивления.

Я вышла на лестничную клетку. Он был в стельку пьян. Не просто пьян, а мертвецки. От отчужденности последних недель не осталось и следа. От привычного лоска – тоже. Передо мной на корточках сидел парень двадцати четырех лет, которых полным полно на улицах любого города этой страны. Он не брился дня три. В руках – бутылка «Чиваса». Трясущиеся руки ищут сигареты по карманам. На лестничной клетке кто-то выкрутил лампу. Свет шел снизу, скудно освещая его лицо. Ввалившиеся щеки, мятая футболка. Так выглядят тени мертвых в чистилище в ожидании высшего вердикта.

– Не спишь? – спросил он, затягиваясь.

– Как видишь!

– Крутая футболка. Нет, серьезно.

На растянутой футболке, в которой я обычно хожу дома, радужный Боб Марли, счастливо зажмурившись, выпускает клубы тяжелого дыма. Почти пропаганда, я знаю…

– Спасибо.

– И ноги тоже ничего.

– Сразу два комплимента за вечер?

– Ну… типа того, – хихикнул он.

– Зайдешь внутрь?

– Не… не надо. Там эта твоя, как ее…

– Маша.

– О, Маша. Не хочу, чтобы она слушала.

– Тогда пойдем в машину. Тебя же Андрей привез.

– Угу. Только я не хочу разговаривать в машине. На интересующую меня тему. Иначе Андрюха примет меня за шизофреника. А мы с ним не настолько близки, чтобы я мог ему позволить считать себя умалишенным.

– Мне весьма лестно быть твоим психотерапевтом. Будем сидеть в подъезде?

– Ага. Разве ты против? Это так… романтично. Ну и вообще… я так давно не сидел в подъезде.

Иван снова хихикнул и протянул мне бутылку.

– Виски будешь? Восемнадцатилетней выдержки. Отличная штука. Только я… крышку где-то потерял…

– Нет, спасибо. Давай кто-то один из нас будет пьян.

– Хорошо, – кивнул он, сделал глоток, затянулся и выкинул окурок вниз, в проем между лестниц.

Я сходила за пледом, натянула джинсы и уселась рядом с Иваном у стены. Он помедлил, глянул на меня сумрачно, поковырял ногтем бутылочную этикетку.

– Я ее чувствую, – сказал он. – Она все время рядом.

– Кто?

– Смерть.

– Звучит как фраза из кинофильма. Помнишь, про парня, который предвидел авиакатастрофу?

– Ага. «Пункт назначения» называется. Вчера пересмотрел. Прикольно! В телевизоре. А в жизни совсем не прикольно. Я боюсь есть. Боюсь уснуть. Боюсь выйти на улицу. Я отменил два концерта – потому что надо лететь самолетом. Меня так скоро вообще перестанут на гастроли приглашать… Хотя… какие гастроли? Я, может, до следующего понедельника не дотяну.

– Ты мне не звонил неделю!

– Я никому не звонил. Кому я вообще могу позвонить? С кем поговорить? С мамой? Эй, привет, как дела? Знаешь, я, кажется, скоро умру. А так все в порядке. Друзьям? И что, они мне поверят? Черта с два! Мне скажут – чувак, ты перетрудился, вот тебе и мерещится всякая фигня. Пыхни, и все пройдет.

Иван снова приложился к бутылке, поморщился после глотка. Я вдруг поняла, что ни фига он не пьян! Он трезв как стекло – алкоголь его не берет.

– Или, может, созвать пресс-конференцию? – продолжал он рассуждать вслух. – Это, конечно, будет мегакрутой пиар, только мне совсем не смешно. Я не знаю, почему со мной случается все этой дерьмо. Мне самому дико. Мне как будто показывают кино про самого себя, а я сижу в зале, с попкорном. И внутренний голос говорит – фигня, с тобой такого произойти не может. Все обойдется! А потом на тебя падают софиты. Я даже испугаться не успел – у меня как будто вообще эмоции отключились. Стоял и смотрел, как идиот, на груду железа.

Иван засмеялся. Так веселится человек, в чьей больничной карточке значится смертельный диагноз.

– Есть только один человек, который мне поверит. Это ты. Потому что ты была со мной оба раза и все видела своими глазами. И не только видела. Я тебя чуть не угробил…

– Да хватит тебе загоняться. Ты вообще ни при чем! К тому же, хирург сказал – я живучая.

– Интересно, а я? – спросил, глядя в темноту, Иван.

Я не нашлась, что ему сказать.

– Знаешь, чем я отличаюсь от всех остальных? Все вокруг – ты, твоя Маша, твоя начальница, люди из соседней квартиры, еще какие-нибудь чуваки – тоже видят кошмары во сне. Вот только, когда вы просыпаетесь, кошмар окончен! Можно выдохнуть, пойти почистить зубы, выпить кофе, сказать кому-то из знакомых – ну и ужасы мне сегодня снились! А ко второй чашке кофе ты уже и не вспомнишь, что это был за сон… А у меня все наоборот. Я не могу просто встать с утра с постели и обо всем забыть. В моей жизни вся эта фигня происходит по-настоящему! Кошмар на улице Вязов, бля… Как бы ты жила, если бы точно знала – твоя смерть во сне однажды доберется до тебя в реальности и сотрет в порошок? Прожует и выплюнет. Нескучно, правда?

Он опять полез за сигаретами. Я сидела и смотрела, как он выпускает в темноту подъезда дым. До меня медленно доходила вся странность ситуации.

Вот рядом со мной сидит человек. Его каждый день показывают по телевизору. У него куча денег, крутая тачка, большие перспективы, и каждая симпатичная телка в радиусе километра мечтает с ним переспать. У него отличная фигура, пара модных татуировок и неплохое чувство юмора. И, согласно последней информации, он, возможно, скоро умрет.

Вы бы хотели оказаться на его месте?

Вы бы хотели знать наперед, что с вами случится завтра? На следующей неделе? Через год? Знать номера выигрышных лотерейных билетов, видеть заранее лица подружек, с которыми у вас что-то получится, предвидеть квартальные премии или авральные проверки, предугадывать падения котировок, собственные простуды, билеты, которые выпадут вам на экзамене? Иметь на руках GPS-навигатор по собственной жизни? «Через двести метров поверните направо, вас ждет встреча с будущим работодателем»… «В среду 5 июля отправляйтесь в казино и поставьте на 8 красное». Шикарная штука, правда?

А GPS-навигатор по собственной смерти вас бы порадовал?

Я взяла из рук Ивана бутылку виски и сделала глоток. Виски был теплым и все-таки вкусным. С удовольствием ощущая, как язык обжигает отличное топливо, я подумала, что и вправду все не так уж плохо, если у вас есть пачка сигарет и бутылка отличного «Чиваса».

На втором глотке меня осенило.

– Ты не прав! Все не так!

– Что не так?

– Ты неправильно трактуешь свои сны!

– Куда уж правильнее…

– То есть… черт, сейчас сформулирую. Короче: ты действительно воспринимаешь сны, как герой фильма про Фредди Крюгера. Помогите, страшный Фредди гонится за мной, чтобы порезать в лоскуты! Все наоборот! Никто не вылезет из-под одеяла, чтобы убить тебя. Твои сны – это просто предупреждение. Пожарная тревога, которая срабатывает в горящем здании. Услышав ее, все нормальные люди просто покидают помещение и направляются к аварийным выходам. Так и у тебя. Ты должен быть счастлив, что видишь заранее во сне проблемы, которые после могут случиться с тобой в реальности. Это подсказка! Ты – просто уникум! Медиум, или как его там… Ясновидящий. Тебя по телевизору надо показывать!

Иван посмотрел на меня и расхохотался.

– С последним пунктом проблем нет. А с предыдущими… А что, если все не так, как ты говоришь? Про подсказки – это понятно. Это что-то вроде твоего дурного предчувствия в ту ночь, перед столкновением, только более развернутое, с картинками, так сказать. Но что, если я не смогу увернуться? Как я вообще могу избежать проблемы, если не знаю, где и когда именно меня накроет? Ну снилась мне авария. Мне что, теперь вовсе за руль не садиться? Хотя… как видишь, я уже и не сажусь. Или та история в «Лужниках». Все? Завязать окончательно с выступлениями, избегать любых сценических площадок, послать к черту амбиции и пойти работать менеджером по продажам? Податься в ремонтную мастерскую тачки рихтовать? Или вообще уехать к бабушке в Челябинск? Я же не могу вовсе отказаться от собственной жизни! Я – это, как его… типа звезда, бля. И я должен получить эту гребанную музыкальную премию. Должен! И у меня до черта треков, у меня альбом почти готов! У меня на два месяца вперед расписан гастрольный график. Так что сидеть и трястись у себя дома я не буду. Потому что, во-первых, если она хочет до меня добраться, то сделает это по-любому.

– Кто?

– ОНА!

– А…

Помню, я подумала тогда, что мы, как герои книг про Гарри Поттера, перешли на конспиративный язык.

– А во-вторых, есть один отличный выход из положения.

– Какой? – удивилась я. Кажется, «Чивас» уже начал меня забирать.

– У меня есть страховка.

– Страховка?

– Ага. Это ты.

– Я?

Эхо от моего «Я?» долетело, кажется, аж до первого этажа.

Иван сделал большой глоток из бутылки и заявил:

– Я думаю, что оба раза все обошлось именно потому, что ты была рядом.

Я смотрела на Ивана, пытаясь понять, шутит он или нет, но он, кажется, был совершенно серьезен.

– Лиза! Ты должна стать моим ангелом-хранителем.

– Что?

– Да. Я тебя нанимаю.

– Класс! Отличная штатная должность. И с чего ты решил, что я должна стать твоим ангелом-хранителем?

– Потому что ты появилась в моей жизни не случайно! Ты же не просто так взяла у меня интервью, да? На той вечеринке.

– Э… Откуда ты знаешь? – обалдела я.

– На одном из концертов, пару недель назад, у меня брала интервью какая-то телка, не помню из какого издания. В конце беседы она спросила: «А вы довольно близки с Леоновой, да?». Я сказал, что ты – мой пресс-атташе. Она улыбнулась и заявила, что все это – чистая случайность. И что вообще-то это она хотела взять у меня интервью.

– При чем здесь Кравцова? – удивилась я, отбирая у Ивана бутылку.

– Ха! Она сказала, что вы подкинули монетку. Так?

Я вспомнила кувыркающийся в воздухе пятачок.

– Так.

– Ага! – обрадовался Иван. – Понимаешь?

– Ну?

– Что – «ну?». Это же был жребий! А жребий – это знаешь что? Это судьба!

– К чему ты клонишь?

– Блин, вот непонятливая… – нетерпеливо замотал головой Иван. – Когда мы попали в аварию, ты первая заметила машину.

– Я сидела справа, вот и все.

– Вот именно! Ты сидела справа! А если бы я ехал один, справа бы никого не было! Понимаешь?

– Была бы Катя.

– С Катей мы поссорились, и я ее отправил!

– Это совпадение.

– Ни фига! Ни фига не совпадение. В «Лужниках», хочешь сказать, тоже было совпадение?

– «Лужники» – это просто второй несчастный случай. Который приснился тебе заранее. А я тут совершенно ни при чем.

– Ага. Только если бы не ты, меня бы придавило софитами.

– Да с чего ты взял?

– С того! С того, что когда на сцену грохнулась вся эта конструкция, я был сзади. Я отдавал тебе жилет! А если бы не ты…

– Если бы не я, ты бы отдал жилет кому-нибудь другому. Там хренова туча народа сзади толпилась.

– Нет! Нет! Я бы не отдал жилет абы кому. Я бы бросил его под ноги или на монитор. Если бы тебя не было сзади, я бы не пошел к тебе. И остался бы стоять там, куда упали лампы!

Иван глотнул виски и уставился на меня.

– Ты – моя единственная страховка. Я не знаю, как это объяснить, но ты появилась очень вовремя. У меня темная полоса в жизни, и вдруг приходишь ты, с фонариком. Ты выиграла спор с той журналисткой случайно – и уже два раза спасла мне жизнь. Ты лишний элемент в картинке. Лишний пазл. Понимаешь? Но именно ты изменяешь всю историю. К лучшему.

Клянусь – я не поверила во всю эту чушь. Я не верю в волшебные совпадения и перст судьбы. Я не ищу знаков в заголовках рекламных объявлений или в картинках, случайно попадающихся мне в книгах и журналах. Я не гадаю на кофейной гуще. Я не считаю, что все делается к лучшему, и прекрасно понимаю, что мой внутренний голос – это я сама, а не ангелы, дающие мне советы. Земля – это просто один большой испытательный полигон, и все чудеса, которые случались на протяжении существования человека разумного, – дело рук самого homo sapiens. Но у человека, сидящего на полу на моей лестничной площадке, была такая тоска в глазах, что я больше не произнесла ни одного слова возражения.

– Мне больше не нужен пресс-атташе, – сказал Иван. – И автор для книги. К черту книгу. К черту все эти понты! Мне нужен ангел-хранитель. Я тебя нанимаю. Ты ведь согласна поработать на меня, ангел? А?

Я хотела привычно возразить, но вдруг поняла, что не могу отказаться. Я не знаю, что происходит и почему. И вся эта пьяная болтовня на лестнице про судьбу кажется мне обычной пьяной болтовней. Но если Иван считает, что я могу ему помочь… Может быть, у меня сейчас есть шанс хотя бы один раз в жизни совершить что-то действительно стоящее?

Если бы Данте жил в Москве в XXI веке, свой ад он бы срисовал с Московского метрополитена. Правда, вышла бы у него не божественная комедия, а чертовски смешной трагифарс. Оставь надежду, всяк сюда входящий…

Идти даже не нужно – в час пик стоит лишь ступить одной ногой за дверь любой станции, и тебя тут же подхватит бурное море человеческих тел, текущее сквозь турникеты вниз, в обложенное дурным кафелем подземелье. Главное – не споткнуться, иначе уедешь не домой, а в лучшем случае в реанимацию.

– Лет пять здесь не был, – говорит Иван, обернувшись, чтобы придержать передо мной дверь. – Но инстинкты, как видишь, остались.

Он в нерешительности останавливается в сумрачном вестибюле станции, но по его ноге тут же проезжает колесо тележки, которую тащит какая-то шустрая старушка. Классика жанра!

– Дай руку! – говорю я. – У меня абонемент на этот аттракцион.

Проскочив турникеты, мы, словно сиротки в бурю, рука об руку бросаемся в водопад пассажиров на эскалаторе.

– Стой справа, проходи слева – напоминаю я своему спутнику, точно тень Вергилия, сопровождавшая Данте в его адском путешествии.

Иван утыкается носом во вздыбленные, залитые лаком волосы какой-то тетки в деловом костюме, позади меня, почти уложив мне на плечи объемное пивное брюшко, удобно устраивается мужчина с газеткой. Слева с руганью и возмущением пробиваются вниз наиболее нетерпеливые пассажиры, задевая нас сумками и пакетами. Словно сардины, плотно утрамбованные в консервную банку, мы едем вниз.

Странно, но я вдруг осознаю, что смотрю на людей вокруг, на красные флаги, выложенные на мраморе под потолком вестибюля, на истертый миллионами подошв пол под ногами, на резиновые поручни эскалатора так, словно я сама не была в метро лет пять и вдруг решила прокатиться. Так хозяйка оглядывает квартиру, впервые приглашая важных гостей. Все детали, которые я обычно не замечаю, ежедневно наматывая километры под землей, неожиданно бросаются в глаза.

Тонкая полоска влажной ржавчины, просочившейся сквозь белую краску потолка над эскалатором. Наклеенные наскоро и незаконно на полированную поверхность перил стикеры с информацией о ближайших концертах неизвестных мне групп в неизвестных мне барах. Белесые комки жвачки, то здесь, то там прилепленные на светильники. Ряды рекламных щитов, возвещающие о невероятно щедрых процентах на банковские депозиты, о распродажах в мегамоллах или о снижении цен на занятия йогой. Духота, гомон, острая смесь духов и пота, смех, музыка, слишком громко играющая в чьих-то наушниках, странные персонажи, мелькающие в толпе. Девушка-гот под ручку с парнем с наружностью яппи. Парень в косухе, с двуручным мечом в самодельных кожаных ножнах за спиной. Две чопорные старушки в соломенных шляпках (это в октябре-то!). Силиконовая блондинка с декольте и мелкой шавкой подмышкой (на физиономиях обеих написано «Мы тут случайно! У нас просто машина сломалась!»). Одышливый батюшка в рясе и новеньких кроссовках «Nike». Какой-то чувак в понтовой ковбойской шляпе (где твоя лошадь, парень?). Патлатый бард лет за сорок, обремененный плешью и потертой акустической гитарой без чехла. Паноптикум. Музей восковых фигур. Вавилонское столпотворение.

Где еще мы бы позволили толпе неизвестных нам личностей беспардонно прижиматься к нам разными частями тела, толкать нас в бок локтями или оттаптывать только что начищенные до блеска туфли и ботинки? Поистине, метро – идеальная модель всеобщего равенства. Вот только любой человек, нашедший средства на самый плохонький автомобиль, с радостью покидает подземное братство, чтобы променять ежедневное единение с массами на ежедневные пробки.

– Здесь ужасно воняет! – через плечо сообщает Иван.

– Ты просто сноб!

– Я не сноб. Я человек, который не желает нюхать чужие подмышки. И вообще, кто все эти люди? Куда они едут?

Так, мне только приступа истерии съехавшей с катушек звезды не хватало.

– Они едут по своим делам. А ты просто слишком оторван от реальной жизни, если элементарные вещи вызывают у тебя такую реакцию.

Иван делает неопределенное движение головой и умолкает. Но ровно через секунду задает мне следующий вопрос:

– А это что?

Глаза его уперлись в проезжающую мимо нас вверх тетку в медицинской повязке.

– Вон, и еще там! – кивает Иван куда-то вниз, и я вижу, что тетка – как минимум десятая, кто на едущем вверх эскалаторе облачен в нежно-голубую медицинскую повязку.

– Ха! Ну так в стране же свиной грипп!

– Свиной грипп? – удивляется, провожая людей в повязках глазами, мой наивный подопечный. – То есть одного кризиса нам мало…

– Слушай, ты вообще дикий! – шепчу я ему в ухо. – Новости читаешь?

– Да, но чтобы в повязках ходили… Я же этого просто не замечал. Что, так все запущено?

– Ну типа того. Эпидемию еще не объявили, но повязок в аптеках уже нет. Ты, кстати, витамины принимаешь?

Он поворачивается, и мы оказываемся с ним нос к носу, разделенные козырьком его бейсболки. Его лицо так близко, что я могу разглядеть крохотное темное пятно на краю радужной оболочки его левого глаза. Серые глаза его сейчас почти прозрачны – так всегда бывает, когда Иван зол.

– Ты ведь специально это устроила, признайся? – шепчет он, улыбаясь. – Да? Тебе весело, правда?

Ну… может, и специально. Может, мне уже давно очень хотелось посмотреть, как Иван будет себя чувствовать без своей тачки, водителя и вообще всего того звездного антуража, который неизменно присутствует в его ежедневной жизни. Какой он – просто Иван Серебров?

Я медлю всего секунду, но потом решаю, что лучше ему этого не знать.

– Ага. Мне же больше нечем заняться – я взяла в редакции отпуск за свой счет и теперь вот катаю звезду хип-хопа в подземке. Экскурсия, так сказать.

– Ты взяла отпуск?

– Да. Я же могу быть твоим ангелом-хранителем только после работы! Если бы Шило не ждала от меня сенсационной книги о твоей жизни, она бы с удовольствием уволила меня к чертовой бабушке. А так она только улыбается и ненавязчиво интересуется, когда я сдам первую часть текста. Кажется, она даже с издательством каким-то договорилась. Так что я теперь блатная, мне все можно.

– Пользуешься дружбой со мной?

– Наслаждаюсь ею!

– Ты приспособленка, – констатирует Иван, отвернувшись.

