Уполномоченным по PR Ильи был Анатолий Георгиевич Фимин, о котором говорили, что он сделал Иванова президентом. Еще о нем говорили, что он друг Льва Семеновича и человек Бориса Анатольевича.

Фимин был легендарной личностью в узких кругах политпиарщиков, имиджмейкеров и различных советников в этой отрасли. Последние с восторгом рассказывали о том, как он выигрывает избирательные кампании, приезжая в далекие города со своими учениками — большей частью ученицами. «Первую неделю, — гласила легенда, — он читает газеты, говорит с простыми людьми, смотрит все местные теленовости, разъезжает по области и городу, говорит с непростыми людьми — директорами и редакторами. Его помощники собирают материалы, договариваются о встречах, пишут аналитические записки и делают выписки из прессы, им не прочитанной. Он не спит по ночам, вникая в то, во что не успел вникнуть днем. И в таком бешеном темпе проходит вся первая неделя. Он работает на пределе возможностей организма… Потом он берет свою трубку — кальян и курит гашиш. Неделю — безвылазно. И пьет, общаясь только с помощницами и помощниками. Курит и спит, курит и спит. Потом прекращает курить, отсыпается… и за день выдает концепцию — что надо сделать, чтобы победить на выборах. И побеждает. И сам говорит, что не знает, как его мозг рождает верную концепцию. Но — будьте уверены — он-то знает». Некоторые считали, что Фимин сам распускает слухи о таком стиле работы.

Толя Фимин неплохо учился в школе. Ему легко давались гуманитарные предметы. Мать его, в прошлом историк, работала тогда в городском комитете КПСС и часто рассказывала ему истории из недавнего прошлого. Ефим, как его называли, не был лидером в классе, но всячески демонстрировал свои исторические знания, ходил на лекции в районный Дом комсомольца и школьника, записался в местный политклуб, в десятом классе стал его председателем и потом это всячески подчеркивал в школе.

Он мечтал поступить в Московский институт международных отношений и стать дипломатом. После одной сбивчиво прочитанной им лекции в актовом зале школы все классные руководители и директор узнали о его районной должности, по сути полумифической, но это помогло ему получить от школы необходимую характеристику и поступить в институт.

Учеба в институте пришлась на время перемен. После его окончания Анатолий попал в профильный НИИ, чтобы через год, написав книжку, с кандидатской степенью его покинуть. С тех пор он «позиционировал» себя в качестве специалиста по политическому пиару. Несколько лет он уверенно набирал вес, подвизаясь при каждой возможности в избирательных кампаниях, упорно продолжал публиковаться и заводил нужные знакомства.

Никого президентом он не делал, но был совсем не против таких слухов. Более того, иногда отпускал прозрачные намеки, которые можно было истолковать таким образом, что нынешний президент — именно его «проект».

Он преподавал в вузах с необычными названиями, появившимися в эти годы как грибы после дождя. Он хотел быть оратором и приобретал необходимые навыки, тогда же стал коллекционировать афоризмы. А из студентов он выбирал себе помощников для своей основной работы. «Люди идут туда, куда хотят, чтобы их повели», — любил повторять он слова какой-то западной знаменитости и вел студентов в избирательные штабы.

Вниманием женщин он не пользовался, зато пользовался тем, что его фанатки из студенток смотрели на него открыв рот. Анатолий не выпячивал себя на фоне многочисленных независимых экспертов и зависимых советников, но не пропускал случая подчеркнуть свою значимость среди достойных — тех, кто мог, как он считал, оценить его интеллект или заплатить деньги. «Скромность красит человека… В серый цвет», — любил повторять Фимин, считавший себя серым кардиналом российской политической закулисы.

— Вот твоя проповедь, — сказал он Илье вечером 12 мая, за пять дней до выступления. — Ты должен выучить ее наизусть к завтрашнему дню.

Анатолий был полностью уверен, что завтра Илья сможет, как магнитофон, повторить все то, что он написал за прошлую неделю.

— Нет проблем, — ответил Илья.

— Просмотри текст сейчас. Надо обратить внимание на отдельные фразы. Пойми, то, что ты сейчас держишь в руках, — это новая Нагорная проповедь. Она войдет в твое жизнеописание, и несколько поколений потомков будут повторять эти слова. Чтобы они действительно это повторяли, ты должен пропустить слова через себя, осмыслить их, переболеть ими, перемучиться.

— Лучше бы без мучений.

— Если это прозвучит вымученно, будут тебе мучения.

— В смысле?

— Ладно, проехали. Давай, прочитай, если что непонятно или вызывает сомнения, спроси сейчас.

— О’кей, — сказал Илья и погрузился в чтение.

Пока Илья читал, Анатолий пил черный кофе, затягивался длинной кубинской сигарой и рассматривал пока неявленного Пророка, утверждаясь в верности своего выбора. Правильный овал лица, тонкие чувственные черты, выразительные умные глаза — именно так должен выглядеть живой бог. «Почему он был только фотографом? Он сам мог бы стать моделью… — думал Фимин. — Хорошо, что он не дурак, далеко не дурак». Анатолий разглядывал Илью, как красивую картину или статую, вдыхая терпкий сладковатый дым и попивая остывающий кофе.

В Илье он компенсировал свою непопулярность у женщин. Он не завидовал ему и не ревновал его к успеху. Он целиком отдавался работе. «Мой проект», — называл он Илью.

— Ну как?

— Я смогу это прочитать.

Анатолий ожидал похвалы, и скупые слова Ильи его неприятно кольнули.

