Первое, что бросилось мне в глаза в Великом оперном театре Шанги, был вовсе не император Сянь Фэн и не его гости, а прекрасные декорации и костюмы актеров. А потом — Нюгуру. На голове у нее красовалась диадема из жемчуга, кораллов и павлиньих перьев, которые составляли иероглиф «шу» — долговечность. Чтобы удержать на лице улыбку, мне пришлось отвернуться.

Чтобы попасть в этот открытый театр во внутреннем дворе, меня пронесли через усиленно охраняемые ворота. Все места были уже заняты. Одежда зрителей поражала великолепием Евнухи и служанки сновали между рядами, разнося чайники с чаем, чашки и подносы с едой. Опера уже началась, звучали гонги и колокола, однако публика все никак не могла успокоиться. Позже я узнала, что разговаривать во время спектакля здесь было принято. Мне всегда казалось, что это мешает, однако такова была традиция в императорском театре.

Я оглядывалась кругом. Император Сянь Фэн сидел рядом с Нюгуру в центре первого ряда. Оба были одеты в царские одеяния из желтого шелка с вышитыми драконами и фениксами. Диадема Его Величества с огромной маньчжурской жемчужиной в серебряной оправе, которая имитировала переплетенные ленты и кисточки, удерживалась на голове ремешком из собольего меха, пропущенным под подбородком.

Сянь Фэн наблюдал за происходящим на сцене с большим интересом. Нюгуру сидела в элегантной позе и не особенно интересовалась спектаклем. Слегка поворачивая шею, она оглядывалась кругом. Справа от нее сидела ее свекровь, великая императрица. Она была в ярко-красном шелковом платье, расшитом голубыми и желтыми бабочками. Ее лицо было загримировано едва ли не сильнее, чем у актеров на сцене. Брови — широкие и черные, как уголь. Императрица жевала орехи, ее челюсти постоянно ходили ходуном. Красные губы напоминали подгнившую хурму. Словно швабра за работой, ее глаза постоянно рыскали туда и сюда по рядам зрителей. Подле нее располагались остальные ее невестки, госпожи Юн, Ли, Мей и Юй. Все были одеты в роскошные платья и сидели с каменными лицами. Дальше сидели принцы крови, их родственники и почетные гости.

Ко мне подошел для приветствия главный евнух Сым. Я извинилась за опоздание, хотя моей вины тут не было: паланкин прибыл слишком поздно. Но Сым сказал, что в таком случае мне следует сесть, не беспокоя мужа и свекровь.

— Его Величество на самом деле никогда не требовал присутствия своих наложниц на театральных спектаклях, — сказал он.

Моему разочарованию не было конца. Я поняла, что мое присутствие здесь даже не было предусмотрено протоколом. Сым помог мне занять место между госпожой Ли и госпожой Мэй. Я извинилась за беспокойство, и они вежливо покивали мне в ответ.

Все вместе мы переключили внимание на сцену. Там шла опера под названием «Три сражения между Обезьяньим Царем и Белой Лисицей». Игра актеров меня сразу же ошеломила. По словам госпожи Мэй, все они были евнухами. Особенно потрясающей была Белая Лисица. Ее уникальный голос и прекрасные чувственные танцы заставили меня забыть, что это мужчина. Чтобы достичь такого мастерства и гибкости, актеры должны были начинать учиться еще в детском возрасте.

Обезьяны демонстрировали свое акробатическое искусство, вертелись и кувыркались, а Обезьяний Царь совершал прыжки через спины более мелких обезьян. Под конец он высоко взмыл в воздух и мягко приземлился на ветку мастерски воспроизведенного на сцене дерева. Зрители засмеялись.

Обезьяний Царь вспрыгнул на облако, то есть на доску, подвешенную к потолку на веревках. После этого с небес хлынул водопад, имитируемый легкой белой тканью. Облако с Обезьяньим Царем стало подниматься все выше и выше, и наконец он исчез.

Император Сянь Фэн захлопал в ладоши и закричал.:

— Шанг! Верните его, верните!

Толпа вторила:

— Шанг! Шанг! Шанг!

