Мероприятие, начавшееся вечером, официально называлось «Открытое заседание Государственной академии исторических наук по вопросам развития исторической науки в России и совершенствования методики преподавания истории в высших и средних учебных заведениях». По окончании — торжественный прием.

Это было обязательное, программное мероприятие Комитета. Терещенко знал, что это означало: Шустер озвучит новую идею Антоновича.

Для Терещенко, как всегда, было приготовлено место в президиуме, хотя он и не выступал. Оно было положено ему по рангу. Шустер появился в последнюю минуту. Выйдя на сцену, он коротко поздоровался со всеми, пожал руку Виктору Ивановичу.

— Ты не уходи без меня, Витя, — сказал он ему.

Терещенко кивнул.

Шустер сел на приготовленное для него место за столом, где красовалась табличка: «Шустер А. Я. — председатель Комитета РФ по идеологии». Открыл мероприятие председатель Академии исторических наук, в далеком уже прошлом политэмигрант, известный скандальными и сенсационными книгами о Сталине, написанными в Париже и Лондоне. Вторым поднялся на трибуну Александр Яковлевич.

— Человек по своей природе смертен, как и всё в мире, — вещал Шустер с трибуны Академии исторических наук. — Всё, в том числе и человеческая жизнь, имеет свой конец. Человек не может примириться с этим фактом. Об этом свидетельствуют все религии, придуманные человеком. Человек хочет видеть себя бессмертным, если не на этом, то на том свете. В этом стремлении к бессмертию — корни желания увековечить себя в своих делах, в потомстве, в созидании и подвигах. Корни стремления к постоянству лежат в изменчивости мира. Человек хочет видеть незыблемым свой дом, все то, что его окружает. Тем не менее он понимает, что и материальные творения его рук не вечны, и стремится увековечить себя в истории. Но наивно считать, что история — исключение из порядка вещей, что она пишется раз и навсегда, что она незыблема. История — есть знание. Знание о прошлом, взгляды живущих на свое прошлое. Только в этом виде она жива. Только так она существует.

И в человеческой жизни прошлое есть не то, что он видел или слышал, а то, что он помнит. Хорошо известно, что человеческая память может служить на благо человеку, что какие-то воспоминания могут быть во вред ему. Те, для кого прошедшие события вспоминаются как поражения, — проигрывают, те, кто считает их победами, — побеждают. Это касается и истории. История должна служить сегодняшним целям. Еще недавно она служила сегодняшним целям, но эти цели стали вчерашними.

Все вы прекрасно знаете, что «Повесть временных лет» Нестора была написана по политическому заказу тех времен. И нашу древнюю историю мы знаем таковой, какой ее хотели видеть тогдашние государи. И, прошу заметить, именно этому заказу мы и обязаны нашей древнейшей летописи. В истории Древних Египта и Греции отражены интересы жрецов и олигархов, стоявших за Геродотом. До реальной истории уже никто никогда не докопается.

Зачем-то было нужно, чтобы Христос родился в нулевом году. Если нам будет нужно, чтобы он родился в сотом или тысячном году, он родится в сотом или тысячном. Было нужно, чтобы Чингисхан захватил полмира в тринадцатом веке, чтобы Америку открыл Колумб в пятнадцатом веке, в восемнадцатом произошла Французская революция, а атом и космос были покорены в двадцатом. Было нужно, чтобы Ньютон был ученым, Джордано Бруно — героем, Гитлер — маньяком, а Сталин — тираном. Спросим у себя — нужно ли нам это? Если да, то так будет, если нет, то будет по-другому.

Должен сразу предостеречь вас от слишком поспешных шагов. С точными датами событий мирового масштаба пока сложно. Мир широк и прозрачен. Нельзя сказать, чтобы он был напрямую подвластен нашей пропаганде. Но большие дела не делаются сразу. Мы здесь находимся в выигрышном положении — у нас за плечами опыт наших предшественников, которые не раз создавали историю. Но у них не было того, что есть у нас — осознания своей миссии, развитой системной методологии создания истории. Того, что принято сейчас называть гуманитарными технологиями. У нас есть опыт зарубежных коллег и системы, выверенные на этом опыте.

Зал молча внимал, и было непонятно: то ли речь вызывала неподдельный интерес, то ли удивление.

— Хочу обратить ваше внимание, — продолжал Шустер, — на статью, опубликованную в пятничном номере «Молодежной правды». Статья представляет собой обзор российско-американских отношений и приурочена к предстоящему визиту президента Иванова в США. Зачитаю вам один абзац:

«История взаимоотношений России и Америки — это многовековая история самой горячей и взаимовыгодной дружбы. Многие не знают, что во время борьбы за независимость российский флот поддержал свободолюбивый американский народ. Передача Аляски, которая стала крупнейшим штатом Америки, еще раз подтвердила дружбу двух наций. Америка сражалась с коммунистическими полчищами на стороне российских патриотов во время Гражданской войны в России, взаимовыгодная торговля в военное и мирное время шла на пользу обоих государств. Здоровая конкуренция между великими нациями обогатила научную мысль человечества, дала ей власть над атомом и космосом. Каждый из нас с детства помнит героев американских мультфильмов, родных для каждого ребенка. Мы с вами воспитаны американской жвачкой и американскими джинсами, которые даже в прежние времена ассоциировались для нас со словами „демократия“ и „свобода“. Американская музыка и американский кинематограф сейчас являются столпами нашей культуры. Нас могут упрекнуть в том, что мы грешим против истины. Но, во-первых, кто может сказать, что такое истина? Любые события многогранны — их можно рассматривать с разных точек зрения, при том, что все они — справедливы. А история — есть всего лишь этическая оценка событий. И здесь все уже на сто процентов зависит от точки зрения, мерила ценностей и системы координат — от точки отсчета».

