Избранные сатирические стихотворения

Минаев Дмитрий

Дмитрий Дмитриевич Минаев

Дмитрий Минаев

[21 октября 1835 — 10 июля 1889]

ПРОВИНЦИАЛЬНЫМ ФАМУСОВЫМ

Люди взгляда высшего, Книг вы захотите ли! Пусть для класса низшего Пишут сочинители. Для чего вам более Все людское знание? Не того сословия Чтоб читать издания! Нынче — травля славная, Завтра — скачка тройками То обед, где — главное Угостят настойками. То к родне отправишься, С дворнею — мучение… Ясно, что умаешься. Тут уж не до чтения. Пусть зубрят приказные Те статьи ученые, Где идеи разны? Очень развращенные. Мы ж, допив шампанское, Спросим с удивлением: Дело ли дворянское Заниматься чтением?

ДЕТЯМ

Розги необходимы, как энергические мотивы жизни. П. Юркевич Розог не бойтеся, дети! Знайте — ученым игривым Прутья ужасные эти Названы жизни мотивом.

Пусть вырастают березы, Гибкие отпрыски ивы, — Вы, улыбаясь сквозь слезы, Молвите — это мотивы!

Если ж случится вам ныне С плачем снести наказанье Что ж? и мотивы Россини Будят порою рыданья.

Дети! отрите же слезы! Можете строгость снести вы: Прежде терпели ж вы лозы, Так и стерпите мотивы!.. 1861

ОТКРЫТИЕ

Не гордись, о смертный, Быстротой развитья: Господином Бланком Сделано открытье.

Брось труды науки, Ей ни в чем не веря: Мир — стадообразный, Люди — хуже зверя.

Все встречай на свете С чувством беззаботным: Господином Бланком Ты сравнен с животным.

Лишь один вопрос есть В следующем роде: Так к какой же Бланка Отнести породе?

1861

ЮМОРИСТАМ

Юмористы! смейтесь все вы, Только пусть ваш стих, Как улыбка юной девы, Будет чист и тих. Будьте скромны, как овечка, Смейтесь без тревог, Но от желчного словечка Сохрани вас бог!..

Без насмешки, без иголок, Весело для всех, Смейтесь так, чтоб не был колок Безобидный смех; Чтоб ребенок в колыбели Улыбнуться мог… От иной гражданской цели Сохрани вас бог!..

Смейтесь… ну хоть над природой, Ей ведь нет вреда, Над визитами, над модой Смейтесь, господа; Над ездой в телеге тряской Средь больших дорог… От знакомства с свистопляской Сохрани вас бог!..

Пойте песнь о стройном фронте, О ханже, хлыще, Только личностей не троньте, Смейтесь — вообще… И от кар, от обличений Вдоль и поперек От новейших всех учений Сохрани вас бог!..

1862–1863

ВИЛЬЯМУ ШЕКСПИРУ ОТ МИХАИЛА БУРБОНОВА

Любезный друг Шекспир, талантлив ты, — не спорим, Тебе соперников не часто я встречал, Но все же, признаюсь, с большим смотрю я горем, Какую ложную дорогу ты избрал.

Ты слишком горд, Шекспир, друзей забыл советы: Тебе б все древний мир, старинных хроник тьма, Где лишь какие-то Отелло да Макбеты, Иль датский принц, спрыгнувший вдруг с ума.

Дай лучше драму нам, без всяких дальних споров, Военный быт рисуй, жизнь лагеря раскрой, Где б на коне скакал великий наш Суворов И манием руки за строем двигал строй.

Ты вместо Дездемон, Корделий и Офелий, Без деклараторских ходулей и прикрас, На сцену выведи ефремовских камелий Тогда, тогда, Шекспир, почтут тебя у нас.

1863

ДУЭТ

Михаил Розенгейм

Если дурен народ, если падает край, Зло проникло в него глубоко, Легкомысленно в том не тотчас обвиняй Учрежденья, законы его. Осторожно вглядись, обсуди и тогда К убежденью, быть может, придешь, Что в народе самом затаилась беда, Что закон сам собою хорош1.

Михаил Бурбонов

Если выйдет мужик из дверей кабака И его расшатает травник, Ты скажи, указав на него, мужика: "Утопает в разврате мужик". И тогда откупам сладко гимны запой: "Журналистика наша слепа: Ведь в народе самом затаился запой, Не виновны ни в чем откупа".

Михаил Розенгейм

Если зол ты на свет, точно правду любя, То не тронь в нем порядка вещей, Но исправь-ка сперва, мой почтенный, себя, Отучи от неправды людей'.

Михаил Бурбонов

Если ты по призванью совсем не поэт, Но его только носишь ты сан, Не сердись на людей, что твой каждый куплет Им ужасней, чем сам кукельван.

Михаил Розенгейм

Если жидкость дурна, если скислось вино, То куда ты его ни налей, Только каждый сосуд замарает оно, Но не будет, не станет светлей2.

Михаил Бурбонев

Если ты благороден, как истинный росс Полицейских ни в чем не кори, Но по улицам невским не жги папирос И сигар никогда не кури.

Михаил Розенгейм

Если сплав нехорош, если дурен металл, То какой ни придай ему вид, В каждой форме, куда б отливать ты ни стал, Он пороки свои сохранит3.

Михаил Бурбонов

Если будешь журнал издавать на Руси, Хоть у нас их порядочный рой, По кварталам билеты везде разноси И при будках подписку открой.

Михаил Розенгейм

Ведь не случай один правит миром, о нет! И застою не может в нем быть, И дух века подаст в свое время совет, Как и что в нем должно изменить4.

Михаил Бурбонов

Если в жизни застой обличитель найдет, Ты на месте минуты не стой, Но пройдися по комнате взад и вперед И спроси его: где же застой? (1863)

СОВЕТ

От увлечений, ошибок горячего века Только "полиция в сердце" спасет человека; Только тогда уцелеет его идеал, Если в душе он откроет бессменный квартал. Мысль, например, расшалится в тебе не на шутку Тотчас ее посади ты в моральную будку; В голову ль вдруг западет неприличная блажь Пусть усмирит ее сердца недремлющий страж; Кровь закипит, забуянит в тебе через меру С ней, не стесняясь, прими полицейскую меру, Стань обличителем собственной злобы и лжи И на веревочке ум свой строптивый держи. Знайте ж, российские люди, и старцы, и дети: Только "с полицией в сердце" есть счастье на свете (1863)

ИЗ ЦИКЛА "ЛИРИЧЕСКИЕ ПЕСНИ С ГРАЖДАНСКИМ ОТЛИВОМ" (Посвящ{ается} А. Фету)

Холод, грязные селенья, Лужи и туман, Крепостное разрушенье, Говор поселян. От дворовых нет поклона, Шапки набекрень, И работника Семена Плутовство и лень. На полях чужие гуси, Дерзость гусенят, Посрамленье, гибель Руси, И разврат, разврат!..

* * *

Солнце спряталось в тумане. Там, в тиши долин, Сладко спят мои крестьяне Я не сплю один. Летний вечер догорает, В избах огоньки, Майский воздух холодает Спите, мужички!

Этой ночью благовонной, Не смыкая глаз, Я придумал штраф законный Наложить на вас. Если вдруг чужое стадо Забредет ко мне, Штраф платить дам будет надо… Спите в тишине!

Если в поле встречу гуся, То (и буду прав) Я к закону обращуся И возьму с вас штраф; Буду с каждой я коровы Брать четвертаки, Чтоб стеречь свое добро вы Стали, мужички…

1863

ИЗ ЦИКЛА "ЛИРИЧЕСКИЕ ПЕСНИ БЕЗ ГРАЖДАНСКОГО ОТЛИВА

" Гоняйся за словом тут каждым! Мне слово, ей-богу, постыло!.. О, если б мычаньем протяжным Сказаться душе можно было! 1863

Чудная картина! Грезы всюду льнут: Грезит кустик тмина Грезит ссонный пруд Грезит георгина, Даже, как поэт, Грезит у камина Афанасий Фет. Грезит он, что в руки Звук поймал, — и вот Он верхом на звуке В воздухе плывет, Птицы ж щебетали: — Спой-ка нам куплет О "звенящей дали", Афанасий Фет.

1863

"Я, ОБОЖАЯ ПАННУ ЛИЗУ…"

Я, обожая панну Лизу, Меж двух огней попал, как в ад: Любовь — влечет меня на мызу, Долг службы — тянет на парад.

О, панна! вы меня зовете, Я — подлетел бы к вам к крыльцу, Но — служба ждет… (Фельдфебель, роте Вели сбираться на плацу.)

Любовью вся душа объята, В груди, как в бане, горячо. (Команды слушайся, ребята! Равняйся! Смирно! на пле-чо!)

Дождусь ли с панной встречи новой! Как сабля, блещет панны взгляд!.. (Штык на себя, эй, ты, фланговый! Зарубкин! подтяни приклад!)

Она теперь, наверно, дома И приготовила мне грог… (Учебным шагом в три приема! Носок вытягивать, носок!)

От нежных ласк ее тупею, Готов ягненком кротким лечь!.. (Пучков! Не чистил портупею! За это буду больно сечь!)

Любовь и — подчиненье старшим!.. Нет, долг служебный верх берет! (Равняйся! смирно! скорым маршем! Глаза направо! грудь вперед!)

Довольно! Вижу я в окошке, Платком мне панна машет там! (Ребята, вольно? ружья в сошки И расходитесь по домам.)

1864

"ЖИЗНЬ НАША ВРОДЕ ПЛАЦ-ПАРАДА…"

Жизнь наша вроде плац-парада; И в зной, и в холод на ветру Маршировать тем плацом надо, Как на инспекторском смотру.

Как рекрут, выучись смиряться, Но забегать не хлопочи: Похвалят — крикни: "рад стараться!" А не похвалят — промолчи.

Тебе прикажут — делай дело! Терпи — вот лучший твой паек, А в остальное время смело Носок вытягивай, носок!..

1864

ПАРОДИИ

АЛЬБОМ СВЕТСКОЙ ДАМЫ, СОСТАВЛЕННЫЙ ИЗ ПРОИЗВЕДЕНИЙ РУССКИХ ПОЭТОВ

Вдали сверкают Апеннины. Передо мной разбитый храм, Где отдыхают капуцины, Но под плющом, в тени руины Я мысленно летаю к вам, И этот край, и Рим суровый, Блеск неба ярко-бирюзовый Забыл для улицы Садовой.

