Поэты «Искры». Том 2

Минаев Дмитрий Дмитриевич

Богданов Василий Иванович

Курочкин Николай Степанович

Вейнберг Петр Исаевич

Жулев Гавриил Николаевич

Буренин Виктор Петрович

Ломан Николай Логинович

Сниткин Алексей Павлович

АЛЕКСЕЙ СНИТКИН

 

 

Биографическая статья

Четырнадцатого апреля 1860 г. состоялся спектакль в пользу Литературного фонда с участием ряда видных писателей. Был поставлен «Ревизор». Писемский играл городничего, Вейнберг — Хлестакова, Достоевский — почтмейстера, Тургенев, Некрасов, Григорович, Василий Курочкин и другие — купцов, а одного из полицейских (то ли Держиморду, то ли Свистунова) — молодой писатель Алексей Павлович Сниткин. Этот спектакль был для него роковым. Сниткин простудился и 30 апреля умер.

Его смерть вызвала ряд откликов, содержавших сочувственную оценку его литературной деятельности. «Кстати: не знавали ли вы одного Сниткина: он еще пописывал комические стихи под именем Амоса Шишкина, — спрашивал Достоевский артистку А. И. Шуберт 3 мая 1860 г. — Представьте себе: заболел и умер в какие-нибудь шесть дней… Очень жаль». Теплый некролог появился в «Иллюстрации», где о Сниткине писали как о «замечательном таланте, обещавшем еще большее развитие в будущем»; похвальным отзывом о его даровании сопровождалась публикация его повести «Стрикаловский барин» в «Библиотеке для чтения». Только мракобес Аскоченский разразился в своей «Домашней беседе» грозной филиппикой, суля покойному вечные муки, за что был беспощадно высмеян на страницах «Искры».

О жизни Сниткина (он родился в 1829 г.) до середины 1850-х годов ничего не известно. Начало его литературной деятельности относится к 1856 г., когда в «Современнике» были помещены, по свидетельству его приятеля, каких-то два рассказа.

В 1857–1858 гг. Сниткин работал над комедией «Контр-мины» и романом «Увлечения», одна глава из которого появилась в журнале «Светопись». Публикуя ее, редакция «Светописи» сообщала, что роман «молодого талантливого писателя» «с января 1860 года будет печататься в одном из наших журналов первой величины». Однако, кроме этой главы, больше ничего не появилось. Рукопись романа, как и комедии «Контрмины», по-видимому, не сохранилась. Следует отметить, что среди рукописей, отобранных у Чернышевского при аресте в 1862 г. и затем возвращенных Некрасову, была «Оборотливые люди, комедия Сниткина». Те же ли это «Контр-мины» или что-нибудь другое — неизвестно.

В 1858 г. в аудитории факультета восточных языков Петербургского университета, студентом которого он был, Сниткин познакомился с Л. П. Блюммером и сблизился с ним на почве общих литературных интересов: оба, в частности, с глубокой симпатией относились к творчеству Островского. Они сошлись с Д. Д. Минаевым, тогда еще совсем молодым поэтом, и задумали издавать в 1859 г. еженедельную газету «Русский телеграф». Сниткин должен был заведовать литературным отделом. Но их план не осуществился — цензурное ведомство не дало им разрешения на издание газеты, сомневаясь в их «нравственном направлении», т. е. политической благонадежности.

Сниткин все время жил в бедности, а теперь он неожиданно оказался в еще более тяжелом материальном положении. Однажды на даче под Петербургом он сказал Блюммеру: «Ну, вот видите, я вам говорил, говорил я вам, Леонид Петрович, что нам счастья нет… У меня припадков зависти, право, никогда не было; но как взглянешь на этих ослов… гуляющих беззаботно и глупо улыбающихся, да как вспомнишь, что ни моей Лизе, ни моему Лекке завтра нечего есть будет — у-у! как завидно станет… Из всех предположений, из всех надежд остался, нет, не остался, а создался — огромнейший шиш!.. Да, Леонид Петрович, и теперь я — не Сниткин, а Шишкин…» Разговор продолжался в том же духе, пока Сниткин не воскликнул: «О Шишкин! не унывай! — ты поэт!»

В том же 1859 г. Сниткина постигла и другая неудача. Он намеревался издать сборник своих пародий «Перепевы из русских современных поэтов Амоса Шишкина»; цензор, рассматривавший рукопись, потребовал от него каких-то «поправок», и сборник (по причинам, которые трудно установить на основании сохранившихся данных) издан не был.