Император вертел головой, словно торговец своим коробом. С каждым ударом гонга он брыкал ногой и смеялся.

— Замечательно! — кричал он, показывая пальцем на актеров. — Славная игра! Вам причитаются шары! Хорошие шары!

Со стороны великой императрицы мимо нас проплыли блюда с орехами и разными сезонными фруктами. С прошлого вечера я ничего не ела, и поэтому теперь жадно схватила с подноса все, что мне попалось в руки: булочки, финики, сладкие бобы, орехи. Кроме великой императрицы, я, кажется, была единственной из всех дам, кто наслаждался оперой. Остальные дамы, казалось, скучали. Нюгуру тщетно пыталась выглядеть заинтересованной, госпожа Ли зевала, госпожа Мэй болтала с госпожой Юй.

Чтобы поднять настроение своих невесток, великая императрица раздала нам всем бумажные веера.

Мы встали и поклонились своей свекрови, а потом снова сели и развернули веера.

В это время на сцене разыгрывался очередной динамический эпизод. Обезьяны под предводительством своего царя двигались на четырех ногах, пытаясь окружить своего врага, Белую Лисицу, которая пела:

Услышав эту арию, зрители захлопали в ладоши, а госпожа Юн встала. Мне показалось, что ей понадобилось в туалетную комнату. Но что-то в ее движениях заставило меня присмотреться к ней повнимательнее. Она тяжело двигала бедрами, а ее живот показался мне немного округлившимся.

Она беременна! Нюгуру, Ли, Мэй, Юй и все прочие, судя по всему, тоже моментально пришли к тому же самому заключению.

Нюгуру грустно улыбнулась, а потом отвернулась в сторону, раскрыла свой веер и начала им энергично обмахиваться. Остальные императорские жены последовали ее примеру.

Меня захлестнула волна черной тоски. Диадема Нюгуру и живот госпожи Юн, как два раскаленных железных прута, причинили резкую боль. Император Сянь Фэн даже не посмотрел в мою сторону, не сказал мне ни слова. В антракте он встал и вышел из театра Его сопровождали евнухи и служанки с умывальниками, плевательницами, веерами, суповыми чашками и подносами с едой.

Главный евнух Сым объявил нам, что наш муж скоро вернется. Мы ждали, но Его Величество все не возвращался. Зрители снова обратились к представлению. В моей голове, как в котле, кипели и бурлили черные мысли. Я досидела до конца представления, и долго еще в моих ушах отдавался барабанный грохот.

Великая императрица осталась довольна представлением.

— Это гораздо лучше, чем классический «Обезьяний Царь», — сказала она руководителю труппы. — От старой версии меня тянуло в сон, а тут я и смеялась, и плакала. — Кроме того, она похвалила игру актеров и приказала Сыму развязать свой кошелек. Потом выразила желание встретиться с ведущими актерами, которые играли Обезьяньего Царя и Белую Лисицу. Актеры пришли, не успев смыть с лица грим. Вблизи казалось, что их сперва обмакнули в соевый соус, а потом вываляли в муке.

Великая императрица сразу же обратилась к Белой Лисице.

— Твой голос мне очень понравился, — сказала она и вложила в его руку кошелек с таэлями. — От удовольствия я едва не захмелела. — Она держала актера за руку и никак не хотела ее отпускать. — Настоящий соловей! Мой соловей! — Она смотрела на него глазами влюбленной девушки и шептала. — Прелестный мальчик! Какое очаровательное создание!

На мой взгляд, актер был далеко не мальчиком и достиг уже скорей всего среднего возраста. Но его пение и танец меня восхитили в высшей степени. Исполняя роль Белой Лисицы, он передал самую сущность женского очарования. Раньше мне никогда не приходилось видеть мужчину, столь поэтично игравшего женщину. Каких высот может достичь искусство! Даже великая императрица поддалась на его чары, хотя про нее говорили, что она евнухоненавистница.

Тут великая императрица обратилась к нам:

— Как вам понравилась опера?