После последних слов оратора в небольшом зале несколько секунд стояла тишина, потом раздались неуверенные хлопки, которые почти затухли в аудитории, тяжело переваривающей непривычную информацию, но затем были подхвачены в разных концах зала. Наконец тишина утонула в шуме аплодисментов.

Когда они начали стихать, Шустер уже привычным жестом поднял руку, призывая к вниманию:

— Но это, так сказать, теория. На повестке дня перед нами стоит практический вопрос — какой мы хотим видеть нашу историю? Что в ее сегодняшнем виде не соответствует нашим целям, то есть неверно? Этот вопрос на самом деле сложнее, чем он кажется на первый взгляд. Сейчас я представлю вам концепцию, подготовленную рабочей группой нашего Комитета. Эта концепция пока может обсуждаться, корректироваться, изменяться. Но с момента ее утверждения она превратится в директиву, в программу нашей работы, в будни каждого гражданина России, а чуть позже — в нашу настоящую историю.

Координацией работы по подготовке программы буду руководить я. Принимать участие в ней может каждый присутствующий в этом зале. Степень участия и вклад участников зависят от каждого из вас. Каждый сможет стать новым Геродотом или Нестором — что кому ближе. Наиболее активные участники создания программы будут поощрены. Более того, Комитетом по идеологии учреждается ежегодная премия за наиболее важный вклад в развитие исторической науки в нашей стране.

Пришло время, господа, когда надо написать новую «Повесть временных лет» или, если угодно, новый «Краткий курс». Я предпочел бы его назвать «Верный курс». Или «Краткий путь». Шутка. (Подобострастный смех в зале.)

Итак, позвольте вам напомнить нашу главную цель: успешное проведение реформ в этой стране, создание экономического общества. То есть общества наиболее динамичного, наиболее успешного, общества, которое само себя регулирует и само направляет вектор своей эволюции в не известное никому будущее. Это общество, реализующее наиболее мощную потенцию исторического развития, — частную, индивидуальную инициативу. И ее стимул — это то, что находится внутри каждого из нас, в глубине нашего подсознания — стремление к материальному благополучию, к личному обогащению. А значит, к обогащению всего общества, к его перерождению в самосовершенствующийся и быстроразвивающийся организм.

Вновь зазвучали и смолкли аплодисменты.

После Шустера выступали какие-то академики, но ничего интересного, как и следовало ожидать, они не сказали.

Официальная часть закончилась. Шустер отвел Терещенко в сторону.

— У тебя как сейчас со временем, Витя? — спросил он.

— Да никак. Побуду здесь немного и — домой.

— Может, посидим, выпьем, поедим? Давно не виделись, не общались вне работы. По телефону да по телефону лишь. Ты как?

— Идея хорошая. Только, думаешь, нам дадут здесь пообщаться?

Шустер наклонился к Терещенко:

— А мы сбежим.

— И куда?

— Есть куда. Ты согласен?

— Давай.

В этот момент к ним подошел академик-эмигрант и пригласил в зал, где начинался фуршет.

— Нет, не могу. Работа ждет, — ответил Шустер.

— А вы, Виктор Иванович? — спросил академик у Терещенко.

— Мы сейчас в Комитет едем, — ответил за него Шустер.

— Да время-то восьмой час. Какая работа?

— Нет, нет и нет. Сами знаете, сколько у нашей конторы сейчас дел.

— Что ж, — академик заметно погрустнел, — работа прежде всего.

Выходя из здания Академии Шустер предложил Терещенко ехать с ним в одной машине.

— И куда мы? — спросил Виктор Иванович старого друга.

— Есть у меня один кабачок. Тихо, мирно, хозяин свой человек, выделит нам комнату, так что беспокоиться нечего.

— А дорого там?

— О деньгах не волнуйся. Я приглашаю.

— Неудобно как-то, — засомневался Терещенко.

— Для нас там бесплатно. Серьезно.

Они знали друг друга почти двадцать лет — с начала перестройки. Тогда Шустер был комсомольским вожаком и работал в Московском комитете комсомола, а Терещенко курировал его со стороны партийных органов. В начале девяностых Терещенко как-то сразу выпал из политической жизни, в то время как его младший товарищ сумел лучше приспособиться к новым реалиям. Шустер прочно держался вторых ролей, работая то помощником, то советником, то заместителем у политических фигур первого эшелона. Терещенко по старой дружбе помогал Шустеру связями, которых у него было намного больше, чем у более молодого друга.