– Нет, – говорю я ему в ухо. – Я ангел по найму.

Отличный диалог для абсурдистской комедии.

Я оглядываюсь по сторонам. К счастью, все настолько заняты собой, своими сумками, подружками, детьми, что не обращают на Ивана ни малейшего внимания. А, черт, сглазила! В толпе, едущей нам навстречу, какая-то девица с дредами, оторвавшись от бойфренда, случайно скользит взглядом по лицу Сереброва, и тут же рот ее непроизвольно открывается. Так выглядел лорд Баскервиль, когда увидел на болотах привидение. Девица дергает своего парня за локоть, кивает головой в нашу сторону, и теперь они оба, открыв рот, таращатся на нас.

– Твою мать! – снова поворачивается ко мне Иван. – Пролетариат нас заметил!

Да, дурацкий был план тащить его в метрополитен. Впрочем, и плана-то никакого не было. Просто я подумала, что если нарушить привычную схему Ванькиных передвижений, можно будет изменить что-то в череде ожидающих его проблем.

В зайца, бегущего по прямой, легче попасть из ружья, чем в зайца, скачущего зигзагами…

– Пошли пешком! – говорю я, разворачивая Ивана обратно.

Бесцеремонно втиснувшись в череду спешащих вниз людей, мы бодро скачем по ступеням.

Эскалатор заканчивается. Легкий затор на выходе, еще пара заинтересованных взглядов, которые я замечаю боковым зрением, и вот мы наконец на станции.

– Сюда! – командую я, дергая его в сторону прибывающего поезда, хотя нам в другую сторону. Петляя среди людей, прорываемся на перрон. Разумеется, про то, что двери закрываются, нам сообщают тогда, когда еще и половина народу не вышла из вагона.

– Надо влезть, – я толкаю Ивана в спину.

– Я тебя убью! – говорит он.

Наконец, когда толпа штурмом берет вагон и мы оказываемся прямо у входа, двери действительно начинают закрываться. Не желая упускать поезда, я налегаю на Ивана сзади, и мы, сжав зубы, втискиваемся в двери буквально чудом. Кажется, сомкнувшиеся позади створки прищемили мне волосы. Поезд дергается и устремляется в тоннель.

– Ого, детка! – бросает мне через плечо Иван. – Вот это напор! Но в следующий раз я буду сзади.

Он ловко поворачивается лицом ко мне. Набившийся в вагон народ так сдавливает нас со всех сторон, что я, кажется, могу без труда узнать, что лежит в карманах Ванькиных дизайнерских брюк.

– Признайся, ты просто хотела со мной потискаться! – говорит он громко, чтобы я смогла расслышать его слова в окружающем грохоте. – Могла бы попросить, обошлись бы без экстрима. Да, и, кстати, грудь у тебя примерно между первым и вторым размером. Угадал?

Угадал!

– А у тебя – ослиная задница! – шиплю я, растерявшись.

– Нет, неправильно! – поправляет он меня. – Нельзя сказать: «У тебя ослиная задница». Можно сказать: «Ты – ослиная задница».

– В общем, ты все про себя знаешь! – улыбаюсь я.

Не выдержав, мы начинаем ржать.

– Давно я так не веселился! – говорит Иван. – У мужика позади меня, кажется, эрекция! Или он везет в кармане колбасу. А это негигиенично!

Я основа покатываюсь со смеху. Кстати, мужик позади Ивана (высокий сухопарый субъект в замызганном берете) еще и умудряется читать в этой давке книжку, положив локоть кому-то из рядом стоящих пассажиров на плечо.

Иван обводит взглядом вагон (нам, как назло, досталась старая заезженная кляча, прошедшая не один капитальный ремонт), качает головой.

– В этом вагоне еще товарищ Сталин ездил! – кричит он мне в ухо. – А ты говоришь, книжку не о чем писать!

– Если я про это напишу, ее все равно не опубликуют, – парирую я. – Кому сейчас нужна правда жизни? Вот фантастика или ужасы – совсем другое дело!

Иван хмыкает.

Краем глаза я замечаю какое-то движение слева от себя. У самого поручня сидят две цыганки вполне себе цивилизованного вида. Никаких босых ног и монист из пятикопеечных монет – теплые куртки, юбки с оборками сдержанных тонов. «Москвички, блин!» – думаю я. У той, что ближе ко мне, на руках ребенок лет трех, который, проснувшись от грохота, недовольно кривит личико.

Мамаша, не стесняясь, распахивает куртку, привычным движением извлекает из-под одежды грудь и сует в рот ребенку темно-коричневый сосок. Я ловлю себя на том, что пялюсь на грудь, как подросток. Поднимаю глаза – половина вагона делает то же самое.

– Вот тебе и ужасы, и фантастика! – говорит мне на ухо Иван.

Между тем мы – наконец-то! – прибыли на «Киевскую». А ведь нам по-прежнему в другую сторону!

– Пошли! – говорю я, и мы с облегчением вываливаемся на перрон. Как здесь многолюдно!

– Туда! – тычу я пальцем в противоположную сторону.

– Обратно? – спрашивает Иван, но послушно бросается за мной следом. Уже не церемонясь, мы работаем локтями и протискиваемся к самому краю платформы.

– Если бы у меня была куча бабла, я бы выкупил часть подземки и устроил бы в ней парк развлечений для иностранцев. Комната страха и все такое, – говорит Иван мне в ухо. – За год тут реально можно утроить вложения! У меня уже сейчас уровень адреналина зашкаливает.

Хм… Предложение интересное. Вместо бомжей – аниматоры, вагоны без крыши для лучшего проникновения пассажиров в атмосферу подземки, а в тоннелях – муляжи гигантских крыс, мрачно жующих кабель. Хотя… стопудово, гигантские крысы тут найдутся настоящие.

– А можно с вами сфотографироваться? – слышу я голос сзади.

Все, нас запалили.

Мы с Иваном синхронно оборачиваемся – позади нас стоит ангельское создание в кедах, клетчатых брючках в обтяжку и рюкзачком за спиной. Везет нам сегодня на школьниц!

– Нет, нельзя, – говорю я тихо, делая страшное лицо.

– Ну пожалуйста! – умоляюще тянет несовершеннолетняя Ванькина фанатка.

Иван тихо сереет под бейсболкой.

– Да, только быстро, – бросает он.

Если бы я знала, что случится дальше, ей-богу, я бы двинула школьнице в челюсть и сунула ее тело под скамью.

– Верка, Машка, можно! – кричит, обернувшись, наша нимфа, и в следующую секунду, прорываясь сквозь строй жаждущих попасть в следующий поезд людей, нас облепляет целая компания ее сверстниц. И каждая – со своим телефоном наготове!

– Сначала меня! – заявляет одна, в юбке, больше похожей на балетную пачку.

– Нет, я первая! – вопит вторая, в широченных джинсах.

Кто из них Вера, кто Маша?

Школьницы, живо оттеснив меня в сторону, немедленно устраивают фотосессию.

– Девочки, только одну фотографию! – кричу я, пытаясь как-то остановить этот идиотизм.

Иван, слава богу, сохраняет ледяное спокойствие.

– Эй, блин, это же Серебров! – произносит у меня за спиной мужской голос. – Прикольно!

Пора делать ноги!

– Хватит, хватит! – зло ору я на нимфу в брючках, которая успела уже раз десять пыхнуть вспышкой. Ее подружки, дай волю, с удовольствием порвали бы Ивана на куски. Или отдались ему тут же, на перроне.

Тот, обалдевший от натиска нимфеток, бросает на меня растерянный взгляд.

– А нам автограф! – весело произносит парень, стоящий позади меня, и, навалившись сзади, протягивает Ивану поверх моей головы сложенную вдвое тетрадь.

– Братан, черкани – для Мишки и Лехи! – говорит второй, видимо, дружок хозяина тетради.

– Аккуратнее! – восклицает сбоку какая-то женщина.

И тут на меня накатывает паника.

Мы стоим у самого края платформы, зажатые кучкой любопытствующих! Слева внизу, у самых ног поблескивают рельсы. Вдалеке, в темном провале тоннеля, рождается едва заметный свет. Поезд!

– Отойдите от края платформы! – предупреждает треснутый голос в динамиках.

Интересно, как?

Собравшись с силами, я резко всаживаю локоть в живот борова, навалившегося на меня сзади. Слышится удивленный «ой!». В следующий момент я внедряюсь в пеструю толпу фанаток и выдергиваю телефон из рук девицы в джинсах.

– Э! – возмущенно восклицает та.

– Ты чо? – в унисон ей спрашивает сзади парень. Думаю, этот вопрос адресован мне.

– Валим! – говорю я растерявшемуся Ивану.

Хозяйка телефона силится его достать, я поднимаю его высоко вверх, толпа вокруг нас еще больше сжимается, и вдруг мы все слышим пронзительный женский визг.

Человеческая волна в ужасе откатывается от края платформы, и я вижу в двух шагах от себя женщину в цветастом пальто, упавшую на рельсы. Рядом валяется белая сумочка, и именно эта деталь почему то сильнее всего врезается мне в память.

В ту же секунду станцию оглашает пронзительный гудок, сопровождающийся мерзким железным скрежетом. Состав, въезжающий на станцию, пытается тормозить, женщина внизу, слава богу, пытается встать, а мы все, оцепеневшие от ужаса людишки наверху, замерев, наблюдаем за тем, как на рельсах, припадая на ушибленную ногу, человеческое существо пытается убежать от стотонного железного монстра.

«На ее месте должен был быть Иван!» – вдруг возникает у меня в голове мысль.

Выйдя из оцепенения, какой-то парень на платформе, присев, протягивает женщине руку. Ему на помощь тут же приходит еще один, потом еще… Там же где-то внизу высоковольтный рельс! Дежурная по станции что-то кричит в динамиках, у машиниста за стеклом – бледное перекошенное лицо. Гудок все длится и длится, въедаясь в мозг. Время растягивается, становится вязким, как остывшая манная каша. У меня ощущение, что все происходящее – затянувшийся дурной сон.

Нужно просто проснуться!

Я делаю над собой усилие, отворачиваюсь, беру остолбеневшего Ивана за руку и выдергиваю его из толпы. На той стороне платформы тормозит прибывший поезд в сторону «Парка победы». Мы делаем несколько шагов сквозь мечущихся на станции людей и молча входим в вагон. Забиваемся в угол. Пытаемся унять дрожь в руках. Дышим реже, чтобы успокоить взбесившееся сердце.

Я знаю, что ОНА там, на той стороне станции, невидимая, следит за нами темными провалами глазниц. Очень надеюсь, что ОНА не успела войти за нами следом.

У меня в руках – несколько вырванных из ежедневника листков, заполненных мелким рваным почерком. Бумажки подписаны по месяцам, некоторые пронумерованы датами. Летопись будущего.

Где грань между ясновидением и сумасшествием?

И как вообще отделить одно от другого?

Листок, помеченный началом июля. Мысленно я называю его «Сон № 1». «Мост или что-то высокое (крыша?). Дождь. Темно, ветрено, огней практически не видно. Вижу все со стороны (с высоты? воздух?). Понимаю, что холодно, но сам не мерзну. Чувств нет, тревоги нет. Эмоциональный ноль. Вода близко, ее много. До горизонта. Знаю, что в воде холодно. Нет ощущения времени. Чувствую, что чего-то жду. Или кого-то. Падаю вниз. Падение замедлено, в какой-то момент кажется, что я парю над водой. Но понимаю, что рано или поздно упаду вниз. Паники нет. Не помню, падаю в воду в итоге или нет».

Ниже пометки: «Мост снится чаще, чем крыша», «Не всегда могу понять, какое время суток».

Листок с надписью «Середина лета». Сон № 2. «Просыпаюсь в падающем самолете. Ужас до того дикий, что, кажется, волосы шевелятся на голове. В голове крутится – это сон. Но понимаю, что могу умереть даже во сне. Темно за окном. В салоне никого. Вообще никого, даже бортпроводниц. Хочу зачем-то встать, пытаюсь расстегнуть ремень безопасности, но не могу. Вожусь с замком, а в голове – сейчас разобьемся, сейчас разобьемся! У этого сна никогда нет финала».

На этом листе нет пометок. Видимо, история про самолет снилась ему без вариаций.

Листок с надписью «Июль, частично август». Сон № 3. «Вижу человека со шрамом. Я с какой-то девушкой в ресторане (не Юля). Я в костюме, помню ощущение удовольствия от кроя и качества ткани. Человек (лет 40?) смотрит на меня из-за соседнего столика. Иногда вижу его одного, иногда – с друзьями. Смотрит на меня не отрываясь. В глаза. Пытаюсь не обращать внимания. Он что-то говорит мне, смысла сказанного разобрать не могу. Оставляю свою спутницу, выхожу в холл. Попадаю в длинный темный коридор со множеством поворотов. В конце коридора мигает лампочка. Иду по коридору, кажется, специально ищу того мудака со шрамом. Неожиданно оказываюсь на улице (служебный вход?). Мусорные баки, забор из сетки-рабицы, выхода нет, пытаюсь перелезть через забор. Не хочу лезть, т. к. боюсь испортить костюм. Возвращаюсь в ресторан через дверь (зеленая узкая деревянная дверь). Открываю ее, делаю шаг в коридор, и тут же чувствую сильную боль в боку. Не вижу, но знаю, что это тот человек со шрамом, и он попал в меня из пистолета. Сон обрывается обычно именно на этом месте – последняя мысль, которую помню: ранение смертельное».

Сны про убийства и мне снятся через день. Ничего особенного…

Листок, помеченный августом. Сон № 4. Тут вообще только пара фраз. «Пожар. Пытаюсь кого-то спасти. Огонь не обжигает, могу ходить внутри него». Все!

Внизу на этом же листе записан сон № 5. Помечено: «август, после днюхи Валерчика». Не знаю, кто такой Валерчик, но здесь начинается самое интересное! Это я уже видела. Итак: «Концерт где-то на открытом воздухе. Я опаздываю на выход, за мной несколько раз приходит девушка. Почему-то я не спешу выходить, разговариваю с кем-то из знакомых за кулисами, специально тяну время. Наконец понимаю, что тянуть больше нельзя. Выхожу на сцену. Она огромная, я даже не вижу кулис. Как помост, который со всех сторон обступила толпа. Звучит музыка, но я никак не могу вступить вовремя. Потом понимаю, что у меня в руках нет микрофона. Злюсь, думаю про себя, что после выступление обязательно найду кого-то из звукорежиссеров и дам в морду. Тяну время, жду, когда мне принесут микрофон. Чувствую, что под ногами начинает расходиться пол. Такое ощущение, что началось землетрясение, и все рушится. Сцена расходится посередине, я съезжаю вниз по упавшим доскам. Меня накрывает сверху какими-то конструкциями. Понимаю, что я живой, но выбраться не могу. Опять злюсь. Испуга нет, только злость. Почему-то думаю, что сейчас должны прийти спасатели с собакой, чтобы откопать меня».

На самом деле все было не так. Впрочем… упавшие софиты действительно проломили сцену в двух местах, так что реальность и сон частично сходятся.

Шестой сон записан на листке с пометкой «тоже август» и тремя вопросительными знаками, исписан полностью с одной стороны, текст местами перечеркнут и переписан заново. То ли Иван не мог вспомнить сон, то ли торопился записать… «Ночное шоссе. Чаще всего – где-то за городом, реже – в Москве. Я за рулем авто, иногда один, иногда с девушкой. Лица не помню. Цвет волос – разный (брюнетка, рыжая). Мы о чем-то спорим. Суть разговора не улавливаю, ощущаю желание что-то ей доказать. Вижу, что нам навстречу несется автомобиль. Красный, низкая посадка (спорткар?). Знаю, что могу объехать, но специально не объезжаю. Время, пока мы едем друг на друга, в каждом сне идет по-разному. Иногда я могу оказаться в другом месте, потом снова за рулем. Иногда в тот момент, когда появляется красный автомобиль, сон обрывается. Но чаще всего в итоге мы сталкиваемся. Звуков не слышу, вижу только, как лобовое стекло разлетается на куски. Подушки безопасности не срабатывают, капот сминается гармошкой. Дальше чаще всего сумятица – девушки в машине нет, мысли мечутся. То думаю, во сколько встанет ремонт. То пытаюсь найти телефон, чтобы кому-то позвонить. Несколько раз снилось, что меня после столкновения разорвало пополам. Мысли идиотские – как же я теперь брюки буду носить?»

Последняя фраза меня неожиданно веселит. Настолько, насколько в данной ситуации вообще можно веселиться…

Эти листки Иван отдал мне позавчера ночью, когда мы вдвоем выпили бутылку «Чиваса» на моей лестничной клетке. Ну и хреново же мне было наутро… Я перечитывала записи много раз, некоторые фрагменты начинаю запоминать наизусть. Теперь, разложив листки перед собой на столе в хронологическом порядке, просматриваю снова и снова. Скоро мне самой будет казаться, что все это я где-то уже видела.

Человек со шрамом… Падающий самолет… Летящий навстречу красный автомобиль… Все это – словно набор штампов из голливудских кинофильмов. Кажется, массовая культура проникла даже в наши сны – они состоят из уже виденных где-то ранее сцен и эпизодов.

Смешно! – что бы вы ни сделали, куда бы вы ни пошли, во что бы вы ни влипли, это уже когда-то показывали по телевизору. Все ситуации уже отсняты в кино. Описаны в бульварных романах, классических пьесах и похабных анекдотах. Самые изощренные убийства. Самые страшные повороты судьбы. Самые безвыходные ситуации. Самые дурацкие происшествия. Самые прекрасные любовные истории. Не претендуйте на оригинальность – ваше прошлое, настоящее и даже будущее во всех возможных вариантах уже прожили тысячи реальных или выдуманных людей. И даже ваше подсознание, прорывающееся наружу во сне, оперирует набором стандартных клише.

Жизнь – это просто бесконечная череда дежа вю…

Я перемешиваю листки, складываю их стопкой. Ответа на мои вопросы в них нет.

На часах – почти семь. Вечно безмолвный Андрей на моей кухне пьет чай. Иван резвится в ванной. Чего-то он там долго. Ехать пора.

Дохожу до ванной, прислушиваюсь. Играет музыка, плещется вода. Сто процентов, этот морской котик включил подсветку и подпевает Элвису Пресли в душевую лейку. Лав ми тендер, блин. Стучу в дверь.

Тишина.

– Эй, ты там живой?

Тишина. То есть вода по-прежнему льется и Пресли уже добрался до второго куплета. А Иван не отзывается.

По моему хребту пробегают мурашки величиной с кулак. Читала я однажды статистику бытового травматизма… Народу в ванных комнатах за год гибнет просто тьма!

– Иван! – начинаю я барабанить в дверь изо всех сил. – Ты там живой?

– Не дождешься! – распахивает он дверь.

Влажный торс. Мокрые волосы. Полотенце намотано на чресла так, чтобы взгляду открывалась ровная темная дорожка из влажных волос ниже пупка. Взгляд с прищуром, на губах ухмылка.

Меня такими штучками не возьмешь. Но картина, разумеется, шикарная.

– Испугалась? – спрашивает он, кокетливо проведя рукой по волосам.

– Интересно, кого это ты решил очаровать? Если только своего водителя. Машка-то еще не пришла.

– Ты зануда! Я тебе об этом говорил? – он подходит к зеркалу и придирчиво оглядывает свое отражение в зеркале. – И шампунь у тебя дешевый. Я же плачу тебе все это время нормальную зарплату. Могла бы раскошелиться.

– А я откладываю. На твои похороны.

– Круто! Надеюсь, все будет на уровне. И ты должна быть в платье. Подол на ладонь выше колена. Каблуки даже не обсуждаются. И сделай укладку. Твои патлы во все стороны мне уже надоели.

– Хорошо, будет тебе укладка. Тебе понравится!

Он смотрит на меня. Я улыбаюсь. Мне ни капельки не смешно.

– Ты уверен, что тебе ни разу не снилось метро?