Мы все прекрасно поняли намек: наступило время и нам вложить свою лепту в вознаграждение актеров, и мы тут же раскрыли бывшие при нас маленькие соломенные сумочки.

Актеры долго кланялись, а потом удалились.

Великая императрица поднялась со своего места, и мы поняли, что надо возвращаться домой. Мы все встали на колени и хором сказали:

— До следующего раза мы желаем вам безоблачного покоя!

Великая императрица слегка кивнула и направилась к своему паланкину.

Главный евнух Сым объявил, что наши паланкины тоже уже поданы. Мы молча поклонились Нюгуру, а потом друг другу по очереди.

Полог моего паланкина был задернут. Я никак не могла совладать с горечью своих чувств и одновременно стыдилась своей слабости. Мне казалось, что все мои усилия по проникновению в Запретный город напрасны, потому что у меня все равно нет никаких шансов на успех. В то же время у меня не было прав на то, чтобы жаловаться или чувствовать себя несчастной.

Когда я смывала с лица макияж, в зеркале появилось отражение Ань Дэхая. Он спросил, не нужно ли позвать служанку, чтобы та помогла мне раздеться. Но прежде чем я успела ответить, он сказал, что и сам может мне помочь, если я, конечно, не возражаю.

Я не возражала.

Сперва он вытащил из моих волос гребень, а потом начал бережно снимать украшения.

— Моя госпожа, — сказал он, — не угодно ли вам будет завтра прогуляться в восточный сад? Я нашел, там некоторые очень интересные растения...

Я махнула рукой, требуя, чтобы он замолчал, потому что чувствовала, как внутри у меня все закипает и в любую минуту я могу не сдержаться.

Ань Дэхай закрыл рот. Руки его при этом работали без остановки. Он вытащил из волос жадеитовый цветок, потом снял с шеи бриллиантовое ожерелье. Все эти предметы он положил на туалетный столик.

Не в силах сдержать своих чувств, я расплакалась.

— Обладающий знаниями достаточно силен для того, чтобы спасти другого от несчастья, — спокойно, как бы про себя, произнес Ань Дэхай.

Внутри у меня прорвалась какая-то дамба, и весь гнев выплеснулся наружу.

— Что касается меня, то знания мне только вредят! — запальчиво воскликнула я.

— Обида — это начало выздоровления, моя госпожа

— Давай-давай, терзай мою рану, Ань Дэхай! Правда заключается в том, что я проиграла сражение по всем позициям!

— В этом месте ни одна дама не может достичь желаемого без уплаты определенной мзды.

— А Нюгуру смогла! И госпожа Юн смогла'

— Ну, все не совсем так, моя госпожа. Вашу перспективу следует немного позолотить.

— О какой перспективе ты здесь толкуешь? На мою жизнь обрушился смерч и выдернул ее с корнями! Я сперва поднялась в воздух, а потом разбилась о землю! Мне остается только признать свое поражение.

Ань Дэхай внимательно смотрел на меня в зеркале.

— Ничего нет более ужасного, моя госпожа, чем признать свое поражение.

— Но как же я могу подняться?

— Вы должны изучить, как движутся смерчи. — Говоря это, он, не переставая, расчесывал мои волосы.

— И как же?

— Известно, что главная сила смерча — по краям. — Одной рукой он поднял мои волосы наверх, и другой энергично их расчесывал. — Ветер обладает такой силой, что может поднимать в воздух коров и экипажи, а потом сбрасывать их на землю. Но в самом центре смерча царит, спокойствие... — Он остановился, как будто внимательно разглядывая мои волосы. — Прекрасные волосы, моя госпожа. Просто чернильно-черные и блестящие, что говорит о хорошем здоровье. В этом и заключается главная, самая основная наша надежда

— А как же смерч?

— Да-да смерч. Но в его центре, как я уже говорил, относительно спокойно. Именно там вам и надлежит находиться, моя госпожа. Вам следует избегать привычных, всеми исхоженных дорог, возможности которых всем хорошо известны и ограниченны. Вам следует сконцентрировать усилия на создании новых дорог! По ним еще никто не ходил, и поэтому на них пока еще относительно мало колючек.

