Вникая в государственные дела вместе с императором Сянь Фэном, я познакомилась с двумя людьми, которые имели при дворе большой вес. Если сравнивать их с основной массой придворных, то они придерживались диаметрально противоположных взглядов. Одного звали Су Шунь, он стоял во главе Великого совета, другого — принц Гун, он был единокровным братом императора.

Су Шунь был очень амбициозным и надменным маньчжуром лет сорока с небольшим. Высокого роста, сильного телосложения, лицом он напоминал сову благодаря большим, выпуклым глазам и слегка крючковатому носу. Брови у него были кустистыми и неровными, одна выше другой. Он был известен своим умом и взрывным темпераментом и представлял при дворе консервативную партию. Мой муж называл его «купцом, торгующим фантастическими идеями». Меня поражал талант Су Шуня произносить цветистые речи, в которых он приводил примеры из истории, философии и даже из классических опер. Часто я ловила себя на мысли: «Есть ли что-нибудь на свете, чего не знает этот человек?»

Су Шунь питал особую склонность к деталям и был превосходным рассказчиком, причем эффект от его рассказов многократно усиливался благодаря свойственной ему способности к драматизации. Часто, сидя за своей занавеской, я полностью подпадала под влияние его речей, хотя, по существу, его точку зрения не разделяла ни по одному пункту.

При дворе Су Шунь считался ходячей энциклопедией пятитысячелетней истории Китая. Широта его знаний казалась неохватной: он был единственным министром, который прекрасно говорил по-маньчжурски, по-мандарински и хорошо владел древнекитайским языком. Среди влиятельных маньчжурских кланов, где антиварварские взгляды неизменно получали широкую поддержку, он пользовался большой популярностью.

Будучи седьмым внуком одного титулованного чиновника и прямым потомком основателя Цинской династии Нюрачжи, Су Шунь имел связи в самых высших государственных сферах. Кроме того, его власть базировалась на дружбе с влиятельными лицами китайского происхождения. С раннего возраста он много путешествовал. Широта его взглядов позволяла ему общаться с представителями самых разных слоев общества. Про него рассказывали, что он питает особый интерес к древнему искусству и владеет несколькими гробницами в Сиане, где, по поверьям, был похоронен первый китайский император.

Су Шунь считался человеком великодушным и беззаветно преданным династии. Про него рассказывали, что, когда он начал свою карьеру при дворе в качестве помощника чиновника низшего ранга, то продал украшения своей матери, чтобы иметь возможность устраивать банкеты для своих новых друзей. Позже выяснилось, что эти банкеты он использовал для сбора информации из разных сфер государственной и частной жизни: от сплетен по поводу самых популярных пекинских актеров до сведений о том, кто сколько золота закопал в собственном саду, от военных реформ до политических браков.

Недавнее продвижение Су Шуня вверх по государственной лестнице и фактическое превращение его в правую руку императора Сянь Фэна объяснялось тем, что Его Величество испытывал разочарование в придворной бюрократии. Двор был настолько коррумпирован, что не занимался ничем другим, кроме как — пользуясь своими титулами — получением государственного жалованья. Большинство чиновников были потомками членов императорской фамилии, которые когда-то воевали под командованием могущественных князей или предводителей кланов. Другие представляли собой худородных, но зажиточных маньчжуров, которые купили свои посты с помощью «пожертвований» в пользу провинциальных наместников. Вместе они составляли элиту, которая сообща правила государством. Годами они опустошали государственную казну, и, когда страна испытывала экономические трудности, они без зазрения совести продолжали вести привычный образ жизни, то есть воровать. Когда перед императором Сянь Фэнем открылась глубина проблемы, он решил возвысить Су Шуня, чтобы тот «вымел из избы сор».

На новом посту Су Шунь оказался результативным и безжалостным. Прежде всего он сконцентрировался на самой заметной сфере коррупции, а именно на императорской системе государственных экзаменов. В Китае экзамены проводились ежегодно, и эта система затрагивала жизни многих тысяч людей по всей стране. В своем докладе императору Су Шунь обвинил пятерых высокопоставленных судей в том, что они получали взятки. Кроме того, он представил доказательства по девяносто одному случаю, когда результаты экзаменов были подтасованы. В том числе это касалось и прошлогоднего победителя, который завоевал первое место. Чтобы восстановить репутацию государственной экзаменационной службы, император приказал обезглавить всех пятерых судей, а заодно и прошлогоднего победителя. В народе эту акцию очень одобряли, а имя Су Шуня стало популярным во всех слоях общества.

Но еще большую популярность ему принесла следующая кампания. Су Шунь обвинил многих банкиров в том, что они печатают фальшивые деньги. Один из обвиняемых оказался близким другом самого вершителя правосудия, спасшим его когда-то от безжалостного кредитора. Все предсказывали, что Су Шунь непременно изобретет предлог, чтобы реабилитировать своего друга, однако этого не произошло. Своим поведением Су Шунь доказал, что на первое место в своей жизни ставит верность государству и императору.

Другим человеком, чьим мнением император Сянь Фэн чрезвычайно дорожил, был принц Гун. Император как-то с горечью мне признался, что его собственный государственный талант не идет ни в какое сравнение с талантом принца Гуна. Все остальные единокровные братья, принц Цзэ и принц Чун, также не могли тягаться умом с принцем Гуном. Про Цзэ говорили, что это «неудачник, который мнит себя победителем», а про Чуна — что это «честный малый, но без изюминки».