– Опять ты за свое. Уверен. Метро не снилось. Сто процентов!

Он устало садится на опущенную крышку унитаза. Я стою в дверях, скрестив руки на груди. В таких позах нас и застает Андрей, заглянувший в мой совмещенный санузел.

– Кхм… я в машине, – произносит он тоном Дживса и, невозмутимо продефилировав к входной двери, исчезает за ней.

– Пошли чаю выпьем, нечего тут голышом торчать, – говорю я.

Через десять минут, когда я разливаю по чашкам отличный зеленый чай, Иван появляется на кухне уже полностью одетым. Удивительно, но его одежда (разумеется, невероятно дорогая) сохраняет такой вид, словно ее только что, после стирки и тщательной глажки, принесла высококлассная горничная. Идеальные стрелки на брюках, идеально сидящий серый жилет, белоснежная рубашка с закатанными рукавами. Ей-богу, даже вляпавшись в дерьмо или попав под проливной дождь с градом, Иван будет выглядеть ослепительно.

– Ты всегда принимаешь душ по три раза в день?

– Нет. Только когда до этого я совершаю путешествие в Мордор.

– Прости, что потащила тебя в метро. Я же не лицензированный ангел-хранитель. Я только учусь. И про метро в твоих записях ничего сказано не было.

– Угу, – кивает он. – Ты в интернете смотрела?

– Да, смотрела. Все обошлось, поезд успел затормозить, ее вытащили. На нашей с тобой совести чужой смерти нет.

– Пока нет… Посмотрим, чем еще вся эта история закончится.

Он делает глоток чая, смотрит по сторонам. Оглядывает светлые бумажные обои, выкрашенные светло-голубой краской трубы на стене, облупленный сбоку гарнитур бледно-желтого цвета, потом замечает дыру в линолеуме в углу (там стоял древний облезлый комод, который мы с Машкой пару месяцев назад вынесли на помойку).

– Слушай, ну и халупа. Почем снимаете?

Начинается…

– Нормальная квартира. Почему халупа? Тысяча долларов за трешку в таком состоянии – это подарок.

– Штука? Ну да. Все равно квартира убитая. А комната у тебя – размером со стенной шкаф.

– Слушай, квартира, конечно, не музей, как у тебя, но мне подходит. Телевизионщики ко мне все равно не приедут.

– Не зарекайся, – машет рукой Иван. Берет с тарелки кусок сыра, смотрит на него, потом на меня. – Это что?

– Это сыр «Российский».

– Ясно. А НЕроссийского у тебя нет?

– Если бы знала заранее, что ты заглянешь, купила бы колбасного. Знаешь, в Воронеже такой делают, из плавленных полиэтиленовых пакетов. Пальчики оближешь!

Глядя, как Иван с сомнением оглядывает нарезанный мною сыр, я начинаю жалеть о том, что притащила его к себе домой. Надо было оставить его где-нибудь посреди Москвы – пусть бы болтался по улицам или кабакам в ожидании вечернего концерта и очередных неприятностей.

– «Рокфор» будешь заказывать в ресторане.

– Нет, серьезно, хотя бы «Маасдамчика» кусочка у тебя нет?

Он соскакивает со стула и бесцеремонно заглядывает в холодильник.

– Творог… Кефир… Ты на диете?

– У меня гастрит.

– О! Соленые огурцы! Так-так…

– Это Машкины.

– Ясно… А это что?

– Это курица гриль. Была…

– Господи! – говорит он, с сомнением оглядывая куриные останки, завернутые в фольгу. – Как ты это ешь?

Между прочим, людям, организовавшим на территории России торговлю курами гриль, надо поставить памятник – они практически освободили домохозяек от гнета плиты и духовки и осчастливили всех поголовно холостяков.

– Мне некогда готовить – я же тебя охраняю! Будешь плохо себя вести – накормлю одноразовой лапшой. У меня имеется, если что. И хватит играть в наследного принца.

– Да, я сноб, ты мне уже говорила, – Иван картинно захлопывает дверцу холодильника. – И я могу себе это позволить! Перед смертью-то!

Черт, о чем бы мы ни говорили, тема все равно всплывает одна и та же.

– Слушай, а тебе что снится? – вдруг интересуется Иван, наконец решивший закончить пантомиму «Звезда в шоке» и положить сыр в рот. – Мне вот интересно, что ты видишь во сне?

– Не знаю… То есть… всякая фигня. Сегодня снился снег. Сугробы по колено. А так обычно – то вампиры какие-то, то космические корабли, то я на улице оказываюсь голой, и все в меня пальцами тычут. Летаю часто. Иногда общаюсь с умершими родственниками. Ничего особенного… А, забыла! Часто снится какой-то парень. На берегу океана. Думаю, на Гоа.

– Какой парень? – оживляется Иван.

– Откуда я знаю. Какой-то, я его все время со спины вижу.

– И что он делает?

– Ничего. Что можно делать на Гоа? Расслабляться.

– Ясно…

Иван молча пьет чай, разглядывая дыру в линолеуме. Я снова перебираю лежащие передо мной листки с его записями. Или тетка в метро – это обычное совпадение, или…

– Кажется, мое вмешательство в твою жизнь начинает кардинально менять твое будущее, – говорю я. Фраза напоминает реплику из фантастического фильма про перемещения во времени.

– Мы же это обсуждали. Ты его уже поменяла, в лучшую сторону.

– Не уверена. Если до этого времени у нас хотя бы были какие-то ориентиры, то есть твои сновидения – самолет, пожар, мост или чего там, и было понятно, от каких мест держаться подальше, то теперь, кажется, все выходит из-под контроля. А что, если эти твои записи уже не действительны? Что, если все пошло по новым рельсам?

Хороший каламбур получился, после метро-то…

– То есть? – Иван перестает жевать.

– То есть, возможно, после того как я начала активно менять схему твоей обычной жизни, все изменилось настолько, что теперь с тобой может произойти вообще все что угодно. И когда угодно. И к черту твои сны – их уже отменили!

– Сны – это подсказки, – говорит Иван. – Это знаки…

– Тогда почему ты не видел во сне происшествие в метро?

– Да потому что это не наше с тобой происшествие! Это происшествие с какой-то неизвестной теткой…

– Которая упала на рельсы из-за нас с тобой! То есть из-за меня. Потому что я, не подумав, потащила тебя в метро, там тебя увидели фанаты, устроили давку, и…

– Стоп! – говорит Иван. – Стоп! Хватит про тетку. Мне плевать на тетку. Мне плевать на фанатов. Это просто дурацкое совпадение. И твоей вины в этом нет. К тому же эта женщина не умерла, с ней все в порядке, и зачем ты устраиваешь панику – я не понимаю.

– Я не устраиваю панику, я пытаюсь хоть что-то понять!

– Понимать тут нечего! Потому что тут ни черта не понятно! Мы все там будем – это факт, но мне почему-то отпущен более короткий срок. Почему? Я никого не убивал. Никого не предавал. Никто не делал от меня абортов. Я не крал, не был причиной чужих несчастий – по крайней мере, осознанно. Не лгал и даже не прелюбодействовал! Почти… И даже в драках я старался быть великодушным. Не бить исподтишка. Не добивать лежачего, даже если ненавидишь его изо всех сил. Так за что я расплачиваюсь? Где я был плохим? Я знаю «Отче наш» и плачу налоги. За что меня наказывают? Ты мне можешь это объяснить?

Мы так устроены – нам везде нужны объяснения. Всему на этом свете нужна причина. Почему Земля вертится вокруг Солнца? Почему бутерброд падает колбасой вниз? Почему атомный вес кислорода – 16? Почему в банке с консервированными персиками больше воды, чем персиков? Вся человеческая история – это ответы на бесконечные «Почему?».

А что, если в чем-то нет никакой причины? Если что-то происходит просто так? Если в каких-то фрагментах Вселенной нет никакой логики? Или, возможно, какие-то происшествия не нуждаются в причинах и объяснениях – они просто случаются, и все? Shit, как известно, happens.

Что, если нет никакой кармы? Никаких расплат за плохие дела (свои или близких родственников), никаких наказаний свыше за проступки, никаких испытаний душевных сил в виде увечий, славы или тяжелых болезней? Что, если существует только банальная слепая статистика? И не надо нервно спрашивать: «Почему?». Тебе просто не повезло, приятель.

Может быть, у смерти есть план? План на неделю, на месяц? Она должна собрать урожай несмотря ни на что – и если кто-то увернулся, она возьмет другого. Тот, кто увернулся, от нее, разумеется, не убежит, она догонит его – позднее. А пока ей нужно выполнять план. И она берет кого ни попадя, не разбирая. Того, кто ближе стоял. Или лежал. Или… что он там делал. Очаровательного младенца (его родители горько восклицают: «Почему?»). Девушку накануне собственной свадьбы (убитый горем жених рыдает: «Почему?). Молодого подающего надежды артиста (тут в унисон «Почему?» вопят уже несколько тысяч или миллионов его поклонниц). Да нет никакой причины. Нет ответа на горестное «Почему?». Есть план. Статистика. Слепой перст судьбы. И никто вам ничего не объяснит. Ни на этом свете, ни на том.

Может быть, у Вселенной какая-то своя, НЕчеловеческая логика. Именно с этим нам тяжелее всего примириться.

– В общем, забудь про тетку и думай про меня, – говорит Иван. – Без тебя я вообще из дома не выйду. И в квартире своей не останусь. Лучше я буду жить у тебя, на раскладушке, если так будет безопаснее. Спать на коврике в ванной, если будет надо. И мне плевать, что все выглядит так, словно я сошел с ума, я уверен, что если ты будешь рядом, со мной ничего не случится. Другого варианта у меня нет. Просто держись рядом, хорошо? Хочешь, я утрою тебе зарплату. Хочешь, куплю квартиру. Хочешь – буду есть одноразовую лапшу, если ты пожелаешь. Только не отходи от меня далеко!

Иван смотрит на меня, как собачонка, которую нерадивые хозяева выбросили на улицу.

– Думаю, я не твой ангел-хранитель, – говорю я. – Я просто твой громоотвод. Вот только молнии уходят не в землю, а попадают в рядом стоящих…

Следующие три часа тянутся до чертиков скучно. Никто не пытается наехать на нас на машине, никто не стреляет по нам из-за угла, землетрясений, схода лавин, падения астероида, перебоев в работе коллайдера и прочих катаклизмов также не наблюдается. Я уже начинаю ревниво сомневаться, не нашел ли злой рок себе персонажей поинтереснее.

Мы совершенно спокойно доезжаем до ресторанчика на Лубянке (не совсем спокойно, разумеется, я прошу Андрея выбирать самый долгий и нелогичный маршрут). Там мы встречаемся с кем-то из деловых партнеров Ивана, и пока человек с безразличными рыбьими глазами обсуждает с ним обложку будущего диска, я лениво дегустирую все безалкогольные мохито подряд. Утреннее солнце сменили тяжелые тучи, и, глядя в окно, я с удовольствием предвкушаю назревающий дождь.

Потом появляется некая девица-дизайнер, привозит макеты диска и фотографии Ивана для внутреннего буклета. Девица больше похожа на канарейку – на ней желтая футболка и желтые нахальные ботинки. К тому моменту, когда Иван и его рыбье-птичьи знакомые добираются до фамилий людей, которых стоит упомянуть на последней странице буклета, я понимаю, что присутствовать дальше на этой скучнейшей встрече смерти подобно, и выбираюсь в туалет. В кабинке, украшенной богатой лепниной и хрустальными люстрами (убранство московских туалетов в заведениях класса люкс достойно отдельной искусствоведческой монографии), напротив дорогущего унитаза обнаруживается огромное кресло-трон, забравшись на которое, я пытаюсь подвести некоторые промежуточные итоги своего пребывания в столице.

Собственное положение меня весьма веселит. Я – журналист, пославший подальше родное издание и любимую профессию ради того, чтобы практически круглые сутки изображать ангела-хранителя при одной довольно популярной, но совершенно сумасшедшей личности. Ну ладно, внесем некоторые поправки: издание не такое уж мне и родное, а в глубине души – искренне презираемое. Любимая профессия в последнее время, кажется, перестала возбуждать во мне острый интерес и приносить былое удовольствие. А сумасшедшая личность мне вполне и явно симпатична, и чисто по-дружески я бы очень не хотела, чтобы задница вышеупомянутой особы попала в какой-нибудь серьезный переплет. Разумеется, мою роль в собственной жизни личность эта преувеличивает, но если наша дружба имеет столь странные формы – я не против.

В общем, на выходе все не так уж и плохо. Да что там душой кривить – дурацкая ситуация, в которой я нахожусь, меня изрядно веселит! Она мне – парадокс! – нравится! Где бы я еще поиграла наяву в компьютерный квест за неплохую ежемесячную плату? Мама, получающая регулярно значительные переводы, уверена, что я вхожу как минимум в десятку лучших бумагомарак столицы.

Правда, за пару месяцев я успела заработать сотрясение мозга и повредить ребра в автомобильной аварии, засветиться в желтой прессе, стать свидетельницей обрушения сцены в «Лужниках», виновницей несчастного случая в метро и практически продать ненаписанную книгу. Права была Кравцова: кажется, я действительно делаю в Москве неплохую карьеру… Или это – просто приключения, которые я смогла найти в столице на свою задницу?

Невидимая рука по ту сторону двери энергично дергает ручку, напоминая, что не мне одной хочется насладиться лепниной и хрусталем. Я смотрю на часы на мобильном – черт, мы торчим в этом ресторане уже часа полтора! Нельзя столь открыто злоупотреблять гостеприимством данного заведения. Поправив, глядя в зеркало, невидимые крылья за спиной и посильнее натянув нимб на затылок, чтобы не слетел с головы, я покидаю роскошный сортир и возвращаюсь в зал.

Человек – рыбий глаз и девица-канарейка, слава богу, свалили.

– Ну где ты? – нетерпеливо восклицает Иван. – Я уж думал, ты ушла.

– Ты мне должен зарплату за прошлый месяц, так что я пока остаюсь.

– Да, кстати… Хорошо, что напомнила.

Двадцать зеленых стодолларовых купюр перекочевывают ко мне в сумку. Еще пару лет легкого сумасшествия – и я куплю себе квартиру в ближайшем Подмосковье.

– Ты из меня вытрясла всю наличность! – констатирует мой работодатель.

– У меня опасная профессия, – глумлюсь я. – И нам пора ехать в этот твой клуб.

Сегодня вечером у Ивана – концерт где-то в центре. План прост – выход в полночь, в половине первого сваливаем, едем к Ивану домой за вещами и примерно в половине второго возвращаемся ко мне. Раз он опасается собственной жилплощади и непременно хочет держаться ко мне поближе, пусть спит в третьей комнате. Вадика все равно нет на месте, а Машка, неизменно теряющая при появлении Сереброва всю свою бойкость, явно не против. Что же касается простеньких обоев и крашеных труб – потерпит!

– На чем поедем? – спрашивает Иван, выбираясь из-за стола. – Такси, самокаты, пожарная машина, дельтаплан? Или у тебя есть «Бетмобиль»?

– Если здесь недалеко, то можем пройтись пешком, – предлагаю я. – Очень неожиданный ход. Заодно свежим воздухом подышим.

– Я? Пешком по городу? – протестует Иван. – Нет уж! С меня метро хватило!

– Тогда хватит ерничать, садись в «BMW» и поехали.

– Слушаюсь, моя повелительница! – раскланивается передо мной Иван, пропуская вперед. – Кстати, там, куда мы едем, сногсшибательно готовят креветки в воке. Ты непременно должна попробовать!

Через час креветки оказываются передо мной на столе, а я сама – в традиционной VIP-ложе. Заведение, задрапированное золотистой тканью везде, где только можно, заполнено примерно на две трети, однако народ все прибывает, так что ближе к полуночи я могу видеть сцену только из-за множества голов и спин.

Иван весел как никогда. Он без умолку болтает с кем-то по телефону, острит с официанткой, весело похлопывает по спине каких-то знакомых, с удовольствием позирует клубному фотографу и вообще ведет себя, как в старые добрые времена. Когда еще не было никаких сбывающихся снов и мрачных перспектив, ничто не валилось нам на голову, никто не попадал под поезд, и я только намеревалась написать книгу о талантливом артисте и блестящем светском персонаже.

А я снова, как в старые добрые времена, ужасно хочу спать. Сегодня был чертовски насыщенный день. Но ангелы-хранители, как известно, не спят, поэтому я отказываюсь от красного сухого и беру двойной эспрессо.

«А не подсесть ли на кокаин?» – мелькает шальная мысль. Мне это почти по карману.

Наконец Иван появляется на сцене. Я уже наизусть знаю весь его репертуар. Поэтому, практически не глядя на сцену, внимательно осматриваю зал. Мажоры, мажоры, пара мужчин среднего возраста, больше похожих на депутатов государственной думы, пара малолеток, одетых как педерасты, и пара педерастов, косящих под малолеток. Ну и, разумеется, дамы всех мастей – декольте, декольте, декольте. Обычная клубная публика. Никаких маньяков с бензопилами или ополоумевших фанатов, готовых на все, лишь бы поближе познакомиться с любимой звездой. Впрочем, еще не вечер, кто-нибудь непременно сойдет с ума ближе к утру.

Я залпом допиваю кофе и с комфортом устраиваюсь на мягком диване. Спасибо дизайнерам, которые непременно заполняют VIP-ложи столичных заведений удобной VIP-мебелью. Знала бы моя мама, чем я на самом деле зарабатываю в Москве…

Несмотря на кофе, музыка и гул голосов вокруг меня убаюкивают. Надо мной, в середине драпировки, уходящей вверх шатром, висит, слегка покачиваясь, тусклая красная лампа в замысловатом абажуре. Надо бы повесить такую же в спальню. Приятный интимный свет, стильная кованая цепочка, на которой качается это великолепие. Давно, кстати, пора переставить мебель в комнате, выкинуть к чертям старый диван, купить нормальный шкаф. А может, и вовсе снять отдельную квартиру с хорошим ремонтом? Сколько, ей-богу, можно жить в общежитии? Вот только Машку жаль. Кто еще будет ее проводником в мире гламура?

– Эй! – доносится до меня голос Ивана. – Не спать!

Ему вторит женский смех.

– Ты уже отработал?

Я ведь действительно сплю! Пытаюсь сесть на диване, но тело, пригревшееся на удобном ложе, не желает слушаться. Наконец, когда я принимаю вертикальное положение, на уровне моего лица оказывается женское туловище, втиснутое в невероятно крохотное и узкое кожаное платье.

То есть мне не приснилось и мой неугомонный подопечный действительно притащил с собой какую-то девицу.

– Это Ника, – говорит Иван, нежно обнимая спутницу за талию.

Приехали!

– А это Лиза, мой пресс-атташе, – добавляет он и смотрит на меня очень выразительно.

– Привет, – говорю я, глядя вверх на Нику в попытках увидеть за ее выдающейся грудью лицо. Интересно, отчего это Ванька, обычно предпочитающий субтильных девиц, положил глаз на эту силиконовую королеву?

Усадив новую пассию за столик, Иван начинает ворковать.

– Что будешь? Есть виски, вино…

– А можно мартини? – с легкой, как и положено, капризной ноткой в голосе произносит Ника, встряхивая каштановыми волосами и отрывая от виноградной грозди одну ягодку.

– Сейчас закажем, – Иван машет рукой официанту.

Видимо, домой мы не едем.

– Иван, можно тебя на минутку? – говорю я, покидая уютное гнездышко.

Шепнув что-то на ушко Нике, тот выходит в зал вслед за мной.

– Ты знаешь, что все зло от женщин? – спрашиваю я.

– Разумеется, – кивает Иван. – В этом-то и прелесть!

– Мы договорились уехать сразу после концерта!

– А мы и уедем. Сейчас выпьем и уедем.

– С Никой?

– Ну… да. Только мы сейчас не ко мне за вещами, а в одно классное место. Тут неподалеку открылся новый ресторан, «Ультрафиолет», мне Ника сказала! Говорит, очень круто! Заодно и поужинаем – у меня с этих креветок только аппетит разыгрался.

