Поэты «Искры». Том 2

Минаев Дмитрий Дмитриевич

Богданов Василий Иванович

Курочкин Николай Степанович

Вейнберг Петр Исаевич

Жулев Гавриил Николаевич

Буренин Виктор Петрович

Ломан Николай Логинович

Сниткин Алексей Павлович

ПЕТР ВЕЙНБЕРГ

 

 

Биографическая статья

Петр Исаевич Вейнберг родился 16 июня 1831 г. в Николаеве, в семье нотариуса. В том же году семья переехала в Одессу. Вейнбергу не было и пяти лет, когда его отдали в пансион известного впоследствии педагога В. А. Золотова; затем он учился в гимназии при Ришельевском лицее и на юридическом факультете лицея. В отличие от пансиона, о котором у Вейнберга сохранились прекрасные воспоминания, в лицее господствовали рутина и формализм. В 1850 г. Вейнберг перевелся на историко-филологический факультет Харьковского университета, который и окончил через четыре года.

После окончания университета он попал в Тамбов, где служил чиновником особых поручений при губернаторе К. К. Данзасе и редактировал неофициальную часть «Тамбовских губернских ведомостей». «Здесь пробыл я три года, — писал Вейнберг в автобиографии, — и до сих пор не могу вспомнить без содрогания об этом времени глупого, праздного и бесцельного существования, которое совсем бы засосало меня, если бы я не вырвался из него».

Началом своей литературной деятельности он считал перевод драмы Жорж Санд «Клоди», напечатанной в декабре 1851 г. в журнале «Пантеон и репертуар» без имени переводчика. В 1854 г. в Одессе вышла небольшая книжка «Стихотворения Петра Вейнберга», в которой были собраны переводы из Горация, А. Шенье, Гюго, Байрона и несколько оригинальных стихотворений. Наконец, в 1856 г. Вейнберг впервые выступил в большом столичном журнале; он послал М. Н. Каткову несколько своих стихотворений, а тот, приняв их за переводы, напечатал в «Русском вестнике» под заглавием «Из Гейне».

В 1858 г. Вейнберг переехал в Петербург и быстро сблизился с литературными кругами. Он стал активно сотрудничать в «Библиотеке для чтения» (причем во время редакторства А. В. Дружинина был его помощником), «Современнике», «Сыне отечества», «С.-Петербургских ведомостях», где печатались его стихи, переводы, статьи и фельетоны. Сразу же после переезда в Петербург Вейнберг выступил и как юморист — в журнале «Весельчак» появились его большой стихотворный цикл «Мелодии серого цвета» и серия фельетонов «Жизнь и ее странности».

В 1860 г. в «Колоколе» Герцена (№ 77–78) появилось (разумеется, без указания имени автора) стихотворение Вейнберга «Гибкий человек» — сатира на М. И. Топильского, ближайшего сотрудника одного из столпов реакции, министра юстиции и председателя редакционных комиссий В. Н. Панина.

В 1861 г. Вейнберг редактировал еженедельный журнал «Век», который издавался при участии А. В. Дружинина, К. Д. Кавелина и В. П. Безобразова. Журнал был весьма умеренным по своему политическому направлению, не имел успеха и доставил Вейнбергу немало огорчений. Он напечатал в «Веке» бестактный фельетон о некоей Е. Э. Толмачевой, которая-де, нарушив все правила благопристойности и нравственности, прочитала на литературном вечере в Перми «Египетские ночи» Пушкина. Фельетон этот вызвал резкие нарекания со стороны радикальной журналистики. Уже в старости Вейнберг сделал попытку оправдаться — этому эпизоду посвящены его воспоминания «Безобразный поступок „Века“» .

«Век» не принес Вейнбергу ничего, кроме долгов, и для их ликвидации он принужден был поступить на службу в Главное интендантское управление. «Здесь тяжелый литературный труд в разных журналах, — читаем в его автобиографии, — который я должен был нести и для существования и для уплаты долгов, чередовался у меня с докладами о заготовлении фуража для разных пехотных и кавалерийских полков и о тому подобных предметах».

