Хорошо на заводе. Целый город. Трубы до неба, дымятся без конца.

По двору, по рельсам-узколейке ползет паровоз.

Постоянный, беспрерывный гул. Это в цехах. В литейной или прокатной тяжело дышат печи, мигают пламенем. Визжат краны-подъемники, и вдруг с грохотом срываются цепи и железо. И долго эхо разносит этот грохот по всему заводу.

Кто не знает завода, страшно покажется.

Петровна, мать Данилки, работает в болтовом цехе. Длинный, прокопченый корпус. Согнувшись над прессами, работницы следят не отрываясь, как машина ровно постукивает:

— Так-так… Так-так…

Отлетают в сторону гайки, болты. Работа не очень трудная, сидеть, следи только, чтоб болт правильно и во время в ямку под пресс попал.

* * *

— Петровна, кончай!.. — блестит зубами комсомолка Наташа.

Все работницы в серой, грубой прозодежде. От работы вся прозодежда почернела. Блестят металлической копотью и лица.

— Ой, бабоньки, не выгоню норму… — охает Петровна, — недужится мне…

— Да что с тобой? — подскочила Наташа.

— Надорвалась она, — объяснила соседка, бойко отбивая гайки. — Шутка ли, заставляют оттаскивать ящики по четыре пуда в каждом…

Заговорились работницы. Не женская работа, вишь. Здесь. При старом хозяине-французе бабы не работали. Война началась, их стали принимать. После уж, кто без мужа и вовсе остался — с фронта не вернулся. Кормиться надо, так на заводе и пришлось остаться.

Петровна в большом уважении. У ней муж Павел Кузнецов большевиком оказался, за революцию погиб.

Раньше бедно жил, а грамотный был. Как пошли Советы защищать, первый в отряд красноармейцев пошел. А теперь большой красный дом, что напротив завода — клуб — в честь товарища Кузнецова прозывается.

«Отдохнуть бы… Подмоги нет…», думает, и мысль о детях (дома трое остались) затуманила усталую голову.

Ходит по цеху мастер. Злой. Бритый, ровно англичанин. Трубкой дымит, скользит взглядом из-под густых бровей по работницам.

Давно бы уволил Петровну, слаба совсем, норму не выгоняет в последнее время, да ячейка раз навсегда наотрез ему приказала:

— Кузнецова Анисья не подлежит сокращению. Ей и вовсе пособие нужно давать… У ней дети…

Задымил еще пуще трубкой мастер. Ничего не сказал.

Как завыл гудок на смену, ровно сорвалось что. Выходили беспорядочной кучей из черной двери табельной и веером рассыпались по улице.

Петровна охала. Поправив платок, она последней протискалась к выходу.

Итти трудно.

Перед мостом, переходя через железную дорогу мальчишки, сцепившись, волтузили друг друга.

— Батюшки!.. Кого это?.. Разойдитесь!..

Но мальчишки, увлеченные дракой, продолжали лупцовать кулаками. Норовили ударить особенно одного.

— Петровна! Гляди, твоего Данилку бузуют!..

— Ах, вы… Разойдитесь!.. Вот петухи-то…! Рабочие, закуривая на ходу, посмеивались:

— Ловко! Да что вы, ребята, одного колышмачите… Вы разделитесь на две стороны…

Данилка, раскрасневшийся, без шапки, не бежал, когда вырывался, а налетал сам на своих врагов, как ястреб.

Рабочие подзадоривали:

— Молодец, молодец Данилка! Один на всех… Дай, дай им!..

Комсомолка Наташа к рабочим:

— Как не стыдно… Вместо того, чтоб разнять, смеетесь…

Наташе помогли расцепить ребят. Когда Петровна схватила Данилку за руку, так тот, еще в горячах, кинулся с кулаками и на мать.

— Что ты, ополоумел?..

Петровна заохала.

— Бабоньки, ох!.. Из дома ведь убежал! Что там теперь делается!..

Данилка опомнился. Глаза сверкают — все порывался догнать Петьку Буржуя. Насолил он ему сильно: больно дерется.

— Батюшки!.. У него вся рожа содрана! Ну. что я буду делать с такими охальниками?.

Данилка. но слушая причитания матери, огрызался.

Не приставам Еще ты лезешь…

— Стыда на тебе нет!.. Бессовестный… Без отца ведь…

— Не вой!.. А то убегу, ей-богу убегу…

Заплакала мать: пропащий.

Данилки вырвался и убежал.

