День 10 октября был сочтен благоприятным, и 124 носильщика приготовили свои плечи, чтобы нести гроб с телом Сянь Фэна и всю остальную поклажу в Пекин. Для прощальной церемонии мы с Нюгуру оделись в изысканные траурные одежды, расшитые драгоценными камнями. Наши головы, шеи, пояса и туфли были увешаны украшениями, вес которых в общей сложности превышал двадцать пять фунтов. Золотые бусы, словно занавеской, закрывали мое лицо, а в уши были вдеты нефритовые серьги с инкрустированными иероглифами «на память». От их тяжести мои уши нестерпимо ныли и болели. В последние недели во дворце было плохо с углем, и поэтому мы давно не мылись. Голова зудела от грязи, а смазанные маслом волосы все притягивали к себе пыль. Я то и дело почесывалась, и под ногтями появлялись черные дорожки грязи. В таких условиях трудно было являть собой образец изысканности и возвышенности.

Мои дурные манеры очень огорчали Нюгуру, и она всячески старалась показать мне хороший пример. Когда речь заходила о внешности, ее терпение и выносливость становились достойны восхищения. Я была уверена, что она восседает по-королевски даже на ночном горшке. Скорей всего и в постели Сянь Фэна она проявляла ту же чопорность. Но все дело в том, что в любовных делах Сянь Фэн предпочитал творческий подход. Скорей всего Нюгуру представила ему стандартную позу из книги «Список императорской спальной комнаты» и взамен ожидала исключительно оплодотворения.

Все могли быть полностью уверены, что каждодневный макияж Нюгуру будет проработан до мельчайших деталей. У нее было два маникюрных дел мастера, оба резчика по рисовым зернышкам, и оба могли изобразить на ее ногтях полноценные пейзажи и архитектурные виды. Чтобы в полной мере оценить их мастерство, желательно было взять в руки лупу. Нюгуру точно знала, чего хочет. Под траурным одеянием она носила то самое платье, в котором желала умереть сама.

Мы прошли сквозь лес разноцветных зонтов и палаток. Мы все проверили. Потом мы лили вино, приглашая гроб пуститься в путь. И вот процессия начала двигаться из Ехола по направлению к Великой стене.

Гроб был покрыт сорока девятью слоями краски. Он был кроваво-красным с нарисованными золотыми драконами. Сперва из дворца выступил дивизион церемониальной гвардии. Гроб подняли на гигантскую красную раму, в середине которой высился шест с огромным флагом, на котором был вышит дракон, изрыгающий пламя. Тут же висели два медных колокольчика. Позади главного флага двигалась сотня других с изображениями могучих животных: медведей, тигров.

За флагами двигались пустые паланкины для духов. Они были разного размера и формы, но все богато разукрашены. Сиденья в них были покрыты леопардовыми шкурами. За каждым паланкином несли зонтик, желтый с белыми цветами.

Евнухи в белых шелковых платьях несли подносы с курильницами благовоний. За ними двигались два оркестра: один из медных инструментов, другой из струнных и флейт. Когда они заиграли, в воздух выстрелили хлопушки и с неба, как снег посыпались белые бумажные деньги.

Прежде чем сесть в паланкины, Нюгуру, Тун Чжи и я прошагали некоторое расстояние на своих ногах позади лам, монахов и разукрашенных церемониальных лошадей и коз. Вой тибетских труб и грохот барабанов был таким, что, обращаясь к Тун Чжи, я не слышала собственного голоса. Он не хотел ехать один, но я сказала, что ради соблюдения формальностей он должен это сделать. Тун Чжи раскапризничался и просил дать ему красноглазого кролика. К счастью, Ли Ляньин захватил его с собой. Кроме того, я пообещала Тун Чжи, что либо я, либо Нюгуру возьмет его к себе, как только представится такая возможность.

У подножия Великой стены процессия разделилась: Парад счастья продолжил свой путь, не мешкая, а Парад скорби отстал от него на несколько миль.

Днем погода изменилась. Пошел дождь, который очень быстро перешел в ливень. В следующие пять дней наша процессия растягивалась все сильнее и сильнее. Под нескончаемым дождем мы месили дорожную грязь, и скорость движения вызывала в нас тоску. Впервые в жизни Нюгуру оказалась не в состоянии обеспечить себе достойный макияж. В гневе она накидывалась на своих служанок, которые слишком устали, чтобы прямо держать перед ней зеркало, слишком большое и тяжелое.