Последний вечер помню живо. К подушкам голову склоня, Лежали вы полулениво, А я читал вам песню: "Нива"… Вы чутко слушали меня, И вот теперь, под бюстом фавна, Грущу, — вам, может быть, забавно, О вас, Настасья Николавна. А. Майков

Мы встретились с вами на бале. Всю ночь до утра был в экстазе я… Со мною вы в вальсе летали, Как грезы легки, как фантазия. На эту волшебную встречу, На страсть поэтически-детскую Я драмою светской отвечу, Где выведу женщину светскую. Брожение мысли неясной В ней будет понятно для всякого… Вы явитесь музой прекрасной И славой Полонского Якова… Я. Полонский

Давно ли, безумный и праздный, Я с вами по лесу бродил, И он нас росою алмазной С ветвей изумрудных кропил. Вчера я прочел "Положенье"! В прихожей послышался стук: Семен — каково положенье! Сервиз мой сронил на сундук. Уснул я — и сон неотвязный Меня в ту же рощу унес, И сосны росою алмазной Сверкали, как брызгами слез. А. Фет

Итальянских певцов-теноров Я не слушаю с их примадоннами, Но, закутавшись в плащ, под колоннами, Я с цветами, в природу влюбленными, Чую музыку вечных миров. Уловить этих звуков нельзя, Выраженье для них не придумано: Слаще гимнов Рессини и Шумана, Льется музыка, в душу скользя. Вечный враг театральных кулис, Сидя в поле с афинскою лирою, Я поющим мирам аплодирую, Восклицая неистово: bis! Н. Щербина

Поздним летом, ночью тихой Дышит поле теплым сном, Спелой рожью и гречихой… Тихо в небе голубом. Усыпительно-безмолвны Спят вершины дальних гор, И серебряные волны Льет луна на сонный бор. Ф. Тютчев

из САУТИ Все в природе плачет. Плачет ветер в поле, Плачет в хате пахарь, Плачут дети в школе; Плачет мир по селам, Городам и дачам… Милая! с тобою Сядем и заплачем. А. Плещеев

Хотелось мне для вашего альбома Сложить десятка два веселых строк, Но мне, увы! веселье незнакомо, Есть скорбь одна, — скорбеть я только мог. Едва ль себя для вас переиначу, Могу лишь петь страданье и грозу… Поверьте мне: я и теперь вот плачу И вместо точки ставлю здесь — слезу. А. Плещеев

из БЕРАНЖЕ Выпив миску жженки, К речке я подкрался: Там без рубашонки Мылись две сестренки… В ближний куст в сторонке Тихо я прижался. Что за формы, боже!.. Торс — как у Венеры… Что за тонкость кожи!.. Был бы я моложе, То… но для чего же Городить без меры?.. Званием поэта Пользуйся кстати, Про купанье это Сорок три куплета Я сложу для света И — предам печати. М. Розенгейм

ПО СЛУЧАЮ ПОСТУПЛЕНИЯ В ДОМ ГУВЕРНАНТКИ ИЗ АНГЛИЧАНОК Вы поддалися на приманку Цивилизованных затей И взяли в дом свой англичанку Для обучения детей. Предупреждаю вас заране: Они вертлявее ужей; Притом же эти англичане Суть "фабриканты мятежей". Страшитесь меньше скорпионов, Кредиторов и обезьян, Чем попирателей законов Рыжеволосых англичан. М. Розенгейм

ИЗ ГЕЙНЕ

Ночь. На море качка. Убоясь истерик, Милая рыбачка, Выдь ко мне на берег.

В вихре непогоды Пред рыбачкой таю, Гейне переводы Нежно ей читаю.

Но она, о горе! Стал пред ней как пень я Вновь пустилась в море, Испугавшись чтенья. В. Греков

Я не рожден в альбомы дам Писать в лирическом припадке; Могу кнутами эпиграмм Лишь бичевать людей за взятки. Но если б знал я, что и вы До лихоимства очень падки, Тогда б, не слушая молвы, Вас обличил бы я за взятки. Один из многих

На чужбине каждый жаден С земляком пробыть хоть час: Прискакал я в Баден-Баден, Но, увы! не встретил вас. Что ж! в любви я безвозмезден, Как верблюд я терпелив И по рельсам в милый Дрезден Мчал меня локомотив. Но на Брюлевской террасе Обманулся вновь поэт: Там гулял лишь автор "Аси", А от вас простыл и след. Где вы? В Риме, в Ницце? или… На судьбу свою злюсь я: Мне и рифмы изменили, И старинные друзья… Кн. Вяземский 1865

ДВУЛИКИЙ ЯНУС

Жизни камень философский Я постиг и помирил Строгий опыт стариковский С порываньем юных сил. Всюду лезу я из кожи, Поспеваю здесь и там, Угождаю молодежи, Потакаю старичкам. Всем сочувствую я живо, И хоть часто мелют вздор: "Совершенно справедливо!" Я вставляю в разговор.

Молодого поколенья Уважая идеал, Прогрессивные стремленья Я с восторгом разделял; Но когда внимал в гостиной Приговорам стариков, Возвещавших с кислой миной: "Новый век наш бестолков. От мальчишек ждать ли дива? В грош они не ставят нас…" — "Совершенно справедливо!" Я подхватывал тотчас.

III

Там, где нужно, полный сметки, Громко гласность защищал; "Петербургские отметки" Даже в "Голос" посылал. Но когда мое начальство Раз изволило сказать: "Эта гласность — верх нахальства, Эту гласность нужно гнать… Мы живем и так счастливо…" Я ответить тороплюсь: "Совершенно справедливо! Гласность губит нашу Русь…"

Вред закрытых заведении Прогрессисты признают. "Я таких же точно мнений",Замечаю смело тут. Но когда про зло гимназий Слышны крики матерей: "То — рассадник безобразий, Яд для наших дочерей… Там научат только лживо Их все вещи понимать…" — "Совершенно справедливо!" Тороплюсь я отвечать.

"Я бежать хочу от мужа! Мне супруга говорит: Он тиран!.." — "Так почему же? Вас никто не обвинит". Муж же мне твердит как другу: "Друг! хоть ты бы мне помог: Чтоб спасти, свою супругу Посажу я под замок. Нигилизм испортит живо Эту женщину… потом…" — "Совершенно справедливо! Пусть побудет под замком".

Хоть скиталец вечно праздный, Деловым я всем кажусь И, как ум разнообразный, Всяких принципов держусь… Управлять людьми нетрудно Изучите их коньки: Люди сами безрассудно Попадутся к вам в Силки. Пусть все врут самолюбиво, Мой ответ готов давно: "Совершенно справедливо! Это дельно и умно". (1865)

МОТИВЫ РУССКИХ поэтов

I Мотив мрачно-обличительный

Мир — это шайка мародеров, Где что ни шаг, то лжец иль тать: Мне одному такой дан норов, Чтоб эту сволочь усмирять.

Не буду петь я: mia cara!5 "Ночной зефир струит эфир", Но как гроза, как божья кара, Заставлю дрогнуть целый мир.

Во все трактиры, рестораны, Как зоркий страж, начну ходить, Для вас, общественные раны, Я буду пластырем служить.

Во всех приказных, бравших взятки (Подогревая в сердце злость), Во всех, кто грубы, грязны, гадки, Мой стих вопьется, словно гвоздь.

Рысак ли бешеный промчится, Спадет ли с здания кирпич, Хожалый вздумает напиться Я буду всех разить, как бич, И стану сам себе дивиться.

Людей сдержу я, как уздой, И буду в жизненном потоке Для них живой сковородой, Где станут жариться пороки.

II Мотив слезно-гражданский

Мне жаль тебя, несчастный брат!.. Тяжел твой крест — всей жизни ноша. Не предложу тебе я гроша, Но плакать, плакать буду рад.

Пусть возбуждают жалость в мире Твои лохмотья, чахлый вид Тебе угла не дам в квартире, Но плакать буду хоть навзрыд.

Ходи босой в мороз и слякоть, Я корки хлеба не подам, Но о тебе в альбомах дам Я стану плакать, плакать, плакать!..

III Мотив ясно-лирический

Тихий вечер навевает Грезы наяву, Соловей не умолкает… Вот я чем живу. Месяц льет потоки света… Сел я на траву,

Огоньки сверкают где-то… Вот я чем живу. В летний день, в затишье сада, Милую зову, Поджидаю в поле стадо… Вот я чему живу. Лаской девы ненаглядной, Rendez-vous во рву, Видом бабочки нарядной Вот я чем живу. Я срываю шишки с ели, Незабудки рву И пою, пою без цели… Вот я чем живу. (1865)

IV Юбилейный мотив (Кому угодно)

Когда сном крепким спал народ, И спячка длилась год за годом… (Тут нужно древний эпизод Сравнить с новейшим эпизодом.)

Когда на всех, в ком сила есть, Смотрела Русь в немом испуге… (Поэт обязан перечесть Здесь юбилятора заслуги.)

Тогда (обеденный певец Встает в порыве вдохновенья) Ты появился наконец! (Сбегают слезы умиленья.)

Как луч из мрачных облаков, Ты вдруг сверкнул, нам дал отвагу!.. (Чтоб не забыть своих стихов, Поэт косится на бумагу.)

И вот теперь весь этот зал Тебя помянет в общем тосте!.. (Певец хватает свой бокал, А лоб певца целуют гости.)

V Мотив бешено-московский

Русь героями богата, Словно вылита она Из гранита и булата, И прихода супостата Не боится вся страна, Не обдаст врагов картечью, Не покажет им штыка, Но отбросит перед сечью Молодецкой, русской речью, Просолив ее слегка, Этой речью сочной, рьяной, Крепкой, цепкой так и сяк, Забубенной, грозной, пряной, Удальством славянским пьяной, Едкой, меткой, как кулак. Кто ж противиться нам может? Славянин перед врагом Руку за ухо заложит, Гаркнет, свистнет и положит Супостатов всех кругом. 1865

ШУТ

Его удел — смешить пас всех. Блажен такой удел!.. Ведь в наши дни мы ценим смех Лишь только б он не ставил в грех Нам наших собственных прорех И наших темных дел. Он шутит мило и легко… Угрюмейший педант, Ценя в нем юмор высоко, С ним разопьет стакан клико, О нем шепнув вам на ушко: "Талант, большой талант!" Едва он в комнату вошел, Едва раскроет рот Веселья общего посол Все гости покидают стол; Смеется весь "прекрасный пол", Смеется весь народ: Смеется жирная вдова, Смеется тощий франт; Не смотрит барышня на льва И может смех скрывать едва, И все твердят одни слова: "Талант, большой талант!"

Пусть у других в насмешке — яд, Но он одним смешит: Как две старухи говорят, Как раз напился пьян солдат, Купцы на ярмарке кутят, А в этом нет обид. Без соли весел и остер, Мишенью для потех Он изберет мужицкий спор, Ничем нас не введет в задор И слышишь общий приговор:

"Вот настоящий смех!" Зевают в клубе от статей Угрюмого чтеца, Глаза смыкает нам Морфей, Но вышел клубный корифей И у старух и невских фей Забились вдруг сердца… Все чутко слушают рассказ, Хотя столичный шут Его читал уже сто раз… Дрожит вся зала в этот час, От смеха тухнет в люстре газ, Перчатки дамы рвут…

Кутит богатый самодур И шут, в главе льстецов, Всех забавляет чересчур И за дешевый каламбур Он награжден визжаньем дур И хохотом глупцов. Без остановки круглый год Кривляться он готов, Смеша лакеев и господ Дождем копеечных острот, Не замечая в свой черед, Что шут он из шутов.