С самого возникновения «Искры», с ее первого номера, вплоть до 1866 г. Вейнберг активно сотрудничал в ней. Он печатал в «Искре» оригинальные стихи — преимущественно юмористические, переводы, обличительные фельетоны против откупщиков, цикл фельетонов «Выдержки из памятной книжки старшего чиновника особых поручений „Искры“» и т. д. и т. д. В первые годы существования «Искры» Вейнберг не только принадлежал к числу ее ближайших сотрудников, но и принимал участие в редакционной работе. О своем сотрудничестве в «Искре» Вейнберг тепло вспоминает в упомянутой выше статье «Безобразный поступок „Века“». Уже одно из первых его стихотворений, появившихся в «Искре», — «На Невском проспекте» — вызвало негодование властей предержащих. И впоследствии его произведения не раз привлекали к себе внимание цензуры.

Кроме указанных выше журналов Вейнберг в 1860-е годы сотрудничал в «Русском слове» (редактировал некоторое время библиографический отдел), в «Гудке» 1862 г., «Иллюстрации» и др.

Большинство своих юмористических стихотворений Вейнберг печатал под псевдонимом «Гейне из Тамбова». В 1863 г. он издал их отдельным сборником «Юмористические стихотворения Гейне из Тамбова».

В 1866–1867 гг., после ухода из «Искры», Вейнберг заведовал литературным отделом другого сатирического журнала — «Будильник». В середине 1860-х годов он предпринял также издание полного собрания сочинений Гейне в переводах русских писателей и такое же издание сочинений Гете.

Хотя и в 1860-е годы демократические взгляды Вейнберга не отличались глубиной и последовательностью и он примыкал к наиболее умеренному крылу искровцев, однако подъем общественного движения оказал на него существенное воздействие. В дальнейшем Вейнберг быстро эволюционировал к либерализму. О нем довольно язвительно сказал И. И. Ясинский: «Как были утопические социалисты, так были и утопические либералы. Петр Исаич был певцом такой утопической свободы».

Годы 1868–1874 Вейнберг провел в Варшаве, заведуя кафедрой русской литературы в Варшавской главной школе, а затем, когда она была преобразована в университет, и в университете. В годы своего пребывания в Варшаве он, по-видимому из материальных соображений, редактировал официозный «Варшавский дневник», что вызвало ряд сатирических откликов в «Искре». В Варшаве Вейнберг написал ценное исследование «Исторические песни об Иване Грозном».

Вернувшись в Петербург, Вейнберг продолжал вести и литературную, и педагогическую работу. В течение пятнадцати лет он читал историю русской и всеобщей литературы на женских педагогических курсах, с 1887 г. состоял приват-доцентом Петербургского университета по кафедре всеобщей литературы, преподавал на драматических курсах театрального училища, читал публичные лекции на литературные темы в Петербурге и в провинции.

Вейнберг активно сотрудничал в «Отечественных записках» Некрасова и Щедрина, а также в «Деле», «С.-Петербургских ведомостях» В. Ф. Корша, «Неделе», «Биржевых ведомостях», «Стрекозе» и других журналах и газетах.

В 1883–1885 гг. он издавал журнал «Изящная литература», посвященный преимущественно переводам лучших произведений иностранной литературы, и в разные годы составил несколько сборников для школы и самообразования: «Европейский театр», «Русские писатели в классе», «Русская история в русской поэзии», «Европейские классики» и пр.

В последние десятилетия своей жизни Вейнберг был широко известен как литературно-общественный деятель: он был председателем Союза взаимопомощи русских писателей вплоть до его закрытия правительством в 1901 г. за протест против разгона студенческой демонстрации на Казанской площади, председателем Литературного фонда, организатором литературных чтений, юбилейных чествований и пр. В 1905 г. он был избран почетным академиком. Умер Вейнберг 3 июля 1908 г.

Вейнберг был одним из лучших и плодовитых переводчиков XIX века. Из немецких писателей он переводил Гейне, Берне, Гете, Шиллера, Шамиссо, Фрейлиграта, Гервега, Гуцкова, Лессинга, Ленау, Фаллерслебена, из французских — Гюго, Барбье, Коппе, из английских — Шекспира, Байрона, Шелли, Шеридана, из американских — Лонгфелло и многих других, способствуя ознакомлению с ними русских читателей. Той же задаче служили и его статьи, собранные в книге «Страницы из истории западной литературы» (1907).