— Хорошо излагаешь, Ань Дэхай! — сказала я.

— Спасибо, моя госпожа. Я тут размышлял о том, как бы написать либретто реальной, жизненной оперы, в которой вы будете исполнять главную партию.

— Что ж, давай, послушаем, Ань Дэхай.

Как военный советник, предлагающий генералу свою стратегию предстоящего сражения, Ань Дэхай поведал мне свой план. Он был прост, но показался мне почему-то многообещающим Я должна была принять участие в церемонии жертвоприношения — такая обязанность лежала на императоре Сянь Фэне.

— Вы должны пойти и устроить это от имени Его Величества, моя госпожа, — сказал евнух, убирая в шкатулки мои драгоценности. Потом он сел и снова внимательно посмотрел мне в лицо. — Эта церемония лишний раз продемонстрирует благочестие Его Величества и сослужит ему хорошую службу на Небесах.

— Ты уверен, что Его Величество желает именно этого?

— Разумеется, — ответил евнух. — Причем, не только Его Величество, но и великая императрица.

Ань Дэхай объяснил мне, что даты, когда императорские предки ждут церемониального поклонения, весьма многочисленны, но королевская семья уже давно выбилась из графика.

— Его Величество редко находит в себе силы, чтобы посещать церемонии.

— А раньше случалось, чтобы их устраивала великая императрица или одна из наложниц?

— Случалось, но никакого интереса к регулярным церемониям наложницы не проявляют. Император Сянь Фэн боится опечалить своих предков и поэтому уже обратился к главному евнуху Сыму, чтобы тот попросил совершить церемонию Нюгуру или леди Юн. Но они отвергли его просьбу под предлогом слабого здоровья.

— Но почему же в таком случае главный евнух Сым не обратился ко мне?

— Потому что он не хочет давать вам шанс ублажить Его Величество.

— Я сделаю все, что в моих силах, для ублажения Его Величества! — воскликнула я.

— Тем более, что это ваше право — устроить церемонию для своего мужа.

— Завтра с утра приготовь мой паланкин, Ань Дэхай!

— Да, моя госпожа.

— Подожди. А каким образом император узнает о моем поступке?

— В храме есть дежурный евнух, который запишет ваше имя. В его обязанности входит докладывать Его Величеству всякий раз, когда кто-нибудь платит дань уважения его предкам, тем более от его имени.

Я понятия не имела о том, что нужно делать, чтобы ублажить императорских предков. Если верить Ань Дэхаю, то ничего особенного и не требовалось, разве что падать на колени перед многочисленными портретами и каменными статуями. На первый взгляд, это казалось не очень обременительным.

На рассвете следующего дня я села в паланкин и в сопровождении Ань Дэхая отправилась в путь. Мы прошли через Сторожку свежего аромата, потом через Ворота духовной доблести. Примерно через час мы прибыли в Храм вечного мира. Это было очень грациозное здание, под карнизами которого гнездилось множество птиц.

Мне навстречу вышел молодой монах, который тоже был евнухом У него были румяные щечки, а между бровей родинка. Ань Дэхай назвал ему мое имя и титул. В ответ монах принес огромную регистрационную книгу и письменные принадлежности, обмакнул кисточку в чернила и записал мои данные в соответствующую графу красивым почерком.

После этого меня провели в храм. Мы миновали несколько арочных проемов, и тут монах объявил, что у него есть дела, и исчез среди колонн. Ань Дэхай исчез вместе с ним.

Я оглянулась кругом. Огромный зал, высотой в несколько этажей, был полон позолоченных статуй. Все вокруг было раскрашено в разные оттенки золота. Пространство как бы делилось на мелкие храмы внутри одного большого, причем мелкие храмы повторяли убранство большого.