Теперь шутам везде привет За их бесценный дар Шутить, хоть в шутках смысла нет… — Молчи ж, озлобленный поэт! Займет твой пост на много лет Общественный фигляр… Твои насмешки нас язвят Сильнее клеветы… Нам нужен смех на старый лад, На жизнь веселый, светлый взгляд, Нам нужен гаера наряд… Да здравствуют шуты!.. (1867)

РЕНЕГАТ

По недовольной, кислой мине, По безобидной воркотне, По отвращенью к новизне Мы узнаем тебя доныне, Крикун сороковых годов!.. Когда-то, с смелостью нежданной, Среди российских городов, Теоретически-гуманный, Ты развивал перед толпой, Из первой книжки иностранной, Либерализм еще туманный, Радикализм еще слепой.

Каратель крепостного ига, Ты рабство презирал тогда, Желал свободного труда; Ты говорил красно, как книга, О пользе гласного суда. Предвестник лучшего удела, Такую речь бросал ты в свет: "И слово самое есть дело, Когда у всех нас дела нет!.." Глашатай будущей свободы, Ты в дни печали и невзгод Сидел у моря — ждал погоды И нам указывал вперед.

Но вот пришло иное время, Свободней стала наша речь, И рабства тягостное бремя Свалилось с крепких русских плеч. Открытый суд с толпой "присяжных" К нам перешел из чуждых стран; Но сонм ораторов отважных Вдруг отошел на задний план. Защитник слабых, подневольных, Переменив свой взгляд, свой вид, Теперь в разряде "недовольных", Порядки новые бранит.

Как промотавшийся повеса, Смолк либеральный лицемер В толпе друзей полу-прогресса, Полу-свободы, полумер… Движеньем новым сбитый с толку, Везде чужой, где нужен труд, Корит он прессу втихомолку И порицает гласный суд; Из-за угла и не без страха Бросает камни в молодежь, И оперетки Оффенбаха В нем возбуждают злости дрожь. Зато порой, по крайней мере, Отводит душу он: готов Отхлопать руки все в партере, Когда дают "Говорунов".

О, ренегаты! Вам укоров Мы не пошлем… Казнить к чему ж Давно расстриженных фразеров, Сороковых годов кликуш!.. Их гнев и старческая злоба Уже бессильны в наши дни, Так пусть у собственного гроба Теперь беснуются они! 1868

ИНТИМНАЯ БЕСЕДА

"Ваш начальник нрава, говорят, крутого?" — "Тише, тише, тише! Что вы!.. Что за слухи!.. В мире челевека не найти такого: Добр и справедлив он, честное вам слово, Он не только ближних, не обидит мухи". — "Он в отставку подал…" — " Да? Что ж вы молчите! Лучше всех подарков весть такого сорта… Коли правду точно вы узнать хотите Это человек был даже хуже черта, И в его прошедшем есть такие пятна…" — "Он свою отставку взял на днях обратно…" — "Взял назад?.. А я-то… Впрочем, что ж такое: Только ради шутки несколько легко я Говорил о графе… Вот вам бог свидетель: Наш начальник — общий друг и благодетель; Мы души не чаем в нашем генерале!.." — "Да вчера он умер. Разве вы не знали?" — "Умер. Полно, так ли?.. Вы не лжете если, Я готов издохнуть, сидя здесь на кресле, Коль совру пред вами, да и врать к чему же? В мире человека не бывало хуже: Зол, сварлив, развратен и, — того не скрою, Жил он перед смертью с собственной сестрою, Но должна казаться для судебной власти Смерть его, однако, истинной потерей: Мне сказал недавно пристав нашей части, Что замешан даже он в подделке серий". (18б9)

"В СТИХАХ И В ПРОЗЕ, МЕНЬШИЙ БРАТ…"

В стихах и в прозе, меньший брат, Мы о судьбе твоей кричали; О, в честь тебе каких тирад Мы в кабинетах не слагали! А там, среди убогих хат, За лямкой, в темном сеновале, Все те же жалобы звучат И песни, полные печали.

Все та же бедность мужиков; Все так же в лютые морозы, В глухую ночь, под вой волков Полями тянутся обозы… Терпенье то же, те же слезы… Хлеб не растет от нашей прозы, Не дешевеет от стихов. (1870)

ПРИРОДА И ЛЮДИ

Природа манит всех к себе, но как? По-своему глядят все на щедроты неба… В лесу густом сошлись — богатый весельчак И нищий, без угла, без паспорта и хлеба. Невольно странники замедлили свой путь, Увидя пышный лес, но думали различно: Один — "ах, здесь в лесу отлично отдохнуть!" Другой — "ах, здесь в лесу повеситься отлично!" (1870)

НЕОТРАЗИМАЯ ЛОГИКА

Трактовать об отмене телесного наказания не значит ли посягать на уважение к народным обычаям? Нужно относиться с уважением к народной жизни. В. Безобразов

В народной нашей жизни Есть недостатков много, Но можно ль очень строго Их осуждать в отчизне? Положим, взятки — гадки И ниже всех приличий, Но взятки брать — обычай… Да здравствуют же взятки! Жизнь западного строя Пришлась не по душе нам: Бьют жен у нас поленом И плеткой Домостроя. Кулак — эмблема брака Всех классов без различий, Но драка — наш обычай… Да здравствует же драка!..

Приносит вести почта: В Одессе, в Шуе, что ли, Ни за что и ни про что Крестьян перепороли. Следя за этим зорко, Виним мы быт мужичий: Пороть у нас обычай… Да здравствует же порка!..

С обычаем, как с бурей, Не совладать в принципе. О том Самарин Юрий И Безобразов с Шлиппе Сказали много спичей, Поднявши шум великий: "Да здравствует обычай, Хотя бы самый дикий!" 1871

КОМУ НА СВЕТЕ ЖИТЬ ПЛОХО

В системе нашей солнечной, Меж Марсом и Венерою, Одна планета движется, И на планете той

Есть городок заброшенный, Углом Медвежьим прозванный; Его на карте Зуева, Пожалуй, не найдешь.

Тот городок не тронули Прогресс с цивилизацией, И даже в дни холерные Проникнуть не могла

Через трущобы темные, Лесистые, болотные Туда и эпидемия… Не город — благодать!..

Как у Христа за пазухой, Исправник жил с исправницей, И часто дело правила Супруга за него.

У них-то рос сын-недоросль, Сорвиголовым прозванный, Как травка подзаборная На солнышке растет.

Ни в мать и ни в родителя, А в молодца проезжего; Учиться не учился он, А был куда смышлен.

На серую медведицу Ходил с одной рогатиной, А спор начнет — так "батюшку" Мог с толку разом сбить.

Когда Сорвиголовому Лет двадцать с годом стукнуло, Пришел к отцу он с матерью И молвил старикам:

"Задумал думу крепкую Я, милые родители, Живу немало в свете я, А горя не знавал.

Хочу я с "лихом" встретиться, Хочу беды попробовать; Их в жизни не знаваючи, Какой я человек?

Пустите же, родимые, На все четыре стороны. Домой вернусь, за ум возьмусь, Помощник буду вам".

Исправник и исправница Подумали, поохали, Да видят — делать нечего, Не удержать сынка.

Благословили малого; Снабдил казной отец родной, Родная мать советами, И след его простыл.

Сорвиголовый за город Выходит в поле чистое, Идет и озирается, А Глупость тут как тут.

Известно, что без глупости, Как старику без посоха, Старухе без ворчливости, Без алой ленты девице,

Без песни парню доброму, Иль пьянице без сткляницы, Нельзя ступить и двух шагов На матушке Руси.

Подходит Глупость, чванится, Кричит Сорвиголовому: "А кто ты, добрый молодец?" — Зовут меня Никто,

Ответил сын исправника. А как тебя-то кликать мне? — "Я- Глупость всероссийская! Я десять сотен лет

Живу в твоем отечестве. Видала Гостомысла я, Встречалась и с Погодиным". — А лихо в мире знала ты? — "Да лихо я сама!"

И стала Глупость хвастаться, Что держится вселенная Лишь только ей единственно: "Всему я голова!

Где двое собираются, Там я наверно третий гость, И место мне почетное Отводится везде.

Народ мучу я одурью, Вожу я за нос сытого, Едой дразню голодного, И все мне трын-трава.

Ослиному терпению Учу я пролетария, Отца на сына уськаю, А жен на их мужей.

Лихой бедой для каждого Лежу я поперек пути, И сам ты, добрый молодец, Мне в лапы попадешь".

Чем дальше Глупость хвасталась, Тем больше раскипалася Душа Сорвиголового, И зло его взяло.

И вот, недолго думая, Дубинкой здоровенною Непрошеную спутницу Он начал угощать:

— Лихой бедой не хвастайся, Не суйся людям под ноги, И чтоб меня ты помнила, Помну тебе бока.

Лишь свист идет по воздуху, Удары градом сыплются, И взвыла Глупость по полю: "Спасите! Караул!"

На крик ее сбегаются С поляны парни с косами, С цепами девки красные. "Кто бил тебя?" — галдят.

"Никто!" — взревела Глупость им, И парни в свою очередь На Глупость опрокинулись: "Чума тебя возьми!

Никто тебя не трогает; Чего же ты ревешь?" И сильно эту странницу Избили мужички.

Сорвиголовый далее Идет и ухмыляется, А Глупость сзади тащится, Кряхтит и говорит:

"Постой же, добрый молодец! Походишь и умаешься, Узнаешь, чем свет держится: Тебе я удружу!

Постой же, добрый молодец! Узнаешь, что лихой беды Без глупости на свете нет; Поклонишься ты мне!

Еще с тобой сквитаемся. Не первый, не последний ты, Которому подставила Я ногу на пути".

III

Идет путем-дорогою Проселочной наш недоросль, Смеясь, труня над Глупостью, И входит в темный лес.

Идет и видит — из лесу, Согнувшись в три погибели, Старухи вышли старые, Три, страшные, как смерть…

"Здорово, сокол! — каркнули Старухи, словно вороны. Куда идешь? Коль нас искать, То сами мы придем,

Нежданные, незваные…" И им он отвечал: — Ищу, старушки старые, На свете я лихой беды;

Хочу я с ней помериться, В глаза взглянуть, рукой встряхнуть: Авось я зайцем вспуганным Пред ней не побегу.

Глухим, разбитым голосом Одна старуха молвила: "Взгляни на нас, боярский сын; Ты три беды нашел.

Мы три беды житейские, Земли самой ровесницы, И стар и млад нас ведает". — А как же вас зовут?