Из оригинального творчества Вейнберга наименее интересна и самостоятельна лирика, лишь немногие образцы которой отличаются подлинным поэтическим чувством. Зато остроумные сатирические и юмористические стихотворения пользовались в свое время успехом, а лучшие из них и до сих пор не потеряли известной ценности. Одни из них представляют собою отклики на злободневные факты общественной и литературной жизни, другие затрагивают те или иные общие явления современной русской действительности: социальные контрасты большого города, спекулятивный ажиотаж, верноподданническую проповедь постепенного и медленного развития, фразерство, пресмыкательство и т. д. По преимуществу им свойственна не беспощадная бичующая сатира, а легкая насмешка и ирония. Следует особо сказать о стихотворении «Он был титулярный советник…», которое приобрело большую популярность благодаря романсу А. С. Даргомыжского. Это стихотворение, нередко оценивающееся как чисто юмористическое, написано в духе натуральной школы — гоголевской «Шинели» и «Бедных людей» Достоевского. Многие стихотворения и переводы Вейнберга были также положены на музыку Ц. А. Кюи, А. Т. Гречаниновым, М. М. Ипполитовым-Ивановым и другими композиторами.

 

369. «Ах ты, плут мальчишка…»

Ах ты, плут мальчишка, Сын мой ненаглядный! На тебя гляжу я С нежностию жадной. Ты идешь, каналья, Тоже вслед за веком, Будешь ты, я вижу, Дельным человеком! Полон я блаженства И надежды сладкой, Глядя, как ты часто Подбежишь украдкой К моему комоду, Ловко ключ приладишь И оттуда быстро Гривенник украдешь; И потом слежу я В чистом наслажденьи, Как ты эти деньги Пустишь в обращенье, Как сестру родную Ими ты ссужаешь И потом с нее же Вдвое получаешь… Как не восхищаться, Глядя, как порою Ты перед вельможей Гнешься запятою; Как ты понимаешь, Кто богат и знатен, Как в делах ты ловок, Тонок, аккуратен! Бестия мальчишка, Сын мой несравненный, Ах, какой ты будешь Рыцарь современный!

 

370–371. СОВРЕМЕННЫЕ ПЕСНИ

 

1. «Перед стройною девицей…»

Перед стройною девицей, Наклонившись к ней красиво, Долговязый франтик что-то Шепчет ей красноречиво. Страстно девушка внимает, Будто слышит диво-сказки, И огнем желаний пылких Блещут черненькие глазки. Что же франтик долговязый Шепчет этой деве милой? О любви ли пылкой, вечной, Неизменной за могилой? О блаженстве ли высоком Жизнь пройти одной дорогой И любовью упиваться Вместе в хижине убогой? Нет, не эти речи льются К деве франтом долговязым… Он ей шепчет, что сегодня Взял он триста акций разом; Что, судя по всем расчетам, Это чудо, а не дело И на верных семь процентов Положиться можно смело. Страстно девушка внимает, Блещут черненькие глазки, И на франта упадает Взор участия и ласки. «Вот кто послан мне судьбою! — Шепчет юное созданье…— Семь процентов, семь процентов! Это рай, очарованье!» На других она не смотрит, И не слышит комплиментов, И, забывшись, только шепчет: «Семь процентов! Семь процентов!»

 

2. «Меня зовут Амур… Не тот, что в дни былые…»

Меня зовут Амур… Не тот, что в дни былые У рыцарей сердца так сладко волновал; Не тот, во славу чью, за очи голубые Унылый трубадур песнь томную слагал; Не тот, кто говорил, что «злато вещь пустая»; Не тот, кто о чинах не думал никогда И под окном вздыхал, меж тем как дева рая Храпела у себя, бесстрастна и горда. Нет, нет! Другой Амур — серьезный,                                                    современный, Холодный, как Сибирь, богатый, как она; Амур, куда народ бежит, как оглашенный, Где акции шумят, как бурная волна! Не вздохи глупые, не сны, не идеалы Амура прежнего в мечтаниях моих — Нет, нет, в ушах звучат полуимпериалы, И сладко я дышу, внимая звону их!