Из бокового проема появился старый монах. Его белая борода едва не касалась колен. Не говоря ни слова, он вложил мне в руки сосуд с ароматическими свечами. Вслед за ним я обошла последовательно целый ряд алтарей. Перед каждым я зажигала ароматическую свечу, падала на колени и кланялась очередной статуе. Я понятия не имела о том, как зовут тех предков, которым я кланялась, но продолжала повторять церемонию перед каждым из них без возражений. Заплатив дань уважения более чем десятку предков, я почувствовала усталость. Монах тоже присел на коврик и закрыл глаза. В таком положении он монотонно запел, одной рукой нажимая на клавиши странного музыкального инструмента — муи, или деревянной рыбы. Другой рукой он, не переставая, перебирал четки. Его пение напомнило мне причитания профессиональных плакальщиков, которых в деревне нанимали во время похорон.

В храме было очень жарко. Так как кроме нас с монахом в храме никого не было, я позволила себе в следующий раз кланяться не так низко, как вначале. Постепенно мои поклоны перешли в обыкновенные кивки головой. Мне казалось, что этого жульничества монах не заметил. Звуки его муи постепенно затихали, пока не затихли окончательно. Очевидно, он заснул. Я облегченно вздохнула, вытерла со лба пот, но на всякий случай осталась в почтительной позе. Краем глаза я осматривала храм: в нем были представлены разнообразные божества. Кроме главного маньчжурского бога, Шамана, здесь были даосские и буддийские боги и Кан Кон — бог китайского народа.

— Был один принц, который во время церемонии поклонения заметил, что глиняная лошадь китайского бога покрылась потом, — внезапно произнес монах, словно ни на минуту не выпускал меня из поля зрения. — Принц сделал вывод, что бог, очевидно, много трудится и постоянно объезжает дворцы на своей лошади. С тех пор Кан Кон стал главным богом, которого почитают в Запретном городе.

— А почему каждый бог сидит в своем отдельном храме? — спросила я.

— Потому что каждый из них заслуживает внимания по отдельности, — пояснил монах. — Вот, например, почтенный Цонгкапа, основатель Желтой секты буддизма. Он сидит на золотом троне вместе с тысячью маленьких копий самого себя. У него под ногами написана по-маньчжурски буддийская сутра.

Я обратила взгляд в дальний конец зала, где висело огромное вертикальное художественное полотно — портрет императора Сянь Луна в буддийской одежде. Я спросила монаха, был ли Сянь Лун, мой родственник по мужу, истинно верующим человеком. Монах ответил, что он был не только искренним буддистом, но и адептом религии Ми Цун, одного из ответвлений буддизма

— Его Величество говорил по-тибетски и читал сутры на тибетском языке, — сообщил монах и снова заиграл на своем муи.

Я очень устала. Теперь я поняла, почему другие наложницы отказывались совершить церемонию поклонения. Но тут монах поднялся со своего коврика и сказал, что пора выходить во двор. Вслед за ним я вышла в храмовый двор, где стоял алтарь. Монах заставил меня преклонить колени перед мраморной плитой и снова запел. Наступил полдень. Было очень жарко, солнечные лучи били мне прямо в спину. Я молилась о том, чтобы церемония поклонения поскорее закончилась.

По описаниям Ань Дэхая, это был завершающий этап церемонии. Монах тоже стоял перед алтарем на коленях, так что своей бородой он подметал землю. После трех глубоких поклонов он встал, развернул манускрипт, где записывались деяния предков, и начал читать — по-мандарински — все их имена с краткими жизнеописаниями. Жизнеописания были однотипными. В них содержались только похвалы и не было ни малейших признаков критики. Такие слова, как «доблесть» и «честь», встречались в каждом параграфе. Монах приказал мне при каждом имени по пять раз касаться лбом земли. Я старательно исполняла его приказание.

Список имен между тем казался бесконечным, и на лбу у меня уже образовалась шишка. Силы на то, чтобы терпеть, откуда-то брались только потому, что я предвкушала близкий конец своим мучениям.

Но я ошибалась.

Монах продолжал чтение. Я кланялась, едва не касаясь носом его ног и рассматривая его мозоли. Мне казалось, что лоб у меня начал кровоточить. Я закусила губу. Монах покончил наконец со списком, но тут же сказал, что теперь тот же список следует повторить на маньчжурском языке.

