В лихолетье брошенный судьбою, Я устал, все валится из рук; Дай-ка побеседую с тобою, Лучший поэтический мой друг. Со страниц, прижатых к изголовью, На меня ты смотришь как живой, Человек с такой горячей кровью И такой разумной головой. В эти дни тебя восславят хором И сиропом будут поливать Наши культуртрегеры, которым На литературу наплевать. А за ними станут лезть из кожи, В рамках разрешенных тем и фраз, Те, кому печной горшок дороже Всей твоей поэзии в сто раз. Знаю, жизнь тебя встречала строго: — В двадцать лет была невесела На Екатеринослав дорога Вскормленнику Царского Села. Знаю, косность и непониманье Над тобой жужжали стаей мух, И от августейшего вниманья Иногда захватывало дух. Но зато, наполнив пуншем чары, И вольнолюбивы, и лихи, И конногвардейцы, и гусары С увлеченьем слушали стихи. Но зато на жесткой службе царской, Средь субординации большой, Состояли Инзов и Лепарский — Люди с человеческой душой. Но зато не лез квартальный пристав В мир цезур, метафор и идей, И среди десятков журналистов Был один-единственный Фаддей. Это счастье, что тебе на свете Довелось не в наше время жить: Мог ли ты служить в Политпросвете И своему гению служить? Мог ли ты с покорностью барана, По команде разевая рот, Возглашать под грохот барабана: — «Лишь у нас!.. Да здравствует!.. Вперед!..» И с холопским рвением и потом, Мог ли ты, на все махнув рукой, Славить по одним и тем же нотам И во здравье и за упокой?!. Только на благоприятном месте Зреет плод в благоприятный час… Если б ты родился с нами вместе Не было бы Пушкина у нас!..