Президент Иванов возвращался домой со всенощной. Нельзя сказать, что он чувствовал себя неловко, но какая-то неоформившаяся мысль засела в голове. Ему не удавалось ни сформулировать ее, ни избавиться от нее. Он вошел в прихожую. Услышав звук открывающейся двери, в прихожую вышла жена.

— Христос воскресе, — сказала она.

— Воистину воскресе, — ответил он, улыбаясь, обнял и поцеловал ее. Он принял эту простенькую хитрость жены быть ближе, прикоснуться к нему, поцеловать. — Христосоваться завтра будем.

— Но ведь сегодня уже завтра.

Он ничего не ответил, только устало улыбнулся.

— Ты ужинать будешь, мой президент? — спросила Валентина.

— Нет, я уже поужинал.

— Давай чайку попьем? Я сейчас поставлю.

Время от времени Александр чувствовал приливы нежности к жене. Обычно он уделял ей мало внимания, бывая с утра до вечера на работе. Домой приходил усталый и все равно не мог уйти от мыслей о делах.

Иногда она была назойлива, и тогда он закрывался в своей комнате. Иногда молчала, стараясь не беспокоить его, и он спрашивал, не звонили ли дети, как у них дела, и слышал в ответ: «Ничего особенного» или «Все нормально».

Иногда Валентине казалось, что муж невнимателен к ней, это чувство копилось в ней неделями, и наконец она обижалась на него, почти не разговаривала с ним и демонстративно старалась не замечать. Но это была скорее демонстрация для себя, потому что он, похоже, не видел ее протестов — для президента тишина в доме была обычной домашней тишиной.

Такие отношения установились задолго до того, как Александр Васильевич стал президентом, но в последние годы внимание, уделяемое им жене, можно было исчислить минутами. В эти минуты он жалел ее. Жалел, потому что недодал ей любви и ласки, которые обещал когда-то, жалел, потому что ее карьера, ее жизнь были принесены в жертву ему, потому что все ее возможности и способности не были использованы и не будут использованы никогда. Ему становилось грустно, это было какое-то по-детски светлое чувство жалости, вызванное не какими-то реальными обстоятельствами, а просто потребностью жалеть. В такие минуты он даже думал о том, что, может быть, она была бы счастлива с каким-то другим человеком. Он наполнил бы солнечным светом ее существование домохозяйки… Но мысли о другом человеке он не мог и допустить. В такие минуты он считал обязательным сказать ей что-нибудь ласковое, улыбнуться, поцеловать.

Президент пошел в ванную и долго там плескался, пока жена не позвала его.

— Сейчас! — крикнул он.

Потом они молча пили чай.

— Саш, — вдруг сказала Валентина. — Зачем ты ходил на всенощную, ты же не веришь в Бога?

— Ты что, в религию ударилась? — спросил в ответ президент.

— Да нет, просто я сейчас читаю Сорокина.

— Это кто? — сразу насторожился президент, перебирая в уме знакомые фамилии.

— Это гуманист и философ начала века.

— А-а, — успокоился президент.

— Ведь моя обязанность, как жены президента, благотворительность и покровительство искусству, — произнесла Валентина со странной смесью грусти и сарказма в голосе.

— Ну и что?

— Во всем этом есть какая-то неискренность… Элемент шоу, что ли…

— Да, и шоу в том числе. Это, во-первых, традиция, преемственность, во-вторых, это нравится избирателям. — Он как будто повторял чужие формулировки.

— Я не уверена, что сейчас это так.

— Это — так. Так надо, — сказал он без излишней жесткости в голосе, но достаточно твердо, чтобы дать понять, что разговор окончен.

И уже ложась спать, понял, что жена сказала что-то важное, что-то созвучное той мысли, которая не давала ему покоя после церковной службы.

Ему никогда не нравилась эта обязанность стоять со свечой в церкви, когда все вокруг понимают, что он человек далеко не набожный. В этом было какое-то противоречие между общим комсомольским прошлым его поколения и таинством искренней религиозности. Существование самих ВИП-отделов церквей, созданных во многих храмах, казалось, противоречило духу христианства и не укрепляло имидж власти среди верующих. «А верующих становится все больше, — думал он, засыпая. — Надо встретиться с пиарщиками».