Разведка докладывала, что горные ущелья кишат бандитами. В голове моей без устали метались картины того, что может нас ждать через час-два пути. Под прикрытием дождя на нас мог напасть кто угодно.

Императорский астролог рассчитал все с точностью до одного дня, поэтому не могло быть и речи о том, чтобы остановиться и переждать непогоду в пути, — сколько бы ни изнемогали под дождем носильщики. Дождь между тем продолжал лить. Я с сочувствием думала о евнухах, которые несли тяжелые деревянные паланкины. В отличие от физически выносливых и привычных к тяжелой работе носильщиков, евнухи Запретного города всегда были изнеженными комнатными растениями. К тому же многим из них не было и двадцати лет.

Я заснула прямо в паланкине, и мне приснился странный сон. Будто я ныряю в море, как рыба, плаваю в воде, а потом вижу пещеру, запрятанную на самой глубине морского дна. Я вплываю туда, а вход утыкан острыми и толстыми колючками. Они больно царапают меня, и вода вокруг сразу же становится красной от крови. Вот я слышу шум от проплывающих по поверхности лодок, чувствую, как рядом струится вода. Я дергаюсь туда и обратно, стараясь выбраться из колючек, но ничего, кроме жгучей боли, не добиваюсь.

Ли Ляньин разбудил меня уже на рассвете.

— Дождь перестал, моя госпожа, — сообщил он. — Астролог сказал, что мы можем немного отдохнуть.

— Мы были в воде? — спросила я.

Он немножко помедлил с ответом, а потом сказал:

— Будь вы рыбой, моя госпожа, вы бы наверняка выплыли.

Мой паланкин опустили на землю, и я вышла на свежий воздух. Все мое тело так болело, словно побитое.

— Где мы?

— Деревня называется Весенние Ручьи.

— А где Тун Чжи?

— Его Юное Величество находится с императрицей Нюгуру.

Я отправилась их искать. Они отстали от меня приблизительно на полмили. Нюгуру приказала сменить своих носильщиков. Вместо того, чтобы винить мокрые дороги, она решила, что во всем виноваты носильщики.

Нюгуру рассказала, что ей тоже снился сон. Только в отличие от меня, она попала в замечательную, мирную страну, где у нее было зеркало во всю стену. Страна эта была спрятана в глубокой горной расщелине. Туда проводил ее такой-то буддист с длинной белой бородой до пола. Все ею восхищались и оказывали королевские почести, а на головах ее подданных сидели белые голуби.

После недолгого препирательства Тун Чжи согласился пересесть из огромного, величиной с палатку паланкина Нюгуру в мой.

— Только ненадолго! — предупредил он меня.

Я старалась не огорчаться из-за растущей привязанности Тун Чжи к Нюгуру. Он был едва ли не единственной моей радостью в жизни. С тех пор, как я вступила в императорские владения, мое отношение к жизни слишком изменилось. Я больше не говорила, вставая с утра с постели: «Как хорошо я себя сегодня чувствую!» Все счастливые мелодии, которые раньше постоянно звучали в моей голове, теперь смолкли. Вместо этого меня постоянно преследовал страх.

Я убеждала себя, что в этом нет ничего экстраординарного, что все это неотъемлемая часть земного человеческого странствия. Радость — юности, а в зрелом возрасте она естественно пропадает. Мне следует стремиться достичь зрелости, как дереву, чьи корни с возрастом становятся все сильнее и крепче. Впереди меня ждет мир и счастье гораздо более глубокого свойства, чем прежде.

Однако пока еще длилась весна, хотя и без бабочек. Самое обидное было в том, что я знала, что все еще способна на страсть. Будь Тун Чжи ко мне ближе, бабочки наверняка бы ко мне вернулись. На все остальное я могла бы махнуть рукой — даже на свое одиночество и на желание иметь мужчину. Чтобы вынести эту жизнь, мне так нужна была любовь сына! Но Тун Чжи, хоть и сидел вроде рядом, на расстоянии вытянутой руки, душой был так далеко, словно нас разделял океан. Я все делала для того, чтобы завоевать его привязанность, однако судьбой было предопределено, чтобы у меня из этого ничего не вышло.

