Вертолет доставил Илью прямо домой. Домом он все чаще называл свое загородное жилье, расположенное в нескольких километрах от Москвы по Рублевскому шоссе. Этот дом Илья строил сам — в том смысле, что не купил его готовым, а сам заказывал проект и принимал живейшее участие в его постройке. Новый образ жизни имел свои недостатки. Роль Пророка накладывала свои ограничения. Он редко появлялся в общественных местах, избегал ресторанов и увеселительных заведений, появляясь только на приемах или церемониях. Недостаток общения он компенсировал с помощью многочисленных гостей, благо размеры и возможности загородного дома позволяли. Гостями были, как правило, многочисленные новые знакомые, очень редко приезжали старые, и их было мало.

Вертолет опустился на вертолетную площадку дачного поселка, откуда Илья в сопровождении двух телохранителей пешком отправился домой. На проходной его приветствовал молодой охранник, имени которого Илья не помнил. Телохранителей Илья оставил в доме охраны. Хотя бы недолго Илье хотелось побыть на воздухе в одиночестве. Почти стемнело. Только сейчас Илья почувствовал усталость. В глазах продолжали сверкать огни прожекторов стадиона, в ушах еще звучали рев толпы и шум винта вертолета. Еще немного он постоял на крыльце, закурил сигарету, глядя на черные на фоне вечернего неба очертания деревьев вдоль дорожки к дому охраны, и прикоснулся указательным пальцем правой руки к датчику на замке, после чего толкнул дверь. Стеклянная дверь легко подалась в темноту прихожей.

В гримерной Илья снял белую, шитую золотом сутану и многочисленные золотые цепи, висевшие на груди, запер в шкаф из пуленепробиваемого стекла, поставил его на сигнализацию, которая сообщалась с домом охраны и с Комитетом по идеологии и информации. Сутана блестела сквозь стекло и казалась похожей на отреставрированный музейный экспонат, сохраненный для далеких потомков. Было что-то неправдоподобное в этом экспонате с иголочки. Не хватало рядом короны.

Илья подошел к умывальнику. Хотелось брызнуть в лицо холодной водой, но сначала нужно было снять грим. Илья взял пропитанную специальным составом салфетку и взглянул на себя в зеркало. Из зеркала на него смотрели внимательные усталые глаза, проникающие, как утверждали журналы, в суть людей и вещей. В них светилась вера в человека, в его силу и в его возможности. Эта вера окрыляла миллионы людей, этот блеск отражался в миллионах глаз. Прямой взгляд вселял уверенность, а изгиб длинных (удлиненных тушью) бровей говорил о способности тонко чувствовать, переживать и сопереживать. Морщинка или складка между бровями указывала направление — вверх, туда, откуда исходили уверенность и сила. Высокий лоб демонстрировал данный природой и Богом интеллект, правильные черты лица притягивали взгляд, их четкость была четкостью мыслей, а значит, и стройностью учения, которое нес Пророк. Резкий подбородок свидетельствовал о несгибаемой воле, легкие складки у резко очерченных губ говорили о тех трудностях и испытаниях, которые Пророк преодолел на пути к сердцам своей паствы.

О цвете глаз Пророка долго спорили, пока, наконец, Фимин не заявил, что они должны быть именно такими — темными или светлыми в зависимости от освещения, тогда он будет казаться своим и светлым европейцам, и жгучим представителям кавказского типа.

Илья прищурился, и в его лице проступило нечто восточное. Художники Средней Азии и Дальнего Востока добавят в это «нечто» то, что сделает его на будущих культовых портретах почти азиатом.

Все это вместе было лицом Пророка, ниспосланного людям, чтобы привнести в них уверенность и веру, дать им божественное знание смысла их существования, открыть им истину.

Илья водил салфеткой по лицу, снимая с него решимость и твердость. Розовая крем-пудра на салфетке таила в себе четкость учения и неотразимую проникновенность, уверенность и абсолютное знание. Под глазами выступили серые мешки, стали видны прыщики и неровности кожи. На другой салфетке остались светло-ореховые линзы, блеск которых зажигал сердца и разжигал страсти.

Несколько минут спустя в гримерной раздался звонок. Илья знал, что это была Ира — его секретарь, постоянно обитавшая этажом ниже в нескольких комнатах прислуги, которые стали ее офисом.

— Илья Викторович, можно я пойду домой? — раздался голос Ирины.

— Есть новости? — спросил Илья.