Я молилась о том, чтобы пришел Ань Дэхай и меня спас. Ну куда он подевался?!

Монах начал читать тот же текст по-маньчжурски. Он растягивал слова, так что, кроме имен императоров, я не понимала ни слова. Я уже была близка к полному отчаянию, когда вдруг увидела Ань Дэхая. Он подошел ко мне и помог подняться на ноги.

— Прошу прощения, моя госпожа. Я и не знал, что этот монах не успокоится до тех пор, пока не уморит свою жертву окончательно. Я думал, что братья шутили, когда рассказывали мне про него.

— Могу я теперь удалиться? — спросила я.

— Боюсь, что нет, моя госпожа. Ваше деяние не будет зарегистрировано, если вы его достойным образом не завершите.

— Я этого не переживу! — воскликнула я.

— Не беспокойтесь, — прошептал Ань Дэхай. — Я предложил ему только что хорошую взятку. Он заверил меня, что окончание церемонии не займет много времени

С западной стороны двора в отдалении высилась стена, рядом с которой стояли, выстроившись в ряд, каменные боги. На юго-востоке стоял флагшток с кормушкой для птиц на вершине. По преданию, именно птицы относили духам предков императорские послания. На стене, кроме того, висел странный предмет. Подойдя поближе, я разглядела, что это простая холщовая сумка какого-то неопределенного, пыльного цвета.

— Эта сумка принадлежала основателю династии, императору Нюрачжи, — объяснил монах. — В ней покоятся кости его отца и дедушки. Нюрачжи возил их с собой после того, как оба эти мужа были убиты врагами.

Монах хлопнул в ладоши. Появились две женщины с измазанными грязью лицами.

— Это жрицы культа Шамана, — представил их монах.

Одежда жриц была разрисована черными пауками, шапки покрыты стилизованной рыбьей чешуей, сделанной из меди. С головы и шеи у них свешивались бусы из фруктовых косточек. К рукам и ногам были привязаны колокольчики. Кроме того, на поясе у них висели барабаны разных размеров, а сзади болтались длинные «хвосты» из пучка кожаных ремешков. Они начали плясать вокруг меня и пели, подражая звериным голосам. От них сильно пахло чесноком

Я никогда раньше не видела такого жуткого танца. Они приседали и корчились, при этом их хвосты отвратительно торчали из задниц.

— Не двигаться! — приказал монах, когда увидел, что я пытаюсь размять ноги.

Танцовщицы отошли в сторону и начали кружиться вокруг флагштока. Словно безголовые цыплята, они метались по двору, поднимая руки к небу и отчаянно голося:

— Свинья! Свинья!

Четыре евнуха внесли связанную свинью, которая выла и хрюкала. Танцовщицы начали перепрыгивать через нее в разных направлениях. Свинью унесли. Появилась золотая тарелка с бьющейся на ней живой рыбой. Монах сказал, что эту рыбу только что выловили в ближайшем пруду. Тут снова появился молодой монашек с родинкой между бровей и ловко перевязал рыбу красной лентой.

— А ну-ка поработайте! — скомандовал старый монах, схватив меня за руку. Прежде чем я поняла, что происходит, он вложил мне в руку нож и велел разрезать рыбу.

Ань Дэхай и молодой монах поддерживали меня с двух сторон, чтобы я не упала замертво.

Тут на огромном подносе внесли отрезанную свиную голову. Старый монах сказал, что это та самая свинья, которую я только что видела связанной.

— Только еще теплая свиная кровь гарантирует успех обряда, — сказал он.

Я закрыла глаза и постаралась глубоко дышать. Кто-то схватил меня за левую руку и попытался разжать скрюченные пальцы. Я открыла глаза и увидела перед собой танцовщиц, которые протягивали мне золотой горшок.

— Возьми! — скомандовал старый монах.

От слабости я ничего не смогла ему возразить и беспрекословно подчинилась.

Тут принесли петуха и снова вложили мне в руки нож. Но нож выскальзывал из моих пальцев. Монах взял у меня из рук горшок и велел крепко схватить петуха.