— Но пойду домой и все…

Соседки, которые в том же доме-коммуне жили, встретили:

— Петровна! Что у тебя в квартире крик-то какой?..

— Ох, Данилка проклятый убежал… Бросил…

Из-за дверей волчатами выли голодные ребятишки. Данилка схитрил: запер их на замок.

— Детки мои… Пришла, пришла… По войте… Сейчас…

Какое «не войте»! Как заслышали мать, еще пуще.

Открыла, наконец, дверь.

Лизка, распустив слюни, уцепившись за Володьку, голосила истошным голосом. А Володька совсем охрип от рева.

Воду разлили. Со стола скатерть смахнули.

— Ох!.. Ну, пришла, пришла… Данилка, Данилка!.. Где ты?.. Ах, силушки-то нет…

* * *

С того дня Петровна совсем свалилась. Приходил доктор. Осмотрел. Приказал: работать, никак нельзя.

— Из страхкассы получайте пособие…

Стали Лизка и Володька полуголодные около

больной матери подвывать.

Каждый день заходили то одна, то другая соседка. Кудахтали:

— Вот времячко-то привалило…

— Мужа отняли… Помощница не выросла. Что теперь делать?..

— Революцию сделали, а мужьев всех побили, проклятые!.. Ну, что твоему — клуб какой-то назвали, а кто этих голодранцев будет кормить и поить?.. Этот, что ли, прохвост? — указали на Данилку: — какой из него, прости господи, матери помощник!..

Угрюмый сидел Данилка: болтовня соседей по сердцу режет.

— Ну ты!.. — на Марью Ивановну. — Языком-то не больно ляскай! Об отце не болтан. Не понимаешь — баба!..

— Вот сопливый! Он-то, гляди, понимает!..

— Говорю, молчи!..

— Данилка. а… Ох… Хоть ты-то не кричи!..

Завозилась мать на постели, застонала.

Оскалился Данилка, уперся взглядом в угол.

— А чего она расстраивает?.. Отец за революцию погиб!

— Твой отец!.. — обернулись Марья Ивановна. — А ты-то кем будешь? По улицам собак гонять…

— И я буду, как отец!.. — заорал вдруг Данилка, как зарезанный, и стукнул кулаком. — А ты молчи, ведьма! Что душу всю воротишь?..

— Ох… Перестань, Данилка!..

Такая обида! Будто он не понимает. Ну, отца нет, мать больна. Нет, так всюду и тычут:

— Данилка, Данилка…

А про отца — приятно. Как ни ругают его, чтоб он ни сделал, а как посмотрят на большой красный кирпичный долг, что против завода — сердце запрыгает. Клуб имени товарища Кузнецова. Про отца. Афиша ли какая висит, собрание ли — все про клуб или в клуб имени Кузнецова. А то, бывало, скажет Данилка про отца — крыть ребятам нечем. Ни у кого такого не было. Иногда так накатит на Данилку думка про отца-героя, баловаться не хочется.

Больно все не унимается Марья Ивановна. Злит. Весь день бубнит: «мать, мать». Ладно, ведь помогают им, с голоду все равно семья не сдохнет. Хуже жили, и то ничего. Из дому, что ли, совсем убежать?..

* * *

Прошмыгнул через табельную Данилка В ячейку зашел. Знали его многие; в клуб, в завком и ячейку пропускали. Подлез к столу. «Крокодил» журнал стал рассматривать.

Председатель завкома Марьянов заприметил его.

— Данил! Как мать-то? Хворает?

— Лежит… — буркнул тот.

Приходили рабочие. Ругались. Писали заявление. Председатель все звонил по телефону.

Надоело зря сидеть Данилке. Весь журнал просмотрел. Вздумал уходить.

— Эй, ты, парень, постой! — окликнул председатель, — скоро у нас школа открывается. Будет набор в ученики. Тебя хотим записать…

Данилка сначала не понял. Объяснил председатель, что в фабзавуч он попадет. Завком и ячейка постановили его в первую очередь взять.

— Пойдешь, что ли?..

— А чего не пойти? Пойду.

— Ну, вот. Чем можем, тем и помогаем. Кузнецова Павла помним. Ступай, матери скажи…

— Ладно. — Шапку на голову.

Затикало сердце непонятной радостью. А матери не сказал. В себе надолго затаил.

* * *

Стала меньше Петровна стонать. Видно еще не время умирать: ребята не подросли.

Данилка будто притих. Матери как-то намекнут.