– Хватит с меня классных мест. Мы с тобой с утра на ногах. Ты еще не утомился?

– Не настолько, чтобы упустить эту золотую рыбку!

– Хорошо. Бери эту свою золотую рыбку, и пусть она исполняет три твоих желания. Только без меня, ладно? Я заказываю такси и еду домой.

– Нет! Нет! Ты с нами!

– Знаешь, я не настроена сегодня на групповые забавы…

– Очень смешно! Ну поехали со мной. На полчасика! Здесь оставаться нет смысла… Помнишь правило первое, ты же сама его придумала! Нигде надолго не задерживаться.

Ага, он все-таки вспомнил о собственной безопасности.

– У нее своя тачка, так что правило второе мы тоже соблюдаем! – веселится Иван.

Я немедленно воображаю Нику, одним холеным пальчиком управляющую каким-нибудь «Мини Купером», выкрашенным в розовый цвет.

– Но есть еще и правило третье! – продолжает уламывать меня Иван, словно сын, отпрашивающийся у мамочки на ночь к другу на вечеринку под предлогом усиленного изучения географии. – Совершать необдуманные поступки! И здесь я тоже полностью с тобой согласен. Что может быть необдуманнее внезапного секса?

Видя, что дар красноречия его подводит, Иван начинает давить на жалость.

– Ну пожалуйста! Лизонька! Пожалуйста! Ника – такая классная сучка! Я же скоро взвою без секса-то! – шепчет он умоляюще. – Я даже сейчас возбужден!

И он красноречиво смотрит вниз, в район собственной ширинки.

– И куда ты ее потащишь, если ночуешь у меня? – насмешливо интересуюсь я. – А мне, кстати, что прикажешь делать? Свечку вам держать из соображений безопасности? Вдруг она маньяк и затрахает тебя до смерти?

– О, как бы мне этого хотелось!.. – хохочет Иван. – Но я ее к тебе не потащу. Я ее… это… в туалете.

– О господи!

У Ивана вид подростка, к которому на школьной вечеринке неожиданно проявила благосклонность смазливая старшеклассница. Или он ее поимеет тут же, на лестнице, или останется девственником еще на год.

Я оглядываюсь. Ника, конечно, красавица – понятно, почему Иван на нее запал. Даже когда никого нет рядом, Ника сидит совершенно прямо, чтобы не испортить осанку, и лицо ее не покидает выражение легкой мечтательности, смешанной с изрядной долей кокетства. Мечта педофила! Интересно, сколько в ее жизни уже было клубных туалетов?

– Ей хоть восемнадцать есть? – мрачно спрашиваю я, глядя, как она картинно подносит к губам бокал с мартини.

– Ей двадцать! – теребит меня за руку Иван. – Я с ней пересекался пару раз, кое-что о ней знаю. Прикинь, у нее до этого парень был, а сейчас она с ним рассталась и совершенно свободна! Я не могу упустить такой шанс!

Мне нужно присвоить медаль за терпение и значок за мужество на пожаре любви.

– Ладно. У тебя время до трех. Потом я еду домой спать.

– Ты ангел! – чмокает меня в щеку Иван.

Глядя на него, любой может смело представить себе, что значит заезженное выражение «светиться от счастья». Хотя Ванька сейчас светится от похоти…

– Только знаешь что? Я не дам тебе сесть к ней в машину. Разве у нас уже разрешено вождение в нетрезвом виде?

Из клуба мы уезжаем на внедорожнике Ивана. Как всегда бесстрастный Андрей (когда он спит, кстати?) невозмутимо распахивает для меня переднюю дверцу. Тут происходит заминка. Ника, видя, что я тоже собираюсь присоединиться к их милому путешествию, решает проявить характер.

– А что, она тоже поедет с нами? – шепчет громко Ника, надеясь, что я услышу и немедленно провалюсь сквозь землю.

– Да, она поедет с нами, – твердо заявляет Иван, нетерпеливо подталкивая свою пассию к распахнутому салону. – Давай, зайка, поехали!

Интересно, как он будет садиться с такой даже мне уже видимой эрекцией?

Ника разглядывает меня, пытаясь определить мою близость к звездному телу, однако, понимая, что в игре в гляделки первенство останется за мной, едва заметно надувает губки и лезет в салон. Иван резво ныряет следом.

Я усаживаюсь рядом с Андреем, хлопаю дверцей, и мы наконец уезжаем.

Хихиканье и возню, доносящиеся с заднего сиденья, не может заглушить даже радио, которое Андрей включил по моей просьбе. Диджей-полуночник, разумеется бодрый, как взбесившийся в зоопарке слон, порет какую-то радостную чушь. Возможно, он просто живет по другому часовому поясу. Я же, открыв окно, наслаждаюсь ночной Москвой.

Словно и не существует где-то городской изнанки – безумного столпотворения в метро, глухих подворотен с мусорными баками, темных дворов однообразных спальных районов, освещаемых только экранами мобильных телефонов тусующейся на лавочках шпаны. Ночная Москва – в пределах Садового кольца, разумеется – похожа на идеальный макет самой себя, отстроенный специально для киносъемок. Деревья еще не облетели, и в воздухе присутствует ностальгическая нотка ушедшего лета. Все надраено до блеска, припудрено и причесано, простерилизовано и накрахмалено. На клумбах – цветы, на тротуарах – веселая праздношатающаяся публика, одетая в духе последних трендов, проносящиеся мимо машины свежевымыты и отполированы, и каждый вид, попадающий в поле зрения, просится на подарочную открытку.

Впрочем, вполне возможно, город кажется мне сошедшим с картинки лишь потому, что я обозреваю его из окна дорогого авто. И потому что воздух уже совершенно отчетливо пахнет надвигающимся дождем – а дождь неизменно поднимает мне настроение.

– Сейчас направо и до Столешникова переулка! – сообщает Ника, рот которой, кажется, тут же затыкают поцелуем.

Андрей кивает и послушно перестраивается в правый ряд. Красный зажигается в последний момент, и мы застреваем на светофоре. Я лениво наблюдаю за тем, как мимо нашего авто переходят дорогу случайные прохожие. Парни со скейтбордами. Влюбленные парочки за ручку. Пенсионеры с зонтиками… Что бы ни случилось завтра в моей или Ванькиной жизни, планета все равно будет продолжать наматывать километры вокруг Солнца. И люди на этой планете будут завтракать, обедать, ужинать, фотографировать котиков для своего ЖЖ, менять статусы на «Фейсбуке»… Переходить дорогу в положенном или неположенном месте, жаловаться друг другу на собственное начальство, тискаться в кинотеатрах, перемежая поцелуи попкорном… Даже если не все увидят рассвет, он все равно наступит…

– Езжай прямо, – говорю я Андрею.

Тот удивленно поворачивается ко мне.

– Столешников переулок здесь, – негромко говорит он, выразительно кивнув вправо.

– Я знаю. Нам прямо, – мягко гну свою линию я. – Эй, на галерке! Кто-нибудь знает какой-нибудь приличный ресторан на Страстном бульваре?

Иван, кажется, отрывается от Ники и анализирует услышанное.

– А что с «Ультрафиолетом»? – интересуется он.

– Не знаю, как это объяснить, но мне почему-то расхотелось сворачивать направо, – говорю я как можно безразличнее.

– Нет, мы едем в «Ультрафиолет»! – заявляет Ника с претензией в голосе.

– Подожди, – обрывает ее Иван. – Ты уверена? – это уже мне.

Глаз нависшего над перекрестком светофора сменяется с красного на желтый.

– Ага, – говорю я. – Лично я еду прямо.

Андрей рядом со мной молча ждет развязки. Если бы он мог позвонить знакомому букмекеру, наверняка сделал бы ставки. Вот только на кого бы он поставил – на меня или на Ивана?

Еще секунду в машине стоит тишина – Иван напряженно думает. А потом решается.

– Ладно, едем прямо!

Па-бам! Моя лошадь пришла первой!

Синхронно с зеленым светом Андрей жмет на газ.

– Эй! Почему! Я хочу в «Ультрафиолет»! – бунтует Ника. – Ты же обещал! Она что, твоя начальница?

Тут уже я жду развязки.

– Она… мой астролог, – заявляет Иван. – Серьезно! У меня сейчас сложный период в жизни, и я ей плачу, чтобы она… э… прощупывала реальность специальным интуитивным лучом.

– Чем? – переспрашивает Ника.

Я старательно пытаюсь не заржать в голос. Андрей, видимо, раньше работал в цирке – наша словесная вольтижировка его ничуть не удивляет.

– В общем, тебе не понять. Она на самом деле экстрасенс. Раньше работала в Кремле, но там сейчас… э… кадровые перестановки. Ты знаешь, сколько мне стоят ее услуги? – добавляет он беспроигрышный аргумент.

Изумленная Ника умолкает.

– Андрей, сейчас еще дальше, по Тверской, а после сверни в Дегтярный переулок. Там есть одно милое заведение…

Надеюсь, никто из сидящих сзади не смотрит в зеркало заднего вида – потому что я не могу скрыть злорадной ухмылки. Черт его знает, чего это мне захотелось покапризничать…

Еще через десять минут солидного вида администратор в безукоризненном костюме ведет нас к свободному столику в самом укромном уголке заведения. Заведение называется «Стакатто» (везет мне на музыкальные названия), обставлено дорогущей кожаной мебелью и услаждает взоры посетителей крохотным фонтаном посреди зала. В чаше фонтана плещутся золотые рыбки. Шик! Народу в ресторане практически нет, если не считать компании из четверых мужчин, мирно пьющих пиво за столиком у ближайшей к стойке бара стены, так что у нас – почти спецобслуживание.

На часах – половина второго. Круто, что мне не вставать рано с утра на работу. Работа теперь при мне, круглосуточно…

– Здесь мило, – прерывает молчание Ника, сняв короткую кожаную курточку и усаживаясь на диванчик. Видимо, она решила не быть в глазах Ивана полнейшей стервой и не истерить и дальше по поводу смены нашей дислокации.

По мне, так все пафосные рестораны в Москве одинаковы. А уж туалеты в них – и подавно. Мы же именно за этим сюда приехали, если милая девушка еще не догадалась…

Следующие десять минут мы погружены в изучение меню. Начитавшись сложносочиненных итальянских названий, я снова останавливаю свой выбор на двойном эспрессо. Ника опять выбирает мартини и какое-то мудреное блюдо из морепродуктов. Иван ограничивается виски и жареным стейком. Пока эта парочка в ожидании заказа мило беседует, обсуждая общих знакомых, я размышляю, не стоило ли заказать десерт – с тем лишь, чтобы покормить рыбок в бассейне.

– Я скоро вернусь, – громко говорит Ника, встает с диванчика и направляется в сторону туалетов походкой профессиональной манекенщицы.

Говорят, Мерилин Монро подтачивала один каблук, чтобы ягодицы при ходьбе соблазнительно терлись одна об другую. У Ники, если честно, практически нет задницы, но вышагивает она почти как Монро. Монро, севшая на диету. А ведь при ближайшем рассмотрении каблуки на ее сапожках одинаковы!

Нет, правда, Ника чертовски хороша. Наверное, будь я мужчиной, я бы тоже, потеряв голову, потащила ее в ближайший туалет. Или в подворотню. Или на крышу.

– Слушай, может, я все-таки поеду?

– Нет, ты останешься! – говорит Иван, не отрывая взгляда от Никиной задницы. Наконец та скрывается в дверном проеме, и он поворачивает ко мне сердитое лицо. – Сиди, изображай заслуженного экстрасенса. Какого черта тебе понадобился весь этот цирк в машине? Сказала бы еще в клубе, что не поедешь в «Ультрафиолет»! А теперь я в глазах Ники выгляжу полным идиотом!

– Нет, в глазах Ники ты выглядишь эксцентричным идиотом. С личным шофером, личным экстрасенсом и личной шизофренией. Ты навсегда останешься в ее жизни легендой – что бы ни случилось между вами в туалете.

Иван обдумывает сказанное мной и остается доволен.

Приносят алкоголь и кофе.

– Если я и дальше буду круглосуточно исполнять при тебе роль няньки, найди мне хорошего дилера, – говорю я, наливая в кофе сливки. – Мне нужны стимуляторы.

– Угу! – отвечает Иван, бросая в свое виски два кубика льда. – Твое здоровье, кстати!

К тому времени, как я допиваю кофе, возвращается Ника. Она там что, ванну принимала? Хотя… вряд ли ванну. Глаза блестят, щеки порозовели. Кажется, наша пай-девочка решила придать себе дополнительное ускорение. Я мельком смотрю на Ивана – тот думает о том же.

– Привет! – Ника плюхается на диван к Ивану. – Скучал без меня?

– Э… я скоро… – сообщаю я и, прихватив сумку, покидаю стол.

Из зала есть два выхода – один в сторону туалетов и кухни, другой – в сторону холла. Я сворачиваю в холл, оказываюсь у входной двери (которую услужливо распахивает передо мной швейцар в белых перчатках) и выхожу на улицу.

Прохладный воздух действует на меня отрезвляюще. Глобально отрезвляюще. Я делаю несколько глубоких вдохов, закрываю глаза, и на моем лице появляется улыбка. Разные вещи в голове неожиданно становятся на свои места. Я ощущаю совершенно отчетливое и совершенно детское желание сбежать. Пересечь в два шага небольшой палисадник у входа в ресторан, выйти на улицу, поднять руку и уехать на первой же попавшейся машине.

Я устала. К черту Сереброва, к черту его девиц, его страхи, его сны, его деньги, его понты и комплексы. Что я вообще здесь делаю? Я не затем приехала в Москву, чтобы попасть в зависимость к пусть даже и очень талантливой, но очень странной личности. Носясь с Иваном, я совершенно забыла о собственной жизни. Если так и дальше пойдет, он действительно заставит меня быть с ним круглосуточно. Чистить ему зубы. Сторожить за дверью, пока он занимается сексом с очередной случайной знакомой. Проверять, не затаился ли кто в гостиничном номере очередного отеля. Пробовать его еду – вдруг кто-то подсыпал в нее яду? Присутствовать незримой тенью на всех его концертах, презентациях, вечеринках и попойках. И так – всю жизнь? На кой оно мне все сдалось?

К черту. Уезжаю!

– Девушка, у вас все в порядке? – раздается голос сзади.

Оглядываюсь. Какой-то парень на ступенях у входа, с сигаретой в руке, смотрит на меня. Отлично сидящий костюм, отсутствие галстука, расстегнутый ворот рубашки. Темные волосы и такие же темные глаза. Ух ты!..

Честно говоря, я не очень люблю мужчин в костюмах – застегнутые на все пуговицы, мальчики любых возрастов выглядят, конечно, представительно, но уж очень скучно… А этот… Этот совершенно не кажется скучным в своем костюме. Он похож на модель из журнала: поджарый, высокий, слегка сутулый. В облике чувствуется какой-то нерв… А я уже думала, в Москве совершенно нет мужчин в моем вкусе!

– Да, со мной все в порядке, – отвечаю я.

Чего ему от меня надо?

– Просто вы выглядите такой… потерянной… – говорит незнакомец.

Слишком стандартная фраза для знакомства…

– Вы ошиблись. Все в порядке. Я еду домой и думаю, где бы лучше поймать машину.

– Одна, ночью, ловить машину? – удивляется парень. Он бросает едва начатую сигарету и спускается ко мне. – Вы с кем приехали?

– Я? С друзьями. Но они заняты… друг другом, а мне ужасно хочется спать.

– Я вас подвезу, – без вопросительного знака в конце предложения заявляет мой собеседник.

То есть моего разрешения он даже и не спрашивает. Интересно…

– Меня, кстати, Пашей зовут. А вас? – улыбается он.

– Э… Слушайте, я сама. Извините! – твердо говорю я.

Со стороны мы выглядим довольно глупо – молодой мужчина с внешностью плейбоя, в шикарном костюме, и рыжая пигалица в кедах и дурацкой футболке. Просто сцена из дешевого сериала. Была бы я в вечернем платье – возможно, наша беседа была бы продолжительнее…

– Спасибо за помощь! – бросаю я и бодрым шагом направляюсь прочь.

И тут дорогу мне переходят трое мужчин, вылезших из припарковавшейся у обочины машины. Первый из них, обладатель лысины и носа с горбинкой, посторонившись, пропускает меня в кованую калитку забора, обрамляющего палисадник. Остальные остаются позади. Если они приехали на такси, хорошо бы мне успеть взять освободившуюся машину.

Проходя мимо последнего из троицы, я, разумеется, думаю только о парне в костюме. Блин, ну почему всякий раз, когда я встречаю симпатичного мужчину, я одета, как школьница на субботнике, и мужчина непременно достается какой-нибудь прожаренной в солярии светской курице в декольте до колен?

И вдруг кровь приливает к моему лицу.

Я останавливаюсь, вцепившись в край кованой ограды. Последний из троих мужчин, тот, что сейчас войдет в ресторан «Стакатто», – человек со шрамом!

Добрый вечер, дамы и господа! Пиздец заказывали?

Шрам тонкий, бледный, едва заметный. И все же он виден – старая рана, пролегающая от угла левого глаза через всю щеку вниз, до самого подбородка. Возможно, этот человек в детстве упал с велосипеда. Или в юности оцарапался о гвоздь, неловко перелезая через забор. А может, во время службы в армии перепутал холостую гранату с боевой, и его ранило осколком? В любом случае, шрам наверняка не имеет никакой связи с лицом убийцы, которым обладает владелец шрама.

Я оборачиваюсь. Этого просто не может быть! Нет, серьезно, это чей-то глупый розыгрыш! Тем не менее, пока я пялюсь в спину приехавшей троице, они не спеша поднимаются по ступеням и входят внутрь.

На улице остаются двое: парень в костюме, ожидающий, что я передумаю и захочу воспользоваться его авто, и я – соляной столб с глазами навыкате.

Какое-то время вообще ничего не происходит. Потом я понимаю, что совершенно не осознаю, сколько времени ничего не происходит. Потом где-то далеко сигналит автомобиль, и этот звук выводит меня из ступора.

– Ну так что? – интересуется с улыбкой мой незнакомец. – Едем?

– Э… нет, мне нужно вернуться, – говорю я, чувствуя, как меня трясет. – Я… кое-что забыла.

И я бросаюсь к дверям.

В зале ресторана обстановка на редкость расслабленная. В углу слева, весело хихикая, Иван с Никой тискаются на диване. Компания с пивом все так же занимает стол у бара – они, кажется, заказали еще по кружечке. А новоприбывшая троица рассаживается слева, почти у входа, у неработающего камина из белого мрамора. Собравшись с духом, я прохожу мимо с безразличным лицом и опускаюсь на стул напротив Ивана и его пассии. Вместо сердца у меня – отбойный молоток.

Ника, видимо, отчаянно мечтающая, чтобы я наконец сгинула где-нибудь за полярным кругом, смотрит на меня с плохо скрываемым неудовольствием. Плевать мне на Нику.

– Иван! – негромко зову я.

– Что? Где ты бродишь? – спрашивает тот. Глаза у него кошачьи, масляные.

– Иван, нам надо уезжать. Прямо сейчас!

– Опять! – вздыхает устало Ника.

– Что случилось? – лениво спрашивает Серебров. Потом напрягается, видя мое выражение лица.

Я наклоняюсь над столом и шепчу ему одними губами:

– Там, у камина, мужчина со шрамом.

Румянец мгновенно покидает лицо Ивана. Застыв, он какое-то время молчит, глядя на меня, потом медленно поворачивается и смотрит туда, куда я указала.

Разумеется, обладатель шрама сел к нам спиной.

– Где? – выдыхает Иван.

– Спиной к нам. Короткие светлые волосы, темный костюм. Он еще меню в руке держит.

Удивительно, но я только сейчас понимаю, что все поголовно мужчины в этом ресторане, кроме Ивана, в костюмах. Сегодня что – праздник какой-то? День Конституции?

