Операция «Вирус». Ярослав Веров, Игорь Минаков. «Операция «Вирус». (сборник)» | Минаков Игорь Валерьевич | Веров Ярослав

4 июня 78 года

Завершение операции

И тогда Майя Тойвовна Глумова закричала. Пронзительно и страшно, как птица-невидимка в ночных пандорианских джунглях. И этот крик вывел меня из ступора. Я вдруг с безнадёжной ясностью осознал, что сейчас произойдёт. Не убирая «герцог» в кобуру, семенящим боковым шагом, будто чудовищный краб, Экселенц приближался к Абалкину. Приближался только с одной целью – добить. Произвести контрольный выстрел. Сделать ровно то, что не сделал ротмистр Чачу, пуская в расход некоего Мака Сима, кандидата в действительные рядовые Гвардии. Сравнение это мне не понравилось. Не понравилось до такой степени, что я почти рефлекторно перехватил руку шефа и отнял у него пистолет. Если бы Экселенц ждал нападения, он ни в коем случае не попался бы на столь примитивный приём и чего доброго уложил бы меня рядом с несчастным Лёвой. Тоже почти рефлекторно. Но начальник КОМКОНА-2 не был готов к предательству подчинённого. Корчась на полу – я слегка перестарался, блокируя его контрприём, – он процедил сквозь зубы знакомое: «Dummkopf, Rotznase!»

– Простите, Экселенц, – пробормотал я, – но так нельзя. Мы не на Саракше.

– Под трибунал пойдёшь, – прошипел он. – Мальчишка…

– Нет, Экселенц, – ответил я, намертво задавливая в себе субординационный инстинкт. – Мне уже за сорок, и я далеко не тот лопоухий юнец, что за здорово живёшь погубил сотни людей.

– Подбери детонатор, террорист, – буркнул Экселенц. Протянутую руку растерявшегося Водолея он проигнорировал.

Я поднял злополучный кружочек с иероглифом «сандзю» и, не зная куда его девать, сунул в карман. Глумова, всхлипывая, рухнула перед Абалкиным на колени.

– Успокойтесь, Майя Тойвовна, – тихо сказал я. – Стрельбы больше не будет! – добавил я уже громче, чтобы слышали Экселенц и Гриша.

– Стояли звери… около двери, – прошептал Абалкин и потерял сознание.

4 июня 78 года

Разбор полётов

– А теперь изволь объясниться! – потребовал Экселенц, когда мы вернулись в его кабинет. Законное место за рабочим столом он почему-то не занял. Я внимательно посмотрел на своего шефа, и мне пришло в голову, что передо мной вовсе не великий и ужасный Странник, бывший резидент Совета Галактической Безопасности и нынешний всемогущий глава КОМКОНа-2, – передо мной глубокий старик, у которого вдруг вышибли землю из-под ног. Сорок лет они вычеркнули у него из жизни. Сорок лет они делали из него муравья. Сорок лет он ни о чём другом не мог думать. Они сделали его трусом, и он стал шарахаться от собственной тени. И, как всякий трус, он начал стрелять. Палить из «герцога» двадцать шестого калибра в олицетворение своего страха, которое когда-то ласково называли Лёвушкой-рёвушкой… Но, похоже, то был бред моей взбудораженной совести. Ничего у него не вышибли. В следующее мгновение зелёные глаза Экселенца опять горели дьявольским огнём, а оттопыренные уши зловеще пылали на фоне картины с изображением восхода солнца над Парамуширом. Заворожённый этим внезапным превращением, я почувствовал, что решимость моя улетучивается, будто жидкий кислород из расколотого дьюара.

– Ну!

Если я не сумею доказать свою правоту, он меня убьёт, подумал я отстранённо. Ну и пусть, главное, Абалкин жив и находится в нашем комконовском госпитале, куда не пускают посторонних, будь ты даже самим Председателем Мирового Совета. Я мысленно сосчитал до десяти и заговорил:

– Нельзя его убивать, Экселенц. Неправильно это.

– Ты ещё скажи – негуманно.

– Да, негуманно, – с вызовом сказал я. – Потому что Абалкин не автомат Странников.

– Кто же он по-твоему?

– Человек. Запутавшийся, выбитый из колеи, в конце концов – взбунтовавшийся против навязанного ему образа жизни, но человек.