И тут впервые я не согласилась со своим мужем. Серьезность принца Гуна и его чрезмерная любовь к спорам казались мне отталкивающими. Однако со временем мое мнение о нем кардинально изменилось. Он ясно видел проблемы и находил пути их разрешения. Он любил бросать вызов другим. Император Сянь Фэн был слишком деликатным, чувствительным и, самое главное, неуверенным в себе человеком. Не все это видели, потому что очень часто император прятал свою неуверенность под маской высокомерия и решительности. Когда приходилось решать проблемы, связанные с людскими потерями, ум Сянь Фэна погружался в фатализм. Его единокровный брат выбирал в этом случае более реалистический путь мышления.

Проводить время с такими высокими государственными умами казалось мне странным. Как и миллионы китайских девушек, я выросла, слушая истории из их частной жизни в народной интерпретации. Прежде чем Большая Сестрица Фэнн наполнила эти истории деталями, я уже знала основную версию трагической смерти императрицы Чу Ань. Когда Сянь Фэн описал мне то же событие своими словами, его рассказ показался мне плоским и бесцветным, в некотором смысле даже недостоверным Он вообще не запомнил прощания со своей матерью. «Никто из евнухов не стоял за дверями с шелковой веревкой в руках и не торопил ее поскорее пройти свой путь», — говорил он, и при этом тон Его Величества оставался спокойным и бесстрастным. «Мать уложила меня спать, а когда я проснулся, то мне сказали, что она умерла И больше я никогда ее не видел».

Император Сянь Фэн считал трагедию естественным законом жизни, в то время как для меня трагедия была сродни печальному театральному зрелищу. Очевидно, в детстве Сянь Фэн много страдал и, став взрослым человеком, продолжал испытывать страдания, но при этом не позволял себе им отдаваться со всей силой чувств. Вполне возможно, что он просто не мог.

Однажды император мне сказал, что, по его мнению, Запретный город — это всего лишь охваченная огнем соломенная хижина, стоящая посреди огромной дикой пустыни.

Носильщики паланкина медленно взбирались на холм. Вслед за нами евнухи тянули связанных веревками корову, козла и оленя. Путь был очень крут. Иногда нам приходилось выходить из паланкина и идти пешком. Когда мы прибыли в обиталище предков на вершине холма, евнухи установили алтарь, воскурили на нем благовония и положили еду и вино. Император Сянь Фэн поклонился Небу и произнес монолог, который я уже слышала много раз.

Я тоже стояла рядом с ним на коленях, стукалась головой о землю и молила, чтобы отец проявил к нему милосердие. А совсем недавно Сянь Фэн захотел отправить послание на Небеса, для чего решил использовать голубей Ань Дэхая. Он приказал евнуху заменить привязанные к ногам птиц свистящие трубочки на письма к своему отцу, которые он заранее собственноручно и очень тщательно составил. Естественно, никакого ответа он не получил.

Я очень надеялась, что император наконец сможет перенаправить свою энергию в более практичное русло. Вернувшись с горы, он сказал, что желает посетить своего брата, принца Гуна, в его резиденции, называемой Садом проницательности и расположенной приблизительно в двух Милях от Запретного города Такое решение едва не заставило меня признать, что дух его отца действует. Я спросила, смогу ли я его сопровождать, и когда он ответил «да», то впала в некоторое беспокойство. Самого принца Гуна я уже видела несколько раз, но ни разу с ним не разговаривала.

Паланкин Сянь Фэна был очень большим, величиной едва ли не с комнату. Стенки его были затянуты солнечного цвета шелком, так что внутри все пространство казалось наполненным мягкими солнечными лучами.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

Я улыбнулась:

— Я пытаюсь догадаться, что на уме Его Величества

— Я сейчас тебе покажу, что у меня на уме, — ответил он, поглаживая мои бедра.

— Но ведь не здесь же, Ваше Величество! — Я оттолкнула его прочь.

— Никто не может остановить Сына Неба!

— Но ведь носильщики узнают!

— Ну и что?

— Пойдут разные слухи, обрастут подробностями. Завтра утром, за завтраком, Ее Величество великая императрица при упоминании моего имени начнет плеваться.

— Просто она забыла, что когда-то занималась тем же самым с моим отцом.

— Но, Ваше Величество, я не хочу, чтобы в таких поступках была уличена я.

— Тем не менее я это сделаю.

— Подождите, пока мы вернемся во дворец, прошу вас!

Но в ответ он только рывком притянул меня к себе. Я боролась и старалась от него ускользнуть.

— Ты что, не хочешь меня, Орхидея? — задыхаясь, говорил он. — Подумай об этом, я ведь предлагаю тебе свое семя!

— Вы говорите о своем бессильном семени? О семени, которое никогда никого не оплодотворяет?

Паланкин вздрагивал и раскачивался в разные стороны. Я пыталась держаться стойко, однако это было невозможно: китайский император не привык себя сдерживать. Головные носильщики и главный евнух Сым начали переговариваться. Мне показалось, что один из носильщиков обеспокоен, не грозит ли Его Величеству какая-нибудь опасность. Он собрался остановиться и проверить, что происходит в паланкине. Сым между тем прекрасно знал, что там происходит. Они с носильщиком начали спорить.

Из паланкина выпала моя туфля. Главный евнух Сым ее поднял и поднес к самым глазам носильщика, который наконец все понял. Все препирательства между ними прекратились. Именно в этот момент Его Величество достиг кульминации. Паланкин затрясся с новой силой. Сым деликатно надел туфлю на мою ногу.