— Работу хотят мне дать. Пообещались… Больше ничего не объяснил. Мать и не расспрашивала.

В фабзавуче у Данилки новая жизнь началась. Старик учитель Мартын Егорыч объяснил, что будут учить.

— Кто сообразительней будет, того в разряд старший будем переводить, — добавил учитель.

В первые же дин Данилка с товарищами пе д терпел — подрался.

Пока в классе — тихо. Все-таки новое кругом. а как на улицу вышли, давай возиться. С радости ли, н так рука уже чешется, только Петьке Буржую здорово доставалось.

Петька, дурак, вздумал итти к учителю жаловаться а он просто им в ответ:

— Хочешь драться — дерись. Ко мне не лезь жаловаться. Ты теперь, брат, такой же рабочий. Член профсоюза. Строитель социалистического государства. Во!.. Понял?..

Ребята так и разинули рты. Понравилось. Лестно.

Но учиться Данилка тоже любил. Особенно, когда Мартын Егорович про дроби начнет рассказывать.

Инструменты дали. В мастерской работали. Вымажешься, как чушка, а хорошо. Зато сам старый замок починил, зажигалку, всякую такую штуку смастеришь.

* * *

Матери полегчало. Встала с постели, стала порядок по дому наводить. Белье постирала. Лизку, Володьку приодела. (Сама, чай, рада, что ноги подняли.

Данилка с утра, как захватит кусок хлеба, так на весь день.

Завод, дымные высокие трубы, треск и лязг железа, учитель Мартын Егорович, мастерская-школа — захватили всего Данилку. Будто все озорство в энергию и смекалку трудовую ушло. Работал, вертелся на заводе не четыре часа, как фабзайчик. а больше, пока не выгоняли.

Председатель завкома заботился:

— Данил, получи талоны на обед.

И то хорошо. С материнских харчей долой.

Домой идет Данилка — руки грязные, лицо усталое, потное.

— Мотри-ка и в самом деле работает… — удивлялась Марья Ивановна, — Петровна, никак твой Данилка за работу взялся?

— Ходит на завод…

— Ишь ты…

— Ладно, не приставай… — отмахивался нехотя притихший Данилка.

Вытянулся, похудел, а видать — рад. Глаза живые, с огоньком.

* * *

Как-то раз Петровна, управившись, сидела и зачиняла штаны ребятам. Подумывала уж на завод сходить проведаться. Хоть доктор и наказал подольше отдохнуть, да разве усидишь?..

Шумно распахнулась дверь — Данилка влетел. Тяжело дышал, видно, бежал.

— Что ты! Не подрался ли опять?..

Данилка по-взрослому шагнул вперед, снял размашисто шапку, сбросил пиджак.

— Ну, мать, поздравляй…

— С чем это?..

— А вот увидишь…

Подмигнул, полез в карман. Выгреб и прямо в руки.

— Получай…

Блеснуло серебро в сморщенных, дрогнувших руках матери.

— Четырнадцать рублей, писят две копейки…

— Ой, да что ты?.. — вскрикнула мать не то от страху, не то от радости.

— Считай… Сорок восемь копеек учли в союз, и прочее там…

Прижала к тощей груди мать первые заработанные деньги ее кровным сыном. Блестели росой слезы, катились медленно по бледным, изможденным щекам матери.

— Ой. Данилка! Правда ли?..

А сын, отвернувшись, улыбался хитро, шарил за пазухой.

— Вот, погляди…

С гордостью развернул какую-то книжечку.

— Читай: «Расчетная книжка № 1375. Фамилия- Кузнецов, имя — Данил, с-пеци…цы… а…льнысть… специальность — ученик фабзавуча, разряд- 1-й». Видишь? Здесь вот написано: расчет за полный месяц -16 рублей.

Повертел еще раз в руках, подошел к столу в бережно положил на стол, посредине.

Лизка и Волоцька, завидя яркие серебряные полтинники, лезли к матери.

— Данилка! Садись, поешь. Я картошки нажарила, — затумашилась мать.

Данилка, помыв руки, присел к столу.

— Давай… Проголодался…

Мать спрятали деньги в платок, уселась к окну с ребятами.

Чудилось ей, что кто-то теперь пришел к ней большой. Помощником стал.

А Данилка, уписывая картошку, часто оглядывался на стол, где посредине лежала расчетная книжка № 1375 Кузнецова Данила

Он верил, что теперь он встал на честную, на отцовскую дорогу.