Стало холоднее. Под ногами сырая трава, хлестала по коленкам.
— Эх, зря ушел от Тимошки… Заблужусь, поди… Пи дороги, ни огней, ни пруда
— А волки-то?.. — вспомнил он вопрос Тимошки.
Далеко-далеко будто скрипят колеса. Прислушался. Так и есть… Бежать к ним…
Вот, наконец, перед ним вырос огромный воз, точно дом. Колыхаясь из стороны в сторону, ехало несколько подвод, нагруженных снопами.
— Дядя!.. Дяденька!..
— Тпру…
— Дяденька, куда мне итти к пруду?. Мне надоть к Ланшинову…
— Ась?.. Что говоришь? — перегнулась голова с воза. — Кого тебе? Да, тпру… окаянная… не стоится тебе.
Возы перестали скрипеть. Остановились.
— Эй ты, парень!.. Лезь сюда, на воз… Лезь но веревке…
Упираясь ногами в снопы, Тараска полег: наверх по веревке. Сильная рука втащила его на воз.
— Ты чей?
Тараска рассказал, кто он и как заблудился.
— Ваших-то я знаю, где они, да теперь далеко. Ты не найдешь… Нно!..
Мягко и тепло на возу. И укачивает, вроде в люльке…
Ехали долго. Сухие, неподмазанные колеса наигрывали скучную мурзилку.
— Урли…и… Урли…и…
Тараскино горе тоже сверлит, не забывается.
Мужик, согнувшись, раньше изредка встряхивал вожжей, теперь совсем задремал.
А колеса свистят, наводя тоску.
— Урли…и… Урли…и…
Возы съехали с дороги. Колеса врезались в мягкую, рыхлую пашню,
— Тпру… Приехали, — качнулся мужик, — давай слезать.
Было так темно, как будто все небо выкрасили в черно-расчерные чернила.
Стали распрягать. Лошади встряхивали с себя усталость и пыль. Лезли мордами к мужикам и подбирали на ходу колосья.
Мужики ругались — лошади не давали себя спутать.
— Эхо кто такой? — подошел другой к Тараске, собирая сбрую на земле.
— Не трожь… Ланшинова Егора парнишка… Дорогой подобрали…
Лошадей отпустили, и они. встряхивая гривой. запрыгали от стана.
— Ну, пойдем ужин готовить…
Одни мужик разгреб палкой золу. На серой кучке сверкнули незаглохшие искры.
Нарвал, наложил сухую траву.
Прилег на землю и стал раздувать. Трава затрещала, черными кружевами заклубился дым, и костер ярко вспыхнул.
— Стенай, давай!.. Стань… картошку!..
Степан, молодой работник, налил в ведро
из бочки воды, поднес к костру. Потом он нашел палку, сунул в ведро и начал мешать.
— Ты что ото делаешь? — спросил Тараска.
— Картошку чищу… Не видел, как?..
Степан рассказал ему, что едоков много, и варить надо много. Чистить поясом Очень долго. Помешан так палкой в ведре, картошка молодая, шелуха сама но себе и отстанет.
Слив грязную воду и налив свежую, Степан подвесил ведро к чагану.
— Ну, теперь готово, — проговорил он, бросая в ведро целую горсть соли, — подкладывай только дрова…
Мужики расселись вокруг костра. Начали свертывать цыгарки.
Тот мужик, который подвез Тараску, был старше всех, и его звали Федорычем.
— Пробуй, сварилась ли картошка?.. — указал он.
— Сейчас… Режь хлеб…
Степан расстелил дерюгу около костра, принес большой каравай хлеба и мешочек соли. Вкусна как картошка, особенно молодая, да еще с жару! А как пахнет, когда от нее идет пар!
У Тараски так и потекли слюни…
Обжигаясь, перекидывая картошку с руки на руки, мужики ели молча.
Съели весь хлеб. Вытаскали всю картошку, и опять закурили.
— Идем спать, а то поздно, — встал Федорыч.
Отойдя от костра, Тараска невольно вздрогнул от холода.
Спали на больших скирдах.
Тараска сразу же кувыркнулся в снопы, Федорыч прикрыл его чапаком.
Мужики долго перед сном калякали.
— Ты, Федрыч, расскажи, как к белым лопал, — позевывая, проговорил Степан.
Замолчали. Потом Федорыч начал:
— Выгнал я коров в поле, а гнать надо за овраг, к лесу. Уже полдень. Глядь, ко мне конные скачут. Двое с винтовками, и все как честью. Подлетели и кричат:
— Стой!
— Стою, — говорю, — милые мои, никуда не иду.
Балякают они промеж себя, да оглядываются.