Я радовалась тому, что эта выходка вывела Его Величество из депрессии. После нее он наговорил мне кучу комплиментов. Но они не показались мне убедительными. Внешне я действительно казалась очаровательной, сильной и самоуверенной, но за этой маской скрывались чувства одиночества, беспомощности и — как ни странно это звучит — неудовлетворенности. Страх не покидал меня ни на минуту, присутствие многочисленных соперниц я чувствовала рядом с собой постоянно. Сколько еще продлятся наши отношения с императором, прежде чем мое место займет другая? Ревнивые лица других наложниц всплывали передо мной, как лягушки в зимнем пруду.

Я была уверена, что соперницы засылают для слежки за мной своих шпионов. Таким «глазом» мог быть, к примеру, любой из личных императорских слуг. Если это так, то он наверняка донесет куда следует о наших подвигах в паланкине. У этого маленького скандала могут быть далеко идущие последствия. Для трех тысяч молодых женщин, живших в Запретном городе, я была воровкой, укравшей у них единственного жеребца. По их мнению, я была преступницей, которая лишает их единственного шанса познать материнство и стать счастливыми.

Первым предупреждением было исчезновение моей кошечки, Снежинки. Ань Дэхай нашел ее в колодце неподалеку от моего дворца. Вся ее прекрасная белая шерстка была ощипана. Никто не рискнул назвать имя убийцы, и даже никто не пришел выразить мне сочувствие. По странному стечению обстоятельств очень скоро в Великом театре были поставлены сразу три оперы. Я была единственной наложницей, которую на них не пригласили. Было ли это празднованием победы? Или предупреждением о мести? Я одиноко просидела в своем саду, прислушиваясь к звукам музыки, долетавшими до меня из-за стены.

Ань Дэхай между тем принес мне новую порцию сплетен. Во дворец приходил астролог, который предсказал, что до конца зимы со мной случится нечто ужасное. Ко мне во сне придет привидение, которое забьет меня до смерти. Когда я проходила мимо других наложниц, то выражение их лиц ясно говорило, о чем они думают. В их глазах был написан единственный вопрос: «Когда же наконец?»

Я не собиралась никому причинять вреда — и вместе с тем занимала позицию, которая сама по себе всем причиняла вред. У меня был выбор: либо разрушить множество чужих жизней, либо позволить другим разрушить мою.

Я хорошо знала, чего от меня хотят. И в то же время не могла добровольно отказаться от любви Его Величества. Перед тем, как главный евнух Сым получил из моих рук взятку, моя постель месяцами оставалась холодной. И сейчас я решила, что никогда по собственному желанию не откажусь от преимуществ своего положения.

Сидя на аудиенциях за своей занавеской, я обнаружила, что самые правильные решения всегда вертятся на кончике языка у тех, кто докладывает императору о постигших страну напастях. Эти люди проводят на месте событий много времени и способны делать практические выводы. Но, с другой стороны, меня чрезвычайно беспокоило, что министры, как правило, к этим правильным мнениям не прислушиваются. Гораздо больше они полагаются на Сына Неба — «глаза божества».

Просто поразительно, что император Сянь Фэн сам верил в то, что он является «глазами божества». Когда в очень редких случаях он вдруг сомневался в этом, то начинал искать знаки, подтверждающие его божественный статус. Такими знаками могли стать разбитое молнией дерево в саду или падающая звезда на ночном небе. Су Шунь только поддерживал в императоре эту очарованность самим собой и убеждал императора в том, что он находится под защитой Неба. Но когда за пределами Запретного города дела принимали оборот, противоречащий решениям Сянь Фэна, то он становился похож на прохудившийся мех — вся его самоуверенность постепенно из него вытекала.

Император разрывался на части. Здравый смысл то и дело его покидал, настроение колебалось со страшной амплитудой. В одну минуту он принимал решение о противодействии варварам и приказывал выслать из страны иностранных послов; но в следующую минуту он впадал в отчаяние и соглашался подписать договор, который ввергал Китай в еще более глубокую экономическую пропасть. На публике я старалась поддерживать иллюзию могущества своего мужа, но саму себя морочить не могла. Под золотыми одеждами я оставалась все той же Орхидеей из Уху и точно знала, что посевам несдобровать, если на них нападет саранча.

Когда аудиенции проходили гладко, император говорил мне, что я помогла ему восстановить его логическую силу. А между тем я только и делала, что слушала таких людей, как Су Шунь и принц Гун. Будь я мужчиной и имей я право хоть на шаг отлучаться из дворца, то непременно поехала бы на передний край событий, на место боев, и вернулась бы оттуда со своей собственной стратегией действий.

Перед окнами нашего паланкина проплывали голые холмы. Его Величество опустил занавеску и устало откинулся на подушки.

— Мятежники-тайпины повсюду вызвали развал и беспорядки. Я могу рассчитывать теперь только на своего брата. Если уж принц Гун не сможет с ними справиться, то и никто не сможет, в этом я абсолютно уверен. В прошлом я очень часто его унижал вольно и невольно, но потом использовал всякую возможность, чтобы загладить свою вину и восстановить наши отношения. Отец не сдержал своего обещания по отношению к нему, и эта вина лежит теперь на мне. Как только меня провозгласили императором, я даровал принцу Гуну самый высший титул, какой только существует в государстве. Потом я даровал ему для проживания лучший дворец, который только существует за пределами Запретного города, и ты в этом очень скоро убедишься сама. — Он задумчиво покивал головой. — Кроме того, я предложил ему большую сумму в серебряных монетах, на которую он смог перестроить дворец. Всех остальных своих братьев и кузенов я фактически отодвинул в сторону. Сад проницательности не менее прекрасен, чем все дворцы Запретного города.