И ведьмы разом крикнули: "Зовут меня Нуждою все"… "Меня все Нищетой зовут"… "Я всех Болезней мать"…

"Без нас и дом не строится, И нет угла единого, Где мы рукой костлявою Не правили людьми".

Тут Глупость подвернулася: "Не верь им, добрый молодец! Старухи эти страшны лишь При помощи моей.

Без Глупости на свете им И часу не прожить. Когда бы в людях разум был, Смышленость муравьев,

Которые все делают Собща, а не вразброд, Тогда б нужда и нищенство Не смели их смущать;

Когда б держались люди все Той муравьиной мудрости, Не ведать бы зловонных им Подвалов и углов;

Тогда они не стали бы Больным, гнилым картофелем И рыбой ядовитою Питаться круглый год;

Тогда они не знали бы Болезней заразительных… Я, Глупость всемогущая, Я корень всех их бед,

А ведьмы эти самые Сильны моею помощью… Кто прав теперь, скажите же Вы, старые карги!"

И в пояс перед Глупостью Старухи стали кланяться: "Ты мать наша, кормилица! Нам нечего скрывать.

Нам без тебя, сударыня, Нигде бы ходу не было…" Старухи вновь отвесили Поклон и прочь пошли…

— Так вот какая птица ты1 Косясь на Глупость, путник наш Идет и думу думает: С тобой дремать нельзя.

Шел коротко ли, долго ли Сорвиголовый по лесу, Вдруг видит на поляне он Семь теремов стоят.

У терема у каждого Был, впрочем, вид особенный; Известно: нет товарища На вкус или на цвет.

Едва перед площадкою, Где терема построены, Остановились путники, Как из семи ворот

Семь великанов выбегло… По виду и наряду их Мужчины или женщины Понять нельзя никак.

Сорвиголовый несколько Смутился, их увидевши, Но Глупость захихикала И слово начала:

"Не бойся, храбрый недоросль! Меня не испугался ты, Так стыдно пред вассалами Моими унывать…"

— Какие ж это чучелы? Воскликнул сын исправника. "Семью грехами смертными, Мой милый, их зовут,

Страшны они по облику, Но если рассудить, То по моей лишь милости Открыт им доступ в мир;

Им для разнообразия Даны названья разные, Хоть, в сущности, от Глупости Они родились все.

Вот этот, что насупился, Людьми зовется Гордостью. Глупей он на сто градусов Других пороков всех,

А потому и чванится. Во все пустые головы Ему дорога скатертью Открыта целый век.

Дурак всегда тщеславится Имением наследственным, Наследственною глупостью, Хоть с ним бывает так:

Богатства все наследные Он скоро пустит по ветру, Но с глупостью фамильною До смерти проживет.

Так знай же ты, боярский сын, Все глупое заносится, Все глупое спесивится И задирает нос.

Вот грех второй. Вы Скупостью Его все называете, А этого не знаете: Он тоже мой сынок.

Лежит на сене глупый пес, И сам сенца не пробует, И им ни с кем не делится. Вот Скупость какова.

Лежит она на золоте, А умирает с голоду; У ней добра и счету нет, А в рубище сама.

Мной разума лишенная, Она на свете мается, Проклятая, дрожащая За каждый медный грош.

Вот Зависть — третье чучело, По глупости бессильное И — тоже мое детище. Завидует оно

Богатству, знанью, разуму, А потому не любит их Оно по скудоумию, А это мне с руки.

Вот это, видишь, с красными Глазищами чудовище: То Гнев. Он вместе с Жадностью Лишь мной руководим.

Мутит он, ссорит нации, Ведет их стена на стену И трупами кровавыми Их устилает путь.

Я, Глупость всемогущая, Стада людей уверила, Что Гнев в союзе с Жадностью Войною называются И к славе приведут.

И льется кровь озерами, И, мною обезумлены, На братьев братья бешено Кидаются в бою.

И гибнут силы юношей, Слабеет поколение, А я-то, вездесущая, Лишь знай себе смеюсь.

Вот два греха последние: Один зовется Роскошью, Живет на счет голодного И загребает жар

Руками глупой бедности… А грех последний — Леностью С рожденья называется И целый век свой спит.

По моему велению Зевает он за книгою И дремлет за работою, Раскрыть не в силах глаз.

Нет дров — на солнце греется, Нет солнца — так обходится… Вся Азия той леностью Давно заражена…

Так властвую над теми я Семью грехами смертными И в страхе человечество Посредством их держу.

Я Глупость всемогущая! Без воли без моей И волоса единого У вас не упадет.

Что б умники ни делали И ни творили гении, Земной весь шар опутала Сетями крепко я.

Все люди, мне покорные, В таком прогрессе движутся: Едва вперед шаг сделают И три шага назад!.."

В душе Сорвиголового Страх тайный шевелиться стал: "Ты, Глупость, чего доброго, Всех бед земных беда!"

Идет он и сторонится От спутницы привязчивой, А Глупость сзади тащится, Как тень его, везде.

По свету добрый молодец Бродил два года с месяцем, Видал столицы шумные И много разных стран;

Но всюду, где являлся он, Встречалась Глупость с почестью, С пальбой, с трезвоном радостным, Как самый первый гость.

Пред ней все двери отперты, Все головы отворены; Входи и знай хозяйничай В домах и головах.

Под разными одеждами, И формами, и званьями Она распоряжается Народом, как детьми;

Цинически-отважная, Настойчиво-упрямая, Незваная, продажная Является везде

Там в виде проповедника Во славу папской святости, Здесь с палкою фельдфебеля Из прусской стороны.

То классиком является С латынью вкупе с розгами, То публицистом бешеным С доносом на губах.

И всюду, где пройдет она, Народ пред ней склоняется И голову ослиную Венчает часто лаврами…

Так понял добрый молодец, Бесстрашный сын исправника, Что Глупость — та лиха беда, Которой он искал.

Так понял добрый молодец "Суть жизни" и немедленно Вернулся в дом отеческий Совсем уже другим.

Исправник и исправница Встречают сына милого, Встречают, удивляются, Что больно стал умен.

И прежде был со смыслом он, Теперь же — даже страх берет: Ума — палата выросла, Рукою не достать.

Исправнику с исправницей Обидно даже сделалось, Что сын, сын их единственный, Их выше головой.

Родители в волнении: "Не учат куриц яйца, И уши выше лба расти Не могут у людей".

Весь город полон ужаса От старого до малого… Белугой взвыли граждане "Медвежьего Угла":

"Да разве это водится, Да разве это слыхано, Чтоб в нашем глупом городе Жил умный человек!..

Позор такой нельзя терпеть! В острог Сорвиголового, В острог и прямо "в темную" Засадим светлый ум!.."

В острог и посадили бы, Когда бы не отец: Нельзя ж детей исправника Без всякого суда

Упрятать в арестантскую!.. И стали думать граждане, Как от заразы умственной Себя освободить…

Они бы, верно, думали Без пользы и до сей поры, Да Глупость всемогущая Их от беды спасла.

Исправнику с исправницей Она благой совет дала, Чтоб сына от излишнего Ума освободить.

Советчица потрафила, Советчицу послушались, И для Сорвиголового Открылся новый путь.

В губернский город недоросль Отправился с родителем И отдан был к учителю Гимназии классической.

Там умника великого Для умоослабления С утра сажали до ночи За греческий букварь;

Долбить его заставили Язык великой Греции С латинскою грамматикой Упорно, по пятнадцати Часов во всякий день.

А чтобы отупление Быстрее подвигалося, То в виде развлечения Дозволили ему

Издания российские, По выбору особому, Читать в часы свободные От греческой долбни.

И вот пред ним явилися Изделья, подходящие К системе исправления: Гилярова-Платонова,

Каткова и Краевского И наконец Суворина, Столь смело овладевшего Булгарина пером.

Такими журналистами Приниженный, измученный, Учителем классическим Задавленный вконец,

Тупеть Сорвиголовый стал, Расслабивши мозги "Печатью" усыпляющей, Латынью одуряющей;

Год от году тупеет он В познанье книжной мудрости, От вечного зубрения Двух мертвых языков.

Когда же в дом родительский Вернулся он на пятый год, Везя диплом блистательный, Весь город ликовал,

Перерожденью "умника" С восторгом аплодируя: От каблуков до маковки Он идиотом стал.

А Глупость всемогущая Над ним лукаво тешилась: "Скажи-ка, добрый молодец, Доволен ли ты мной?"

Шипела распроклятая: "Скажи-ка, добрый молодец, Кому на свете плохо жить? Кому и отчего?"

1871

СВОЙ СВОЕМУ ВОВСЕ НЕ БРАТ (Современная пословица)

Стремясь к сближению с народом, Сошелся барин с мужиком И разговор с ним мимоходом Подобным начал языкам.

Барин Дай руку, пахарь! По принципам Я демократ и радикал… Но как же звать тебя?

Мужик Антипом.

Барин Я твой гражданский идеал Желал бы знать хотя отчасти. Защитник ты какой же власти: Консервативной или нет? В свои "дорожные наброски" Вписать хочу я твой ответ.

Мужик Ты это баешь по-каковски?

Барин Чего ж боишься ты, хитрец, Мне отвечать категорично? Сообрази же наконец: Друг друга мы поймем отлично При полном тождестве идей. "Свободу совести" людей Ты признаешь и понимаешь?

Мужик Чаво?

Барин Ну, то есть… отрицаешь Ты право каждого иметь Свою религию, любезный? Вопрос весьма не бесполезный, Чтоб нам собща его решить… Мир старины приходит в гнилость…

Мужик Да что вам нужно, ваша милость? Вы темно говорите так, Что вас понять мне трудновато…

Барин Да ты не бойся же, чудак! На том стоим мы, чтоб, как брата, Теперь встречали мужика; Мы все на том стоим пока, Чтоб реставрировать картину Всей вашей жизни бытовой И вековечную кручину Сменить на праздник вековой… А ты на чем стоишь, друг мой?

Мужик На чем? Да на земле, известно!.. Барин Ах, всё не то! Ну как тут честно К ним относиться! Нас поймут Скорей колбасники из Риги…

Мужик Что хлеба мало в нашей риге Могу сказать…

Барин (наставительно) Хлеб там, где труд, И вас, поверь, mon cher, спасут От вашей бедности и спячки Ассоциации и стачки. Я без ума от них!..

Мужик Эх-ма! Признался сам, что без ума!..

Барин Читал ли ты хотя Жорж-Занда?

Мужик Да я, кормилец, не учен.

Барин Возможна ль с ними пропаганда! Нам нужно лень забыть и сон, Вступить в борьбу открыто, смело, Нам нужно всем, карая зло, Чтобы в руках горело дело…

Мужик У нас сгорело все село, Так не поможешь ли мне, барин?

Барин Ну как тут будешь солидарен С подобным скифом? Как его Встряхнуть, чтоб он от сна проснулся?

Мужик (тихо) Мой барин, кажется… того… Немножко головой рехнулся.