 

372. «Он был титулярный советник…»

Он был титулярный советник, Она — генеральская дочь; Он робко в любви объяснился, Она прогнала его прочь. Пошел титулярный советник И пьянствовал с горя всю ночь, И в винном тумане носилась Пред ним генеральская дочь.

 

373. НА НЕВСКОМ ПРОСПЕКТЕ

Прочь! пади с дороги!.. мчатся, словно черти, В щегольских колясках чудо-рысаки; Эй, посторонитесь — зашибут до смерти… Прочь вы, пешеходы, горе-бедняки!.. Вот хватили дышлом в шею старушонку, Вот мальчишку сшибли быстрым колесом, Вот перевернули тощую клячонку С Ванькой-горемыкой, с бедным седоком. Ну, куда суетесь?.. что вам за охота Между экипажей проходить, спеша? — «Да нужда припала, выгнала забота, Дети просят хлеба, денег ни гроша. Надо ж заработать, надо же разжиться, Ждать не будут… много нас таких живет… Тут уж поневоле станешь суетиться; Страшно — опоздаешь — дело пропадет!» Полно! — это горе, эти все тревоги, Деньги, хлеб насущный — это пустяки! Место, горемыки, место!.. Прочь с дороги! А не то раздавят разом рысаки. Им вот, этим франтам, выбритым отлично, Этим щеголихам, пышным, молодым, Ехать тише, ждать вас вовсе неприлично, Да и невозможно… много дела им! Этот нынче утром должен быть с визитом У графини Лумпе, у княгини Крак, У Дюссо котлетку скушать с аппетитом, Заказать портному самый модный фрак. Этот мчит подарки к пышной Вильгельмине, Цвету всех камелий, с кучею связе́й; Этих ждут мантильи в модном магазине, Тех — свиданья тайно от седых мужей… Шибче, шибче мчитесь! Щедро раздавайте Дышлами ушибы, вывихи, толчки… Место этим барам! Место им давайте Все вы, пешеходы, горе-бедняки!..

 

374. НЕГОРДЫЙ ЧЕЛОВЕК

Родитель мой, готовясь кинуть                            Сей свет, Мне дал такой благоразумный                            Совет: «Мой сын, ничем не брезгай в мире,                            Смотри И всё, что только брать возможно,                            Бери». С тех пор храню я свято мудрый                            Приказ, На всё глядит с участьем теплым                            Мой глаз. Не мучась в гордой, бесполезной                            Борьбе, Я всё, что можно, прибираю                            К себе. Увижу ль где галоши лучше                            Моих — Беру без спеси безрассудной                            И их. Платок увижу ли хороший —                            Возьму. Кто может денег дать — нет спуска                            Тому. Мне дали раз отличный перстень —                            Чужой, Чтоб передать его особе                            Другой; Я рассудил, что буду глупый                            Педант, Когда отдам такой отличный                            Брильянт. Другой бы брезгать стал, стыдиться,                            А я Не знаю спеси, и вещица —                            Моя. Как птица божия, не сею,                            Но жну, И помню заповедь благую                            Одну: «Мой сын, ничем не брезгай в мире,                            Смотри И всё, что только брать возможно,                            Бери!»

 