С конца 1859 г. Сниткин сотрудничал в «Искре». Одновременно он вел фельетонное обозрение «Петербургская летопись» в журнале «Светоч», а также печатал стихи в издававшемся при «Светоче» «Карикатурном листке» и в юмористическом журнале «Развлечение».

В последние три года своей жизни Сниткин, по свидетельству Блюммера, написал несколько небольших рассказов, частично «из простонародного быта», но они не были напечатаны. Уже после смерти Сниткина были опубликованы две его вещи: рассказ «Танкред» в «Иллюстрации» (1860, № 138–144) и большая повесть «Стрикаловский барин» в «Библиотеке для чтения» (1860, № 10).

На «Стрикаловского барина» обратил внимание Тургенев и рекомендовал Герцену прочитать повесть Сниткина. В ответ на это Герцен писал: «Хоть и видно, что еще перо не устоялось, а хорошо». Герцен считал, что в «Стрикаловском барине» чувствуется воздействие Тургенева («Стрикал подражает тебе»), но повесть и по своим персонажам и по стилю, пожалуй, ближе к Писемскому. Как бы то ни было, и «Танкред» и «Стрикаловский барин» свидетельствуют о бесспорном беллетристическом таланте Сниткина и хорошем знании жизни русской деревни и провинции незадолго до реформы 1861 г. В «Стрикаловском барине», писала газета «Русский инвалид», много «неподдельного юмора, наблюдательности, знания общественной жизни, человеческой натуры, поэзии, умения рассказывать».

Как указано выше, Сниткин сотрудничал в «Искре» с конца 1859 г., т. е. очень недолго. Но редакция «Искры» ценила поэта и напечатала целый ряд его вещей и после его смерти, в 1861–1862 гг. В примечании к его «Антологическим стихотворениям» «Искра» сообщала: «Читателям нашим известно, что под псевдонимом Амоса Шишкина писал А. П. Сниткин, писатель с замечательным сатирическим дарованием, в прошлом году умерший». «Особенность его юмора, — писал Н. Курочкин, — состояла в неожиданности оборотов, в комических сближениях и в бойкости и веселости изложения».

 

423–426. АНТОЛОГИЧЕСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

 

1. НЕПОНЯТЫЙ ВОПРОС

Скажи мне, подруга, не сам ли Зевес, Спустившись на облаке светлом с небес, В блаженстве со смертной три ночи провел И дочку такую на свет произвел? С обидной насмешкой глядя на меня, Наивно сказала подруга моя: «Какой тут Зевес и какая тут ночь! Я просто военного писаря дочь».

 

2. ПОДРАЖАНИЕ XIV ИДИЛЛИИ БИОНА

Звезда прелестная Венеры нежно-страстной! Пока Диана лик скрывает свой прекрасный За ближней рощею — молю тебя: свети, Чтоб было через лес мне не темно идти. Покинул я свой дом не для трудов опасных, И в сердце не таю я замыслов ужасных. Нет, мне назначила лесничего жена Свиданье тайное в лесу. Теперь она Давно, я думаю, супруга напоила. Так некогда и ты Вулкана проводила.

 

3. НАШЕ ВРЕМЯ

Увы, давно прошли счастливые те годы, Когда, послушные лишь голосу природы, Народы мирно жизнь среди полей вели И реки не водой, а нектаром текли; Когда за смертными Юпитер увивался И Бахус замертво с людями напивался; Когда не привлекал Венеру денег звон И неподкупен был прекрасный Аполлон; Когда с Фемидою в согласьи судьи жили И правдой правому, а злому злом платили; Когда сам грозный Зевс преступников карал И только лишь один Меркурий плутовал; Когда… Но для чего нам попусту роптать? Чем век наш не хорош? Чего еще желать? Хоть нравы-то у нас теперь не слишком чисты, Хоть денег за труды не платят журналисты, Хоть Аполлон порой несет такую дичь, Которой ни богам, ни смертным не постичь,— Да гласность грозная повсюду процветает И за делами всех бессонно наблюдает…

 