Смущенный странным языком, Мужик пришел в недоуменье, И прогрессиста с мужиком На этом кончилось сближенье. Один из них пошел домой, Себя беседой растревожа, Другой домой побрел бы тоже, Да дом его сгорел зимой.

1871

ПОЛУСЛОВА

Обучена в хорошей школе Ты, муза бедная моя! От света, с тайным чувством боли, Желанья жгучие тая, Ты изломала бич сатиры И сходишь так в мир грустный наш: В одной руке — обломок лиры, В другой же — красный карандаш. Ты тихо песни мне диктуешь, То негодуя, то любя, И вдруг, прервав сама себя, Свой каждый стих процензируешь, И, дрогнув порванной струной, Твой голос слух на миг встревожит, Но только смех один больной Наружу вырвется, быть может. К чему ж нам петь? И я едва Расслушал, затаив дыханье, Ее ответ: "Полуслова Все ж лучше вечного молчанья…" (1871)

ЗОЛОТОЙ ВЕК (Октавы)

Немало развелось теперь людей Всем недовольных — холодом и зноем, Печатью, сценой, множеством идей, Нарядами с нескромным их покроем, Решеньями присяжных и судей, И стариной, и новой жизни строем, И русскою сатирой, наконец… Вступись же, сатирический певец,

Скорей за репутацию сатиры И отвечай: вы правы! мы скромны, Не кровопийцы мы и не вампиры, Но в этом не видать еще вины, Как думают различные задиры. Когда нет зла среди родной страны, Где каждый счастьем ближних только занят Где без улыбки праздничной лица нет

III

Как может быть сатира наша зла? Какие сокрушительные ямбы Придут на ум, когда одна хвала Сама собой ложится в дифирамбы, Когда поэт, как из цветка пчела, Отвсюду мед сбирает, и не вам бы, Друзья мои, скорбеть, что этот мед Сатире нашей пищи не дает.

Живем мы в век "отчетностей" и съездов, Общественных, обеденных речей, Манифестаций шумных у подъездов И экономной топки для печей, Прогресса всех губерний и уездов, Где что ни шаг, то всюду для очей "Отрадное и светлое явленье", Достойное похвал и умиленья.

Сегодня — где-нибудь народный пир, А завтра шумный праздник юбилея И торжество на целый русский мир, Где, от вина и счастия алея, Сливаемся мы в сладкозвучный клир, И никогда такая ассамблея Насмешки злой — о, боже сохрани! Не вызовет в печати в наши дни.

Кто ж явится с сатирою бесстыдной Среди торжеств, веселья и утех Смущать в толпе покой ее завидный? Нет, на такой мы не способны грех. У нас есть только юмор безобидный И цензированный самими нами смех, Без всякого ехидства и протеста: В Аркадии сатирикам нет места.

VII

Но все-таки мы смелы чересчур И говорим с известною свободой; Без страха наш развязный балагур Трунит над бедной финскою природой, На "чернь" рисует ряд карикатур (Над "чернью" смех повальною стал модой), А иногда, как гражданин-пиит, Городовых и дворников казнит.

VIII

До колик мы смеемся иногда, С эстрады клубной слыша анекдоты О плутовстве одесского жида, О мужичке, который до икоты Напился пьян… Все это без вреда Нас развлекает в клубе в день субботы; Тот смех лишь возбуждает аппетит И нашему веселью не вредит.

Наш юмор безобиден. Скуки ради Стишки запретные мы любим почитать, Мы подтруним над "сильным мира" сзади, Чтоб льстить в глаза и стулья подавать, И наши черновые все тетради Наполнены — коль правду вам сказать Хвалебными посланьями к вельможам… Мы никого сатирой не тревожим.

И это ли не признак, что наста Век золотой? Смех горький затаился В груди людей, и каждый думать стал Теперь: "И я в Аркадии родился!" И потому российский Ювенал В Полонского у нас преобразился И начал славить умственный застой, Как делает граф Алексей Толстой,

Который некогда так весел был и боек… — Да, век прошел проселочных дорог, Валдайских колокольчиков и троек, Исчез и крепостник и демагог; Цыганок нет, нет ухарских попоек, И вместе с тем почил на долгий срок, Похороненный с прочими грехами, Наш прежний смех — и в прозе и стихами.

XII

По рельсам чинно ездим мы теперь, Цыганок заменили оперетки, И прогрессистом смотрит прежний зверь, Безумные попойки стали редки, Крепостники, смирившись от потерь, Не могут жить, как прежде жили предки, Повсюду тишь да божья благодать… Откуда же сатиры ожидать?

XIII

Сатира с отрицаньем неразлучна, А мы давно девизом запаслись, Что вкруг "все обстоит благополучно", И, искренно поверив в тот девиз, Нашли, что и без смеха нам яе скучно, А если б даже им мы увлеклись, То этот смех не смех ведь, а скорее Хихиканье ливрейного лакея. 1872

НЕОТРАЗИМЫЕ ИСТИНЫ (Робкое подражания "Гражданину")

Тот не огонь, который жжется, Холодный лед совсем не лед, И то прогрессом не зовется, Когда народ идет вперед. Пусть целый мир мотает на ус: Тьма нам полезнее, чем свет, Движенья в мире нет без пауз, Реформ и книг без точек нет. Должны мы пить сухую воду, Ее налив в стакан без дна, И слаще сахару и меду Сатира быть всегда должна. Писатель должен быть без мысли И действие без всех причин, И никогда о здравом смысле Не должен думать "Гражданин".

1872

"ПОЭТ ПОНИМАЕТ, КАК ПЛАЧУТ ЦВЕТЫ…"

Поэт понимает, как плачут цветы, О чем говорит колосистая рожь, Что шепчут под вечер деревьев листы, Какие у каждой капусты мечты, Что думает в мире древесная вошь. Он ведает чутко, что мыслит сосна, Как бредит под раннее утро, со сна, И только поэт одного не поймет: О чем это думает бедный народ? (187З)

СМЕХ

Всегда неподкупен, велик И страшен для всех без различья, Смех честный — живой проводник Прогресса, любви и величья.

Наивно-прямой, как дитя, Как мать — многолюбящий, нежный, Он мудрости учит шутя, Смягчает удел безнадежный.

Струясь, как по камням вода, Как чистый фонтан водоема, Торжественный смех иногда Доходит до грохота грома,

Сливаясь в густых облаках В немолчное, грозное эхо, И тот, кто забыл всякий страх, Дрожал от подобного смеха.

Смиряя рыданья порыв И гордую скорбь гражданина Под маской шута затаив, Запрятав под плащ арлекина,

Стремление к лучшей судьбе Родят он в груди всего мира И с гидрой пороков в борьбе Сверкает и бьет, как секира,

Он сонную мысль шевелит И будит во мраке глубоком; Плясал вкруг ковчега Давид, Но был и царем и пророком.

1875

ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО ВОРОВСТВУ

Не рожден я ликующим лириком, Я не склонен к хвалебным речам, К юбилейным стихам, к панегирикам, Не пишу мадригалов "очам", Алым щечкам и губкам коралловым, Не хвалю я маститых ослов (Без меня, господа, разве мало вам На Руси всяких спичей и "слов"). Исповедую дух отрицания, Хоть и слышу за то порицания Я, как русский реальный певец; Но теперь долг гражданский молчание Мне нарушить велит наконец. Часто в жизни молчанье обидное Хуже всяких крикливых обид, И всеобщая робость постыдная Мне подняться за правду велит. Тон для песни избрав соответственный, Я похвальную оду спою. На возвышенный лад и торжественный Перестроивши лиру свою, У державинской музы сообщества Я прошу, чтоб бесстрашно сказать То, что смутно в сознании общества Уже бродит давно, что печать Лишь по трусости жалкой, ей свойственной, Громогласно не смела почтить… Публицист наш, с натурою двойственной, Любит торной дорожкой ходить. Мысль, которая в воздухе носится, Чтоб облечься в горячую речь, И у всех с языка точно просится, Я попробую в звуки облечь.

Я пою воровство!.. Брать не смело ли, Скажут мне, столь опасный сюжет? Но какой бы вопрос мне ни делали, У меня есть готовый ответ. Воровство на Руси оклеветано. В массе всяких общественных бед оно, Став давно "очищенья козлом", Самым меньшим является злом. Зло — понятье коварно-тягучее… Если в виде лишь частного случая Заявляет себя воровство, Если деньги, толпы божество, Оставаясь в пределах отечества, Из кармана, положим, купечества Переходит в карманы мещан, А от них к плутократам в карман, От погонцев к дельцам и так далее, То какая же в том аномалия И какой для отечества вред? Патриот русский, дай мне ответ!.. От домашней такой операции Не скудеют богатые нации; Так и наша страна не бедна, Хоть кишит вся ворами она, Хоть идут грабежи в ней повальные, По размерам своим колоссальные, Хоть орда жадных хищников ждет Только случая грабить народ. Велика их орда разнолицая; Отличить невозможно патриция От червонных валетов порой, А иной биллиардный герой, Спавший некогда вместе с маркерами, На своих рысаках кровных, с шорами, Выезжает, живет как набоб, Вверх закинув свой бронзовый лоб.

III

Но за что же пред целой отчизною Будем в них мы бросать укоризною, Надоевшею всем одинаково? Без того уж о них вздору всякого Много молото и перемолото… Если нашего русского золота Не швыряют они в Баден-Бадене (Больше любят Москву, Петроград они), По Парижу теперь не мотаются (Парижанки к ним сами съезжаются) И те деньги, которые сцапали, Не бегут тратить в Риме, в Неаполе, То решимся ли, быв патриотами, Подстрекаемы личными счетами, В них бросать обличенья каменьями, С жаждой мести, со злобой нервической, И считать их дела преступленьями? Кто знаком хоть слегка с политической Экономией и хотя на слово Верит знанью Вернадского, Маслова, Тот на свежую голову в утренний Час придет к мысли той, что наш "внутренний Вор" — явленье совсем не опасное, А подчас, — говорю беспристрастно я, Есть явленье такое полезное, Что смягчить может сердце железное.

Русский вор — честный рыцарски мот, Сам ворует, другим жить дает, Поощряет в отчизне коммерцию, Нарушает в торговле инерцию, Рассыпает свой дождь золотой, Оживляя фабричный застой, Наживаться дает окружающим, От щедрот его дань получающим, Рестораторам, погребщикам, Поварам и голодным приятелям, Всевозможных сортов прихлебателям, Фигуранткам, портным, игрокам И кокоткам последней формации… Тот, кто жжет на огне ассигнации, Тот, кто нажил легко капитал Или, попросту, смело украл, Для него наше золото дешево, Может сделать немало хорошего При посредстве различных даров, И немало "почтенных воров", Обирая чужого и ближнего Без смущенья до платья их нижнего, Жить дают в то же время другим, Поправляя зло делом благим, Нас подобною честностью трогая… Пусть же наша юстиция строгая Привлекает к суду их, громит, Отдаленною ссылкой грозит, Но все мы, став на точку особую, Укорять их не будем со злобою; Я же, лиру настроив свою, Им похвальное слово пою.