Я уже была в курсе, что сделал для своего единокровного брата император Сянь Фэн. Чтобы убедить принца Гуна в своих добрых чувствах, Сянь Фэн нарушил традицию, гласящую, что маньчжурский принц не имеет права занимать военную должность. Он назначил Гуна главным советником при императорском военном министерстве. Власть Гуна фактически сравнялась с властью Су Шуня. Несмотря на протесты последнего, Его Величество даровал Гуну право нанимать к себе на работу любого, кого ему заблагорассудится, что привело к тому, что в кабинете у принца оказался его собственный тесть, государственный секретарь Кью Лянь, по случаю оказавшийся врагом Су Шуня.

В Сад проницательности мы приехали около полудня. Принц Гун и его фуцзинь, по-маньчжурски жена, уже были в курсе и ждали нас у ворот. По всей видимости, Гун был рад видеть своего брата. Роста он был почти такого же, как Сянь Фэн, а возрастом на два года его младше, так что теперь ему было двадцать два года. Я заметила, как он тайком окинул меня оценивающим взглядом. Впрочем, таково было скорей мое интуитивное ощущение, потому что я чувствовала по отношению к себе подозрительность и недоверие принца. Без всякого сомнения, его удивляло, с какой это стати император привез меня с собой, особенно если учесть множество циничных слухов, которые ходили по всему Запретному городу.

Согласно установленным порядкам, принц Гун приступил к ритуалу приветствия, который, по-моему, у него получился довольно искусственно. Двое мужчин вели себя не как родные братья, выросшие вместе, а как господин и слуга, причем последний униженно умолял первого принять от него дань уважения.

Но император Сянь Фэн прервал формальный ритуал приветствия и, прежде чем фуцзинь закончила свою сопровождаемую поклонами фразу «Желаю Вашему Величеству десять тысяч лет жизни», он взял брата под руку.

Я тоже старательно выполнила свои поклоны, а потом встала в сторонке, чтобы все хорошо видеть и слышать. В манере поведения обоих братьев я заметила несомненное сходство: оба держали себя с утонченной изысканностью и вместе с тем высокомерно и гордо. У обоих черты лица были типично маньчжурские: враскос посаженные глаза с одним веком, прямой нос и четко очерченный рот. Но было и различие: у принца Гуна была фигура монгольского всадника. Он ходил с совершенно прямой спиной, однако ноги его отличались кривизной. А император Сянь Фэн своим видом больше напоминал старого школьного учителя.

Мы обменялись подарками. Я подарила фуцзинь пару туфель, которые приняла из рук Ань Дэхая. Они были расшиты жемчугом и зелеными нефритовыми бусинами, составляющими прихотливый узор. Фуцзинь осталась довольна подарком. В свою очередь она подарила мне медную курительную трубку. Ничего подобного я в жизни своей не видела. На маленькой трубке была изображена иностранная батальная сцена — с кораблями, солдатами и морскими волнами. Все крошечные фигурки были тщательно проработаны, а поверхность трубки была отполирована не хуже фарфора. Фуцзинь сказала, что ее сделали с помощью машины, изобретенной англичанами. Это был дар от одного из работников принца Гуна, британца по имени Роберт Харт.

Вошли слуги с ковриками в руках и положили их у наших ног. Принц Гун бросился на колени и снова поклонился брату до земли. То же самое сделала и его жена. Потом принц позвал остальных своих наложниц и детей, которые ждали где-то поблизости, нарядно одетые и причесанные. Фуцзинь смогла убедиться, что дети научились выполнять ритуал приветствия без запинки.

После приветствий нас ввели в гостиную, и я почувствовала облегчение. Фуцзинь извинилась и вышла из комнаты. Не дожидаясь, пока я сяду, принц Гун спросил, не желаю ли я пройтись вместе с его женой по саду. Я ответила, что предпочитаю остаться в комнате, если, конечно, он не возражает. Он удивился, но действительно не стал возражать.

Император Сянь Фэн тоже позволил мне остаться на своем месте. Братья начали беседу. Принц Гун полностью сосредоточил внимание на своем брате, как будто меня вообще не существовало.

Я никогда не видела человека, который говорил бы так откровенно и эмоционально, как принц Гун. Он сыпал словами с такой скоростью, словно от этого зависела сохранность его дома и семьи. Прежде чем император смог сделать глоток из своей чашки с чаем, принц положил перед ним письмо.

— Новости, полученные мной вчера от губернатора провинции Шаньдун, с пометкой крайней срочности. Как вы видите, они адресованы как мне, так и Су Шуню, и вызывают крайнее беспокойство.

Император Сянь Фэн поставил на блюдце свою чашку:

— Что случилось?

— Дамбы на Желтой реке на границе провинций Шаньдун и Гуанси разрушены. Затоплено двадцать деревень, погибло четыре тысячи человек.

— За это кто-то должен понести наказание. — Император казался скорей скучающим, нежели заинтересованным.

Принц Гун бросил письмо на стол и вздохнул

— Отрубить голову парочке губернаторов или других чиновников слишком просто, — сказал он. — А вот жизни вернуть уже невозможно. Мы должны заставить местную власть взять на себя заботу о бездомных и организовать спасение.

Сянь Фэн закрыл лицо руками:

— Ради бога, я не желаю слышать больше никаких плохих новостей! Оставь меня в покое!

Словно у него не было времени отвлекаться на жалобы брата, принц Гун продолжал с тем же жаром:

— Кроме того, мне нужна ваша поддержка в деле учреждения комиссии «Цзюньли ямен».

— Что это еще за комиссия? — устало спросил император. — Такого названия я никогда не слышал.

— Это государственное министерство иностранных дел.