— Здорово написано, — поправился Илья, увидев тень на лице своего продюсера, имиджмейкера и спичрайтера в одном лице.

— Дай-ка мне бумагу, — сказал имиджмейкер и спичрайтер, перелистнул скрепленные страницы, нашел нужное место и выделил его маркером: — Прочитай-ка мне это.

Илья пробежал глазами выделенный абзац и начал читать:

— Ты должен вожделеть богатства, чем бы ты ни занимался, что бы ты ни начинал, что бы ни планировал, о чем бы ни мечтал. Ты, наверное, слышал от многих, что для достижения успеха в своем деле прежде всего должно думать о пользе, которую ты несешь обществу, а не о деньгах… Не верь тому, кто скажет тебе это. Этот человек либо профан, либо лжец, либо дурак, либо и то, и другое, и третье вместе. Успешен в бизнесе только тот, кто думает о деньгах. Деньги — оселок экономической жизнеспособности любого дела. И именно экономическая жизнеспособность определяет его нужность или ненужность для общества. Спроси себя: ради чего ты начинаешь дело? Ради пользы? Или ради денег? И честно ответь себе: или — или. Ради чего ты рискуешь, ради чего ты не спишь ночами, при необходимости залезаешь в долги, тратишь драгоценное время, лишаешь себя мирских удовольствий? Ответ ясен…

— Здесь стоит повысить голос, почти крикнуть, — перебил его Анатолий. — Пометь себе. Продолжай.

— Но это еще не все: одно и то же нужное обществу дело можно вести по-разному. Можно вести так, что оно скоро прогорит, и ты обанкротишься, а можно вести так, что оно будет процветать и шириться, а ты — богатеть. В каком случае, я спрашиваю тебя, оно будет действительно полезно обществу?

— Здесь нужно говорить «вас», потому что ты апеллируешь уже ко всей толпе, ясно? Повтори, — остановил его Анатолий.

— В каком случае, я спрашиваю вас, оно будет действительно полезно обществу? Только в том, когда ты будешь думать о прибыли, о наживе. А потом уже — о пользе для общества. Даже если ты вовсе не будешь о ней думать, твое дело будет процветать. И это значит, что за тебя о нем — о твоем деле, и за вас — общество — думает он — Всевышний.

Его можно называть по-разному: Высшее существо, Дух целесообразности, Жизненная Сила. Я назову его — Золотой Телец.

Илья закончил читать выделенную часть.

— Не сложно? — спросил Анатолий.

— Да нет, куда уж проще.

— Хорошо. Завтра ты должен прочитать это так, чтобы я поверил, а те, кто будет присутствовать, удивились, зачем они жили до этого момента.

— Все будет.

— Давай-давай. Жизнь дается лишь раз. А удается и того реже!

— Я, кажется, уже где-то слышал эту шутку.

— Мудрые мысли принадлежат человечеству.

— Точно! От Льва Семеновича слышал. Это не ты его снабжаешь?

Имиджмейкер многозначительно улыбнулся.

— Это тоже часть имиджа, — сказал он.

И все-таки он ненавидел Илью. Он и любил его — как свое творение, и ненавидел, потому что Илья делал то, что должен был делать он, Анатолий. Он пожинал то, что готовил для него Фимин. Когда Анатолия посещали такие мысли, он представлял себе Илью идущим с косой по темно-зеленому лугу, поросшему высокой — по пояс — травой. Сочные стебли, которых касается блестящее лезвие, толстым веером ложатся на землю, оставляя на нем зеленоватый сок. Это был жнец человеческих душ, которые должен был пожинать он, Анатолий. Еще он представлял Илью стоящим в лодке и вытаскивающим из моря бесконечную сеть; в ней бьется, блестя серебряной чешуей, жирная рыба. И тогда он вспоминал слова из Библии — «ловец человеков». И здесь на его месте должен был быть он, Анатолий. Он приготовил то, что Илье нужно было сорвать, что само падало ему в руки. Никто никогда даром не пользовался столь огромными богатствами.

Когда такие мысли донимали Анатолия, он утешал себя тем, что он — творец Пророка. Это рождало смелые и более чем лестные ассоциации.

Однажды, засыпая, Анатолий увидел, как острая коса в руках Ильи вонзается тому в грудь и по ее серебряному лезвию льется густая, темно-красная кровь. Он проснулся в холодном поту и, к счастью, осознал, что это лишь сон. Но этот сон настолько потряс Анатолия, что он набрал номер Ильи. Ответил сонный женский голос. «Опять у него баба», — подумал Анатолий, представляя себе жаркую вожделеющую красавицу, без ума, искренне влюбленную в Пророка. Голос оказался голосом домашней секретарши, которая с трубкой в руках поднялась в спальню Ильи и доложила, что он спит.

После этого сна Анатолий долго не мог успокоиться и в очередной раз удивился способностям мозга анализировать, проводить аналогии и мыслить даже тогда, когда он отдыхает. Анатолий подумал, что этот сон — продолжение ассоциации с Господом и Его Сыном. А через некоторое время, ворочаясь в темноте и тщетно пытаясь заснуть, он заподозрил себя в том, что сам хочет смерти Ильи. И прогнал от себя эту мысль.

В одной своей статье Анатолий написал: «Любой человек многогранен как бриллиант. И каждый может найти в себе черты и качества любого человека. Древние говорили об этом по-другому: „Ничто человеческое мне не чуждо“. Наверное, они не знали, что ничто человеческое не чуждо никому».