На следующий день он попросил секретаря пригласить к нему вечером Маковского и патриарха… «Нет, патриарха не надо. Пригласи его на завтра. И соедини меня сейчас с Маковским».

— Здравствуйте, Александр Васильевич. — Маковский пересек кремлевский кабинет президента от двери к длинному столу, с обеих сторон которого стояли позолоченные, обитые зеленым бархатом кресла. За Маковским шел худощавый шатен лет тридцати в очках на тонком носу.

— Здравствуй, — ответил президент, пожимая руку Маковскому.

— Здравствуйте, — эхом произнес молодой человек за спиной Маковского.

— Мне кажется, вы знакомы с Анатолием Георгиевичем, — поторопился представить своего спутника Маковский.

Безусловно, президент знал, что его советник придет не один, но в любом случае тот должен был объяснить присутствие другого лица.

— Когда мы сегодня говорили по телефону, я обещал представить его вам, — продолжал Маковский. — Анатолий Георгиевич Фимин, мой коллега, политолог, специалист в области политического пиара. Мы давно с ним сотрудничаем, многие наши сценарные разработки включают его идеи. Кроме того, он автор теории взаимодействия государственных институтов. Я хотел бы, чтобы он рассказал вам об одной идее. Это как раз то, о чем мы говорили.

— Хорошо. Присаживайтесь, — коротко сказал президент. — Я вас слушаю. — Малознакомых людей, тем более во время первой встречи, президент называл на «вы».

— Я проанализировал ситуацию взаимоотношений органов высшей государственной власти с Русской православной церковью, — начал Фимин. — Должен сказать, что существуют проблемы не столько идеологического, сколько имиджевого характера.

Президент откинулся в кресле, внимательно слушая и изучая посетителя.

— Когда в начале девяностых начались тесные контакты между властью и РПЦ, это было оправдано с той точки зрения, что означало возрождение дореволюционных российских традиций. Тогда это было, во-первых, просто модно, во-вторых, в обществе была популярна несколько идеализированная картина дореволюционной России, и, соответственно, в-третьих, нужно было показать, что власть не просто возвращает Россию в золотой век, но и ей самой очень близки идеалы православия как такового с его гуманистическими традициями. Тогда эта связка заработала и прекрасно себя оправдала.

Президент понимающе кивал головой.

— Помните, — продолжал Фимин, — перед инаугурацией вашего предшественника всерьез обсуждался вопрос о церемонии помазания. Я принимал тогда участие в разработке проекта и потому хорошо это знаю. Патриарх не то чтобы был согласен… Собственно, мы его даже не спрашивали. Такое плотное взаимодействие между государством и церковью было идеально. Механизм взаимосвязи работает как часы и по сей день. Однако проблема в другом. Сама РПЦ как подсистема российской власти в нынешнем своем виде — устарела.

— Что вы имеете в виду? — спросил президент. Ему хотелось сказать «выражайтесь яснее», но не хотелось, чтобы этот аналитик подумал, будто он чего-то не понимает. Он вообще любил, чтобы его окружали умные люди. Действительно умные люди этим пользовались и старались выражать свои мысли как можно сложнее.

— Я имею в виду то, что после медового месяца РПЦ и власти в обществе начало нарастать недоумение. Как это — в недавнем прошлом убежденные коммунисты стоят со свечкой в руках? Понравившаяся вначале идиллическая картинка вызывала все больше вопросов и домыслов. Если эти коммунисты и профессора экономики поверили в Христа, то насколько глубока их вера — так же, как в идеалы коммунизма?

— Но ведь это нравится верующей части электората, — возразил президент.

— Вот здесь-то и проблема. Это нравилось поначалу. Но, как показывают наши исследования, именно у этих людей больше всего вопросов о искренности представителей власти, которые стоят на праздничных богослужениях со свечками. Кроме того, и это самое важное, население нашей страны в большинстве своем — атеисты. Они видят в участии властей в церковных службах лицемерие. И еще одно «но». Наиболее сильны религиозные чувства как раз не у христиан, а у мусульман, иудаистов и буддистов. Но президент ведь не может быть адептом всех религий.