— Перережь ему горло и слей кровь в горшок!

— Я... не могу... — Я снова была на грани беспамятства

— Спокойно, моя госпожа, — как сквозь сон, услышала я голос Ань Дэхая. — Это уже конец.

Последнее, что я помнила, это было вино, которым я поливала крупные булыжники, на них в крови лежали свиная голова, разрезанная рыба и обезглавленный петух.

На обратном пути в паланкине меня вырвало. Ань Дэхай рассказал, что каждое утро через Грозовые ворота в Запретный город доставляют свинью, а днем ее приносят в жертву. Предполагалось, что после церемонии обезглавленных свиней выбрасывают, но на самом деле храмовые евнухи прятали туши, тайно разделывали их, а потом продавали за хорошую цену.

— Более двухсот лет не меняется посуда, в которой варят свиную похлебку, — рассказывал Ань Дэхай. — И огню в очаге никогда не дают угаснуть. Евнухи обожают свиное мясо, потому что оно непростое. Оно побывало в Небесном супе! Семье отведавшего такую похлебку оно приносит удачу и великое богатство.

После посещения храма в моей жизни ничего не изменилось. К концу осени надежда завоевать внимание императора иссякла окончательно. По ночам я слушала стрекотание сверчков. Сверчки в императорском саду стрекотали совсем не так, как в Уху. Там они выводили короткие мелодии, с небольшим интервалом после трех пассажей. А императорские сверчки пели без устали.

Ань Дэхай сказал, что старшие наложницы, живущие во Дворце доброжелательного спокойствия, сами разводят сверчков. Когда погода стоит теплая, сверчки начинали петь сразу же после наступления темноты. Наложницы собственными руками устраивают им домики из полых тыкв, в которых те плодятся тысячами.

В этом году сезон дождей наступил рано, и все цветы зачахли. Землю покрывал сплошной ковер из лепестков, которые источали такой сильный аромат, что он наполнял даже мою комнату. От беспрерывных дождей корни пионов вымокли и начали подгнивать. Кусты покрылись болезненными пятнами. Везде были лужи. Я вообще перестала выходить на улицу после того, как Ань Дэхай наступил на водяного скорпиона. Его пятка распухла до размеров луковицы.

Каждый день проходил в строго заведенном порядке. По утрам я накладывала косметику и одевалась, а по вечерам смывала косметику и раздевалась. Главным моим занятием было ожидание Его Величества и, кроме этого, я ничем больше не занималась. Стрекотание сверчков с каждым днем казалось мне все более печальным. О своей семье я старалась не думать.

Ань Дэхай сходил во Дворец доброжелательного спокойствия и принес оттуда корзину украшенных тонкой резьбой тыкв. Он хотел, чтобы я узнала, как их выращивают, а потом украшают. По его мнению, это занятие должно было скрасить мое одиночество — точно так же, как скрашивает одиночество многих других наложниц. Тыквы, рассказывал он, это магический символ, указывающий на желание иметь «многочисленное потомство».

— Вот прошлогодние семена, — говорил он, указывая на горсть черных, похожих на кунжут семян. — Весной их надо посадить. После цветения начнут формироваться плоды. Можно сконструировать небольшую клетку, которая заставит тыквы расти в нужном направлении. Таким путем можно получить тыквы круглой формы, квадратной, прямоугольной или асимметричной, какой угодно. Когда тыква созреет, ее шкурка станет твердой. Тогда вы ее сорвете, выскоблите из нее все семена и превратите в произведение искусства.

Я разглядывала принесенные Ань Дэхаем тыквы. Рисунки на их поверхности были абсолютно разными и очень сложными. Чаще всего встречались весенние мотивы. Особенно мне понравились дети, играющие на дереве.

После обеда Ань Дэхай повел меня во Дворец доброжелательного спокойствия, я шла пешком, а не сидела в паланкине, как положено передвигаться наложницам. Мы оба несли в руках тыквы. Шли мы долго, пересекали множество садов и парков. Когда мы подошли к дворцу, то почувствовали сильный запах ладана. Территория дворца была окутана клубами ароматного дыма. Слышались горестные причитания, похожие на пение монахов.