— Да нет. Опять замучили женщины. Откуда они только узнают телефон?

— Кто-нибудь знакомый звонил?

— Опять звонила эта Маша. Оставила телефон.

— Ладно. Сегодня мне нужны две массажистки — и можешь идти. Пока.

— Знакомые?

— Нет, лучше — не знакомые. И не психопатки. Пока.

Еще несколько минут спустя Илья зачем-то заглянул в комнату секретарши. Она сидела в домашней одежде за рабочим столом и, прижимая к щеке телефонную трубку, смотрела на вошедшего несчастными глазами.

— Илья Викторович, я уже не могу. Опять она. Давайте я ей скажу, что вы не хотите ее слышать.

— Кто «она»?

— Маша. Или Марина.

— Ладно, соедини. Я у себя. — Он поднялся наверх.

— Илюш, это ты? — услышал он знакомый голос из совсем недавнего прошлого.

— Да.

— Привет.

— Привет, как жизнь?

— Илюш, нам нужно увидеться.

— Зачем?

— Мы же тогда увиделись.

— Марина, что тебе нужно?

— Я просто хочу увидеться с тобой.

— Зачем?

— Ты знаешь, зачем, — все так же просяще, без малейшего нажима и раздражения сказала Марина.

— Не звони мне больше. Не мучь себя.

— Можешь ко мне приехать?

— Марина, я очень устал. Пока. — Он занес руку, чтобы положить трубку, но через несколько секунд снова приложил ее к уху.

На той стороне провода была тишина. Никто не торопился ни прощаться, ни класть трубку. Подождав четверть минуты, он положил свою.

Сразу же раздался звонок:

— Илья Викторович, к вам приехали.

— Сейчас спущусь в сауну. Пусть идут туда, — ответил он секретарше.

Илья вышел на балкон. Свежий вечерний ветер колыхал листву деревьев, окружающих дачу. Они были пересажены сюда уже большими, поэтому загораживали вид вокруг и частично закрывали дом. Илья поежился. Как непохоже было все то, что его сейчас окружает, на то, что было еще год назад. Тогда он часто задавал себе вопрос: «Что же делать?» Жизнь не обещала никаких изменений. Он топтался на месте или ходил по кругу. Тогда его давила и душила однообразная обстановка, казалось, что все попытки куда-то выпрыгнуть заканчивались приземлением в том же месте, где начинались. Иногда его вопрос к самому себе трансформировался и звучал так: «Какое же я ничтожество?» И это был именно вопрос. Тогда Илье хотелось понять, какое же именно он ничтожество. А иногда не хотелось ничего. Жизнь, казалось, никогда не изменится.

Теперь он был уверен в том, что его взлет был неизбежен, что в любом случае он должен был произойти. Если бы у Ильи сейчас спросили, каким вопросом можно было бы определить его позицию в прошлом, он бы, подумав, ответил: «До чего же снизойти?»

С позиции ощущения своих сил произошедший выбор уже виделся так: «Если бы я не снизошел до этого, то выбирал бы вид деятельности по деньгам, так как могу всё, а если бы вопрос от денег не зависел, то ничего бы не делал… Или ушел бы на войну — пострелять, чтобы избавиться от рутины, или стал бы художником, фотокорреспондентом и разъезжал бы по всему миру».

Год назад, в прошлой позиции неопределенности и неизвестности, варианты будущего выглядели либо как судорожные действия, результатом которых была бы сама активность и то, что из нее вытечет, либо — тихий домашний застой, бессилие и рутина — скромность как качество жизни. Тогда это ужасало его. Илья встряхнул головой, отгоняя от себя неприятные мысли. Так можно было прийти к выводу, что его судьба — случайность.

Илья вернулся с холодного балкона. Случайно возникшие мысли уходили все дальше, по мере того как он спускался все ниже по мраморным ступеням. Там его ждали новые девчонки, вино и торт. Или сначала искупаться? Да, в парилочку, в бассейн, а потом — за ужин.