4. ПОЕЗДКА В ПАРГОЛОВО

Забыв поэзию, людей и всё на свете, Я ехал с милою в извозчичьей карете, Спеша под кровлею крестьянской отдохнуть И в тишине ночной в восторгах утонуть. То было первое блаженное свиданье: Красавица, склонясь на страстное желанье, Решилася тайком покинуть отчий дом, Чтоб сутки провести с любовником вдвоем. (Кто любит истинно, в том безгранична вера!) Для смелости с собой мы взяли редерера, Бутылку коньяку, наливок двух сортов И вкусных 35 с грибами пирожков. (К несчастью, одарен я страшным аппетитом, А поцелуями, увы! нельзя быть сытым.) Но вот приехали. С улыбкой на лице Встречает толстая нас баба на крыльце И в комнату ведет, где, пар густой пуская, Сердито самовар ворчит, на нас пеняя…  ………………………………… ………………………………… Остались мы одни. Обвив меня руками, Подруга милая впилась в меня устами. И этот поцелуй так много говорил, Что понял я его и — свечку погасил…

 

427–429. ЭЛЕГИИ

 

1. ВОСПОМИНАНИЕ

Когда в ночной тиши я вспомню вдруг о ней, Как с ней ложились мы вдвоем на это лоно,— То плачу я тогда, как плакал иудей, Влекомый в дальний плен от стен родных Сиона. Не жаль мне капитал, который я убил На шляпы, на цветы, на шелковые платья; Не жаль мне ничего, что ей я подарил За жаркий поцелуй, за страстные объятья; Я не сержусь за то, что мне ты предпочла Улана с длинными, пушистыми усами… Но, от меня бежав, зачем ты унесла Шкатулку с деньгами и ценными вещами!

 

2. В ПАВЛОВСКЕ

Постой! здесь хорошо… Зеленою оградой Кустарники кругом с деревьями сплелись; Чуть слышно музыка доносится из сада, А шумный говор стих и звуки улеглись. Я не пойду туда, где Штраус вероломный Ломается с смычком и скрипкою в руках, Как в знойной Африке, на Ниле, змей огромный, Свиваясь, нежится на солнечных лучах. Да, в этот уголок мы забрели недаром. Скорей здесь отдохнем под тению куста! А там ты встретишься с знакомым лейб-гусаром… Нет, не пойдем туда… там шум и суета!

 

3. «Я всё еще ее, безумный, не забыл!..»

Я всё еще ее, безумный, не забыл! Я всё еще ее нередко вспоминаю, Хотя давно уже другую полюбил И, с первой разорись, вторую разоряю. Я всё еще ее, безумный, не забыл. Люблю, как не любить Полонскому и Фету, Хоть деньги на нее казенные убил, Хоть предпочла она откупщика поэту!

 

430–431. МЕЛОДИИ

 

1. «Я мрачно сидел за бутылкой…»

Я мрачно сидел за бутылкой, На мир, на людей рассердись,— Когда между мною и ромом Какая-то связь родилась. Стихи я писал, но какие? Не помню, а кажется, вздор! Ром сразу меня отуманил, И ром полюбил я с тех пор.

 

2. «И ветер и дождик шумели…»

И ветер и дождик шумели В деревне далекой, степной. Мы с нею у печки сидели С какою-то глупой хандрой. Она была в теплой камали, И я был закутан в халат, А на сердце столько печали, Как будто бы в нем целый ад! И вижу я: духи толпою Танцуют пред нами канкан. О друг мой, скажи, что с тобою? Я понял давно, что я пьян.

 

432. ПОДРАЖАНИЕ ГЕЙНЕ («Расскажи, моя малютка…»)

Расскажи, моя малютка, С кем тебя вчера я встретил? Я прошел нарочно мимо, Будто вас и не заметил. Видел я, что он немолод И мужчина некрасивый. И малютка, покрасневши; Отвечала мне стыдливо; «Это мой внучатный братец, И приехал он намедни; Когда с ним меня ты встретил, Мы домой шли от обедни». И все дальние вопросы Поцелуем прекратила. Знаю я, что ты, плутовка, Мне неправду говорила! Знаю я, что этот братец У тебя, как я, ночует; Знаю я, что эти глазки Часто он, как я, целует. И вся разница меж нами, Что его ты обираешь, А потом его все деньги Ты со мною же мотаешь. Не виню я, что должна ты Исполнять его желанья: Ведь тебе, моя малютка, Не даю я содержанья!

 

433. СОЛНЕЧНЫЙ СВЕТ

Под кустом густой малины, В полдень, часто я лежу — И на всё тогда так мрачно, Как философ, я гляжу. Скандинавские преданья, Поэтические сны, И народные сказанья, И поверья старины — Всё, что важно, что глубоко, Носит след неясных дум, До чего нам всем далеко… Вот что мой решает ум. Отчего к шарам воздушным Не приделают руля? Отчего, не уставая, Вечно вертится земля? Отчего непостоянно Звезды на небе блестят? Непонятные вопросы! Непонятный результат!