— Да, положение сложное, — задумчиво произнес президент. — Вы подтверждаете мои сомнения. Продолжайте.

— Одним словом, ваши демонстративные контакты с РПЦ, и с патриархом, в частности, не приносят нам очки. Есть, кроме того, противоречие между основными идеями православия, его духом и действиями. Вовлеченность Церкви во власть и в коммерцию вызывает неприятие у наиболее фанатичной части верующих. Вы знаете, например, что патриарха Георгия Первого в народе называют министром по делам православия?

— Нет, не знал… Забавно.

— Я сделал несколько выписок. Разрешите зачитать.

— Да, пожалуйста. Только коротко.

— Две минуты. Вот, например, надпись на бутылке питьевой воды самой популярной марки: «Бутилирование освящено его Святейшеством Патриархом». Это реклама. Она расходится миллионными тиражами. Далее: в церквях создаются ВИП-зоны для членов правительства. И последнее: сама идеология РПЦ устарела. Она проповедует милосердие и помощь ближнему, хотя мы с вами прекрасно знаем, что для того, чтобы по-настоящему помочь человеку, его нужно поставить в наиболее сложные условия. Только тогда он начнет по-настоящему работать и заботиться о себе. Когда каждый заботится о себе, богатеет общество. Надо дать человеку не рыбу, а удочку. Кто не может заботиться о себе — уходит со сцены, освобождая место сильным, которые плодятся и размножаются. Фактически Церковь своей включенностью в рыночную экономику это и провозглашает, но на словах-то она провозглашает обратное.

— Как говорил Цезарь или Цицерон, «смотри, кому это выгодно», — снова перебил президент. — Так кому же это выгодно?

— Это выгодно патриарху. Он, думаю, понимает всю тупиковость ситуации, и единственный для него выход — врастание во власть. Без помощи государства он прогорит.

— Ну, полагаю, у него есть и другие доходы. Я имею в виду, у Церкви.

— Безусловно. Знаете, как говорит один известный юморист, священники подрабатывают, например, на освящении автомобилей. Одна машина — от трехсот до пятисот долларов. Для иномарок дороже — от тысячи до трех тысяч долларов, «ибо машина не православная». На храмы жертвуют бандиты. Убил кого-то — дай на храм. Дал, значит, покаялся. Но кому-то из них хочется, чтобы снова дал. Значит, пусть кого-то еще убьет — даст еще на храм. Прощен может быть любой грех. Таким образом фактически поощряется преступная деятельность.

— Ну, это вы загнули. Разве вам неизвестно, что еще с революционных времен у Церкви расплодилось много врагов и вся эта казуистика злонамеренно внедрялась и внедряется в головы или же сочиняется людьми в религиозном плане невежественными. Собственно, и мы с вами не так уж сильны в этом вопросе, — заключил президент, который хоть и был неверующим человеком, но как политик хорошо знал цену многим слухам.

— Но, кроме того, я слышал, что разрабатывается некая программа…

— Что за программа?

— Ну, это пока неофициальная информация, так что ее нельзя использовать, но… Это что-то вроде направлений коммерческой деятельности. Зачитаю некоторые выдержки: «Использование в рекламе информации об освящении товаров или услуг — пять процентов от отпускной стоимости продукции. Исповедь, содержащая в себе сведения об уголовных преступлениях — от пяти тысяч долларов. Отпущение грехов — двадцать процентов от экономических преступлений и преступлений против собственности. Предварительное отпущение грехов — до пятидесяти процентов».

— Неофициальной информацией часто называют преднамеренную ложь. На то право Церкви заниматься коммерческой деятельностью с целью обеспечения своих нужд. И тем более — разрабатывать проекты. Ради этого вы сюда пришли? — Президенту всегда не нравилось, когда при нем обсуждали чужие деньги. Это создавало ощущение, что тот, кто это обсуждает, может так же легко начать считать и содержимое его карманов.

— Нет, конечно. — Анатолий занервничал. Он решил, что настало время зайти с другой стороны. — Хотел обратить ваше внимание только еще на один аспект. По нашим подсчетам, при осуществлении этой программы РПЦ может получать до двух миллиардов долларов ежегодно. Это при острой проблеме недофинансирования бюджета. Необходимо думать, как направить эти средства не мимо бюджета, а в бюджет.