— Ах, проблемы иностранцев! Так почему же ты его не учреждаешь, если считаешь нужным?

— Я не могу.

— Кто тебе мешает?

— Су Шунь, двор, многие влиятельные сановники. Они вместе оказывают мне сильное противодействие. Говорят, что предки никогда такого не имели, стало быть, и нам не нужно.

— Все ждут, что дух нашего отца явит нам чудо. — Император нахмурился.

— Да, Ваше Величество. Между тем к нам прибывает все больше иностранцев. Лучшее, что мы можем сделать в таких условиях, — это установить для них некоторые ограничения, чтобы хоть частично вернуть себе контроль над ситуацией. Возможно даже, что наступит день, когда мы сможем их отсюда выдворить. Но вначале мы должны обращаться с ними так, как сами же заранее установили. Иностранцы называют такие установления «законами», что довольно грубо соответствует нашему понятию «государственные устои». Так вот, заботой «Цзюньли ямен» станет как раз разработка таких законов.

— А что же ты в таком случае хочешь от меня? — В голосе императора Сянь Фэна не чувствовалось ни малейшего энтузиазма.

— Как только вы мне даруете оперативные деньги, я тут же начну организацию этой комиссии. Мои люди должны изучать иностранные языки. И, разумеется, я должен буду нанять иностранцев, чтобы они стали учителями. Иностранцы...

— Я больше не могу выносить этого слова — «иностранцы»! — перебил его император. — Меня возмущает сама возможность знакомства с интервентами. Про них я могу сказать только одно: что они приехали в Китай, чтобы навязать мне свой образ жизни.

— Но и для Китая из их присутствия можно извлечь кое-что полезное, Ваше Величество! — возразил принц Гун. — Открытая торговля положительно скажется на нашей экономике.

Император Сянь Фэн поднял руку, заставляя принца Гуна замолчать.

— Я не могу предлагать кому-то дары, когда моя честь поругана, а я сам унижен до последней степени. Я потерял лицо!

— Я все понимаю и вполне с вами согласен, брат, — мягко продолжал принц Гун. — Однако у вас нет ни малейшего представления о том, каким унижениям подвергался я сам. На меня оказывают давление с двух сторон, снаружи страны и изнутри. Мои собственные слуги и офицеры прозвали меня «прислужником дьявола».

— Ты вполне заслужил такое имя.

— Видите ли, очень легко закрывать глаза, но исчезнет ли от этого реальность? — Принц Гун сделал паузу, но потом решился все же закончить фразу. — А реальность в том, что нас атаковали, а у нас нет сил, чтобы защищаться. Боюсь, что высокомерная слепота двора будет стоить нам династии.

— Я устал! — сказал Сянь Фэн, минуту поразмыслив над словами принца.

Принц позвонил слугам, и те внесли большое плетеное кресло. С их помощью Сянь Фэн пересел в кресло и, уже засыпая, сказал:

— Мои мысли порхают, как бабочки. Прошу тебя, не заставляй меня больше думать.

— Только скажите, даруете ли вы мне разрешение на открытие «Цзюньли ямен»? Будут ли на это из казны отпущены деньги?

— Кажется, тебя больше всего интересуют в этом деле деньги, — пробормотал Сянь Фэн, окончательно смыкая глаза.

Принц Гун покачал головой, и на его лице появилась горькая улыбка. В комнате воцарилась полная тишина. Через окно я увидела, как дети принца прыгают с разбегу в пруд, а служанки гоняются за ними и пытаются их остановить.

— Ваше Величество, мне нужен официальный указ, — сделал еще одну попытку принц Гун, и при этом голос его звучал почти умоляюще. — Брат, мы не можем себе позволить ждать дольше.

— Хорошо, — еще тише пробормотал Сянь Фэн, отвернувшись к стене.

— В вашем указе «Цзюньли ямен» должна быть делегирована реальная власть.

— Хорошо, но в ответ ты должен мне обещать, — произнес Сянь Фэн, заставляя себя слегка выпрямиться в кресле. — Ты должен обещать, что тот, кому ты заплатишь деньги, должен принести нам реальную пользу, иначе он лишится головы.

Принц Гун облегченно вздохнул:

— Смею вас заверить, что качество отобранных мной людей будет самым лучшим. Но дело гораздо сложнее. Самые серьезные препятствия мои люди встречают при дворе. В этом месте я не пользуюсь уважением. В тайне все они аплодируют, когда крестьяне нападают на посланников или убивают миссионеров. Мне трудно вам передать, насколько опасным может быть такое поведение. Оно может разжечь войну. С политической точки зрения родовая знать слепа.

— Так просветите ее, — сказал Сянь Фэн, открывая глаза. Вид у него был крайне усталый.

— Я пытался, Ваше Величество. Собирал советы, на которые не являлся ни один сановник. Посылал даже своего тестя, чтобы тот лично всех приглашал, в надежде, что его возраст вызовет уважение. Но и это не сработало. Они слали мне письма, в которых называли всякими оскорбительными прозвищами и предлагали повеситься. Я бы хотел попросить вас самолично прийти на очередной совет, если это, конечно, возможно. Я хочу, чтобы при дворе знали, что я пользуюсь полной вашей поддержкой.

На этот раз император вообще не ответил. Он крепко спал.

С глубоким вздохом принц Гун отвернулся к окну. Вид у него был глубоко расстроенный.

Солнце раскалило крышу, и в комнате становилось жарко. Запах жасмина из открытых окон стал еще сильнее и слаще. Стояла тишина, и тени на полу постепенно перемещались.