1879

ЖИТЕЙСКАЯ ИЕРАРХИЯ

Строго различаем мы с давнишних пор: Маленький воришка или крупный вор.

Маленький воришка — пища для сатир, Крупный вор — наверно где-нибудь кассир;

Маленького вора гонят со двора, Крупного сажают и в директора;

Маленький воришка сцапал и пропал, Крупный тоже сцапал — нажил капитал;

Маленький воришка угодил в острог, Крупному же вору — впору всё и впрок;

Маленьким воришкам — мачеха зима, Крупных не пугает и сама тюрьма,

И они спокойно ждут законных кар… Там, где шмель прорвется, берегись комар!..

1881

СОВРЕМЕННАЯ БАСНЯ

Вороне, хищнице известной, где-то бог Послал с начинкой вкусною пирог… Хоть ей грозил путь отдаленный, Все ж уплетать ворона начала Пирог казенный, А в это время мимо шла Лиса, известная юристка и софистка, И, поклонившись низко, Сказала: "Упекут Тебя, голубушка, под суд, Где защищать тебя готова я, пожалуй, "Присяжным" псам сказав: лежать! ни с места! куш! Когда вперед заплатишь мне немалый За это куш". Ворона знала, странствуя по суше И по воде, Что раздавать такие куши Приходится везде, Чтоб дело выиграть в суде. И заключила тотчас же условье С лисой и ей дала от пирога кусок. Но это только предисловье Истории, а вот и эпилог: Попала скоро хищница в острог И о таком "пассаже" Скорбела день и ночь, совсем лишившись сна, Лиса же Осталась в барышах одна. Как вора ни зови — шакалом иль вороной, Узнают все, однако, кто вор оный.

1882

НАПРАСНЫЕ ОПАСЕНИЯ

Мы, люди старого закала, Смотря, как мир идет вперед, Скорбим и сетуем немало, Что обновился жизни ход, Что изменились люди, нравы, Черты нет прежней ни одной, Но в этом мы, друзья, не правы: Все тот же он, наш край родной.

Как старовер журнальной лиги, Смотрю кругом я без забот: У жизни, как у старой книги, Лишь обновился переплет. Под неизменным зодиаком Живет и дышит божья тварь, И под блестящим, новым лаком Еще сквозит родная старь.

В столицах и в глуши уезда Все те же блага старины, Лишь не с парадного подъезда, А с заднего крыльца должны Мы в бытовые наши гнезда Вступать в родимой стороне, Где все мы рано или поздно Вернемся к прошлому вполне.

Прогресса ширмы лишь для виду Скрывают наш старинный быт, Но он не даст себя в обиду, За дело предков постоит, Не променяет идеала, Которому служил века, И — поскобливши либерала, Мы в нем найдем крепостника.

Держась за старые порядки, Мы противу рожна не прем; Где нужно, предлагаем взятки, Где можно, сами их берем; Не отрицая просвещенья, Имеем в сердце божий страх И выставляем в день крещенья Кресты на всех своих дверях.

Любая пришлая химера У нас мутит одних детей; Мы любим почитать Вольтера И верим в леших и чертей; Заботясь о домашнем мире, Просыпав соль, скрываем вздох, И изумляемся, в квартире Не находя клопов и блох.

Идеи западные с толку Не сбили нашу "соль земли", И ту же "Северную пчелку" Мы в "Новом времени" нашли. В его любой заглянешь нумер И крикнешь радостно всегда: "Булгарин жив, и Греч не умер!" Чего ж еще вам, господа?!

1885

СОВРЕМЕННЫЕ ГЕРОИ

Колупаев (подходя к Обломову) Здравствуй, барин! (Обломов отворачивается.)

Разуваев Видишь, кланяться Не желает нам гордец.

Колупаев (Обломову) Эй, не плюй в колодец! Чваниться Переставши наконец, Сам к колодцу эа водицею Непременно ты придешь, И вокруг нас сам лисицею Увиваться ты начнешь. Ныне властные хозяева Кто, скажи-ка, на Руси? Ты об этом Разуваева, Колупаева спроси. Ту двойную, всем знакомую, Кличку знает русский люд. Величают вас — соломою, Нас же — силою зовут. Барство прежнее умело ли Так хозяйничать? Поверь, Даже климат переделали Мы в родном краю теперь; С той поры, как вкруг да около Истребляем мы леса, А у вас всех сердце ёкало, Совершились чудеса: Климат сделался суровее, Юг на север стал похож, И, скажу без празднословия, Молотить мы можем рожь На обухе… Не сторонятся Нас, кому нужны гроши…

Обломов Дайте руку. Познакомиться С вами рад я от души. (1887)

ЭПИГРАММЫ

ГАЗЕТЕ "ДЕНЬ"

"Дню" мадригала лучше нет: "Ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет". 1861–1862

НА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ АКАДЕМИЧЕСКОЙ ВЫСТАВКЕ

I "НИЩИЕ" (г. ГАУ ГЕРА)

В этих нищих мы напрасно Бедняков несчастных ищем: Мне, смотря на них, ужасно Быть таким хотелось нищим.

II К КАРТИНЕ "БИТАЯ ДИЧЬ" г. ГРАВЕРТЛ

Здесь в указатель глядеть не приводится, Можно здесь разом постичь, Что на картинах пред нами находится Дичь, господа, только дичь!..

1863

III "ГОЛОВА ОСЛА" ПРОФЕССОРА ШВАБЕ

Твое произведенье Каких же стоит слов? — О, скудно вдохновенье, Творящее… ослов.

1863

IV "ПРОЩАНИЕ ГЕКТОРА С АНДРОМАХОЙ" С. ПОСТНИКОВА

Вздохнул я от горя немалого: Твой Гектор похож на хожалого, Твоя ж Андромаха — о боже! Совсем ни на что нс похожа.

1863

V "ОТЕЛЛО И ДЕЗДЕМОНА" (Картина К. Кенига)

Ах, покорись судьбы закону. Отелло твой весьма смешон: Хотел зарезать Дездемону' И лишь тебя зарезал он.

1863

VI К КАРТИНЕ г. КРЕСТОНОСЦЕВА

Я думал, глядя на треножник, Где помещались три этюда: — Ты только потому художник, Что уж рисуешь очень худо.

1863

НАДПИСЬ К РОМАНУ г. БОБОРЫКИНА "В ПУТЬ-ДОРОГУ!"

"В путь-дорогу!" — новейший роман! Для какой же он публики дан? Да спасут Боборыкина боги: Сбился он и с пути и с дороги.

1863

К ПЬЕСЕ "ЧУЖАЯ ВИНА" г. УСТРЯЛОВА

Эта драма назваться должна, Чтоб избегнуть скандала немалого, Уж совсем не "Чужая вина", А вина — господина Устрялова.

1863–1864

К КОМЕДИИ "БЫТЬ И СЛЫТЬ"

Она была Комедией плохою; И прослыла, И умерла такою.

1864

БОБОРЫКИНУ В РОЛИ ЧАЦКОГО

Карету мне, карету! "Горе от ума", акт IV

На сцене видя пьесу эту, Я об одном лишь плакал факте, Что Боборыкину карету Не предложили в первом акте.

1864

АНАЛОГИЯ СТИХОТВОРЦА

"Я — новый Байрон!" — так кругом Ты о себе провозглашаешь. Согласен в том: Поэт Британии был хром, А ты-в стихах своих хромаешь.

(1865)

А. МАЙКОВУ И Ф. БЕРГУ, СТАВШИМ ПОСТОЯННЫМИ СОТРУДНИКАМИ ДЕТСКОГО ЖУРНАЛА "ДЕЛО И ОТДЫХ"

Вы правы, милые певцы! Все изменяется на свете: Не признавали вас отцы, Так, может быть, признают дети.

1865

ПО ПРОЧТЕНИИ ДРАМЫ "МАМАЕВО ПОБОИЩЕ"

Своею драмой донимая, Ты удивил весь Петербург: Лишь только в свите у Мамая Мог быть подобный драматург.

1864–1865

ГАЛАНТНОМУ ЖУРНАЛИСТУ

Когда статьи о бедном брате Ты сочиняешь, полный мук, Прошу тебя, взгляни ты кстати На бриллианты пухлых рук, И, может быть, тебя алмазы Заставят вздрогнуть хоть слегка: Ведь бриллиантовые фразы Легко гранить в честь бедняка. Притом введешь ли нас в обман ты? С тебя личина уж снята: На жирных пальцах бриллианты, А в деле мысли — нищета.

1865

"В РЕСТОРАНЕ ЕЛ СУП СИДЯ Я…"

В ресторане ел суп сидя я, Суп был сладок, как субсидия, О которой сплю и думаю, Соблазняем круглой суммою.

ПУШКИНУ, ПОСЛЕ ВТОРИЧНОЙ ЕГО СМЕРТИ

Гоним карающим Зевесом, Двойную смерть он испытал: Явился Писарев Дантесом И вновь поэта расстрелял.

1865

У ВХОДА В ПРЕССУ

"Кто там?" — "Я истина." — *Назад! В вас наша пресса не нуждается". — "Я честность!" — "Вон!" — "Я разум!"

"Брат, Иди ты прочь: вход запрещается. — Ты кто такая?" — "Пропусти Без разговоров. Я — субсидия!.." — "А, вы у нас в большой чести: Вас пропущу во всяком виде я!"

(1867)

БЕЗЫМЕННОМУ ЖУРНАЛИСТУ

Сразить могу тебя без всякого усилья, Журнальный паразит: Скажу, кто ты и как твоя фамилья, И ты — убит.

(1868)

"ГОРДИСЬ ЖЕ ТЫ, НАДМЕННЫЙ РОСС…"

Гордись же ты, надменный росс! Свободное печати слово Под алебардою Каткова Преображается в донос.

(1870)

ПРИ НОВОЙ ПОСТАНОВКЕ "ГОРЕ ОТ УМА"

Поднялся занавес, и вскоре Решила публика сама: На сцене видели мы горе, По не заметила ума.

1869–1870

ЖУРНАЛУ "НИВА"

Пусть твой зоил тебя не признает, Мы верим в твой успех блистательный и

скорый: Лишь "нива" та дает хороший плод, Навоза не жалеют для которой.

1870

ОПРОВЕРЖЕНИЕ

Чтоб утонуть в реке, в нем сердце слишком робко, К тому же, господа, в воде не тонет пробка.

(1870)

КЛЕВЕТА

Не верьте клевете, что мы стоим на месте, Хоть злые языки про это и звонят… Нет, нет, мы не стоим недвижно, но все вместе И дружно подвигаемся… назад.

(1870)

"НЕЛЬЗЯ ДОВЕРИТЬСЯ НАДЕЖДЕ…"

Нельзя довериться надежде, Она ужасно часто лжет: Он подавал надежды прежде, Теперь доносы подает.