В этот момент, словно почувствовав, что некто сзади сверлит его взглядом, сидящий к нам спиной человек поворачивается и хмуро смотрит на нас. Этого мига вполне достаточно, чтобы вместо совершеннейшей белизны на Ванькином лице проявилась кладбищенская серость.

– Э.. это не шрам, – говорит шепотом серый Иван.

– А что это? – интересуюсь я.

– Это… скорее, царапина.

Ника, видя наши перепуганные лица, молча слушает этот шизофренический диалог. Надеюсь, в ее памяти наши образы навсегда отпечатаются двумя яркими сумасшедшими мазками.

– Это шрам. Я видела! Он прошел в полуметре от меня.

– И что? Что делать? – спрашивает потрясенный Иван, вцепившись в пустой бокал из-под виски.

– Брать ноги в руки и сваливать!

Ника, чувствуя, что мы влипли в какой-то переплет, автоматически берет сумочку с дивана и кладет туда сотовый. Умница, хорошая реакция.

– О’кей, – кивает Иван, – я сейчас зову официанта, мы расплачиваемся и уезжаем. Все будет нормально.

На лицо его понемногу возвращается краска – правда, пятнами. Он кивает кому-то за моей спиной, и буквально через минуту на наш столик приносят чек. Все это время мы сидим, словно трое манекенов – выпрямив спины и стараясь не смотреть по сторонам.

– Карточку примете? – спрашивает Иван официанта одними губами.

Черт, он же отдал мне днем всю наличность! И теперь, вместо того чтобы расплатиться и уехать, мы будем ждать, пока нас рассчитают безналом.

Сегодня явно не наш день. Как-то еще в метро все не задалось…

Неожиданно для себя я вдруг смеюсь в голос. Я вообще удивляюсь, как я еще не сошла с ума с Серебровым. А может, я уже сошла с ума, и все вокруг – просто плод моего воображения? Говорят, бред чаще всего бывает ярче объективной реальности. Эта мысль веселит меня еще больше – и я продолжаю хохотать.

У Ивана лезут глаза на лоб. А человек со шрамом, услышав мой смех, снова оборачивается к нам. Будь на моем месте Гай Ричи, он наверняка пригласил бы этого типа в один из своих гангстерских боевиков. Такая фактура пропадает!

Что у нас там было по плану? Поножовщина? Интересно, где у него нож? В кармане брюк? Или в специальной подмышечной кобуре? Нет, в кобуре лежит огнестрельное оружие, а для ножей делают специальные ножны. Интересно, он его в Ивана метнет издалека, или, подойдя поближе, просто всадит лезвие в бок? И за что? Интересно, за что? Может быть, подружка человека со шрамом в последнее время слишком подсела на Ивановы песенки? Ревность – веский повод для ножевого ранения.

Смешно, правда? Я все ржу и ржу, как полоумная. Ударьте меня, кто-нибудь!

И тут планета окончательно съезжает с катушек. Потому что человек со шрамом, а также двое его друзей встают из-за стола и, синхронно вскинув руки с невесть откуда взявшимся оружием, начинают палить в сторону тихого столика, за которым четверо милых мужчин вот уже час пьют пиво.

Вы что-нибудь понимаете? Если да, стукните мне в аську.

Говорят, пуля летит со скоростью 300—500 метров в секунду. Ну, это в вашей вселенной. А в моей вселенной пуля нетороплива, как разжиревшая оса. Или это просто я настолько ускорилась?

Воздух становится вязким, как желе. В нем тонут сухие щелчки. Целые гроздья сухих щелчков. Раз-два-три, синкопа, раз-два. Я вижу, как после выстрела дуло пистолета ближайшего ко мне стрелка лениво взлетает вверх, а сквозь вязкий воздух продираются крохотные блестящие пули.

Дзынь! – разлетается вдребезги пивная кружка.

Шмяк! – впивается пуля в стену чуть повыше стола.

Блям! – сыплются на пол куски огромной вазы, стоявшей в углу.

С грохотом валится стол, а потом к голосам трех пистолетов прибавляются еще несколько – потому что парни с пивом, оказывается, умело отстреливаются.

Если на этот видеоряд наложить подходящий саунд-трек – что-нибудь разухабисто-мексиканское, в стиле Тарантино – получится неплохой боевичок.

Где-то истошно вопит женщина. Взрывается осколками огромное окно. От камина красиво отлетают куски мрамора. Чья-то рука, вцепившись в запястье, дергает меня вниз – и продолжение оперы для семи пистолетов с оркестром я слушаю уже из-под стола.

Понять, что происходит, я уже не пытаюсь. Глядя на перекошенные лица Ивана и Ники, вслушивающихся в какофонию выстрелов, криков, звона и грохота, я осознаю, что изо всех, находящихся в зале, именно мы трое оказались в самом невыгодном положении. Главным образом не потому, что у нас нет оружия, а потому, что мы зажаты в углу, перестрелка ведется практически возле выхода, так что путь к отступлению нам отрезан.

Радует одно – люди с оружием так увлечены друг другом, что до нас им нет никакого дела. Хотя я лично в этом не совсем уверена. Я теперь вообще ни в чем не уверена.

– Что? – спрашивает у меня Иван.

Наверное, он хотел узнать, что будем делать.

– Ждать, пока они перестреляют друг друга! – ору я, чтобы меня хоть капельку было слышно.

Ника вообще потеряла дар речи – она просто переводит округлившиеся от ужаса глаза с меня на Ивана, с Ивана на меня и трясется от страха.

Кстати, в противоположность Нике я никакого страха не ощущаю. После того как первый шок от столкновения с обладателем шрама прошел, все, что я чувствую – это глобальное, всеобъемлющее удивление. Ощущение такое, что я просто случайно попала в параллельную реальность – а где-то далеко, в моем собственном, родном, скучном измерении, нет никаких мужчин, стреляющих друг в друга, никакого битого стекла и дыр в стенах – я в фешенебельном ресторане пью кофе и беседую о погоде.

Перестрелка, тем не менее, не утихает. Может быть, обе компании знали о встрече друг с другом заранее и запаслись бронежилетами? Или они целенаправленно палят по стенам и потолку, чтобы растянуть удовольствие? Помещение наполняется дымом.

Иван, отодвинув в сторону бархатную скатерть, свисающую до пола, бросает взгляд назад и сообщает:

– Один готов. Тот, что у дальней стены. Валяется прямо посреди прохода.

Наверху, на столе, разрывается сотовый.

– Черт! Моя мобила! – кричит Иван.

– Не вздумай! – хватаю я его за руку.

– Ерунда! – он на секунду выныривает из-под стола, и тут же возвращается с телефоном в руках. – Да! Сиди в машине, мы сами!

Видимо, Андрей решил проверить, живы ли мы еще.

Выстрелы становятся реже, но теперь к ним добавляются несколько мужских голосов, доносящихся с улицы. Неизвестные мне мужчины кричат на неизвестном мне языке.

– Дзынь! – слышу я сверху, и под стол сыплются осколки. Надеюсь, кто-то из персонала уже вызвал милицию, иначе, даже сидя под столом, кто-нибудь из нас непременно нарвется на случайную пулю.

– Давайте рванем вдоль стены и выпрыгнем через окно! – предлагает Иван. – Тут первый этаж, внизу клумбы.

– Я-я-я ни-никуда не по-по-пойду! – выдает Ника.

– Останешься здесь! – рявкает Иван.

– Не-не-нет! – протестует Ника.

– Пока будем прыгать, в спину точно кто-нибудь попадет! – говорю я.

Выстрелы становятся совсем редкими. Теперь уже я высовываюсь из-за скатерти, точно комик, который, отодвинув занавес, прикидывает количество публики, собравшейся на его бенефис.

Разгром в зале кошмарный. Двое мужчин лежат посреди ресторана без движения. Слева, из-за опрокинутого стола, служащего импровизированной ширмой, изредка раздаются одиночные выстрелы. Моя позиция позволяет наблюдать всю баталию в разрезе – так что я вижу, что стреляет, вернее отстреливается, полноватый мужчина в окровавленной рубашке. Справа, там, где некогда был камин, а теперь остался изрубленный пулями кусок светлого мрамора, спрятавшись за останки былого великолепия, прячется второй стрелок. Куда подевались остальные – не знаю. Видимо, не мы одни решили использовать разбитое окно в качестве запасного выхода.

Неужели я все это вижу наяву?

В холле, часть которого просматривается сквозь арку входа в зал, мечутся люди. Кажется, в этом заведении есть еще один зал, которого я не заметила. Интересно, они видят, что на поле сражения, кроме стрелков, есть и другие люди?

– Не светись! – одергивает скатерть Иван. – Пусть забудут, что в зале есть свидетели.

Наконец наступает пауза. Нет, крики на улице и в холле не утихают, но здесь, в зале, на какое-то мгновение наступает тишина. То ли патроны резко закончились, то ли один из стрелков умер.

И в наступившей, весьма относительной, тишине до нас доносится далекий звук полицейской сирены.

– Слава богу! – говорит Иван.

Я снова очень осторожно выглядываю из-за скатерти. Мужчина за столом-ширмой мертв. Рука, еще пару мгновений назад сжимавшая пистолет, безвольно лежит на полу. Тот, что прятался за камином, колеблется – то ли проверить, дышит ли кто-то из противников, то ли двинуться в холл, чтобы избавляться от свидетелей. Однако сирену он тоже слышит – и, подумав еще секунду-другую, обводит взглядом разоренный зал, делает стремительный рывок к окну и выпрыгивает на улицу.

На какое-то мгновение мы с ним успеваем пересечься взглядами. И вот тут мне становится по-настоящему страшно – потому что у человека с пистолетом совершенно спокойное, будничное лицо. С таким лицом пьют чай и читают газеты.

А еще мгновение спустя, когда у меня успевает мелькнуть мысль, что, возможно, все уже позади, в окно влетает странный предмет. Кажется, это бутылка. Упав на один из опрокинутых столов, она бьется со странным глухим звуком и тут же вспыхивает.

Обидно.

Правда, мне очень обидно! Проторчать почти без движения девять месяцев, прикрепившись к маточной стенке, потом не задохнуться на выходе, пережить идиотизм детского сада и террор младшей школы, потратить пятнадцать лет на изучение разных нужных и не очень предметов, получить профессию, приехать в Москву и на самом интересном месте помереть под обеденным столом в каком-то кабаке! Досадно, не правда ли?

Огонь резво скачет посреди зала, жадно пожирая синтетические скатерти, вгрызаясь в искусственный ковер и растекаясь по пластиковым стеновым панелям. Это заведение будто специально строили так, чтобы при случае оно вспыхнуло, словно спичка. Коктейлей Молотова было три, прилетели они с интервалом в пару секунд (бросал явный знаток этого дела; интересно, где этому учат?) – и теперь мы, сгрудившись у стены, смотрим на разгорающееся пламя и отчаянно завидуем рыбкам в фонтане.

В ответ на наши молитвы срабатывает противопожарная система, и сверху обрушивается холодная вода.

– Мамочки! – взвизгивает Ника.

– Знал бы, что дадут воду, взял бы с собой шампунь! – веселится Иван.

На улице слышны редкие выстрелы. Именно поэтому мы не прыгаем из окна. Но еще через пару минут пламя, которое совершенно не желает гаснуть под струями воды, полностью перекроет нам выход, так что окно – это единственный путь эвакуации.

Иван словно читает мои мысли.

– К черту! – командует он. – Ника, снимай каблуки и давай по стенке к окну. Лиза, ты вторая, я последний.

Нам уже практически нечем дышать. Одежда липнет к телу, по лицу течет вода. Я смотрю, как Ника трясущимися руками расстегивает молнии на сапогах, и думаю о том, что нам чертовски повезло! Что бы мы стали делать, если бы «Стакатто» находился не на первом этаже, а, к примеру, на десятом?

– А там высоко? – спрашивает меня Ника, прижимая сапоги к груди.

– Нормально там, не волнуйся! – говорю я будничным тоном. – Ну, готова?

И тут нам на помощь приходит небесная канцелярия.

С шипением посреди полыхающего зала образуется пенное облако, а в нем материализуется апостол Павел. Он снял свой понтовый пиджак, закатал рукава и вооружился огнетушителем.

– Эй! – кричит он, откидывая со лба мокрые волосы. – Сюда!

Ника с визгом бросается ему навстречу.

Минут пять у него уходит на то, чтобы проложить нам обратную дорогу. Наконец, оставив позади себя лежащие на полу тела, мы оказываемся в холле, который напрочь заволокло дымом.

– Сюда! – командует Паша, бросив под ноги почти пустой огнетушитель, и устремляется вовсе не к выходу, а в сторону кухни. Мы послушно бросаемся следом.

В огромной кухне, увешанной сверкающими кастрюлями-сковородками, ни души. На плите в кастрюле выкипает соус. Проскочив мимо столов и стеллажей с посудой, попадаем в узкий коридор, выкрашенный зеленой краской. Вдалеке мигает тусклая лампочка. На полу – старый желтый кафель времен застоя. Кажется, при советах здесь была банальная столовка.

Поворот направо, несколько дверей вдоль стены, поворот налево, пластмассовые ящики, сваленные кое-как один на другой, и наконец – железная дверь с надписью «выход». Павел с Иваном толкают дверь, и мы вываливаемся на улицу.

Какое-то время никто из нас ничего не может сказать. Мы просто молча пялимся в темноту и пытаемся отдышаться.

Тишина, царящая в маленьком темном дворике, куда нас вывел служебный выход, звенит в ушах. После дыма и гари свежий воздух кажется сладким. Неподалеку растянулся забор из сетки-рабицы, огораживающий несколько мусорных баков. Низко нависли деревья. Двор погружен в дремоту – не верится, что по ту сторону здания разворачивается локальный Апокалипсис.

– Ты кто, чувак? – потрясенно спрашивает Иван, глядя на Пашу.

– Никто. В смысле, с друзьями в банкетном зале футбол смотрели по телеку. Хозяин заведения – мой приятель.

– Спасибо! – жмет ему руку Иван. – Я Иван. А это Ника и Лиза. Мы твои должники.

– Паша, – отвечает брюнет. – Только если бы не она, – кивает он в мою сторону, – я бы не знал, что вы в большом зале. Я ее просто подвезти хотел, а она сбежала. Ну я и глянул ради интереса, где она сидит. А тут стрельба началась, и я понял, что вам хана. Как в вас еще дырок не понаделали?

– Мы везунчики, – мрачно хмыкает Иван, глянув на меня.

Ночь оглашает еще одна сирена, громче и истеричнее той, что мы уже слышали.

– О, пожарка подъехала! – говорит Паша с энтузиазмом. Такое ощущение, что сейчас он снова рванет в самую гущу событий и примется тушить огонь наравне с дипломированными пожарными.

Черт! Мы только что чуть не отправились на тот свет, а я думаю о том, как идет нашему новому знакомцу расстегнутая на груди рубаха.

– Надо ехать отсюда, – говорю я Ивану. – Если сейчас не свалим, еще привлекут как свидетелей. Думаю, нам это ни к чему.

Его сотовый снова начинает трезвонить. Иван подносит трубку к уху.

– Андрей, подгони машину к служебному входу. Да живы мы, живы, что нам сделается?

И тут с Никой случается истерика.

– Я хочу домой, – говорит она, зябко передернув плечами. – Я хочу домой!

– Сейчас поедем, – обнимает ее Иван.

– Я хочу домой! – начинает голосить она на весь двор. – Домой! Отвези меня домой! Серебров! Отвези меня домой!

Уткнувшись Ивану в плечо, она рыдает во весь голос. Босиком, посреди темного двора, размазывая по щекам тушь и встряхивая слипшимися от воды волосами, Ника отчаянно плачет, как потерявшийся ребенок. Паша растерянно стоит рядом. Я сажусь на пластиковый ящик у двери. Я хочу лечь и уснуть. Я ужасно устала. Кажется, мы провели в «Стакатто» не час, а несколько долгих изнурительных суток. А пресс-конференция, проходившая днем, и вовсе случилась пару лет тому назад. Слишком много событий для одних суток – мне нужен тайм-аут.

– Интересно, на сегодня это все, или что-нибудь еще случится? – спрашиваю я саму себя вслух.

Иван смотрит на меня поверх Никиных волос.

– Не знаю, – говорит он, наверняка, тоже самому себе.

– С тобой все в порядке? – уже второй раз за вечер задает мне типично американский вопрос Павел.

– Ага, – говорю я, глянув на него снизу. – Только холодно, а так все просто зашибись.

Все куртки остались в ресторане. Да черт с ними, с куртками.

– Дождь начинается, – глянув вверх, сообщает Паша.

Я поднимаю голову – и на лицо мне тут же падает несколько тяжелых капель. Ну вот, хоть что-то хорошее за сегодняшний день.

Из темноты выныривает «BMW». Выскочив из машины, Андрей почти бегом бросается к нам.

– Слава богу! – взволнованно восклицает он, оглядывая нашу промокшую четверку. – Все в порядке? Там вневедомственная охрана, милиция, еще какие-то люди. Плюс пожарные. Пока никого не повязали, но разгром ужасный!

– Ну что, едем? – спрашивает Иван Нику.

Та отстраняется, смотрит на него так, словно видит впервые, и вдруг говорит громко:

– Я с тобой никуда не поеду. Я сама! Оставь меня!

Это уже настоящая истерика.

– Это все из-за тебя! То есть из-за нее! – тычет Ника в меня пальцем. – Если бы мы поехали в «Ультрафиолет», все было бы хорошо! Идите в жопу! – орет она уже нам обоим, потом неожиданно начинает рыдать в голос. – Я из-за вас чуть не подохла! Придурки! Уроды! Ненавижу!

Иван пытается удержать Нику, которая молотит его кулачками в грудь, но та все же вырывается.

– Отвали от меня! Пусть твой водила меня до клуба довезет, я свою машину заберу. И не звони мне, никогда! – зажав сапоги подмышкой, босая зареванная Ника шлепает по земле, садится в «BMW» и громко хлопает дверью.

Андрей провожает ее удивленным взглядом, потом так же вопросительно смотрит на Ивана.

– Давай, вези ее, – кивает тот. – И потом езжай домой, мы сами.

– Хорошо. Может, все-таки в больницу, к врачу? – спрашивает тот.

– Если только к психиатру, – усмехается Серебров. – Нет, мы в норме. Спасибо! И спокойной ночи! Завтра возьми выходной.

Андрей кивает ему, потом мне, и усаживается за руль. Иван, хлопая себя по карманам, провожает отъезжающий внедорожник взглядом.

– Ребят, не знаю, что происходит, но я могу вас подвезти, – сообщает Паша. – А то ведь померзнете нафиг! У меня машина недалеко во дворе припаркована. Если ее, разумеется, не подожгли и не прострелили.

– Круто! – говорит Иван. – А сигаретки в придачу у тебя не найдется?

Еще через пять минут, усевшись в пахнущий свежей кожей салон огромного, как гиппопотам, «шевроле», мы проезжаем мимо входа в «Стакатто». Я смотрю в окно – по ту сторону стекла медленно разворачивается типично голливудская сцена. Из разбитых окон первого этажа валит дым и изредка вылетают языки пламени. Люди в шлемах и форменных робах разматывают шланги. Чуть поодаль, у машины скорой помощи, суетятся врачи, делая прямо на газоне кому-то из угоревших или подстреленных инъекцию. У меня полная иллюзия того, что мы с Иваном просто попали на съемочную площадку какого-то фильма – сейчас появится режиссер и крикнет буднично и немного устало: «Стоп! Снято!».

Хорошо бы, если бы все так и было. В этом случае на душе у меня не было бы столь паршиво… Одна мысль не дает мне покоя.

Ника была права. Не приди мне в голову сменить маршрут, мы бы не попали в переплет в «Стакатто». И что это значит? Что, как бы мы ни выкручивались, что бы мы ни придумывали, нас все равно накроет?