— Это и есть ваша задача — думать. — Президент, казалось, готов был поставить точку в разговоре.

— У нас есть наработки. Готов вам доложить.

Деловой тон нравился президенту больше.

— Докладывайте.

Слово взял Маковский.

— В любом обществе, — начал он, — есть процент людей, имеющих потребность верить в чудо. Этот процент зависит от степени образования и культуры. Большинство этих людей не могут влиять на свою судьбу напрямую, осознанно. Они прибегают к мистическим, в том числе религиозно-мистическим обрядам, пытаясь с их помощью стать богаче, решить личные проблемы. Таких людей много. Традиционные церковные ритуалы не отвечают современным потребностям. Отсюда так много развелось магов и провидцев. Мы планируем проект под рабочим названием «Экономическая религия». Это будет формально независимый институт. Своего рода церковь, провозглашающая главные экономические нормы поведения, помогающая каждому стать богатым. Проблема в том, что христианство провозглашает десять заповедей, никак не связанных с моралью экономического процветания. Более того, некоторые из этих заповедей препятствуют реализации потенциальной экономической активности. Кроме того, мы сможем оседлать финансовый поток, распыленный между Церковью, различными сектами и магами, и направить его в казну. Мы согласуем наш проект с Комитетом по идеологии.

— И что думает об этом Шустер?

— Думаю, что Шустер колеблется, он не знает вашей позиции.

— Что ж, есть над чем подумать. Честно говоря, мне никогда не нравились сложившиеся отношения с РПЦ, но постоянная занятость… Хорошо, что мы нашли время обсудить эту серьезную тему. — Президент сделал пометку в объемном блокноте на своем столе. — У вас есть еще что-нибудь?

— Собственно, все.

— Хорошо. Вы свободны.

Маковский и Фимин вышли.

— И что теперь? — спросил Анатолий Маковского уже на широкой изгибающейся лестнице, ведущей вниз. Маковский пожал плечами:

— Скупой платит дважды. Тупой платит трижды. Лох платит постоянно.

Фимин так и не понял, что имел в виду Маковский.

На следующий день Антонович встретился с президентом. Это происходило в его загородной резиденции.

— Наше общество, как вы сами говорили, нуждается в ускоренном развитии экономики, — говорил Лев Семенович. — И, как вы прекрасно знаете, решение этой задачи зависит в первую очередь от менталитета граждан — реальных субъектов экономики. Мы меняем мировоззрение, и нам нужны рычаги на уровне веры. Ни одна из существующих конфессий не удовлетворяет нашим потребностям. И в первую очередь речь идет о РПЦ. В ней существует известная свобода мнений чуть ли не по всем вопросам общественной жизни. В РПЦ нет нужной жесткости структуры, ее руководство не пользуется тотальным авторитетом в самой Церкви, а ведь только безусловный авторитет мог бы гарантировать жесткость структуры. Христианство по своей сути противоречит идеологии наших реформ и потребностям, выдвигаемым самой жизнью. Поэтому нам нужен свой Пророк.

Президент внимательно слушал.

— Речь идет об огромном, тотальном пиар-проекте, — продолжал Антонович. — Мы могли бы создать такого Пророка. Он возглавил бы новую Церковь в России. Самую мощную, которую только можно вообразить себе в нынешних условиях. При этом мы ничем не рискуем.

— А если ваш проект провалится?

— Он не может провалиться. Потому что если Пророк провалится, мы сами ничем не рискуем. Мы потеряем несколько миллионов долларов — первоначальные вложения в пиар-кампанию. Но выигрыш может быть несоизмеримо больше. Простая математика подсказывает: в худшем случае — шансы пятьдесят на пятьдесят. Потерять можно миллионы, а выиграть все. Я даже не решаюсь оценить это в деньгах.

— И где вы планируете взять эти миллионы?

— Исключительно из бюджета Комитета. Это можно формально провести как частные пожертвования. Ни к государству, ни к министерству, в частности, это не будет иметь никакого отношения. Мы больше рискуем, тратя те же деньги на оборону или на образование.