(1870)

"Я НЕ ГОЖУСЬ, КОНЕЧНО, В СУДЬИ…"

Я не гожусь, конечно, в судьи, Но не смущен твоим вопросом. Пусть Тамберлик берет До грудью, А ты, мой друг, берешь До-носом.

(1870)

Я. ПОЛОНСКОМУ

ПО ПОВОДУ ЕГО КНИГИ "СНОПЫ"

В поэте этом скромность мне знакома, Но все-таки я очень поражен: Свои стихи "Снопами" назвал он, А где снопы, там и солома.

1871

ИСТОРИЯ ОДНОГО РОМАНИСТА

Коротенькие мысли, коротенькие строчки, Клубничные намеки от точки и до точки, Широкие замашки и взгляд мещански-узкий, Язык преобладающий — не русский, а

французский; Легко все очень пишется и без труда читается, И из голов читателей тотчас же испаряется.

(1871)

АРТИСТУ-ЛЮБИТЕЛЮ

"Служителем искусства" постоянно Ты, милый мой, привык себя считать. Что ты "служитель" — это мне не странно, Но об искусстве-то зачем упоминать?..

(1871)

ЗАГАДКА

Для чего на небе звезды? Много толков я слыхал. Но верней всех заключенье Сделал прусский генерал. Долго он смотрел на небо — И решил загадку сам: "Вероятно, за отличье Даны звезды небесам".

(1871)

ОДНОМУ ИЗ ДЕЯТЕЛЕЙ

Всего, чем жизнь кипит вокруг, Термомеир в некотором роде, Он брюки, "принципы", сюртук Имеет по последней моде. Сейчас с парижской мостовой, Он парижанин в каждой строчке, И даже строчки на сорочке Парижской сделаны швеей. Он из Парижа все новинки Ловить умеет на лету: И убежденья, и ботинки И звонкой фразы пустоту. Но ветер может измениться, И он, без многих дальних дум, Из Вены выпишет костюм И венским духом заразится.

(1871)

К ПОРТРЕТУ ЧУГУНОЛИТЕЙНОГО ЗАВОДЧИКА Г

В литейном деле он силен, И даже слух прошел в народе, Что новый череп на заводе Себе недавно отлил он.

(1872)

ЭКСПРОМТ

Сейчас ты истину мне горькую сказал И все-таки прими за это благодарность. Ты прав — на мелочи талант я разменял, А ты по-прежнему все — крупная бездарность.

(1873)

А. О{ЛЬХИ}НУ

Между тобой и Робеспьером Есть сходства общего черты. Служа ораторов примером, Он адвокат был, как и ты; Как ты, был в обществе прославлен, Одна лишь разница с тобой: Он — гильотиной обезглавлен, Ты обезглавлен был судьбой.

1875

В. ОРЛОВСКОГО ("РЫБАКИ")

Его картина цели достигает: Спят "рыбаки", а публика зевает.

1875

В ФИНЛЯНДИИ

Область рифм — моя стихия, И легко пишу стихи я; Без раздумья, без отсрочки Я бегу к строке от строчки, Даже к финским скалам бурым Обращаясь с каламбуром.

(1876)

В. ЯКОБИИ "ПОРТРЕТ Г-ЖИ Р-СОЙ"

Так много таланта и чувства Потрачено, но, скажем прямо: Атласному платью реклама Едва ли есть дело искусства.

1877

ЛИТЕРАТУРНЫМ НАСЕКОМЫМ

Ни волновать они, ни трогать Не могут, укусив врасплох: Ведь в ход пуская даже ноготь, Никто не сердится на блох…

(1877)

СОВРЕМЕННОМУ ГАРПАГОНУ

Именье все распродав, Он умер бы без сожаленья,

Да жаль ему расходов На гроб и погребенье.

(1877)

ПРИТВОРЩИКУ

Его притворство так обыкновенно, Что если он "прикажет долго жить", То все воскликнут непременно:

Не может быть!

(1877)

ЖУРНАЛУ, ПЕРЕМЕНИВШЕМУ РЕДАКТОРА

Мы перемены в нем дождались, Но пользы нет и нет пока: Переменили ямщика, А клячи прежние остались.

1877

"ЛЮБЯ ВЕЗДЕ СОВАТЬ СВОЙ НОС…"

Любя везде совать свой нос, Не привели еще вы в ясность, Где скромно ставит точку "гласность" И начинается "донос".

1878

СВОИ ЛЮДИ

Вор про другого не скажет и в сторону:

"Вор он!.."

Глаза, известно, не выколет ворону

Ворон.

(1879)

П. ВЕРЕЩАГИН ("РЕКА ЧУ СОВАЯ")

О, академик! Извлеки Ты пользу из такого мненья, Что, всем надеждам вопреки, Твой путь от Чусовой реки Тебя ведет к реке забвенья.

1879

ХАПАЛОВ "ПОРТРЕТ СТАРУШКИ"

Хапалов даровит, быть может, только дар-то Особый у него, и в наши времена "Морщин топографическая карта" Портретом называться не должна.

1879

НЕОБХОДИМАЯ ОГОВОРКА

Текущей журналистику назвать, Конечно, можем мы, и это правда сущая: Она поистине "текущая", Но только вспять.

(1879)

ПОСЛЕ БЕНЕФИСА

"Чья же пьеса нынче шла?" — "Александрова". — "Была С шиком сыграна, без шика ли?" — "С шиком, с шиком: громко шикали".

1879

БОЛЕСЛАВУ М{АРКЕВИЧУ}

Не дается боле слава Бедной музе Болеслава, И она, впадая в детство, Избрала плохое средство Отличиться перед россом Обстоятельным доносом.

1879–1880

И. ГЕ

Какие ни выкидывай курбеты, А все-таки, друг милый, не Курбе ты.

1880

Ю. ЛЕМАН "ДАМА ПОД ВУАЛЬЮ"

Мысль Лемана развить задумавши упрямо, Явилась у меня задача сумасшедшая: Картину написать на тему "Дама, Из комнаты ушедшая".

1880

Б. М{АРКЕВИ}ЧУ

На днях, влача с собой огромных два портсака, Приплелся он в вокзал; с лица струился пот… "Ему не донести!" — вкруг сожалел народ, И только лишь какой-то забияка Сказал: "Не беспокойтесь — донесет!.."

1879–1880

ХЛЕБ И СОЛЬ

Хлеб с солью дружен… Так подчас Болтаем мы иль просто мелем: Но часто "соль земли" у нас Сидит без хлеба — по неделям.

(1880)

РИФМЫ И КАЛАМБУРЫ (Из тетради сумасшедшего поэта)

Женихи, носов не весьте, Приходя к своей невесте.

Ценят золото по весу, А по шалостям — повесу.

III

Не ходи, как все разини, Без подарка ты к Розине, Но, ей делая визиты, Каждый раз букет вези ты.

Я, встречаясь с Изабеллою, Нежным взглядом дорожу, Как наградой, и, за белую Ручку взяв ее, дрожу.

Черты прекрасные, молю я, Изобрази мне, их малюя, И я написанный пастелью Портрет повешу над постелью.

С нею я дошел до сада, И прошла моя досада, И теперь я весь алею, Вспомнив темную аллею.

VII

Семьей забыта и заброшена, За ленту скромную, за брошь она Ласкалась некогда ко мне; А нынче, позабыв о суженом, Лишь только жаждет оргий с ужином С забвением в вине.

VIII

Что сделала ты из меня, Постыдно мне так изменя? Припомнится мне та пора, И словно удар топора Я чувствую в скорби немой. Мой угол как будто не мой, Мне нынче обед не в обед… Забыв воздержанья обет, Я стал по твоей лишь вине Топить свое горе в вине, И прежде служивший мне стих Струною оборванной стих.

Ты грустно восклицаешь: "та ли я? В сто сантиметров моя талия…" Действительно, такому стану Похвал я выражать не стану.

Он емким сердцем очень нежен: В нем поместится целый Нежин.

Парик на лысину надев, Не уповаю я на дев И ничего не жду от дам, Хоть жизнь подчас за них отдам.

XII

ЭКСПРОМТ (Бойкой барыне)

Везде слывете вы за ловкую Хозяйку, с титлом "разбитной", Но лучше вас иметь золовкою, Чем называть своей женой.

XIII

В полудневный зной на Сене Я искал напрасно сени, Вспомнив Волгу, где, на сене Лежа, слушал песню Сени: "Ах вы, сени мои, сени!.."

XIV

На пикнике, под тенью ели Мы пили более, чем ели, И, зная толк в вине и в зле, Домой вернулись еле-еле.

Вас в детстве слишком нежили; Как мы, в нужде вы не жили И при хорошем старосте В имении до старости, Забот не зная, прожили, Но средств своих не "прожили".

(1880)

НОВОМУ ИЗДАНИЮ

Его короток гороскоп: Два заступа и гроб.

1880

ЛИБЕРАЛ ОТ "ПОРЯДКА"

Либерал от ног до темени, Возвещал он иногда: "До поры лишь и до времени Я молчу, — но, господа, Будет случай, и могучее Слово я скажу, клянусь!" И — того дождался случая: — "Говорите, сударь, ну-с!" И прищуря глазки карие, На свой фрак роняя пот, Из времен Гистаспа Дария Рассказал он анекдот.

1880

Г-НУ БАРЫШЕВУ, ПЕРЕВОДЧИКУ БАИРОНОВСКОГО "КАИНА"

Барышев! ты отомстил: Каин нераскаянно Брата Авеля убил, Ты ж ухлопал Каина.

1880

В АЛЬБОМ КРУППУ-МЛАДШЕМУ, ПРИЕХАВШЕМУ В ПЕТЕРБУРГ

Ем ли суп из манных круп, Или конский вижу круп Мне на ум приходит Крупп, А за ним — большая масса, Груда "пушечного мяса"… Ах, да будет не тернист Путь такого человека: Он великий гуманист Девятнадцатого века!

1880

(М. Т. ЛОРИС-МЕЛИКОВУ)

Как член российскбй нации, Привык к субординации… Ввиду ж порядка строгого Мы просим, граф, немногого: Вы дайте конституцию, На первый раз хоть куцую!

1880

"САПОЖНИК" (КОЧЕТОВА)

Сюжет по дарованью и по силам Умея для картины выбирать, Художник хорошо владеет… шилом Тьфу! — кистью — я хотел сказать

1881

НА КОМ ШАПКА ГОРИТ?

Имея многие таланты, К несчастью, паши интенданты Преподозрительный народ. Иной, заслыша слово: "ворон", Решает, что сказали: "вор он!" И на его, конечно, счет; А если кто проговорится Невинным словом: "воробей", Он начинает сторониться, Поймавши звуки: "вора бей!"