375. ТРОСТНИК И СПИНА

Басня для детей

             «Как гибок я! как гнусь я превосходно! — Сказал младой тростник, с тщеславьем на челе.—                    Когда ни захочу, свободно                          Склоняюся к земле. Кто в гибкости со мной осмелится сравниться?                   Кто обогнать меня решится?»                        — «Я!» — вдруг раздался крик,                   И видит наш тростник —             Чудовище глазам его явилось. «Кто ты? — тростник спросил, тряхнувши головой.—             Какое существо решилось                           Померяться со мной             И в гибкости со мною потягаться?»            — «Я, — говорит чудовище, — спина,                       Которая затем лишь создана,            Чтоб кланяться и до полу сгибаться;                            Затем что знаю я,                            Что, чем моя порода            Способнее к сгибанью, тем у ней                  Почету более, дохода,                         И силы, и связе́й…                            Конечно, и меж нами                            Такие спины есть, Которые стоять какими-то шестами             Считают за большую честь;                                  Но эти спины —                           Какие-то дубины,        И им за то на свете нет житья.             Перед такими же, как я, Ты, о тростник, ничто; в способности согнуться И думать нечего со мною потянуться.                          Притом сгибание твое                          Тебе копейки не приносит,                                         Ну, а мое                         Обогащает и возносит!»               Тут понял истину тростник И головой в смущении поник…                Мораль сей басни такова: Нам гибкая спина нужней, чем голова.

 

376. <ПЕСНЯ СУМАСШЕДШЕГО АКЦИОНЕРА>

Вы знавали ль Колиньона? Он был бравый кавалер, Горделивый, важный барин И французский инженер! Там, далеко, за морями, В пышной он сидит квартире, Перед ним — сундук тяжелый, В нем — всё русские рубли. Колиньон! Назад три года Мы пришли к тебе толпой: «Потрудись-ка для народа И дороги нам построй. Мы с тобою разных наций, Но у нас найдешь ты рай, А уж русских ассигнаций Сколько хочешь забирай!» Он поспешно снаряжался, Все контракты заключил, Всё построить страшно клялся… Обманул — и укатил! Колиньону мы сказали: «Ты контракты позабыл: Твой карман мы наполняли, Ты до дна наш осушил!» Он с усмешкой отвечает: «Я контрактов не забыл; Разве Общество не знает? Я шутил! ведь я шутил!» Отпустили его мы с тугим кошельком, Проводили с смиренным поклоном, И горючие слезы струились ручьем, Как прощалися мы с Колиньоном! Он не придет! он не придет! Сей славный гость земли российской, И на чужбине не вздохнет О линии феодосийской! Он не придет! он не придет! И там, среди французских граций, Во славу русских ассигнаций Рассказ заманчивый пойдет… Он не придет, он не придет!

 

377. ЭЛЕГИЯ

(ОДИН ИЗ СОВРЕМЕННЫХ ВОПРОСОВ С ПОЭТИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ)

Я любил ее так нежно, Так высоко, поэтично; Всё в ней было так эфирно, Так небесно, гармонично… Но вчера, о боги, боги, Приключение какое!.. Ту, которая являлась Мне как нечто неземное, Окруженная цветами, В обстановке идеальной,— Ту красавицу увидел Я в палате госпитальной! С инструментом возле трупа Дева милая стояла И, по правилам науки, Труп спокойно рассекала. Я отпрянул в изумленьи От невиданного дела… А она в глаза мне прямо И учено посмотрела; Протянула мне спокойно Окровавленные руки И сказала: «Друг, ты видишь Здесь служителя науки!» И опять припала к трупу… Я стоял, глотая слезы; Черной пылью рассыпались Поэтические грезы; Их, как молния, сменяли Медицинские картины, И шептал я: «Дева рая — Доктор, доктор медицины!..»

 

378. КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ

Спи, редактор знаменитый,             Баюшки-баю! Я тебе, старик маститый,             Песенку спою; Пусть нелепейшие сказки             Жизнь срамят твою — Ты пиши из-под указки…             Баюшки-баю! Ходит всюду слух нелестный,             Ходит резкий свист, Будто ты не слишком честный,             Ловкий журналист; Плюнь на слухи! Тискай смело             Нужную статью… Это выгодное дело…             Баюшки-баю! Помогло тебе лихое             Перышко твое: Ты забыл свое плохое             Прежнее житье; Зажил ты богато, шибко,             Как в земном раю,— Вот что значит гнуться гибко…             Баюшки-баю! Продолжай такое семя             В землю ты кидать… Видишь, может наше время             Труд вознаграждать. Пусть клеймят тебя зоилы —             Ты силен в бою, Будешь крепок до могилы…             Баюшки-баю!

