В тот день, когда мне минет сорок лет Рассматривая жизнь свою под лупой, Я улыбнусь как пиковый валет Найдя жену тщеславною и глупой. Любовницу бездарной и тупой, С манерами и взглядами солдата, Знакомых надоедливой толпой И молодость загубленной… Тогда-то Забравшись в трюм, без паспорта, через Атлантику, от скуки изнывая, Я поплыву на Буэнос-Айрес, Чтобы попасть в столицу Парагвая.

С полгода пробродив по городам И чувствуя себя слегка усталым, Посватаюсь к какой-нибудь мадам Почтенных лет с приличным капиталом. Когда ж апоплексический удар Ее сразит в кафе Ассунсиона, Я получу по завещанью в дар Публичный дом под видом пансиона. И не смущаясь из-за пустяков, — Стыд не огонь, не прожигает кожу, — За счет сластолюбивых стариков Я собственные блага приумножу. Но далее к доходам охладев, Как подобает истому герою, Я распущу любвеобильных дев И фешенебельный притон закрою.

Слоняясь то с заплатами по швам, То самым элегантным и душистым, Я вдруг смотря по обстоятельствам Примкну иль к анархистам иль к фашистам. И буду после пламенных речей, Во имя справедливости и мщенья, Взрывать дворцы, калечить богачей И убивать министров без смущенья. Иль может быть как раз наоборот, В пример и поучение для прочих Расстреливать из окон и ворот Процессии и митинги рабочих.

В конце концов и это надоест!.. И, тщательно покрасившись под негра, Я удалюсь из шумных злачных мест Служить к плантатору на Рио-Негро. И под защитой аргентинской тьмы, Там где-нибудь в подвале за верандой, Почищу негритянские умы Коммунистическою пропагандой. И как-нибудь весною, в октябре, Мы, сговорившись всем кагалом рабьим, Хозяина поджарим на костре И дочиста плантацию разграбим. Поняв, что это мне кой-чем грозит, Чтоб на себя быть снова непохожим, Приобретя индейский реквизит, Я сделаюсь на время краснокожим. Средь бела дня, почти-что на виду, Скальпируя без всяких промедлений, Я небывалый ужас наведу На мирных истребителей оленей.

Но все имеет свой конец – увы! — И вспомнив то, что Музы мне вручили, Поэтом знаменитым из Москвы Я появлюсь на горизонте Чили. По просьбе дам, лелеющих мечту Меня пленить, я в лунный вечер в роще, Встав в позу живописную, прочту Им что-нибудь любовное попроще. Конечно – потрясающий успех! И прослезясь от пафоса момента Повесится на шею мне при всех Законная супруга президента. Придется тут ее поцеловать, А поутру величественней Данта, Забравшись с сапогами на кровать, Я гордо выслушаю секунданта. Привыкнув полагаться на авось, Со стороны быть может неуклюже, Без колебаний я проткну насквозь Не по летам ревнующего мужа. И в тот же день, как будто сильно пьян, Лохматый и оборванный бродяга, Похожий на бразильских обезьян, Отправится на север из Сант-Яго.

От вечных страхов как не изнемочь, Когда тебя выслеживают строго! Лишь на пятнадцатые сутки в ночь Я перейду за тропик Козерога. И как-то за бутылкою вина, В случайном разговоре встречный малый Напомнит мне о том, что есть страна, Которая зовется Гватемалой. Поразузнав что нужно без труда И предвкушая новую аферу, Я полечу стремительно туда, Не уплатив за стол и номер в Перу.

И вот однажды гражданам с утра Газета «Вразумительное слово» Поведает, что прибыл к ним вчера Известный прорицатель из Козлова. А в полночь переступит мой порог Глава правительства сухой и ржавый С вопросом: «Как в возможно краткий срок Нам сделаться великою державой?» Поколдовав и вылив гущу в чан, Как бы в припадке чародейной дрожи, Я изреку: «Все зло от англичан! Поэтому и сахар стал дороже!..» Работая словами и пером, Я в пору сахарного недорода Организую английский погром На благо гватемальского народа. И лишь за то, что бедным я помог, По требованью европейских миссий, Меня упрячут крепко под замок До заседаний всяческих комиссий. Но вовремя мой отдых прекратив, — Как этакой любви не подивиться? — Меня спасет от мрачных перспектив Четырнадцатилетняя девица. И распродав двух кошек и трех сов, Ее отцу и пинкертонам в пику, Мы с поездом в одиннадцать часов На жительство отбудем в Коста-Рику.

И снова оказавшись не у дел, Я сделаюсь сначала дипломатом, Затем министром иностранных дел И предъявлю Китаю ультиматум. Блестящий шаг, но тем не менее, Не захотев знакомиться с винтовкой, Взволнованное население Запротестует общей забастовкой. Но пожелав использовать вполне Мою незаурядную натуру, Парламент в панике предложит мне Неограниченную диктатуру. Установив спокойствие внутри, Расправившись по-свойски с крикунами, Я разгромлю недели в две иль в три Китайские десанты при Панаме. И, в Сан-Хозе подписывая мир, Приобрету, другого не считая, Для маленькой республики Памир, А для себя – фельдмаршала Китая.

Но, как известно каждому уму, Всё – прах и суета в подлунном мире! Я глубже эту истину пойму, Когда мне стукнет семьдесят четыре. И порешив на этом же году, Что мы без Бога плеснеем и стынем, Обвешавшись веригами пойду На поклоненье тамошним святыням. И ко всему мирскому слеп и глух, Я буду в каждом встречном поселеньи Пугать неразговорчивых старух Рассказами о светопреставленьи. И, наконец, на семьдесят шестом, В Боливии, в местечке Санта-Роза, Чрезмерным изнурив себя постом, Скончаюсь от артериосклероза.