Император Сянь Фэн между тем похрапывал. Принц Гун потер руки и оглядел комнату. Вошли слуги и убрали наши чайные приборы, а взамен поставили тарелки с китайскими сливами.

Никакого аппетита я не чувствовала. Принц Гун тоже не дотронулся до фруктов. Мы оба смотрели на спящего императора. Случайно наши глаза встретились, и я решила извлечь пользу из этой не слишком благоприятной ситуации.

— Будьте так любезны, шестой брат, — начала я, — я хотела бы узнать подробнее об убийстве иностранных миссионеров. Мне что-то трудно в это поверить.

— Как бы мне хотелось, чтобы у Его Величества тоже возникло желание узнать об этом подробнее, — сказал принц Гун. — Вы, наверное, знаете пословицу, длинная сосулька за одну зимнюю ночь не вырастает? Так что корни данного явления уходят в правление императора Кан Си. К тому времени, когда императрица Сяо Чуань достигла осени своей жизни, она подружилась с немецким миссионером по имени Иоганн Адам Шалл фон Белл. Именно он обратил Ее Величество в католицизм.

— Как такое стало возможным? Я имею в виду обращение Ее Величества?

— Не за одну ночь, разумеется. Шалл фон Белл был ученым, преподавателем и священником. В то же время он был очень красивым человеком, и великой императрице его представил придворный философ Сю Гуанчжи. Шалл обучался под руководством Сю в императорской Ханлинской академии.

— Я слышала о Сю. Кажется, именно он правильно предсказал затмение солнца

— Да. — Принц Гун довольно улыбался. — Да, это был Сю, но таких результатов он добился не в одиночку. Отец Шалл стал его учителем и напарником. Император выписал его для того, чтобы тот реформировал лунный календарь. Когда Шаллу это удалось, император приказал ему стать военным советником. Шалл организовал производство оружия, которое помогло подавить самый крупный крестьянский бунт.

— И как же великая императрица познакомилась с Шаллом?

— Видите ли, Шалл предсказал, что ее сын принц Ши Чун взойдет на трон. Это произойдет потому, что мальчик переживет оспу, в то время как другие императорские дети умрут. Разумеется, в те времена никто не понимал, что такое оспа, и Шаллу никто не поверил. А через несколько лет брат Ши Чуна Ши Цзу действительно умер от оспы. Тогда Ее Величество поверила, что Шалл имеет особую связь с Небом, и попросила его обратить ее в свою религию. Она стала пламенной католичкой и пригласила в страну других иностранных миссионеров.

— И проблемы возникли, когда миссионеры начали строить церкви? — спросила я.

— Да. Миссионеры начали присматривать для своих храмов места, которые местные считали лучшими с точки зрения фэн-шуй. Крестьянам казалось, что тени, падающие от храмов на гробницы предков, могут потревожить их покой. Кроме того, католики всячески чернили китайскую религию, что оскорбляло чувства китайцев.

— А почему иностранцы не проявили большей рассудительности?

— Потому что они считали, что их бог — это единственный бог.

— Наши люди никогда не примут такой религии.

— Это правда, — согласился принц Гун. — Между вновь обращенными и теми, кто придерживался старых верований, начались столкновения. Люди с сомнительной репутацией, даже преступники, присоединились к католикам и совершали преступления во имя своего бога.

— Можно не сомневаться, что это привело к еще большему насилию.

— Так и было. Когда миссионеры попытались защитить преступников, местные поднялись тысячами. Они жгли храмы и убивали миссионеров.

— Не оттого ли во всех договорах с иностранцами говорится, что контрибуции на Китай будут налагаться до тех пор, пока он не сможет утихомирить восстания?

— Эти контрибуции приведут нас к полному краху.

Наступило молчание, и принц Гун вновь повернулся к императору, но тот глубоко дышал во сне.

— А почему бы нам не приказать миссионерам убираться вон? — спросила я после того, как тщетно пыталась побороть в себе желание задать этот вопрос. — Мы можем сказать им, чтобы они возвращались к нам только после того, как ситуация здесь успокоится.

— Его Величество так и сделал. Он даже назначил им дату.

— И каков был ответ?

— Угрозы начать войну.

—А почему иностранцы так стараются навязать нам свое присутствие? Будучи маньчжурами, мы же не навязываем свои взгляды китайцам. Мы не говорим им, чтобы они перестали бинтовать своим женщинам ноги.

Принц Гун саркастически рассмеялся.

— Разве нищий может что-либо требовать? — Он посмотрел на меня так, словно действительно ждал от меня ответа на свой вопрос.

В комнате становилось прохладно. Я смотрела, как нам снова сервируют стол для чая.

— С Сыном Неба обращаются, как с последним нищим! Со всей страной обращаются, как с последней нищенкой! И все вокруг слишком пристыжены, чтобы это признать!

Принц Гун сделал мне знак рукой, чтобы я не слишком повышала голос.

Во сне щеки императора Сянь Фэна порозовели. Очевидно, у него снова начиналась лихорадка. Дышал он с трудом, как будто ему не хватало воздуха.

— Ваш брат верит в восемь диаграмм и фэн-шуй, — сказала я принцу Гуну. — Он верит, что находится под защитой богов.

Гун пригубил чашку с чаем:

— Каждый верит, во что хочет. Но реальность как камень со дна выгребной ямы. Она воняет!

— Каким же образом западные люди стали такими могущественными? — спросила я. — Чему мы должны у них научиться?

— А почему вам заблагорассудилось об этом побеспокоиться? — улыбнулся в ответ принц. Очевидно, он считал, что такую тему нельзя обсуждать с женщиной.