Ань Дэхай предложил заглянуть сперва в Павильон ручьев, чтобы оставить там взятые с собой тыквы. Мы вошли в сад через высокие ворота, и я была поражена открывшимся видом: огромные храмы покрывали все окрестные холмы. Везде высились статуи Будды, самые маленькие размером с яйцо, к самым большим я могла свободно усесться на колени. Названия храмов были выгравированы на золотых табличках: Дворец крепкого здоровья, Дворец вечного мира, Дворец милосердия, Резиденция счастливого облака, Резиденция вечного спокойствия. На каждой пяди пространства высились пагоды или алтари.

— Старшие наложницы превратили свои жилища в храмы, — шепотом объяснил мне Ань Дэхай. — Всю жизнь они занимаются только тем, что поют. Свою кровать каждая поставила за спиной у статуи Будды.

Мне хотелось узнать, как выглядят старшие наложницы, и поэтому я пошла на их голос. Тропинка привела меня во Дворец цветущей юности. Ань Дэхай сказал, что это самый большой из всех храмов. Я вошла внутрь и увидела, что весь пол покрыт распростертыми телами. В воздухе висел густой дым от благовоний. Молящиеся поднимались и снова падали на пол, словно морские волны. При этом они монотонно пели и руками беспрестанно перебирали четки на вощеных нитях.

Тут я обнаружила, что Ань Дэхая нет рядом со мной. Я забыла, что евнухам запрещено входить в подобные святилища.

Поющие голоса зазвучали громче. Огромный Будда в центре зала таинственно улыбался. На минуту чувство реальности меня покинуло. Я превратилась в одну из наложниц на полу и явственно почувствовала, как моя кожа стареет, усыхает и покрывается морщинами, как седеют волосы, выпадают зубы.

— Нет! — закричала я что есть мочи.

Принесенные мной тыквы выпали из рук и раскатились по полу. Пение прекратилось. В мою сторону повернулись тысячи голов. Я словно окаменела и не могла сдвинуться с места.

Наложницы смотрели на меня, открыв свои беззубые рты. Волосы на их головах были такими редкими, что головы казались лысыми.

Я никогда даже не видела таких старых женщин: горбатые спины, руки, напоминающие разбитые непогодой деревья на вершинах гор. На их лицах нельзя было заметить даже следа прошлой красоты, а уж вообразить, что когда-то они были предметом страсти самого императора, и подавно было невозможно.

Женщины подняли к небу свои костлявые руки, делая в воздухе какие-то царапающие движения. Меня захлестнуло чувство всепоглощающей жалости.

— Я Орхидея, — услышала я сама свой голос. — Как вы поживаете?

Они поднялись, сузили на меня глаза. Выражение их лиц было недобрым, даже угрожающим.

— Среди нас чужак! — прозвучал какой-то древний, дрожащий голос — Что мы с ней сделаем?

— Защипаем до смерти! — в экстатическом порыве ответила толпа.

Я бросилась на пол и начала кланяться. Я говорила, что виновата и не должна была к ним вторгаться без разрешения. Я обещала, что больше они меня никогда здесь не увидят.

Но этих женщин ничего не могло остановить: они чувствовали потребность растерзать меня в клочья. Одна из них схватила меня за волосы, другая ущипнула за подбородок. Я молила о пощаде, пытаясь проскользнуть к двери. В ответ они только истерически хохотали, пинали меня, били и раздирали одежду.

Вот меня прижали к стене. Несколько пар цепких рук схватили меня за горло. Я чувствовала, как длинные когти вонзаются в мою кожу, как постепенно перехватывает дыхание. Старые лица превращались в черные тучи, застилающие небо.

— Потаскушка! — ругались они. — Молись Будде перед смертью.

Но внезапно толпа от меня отхлынула. Ань Дэхай взобрался на двери их святилища и запустил в них тыквой, начиненной камнями.

— Чертовы привидения! — вопил он истошным голосом. — Вон отсюда! Убирайтесь назад в свои гробы!