Наверное, ничего не изменить. Как бы мы ни делали вид, что все будет хорошо. Как бы быстро мы ни бегали. Разве можно обогнать судьбу? У того, кто писал эту пьесу, большое желание довести дело до финала. Такое большое, что акты и явления начали наслаиваться друг на друга. Темпоритм представления взлетел, как пульс бегуна на короткой дистанции. Не успеешь оглянуться, а уже дадут занавес!..

А самое смешное и страшное – что в конечном счете все будет выглядеть как несчастный случай. Как нелепое стечение обстоятельств. Мы просто окажемся не в то время не в том месте. Упс!

Смешно! Что может быть хуже, чем смерть без причины? Простая такая, случайная смерть? Одно дело, когда в чьей-то гибели виноват маньяк, пьяный водитель, влетевший на остановку на своем авто, свиной грипп. Есть на кого выплеснуть злобу. Другое дело, если близкий человек нечаянно поскользнулся в собственной ванной и умер от удара головой о раковину. Или случайно поел ядовитых грибов, которые сам же и насобирал возле своего дачного участка. Или выпал из окна двенадцатого этажа, решив по весне хорошенько отдраить окна.

Пожар. Шальная пуля. Падение осветительных приборов. Беспричинная смерть страшнее всего. Кого винить? Кого ненавидеть?

– Один плюс, – говорит Иван, глядя в окно. – Сегодняшний ужин – явно за счет заведения.

– И не нужно оставлять чаевых! – улыбается Паша.

Он выруливает на проспект. Капель на лобовом стекле становится все больше и больше, и вдруг, словно сорвавшись, дождь накрывает город. Несмотря на включенный подогрев сидений, мне все еще холодно – мокрая футболка и джинсы напрочь приклеились к коже. Съежившись, я смотрю в окно. Но я там все равно ни черта не вижу. Мне снова, как уже много раз за последнее время, хочется поставить реальность на паузу.

На долгую такую паузу. После которой, возможно, никакого продолжения не последует.

«Звезда рок-н-ролла должна умереть. Аксиома».

Я лежу на заднем сиденье. В голове моей звучат гитара и флейта.

– Чувак, а я тебя где-то видел? – спрашивает Паша сидящего рядом с ним Ивана.

– Э… мы все где-то друг друга видели. Забей! – отвечает тот.

«Проснись, дорогая. Прости, что не дал досмотреть».

Саша Васильев меланхолично ударяет по струнам.

– Не-ет, – не сдается Паша. – Ты же Иван Серебров! Я прав?

Иван усмехается, разводит руками.

– Бинго!

«Пока ты спала, я тихонько смотался из дома».

– Офигеть! – удивляется Паша. – Прикольно! Мне у тебя вот это нравится… Как там? Ла-ла… и сразу: «И мы узнаем друг друга, в табачном дыме и виски…»

– Такие разные, – подхватывает Иван, – но в одинаковых мыслях.

Оба весело смеются.

– Круто. Вас, кстати, куда везти?

Иван оборачивается, смотрит на меня сверху вниз.

– Эй, штурман, не спи! Куда едем?

«Узнать, что есть жизнь и смерть».

– Что?

– Едем куда? – повторяет Иван.

Я пожимаю плечами.

– Решай сам.

«Любая строка – это шрам на лице. След осколка».

– Тогда к тебе.

– Не вопрос!

Иван отворачивается.

– Нам в Текстильщики.

«Засев в голове, он не даст никому постареть».

– Понял, – кивает Паша.

Надо предупредить Машку, что мы приедем. Я нехотя сажусь, нахожу валяющуюся в ногах сумку, шарю в ней в поисках мобильника. Настроение у меня – хуже некуда.

«Пока ты спала, звезда рок-н-ролла должна умереть».

Сложенные ровной стопкой и свернутые рулоном, мне попадаются под руку листки с Ивановыми снами. Машинально я достаю их. Света в машине немного, но того, что проникает с улицы, вполне достаточно, чтобы разглядеть написанное.

Я помню каждую фразу. Каждую ситуацию. Упавшие софиты. Красное авто. Я словно хожу по кругу, снова и снова перечитывая эти записи в поисках тайного смысла. Собственно говоря, большую их часть уже можно выкинуть – потому что, с учетом сегодняшнего дня, почти все сны Ивана стали явью. И пока нам удавалось проскочить. Но что будет завтра?

Что там дальше по списку? Падение самолета? Интересно, как именно мы попадем на борт, если будем держаться подальше от аэропортов? Как именно судьба заставит нас сесть хотя бы в самый плохонький кукурузник? Нас похитят злоумышленники, работающие на одну из авиакомпаний страны? Или, не дожидаясь, самолет сам упадет нам на голову?

И вдруг меня накрывает.

Музыка в моей голове обрывается так же резко, как и началась. Обиженный Саша забирает свою гитару и уходит со сцены.

– Твою мать, – шепчу я, глядя в окно.

Господи, какая же я дура!

Мы сами сядем в самолет! Сами, по доброй воле.

Потому что именно это и есть выход из положения!

– Иван! – зову я севшим голосом.

– Да? – оборачивается он, мгновенно уловив мое настроение. – Что?

Я показываю ему листки из ежедневника.

– Я все поняла.

– Что? – подскакивает он.

– Я знаю, как все исправить!

Я медленно лезу в сумку, достаю сотовый, набираю Машкин номер. Все это время Иван не сводит с меня глаз. Отстегнув мешающий ему ремень безопасности, он втиснулся между передними сиденьями, чтобы лучше меня слышать.

– Привет! – говорю я, когда трубка отзывается сонным Машкиным голосом. – Прости, если разбудила. Маш, слушай, я сегодня не приеду. И завтра, наверное, тоже. Я уезжаю из Москвы на несколько дней, у меня срочная командировка.

Глаза Ивана округляются.

– С кем? – переспрашиваю я. – С Серебровым.

Человек напротив меня окончательно обалдевает.

– Нет, не поездом. Самолетом, – уточняю я. – Ага. Спасибо! Я позвоню. Спокойной ночи!

Я кладу трубку. Иван смотрит на меня так, словно я только сошла с ума – прямо на заднем сиденье.

– То есть ты все-таки смерти моей хочешь, – задумчиво говорит он.

– Не-а, – улыбаюсь я. – Нам нужно пройти всю схему до конца. Пережить наяву все, что ты видел. И тогда история закончится. Благополучно!

– Не понял, – после паузы говорит озадаченный Иван.

Я хохочу.

– Смотри! – раскладываю я на коленях пасьянс из листков. – Все твои сны сбываются в обратном порядке от того, как ты их видел. Так? Так. Где это? А, вот! Авария. Красное авто. Было? Было. Все обошлось? Обошлось. Откладываем. Лужники. Были? Были. Все обошлось. В архив. Поножовщина в ресторане была? Была. Ну не поножовщина, перестрелка, какая разница. Человек со шрамом – главный герой. Где он? Не знаю где, но мы живы и здоровы. То есть что? Откладываем. Далее. Пожар. Был? Был. Куда? Правильно, в архив.

В руке у меня остается два последних листка.

– Итак, что в сухом остатке? Самолет и крыша. Или что там у тебя, мост? Неважно. Важно то, что мы должны пережить эти события, и тогда весь этот кошмар закончится. Понимаешь? Это квест! Его надо пройти до конца, до самого последнего уровня, и тогда мы выиграем! Понял?

Иван потрясенно смотрит на меня. Потом на листки. Потом снова на меня.

– Понял…

Теперь Паша, оглянувшись, смотрит на нас так, словно мы секунду назад спятили прямо в его машине.

– Но я же могу умереть, – почему-то шепотом произносит Иван.

– Нет. У тебя есть я. А я у тебя по штату кто? Ангел-хранитель. И, значит, нас в любом случае ждет хеппи-энд.

– То есть ты согласна сесть со мной в самолет? – уточняет Иван.

– Да. Более того, я собираюсь сделать это в самое ближайшее время.

Я смотрю на часы. 02:04. Мы отлично успеваем!

– Какую авиакомпанию ты предпочитаешь? – интересуюсь я.

– «Аэрофлот», – отвечает Иван. – У меня бонусная карта есть, плюс знакомый человек в «Шереметьеве» в VIP-зале.

– Отлично! Во сколько летит первый рейс «Аэрофлота» в Питер?

– Ну… часов в семь, – прикидывает Иван.

– У тебя паспорт с собой? – уточняю я.

– Всегда, – кивает он.

– Отлично! До регистрации не меньше трех часов, а значит, мы успеем не только доехать до «Шереметьева», но еще и кофе с коньяком там дернуть!

Иван все еще раздумывает.

– Нет, ты вот сейчас серьезно?

– Серьезнее некуда! Решайся! Давай закончим уже эту бодягу побыстрее! Или ты так и будешь бояться каждого угла? У тебя премия скоро. Я с тобой на сцену не полезу!

Он смотрит на меня в упор. Пролетающие за окном фонари оставляют на его лице причудливые влажные тени.

– Ты мне доверяешь? – спрашиваю я шепотом.

– Да.

– Точно?

– Точно. Но мы рискуем. Очень рискуем.

– Я знаю. Мы все время рискуем. Мы все время пытаемся убежать, а ОНА нас все время догоняет. Наступает нам на пятки. А что, если изменить правила игры? Что, если нам самим начать гоняться за ней? А?

Иван делает вдох, словно пловец перед прыжком в воду, на какой-то миг задерживает дыхание, потом решительно кивает.

– К черту! – Иван расплывается в улыбке. – Полетели!

– Паш, разворачиваемся! – командует он, усевшись поудобнее.

– Вы что, реально решили ехать в «Шереметьево»? – спрашивает обалдевший Паша.

– Да, – говорю я. – Тебя как, не очень затруднит довезти нас до аэропорта? Завтра ведь суббота, вставать рано не нужно.

– Хм… Должен признаться, я стоматолог. А стоматологи работают по своему расписанию. Но завтра у меня, по счастливому стечению обстоятельств, выходной.

– Ты знаешь, нам в последнее время везет на счастливые стечения обстоятельств, – смеется Иван.

– Блин, вы ненормальные! – хохочет вслед за ним Паша. – Впервые вижу таких чокнутых людей. Не знаю уж, что у вас там происходит, но… блин, ребята, вы шизики!

– Нет, мы искатели приключений! – поправляет его Иван. – На свою ж…

* * *

Ему уже давно кажется, что прошлая жизнь, оставшаяся за океаном, не более чем сон. Нет, даже не сон, а выцветшее изображение на бумаге, виденное когда-то в прошлом. Так желтеют наши старые детские рисунки, прикрепленные любящими родителями на стенах наших детских комнат. Краски тускнеют, контуры становятся блеклыми…

А может, все потому, что солнце здесь слишком яркое, люди слишком гостеприимные, а устрицы слишком свежие, так что впечатлений одного дня хватит, чтобы затмить собой прожитую ранее жизнь. Возможно, природа специально создает такие вот райские уголки – зоны забвения. Сюда можно приехать, выбросить старую жизнь, как заношенный пиджак, к чертовой бабушке и начать с нуля.

Кто-то скажет – самоубийство.

Кто-то скажет – прозрение.

– Это ты! – кричу я.

Просыпаюсь.

Сумка, которую я использовала как подушку, падает на пол. Пытаюсь поднять ее, натыкаюсь на взгляд внимательных глаз напротив меня.

Девочка лет восьми, утонув в огромном кресле, обнявшись с рюкзаком-пандой, наблюдает за мной. Увидев, что я проснулась, отводит глаза, старательно рассматривает пол в метре от моих ног, потом снова украдкой бросает взгляд на меня, и, поняв, что безнаказанно следить за интересующим ее объектом уже не удастся, деловито лезет в рюкзак. Теперь уже я смотрю, как она роется во внутренностях панды, затем извлекает на свет крохотный розовый блокнот с изображением каких-то большеглазых принцесс, крохотный розовый карандаш и принимается старательно что-то писать. В ее белокурых волосах блестят розовые заколки.

Кто возит детей первыми рейсами? В четыре утра дети должны спать, а не таскаться по VIP-залам для ожидающих вылета.

Позади нее, в огромном окне, влажном от дождя, на летном поле, залитом огнями, гнездятся огромные лайнеры. Деловито переваливаются с бока на бок лоснящиеся автобусы, мельтешат люди в униформе, снуют туда-сюда машины с мигалками. Аэропорт погружен в свою вечную бессонницу. К поговорке о том, что бесконечно долго можно смотреть на горящий огонь, льющуюся воду и работающих людей, я могу смело добавить еще одно: можно бесконечно долго наблюдать, как взлетают и садятся самолеты.

Подняв, наконец, сумку, пытаюсь устроиться получше в кожаном кресле. Размером оно с Долину Царей в Египте, вот только ужасно жесткое. Почему бы им не поставить здесь мебель поудобнее? За такие-то бабки…

Хочу в душ. Хочу спать. Хочу кофе. Хочу домой.

Что мы здесь делаем?

– С добрым утром! – плюхается в стоящее рядом кресло Иван. – Кофе хочешь?

– Ты читаешь мои мысли! – говорю я. – И главное – покрепче.

– Сейчас закажем, – кивает он. – Девушка!

Девчонка напротив нас теперь разглядывает Ивана. Тот, разумеется, выглядит полнейшим франтом, несмотря на то что за одни сутки попал в три переделки: стрелки на брюках идеальны, ботинки вычищены (где это он, кстати, успел почистить ботинки?), крохотные запонки на рубашке в виде игральных костей отливают серебром. Хоть сейчас на интервью или вручение каких-нибудь музыкальных наград.

В глазах малышки напротив меня явно читается интерес. Ох, с какого раннего возраста современные девушки начинают клеить мужчин! Пока Иван объясняет подошедшей официантке, что мы будем пить и есть, девчонка буквально не сводит с него глаз. Потом снова смотрит на меня – и я, не сдержавшись, показываю ей язык.

Та испуганно моргает и снова принимается что-то строчить в своем блокноте. Видимо, составляет план на будущее: бентли, вилла в Ницце, жених из первой сотни «Форбс»…

– Сейчас будет кофе, и я там кое-что перекусить попросил принести, – сообщает Иван. – Это тебе, кстати, – и он вручает мне один из двух принесенных полиэтиленовых пакетов.

– Что это?

– Купил нам с тобой по мелочи. Зубная паста, щетки, салфетки, жвачка, еще что-то. Мы же без вещей! Да, и, кстати, мне нужна куртка! Представляю, какая в Питере холодина! Где, скажи мне, я достану верхнюю одежду? Просил же – давай заедем ко мне переодеться!

– У меня в сумке есть шарф, могу одолжить.

– Спасибо! Мне только женских шарфов не хватало для полноты картины.

В Питер мы летим не на равных условиях – потому что у меня теперь есть куртка. С Пашиного плеча. Узнав, что мы едем в аэропорт напрямую, он твердо решил одарить меня своим кожаным бомбером. Хорошая вещь, кстати, наверное, дорогая. Висит, правда, на мне мешком, но мне пофиг. Имидж – ничто, если на улице плюс десять.

– Давай сначала долетим, а про шмотки будем думать позже, – предлагаю я. – Возьмем в аэропорту такси, и сразу в магазин, отовариваться. Прилетаем в восемь ноль пять, багаж нам получать не нужно, так что в девять ноль пять мы уже завтракаем где-нибудь на Невском. Потом навещаем Гостиный двор и заселяемся в отель. В какой, кстати, ты решил?

– Нет… Не решил. В такси подумаю.

У девочки напротив нас – ушки на макушке. «Подслушивать нехорошо!» – мысленно говорю я ей. Интересно, где ее родители?

Иван тем временем достает из своего пакета мужской журнал и, закинув ногу на ногу, с видом скучающего буржуа принимается изучать голых девиц на развороте. Несмотря на ранний час, он бодр, активен, и вообще выглядит, как свежесорванный огурец. А вот я чувствую себя так, будто меня, привязав к снегоуборочной машине, протащили по всему летному полю.

– Знаешь, с тех пор как мы с тобой тесно общаемся, я совершенно забыла про распорядок дня. Я сплю когда придется, ем, когда все спят, и круглосуточно рискую жизнью. Просто секретный агент какой-то!

– Наслаждайся! – хохочет Иван. – Или ты хотела сидеть с девяти до шести в унылой конторе и строчить подписи к фото со светских раутов?

Не хотела.

Приносят кофе и сэндвичи. Долив в чашку сливок, я залпом выпиваю свою порцию. Надеюсь, меня это взбодрит. Сэндвич с курицей, глядящий на меня с тарелки с достоинством не меньшим, чем у наследного принца, почему то не вызывает во мне аппетита.

На экране телевизора, стоящего в углу зала на блестящей хромированной подставке, без звука транслируются какие-то новости. Бодрая шатенка в сером пиджаке рассказывает о том, что случилось в мире, пока я дремала в кресле. Какое-то время я пытаюсь угадывать по губам, что именно она говорит, потом эта затея мне надоедает. После краткой заставки новости сменяет реклама какого-то благотворительного общества, которая вот уже второй месяц подряд на всех телеканалах настойчиво просит телезрителей сдать кровь. Не иначе, тайная организация вампиров активизировалась и проплатила эту псевдосоциальную кампанию.

– А ты ему понравилась, – неожиданно произносит Иван, отпивая кофе.

– Кому?

– Паше. Кому же еще!

– С чего ты взял?

– С того, что все то время, пока мы общались, он так к тебе подкатывал яй… прости… оказывал тебе многочисленные знаки внимания!

Знаки внимания? Нет, за куртку ему, конечно, спасибо, это весьма любезно с его стороны. А в числе прочего – ну сунул он мне свою визитку, после того как мы приехали в аэропорт, но, думается мне, это было элементарное проявление человеческой вежливости. Во-первых, я должна буду вернуть ему его одежду. А во-вторых, он же дантист, а все дантисты любого встречного мечтают обаять и затащить в свой кабинет. Посверлить что-нибудь…

– Ерунда. Тебе показалось, – отмахиваюсь я.

– Мне не показалось! – откладывает в сторону журнал Иван. – Ты что, обалдела? Чувак тебе всю дорогу глазки строил, хохмил, музыку свою любимую ставил, а тебе показалось. Он на тебя так смотрел…

– Ты думаешь?

– Я не думаю. Я видел своими глазами. И куртец вон тебе подогнал.

– Понравилась? Могу задарить! – предлагаю я.

– Не разбрасывайся чужими вещами!

Иван жует сэндвич, глядя на самолеты.

– Не волнуйся, я не ревную, – говорит он после паузы.

– А я уж надеялась! – усмехаюсь я.

– Нет, серьезно! Думаю, у тебя хватит ума не потерять его визитку.

– Я… не помню, куда ее положила.

– В сумку. Во внешний карман. Я внимателен к деталям. Потеряешь визитку – уволю!

– Ты сводник!

– Отнюдь! Просто тебе наконец надо перестать строить из себя синий чулок и расслабиться… За то время, пока я тебя знаю, у тебя же не было ни одного свидания! Или ты это… ну, по другой теме?

– Так, все, разговор окончен! – говорю я.

Девчушка напротив, уже не стесняясь, разглядывает нас. Еще мгновение, и она, кажется, вступит в диалог.

– Слушай, – говорю я совсем тихо. – Это ты… Ну там, в моем сне.

– В каком сне? – поворачивается ко мне Иван.

– Ну помнишь, я рассказывала, что иногда мне снится какой-то парень. На Гоа или еще где…

– Ну?

– Это ты.

– Почему я? – допивает свой кофе Иван.

– Откуда я знаю? Ты, и все. Я это только что поняла. Пока ты ходил за покупками, я заснула. И снова увидела этот сон. В самом конце человек у моря обернулся, и я поняла, что это ты. Только с бородой и с длинными волосами.

Иван задумчиво взъерошивает волосы, словно определяя их длину.

– С бородой? Типа, Робинзон Крузо? А что-то еще происходит в твоем сне? Ну, несчастные случаи, наводнения, ураганы, убийства?