— И что вы хотите от меня?

— Вашу санкцию.

— Все это, как вы сами сказали, в компетенции Комитета по идеологии.

На этом разговор о делах закончился.

Через неделю Антонович и Фимин стояли на площади, где проходила церемония открытия нового концептуального творения выдающегося русского скульптора, президента Академии художеств Вахтанга Цетерели.

У многометрового монумента, покрытого огромным белым покрывалом, стояла толпа человек в сто — официальные лица и их охрана. Еще человек пятьсот гостей, приглашенных и просто зевак, заполняли площадь. На временном помосте, установленном рядом с монументом, стояли президент, московский мэр, патриарх, сам мэтр и несколько менее известных людей.

Первым выступил президент. Он недолго говорил о новых веяниях в искусстве, о традициях российской скульптуры, о новом творении Цетерели, которое будет символизировать связь времен и единство противоположностей современного сложного мира и российского общества. В конце своей речи он взял ножницы, поданные ему на красной бархатной подушечке, и перерезал ленту. Полотно должно было упасть, увлекаемое натянутыми с другой стороны веревками. Оно медленно поползло и остановилось, так как эти веревки были натянуты не слишком сильно, с тем, чтобы они не лопнули и не ударили президента во время перерезания ленты. Поэтому специально на этот случай поставленные с другой стороны памятника рабочие потянули за материю. Она опять поползла и, надуваясь пузырями, медленно опустилась у подножия памятника.

Перед зрителями обнажилась бронзовая десятиметровая арка. Это были две колонны, сходящиеся у самой земли и соединенные вверху. Не нужно было обладать особым воображением, чтобы увидеть в них игольное ушко колоссальных размеров.

К собравшимся обратился патриарх. Фимин, стоявший у помоста, прислушался.

— Сие творение человеческих рук и человеческого гения, вдохновленного Творцом, — разносились слова над площадью, — являет собой впечатляющий символ божественного замысла, объединяющего мироздание в его неразрешимых, казалось бы, противоречиях. Всем известна притча Христа о верблюде и игольном ушке. Создатель говорил, что богатый не может попасть в рай, как верблюд не может пройти сквозь игольное ушко. Но Создатель наш говорил и то, что ни для кого не закрыт путь в Царствие Небесное. Каждый, раскаявшийся в своих грехах, обретет Царствие Небесное. Неверующий увидит здесь противоречие. Но вот она — перед вами — демонстрация замысла Господня. Сей монумент отождествляет покаяние. В этих столпах — пример цельности высшего замысла. Каждый может пройти сквозь это игольное ушко. Каждый покаявшийся обретет Царствие Небесное. Отныне сия скульптура будет находиться под покровительством Церкви.

Затем патриарх благословил скульптуру.

Следующим выступил мэр. Он выразил надежду, что площадь, в центре которой будет стоять монумент, станет излюбленным местом отдыха москвичей.

— Сильный ход, — шепнул Фимин стоявшему рядом с ним Антоновичу.

Тот усмехнулся и так же шепотом ответил:

— Он будет совсем молодец, если установит здесь пост и будет брать плату за вход в Царствие Небесное.

— А торгующего билетами будут звать Петр, — развивал мысль Фимин.

Антонович улыбнулся:

— Похоже, «министр по делам православия» знает свое дело. Теперь он из последних сил бьется за влияние на президента.

— Думаешь, он знает?

— Может, и знает. Но он — уже битая фигура. Я слышал, что он вынашивает планы создания Синода в качестве запасного варианта, а главой Синода должен стать президент. Ты же помнишь, что со времен Петра Первого до семнадцатого года не было патриарха, а был Святейший синод.

— Видно, чувствует, что дела совсем плохи, раз готов к этому.

— Ты знаешь, — сказал Антонович, вдруг вспомнив разговор недельной давности, — говорят, президент — есть машина для принятия решений. Так вот: это не так. Президент есть машина для несения ответственности. Решения готовят другие. Читай Гербарта, был такой философ.

Через полчаса помост уже разбирали, толпа исчезла. Ее сменили группки прохожих, рассматривающих монумент.