Последние годы Шустер работал с Маковским, прикрывая тылы патрона — заведовал Фондом, через который шли деньги шефа. Когда Маковский укрепился на вершине политического Олимпа, он потянул за собой Шустера, посадив его в кресло председателя Комитета, который обещал стать самым могущественным органом российской власти. Сразу понадобились свои люди на ключевые посты, и Шустер позвал «на Москву» своего старого друга. Не столько потому, что считал его большим идеологом, сколько потому, что был уверен — Терещенко его не предаст.

В машине они старались не говорить о делах, но разговор постоянно сползал именно на работу. Тогда они начали расспрашивать друг друга о старых знакомых. И, перебирая имена, доехали до места.

Водитель Терещенко ехал за машиной Шустера и, когда они остановились у входа в небольшой ресторанчик, припарковался рядом с ней.

Хозяин сам вышел им навстречу и проводил в комнату, посередине которой стоял накрытый на четверых стол.

— С нами еще кто-то будет? — спросил Виктор Иванович.

— Да нет. Это к нам девушки подъедут. Так, чтобы скрасить компанию. Хотя, если хочешь, можем их взять и — ко мне.

— Нет. Это уже не для меня.

— Ты просто не знаешь. Ведь как говорят: если человек знает, чего он хочет, значит, он или много знает, или мало хочет.

— Да нет, я действительно…

— Ладно, когда они еще подойдут.

Сколько Терещенко помнил Шустера, тот всегда был холостяком и всегда был рад рассказать о своих победах, смакуя самые интимные подробности. Терещенко не слишком верил этим рассказам, хотя как-то они оказались вместе на одной конференции в Сочи и Шустер все вечера проводил в компании двух молоденьких девушек.

Шустер считал, что еще вполне может пользоваться интересом со стороны женщин. Однажды женившись, он не смог прожить с женой и полугода. После разъезда с ней он уже не предпринимал таких попыток и называл себя убежденным холостяком. Не то чтобы он бегал за каждой юбкой, но и не упускал возможности сделать многозначительный комплимент какой-нибудь девушке, его помнили все секретарши, с которыми ему приходилось общаться. Во время отпусков и летом на пляже он чувствовал себя если не двадцати, то тридцатилетним, не слишком назойливо ухаживая за двадцатилетними девушками. Профессионалками он брезговал искренне, считая, что и сам еще способен вызвать симпатию, не прибегая к помощи денег. По этой же причине он никогда не демонстрировал свое общественное положение. На пляжах ему нравилось представлять себя эдаким Гарун аль-Рашидом, и потому он старался поддерживать себя в форме, занимаясь по утрам спортом. Так продолжалось до тех пор, пока однажды за спиной он не услышал шепоток: «Старый козел».

На новой должности Шустер полностью погрузился в работу, стал полнеть и недостаток душевного общения с «честными девушками» компенсировал поздними ужинами в компании с «разными девушками». Высокое положение и соответствующие доходы значительно упростили и ускорили процесс ухаживания, и Шустер снова поверил в то, что он еще хоть куда. И все же отсутствие семьи иногда нагоняло на него грустные мысли.

Продолжая вспоминать общих знакомых, Шустер с Терещенко принялись за ужин. После пары рюмок Шустер расслабился:

— Ты уж извини, Виктор Иванович, за мой тон иногда. Сам понимаешь — дружба дружбой, а служба службой. Зато табачок, как видишь, не врозь.

— Да что уж там, все понятно: я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак, — засмеялся Терещенко.

— Зря ты так. Дураки нынче не в моде. Зачем был бы нужен дурак на твоем посту?

— Да я шучу, Александр. Я же прекрасно понимаю, чем обязан тебе.

— Как говорит Антонович, если ты нашел подкову на счастье, значит, кто-то откинул копыта.

Через полчаса в дверях появился охранник Шустера и сказал:

— Александр Яковлевич, к вам дамы.

Шустер, задержав в руке рюмку холодной водки, кивнул:

— Пусть войдут, Вадик.

Охранник пропустил вперед двух высоких девиц, очень похожих на фотомоделей. Робко подойдя к столу, девушки представились. Шустер жестом пригласил их на свободные места. Ужин приобрел новый интерес.

— Может, передумаешь и все же ко мне? — спросил улыбающийся Шустер у Терещенко, но тот покачал головой.

— Тогда еще по рюмочке. Что будут пить дамы?

Дамы предпочли размяться шампанским. Шустер, подняв рюмку, провозгласил тост за плодотворную и приятную работу, что каждый понял по-своему.

Разговор за столом сменил русло. Можно было шутить, не напрягая голову работой или малоинтересными воспоминаниями. Мужчины казались себе, как в молодости, неотразимыми и остроумными.

Еще через час отяжелевший Терещенко поднялся, чтобы откланяться. Шустер проводил его до машины и пригласил в выходной день в баню. Отказывать начальнику было неудобно, и Терещенко обещал подумать.