Илья проснулся днем, после двух. Рядом с ним в постели, слава богу, никого не было. Голова трещала, но спать не хотелось. Его мутило. В сознании мешались какие-то картины вчерашней попойки: девушки в бассейне — тогда еще все были трезвыми, потом парилка, где кто-то обливал шампанским раскаленные камни, потом прыгали в воду, танцевали на столе, бросались тортами, закусками, позже, кажется, опять купались, потом решили куда-то поехать. Кажется, поехали. Нет, приехал Толя, потом был скандал. Потом опять пили. Чем закончился вечер, Илья не помнил. Кажется, его еще и ночью будили…

Поднявшись с кровати, он пошел в ванную. Там его стошнило. Потом принесли завтрак в постель. Нужно было опохмелиться. Илья выпил холодного пива и снова лег. Делать ничего не хотелось. Не хотелось двигаться. «Может, окунуться?» Илья с трудом дошел до лифта и спустился в подвал — к бассейну. Здесь уже был наведен порядок. Ничто не напоминало о вчерашнем буйстве.

— Ваше святейшество, — обратилась к нему длинноногая уборщица, которая, оказывается, что-то делала здесь, — осторожнее, в бассейне может быть стекло на дне. Крупные осколки мы вытащили, а мелкие могли остаться. Воду еще не спускали.

Илья никак не отреагировал на ее реплику. У края бассейна он сбросил с себя простыню, в которую был укутан, и упал в воду. Головная боль потихоньку начала отпускать. Он лег на спину звездочкой.

— Как вы там? — притворно беспокоилась уборщица.

— Даю течь.

Уборщица подобострастно захихикала. Илья попросил пива. Она принесла. Держась за перекладину у поверхности воды, Илья отхлебнул несколько глотков из поставленной на краю бассейна кружки.

— Организуй массаж, — бросил он уборщице.

Искупавшись, он лежал на массажном столе, две массажистки мяли ему спину. Поднявшись, он почувствовал, что все равно голова будто набита песком, виски давит.

Илья вернулся в постель и провалялся до вечера. На сегодня никаких мероприятий намечено не было, на завтра, кажется, тоже. Он знал, что если бы были, то его бы предупредили и не дали бы столько пить.

Все-таки хотелось чего-то нового. Или старого. Но очень старого — почти забытого. Илья с трудом нашел трубку радиотелефона и набрал номер секретаря.

— Ирина, посмотри в моей старой книжке — она ведь у тебя? — Юру. Просто Юру на букву «Ю». Ты с ним не говори. Наберешь — сразу переводи на меня.

Через минуту у Ильи в руке звякнул телефон, он включил его. В трубке были длинные гудки. Наконец знакомый голос спросил:

— Алло?

— Юрий Павлович, здравствуйте.

— Здравствуйте. — В Юрином голосе слышалось замешательство.

— Это вас с того света беспокоят.

— Илья, ты, что ли?

— Привет, Юр.

— Привет. Ну ты даешь, совсем забыл. Как живешь-то?

— Нормально. Хотя… Слушай, что ты сегодня делаешь?

— Да вроде ничего. — Илье, казалось, что он видит, как Юра пожимает плечами.

— Приезжай ко мне, — предложил Илья.

— А где ты?

— Я на даче. Это — два километра от Кольца. Давай, я пришлю машину.

— Подожди, не так сразу. Что-то случилось?

— Да ничего не случилось.

— А что тогда?

— Юр, ну ты можешь приехать?

— Могу, конечно… Ладно, давай адрес.

— Не выпендривайся, я водителя пришлю.

Юре не хотелось ехать на машине Ильи, ему не хотелось, чтобы за ним присылали машину, когда он не мог прислать машину за Ильей. Этот жест нес в себе неравенство. И Юра не мог принять его. Он был другом тому Илье, который был равен ему. Если это была дружба, то она означала равенство. Так считал Юра.

— Хочешь, чтобы я приехал? — спросил он.

— Хочу, — ответил Илья.

— Давай адрес.

— Ну я же тебе говорю…

— Так я быстрее доеду, — пошел Юра на компромисс. — Если с твоим водителем, то это вдвое дольше.

Илья нехотя согласился с этим доводом и дал адрес. Потом позвонил Ирине и попросил, чтобы охрана впустила Юру.

Через полтора часа Илья и Юра сидели в креслах каминного зала недалеко от огня.

— Понимаешь, Юра, — говорил Илья, — мы все живем в мире людей. Именно людей, а не растений, скал, звезд, неба, моря… не знаю. Этот мир людей — пирамида. Мы думаем, что сидим в кабинете или на пляже, а на самом деле мы занимаем место в этой пирамиде — в основании, в середине, наверху, с краю, сбоку…

Юра не перебивал и смотрел на друга. Он видел Илью, у которого было то же лицо, та же фигура, тот же голос, но что-то было в нем новое, неуловимое, незнакомое.