– У которого есть детонатор, – вставил Экселенц.

– Да с чего вы все взяли, что это детонатор! – возопил я. – А если это всё-таки элемент жизнеобеспечения? Или удостоверение личности вроде ген-индекса?

– Которое требуется предъявить первому же встречному Страннику, – продолжил шеф.

– Ну, я не знаю, что это на самом деле… Я исхожу из простого соображения, что вся эта детективная история слишком уж отвечает нашей, человеческой логике. Но даже мы не стали бы громоздить одну нелепость на другую ради сомнительного результата. – Я понимал, что говорю не слишком внятно и совсем неубедительно, но времени тщательно обдумать, облечь смутные свои прозрения в чеканные формулировки у меня не было. – Из чего, собственно, следует, что Абалкин – автомат Странников, у которого включилась программа? Только из того, что он попёрся в Музей Внеземных культур вопреки моему предупреждению? – Экселенц засопел, но я продолжал: – А если это было обычным упрямством?! Допустим, Абалкин решил забрать свой детонатор, чтобы устранить возможность шантажа с нашей стороны. Поступок, конечно, асоциальный, но не настолько, чтобы угрожать безопасности человечества. Вы скажете, что голован Щекн отрёкся от своего друга, потому что углядел в нём нечто нечеловеческое? Но и такой вывод ровно ни из чего не следует, кроме нашей уверенности, что Абалкин – это вдруг активизировавшийся автомат Странников. Вполне возможно, что Щекну просто не понравился нерекондиционированный прогрессор. Офицер штаба группы флотов «Ц» – тот ещё фрукт! Полагаю, Щекну-Итрчу хорошо известно, что делают такие офицеры, обнаружив голована-цзеху на расстоянии выстрела. К тому же Абалкин сам назвал причину своих метаний и своего желания во чтобы то ни стало оставаться на Земле, и мне почему-то кажется, что он не солгал. – Экселенц больше не буравил меня взглядом, ему уже стало неинтересно. – Если говорить коротко, шеф, я считаю, что мы пошли на поводу у событий, приняли в качестве рабочей не самую продуманную версию, что, конечно, простительно в состоянии цейтнота…

– Старину Айзека можно поздравить с новым учеником, – прервал моё словоизвержение глава КОМКОНа-2. – Ну хорошо, что ты предлагаешь?

– Я предлагаю, дать Абалкину шанс.

– Добраться до детонатора?

– Нет, конечно… Пусть поправляется, приходит в себя. Тогда с ним можно будет спокойно поговорить…

– Допросить, – уточнил Экселенц.

– Если угодно, – сказал я. – Главное, узнать, что там, на Саракше, произошло.

– Так Абалкин тебе всё и выложит, – проворчал Экселенц.

– Но попытка не пытка…

– Это всё лирика, Мак, – сказал он. – Убедительных доводов я не услышал. Операцию считаю проваленной…

– Понимаю, Экселенц, – откликнулся я. – Готов понести любое наказание.

– Не перебивай, – буркнул Экселенц. – Перед Советом отвечать мне. А ты отправишься на Саракш и проведёшь официальное расследование по факту гибели выездного врача Курта Лоффенфельда. Сроку даю неделю. По истечении этой недели результаты должны лежать у меня на столе. Удовлетворительные результаты. Если они таковыми не окажутся, готовься сменить место службы. Скажем, на устье Тары. Там у них вечный аврал. Как понял?

– Понял вас хорошо, – откликнулся я, вытягиваясь в струнку. – Разрешите приступить?

– Валяй, приступай, – отмахнулся он. – И на глаза мне лучше не попадайся.

5 июня 78 года

Утро мудренее

Утром следующего дня, едва отверзнув очи, я справился о состоянии здоровья пациента Абалкина у дежурной госпитальной сестры. Разумеется, воспользовавшись спецдопуском. Невзирая на раннюю пору, девушка бодро сообщила, что пациент Абалкин (огнестрельное ранение) находится в кибернизированном реанимационном боксе, что состояние его хоть и тяжёлое, но стабильное и шансы на выздоровление довольно высоки. Она стала перечислять какие-то сугубо медицинские показатели, но я поблагодарил её и отключился.