 

379. ВЗГЛЯД НА ПРИРОДУ

(РУССКАЯ МЕЛОДИЯ)

Я люблю смотреть на звезды — Но не те, что в горнем мире; Мне милее те, что светят На чиновничьем мундире. Эти Сириусы, Марсы Для меня смешны и странны; Мне милее Станиславы, И Владимиры, и Анны. И люблю я слушать шелест — Но не вязов, не акаций; Мне милее шелест крупных Всероссийских ассигнаций. Я люблю смотреть, как гнется — Но не ива в роще темной; Мне милей сгибанье тела У начальника в приемной. И люблю внимать я реву — Но не ветра над волнами; Мне милее рев особы Над мельчайшими чинами. Я люблю ключи большие — Но не в скалах и пещерах; Мне милее те, что блещут На высоких камергерах. И люблю я теплый климат — Но не стран благословенных; Мне милей теплынь родная Мест гражданских и военных.

 

380. ВЕСЕЛАЯ ПЕСЕНКА

Ах ты, русская, русская гласность! Сколько важных вопросов ты в ясность Из тумана на свет привела! И какая ты чудная сила, И какие ты, право, свершила Величаво-благие дела! Если взятки еще не пропали, Так теперь получать-то их стали Осторожно, без грубых манер; Если женщин еще оскорбляют, Так ведь это уж дети свершают, Как случилось в Твери, например; Если мы дикарями богаты, Если мы на словах тороваты, Если лупит слугу либерал, Если многие спины так гибки, Если подлостью пахнут улыбки, Если силу имеет нахал — Так ведь это одни исключенья, И бледнеют они от сравненья С тем, что ты нам так щедро дала, О великая русская гласность, Всё приведшая в яркую ясность… Тра-ла-ла, тра-ла-ла, тра-ла-ла!

 

381. СТРЕКОЗА И МУРАВЕЙ

(В НОВОМ РОДЕ)

Говорят, водопроводы             Попросили Думу Отпустить им на расходы             Тысяч в двести сумму. Говорят, услышав это,             Дума городская Вместо всякого ответа —             Странная такая — На бассейн, громаду-зданье,             Едко указала И Правленью в назиданье             Басенку сказала: Попрыгунья стрекоза, Акведукная компанья, Погрузилась в труд копанья… Вдруг, глядит — пришла гроза: В кассе чисто, словно в поле, Нет уж дней тех светлых боле, Как добряк акционер, Щедрый выше всяких мер, Под директорские сказки Спал, закрывши сладко глазки, И давать свой капитал Чистым счастием считал. Дни блаженства пролетели… И Палибины, и Пели, И Овсянников, и Крон Чуют время похорон. Труб печальнейшая груда На Сенатской площади; А далеко позади Башня смотрит, как Иуда… Тут компания с тоской Лезет к Думе городской: «Не оставь меня приветом, Не срами пред целым светом, Одолжи для спуска вод Тысяч двести на расход…» — «Кумушка, мне это странно! Ты брала ведь беспрестанно Деньги будто за труды, А ни капельки воды В наши трубы не пустила…» — «До того ль, сестрица, было! Ведь в Правлении у нас Схватки, споры — каждый час, Так что воду я забыла… А притом, я без ума Рыла ямы ежечасно…» — «Рыла ямы! И прекрасно; Так заройся в них сама!»

 

382. УТЕШЕНИЕ

Верьте мне, о россияне, Верьте — прав во всем Скарятин: Всё изменится как должно, Всё очистится от пятен. Нигилисты-забияки, Консерваторы-тупицы — Все исчезнут безвозвратно Из провинций и столицы. Жизнь свободную не будет Жать ярмо антагонизма, Оттого что очень много В нас живет либерализма. Ни реакции не будет, Ни тревоги грустно-шумной… «Тише едешь, дальше будешь» — Наш девиз благоразумный. Безмятежны, как младенцы, Выбрав гладкую дорожку, Мы когда-нибудь до цели Доплетемся понемножку. Только дайте до второго Нам дожить тысячелетья — Оперимся мы отлично В эти новые столетья. Ко второму юбилею Будет русский мир утешен — И какой тогда воздвигнет Новый памятник Микешин! Подождите, потерпите! Всё очистится от пятен: В этом нам залогом служит Зорковидящий Скарятин!