Я сказала принцу Гуну, что в таком знании заинтересован Его Величество. И что я могу стать для него полезной.

Между нами проскочила искра симпатии. Ему показалось, что в моих словах есть смысл.

— Эта тема весьма обширная. Вы можете начать с чтения моих писем Его Величеству. Там я излагаю свои мысли о том, что мы должны избегать ловушки самообмана и... — Тут он поднял на меня глаза и внезапно остановился.

Именно благодаря принцу Гуну я узнала о третьем важном человеке в империи — генерале Северной армии и наместнике провинции Аньхой Цзэнь Гофане.

Впервые это имя я услышала от императора Сянь Фэна. Тот охарактеризовал его как честного, уравновешенного и весьма упрямого китайца лет пятидесяти. Цзэнь Гофань происходил из бедной крестьянской семьи и в 1852 году был назначен командующим армией в своем родном Хунане. Еще он был известен суровыми методами муштровки своих людей и успешным форсированием тайпинских крепостей по реке Янцзы, что принесло ему известность и похвалу со стороны нетерпеливой и истосковавшейся по хорошим новостям столицы. Он продолжал усиливать свою армию, так что его солдаты даже получили прозвище «хунаньских храбрецов». В империи они составляли самые дееспособные военные части.

После долговременных поощрений и с легкой руки принца Гуна император даровал генералу Цзэню личную аудиенцию. «Орхидея, — позвал император, облачаясь в свою драконью робу. — Пойдем со мной сегодня утром на аудиенцию: ты выскажешь свое мнение о генерале Цзэнь Гофане».

И я отправилась со своим мужем во Дворец духовного воспитания.

Генерал поднялся с колен и приветствовал Его Величество. Я заметила, что от волнения он даже не в состоянии поднять на императора глаза. На первой императорской аудиенции такое поведение не казалось редкостью. Чаще всего так себя чувствовали все китайцы. Скромные до чрезмерности, они едва могли поверить своему счастью, что их правители снизошли до разговора с ними.

По правде сказать, уверенности в себе как раз больше не хватало маньчжурам, нежели китайцам. Наши предки два века назад смогли завоевать эту страну, но в искусстве управления ею мы так и не достигли успеха. Нам не хватало «принципов» — фундаментальных основ управления, таких, например, как конфуцианская философия, которая объединила бы нацию с помощью морали и религии. У нас не было системы, которая могла бы эффективно централизовать власть. Кроме того, мы плохо знали язык, а это не позволяло императору эффективно общаться со своим народом, восемьдесят процентов которого составляли китайцы.

Конечно, наши предки поступили мудро, когда переняли китайский образ жизни. На мой взгляд, такой подход вообще был неизбежен. Китайская культура была настолько утонченной и разработанной, что она одновременно захватила нас и оказала нам неоценимые услуги. В народе продолжали доминировать конфуцианские принципы. Что касается меня, то моим первым языком был китайский, пищевые традиции — китайскими, начальное обучение — китайским, любимым развлечением — пекинские оперы!

Я вообще начала приходить к выводу, что чувство превосходства, свойственное маньчжурам, сослужило нам дурную службу. Сегодня маньчжуры походили на гнилое, изъеденное термитами дерево. Мужчины, так те в подавляющем большинстве были развращенными и испорченными. Они уже не могли скакать на лошадях и выигрывать сражения. Большинство из них превратилось в своих собственных врагов. Под гордой внешностью скрывались ленивые и неуверенные в себе души. Моему мужу они создавали неисчислимые трудности, особенно когда у него возникало желание продвинуть кого-нибудь действительно талантливого, кто по воле случая оказывался китайцем.

К несчастью, в политике маньчжуры оставались доминирующей силой, и на императора Сянь Фэна их мнения оказывали решающее влияние. Цзэнь Гофань мог быть лучшим генералом в империи, но продвигать его дальше по службе Его Величество боялся. И такую ситуацию я бы назвала типичной. Любой высокопоставленный китаец в любой момент мог лишиться своего поста, причем без всяких объяснений.

Принц Гун неоднократно советовал императору прекратить дискриминацию в своем правительстве. Его точка зрения была весьма определенной: пока Его Величество не станет демонстрировать в своем поведении истинной справедливости, он не дождется ни от кого истинной верности.

И Цзэнь Гофань служил этому мнению хорошей иллюстрацией. Заслуженный генерал не мог поверить, что его пригласили во дворец с целью поощрения. Когда император обратился к нему с безобидной шуткой: «Генерал, кажется, твое имя — Цзэнь — отсекатель голов?» — он бросился на землю и затрясся от страха.

Услышав, как дробно звенят его украшения, я едва не захихикала за своей занавеской.

Император постарался его успокоить:

— Почему ты не отвечаешь на мой вопрос, генерал? — спросил он.

— Прежде чем я оскверню уши Его Величества своим именем, пусть меня накажут, и я умру десять тысяч раз! — ответил генерал.

— Нет-нет, я на тебя не гневаюсь, — улыбнулся Сянь Фэн. — Встань, пожалуйста. Мне просто нравится имя Цзэнь — отсекатель голов. Объясни, как ты его получил.

Прежде чем ответить, мужчина глубоко вздохнул:

— Ваше Величество, это имя сперва было придумано моими врагами, а потом его переняли и подчиненные.

— Ваши подчиненные должны гордиться, что служат под вашим руководством..

— Да, так оно и есть.

— Ты прославил меня, Цзэнь Гофань. Хотел бы я, чтобы среди моих генералов было побольше таких отсекателей голов!