Созерцая, как восходящее солнце золотит гранёные карандаши тысячеэтажников, я попытался составить план дальнейших действий. Ничего путного у меня не выходило, недоставало информации. И мне позарез нужно было восполнить этот недостаток. Сидеть на Земле и ждать, пока Абалкин сможет, а главное, захочет поговорить, я не имел права. Тем более что к разговору с ним следовало тщательно подготовиться. Иначе всё сведётся к призывам к гражданской совести Абалкина с моей стороны и к глухому запирательству – с его. И свою миссию на Саракше я намеревался посвятить этой задаче. Хотя, признаться, не очень-то верил в результативность официального расследования. Работа со свидетелями, если те выразят желание, чтобы с ними работали. Осмотр места происшествия, при условии, что меня к этому месту допустят. Изучение вещественных доказательств, ежели таковые отыщутся. Все эти действия носили почти ритуальный характер. Экселенцу нужно отчитаться перед Советом. Совету – перед друзьями и родственниками покойного Лоффенфельда. Рутинная, но необходимая процедура.

А что нужно мне? Мне нужна правда. Я верил в вельзевулову программу, якобы заложенную в «подкидышей», ещё меньше Экселенца. И уж совсем не верил я, что Абалкин перестал быть человеком только потому, что его вдруг повлекло к детонатору. Кто бы не захотел увидеть эту дьявольскую штуковину, зная, что от неё зависит его судьба? Я бы обязательно захотел. И смёл бы на своём пути любые препятствия. Однако таких вот общих соображений мне было уже недостаточно. Мне нужна была надёжная мировоззренческая опора под эти шаткие построения. А такую опору мог предоставить только один человек – знаток запрещённой науки, криптоисторик Айзек Бромберг.

Мне в очередной раз пришло в голову, что Экселенц опять оказался хитрее, чем я думал. Ему самому не в жилу было убивать Абалкина, так толком и не выяснив, что там на самом деле произошло между ним и Тристаном-Лоффенфельдом. И теперь Экселенц готов воспользоваться ситуацией, чтобы довести это дело до конца, как настоящий контрразведчик. И возложил он эту миссию лично на меня, потому что прекрасно понимал, что проштрафившийся комконовец Каммерер будет теперь землю рыть, чтобы не столько доказать невиновность Абалкина, сколько подтвердить свою профессиональную пригодность. И про нового ученика старины Айзека Экселенц упомянул не случайно. Значит, я буду не одинок. Не люблю быть одиноким. Особенно в драке. Саракш начисто отбил у меня охоту оставаться с глазу на глаз с неизвестным, неуловимым, но беспощадным противником.

5 июня 78 года

Новые горизонты

Бромберг жил в небольшом доме на правом берегу Исети, в тихом малоэтажном районе. Дом этот, видимо, был местной достопримечательностью: мощный бревенчатый сруб под тесовой крышей, окружённый глухим высоким забором с широкими воротами, в которые врезана узенькая калитка. В соответствии с указанием на жестяной табличке, выполненном на трёх языках, включая тагорянский, я потянул на себя кованое железное кольцо и оказался в просторном дворе.

Хозяин встретил меня на крыльце и проводил в дом. Вопреки ожиданиям, изнутри это «жилище отшельника» выглядело вполне современным. Мультимебель, Линия Доставки, терминал БВИ, кристаллотека и тепловой конвертор вместо полагающихся в избах лавок по стенам, полатей, подовой печи и прочих ухватов с ушатами. Бо́льшую часть этого «дома-оборотня» занимала библиотека. У меня в глазах зарябило от позолоты на тиснёных корешках. Судя по латинским, английским, немецким, французским и, кажется, японским названиям – все это были труды по истории науки, изданные ещё до Второй НТР, то есть до всеобщего переноса знаний на цифровые носители.

Хозяин дома предложил мне кофе. Мы расположились на кухне, у низкого кофейного столика, в удобных плетёных креслах и несколько минут молча наслаждались превосходно приготовленной арабикой. Бромберг не выглядел теперь сердитой взъерошенной вороной, коей предстал прошлой ночью. Передо мной был солидный университетский профессор. Крохотную кофейную чашку он держал с аристократической небрежностью – оттопырив мизинец и слегка на отлёте.