Мой сын наказывал меня за те принципы, которые я внедряла в его маленькую голову. Когда он видел меня, то на лице его появлялось одно из двух выражений: либо совершенно отчужденное, словно мы вообще с ним незнакомы и, что самое интересное, знакомиться со мной он совершенно не желает; либо недоверчивое. Он никак не мог понять, почему я единственная на всем свете позволяю себе ему перечить. Взгляд его явно свидетельствовал о том, что он подвергает сомнению само мое существование. Но стоило нам вступить в борьбу, как выражение его лица становилось насмешливым.

В ясных глазах моего сына я была полным ничтожеством. Моя преданность этому маленькому существу низводила меня до уровня кости в императорском супе, а супчик этот варился на императорской кухне вот уже в течение двух столетий.

Однажды я видела, как мой сын играет с Нюгуру. Тун Чжи изучал тогда карту Китая. Ему доставляло несказанное удовольствие, когда Нюгуру не могла найти какой-нибудь город или провинцию. После тщетной попытки найти Кантон, она принялась умолять его, чтобы он разрешил ей удалиться. Он даровал ей свое разрешение и даже предложил в качестве поддержки свою руку. Ее слабость казалась ему глубоко привлекательной. Когда он защищал ее от меня, то чувствовал себя настоящим героем.

Я не могла не любить своего сына, я не могла погасить в себе эту привязанность. В тот самый момент, когда Тун Чжи появился на свет, я поняла, что полностью принадлежу ему. Я жила только для его благополучия, и на свете не существовало ничего важнее.

Пусть я страдаю, мне следует так настроиться, чтобы принять это, как данность. Мой долг — всеми средствами помочь Тун Чжи избежать судьбы своего отца. Сянь Фэн был императором, но у него явно отсутствовало реальное понимание своего назначения. С детства его воспитывали на лжи, и умер он в полном смятении ума.

За окном паланкина тянулась голая местность, кое-где покрытая каменными развалами и поросшая низким кустарником. Миля за милей на пути не попадалось ни одной кровли. Наш роскошный Парад счастья предназначался исключительно для Неба. Я понимала, что не должна поддаваться злости и досаде, но ничего не могла с собой поделать. Внутри паланкина было сыро и холодно, кости ныли. Носильщики измучились, насквозь промокли и вымазались в грязи. Радостная музыка только раздражала меня еще сильнее.

Ли Ляньин бегал взад-вперед от моего паланкина к паланкину Нюгуру. Он был в розовом холщевом платье. От дождя шляпа его полиняла и эта краска стекала по его лицу извилистыми ручейками. Он уже освоил ремесло императорского слуги и теперь управлялся со всем почти так же хорошо, как Ань Дэхай. Я очень беспокоилась об Ань Дэхае. Принц Чунь сказал, что он в пекинской тюрьме. Чтобы еще лучше сыграть свою роль, он плюнул в лицо одному из стражников, и тогда его подвергли более суровому наказанию: его посадили в чан с нечистотами, плавающими у самого его лица. Я молилась о том, чтобы он продержался до тех пор, пока я не доберусь до Пекина. Если только мне самой удастся уцелеть, я собственноручно освобожу Ань Дэхая из заключения.

Парад счастья потерял свою стройность. Трудно было удержать в строю усталых лошадей и коз. Носильщики перестали напевать свои песни. Теперь я слышала только звук их чавкающих по грязи шагов да тяжелое дыхание. Тун Чжи постоянно просился побегать, мне самой очень хотелось дать ему такое разрешение. Было бы хорошо, если бы он пробежал вместе с Ли Ляньином милю-другую. Однако в окрестностях небезопасно. Часто я замечала странные фигуры в форме гвардейцев. Уж не шпионы ли это Су Шуня? Носильщики менялись каждый день.

Я спросила об этом принца Чуня, и он успокоил меня, сказав, что носильщики меняются лишь для того, чтобы дать время зажить синякам у них на плечах. Но меня это почему-то не убедило.

Чтобы меня успокоить, принц Чунь принимался рассказывать мне о моей сестре Ронг и ее новорожденном сыночке. С ними все в порядке, они теперь за много миль отсюда. Сестра не путешествовала вместе со мной, она боялась. «Большое дерево притягивает к себе сильный ветер», — писала она мне. В том же письме она наказывала мне соблюдать осторожность.

Мы подъехали к уединенному храму на вершине горы. Были сумерки, дождь, к счастью, перестал моросить. Мы должны были заночевать в этом храме, предварительно поклонившись его алтарям. Стоило мне, Нюгуру и Тун Чжи выйти из паланкинов, как носильщики унесли их куда-то в темноту. Я бросилась вслед за ними и, поймав последнего, спросила, почему они не остаются рядом с нами. Он ответил, что им приказано не загромождать паланкинами пространство возле храма.