— А кто вы такие будете? — спрашиваю их.
Мы, — говорят, — из отряда. Коров у тебя должны для отряда забрать…
— Коровы, мил мой, опчествены… Как же так?..
— Нам, — отвечают, — Совет разрешил взять.
Чудно больно мне показалось. Чего же из Совету никто не пришел?
— Как же я вам отдам? — объясняю я им, — дойдем до Совету, али сейчас погоню скотину домой.
Разозлились они, плетью замахали.
— Некогда нам, дескать, с тобой антимонию разводить… Отбирай скотину.
Обмер я с испугу.
Ну, думаю, что-то будет?..
А они, братцы мои, и вправду заехали, отобрали штук десять, самых ни на есть лучших, и погнали вдоль овражку…
Федорыч остановился. Затаили мужики дыхание. И Тараска уши навострил из-под чанана.
А Федорыч, выждав минуту, продолжал:
— Да. Угнали. А меня страх пробирает. Как скажу опчеству?.. Кто угнал — не знаю.
Дай, думаю, прослежу, куды погнали, авось, оправдание какое-нибудь будет мне.
Перекрестился и тихонечко пошел. Иду вдоль овражка, следы примечаю. К Марьевке так и есть погнали…
Кто же это за люди были?..
Стал пересекать овраг, а оттуда опять какие-то люди… С винтовками… В окопах, кажись, сидели.
— Стой!.. — кричат, — что за человек? Красный или белый?..
Окружили меня, а я, братцы мои дорогие, и не знаю, что говорить. Хлопаю глупыми глазами, как баран, бормочу.
Ну, схватили меня.
— Это, — говорят, — шпеён. Тащи в штаб.
Тут я и понял, что белые, наверно, подошли.
Приводят меня в штаб ихний. Начальник — офицер с саблей и красным картузом. Казак.
— Кто такой?..
— Так и так, ваша милость. Пастух я…
— Врешь!.. Какой ты пастух?.. Шпеён ты… Расстрелять его!..
Тараске страшно стало за Федорыча. Лежит не дышит.
— Ишь ты. сволочи!.. — но выдержав, выругался Степан вслух.
— Да, друзья мои… — продолжал Федорыч. — Затряслись у меня ноги, дух захватило.
— Что вы, люди добрые, — кричу, — какой я вам шпеён…
— Расстрелять, и больше ничего!.. И повели меня, да винтовками в спину.
— Господи, боже мой! И не вижу сырой земли под собой…
Вдруг, глядь, на дороге Андреев Анисим, наш бывший староста?.. Небось, помните?..
— Знаем, знаем! — отозвались слушающие. — Анисим теперь куды-то провалялся. Наверно, убег с белыми…
— Здорово, Федрыч, — говорит. — Тебя что?..
— Шлеёна. — отвечают, — ведем расстреливать…
Анисиму, вишь, чудно.
— Зря, говорит, ведете. И вправду он пастух. Я его знаю.
Анисим, вишь, у них начальником каким-то был.
Ну, мне влепили плетей десять и отпустили на все четыре стороны.
— Иди, говорят, старый чорт, да по попадайся…
— И на это спаси Христос…
Больше ничего не слышал Тараска. Свежая ночь и пахучие снопы убаюкали измученного парня.
* * *
— Малец, а малец, вставай!.. Уже разгулялось…
Тараска открыл глаза и тут лее зажмурился, до того сильно и ярко хлестало солнце.
Федорыч запрягал лошадей.
— Вставай, а то мы сейчас уедем…
Быстро вскочил с теплого места.
Федорыч указал ему дорогу.
Не успел Тараска пройти шагов двести, как сразу, с боку засверкал и пруд. Вон и полоса отца. Вон и мать в люльке Дуньку качает.
Побежал, сломя голову.
Мать как увидела, так и ахнула.
— Кормилицы!.. Да где же ты был? Вся душа истомилась…
Отец бросил жать, подошел, отирая нот.
— Ну п напугал! Мать-то ревела всю ночь…
— Молоко-то я… Молоко…
— Ну, что молоко?..
— Разбил… Горшок разбил…
— Ну его к шуту и молоко… Сам-то, слава богу, жив вернулся…
— Хотел было я тебе уши драть, — угрюмо проговорил отец. — Где ты был, сучий сын?.. Разиня…
Тараска стал рассказывать, а отец ответил вставая:
— Зря тебя волки не слопали!
— А я, тятька, не боюсь!.. Я теперь бедовый!.. А ты слышал, как Федорыч был у белых и как его хотели расстрелять?..
— Нет. Ты нешто знаешь? — удивился отец.
— А я знаю! Вот ужо расскажу. Мама, давай Дуньку качать!..