– Нет. Мне до твоих кошмаров наяву далеко. В моем сне есть только ты и я. Ну еще пальмы, песок и все такое.

Иван снова молчит.

– В твоем сне… мне там было хорошо?

– Да… То есть… Наверное. Ты выглядел умиротворенным.

– Ха! Это же здорово! Это добрый знак! – весело заявляет Иван.

– Надеюсь…

Несколько мужчин в одинаковых темных плащах с меховыми воротниками проходят мимо нас и усаживаются за столик у самого окна. Дождь почти закончился. Ночь черна и холодна – далеко, там, где граница летного поля переходит в лесопосадку, ветер нещадно треплет почти облетевшие верхушки деревьев. Погода окончательно испортилась буквально за несколько часов…

– Знаешь, я пойду пройдусь, – говорю я. – Ноги разомну.

– Угу. Не заблудись! – напутствует меня Иван, снова принимаясь за журнал. – Да, кстати, ты это есть будешь? – тычет он в мой нетронутый сэндвич.

– Нет. Вэлкам!

За моей спиной захлопываются двери индивидуального рая для избранных, и я оказываюсь в основном здании.

Любой аэропорт, как казино, не имеет времени. Здесь вечно бодрый персонал, вечно горячий кофе, вечно свежие булочки и вечное чемоданное настроение. Отсюда навсегда улетают в лучшую жизнь герои голливудских фильмов, здесь встречаются закоренелые романтики в книгах о настоящей любви (для дам и прочих чувствительных натур), и небо здесь куда ближе, чем на остальной поверхности планеты. Территория любого аэропорта – это совершенно отдельное от прочего мира пространство, где протекает совершенно иная жизнь. Вечная зависть человечества к птицам материализуется здесь в виде алюминия, стали и реактивных двигателей. И пусть крылья – всего одни на пару сотен человек, усевшихся внутри хлипкого продолговатого цилиндра, и пусть самолеты регулярно валятся с неба или горят прямо в воздухе, большая часть путешественников отказывается от перелетов в пользу наземного транспорта лишь потому, что по земле передвигаться дешевле.

Оглядевшись по сторонам, думаю, куда бы мне податься. Слева на меня надвигается аппарат для мытья полов под управлением улыбчивой тетки лет шестидесяти. Справа, украшенный яркой вывеской, крохотный филиал какого-то банка предлагает совершить перевод денег. Рядом прилепились авиакассы. Скука! Плевать на VIP-сектор – пойду вниз, к простым смертным. Там хоть поглазеть есть на что.

Первый этаж встречает меня стойким запахом еды и негромким гулом множества голосов. Здесь аншлаг! Все сидячие места в холле, а также места за столиками в кафе заняты. Бессонница запивается литрами кофе, предполетная скука зажевывается свежими газетами. К стойкам регистрации тянутся сразу несколько очередей. Если в стране и есть кризис, то авиаперевозок он, кажется, не коснулся. Публика вокруг более рафинированная, чем на вокзалах: больше хорошей обуви, больше скучающих взглядов, через одну – дорожные сумки от Луи Виттон. Треть «Луи Виттонов» даже, кажется, настоящие.

Вокзалы вечно утомляют вас грязью, гарью, суматохой, дешевой шаурмой подозрительного происхождения и пустыми бутылками по углам. Одна только площадь трех вокзалов, со своими бомжами, бродячими собаками, попрошайками (которые, кажется, в доле с полицией) и вечным межсезоньем достойна отдельного трехтомника. Стоит взяться за ручку любой двери, и вот уже ваша ладонь – рассадник разнообразных бактерий и палочек. Стоит отвлечься, и вот уже содержимое ваших карманов становится чьей-то собственностью. В аэропортах все иначе – грязь и слякоть мегаполиса остаются за идеально надраенными стеклянными дверями терминалов. Интерьеры нарядны, полы натерты, пассажиры, помимо багажа, обременены также солидным социальным статусом, и даже столпотворение у ленты с багажом выглядит стильно. Ну и вообще, тот факт, что вы смогли оплатить авиабилет, а также чай с булочкой в местном буфете, значительно поднимает вас в собственных глазах.

Прогулявшись туда-сюда по залу, останавливаюсь возле табло. В течение ближайшего времени ожидаются рейсы из Перми, Челябинска, чуть позже – из Сургута и Екатеринбурга. Пока я бесцельно глазею на информацию о прилете-вылете, с диспетчеров наверняка сходит семь потов. А чего это мы, собственно, собрались в Санкт-Петербург? Надо было выбирать смелее, к примеру, Париж! Если я и мечтала улететь куда-нибудь спонтанно, то, наверное, в Париж. Да, я знаю, это дурацкий киношный штамп – улетать в Париж. Но, согласитесь, Париж куда романтичнее, чем Питер, Хургада, Рим, Амстердам и даже Нью-Йорк. Открыв воображаемую записную книжечку, я делаю в ней пометку – после того как вся эта история с Иваном закончится, я обязательно слетаю в Париж. Точно так же – без вещей, без особых целей и без обратного билета. В одиночестве. Теперь я могу себе этой позволить.

Закрыв воображаемую записную книжку, я кладу ее на воображаемую полку и понимаю, что действие очередной чашки кофе закончилось. В теле начинается неприятная ломота – явный признак недосыпа. Перспективы на сон в ближайшее время у меня безрадостные – в самолетах я не сплю, а кровать и подушка еще не скоро составят мне компанию. Обычно я категорически против энергетиков. Но сейчас от пары банок не отказалась бы…

Кофейный автомат игриво подмигивает мне из своего угла. Иду, родной, иду. Пошарив по карманам, скармливаю блестящему монстру всю мелочь и уже через двадцать секунд получаю обжигающую бурду с названием «двойной эспрессо с молоком». Делаю глоток – недурно! Должна заметить, что кофе из аппарата внизу, за тридцать рублей, ничуть не хуже того, что подают наверху, в VIP-зале, за триста. Разумеется, разница в цене – плата за статус. С другой стороны, вам не кажется, что все это – обычное надувательство? Кажется, сама приставка VIP в нашей стране обозначает не столько разницу в качестве, сколько разницу в цене…

Проглотив кофе почти залпом, захожу в павильон, торгующий прессой, минералкой и шоколадом. Надо тоже запастись парочкой журналов, чтобы убить время до вылета. Та деловая пресса, что предлагается в нашем зале ожидания, мне, кажется, не по зубам.

С обложек глянцевых изданий на меня смотрят идеальные женщины. У них нет возраста, веснушек, прыщей, кариеса, целлюлита, и у всех – очень, очень хорошее настроение. Какой селекционер вывел породу этих сказочно красивых животных? Фотошоп, конечно, наше все, но глянцевые журналы в наши дни больше походят на научно-фантастические.

К черту глянец! Куплю какую-нибудь книгу, Виана или Воннегута, и все дела. Протиснувшись в узкое пространство между стеллажами с периодикой, подхожу к цветным корешкам художественной литературы, и тут где-то внутри меня рождается холодок.

Кажется, в поле моего зрения попало слово «смерть».

Неприятно екает сердце. Я еще раз, осторожно, оглядываюсь и перечитываю заголовок. «Смерть в воздухе». Какие идиоты разрешают печатать статьи с подобными названиями, да еще и на первых полосах газет? Разумеется, это газета «Жизнь». Кто же еще у нас отличается таким редким человеколюбием?

Рука сама по себе тянется к газете. Стоп! Тихо! Никаких газет! Никаких дурных предзнаменований!

Нет никаких знаков в газетных заголовках, в словах дикторов из выпусков новостей или в обрывках фраз, подслушанных в общественном транспорте. Я просто вижу то, что хочу видеть. То есть то, что не хочу, но что относится к происходящему со мной в настоящий момент времени. И разве вообще может взрослый здравомыслящий человек верить в то, что знаки судьбы напечатаны на дешевой газетной бумаге бульварных изданий?

Желание почитать улетучилось. Отойдя от стеллажа с газетами, я подхожу к кассе, взяв по пути с попавшейся под руку полки со сладостями шоколадный батончик. Приветливая продавщица улыбается мне, я автоматически улыбаюсь ей в ответ. Выйдя из магазинчика, я оглядываю многолюдный зал, стараясь вернуть себе былое хорошее настроение. Но неприятный холодок где-то внутри не проходит. Он растет, ширится и превращает мои внутренности в замороженный суповой набор.

Развернувшись, я бросаюсь обратно к лестнице, ведущей в наш сектор. Взлетев на второй этаж, пытаюсь выровнять дыхание. Ерунда, сердце стучит так быстро потому, что я поднималась бегом. Кровь прилила к лицу. Это все от недостатка физических тренировок – один пролет, и я уже задыхаюсь. Спокойно, спокойно. Что за паника?

Едва не проскочив мимо дверей VIP-зала, я вхожу внутрь, делаю глубокий вдох, снимаю куртку и, стараясь выглядеть безразлично-расслабленной, иду к нашему столику.

Пока меня не было, к нашей розовой малышке присоединилась красотка постарше – видимо, мамочка. Обтягивающий джемпер с откровенным вырезом на груди. Приятная меховая курточка, небрежно брошенная на спинку кресла. Точеные коленки, обхваченные блестящими леггинсами. И – да, вы догадались! – ее белые локоны поддерживают розовые заколки. Возможно, она не родила дочку, а просто клонировала саму себя…

Блондинка оживленно о чем-то беседует с Иваном, изредка весело хохоча и кокетливо поводя плечами. Интересно, Сереброва не утомляет круглосуточное женское внимание?

– А я уж решил, ты передумала и сбежала, – говорит он при виде меня.

Обе блондинки поджимают губы, пытаясь понять, кем именно приходится известному артисту девица в грязных кедах и мужской куртке.

– Ты почти прав, – говорю я, усаживаясь рядом.

– Так как насчет автографа? – снова переключает внимание Ивана на себя блондинка.

– А! Точно! Где расписаться?

Девчонка как по команде протягивает Ивану свой розовый блокнот и ручку. Хитрый стратегический ход – она, видимо, с самого начала достала блокнот с далеко идущими планами.

– Как тебя зовут? – интересуется Иван.

– Света… – тихонько произносит блондинка помладше.

– Напишите – для Светы и Аллы, – улыбнувшись, говорит блондинка постарше.

– Хорошо!

Иван, как всегда с удовольствием, принимается размашисто писать.

– Ты точно хочешь лететь? – тихонько спрашиваю я, наклонившись к его уху.

Тот, не поворачиваясь, кивает.

– Ага. Мы же решили!

Он выводит на листке последнюю завитушку. Блондинки, получив обратно блокнот, бурно выражают свою радость. Почему к нам вечно кто-то липнет?

– Слушай… Это… давай что-нибудь выпьем?

Кажется, скоро аэропортам запретят продавать пассажирам алкоголь. Скоро – но не сейчас. Сейчас мы еще проскакиваем – в буквальном смысле слова. Я висну на перилах трапа, а Иван прыгает вверх на одной ноге. Остальные пассажиры бизнес-класса уже поднялись на борт, и работница «Шереметьева», улыбчивая пышка в темно-синем плаще, увешанная бейджами, наблюдает за нашими экзерсисами, сжимая рацию.

Интересно, нас выведут из салона или нет?

– Холодно, бля! – орет мне сверху Иван. – Ну, ты что там застряла?

– Иду! – отвечаю я. То есть не иду, а ползу. Медленно передвигая ноги с одной ступени на другую.

Запомните: если после четырех порций виски вам кажется, что вы трезвы как стекло – вы уже в стельку пьяны. Если же, после того как вы решите, что трезвы, виски будет запит мартини, до добра это не доведет. С другой стороны, если вы хотите отвлечься от дурных мыслей, поверх мартини советую залить какой-нибудь недорогой дряни – да хоть водки с колой. Вот увидите – тревогу как рукой снимет.

– Иду, – повторяю я, видимо, уже самой себе. Собрав остатки воли в кулак, бодро преодолеваю пространство, отделяющее меня от верхней ступени трапа, и вваливаюсь в салон. Стыковка проходит нормально.

– Здравствуйте! – приветствует меня ослепительной улыбкой стюардесса. Не стюардесса, а куколка – стройная, затянутая в форму, с волосами, уложенными в шикарную вечернюю прическу. На работу, как на праздник! Мне становится неловко за себя – как посмела я ступить нетрезвою ногою в этот идеальный открыточный мир? – Ваш посадочный талон, пожалуйста!

Сдается мне, посадочный талон я уронила в туалете, в аэропорту…

– Она со мной! – высовывается Иван из-за занавески. – Место 4А.

– Проходите, – не подав виду, что замечает мое алкогольное опьянение, так же приветливо говорит стюардесса. Я снисходительно киваю ей и иду в салон.

В большом пространстве бизнес-класса практически никого нет. Только четверо мужчин в плащах с меховыми воротниками (мне кажется, или они и правда на одно лицо?) и, разумеется, блондинка со своей дочерью. При виде Ивана они приветливо машут ему рукой. Может, предложить им возглавить его фан-клуб?

В самом конце салона примостился какой-то небритый тип с торчащими в разные стороны редкими волосами. Как и положено самому дисциплинированному пассажиру рейса, он уже пристегнул ремни и уснул.

– Люблю сидеть у прохода, так что пролезай к окну, – сообщает Иван.

Круто! Я люблю сидеть возле окна.

– Как мы ол.. олтично… отлично дополняем друг друга, – удивляюсь я вслух, садясь в огромное кресло. Ну ни фига себе, как они тут жируют, в бизнес-классах то!

Буквально через мгновенье после того, как мы усаживаемся, в проеме появляется наша фея – та, что с прической. Сколько лака она потратила на то, чтобы локоны лежали, не шелохнувшись? Одарив нас улыбкой, стюардесса застывает с выжидающим выражением лица.

– Дамы и господа, – раздается грудной женский голос в динамиках. С таким тембром самая тема – оказывать услуги сексуального характера по телефону. – Мы рады приветствовать вас на борту самолета компании «Аэрофлот».

– Ик! – неожиданно громко выдает Иван.

– Просим вас прослушать информацию…

– Ик! – дергается в своем кресле Иван.

Отлично! Теперь нас точно выведут.

Стюардесса между тем, словно фокусник, достает из-за занавески парочку ремней безопасности.

– Для того, чтобы застегнуть ремни безопасности…

– Ик! – не может справиться с икотой Иван.

Стюардесса, которая в этот момент демонстрирует, как именно закрываются замки на ремнях безопасности, косится в нашу сторону. Но улыбка ее все так же широка. Может, она ее, как и волосы, закрепила лаком?

– Для того, чтобы расстегнуть ремни безопасности…

Да взлетайте уже скорее! Можно подумать, кто-то слушает всю эту спасательную хрень… Может, лучше стоит коллективно помолиться перед взлетом?

Стюардесса убирает ремни и достает кислородную маску.

– Кислородные маски находятся над вашими сиденьями…

– Где? – Иван наклоняется и принимается шарить под собственным креслом рукой. – Ик! – доносится снизу.

Стюардесса, как героиня немого кино, прикладывает к лицу маску. Между прочим, она очень артистична, действует в лучших традициях системы Станиславского.

– Хватит паясничать! Пристегни ремень! – говорю я. Интересно, а где мой?

Обшарив все кресло, я понимаю, что сижу на нем. Кое-как вытащив ремень из-под собственной задницы, пытаюсь защелкнуть замок. Господи, как все сложно!

– Дай сюда! – Иван принимается застегивать на мне ремень.

За нашей возней наблюдает весь бизнес-класс. Впервые в стоимость авиабилета включена клоунада.

Наконец застежка щелкает, стюардесса убирает кислородную маску, невидимый пилот поворачивает ключ в замке зажигания (если у самолетов вообще бывают замки зажигания), и огромная туша авиалайнера оживает.

И вместе с ним оживает моя тревога. Ужас, притопленный алкоголем, всплывает наружу. Паника ледяным ежом встает в горле.

Невидимая тетка с эротичным голосом просит привести спинки кресел в вертикальное положение и отключить средства мобильной связи. Ледяной рукой я достаю из кармана куртки телефон, влезаю в функцию смс-сообщений и трясущимися пальцами набираю: «Я тебя люблю!». Потом ищу в телефонной книге номер мамы и отправляю ей готовое послание.

Самолет вздрагивает и начинает медленно сдавать назад. Огни в моем иллюминаторе плывут в ночи. Отчет о доставке все не приходит и не приходит. Черт, я не могу отключить телефон, пока не удостоверюсь, что сообщение нашло адресата! Наконец телефон хрюкает, и я, выдохнув, выключаю его. Потом нахожу руку Ивана и вцепляюсь в нее.

Он поворачивается ко мне. В его глазах – абсолютная отрешенность и какой-то потусторонний покой. Только зрачки расширены. Наверное, с такими лицами камикадзе отправляются в последний путь.

– Представь, что мы на американских горках! – говорит он.

– Угу! – киваю я.

Мне срочно нужно выпить! Желательно – что-нибудь покрепче. Уж лучше я буду думать только о том, как бы не блевануть себе под ноги, чем о том, что это, возможно, последний полет в моей жизни.

«Смерть в воздухе». Надпись стоит перед глазами. Это знак! Чем я вообще думала, садясь в этот гребанный самолет? Мамочка, мамочка, вытащи меня отсюда, пожалуйста! Я буду хорошо себя вести. Я уволюсь из «Слухов», насовсем. Пойду работать волонтером в хоспис. Буду подавать всем нищим в метро. Перестану пить так много кофе и ругаться матом. Подарю Машке свою сумку, которая ей так нравится.

– Тихо! – шепчет Иван, чувствуя, как я дергаюсь. – Все будет хорошо!

Господи, как же мне плохо!

– Слушай, нам, кажется, положена бесплатная выпивка? – спрашиваю я вполголоса.

– Ага.

– Мне надо выпить.

– Еще? – удивляется Иван.

– Еще, еще!

Самолет тем временем едет куда-то в ночи. Здание аэропорта из моего иллюминатора исчезло, зато теперь видны расставленные вдоль взлетной полосы фонари. Чуть дальше, у края поля – несколько самолетов с зачехленными турбинами, еще дальше – бетонный забор.

Надо взять себя в руки. Надо настроиться на хорошее. «Я привлекаю к себе позитивную энергию». «Меня ждет большое будущее».

– Девушка, можно вас! – зовет Иван стюардессу.

Та подходит к нам – на ее бейдже золотыми буквами выведено «Оля».

– Да?

– Оля, а можно нам виски? – просит Иван.

– Боюсь, что это невозможно, – разводит та руками.

– Почему?

– Мы подаем напитки только после взлета.

– Мы обалдеем до взлета. Можно сейчас? Очень надо!

– Не положено по инструкции.

На лице стюардессы – искреннее сочувствие. Можно подумать, ей действительно есть до нас какое-то дело!

– Послушайте, моя спутница боится летать, – переходит на интимный шепот Иван. – Ей нужно выпить, иначе с ней случится истерика.

Оля смотрит на меня – я делаю несчастное лицо.

– Не… не могу. Извините. Сразу после набора высоты – пожалуйста.

– После набора? Да он же, пока высоту наберет, до Питера долетит! – возмущается Иван.

– Таковы инструкции, – с сожалением качает головой Оля. – Хотите конфетку?

Пошла ты в жопу со своей конфеткой!

– Ладно, я потерплю, – говорю я.

Помедлив, Оля уходит за занавеску, я отворачиваюсь к окну.

– Точно потерпишь? – спрашивает Иван. – Я могу сейчас бучу тут поднять, нам нальют. Это же бизнес-класс! Мы отвалили за билеты кучу бабла!

– Да к черту! У меня просто приступ паники. Все хорошо! – говорю я, глядя в иллюминатор.

– У меня тоже. В смысле, приступ, – сообщает Иван. – Но мы же смелые, правда?

– А то!