— А если с нами что-нибудь случится и нам понадобится срочно сесть в паланкины, где нам вас искать? — спросила я.

Он бросился на землю и несколько раз стукнулся лбом о землю, как идиот. Но на мой вопрос так ничего путного и не ответил.

— Идем, Ехонала! — позвала меня Нюгуру. — Не беспокойся, наши люди наверняка проверили этот храм, прежде чем мы сюда приехали.

Казалось, что храм действительно тщательно подготовили к нашему приезду, вычистили его старую крышу и внутреннее пространство. Главный монах был толстогубым, крепким и румяным парнем приятной наружности.

— Богиня милосердия Гуань Инь сегодня вспотела, — улыбаясь сказал он. — Этот небесный знак сказал мне о том, что мимо храма проедут Их Императорские Величества. Пусть наш храм маленький, но наше скромное гостеприимство будет восполнено из руки Будды, достигающей бесконечности.

На ужин нам подали суп из имбиря, соевые бобы и пшеничные булочки. Тун Чжи чуть не вылизывал тарелки. Я тоже умирала с голоду и несколько раз просила добавки. Нюгуру сначала крепилась. Она проверила все пуговицы на своем платье, удостоверившись, что ни одна из них не потеряна, потом поправила увядшие цветы у себя в прическе. Потом чуть-чуть пригубила суп, но дальше уже не могла сдерживаться и начала опустошать поставленные перед ней тарелки, как крестьянка.

После еды главный монах вежливо показал нам наши комнаты и удалился. Возле кроватей мы обнаружили керамические жаровни и порадовались. Мы тут же положили на них наше мокрое платье для просушки. А когда Тун Чжи сказал, что тут есть и наполненные теплой водой ванны, Нюгуру сперва вскрикнула от радости, а потом вздохнула:

— Кажется, мне придется сегодня мыться без служанок. — И тут же начала раздеваться.

Я впервые видела ее обнаженной. Ее тело цвета слоновой кости было чудесным творением небесного искусства—тонкое в кости, с крепкими, похожими на яблоки, грудями и стройными длинными ногами. Ее прямая, узкая спина переходила в чувственные округлости ягодиц. Я даже подумала, что бесформенные маньчжурские одежды — это преступление перед женщинами.

Словно серна в лунном свете, Нюгуру погрузилась в ванну, медленно и величественно вымылась с головы до пят. Я подумала: это зрелище исключительно для глаз Сянь Фэна.

Посреди ночи я проснулась. Нюгуру и Тун Чжи крепко спали. Во тьме ко мне вновь вернулись все мои подозрения. Я вспомнила улыбку главного монаха: ей явно не хватало искренности. У других монахов в наружности тоже не было ничего смиренного и отрешенного — того, что так привычно связано в наших головах с обликом буддистов. Они постоянно зыркали по сторонам, украдкой бросали взгляды на главного, словно ждали от него условного сигнала. Во время еды я спросила главного монаха о местных бандитах. Он ответил, что никогда ничего такого не слышал. Но правду ли он говорил? Разведчики докладывали, что эти места знамениты своими разбойниками. И если он провел здесь много лет своей жизни, то как он мог об этом не знать?

Когда я попросила его показать мне внешние дворы храма, он ловко сменил тему разговора. Он провел нас только в главный неф, где мы воскурили фимиам богам, а потом тут же проводил нас спать. Когда я спросила его о барельефах на стенах, он снова сменил тему разговора. Когда он рассказывал Тун Чжи историю о тысячеруком Будде, его язык явно выдавал в нем не проповедника. Он явно не был знаком со стилями каллиграфии, чему я очень удивилась, потому что считала, что монахи только тем и занимаются, что всю жизнь копируют буддийские тексты. Я спросила его, сколько монахов у него в храме, и он ответил: восемь. Но как же в таком случае они смогут нас защитить, если на нас нападут разбойники?

Чем больше я думала об этом сомнительном человеке, тем сильнее становилось мое беспокойство.

— Ли Ляньин! — тихо прошептала я.

Евнух не ответил. Это было необычно. Он всегда спал очень чутко, слышал, как за окном падает с дерева лист. Что с ним случилось? Я вспомнила, что главный монах пригласил его после ужина на чай.

— Ли... Ли Ляньин! — снова позвала я, уже громче.