 

434. УГНЕТЕННАЯ НЕВИННОСТЬ, ИЛИ НОВАЯ ОДИССЕЯ

(НЕВОЛЬНОЕ ПОДРАЖАНИЕ ГОМЕРУ)

Муза, воспой похождения рыцаря Горькая Чаша, Как он, ревнуя к науке, долго по свету скитался, Сказки, поверья народа и песни везде собирая. Как наконец он попался, подобно вождю Одиссею, В руки циклопов новейших, грубых, небритых и пьяных. Се, помолясь, начинаю:                                       Рыцарь Горькая Чаша Прибыл в хладную область гипербореев, В город, древле своим перевозом преславный. Вот и прибыл туда Горькая Чаша в наряде народном: В синем кафтане, у чресл препоясан ременкой, В красной рубахе, брадатый, как есть православный. (Каждый читатель поймет, что ученому мужу, Шляясь по курным избам и беседу ведя с мужиками, В белых перчатках ходить и во фраке совсем не пристало.) Как гражданин, знающий твердо порядки, наш рыцарь Лично отправился вид предъявлять. Это его и сгубило! Строгий блюститель порядка и вместе блюститель прогресса, Горькую Чашу в умысле тайном вдруг заподозрив, Брови нахмурив, как Зевс, с речью такою к нему обратился: «Чертов ты сын! Ну какой же ты доблестный рыцарь? Ты среди белого дня шляешься в этаком срамном костюме: Видно ли где, чтобы рыцарь костюм свой дворянский Нагло сменил на гуню (и блюстителя речь справедлива). Ты иль масон, иль бродяга, иль даже мормонский учитель. Думаешь, нам неизвестно, кто это такие мормоны? Нет, брат, читал в „Библиотеке“ я — и недавно — Всю подноготную суть об этом проклятом расколе. Знаю, что в разные страны клевретов они посылают Народ обращать. И по роже твоей эфиопской Вижу, что есть ты мормон и, стало, притом многоженец. Ну, отправляйся в сибирку и жди там себе приговора». Тщетно Горькая Чаша всеми бессмертными клялся, Что не мормон он и даже совсем не женатый. Тщетно к богам он взывал, призывая на помощь Фемиду. Было ответом ему столько же слов энергичных, Сколько не скажет и сам становой в воскресенье. И посадили его. Долго он, долго томился В грязной сибирке, сказки свои арестантам читая. А просидел бы и дольше, когда бы не сам бюргермейстер, Хотя из военных, но муж современного века, Сам бы к нему не явился с ласково-нежным приветом. «Милый мой (рек он ему), вижу, что вы не мормон, а ученый. Паспорт возьмите вы свой и ступайте куда там хотите». Горькая Чаша, снова в поддевку облекшись, Тотчас хотел же уехать в свой град по железной дороге; Но был он схвачен вторично и снова опять заподозрен: Будто бы он не мормон был, а сам Дон-Кихот Сервантеса. Снова его заключили, и снова galant [188] бюргермейстер Через неделю ему и билет возвратил, и свободу. Будь осторожен, читатель! Брей себе бороду глаже И никогда не носи (если ты только ученый) Скверной поддевки. Не то тебя горькая участь Нашего рыцаря рано иль поздно постигнет. Право, никто не поверит, что ты титулярный советник. Примут тебя за мормона иль за кого?.. за бродягу! И уж наверно тогда перешлют напрямик восвояси.

 

435. ДЛЯ МНОГИХ

Господь мне не дал дарованья Изображать в моих стихах И сонных листьев трепетанье, И сонм созвездий в небесах. Стихи мои не воспевают Обеды знатных, высший свет — Зато их многие читают И я для публики поэт. Я не взываю к сильным лицам, Мои стихи для их ушей Подобны дерзким небылицам Мальчишки глупого. Речей Моих не слушают народы, Зато туманного в них нет. Я не певец цветов, природы, Но я для публики поэт. Не веря в честность Немезиды И в бескорыстие судей, Я не прощаю им обиды Безгласных, маленьких людей. И подвиг грязный и скандальный В моих стихах найдет ответ; И скажет не один квартальный, Что я для публики поэт. Я знаю: люди есть иные, Которым правда колет глаз. Они не любят, чтоб другие Над ними тешились хоть час. Я как поэт их презираю,— Но чтоб об них проведал свет, Я их печатно обличаю. Да, я для публики поэт!