Когда император Сянь Фэн пригласил Цзэня к своей трапезе, то тот ударился в слезы. Он сказал, что теперь может спокойно умереть и с гордостью предстать перед лицом своих предков, потому что принес им большую честь.

За столом, приняв некоторое количество горячительного, генерал Цзэнь расслабился. Тут меня ему представили в качестве любимой наложницы императора, и он тут же бросился на колени и поклонился мне до земли. Меня это очень тронуло. Много лет спустя, когда мой муж уже умер, а мы с Цзэнь Гофанем оба стали старыми, я спросила его, что он подумал про меня, когда впервые увидел. Он принялся изворачиваться и льстить, сказав, что настолько был сражен моей красотой, что вообще ни о чем не мог думать. В то же время он спросил меня, помню ли я, как он выпил грязную воду из чаши, предназначенной для мытья рук после еды.

Меня очень радовало, что император Сянь Фэн счел возможным познакомить меня со своими высокопоставленными друзьями. В его глазах я все еще оставалась наложницей, хотя и любимой. И тем не менее такой поворот событий оказался решающим для моего будущего политического развития и возмужания. В будущем персональное знакомство с такими людьми, как Цзэнь Гофань, сослужило мне хорошую службу.

Слушая разговор между императором Сянь Фэном и генералом, я погружалась в сладчайшие воспоминания о днях моего детства, когда отец рассказывал мне истории из китайской старины.

— Ты сам человек ученый, — говорил император Цзэню. — Я наслышан, что ты предпочитаешь брать к себе на службу грамотных офицеров.

— Ваше Величество, — отвечал тот, — я считаю, что человек, знакомый с учением Конфуция, гораздо лучше понимает, что такое верность и справедливость.

— Я также слышал, что ты не нанимаешь к себе бывших солдат. Почему?

— Видите ли, на собственном опыте я убедился, что у профессиональных солдат, как правило, очень дурные привычки. Когда начинается сражение, их первая мысль — как спасти свою шкуру. Они бессовестно дезертируют с поля боя.

— А как же тебе удается находить достойных солдат?

— Я трачу деньги на то, чтобы рекрутировать крестьян из бедных и отдаленных горных районов. У этих людей более цельные и чистые сердца. А обучаю их я сам, и при этом стараюсь воспитать в них чувство братства.

— Говорят, что многие из них родом из Хунани.

— Да. Я сам оттуда родом. Так гораздо легче для них находить между собой общий язык, а заодно и со мной. Мы ведь говорим на одном диалекте. Получается что-то вроде одной большой семьи.

— А ты, разумеется, отец?

Цзэнь Гофань улыбнулся, одновременно польщенный и озадаченный.

Император Сянь Фэн покивал головой.

— Мне доложили, — сказал он, — что ты экипировал свою армию превосходным оружием, даже лучшим, чем императорская армия. Это правда?

Цзэнь Гофань поднялся с кресла и упал на колени.

— Это правда, — сказал он. — Но самое главное, что Ваше Величество не сомневается, что я тоже часть императорской армии. По-другому я себя не представляю. — Он склонился к полу и долго оставался в таком положении, подкрепляя такой позой свои слова.

— Встань, пожалуйста, — обратился к нему Сянь Фэн. — Давай я перефразирую свои слова, чтобы между нами не оставалось недоразумений. Я считаю, что императорская армия, особенно те дивизионы, которые находятся под руководством маньчжурских военачальников, превратились в сборище бесхребетных лентяев и кровососов. Они пьют кровь королевской династии и ничего не дают взамен. Именно поэтому я столько времени потратил на то, чтобы побольше узнать о тебе.

— Да, Ваше Величество. — Цзэнь Гофань поднялся с пола и снова сел на свое место. — Кроме того, я считаю, что не менее важно правильно экипировать солдатские умы.

— Что ты имеешь в виду?

— Крестьяне, перед тем как стать солдатами, совершенно не умеют воевать. Как и для большинства людей, вид крови им невыносим. И такое отношение нельзя изменить наказанием, но существуют и другие пути. Я не могу позволить своим людям привыкнуть к поражениям

— Понимаю. Я сам привык к поражениям — На губах императора заиграла саркастическая улыбка.

Ни я, ни Цзэнь Гофань так и не поняли, шутит ли Его Величество или обнаруживает свои истинные чувства. Палочки, не достигнув рта, так и замерли в руках у генерала.

— Я несу бремя стыда, которое для меня невыносимо, — продолжал Его Величество как бы в пояснение своих предыдущих слов. — Разница с твоими солдатами лишь в том, что я не могу дезертировать.

Печаль Его Величества произвела на генерала сильное впечатление. Он снова упал на колени.

— Клянусь моей жизнью, Ваше Величество, — взволнованно заговорил он, — что верну вам вашу честь. Моя армия готова умереть за династию Цин.

Император Сянь Фэн встал с кресла и помог генералу подняться с пола.

— Как велики силы под твоим командованием?

— У меня тринадцать дивизионов сухопутных сил и тринадцать морских. Плюс местные храбрецы. В каждом дивизионе по пятьсот человек.

Присутствуя на таких аудиенциях, как эта, я постепенно поняла, о чем мечтает Его Величество. Совместная работа сделала нас настоящими друзьями, а также любовниками и кое-чем еще. Поток плохих государственных новостей не иссякал, но Сянь Фэн стал гораздо спокойнее и поэтому мог достойно смотреть в лицо невзгодам. Депрессия его тоже не ушла, однако перепады настроения перестали быть столь резкими. В этот период, — к сожалению, короткий, — он чувствовал себя достаточно хорошо, Когда события нас разлучили, я по нему очень тосковала.