Евнух в углу комнаты снова не пошевелился.

Спит, как камень! Может быть, главный монах что-то подмешал ему в чай?

Я накинула на себя нижнее платье, пересекла комнату и начала трясти его что есть мочи, но в ответ раздавалось лишь громкое сопение. Может быть, он просто устал? Я решила сама сходить на разведку и проверить двор. Это было страшно, но все же лучше, чем теряться в догадках.

Ярко светила луна. Двор имел такой вид, словно его посыпали солью. Ветер приносил откуда-то запах лавра. Но стоило мне подумать, какая мирная картина открывается передо мной, как за сводчатой дверью проскользнула чья-то тень. А может быть, это лунный блик? Или нервы пошаливают?

Я быстро вернулась в комнату и заперла за собой дверь. Потом вскарабкалась на постель и выглянула в окно. Напротив нашего окна на дворе стояло очень толстое дерево. В темноте мне показалось, что его ствол постоянно меняет форму. В один момент у него вдруг вырос живот, в другой рука.

Нет, глаза меня не обманывали. Во дворе были люди. Они прятались за деревьями.

Я тут же разбудила Нюгуру и рассказала ей о том, что видела.

— Тебе мерещится опасность за каждой травинкой! — жаловалась она, натягивая на себя одежду.

Пока я одевала Тун Чжи, Нюгуру пошла будить Ли Лянина.

— Кажется, этот раб мертвецки пьян, — сказала она. — Он не хочет просыпаться.

— Дело плохо, Нюгуру.

Я начала хлестать евнуха по лицу, и в конце концов он проснулся. Но когда он попытался сделать шаг, ноги у него подкосились. Мы с ужасом смотрели на него.

— Надо приготовиться к бегству, — сказала я.

— Куда же нам бежать? — ударилась в панику Нюгуру.

Мы совершенно не знали этой местности. Даже если нам удастся незамеченными выскользнуть из храма, все равно мы заблудимся в горах. И даже если нас не догонят, мы умрем с голоду. Но что может случиться, если мы останемся здесь? Теперь у меня уже не было сомнения, что главный монах служит Су Шуню. Мне следовало настоять на том, чтобы наши паланкины никуда не уносили.

Открывая дверь, я приказала Тун Чжи крепко держать меня за руку.

Предрассветная мгла слегка рассеялась, и в этом тусклом свете смутно обрисовывались контуры гор. Ветер в соснах грохотал, как морской прилив. Вчетвером мы тихо прошли по коридору и через сводчатую дверь вышли во двор. Перед нами лежала едва видимая тропинка.

— Она приведет нас к подножию холма, — сказала я не очень уверенно.

Но не успели мы далеко отойти, как за нами послышался шум погони.

— Видишь, Ехонала, — заплакала Нюгуру, — ты впутала нас в ужасную историю! Останься мы в храме — и на помощь можно было бы позвать монахов!

Ли Ляньин, сам плохо стоявший на ногах, посадил себе на спину Тун Чжи. Я схватила за руку Нюгуру. Мы шли так быстро, как только могли. Вдруг перед нами тропинку перегородила группа людей в масках.

— Дай им все, что они хотят, — сказала я Нюгуру, надеясь, что перед нами разбойники.

Никто из мужчин не сказал ни слова, подходя все ближе к нам.

— Вот, — обратилась я к одному из них. — Возьмите наши драгоценности. Возьмите все и дайте нам пройти!

Но разбойников, судя по всему, драгоценности не интересовали. Они схватили нас, связали веревками и в рот запихали кляпы из тряпок.

Меня посадили в джутовый мешок, мешок привязали к длинному шесту, а шест взвалили на чьи-то плечи. Меня куда-то несли. Сквозь ткань мешка я видела свет. Мужчины опасливо пробирались по горным уступам, и я убедилась, что это не разбойники, у которых должны быть сильные и ловкие ноги, привычные к передвижениям по этой местности.

Раньше я верила, что принц Гун нас защитит, но, видно, Су Шунь его перехитрил. Теперь, даже если бы я смогла выбраться из мешка, бежать было некуда.

Я верила, что Нюгуру должны сохранить жизнь. Но Тун Чжи! Как же легко оказалось для Су Шуня исполнить свой коварный замысел! Без всякой армии, без оружия, даже без капли пролитой крови, — только несколько человек, одетых бандитами! Наше правительство — это бумажный дракон, созданный для парадов! Эра предсказанного счастья — всего лишь шутка! Что бы сказал теперь император Сянь Фэн, глядя на то, как его любимый министр показал свое истинное лицо?