— И это место, — продолжал Илья, — зависит от наших усилий и только от них. Есть, конечно, правила передвижения в этой пирамиде, как законы физики в материальном мире, но главное — желание. Оно заставляет двигаться — пойми это. Надо заставить себя дергаться, только тогда можно достичь результата.

— Только дергаться? А разве талант и ум не определяют места в твоей пирамиде? — Юре не столько хотелось спорить, сколько найти слабое звено в схеме Ильи, которой у него еще недавно не было.

— Конечно, определяют. Благодаря им, при прочих равных, люди оказываются в этой пирамиде выше.

— А как же тогда те, кто на самом верху? — Юра, кажется, нашел прореху. — Например, президент?

Илья задумался.

— Понимаешь, как бы тебе сказать… С чем бы это сравнить. Сейчас… Вот, например, шапка Мономаха. На ней есть всякие бриллианты, драгоценности, да? Вот они попали туда — на шапку, на самый верх благодаря своим качествам: размеру, красоте, огранке. И на этой же шапке — бобровая опушка. Так вот, тот бобр, с которого сняли шкуру, не выделялся ни умом, ни талантом. Он попал туда в значительной мере случайно. Понятно?

— Не совсем понятно, что ты хочешь сказать.

— Я имею в виду аналогию с президентом. Это исключение, которое подтверждает правило.

— Ну, не знаю.

— Кстати, об этой аналогии: даже в музее бобровую или какую-то там опушку меняют каждые несколько лет. Президента тоже.

— Может быть. У тебя есть еще пиво?

— Да, конечно. — Илья взял радиотелефон и нажал несколько кнопок. — Ирина, нам нужно еще пиво. Пусть принесет в холодильнике.

— А раньше бы ты сам сходил, — грустно заметил Юра.

— Раньше бы ты сходил со мной.

Через несколько минут в комнату вошла девушка с сумкой-холодильником в руке.

— Куда поставить, ваше святейшество?

Илья махнул рукой на пол у стола. Девушка опустила сумку и вышла.

— Они все тебя так называют? — спросил ошарашенный Юра.

Илья покивал головой:

— Положение обязывает. А как еще им меня называть?

— Не знаю. — Юре не хотелось говорить на эту тему.

Юра открыл ящик с пивом. Из-под крышки холодильника потек белесый морозный воздух. В ящике стояло бутылок двадцать.

— Не много ли? — спросил он.

— Никто же не заставляет нас все это пить. А потом, можешь остаться у меня. Возьми отгул на пару дней. Я все улажу.

Конечно, все вокруг Юре было интересно, но не оправдывало тех надежд, которые он возлагал на эту встречу. Он старался об этом не думать. Впечатление могло быть обманчивым: он давно не видел Илью. Может быть, отвык, может, не знал, как вести себя с ним.

— А не поужинать ли нам, — предложил Илья. — Ты хочешь есть?

— В общем, можно и поесть немного. Я бы не отказался от бутерброда.

Илья по телефону заказал ужин, попросив накрыть в обеденном зале. Он заметно повеселел и даже посвежел от выпитого пива.

— Ты думаешь, так уж хорошо мне? — Илья сделал жест, обводя рукой каминный зал. — А я вот, например, хотел бы сейчас поехать в какой-нибудь ресторанчик. Да просто — в Москву. Нельзя. Сижу здесь как затворник. Человеческих лиц не вижу. Работа — дом, дом — работа. Как домохозяйка какая-то. — Илья улыбнулся. Он понимал, что преувеличивает, хотя выпитое пиво добавляло ему уверенности в справедливости своих слов.

— Юр, как ты отнесешься к девочкам?

— Кушать — да, а так нет, — вспомнил Юра слова из избитого анекдота и сразу пожалел об этом. Илья вдруг широко открыл глаза и спросил:

— Слушай, а ты пробовал когда-нибудь мороженое из женского молока?

Юра поперхнулся пивом, поняв, что Илья не шутит и может его угостить таким мороженым.

— Спасибо, — ответил он, — я не люблю сладкого.

— Ну ладно. А то, если захочешь… Как все-таки насчет девочек?

Юра сделал неопределенную гримасу, которая могла означать что угодно, но скорее всего означала, что ему все равно.

— Понятно, — пробормотал Илья, как будто каждый день наблюдал такие физиономии.