(1881)

"ВЕСТНИКУ ЕВРОПЫ"

Сплин нагоняющий, усердный, как пчела, Об аккуратности единой он хлопочет, Всегда выходит первого числа, Но век опередить на час один не хочет (1883)

В. КОКОРЕВ

Вот имя славное. С дней откупов известно Оно у нас, — весь край в свидетели зову, В те дни и петухи кричали повсеместно Ко-ко-ре-ву!!

(1884)

"ВСЕ ИЗМЕНЧИВО ПОД СОЛНЦЕМ…"

Все изменчиво под солнцем. Нынче шваб кричит лишь: Hoch! Но, быть может, и тевтонцам Петь придется: ох да ох!

(1886)

ЛИТЕРАТУРЩИНУ

О, боже, помоги В конце концов прозреть им: Толстой шьет сапоги, А ты занятьем этим, Как видно, пренебрег, Стал корчить беллетриста, Избрав ту из дорог, Которая терниста. Тщеславием пустым Опасно увлекаться. Тебе бы с Львом Толстым, Мой милый, поменяться, Что было бы остро И, право, очень мило: Ему отдай перо, А сам возьмись за шило.

(1888)

N.N.

Он знает, где зимуют раки, Как кошки, видит все во мраке И, чуя носом капитал, Пришел, увидел и украл.

(1887)

ВИК. КРЫЛОВУ

Обзавестись в преклонные года Ты можешь внуками, но все же никогда Не будешь дедушкой Крыловым. Перемены Такой не жди: покорствуя судьбе, Придется целый век прожить тебе В племянниках… у невской Мельпомены.

(1888)

ОДНОМУ ИЗ ЛЕКТОРОВ

Не диво, что клонил всех слушателей сон На лекциях его, но то одно, что он Сам нс заснул от собственного чтенья, Гораздо большего достойно удивленья

(1888)

(В. И. БУРЕНИНУ)

По Невскому бежит собака, За ней Буренин, тих и мил Городовой, смотри, однако Чтоб он ее не укусил!

1 Стихотворения М. Розенгейма. Спб. 1858. 2 Там же. 3 Там же. 4 Там же.

5 Моя Дорогая.

Об авторе

Статья в "Большой советской энциклопедии"

МинаевДмитрий Дмитриевич [21.10(2.11).1835, Симбирск, ныне Ульяновск, — 10(22).7.1889, там же], русский поэт. Родился в семье военного чиновника, литератора. В 1852 окончил военно-учебное заведение в Петербурге. В 1857 оставил службу и занялся только литературной работой. В 1859 выпустил сборник литературных пародий "Перепевы". Сотрудничал в демократических журналах, в том числе в "Современнике", "Русском слове", "Искре", где развернулось дарование М. как поэта-сатирика. В 1862 редактировал сатирический журнал "Гудок". Примыкая к некрасовской школе, М. в своих стихах выражал сочувствие угнетённой деревне, обличал либералов, бюрократов, реакционную печать и цензуру. Приобрёл известность как "король рифмы", мастер эпиграммы, пародии, фельетона в стихах и особенно каламбура.

Соч.: Думы и песни…, т. 1–2, СПБ, 1863—64; [Стихи], в сборнике: Поэты "Искры". [Вступ. ст., ред. и коммент. И. Ямпольского], т. 2, Л., 1955.

Лит.: Добролюбов Н. А., Перепевы, Собр. соч., т. 6, М. — Л., 1963; История русской литературы XIX в. Библиографический указатель, М. — Л., 1962.

Минаев Дмитрий Дмитриевич

на http://minaev.ouc.ru/

Минаев Дмитрий Дмитриевич [1835–1889] — известный русский поэт и переводчик. Родился 21 октября (2. ноября)1835 в Симбирске, в небогатой семье строевого офицера (позднее — военного чиновника) и литератора Д.И. Минаева. Его отец писал стихи, о которых сохранился отзыв В.Г.Белинского (1839), и опубликовал свою обработку «Слова о полку Игореве» (1846). Мать Минаева — симбирская дворянка Е. В. Зимнинская, получившая хорошее образование, владевшая иностранными языками. По свидетельству домашнего учителя Минаева (в будущем заметного беллетриста Г. Н. Потанина), он еще ребенком знал много стихов, «чутко их понимал и временами силился так же торжественно читать их, как читал его отец». В 1847 г. родители Минаева на время переселились из Симбирска в Петербург, где его отдали в военно-учебное заведение — «Дворянский полк». В эти годы на него оказали значительное влияние преподаватель словесности, известный переводчик И. И. Введенский, будущий поэт В. С. Курочкин (учившийся тогда же в Дворянском полку).

В 1852 году закончив обучение и вернувшись в Симбирск, Минаев определился на службу в губернскую казенную палату, затем недолго служил в земском отделе министерства внутренних дел. В 1857 оставил службу и занялся только литературной работой. Курочкин пригласил его сотрудничать журнал «Искра», где развернулось дарование Минаева как поэта-сатирика. С 1859 г. Минаев пишет свои многочисленные и грубоватые пародии, хлесткие сатиры, не всегда справедливые эпиграммы и ряд стихотворений юмористического характера. В 1859 году вышел сборник пародий Минаева «Перепевы» (под псевдонимом Обличительный поэт), получивший суровую оценку Н.А. Добролюбова.

Минаев сотрудничал также в других демократических журналах, в том числе в «Современнике», «Русском слове». С начала 60-х годов в «Современнике» появляются его переводы из французской и английской поэзии; в «Русском слове» он ведет литературно-сатирический фельетон в прозе под названием «Дневник Темного человека» (1861–1864).

В 1862 г. он делается редактором «Гудка», в объявлении о котором он указывал, что программой нового журнала будет «преследование грубого и узкого обскурантизма, произвола и неправды в нашей русской жизни», но вскоре он снимает свою подпись, не переставая сотрудничать с журналом. С 1865 года Минаев сотрудничал в сатирическом журнале «Будильник», позднее был близок к «Отечественным запискам».

Примыкая к некрасовской школе, в своих стихах занимал левые радикально-демократические позиции, выражал сочувствие угнетённой деревне, «обличал» (применительно к поэтам-сатирикам его круга «обличительство» и «обличительная литература» стали в критике того времени почти терминологическими) либералов, бюрократов, консервативную печать и цензуру; высмеивал и пародировал поэтов-сторонников «чистого искусства» (Фета, Майкова, Щербину, Крестовского и других). Минаев славился как «король рифмы», мастер эпиграммы, пародии, каламбура фельетона в стихах — жанра, именно им утвержденного в русской поэзии. Приобрёл репутацию поэта-гражданина, умеющего откликаться на злобу дня.

Все темы передовой журналистики 60-х годов представлены в его поэтическом творчестве. Об угнетенных мужиках, о нищете русской деревни говорит «Сказка о восточных послах» (1862) с ее известным рефреном: «Это ли русский прогресс?» — «Это, родимые, это!..». Либеральные болтуны, на словах пекущиеся о «бедном брате» («Насущный вопрос», 1868), поклонники «полупрогресса, полусвободы, полумер» («Ренегат», 1868), реакционные поэты, защитники «чистого искусства» («Лирические песни без гражданского отлива», 1863), деятели рептильной печати, бюрократы и чиновные мошенники, царская цензура, преследующая сатириков («В кабинете цензора», «Юмористам», 1862–1863), — таковы объекты сатирических разоблачений Минаева. Он язвительно критиковал славянофилов, воспевающих долготерпение народа, и, подобно Н.А. Некрасову, выражал скорбь по поводу пассивности крестьянской массы («Старые сказки на новый лад», 1871; «Сон великана», 1873).

Расцвета литературной деятельности Минаев достигает в конце 60-х и начале 70-х годов. Постоянно меняя свои псевдонимы («Словарь псевдонимов» Карцева и Мазаева насчитывает их более 29), Минаев был особенно популярен как «Д. Свияжский», «Обличительный поэт», «Темный человек» и «Майор Бурбонов». Из комедий Минаева — «Либерал» («Отечественные Записки», 1870, № 12, и в сборнике «На перепутье», Санкт-Петербург, 1871), «Кассир» (написал вместе с С.Н. Худяковым, Санкт-Петербург, 1883) и «Спетая песня» («Вестник Европы», 1874, № 5) или «Разоренное гнездо» (Санкт-Петербург, 1875), — ни одна не пользовалась успехом на сцене, хотя за последнюю Минаев получил от Академии Наук Уваровскую премию. Он выступал также в качестве полемиста в «Русском Слове», «Деле», обнаруживая и здесь присущую ему бойкость пера.

Легкость, с какой Минаеву давалось стихотворство, порой приводила к излишней плодовитости, ослабляла требовательность поэта к себе. Так, например, совершенно неудачны были его сказки в стихах для детей, как, например, «Дедушкины вечера» (Санкт-Петербург, 1880), «Новые новинки, песни да картинки» (Санкт-Петербург, 1882), «Теплое гнездышко» (Санкт-Петербург, 1882).

Тем не менее, лучшая часть его наследия, в том числе переводы, и теперь интересна для читателя. Минаевские каламбуры давно стали крылатыми («…Даже к финским скалам бурым обращаюсь с каламбуром»). Исследователи считают, что в области каламбурной рифмы («Гимназии» — «гимн Азии» и т. п.) Минаев был одним из предшественников Маяковского.

Минаев много выступал и с переводами, как из европейских поэтов-сатириков, так и из серьёзной поэзии. Хорошо зная только по-французски, немного по-немецки и пользуясь подстрочными переводами других лиц с английского и итальянского, Минаев переделывал такие переводы (из Байрона, Шелли, Мольера, Гюго, Гейне, Данте) в гладкую стихотворную форму, но часто далекую от подлинника.

В литературно-артистических кругах его знали как автора колких эпиграмм на вся и все, человека, способного написать, без помарок, сатиру в несколько десятков строк. Изучительное версификаторство, природный, хотя не глубокий юмор ввели Минаева в сферу злободневности и выработали из него находчивого полемиста, автора бесчисленных рифм. Настоящий поэт растворился в море острословия; талант его, дал ему имя, но вскоре поблек. Минаев пережил свою славу и умер у себя дома в Симбирске забытым и одиноким 10 (22) июля 1889.

Сборники его стихотворений:

«Перепевы» (Санкт-Петербург, 1859)

«Думы и песни», 2 части (Санкт-Петербург, 1863–1864)

«Здравия желаю» (Санкт-Петербург, 1867)

«В сумерках» (Санкт-Петербург, 1868)

«Песни и поэмы» (Санкт-Петербург, 1870)

«Чем хата богата» (Санкт-Петербург, 1880)

«Всем сестрам по серьгам» (Санкт-Петербург, 1881)

«Не в бровь, а в глаз» (Санкт-Петербург, 1882; 2-е изд., 1898)

Отдельно вышли:

«Проказы черта на железной дороге» (Санкт-Петербург, 1862)

«Евгений Онегин» (Санкт-Петербург, 3-е изд. 1877)