 

383. МИШУРА

Проносясь на коне наблюдений По арене общественных дел, Я на множество светлых явлений С умилительным чувством глядел. Говорил я: «В Нью-Йорке, в Париже, В Альбионе нет столько добра»… А как только вгляделся поближе — Мишура, мишура, мишура! О краса бюрократии новой! С беспредельным восторгом не раз Я внимал твоей речи громовой О вреде стародавних зараз И о том, что теперь-то приспела Для реформ радикальных пора… А как только коснулось до дела — Мишура, мишура, мишура! Сколько раз, о вития журнальный, Увлекал и пленял ты меня, Как любил я твой тон либеральный, Полный силы, ума и огня! Сколько было решимости грозной В каждом взмахе живого пера… А дошло до поверки серьезной — Мишура, мишура, мишура! О друзья интересов народных! Сколько светлых надежд и идей Проявлением сил благородных Вы в душе возбуждали моей! Вы с народом сливались так мило, За народ вы кричали «ура!»… А на деле опять выходило — Мишура, мишура, мишура! И куда бы, восторгом палимый, Я ни мчал наблюдений коня, Всё какой-то чертенок незримый Хохоча догоняет меня И пищит: «На трескучие речи Знаменитые вы мастера, А взвали-ка вам дело на плечи — Мишура, мишура, мишура!»

 

384. ЭКСТРЕННЫЙ СЛУЧАЙ

Я бескорыстный чиновник, Верой и правдой служу И репутацией честной Выше всего дорожу. Всех, предлагающих взятки, В шею гоню я всегда… Раз только… В деньгах случилась Мне до зареза нужда… Взял я с канальи купчишки Кушик — и то небольшой… Ну, да ведь экстренный случай, Экстренный случай такой! Всех наказаний телесных Враг я до мозга костей; Даже супруге я строго Сечь запрещаю детей. Я и в газетах однажды Тиснул об этом статью… Раз только… Мой камердинер Лампу испортил мою… Я рассердился и в зубы Съездил легонько рукой… Ну, да ведь экстренный случай, Экстренный случай такой! «Женщины — перлы созданья!» — Так я всегда говорю, На ловеласов бездушных С страшною злобой смотрю… Раз только… Мне подвернулась Прелесть — девчонка одна. Жили мы долго… «А что, как Вдруг да узнает жена?» — Так я подумал — и тут же Стал для бедняжки чужой… Ну, да ведь экстренный случай, Экстренный случай такой! С каждым своим подчиненным, Будь он хоть мелкий писец, Я обращаюсь гуманно, Даже почти как отец. Руку порой пожимаю Тем, кто и в малых чинах… Раз только… Писарь на службу В пестрых явился штанах… Тут из терпенья я вышел — Выгнал из службы долой… Ну, да ведь экстренный случай, Экстренный случай такой! Строго себя разбирая, Смело всегда я скажу, Что и правдиво и честно Я и живу и служу. Совесть не может мне сделать Самый малейший укор… Если ж порой и случится Этакий маленький вздор, Если в порыве досады Я и забудусь порой — Значит, уж экстренный случай, Экстренный случай такой!

 

385. ДОКТРИНА

«Стучи в барабан и не бойся, Целуй маркитантку под стук; Вся мудрость житейская в этом, Весь смысл глубочайший наук. Буди барабаном уснувших, Тревогу без устали бей, Вперед и вперед подвигайся — В том тайна премудрости всей». Так пел знаменитый мой тезка, И, в гордости странной своей, Он думал, что этой «доктриной» Составит блаженство людей; Он думал, что эту доктрину На деле легко применить, И шел он с своим барабаном, Стараясь будить и будить. Я, тезка великого Гейне, На вещи иначе смотрю… Я, правда, поэзии жаром, Как он, постоянно горю, Когда забываюсь в мечтаньях О птичках, девицах, луне… Но чуть до доктрины доходит — Доктрина иная во мне… Отрекшись от дерзкой гордыни, Судьбу обеспечив свою, Я тихо, свободно и сладко В своем кабинете пою: «Оставь барабан ребятишкам, Целуй благонравно жену, Спи сам и ничем не препятствуй Других безмятежному сну. Где только заметишь тревогу, Домой удирай поскорей, И там лишь вперед подвигайся, Где пользы немало твоей. Вся мудрость житейская в этом, Весь истинный смысл бытия… Прекрасную эту доктрину Изведал на опыте я. И знаю, что кончу покойней, Комфортней, светлее свой век, Чем кончил мой тезка несчастный, Больной фантазер человек!»