По мешку стегали ветви деревьев. Я прислушивалась: вдруг удастся уловить голос Тун Чжи? Но ничего не слышала. Куда меня тащат? Убивать? От страха я постаралась отбросить такие мысли. Теперь, казалось, мы двигались по более ровной местности.

Без всякого предупреждения меня сбросили на землю и прислонили к чему-то наподобие пня. При этом я сильно ударилась обо что-то головой. Рядом слышались мужские голоса, потом приближающиеся тяжелые шаги. Меня протащили по листьям, а потом сбросили в канаву.

К тому времени кляп стал скользким от слюны и вывалился изо рта, но я не смела кричать и молить о помощи, потому что боялась, что никакой помощи мне ждать неоткуда. Я постаралась приготовить себя к худшему, но в мозгу колотилась мысль: «Я не могу умереть, не узнав, где Тун Чжи!»

Я попыталась прогрызть мешок зубами, но со связанными руками это было сделать невозможно.

Тут я снова услышала шаги. Кто-то остановился очень близко от меня. Я попыталась подвигать ногами, чтобы хоть немного приготовиться к обороне, но и этого мне не удалось: ноги были слишком крепко связаны.

— Во имя Неба, освободите моего сына! — закричала я, но тут же затихла. Мне представился нож, который сперва разрубает мешок, а потом вонзается в мое тело.

Но этого не случилось. Вместо этого я снова услышала шаги и лязганье оружия. Потом кто-то глухо вскрикнул, и на меня упало, похоже, человеческое тело.

Некоторое время все было тихо. Потом издалека послышался топот копыт и человеческие крики.

Я никак не могла решить, что лучше: то ли не шевелиться и молчать, то ли звать на помощь. Что, если это люди Су Шуня, которые приехали удостовериться, что я мертва? А вдруг это люди принца Гуна? Как я смогу привлечь внимание к джутовому мешку, который лежит на дне канавы под чьим-то телом?

— Тун Чжи! Тун Чжи! — закричала я.

Спустя мгновение мой мешок был распорот ножом, и мне в глаза брызнул солнечный свет.

Рядом со мной с ножом в руке стоял солдат в форме императорской гвардии. У него был совершенно опешивший вид.

— Ваше Величество! — воскликнул он, бросаясь на землю.

— Поднимись и скажи, кто тебя послал, — сказала я, пытаясь выпутаться из веревок на руках и на ногах.

Солдат поднялся и махнул рукой куда-то за спину. Там, в нескольких ярдах от канавы стоял всадник

— Жун Лу!

Он спешился и тоже упал на колени.

— Я что, уже умерла!? — радостно закричала я.

— Говорите, Ваше Величество, чтобы я мог удостовериться, что вы не привидение!

Я наконец распутала все веревки.

— Ваше Величество, — продолжал бормотать Жун Лу. — Ваше спасение — это воля Неба. — Он утирал со лба пот.

Я постаралась выкарабкаться из канавы, но ноги меня не слушались, и я снова скатилась вниз. Он подал мне руку.

Почувствовав прикосновение этой руки, я начала рыдать, как ребенок.

— Если я и привидение, то очень голодное, — наконец сказала я. — В прошлую ночь мы почти не спали, и весь день я ничего не ела и не пила. Перед уходом я даже не успела как следует одеться. Туфли мои потерялись. Если бы мне в таком виде пришлось предстать перед императорскими предками, они бы меня все равно не приняли.

Жун Лу присел на корточки рядом со мной.

— Все уже позади, Ваше Величество, — сказал он.

— За всем этим стоит Су Шунь?

— Да, Ваше Величество.

— А где убийца?

Жун Лу махнул головой в сторону канавы. Лица мертвого человека не было видно, но я узнала его крепкую фигуру: это бы главный монах.

Я спросила про Тун Чжи и Нюгуру. Жун Лу ответил, что они тоже спаслись и теперь уже на пути в Пекин. Кроме того, Жун Лу сообщил, что уже послал гонцов к Су Шуню с известием, что меня нашли мертвой, однако пройдет несколько дней, прежде чем он его получит, и это часть задуманного принцем Гуном плана.

Жун Лу посадил меня в стоящую неподалеку повозку и сам сопровождал меня всю дорогу. Мы выбрали более короткую дорогу и приехали в Пекин раньше Су Шуня и его процессии.