Мы сидим, вцепившись друг в друга и в подлокотники. Закончив выписывать на бетоне замысловатые пируэты, самолет замирает. Свет в салоне гаснет почти полностью. Сейчас наземные службы разрешат нам взлет, и все. «Опустела без тебя земля…»

Секунды тянутся медленно, слишком медленно. Я, пытаясь выровнять дыхание, считаю про себя: «Раз-два, три-четыре». «Раз-два, вдох, три-четыре, выдох». «Раз-два, вдох, три-четыре, выдох». А ведь до этого дня мне так нравилось летать самолетом!

– Знаешь, если что, мне было приятно с тобой общаться, – говорю я Ивану. – Ну, то есть… ты понял.

– Мне тоже! – отвечает он. – Я очень рад, что мы познакомились.

И мы киваем друг другу – будто секретные агенты, уходящие на опасное задание, из которого им не суждено вернуться.

Наконец, словно собравшись с духом, самолет срывается с места и мчится вперед. Все быстрее и быстрее. Сердце мое сжимает ледяная пятерня, мысли останавливаются. Тело влипает в кресло, фонари за окном несутся с огромной скоростью. Я чувствую, как где-то внизу крутятся взбесившиеся шасси, задевая малейшие неровности полосы. И вдруг, поднатужившись, наша птичка делает усилие и отрывается от бетона.

Вдох. Я закрываю глаза. Самолет рвется вверх, каждой клеточкой тела я ощущаю его напряжение. Нервы визжат где-то на пороге ультразвука. Пустота внизу разевает свою черную пасть. Двигатели рвут воздух в клочья, увлекая нас все дальше от земли. Корпус едва заметно вибрирует. Я сейчас сойду с ума-а-а!

Но вот тело мое становится легче, возвращается к своему обычному весу, а самолет, соскучившись по небу, ныряет в его привычную глубину.

Выдох. Ночь принимает нас в свои холодные объятия.

Я поворачиваюсь к Ивану. Губы его трогает легкая улыбка.

Я улыбаюсь в ответ.

Полдела сделано. Осталась самая малость – удачно долететь и благополучно приземлиться.

Я тону в вибрирующей темноте. Она укачивает меня, гудит где-то в районе затылка, мягко обволакивает, баюкает. Я пытаюсь устроиться в ее уютной глубине получше и стукаюсь виском о край иллюминатора. Куртка выскользнула из-под головы и сползла на разложенный перед моим креслом столик.

Кажется, второй раз за ночь я безрезультатно пытаюсь уснуть сидя.

– Что тебе снилось? – шепчет мне в ухо Иван.

– А? – переспрашиваю я. Голос хриплый, во рту – привкус виски. То есть мне все-таки налили в этом благословенном заведении. – Мы уже приземлились?

– Разбежалась, – говорит Иван. – А говорила, что в самолетах не спишь.

– Я и не сплю. Меня просто, видимо, от алкоголя вырубило. Есть жвачка?

Иван ставит на столик перед собой пластиковый стаканчик и начинает шарить по карманам. Получается это у него с трудом.

– Ремень безопасности расстегни, – подсказываю я.

– Блин, то застегни ремень, то расстегни… – ворчит он. – На!

В его руке – огрызок упаковки от жевательной резинки, из которой я выковыриваю последнюю подушечку.

– Спасибо!

Мята ударят в нос. Голова у меня тяжелая, спина и ягодицы затекли. Летим всего ничего, а у меня ощущение, что мы где-то посередине трансатлантического пути на другой конец земли. Почему бы «Аэрофлоту» не придумать новую услугу? «Полеты под полным наркозом»? Один укольчик, потом твое тело загружают в салон (я согласна даже на багажное отделение, лишь бы там отапливали!), и мгновение спустя ты уже осматриваешься в аэропорту по месту назначения. Тела прибывших можно сгружать прямо на ленту для багажа. Единственное, на что потратится авиакомпания – на бригаду толковых анестезиологов.

Черт! Меня, кажется, мутит. Мерзкое ощущение. Давно я так не надиралась! Если резко повернуть голову влево или вправо, картинка опаздывает примерно на полсекунды… Интересно, все уже поняли, что мы в стельку пьяны?

Стараясь не делать резких движений, оборачиваюсь и обозреваю салон. Все заняты своими делами – чувак с волосами торчком по-прежнему спит, мужики в плащах доедают завтрак, две разновозрастные блондинки, прислонившись друг к другу, дремлют. Я поднимаю заботливо опущенную Иваном шторку на своем иллюминаторе – за стеклом в невообразимой ледяной высоте сквозь кромку облаков продирается рассвет.

На Ивана снова нападает икота.

– Ик! Бля… – качает он головой. – Ик! Вот засада!

– Задержи дыхание, – советую я. – Должно помочь.

Кивнув, Иван набирает в легкие воздуха и застывает с выпученными глазами, словно иглобрюх в момент опасности. Лицо его постепенно багровеет, багровеет и окончательно приобретает вид вареной свеклы. Я, глядя на него, какое-то время честно держусь, потом, не выдержав, прыскаю, и тут мы с ним оба начинаем ржать во весь голос.

– Глупая… ха-ха… затея! – говорит Иван. – Ик!

Я снова сгибаюсь от хохота. Кажется, мужики в соседних креслах бросают неодобрительные взгляды в нашу сторону.

– Знаешь, я так не напивалась со студенческих времен, – говорю я, переведя дух. – Ты дурно на меня влияешь!

– Слышь, до встречи с тобой я вообще два года не пил! – говорит Иван. – Ик!

Позади слышится дребезжание. Я оборачиваюсь – из салона эконом-класса появляются две стюардессы, везущие столик, забитый пластиковой упаковкой от завтраков. Обе стюардессы косятся в нашу сторону. Видимо, Оля уже растрепала, что на борту знаменитость, и они бросили жребий, кто первой пойдет за автографом.

– Попроси у нее воды, – толкаю я Ивана в бок.

Он ловит запястье проплывающей мимо него девицы (имя на бейдже я разобрать не могу) и просит минералки с газом. Та кивает, забирает у Ивана пустой стаканчик, и обе девушки вместе со столиком пропадают за занавеской. Через минуту перед нами материализуется Оля со стаканчиком, бутылкой воды на подносе и вопросительным выражением лица.

– Что-нибудь еще? – спрашивает она, наливая Ивану воды.

– Э… – смотрит он на льющуюся воду. – А как эта штука называется? Ик!

– Нарзан, – сообщает Оля.

– Нет, не эта! Вот эта! – Серебров жестом показывает на салон вокруг себя.

– Это «Airbus 319», – сообщает стюардесса, отдавая стакан.

На кой черт ему сдалась информация о консервной банке, на которой мы летим?

– А… круто! – Иван делает глоток.

Оля делает шаг в сторону – но не тут-то было!

– Ик! Скажите, а в самолете есть стоп-кран? – любезно интересуется Иван.

Меня вырубает приступ хохота. Чтобы хотя хоть как-то скрыть смех, я громко кашляю, прикрывшись салфеткой. Руки мои такие вялые, расслабленные – мне стоит больших усилий удержать салфетку в руках.

– Не обращайте внимания, у моей спутницы свиной грипп! – заявляет Иван.

Не выпадая из темы, я тут же пару раз хрюкаю – клянусь, совершенно случайно! Стюардесса, вышколенная, как горничная английской королевы, приветливо улыбается. Интересно, сколько идиотов проходят через ее руки в течение года?

– Так что там про стоп-кран? – гнет свою линию Иван.

– Какой стоп-кран? – переспрашивает стюардесса.

– Са-мо-лет-ный! – по слогам объясняет Иван. – Он у вас… ик!.. есть?

– Думаю, нет, – улыбчиво сообщает Оля.

– А почему? – обижается Иван с видом ребенка, которому отказали в покупке новой игрушки.

– Не положено по инструкции, – разводит руками Оля.

То есть если бы инструкцию изменили, они бы навесили стоп-краны?

– А аварийные выходы… ик!.. у вас есть? – продолжает свой допрос Серебров. Кажется, вода ему тоже не помогает.

Оля едва заметно вздыхает, но продолжает стоять возле наших кресел.

– Да, у нас четыре аварийных выхода… – начинает она бубнить заученную фразу. Но Иван ее перебивает.

– А что будет, если открыть аварийный выход во время полета?

– Э… нельзя открывать аварийные выходы во время полета. Не положено.

Оля ведет себя на редкость спокойно. Думаю, при такой нервной работе стюардессам выписывают транквилизаторы за счет авиакомпании.

– Почему?

– Произойдет разгерметизация салона.

– Ясно, – кивает Иван с серьезным видом – словно его и правда заботит проблема разгерметизации салона.

Оля медлит буквально мгновение – чтобы удостовериться, что нетрезвый пассажир бизнес-класса удовлетворил свое любопытство. Тут Иван пускает в ход главный козырь.

– Девушка, а какой срок полагается за захват самолета? – спрашивает он, снова икнув.

«Что?» – спрашивает мой внутренний голос.

– Что? – уточняет, наклонившись, Оля.

– Я говорю, что будет, если мы захватим самолет? – чуть громче интересуется Иван.

Кажется, мужчины на соседних креслах перестали жевать и прислушались к нашему разговору.

– Э… – Ольгино лицо омрачает тень. – Вы с какой целью интересуетесь?

– Ну так… с познавательной. Просто я подумал, а почему бы мне не захватить самолет?

Я снова начинаю хохотать. Господи, что он несет?

– Мы не хотим в Питер! – продолжает Иван уже громче. – Что мы там забыли? Там же холод собачий! Мы передумали! Разворачивай в Никарагуа!

Он пытается встать с кресла, но ему не дает совершить этот маневр откинутый столик. Однако Иван не сдается, он пытается преодолеть неожиданное препятствие и хватается за Олю, чтобы все-таки как-то покинуть кресло. Оля от неожиданности выпускает поднос, на пол падает полупустая бутылка воды, которая тут же с шипением разливается.

– Пассажир, сядьте! – в отчаянии восклицает стюардесса, пытаясь обуздать Сереброва.

Тот взмахивает рукой и разливает на нее их стаканчика остаток своей газировки.

– Девушка, нам очень надо в Никарагуа! – говорит он с умоляющей интонацией в голосе. – У меня там бабушка! Она очень скучает!

Тут над нами зажигается световое табло, призывающее пристегнуть ремни, и томный голос в динамиках сообщает, что наш самолет приступил к посадке.

– Пассажир, займите свое место! Самолет идет на посадку! – увещевает Оля вполголоса. Она пытается оторвать от себя руки Ивана, но тот вцепился в нее мертвой хваткой.

– На какую посадку? – удивляется он, оглянувшись на меня.

Краем сознания я понимаю, что надо как-то успокоить Ивана, чтобы он не бузил, но к креслу меня придавила невозможная, стотонная усталость. А глядя, как эти двое исполняют какой-то диковинный танец с участием кресла, я не могу удержаться от хохота. Скрючившись в кресле, я уже даже не смеюсь – похрюкиваю. Да остановите же их кто-нибудь, у меня сейчас будет разрыв сердца! Или селезенки.

Привлеченные шумом, из-за занавески появляются еще две бортпроводницы. Не переставая улыбаться, они синхронно подскакивают к Ивану и Ольге, и образовавшаяся компания уже вчетвером начинает препираться и переминаться. Все пассажиры нашего отсека наблюдают за происходящим. Проснувшаяся блондинка (та, что постарше), еще пару часов назад флиртовавшая с Иваном на полную катушку, брезгливо кривит силиконовые губы.

– Девушки, вам помочь? – спрашивает один из безымянных мужиков. В его голосе слышится едва заметный вызов и нескрываемая тоска по близким контактам с лицом предполагаемого противника. Так, кажется, мы сейчас встрянем в драку.

– Нет, все в порядке! – пищит Оля.

Слушайте, это уже совсем не смешно. И скучно. И бесполезно – будет драка или нет, ни в какое Никарагуа они нас все равно не повезут.

– Иван, да перестань ты! – говорю я. – Не смешно!

Скорее бы уже приземлиться в этом дурацком Питере.

И тут самолет сотрясает мощный толчок. Иван падает обратно в кресло, Оля, покачнувшись, вцепляется мертвой хваткой в подлокотник. Мой желудок совершает кульбит и подкатывает к самому горлу.

Блин, это что, типа, турбулентность?

Сразу же следует еще один толчок, после которого самолет начинает бить, как в лихорадке. Секундой позже справа, где-то за стеклом, прямо в воздухе вспыхивает ярко-красный фейерверк. Рассвет окрашивается в кроваво-оранжевые тона.

Приехали. То есть прилетели!

Инстинктивно поворачиваюсь, смотрю в иллюминатор – в районе крыла самолета явно происходит что-то, что не положено по инструкции.

– У вас там что-то горит, – говорю я Оле, которая застыла столбом посреди салона.

Та, впав в ступор, смотрит на меня, а потом из ее перекошенного рта вылетает крик.

– Мы падаем! – истошно кричит Оля.

И тут начинается паника.

– Твою мать! – орет кто-то из мужчин.

Блондинка с дочерью поднимают оглушительный визг. Вторя им, сзади на нас накатывает волна кричащих голосов.

Все три стюардессы, еще мгновение назад занятые исключительно Иваном, бросаются в сторону кабины. А сам он, бухнувшись в кресло, поворачивается ко мне и удивленно спрашивает:

– Чо за фигня?

Мы летим, ковыляя во мгле. Мы ползем на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит, но машина летит На честном слове и на одном крыле.

Хоть убейте, не припомню, кто поет эту песню, но строчки совершенно неожиданно возникают в голове. В тему, правда?

Первые пять минут в самолете стоят ор, визг и причитания. Бледные стюардессы мечутся по салонам, увещевая пассажиров оставаться на своих местах. Командир корабля, сохраняющий спартанское спокойствие, сообщает, что команда предпринимает все возможное для нормальной посадки самолета в аэропорту Пулково-1. После его объявления паника заметно усиливается.

Кроваво-красный апокалипсис в моем иллюминаторе сменяется черным. Расплющив нос о стекло, я вижу, как из двигателя валит темный тягучий дым. Крылья нашего «Титаника» заметно вибрируют в предрассветной мгле.

Я ничего не понимаю. Потому что я неприлично пьяна, и в некоторые моменты кажется, что меня просто окончательно накрыло после алкоголя.

– У тебя нет водички? – спрашиваю я Ивана. Во рту просто пустыня!

– Какой водички? Самолет горит! – кричит он мне. Лицо его двоится, расплывается, идет волнами, как экран телевизора с дурно настроенной антенной.

– Заодно и потушим, – отвечаю я.

– Самолет горит, слышишь? – трясет меня Иван. – Очнись! Мы сейчас сдохнем прямо в воздухе!

– Не кричи! Какой ты громкий! – морщусь я.

Над головой истошно мигают какие-то лампочки. Почему у всех вокруг истерика?

– Сейчас они все исправят, – говорю я Ивану. – И вообще, я же с тобой!

– Да, но тут мы уже в окно не выпрыгнем и в «скорую помощь» не позвоним! – говорит тот, схватившись за голову.

Зачем нам «скорая помощь»? Сейчас появится небесное полчище и дотянет нас до посадочной полосы на своих крыльях. Я тут ради интереса недавно читала статистику авиа-происшествий за год: сесть на одном двигателе опытному пилоту – что два пальца обоссать! Так что я вообще не волнуюсь. Меня просто тошнит, да и все. Черт, есть у кого-нибудь бутылка с водой?

Блондинка, обнявшись с дочерью, видимо, молится. Или медитирует. Глаза ее закрыты, прическа растрепана, лицо бледно, несмотря на толстый слой автозагара. Думаю, она сейчас обещает кому-то наверху уйти в монастырь, если все закончится благополучно.

Интересно, небесная канцелярия принимает авральные молитвы закоренелых грешников?

Мужики позади блондинки, тоже бледные, как загрунтованные холсты, держатся более мужественно. Они вцепились в подлокотники и одновременно пытаются куда-то дозвониться. Один из этой компании, сидящий с краю, изредка выдает витиеватые проклятия.

Пассажир, что до недавнего времени мирно спал сзади, оглядывает все это сумасшествие удивленными глазами и повторяет, обращаясь неизвестно к кому:

– Qu'est arrivé? Qu'est arrivé?

Лягушатник хренов! И чего тебя понесло в Россию-матушку? Экстрима в Европе не хватает?

Иван рядом со мной, вцепившись себе в волосы и слегка покачиваясь туда-сюда, смотрит пустыми глазами в спинку переднего кресла.

Сзади в наш салон врывается мокрый от пота пожилой мужчина.

– Там женщине плохо! Помогите!

Еще через секунду сзади вламываются двое парней, на руках у которых – женщина лет шестидесяти с закатившимися глазами. Они опускают ее расслабленное тело на пол между креслами и растерянно застывают рядом.

– Это, наверное, сердечный приступ! Она не дышит! Сделайте что-нибудь! – обращаясь ко всем сразу, кричит мужчина.

– Я не знаю… У меня не получится! – в ужасе шепчет одна из стюардесс.

Иван, словно очнувшись, встает с кресла и опускается на колени перед бесчувственной женщиной.

– Я умею! – говорит он громко. – Непрямой массаж сердца. А вы ее муж?

– Да! – кивает пожилой мужчина. – Помогите, пожалуйста! – он почти плачет.

– Расстегните на ней блузку… и… вы умеете делать искусственное дыхание?

Мужчина рассеянно кивает и, тоже встав на колени со стороны головы, трясущимися пальцами начинает расстегивать на жене шерстяную кофту. Парни, которые внесли женщину в салон, уходят обратно за занавеску. Наша Оля стоит, приложив ладони к щекам, и смотрит расширенными от ужаса глазами, как Иван засучивает рукава.

– Сейчас все будет хорошо! Где тут этот мечевидный отросток? – бормочет он, разглядывая бледное тело в черном бюстгальтере. Потом кладет поверх грудины ладони, как в сериалах про врачей. – Ну, на счет три! – командует Иван мужу неизвестной женщины. – Поехали!

Сознание мое раздваивается. Окружающую реальность транслируют в прямом эфире, на двух разных экранах. На одном – охваченный паникой, несущийся к земле самолет с дымящимся двигателем, носом взрывающий сугробы ночных облаков. На другом – бездыханное тело в узком проходе между кресел и двое мужчин, пытающихся вернуть его к жизни. С учетом обстоятельств в первом экране их усилия не имеют ни малейшего смысла. Но они продолжают двигаться – один ритмично давит на грудину, считая вслух, другой по его команде периодически вдувает в недвижные легкие воздух, целуя посиневшие губы.

Возможно, они оба продолжают двигаться, просто чтобы не сойти с ума.

Меня нет ни в одной из этих реальностей. Я вишу в пустоте и наблюдаю со стороны странные картинки на больших плазменных экранах.

Прошлое и будущее исчезают. Остается только единственный миг настоящего, которое отныне будет длиться вечно.

Потому что я очень хочу, чтобы время остановилось. Чтобы его больше не было. Чтобы мы никогда не приземлились – но и никогда не упали. Я хочу, чтобы этот кошмарный самолет летел и летел вдаль в ночи. И чтобы двое человек на полу откачали наконец бездыханную женщину.

Вот сейчас она вздохнет, пошевелится, может быть, закашляется и придет в себя.

Вот сейчас.

Или немного позже.

Или сразу после этого.

Потому что я загадала – если она очнется, мы благополучно приземлимся.

Нет никаких картин из прошедшей жизни перед моими глазами. Детские воспоминания не проносятся у меня в памяти. Нет страха, нет паники. Эмоции заморожены, как кубики льда.

Невидимые диспетчеры пьют валидол. Невидимый пилот пытается удержать невидимый штурвал. Где-то внизу заскучавшая невидимая земля ждет нашего возвращения. Дребезжащий самолет плотным одеялом окутывают ватные утренние облака.

И я вдруг понимаю, что очень хочу выпить чашечку кофе. Крепкий двойной эспрессо, очень терпкий и очень горький. К черту сливки и сахар!

Может, хотя бы кофе поможет мне наконец проснуться?

Название книги

Быстрее С.

Милявская Наталья

ЧАСТЬ 2