 

386. «Бесконечной пеленою…»

Бесконечной пеленою Развернулось предо мною             Старый друг мой — море. Сколько власти благодатной В этой шири необъятной,             В царственном просторе! Я пришел на берег милый, Истомленный и унылый,             С ношею старинной Всех надежд моих разбитых, Всех сомнений ядовитых,             Всей тоски змеиной. Я пришел поведать морю, Что с судьбой уж я не спорю;             Что бороться доле Силы нет! что я смирился И позорно покорился             Безобразной доле. Но когда передо мною Бесконечной пеленою             Развернулось море И, отваги львиной полны, Вдруг запели песню волны             В исполинском хоре — Песню мощи и свободы, Песню грозную природы,             Жизнь берущей с бою,— Всё во мне затрепетало И так стыдно, стыдно стало             Пред самим собою — За унынье, за усталость, За болезненную вялость,             За утрату силы Ни пред чем не преклоняться И с врагом-судьбой сражаться             Смело до могилы! Отряхнул с себя я снова Малодушия пустого             Пагубное бремя И врагу с отвагой твердой Снова кинул вызов гордый,             Как в былое время. А седые волны моря, Пробужденью духа вторя             Откликом природы, Всё быстрей вперед летели, Всё грознее песню пели             Мощи и свободы!

 

ИЗ ПЕРЕВОДОВ

 

Вильям Шекспир

387. < МОНОЛОГ ОТЕЛЛО ИЗ 1-ГО ДЕЙСТВИЯ ТРАГЕДИИ>

Ее отец любил меня и часто Звал в дом к себе. Он заставлял меня Рассказывать историю всей жизни, Год за́ год — все сражения, осады И случаи, пережитые мною. Я рассказал всё это, начиная От детских дней до самого мгновенья, Когда меня он слышать пожелал. Я говорил о всех моих несчастьях, О бедствиях на суше и морях: Как ускользнул в проломе я от смерти, На волосок висевшей от меня; Как взят был в плен врагом жестокосердым И продан в рабство; как затем опять Я получил свободу. Говорил я Ему о том, что мне встречать случалось Во время странствий: о больших пещерах, Бесплоднейших пустынях, страшных безднах, Утесах неприступных и горах, Вершинами касающихся неба; О каннибалах, что едят друг друга, О племени антропофагов злых И о людя́х, которых плечи выше, Чем головы. Рассказам этим всем С участием внимала Дездемона, И каждый раз, как только отзывали Домашние дела ее от нас, Она скорей старалась их окончить, И снова шла, и жадно в речь мою Впивалася. Всё это я заметил И, улучив удобный час, искусно Сумел у ней из сердца вырвать просьбу — Пересказать подробно ей всё то, Что слышать ей до этих пор без связи, Урывками одними привелось. И начал я рассказ мой, и не раз В ее глазах с восторгом видел слезы, Когда я ей повествовал о страшных Несчастиях из юности моей. Окончил я — и целым миром вздохов Она меня за труд мой наградила И мне клялась, что это странно, чудно И горестно, невыразимо горько; Что лучше уж желала бы она И не слыхать про это; но желала б, Чтоб бог ее такою сотворил, Как я; потом меня благодарила, Прибавивши, что если у меня Есть друг, в нее влюбленный, — пусть он только Расскажет ей такое ж о себе — И влюбится она в него. При этом Намеке я любовь мою открыл. Она меня за муки полюбила, А я ее — за состраданье к ним. Вот чары все, к которым прибегал я. Она идет — спросите у нее.