Через какое-то время вошла миловидная девушка в белом переднике и сообщила, что ужин подан. Илья с Юрой направились в обеденный зал. Юра не переставал удивляться роскоши дачи. До зала им пришлось пройти по коридору метров двадцать и два раза повернуть. Коридоры на этом этаже были метра три шириной и около пяти — высотой, как оценил Юра. Стены и потолок были отделаны светло-коричневым деревом, на потолке — вырезанный геометрический узор, искусно подсвеченный скрытыми лампами.

Илья толкнул высокие деревянные двери, и две их створки раскрылись внутрь. Перед Юрой открылся неожиданно просторный, даже для такого особняка, зал, большую часть которого занимал длинный стол, накрытый только в середине. С обеих сторон стояло по три прибора.

— Садись здесь. — Илья указал на прибор в центре, а сам обошел стол и уселся напротив Юры.

Вошла новая девушка в таком же белом переднике.

— Вам нужны еще официантки? — спросила она.

— Тебе нужна официантка? — обратился Илья к Юре.

Тот отрицательно покрутил головой.

— Не нужна! — объявил Илья. — Скоро там девчонки придут?

— Сейчас должны подойти, — ответила официантка и осталась стоять у двери.

Они начали ужинать. Через несколько минут дверь опять открылась, в ней показались девушки, будто сошедшие с обложки журнала. Друг за другом они вошли в зал и, поздоровавшись, остались стайкой у дверей.

— Так, две туда, две сюда, — сказал Илья, показывая на пустые приборы рядом с собой и Юрой.

Все познакомились, Илья тоже представился, из чего Юра вывел, что тот видит их впервые.

Через полчаса выпитое Ильей наконец превысило норму. Он раскраснелся, движения стали резкими и непредсказуемыми. Каждую фразу он почему-то почти выкрикивал, очень быстро перешагнув рубеж, отделяющий подвыпившего человека от пьяного.

— Надо двигаться, Юра, надо двигаться! — кричал он в пьяном угаре.

Юре же казалось, что Илья немного играет, правда, непонятно для кого — для него или для четырех девушек.

— Ты знаешь, почему амебы двигаются?! — продолжал Илья. — Не знаешь? Те, которые не двигаются… им не хватает пищи. Пищу находят только те, кто двигается! — След салата на его щеке ярко демонстрировал справедливость этого тезиса. — Покой — это смерть. Юра! Стабильность — это смерть! Чтобы жить, надо двигаться, а чтобы хорошо жить, надо двигаться еще быстрее!

Девушки зажались, с опасением глядя на Илью.

Вошла еще одна официантка, что-то шепнула стоявшей у двери, та ей ответила. Вторая официантка вышла и направилась в комнату охраны.

Когда через час в комнату вошел Фимин в сопровождении нескольких дюжих ребят, Юра и дежурный охранник держали Илью за руки, рядом валялись опрокинутые стулья, несколько разбитых тарелок и бокалов.

— У Ильи Викторовича опять припадок бешенства, — будто оправдываясь, произнес охранник.

— Отпустите его, — приказал Фимин.

Юра и охранник отпустили Илью, охранник подставил ему стул. Илья сел, опустив руки. Девушки одна за другой вышли из зала.

— Пришел, — произнес Илья.

— Скоро мне придется жить здесь. Ты когда пить перестанешь?

— Это тебя не должно волновать, — икнув, ответил Илья.

— Тебя, похоже, уже не волнует.

— Я могу все. Ты ничтожество, — икая, сказал Илья. — Ты чего пришел? — Илья вскинул голову и попытался подняться. Охранник удержал его за плечи и посадил обратно на стул.

— Успокойся, — сказал Фимин, обошел стол и сел напротив Ильи. — Ты пойми, это уже белочка.

— Хочу ссать, — вдруг заявил Илья.

— Успеешь, — отрезал Фимин.

— Сейчас! — В голосе Ильи прозвучали нотки вызова.

— Тоже мне Ельцин нашелся, — грубо ответил Фимин. — Ты пойми, как мы тебя нашли, так и выбросим.

— Я, пожалуй, подожду в коридоре. — Юра уже был не рад, что оказался здесь.

— Подождите, — сказал Фимин. — Может понадобиться ваша помощь. Вы ведь хорошо его знаете?

— Это я сейчас его выброшу! — вдруг закричал Илья и сделал еще одну попытку подняться, но опять был удержан охранником.

Илья икнул и наклонился вперед, будто переломившись в поясе. Изо рта на пол хлынула желтая струя.

— Так вот отличается жизнь на сцене от жизни за сценой, — попытался пошутить Фимин, обращаясь почему-то к Юре.