Еще до вечера далеко. Солнце, пожалуй, еще не сядет, как Тараска дойдет.
Только добежать до пригорка, а там налево к пруду.
Сзади что-то громыхало. Оглянулся: ехали порожняком подводы четыре. На передней в соломенной шляпе спал парень-возчик.
— Эй. подвези!.. — закричал. Тараска, отбегая от пыли, что клубилась по дороге за подводой.
Парень поднял голову.
— Садись, — придержал он лошадь.
Тараска взобрался с горшком на последнюю подводу.
— Ишь ты, как все вышло хорошо, — подумал Тараска — не устану и скоро доеду.
Горшок с молоком поставил на солому.
— Пусть стоит…
Телега громыхала, оставляя далеко позади пыль.
Вдруг Тараска обомлел. Вместо горшка в соломе насквозь дыра оказалась. Оглянулся, а позади, на дороге, горшок остался.
Спрыгнул, подбежал и ахнул. Одни черепки. Белое, тягучее молоко с пылью перемешалось. Тряпочка еще осталась.
— Что я теперь буду делать?
Заревел благим матом, приседая на корточки.
— Ой, горе-то какое… Тетка Аксинья… Мамка…а…а…
Долго рыдал над черенками. Утер слезы и по знает, куда итти назад к тетке или на жнитво? Место незнакомое. Овраг какой-то. И горы нет…
Оглянулся — никого по дороге не видно: ни сзади, ни спереди.
— Пойду прямо…
Дневной жар стал спадать. Солнце краснело и укладывалось на горизонте.
Тараска идет версту, две. Про горшок с молоком никак не забыть.
— И как это я не догадался?.. Выпустил его из рук?.. Отец похвалил, доверил, а теперь в дураках.
Какая-то птица пронеслась над головой и, пискнув, унеслась вдаль.
Тараска вздрогнул. Стало совсем темно. Дорога вела куда-то вправо, а ему надо влево, к пруду. И при том дорога не широкая, а малоезжая.
Заплакать, отреветься, да разве горю этим поможешь? Тараска слышал, как отец иногда бранил мать:
— Слезами горю не поможешь. Если ты дура, так по-дурацки и будешь весь свой век делать…
Еще раз оглянулся Тараска. Нет, никто не едет. С полей кузнецы затянули мурзилку.
— Фр…р…и… Фр… р…и…и…
Где-то далеко перепелки, спрятавшись, голосисто кричали:
— Спать пора… Спать пора…
И опять тихо, тихо.
Тараска бежал, бежал без оглядки.
Вон как раз впереди блеснул огонек.
— Костер…
Вдруг откуда-то кинулось под ноги черное, лохматое.
— Ав!.. ав!.. — и заплясало перед Тараской.
— Ай!..
Люди у костра завозились. — Кто там?..
— Ай-ай!.. Собака!..
— Трезор!.. Трезор!.. Замолчи ты там!.. Пошел вон!.. Кто там?..
Подбежали люди, схватили Трезора.
— Ишь ты, не видишь, на кого бросаешься?.. Мальчонку испужал… — ругался бородатый мужик на собаку.
Та, обнюхав Тараску со всех сторон, вильнула хвостом и побежала к костру.
— Ты откуда, малец? Чей?
— Лаишинов… Заблудился я…
— А, сын Егора? Как же ты заблудился?..
У костра в тулупе сидел вихрастый паренек.
— Тараска!.. — закричал он, — это я, Тимоха!..
Тут только Тараска заприметил, что это Тимоха, и признал и деда Ипполита, и Трезора признал…
— Ты как же это?..
— Ды я… Меня тятька посылал к тетке Аксинье… А я дорогу позабыл…
— Эх. да здесь недалече… Вот так прямо пойдешь… — дед Ипполит махнул куда-то в темноту, — а там налево свернешь…
— А мне сейчас как дойти?..
— Разве ты хочешь гати?.. Оставайся с нами. Куда пойдешь ночью? Кашу сейчас будем заваривать…
— Нет… Меня тятька ждет…
Тимошка удивленно привскочил на тулупе.
— А волки-то?.. Не боишься?..
Но Тараскино горе сильнее волков.
— Ну иди, иди. если ты такой заботливый… Гак по дороге и иди… Пройдешь так с четверть версты и сворачивай налево…
Тараска опять нырнул в темноту. Особенно темно сразу как от костра отошел.