Едва опустошённые чашки упокоились на расписном подносе, Бромберг пригласил меня в кабинет. Собственно, в его «избе-читальне» было только две комнаты, что по нынешним временам верх аскетизма, и кабинет оказался гораздо обширнее спальни, насколько я сумел заметить через приотворённую дверь. Проклятая профессиональная привычка изучать обстановку! Хорошо, что большинство людей не замечает, как я осматриваюсь в их жилище, иначе бы меня перестали звать в гости. На Саракше привычка эта не раз спасала мне жизнь, на Земле она, к счастью, срабатывала почти исключительно вхолостую.

– Итак, – сказал профессор, – не прошло и двух суток, как вы вспомнили о старом дураке Бромберге…

Начало разговора не понравилось мне. Вернее, не мне, а мелкой комконовской сошке, присланной выжившим из ума Сикорски приобщиться к истинному знанию, коим трижды лауреат Геродотовской премии всегда готов поделиться. Не ради спокойствия «тайного тюремщика идей», но ради общего блага. Разумеется, ничего подобного Бромберг не сказал, но это читалось в его глазах. Меня такой зачин вполне устраивал, и я поспешил уверить «старого дурака» в своём глубоком к нему почтении.

– А, бросьте, – отмахнулся Бромберг. – Вы бы и не вспомнили обо мне, если бы не зашли в тупик.

Я не стал спорить, но и вдаваться в подробности не спешил. Мне хотелось, чтобы Бромберг сам вывел разговор на интересующую меня тему.

– И тупик этот, без всякого сомнения, называется проблемой Странников, – констатировал он. – Я бы сказал, пресловутой проблемой пресловутых Странников.

Такое продолжение меня тоже вполне устраивало. «Мелкую комконовскую сошку» – тем более. «Сошка» горестно вздохнула и развела руками. Тупик, дескать, куда деваться.

– Так я и предполагал, – величественно изрёк криптоисторик. Тёмные библейские глаза его заискрились вдохновением.

Мы с «сошкой» заранее раскрыли рты и старательно развесили уши.

– А известно ли вам, молодой человек, что проблема эта возникла задолго до дела подкидышей? – возгласил Бромберг. – Собственно говоря, она возникла в тот момент, когда астрофизик Шкловский, великий учёный двадцатого столетия, выдвинул гипотезу, что спутники Марса искусственного происхождения. Гипотеза эта, как известно, блестяще подтвердилась, едва экспедиционный корабль Следопытов пришвартовался к Фобосу. Разумеется, в тот момент никто ни о каких Странниках и не ведал. Никто не ведал о них и тогда, когда возникло предположение, что развалины так называемой Старой базы на Тёплом Сырте не имеют отношения к человеческим поселениям. Когда группа Опанасенко-Моргана обнаружила тоннельный город из янтарина, проблема Странников уже вполне созрела, но ещё не обрела своего зловещего смысла. Это был период счастливого неведения, длившийся без малого столетие. Даже открытие искусственных янтариновых спутников Владиславы свидетельствовало лишь о количественном разрастании проблемы. К Странникам относились с почтительным восторгом, который был в известном смысле подпитан тем самым на редкость своевременным открытием Убежища на Радуге.

В отличие от меня, «сошка» ни о каком Убежище слыхом не слыхивала… Да и откуда?

– Из школьного курса космической истории, молодой человек, – ядовито пояснил Бромберг. – Впрочем, не исключено, что сейчас плохо преподают космическую историю. Иначе бы вы знали, что буквально за полчаса до катастрофы, «кроты», прокладывающие шахту под противоволновое укрытие, наткнулись на тоннель, который вёл в глубь литосферы. Тоннель, само собой, был сооружён из янтарина, и благодаря ему спаслось почти всё оставшееся на планете население Радуги. В эйфории счастливого избавления от погибели никто и не обратил внимания на тот малозначительный на чёрном фоне Волны факт, что, по данным глубинного планетологического зондирования, никаких сколько-нибудь обширных пустот в этом районе материка не было и быть не могло. Я читал мемуары тогдашнего главы планетологической службы Радуги Анатолия Первенцева, он иначе как чудом внезапное и более чем своевременное обнаружение Убежища в толще материковой коры и не называл. Это было первым, но далеко не последним звоночком, оповещающим, что дело Странников живёт и побеждает. Следующим звоночком стал сейчас уже совершенно забытый «казус двух лун».

«Сошка» на пару со мной вопросительно задрала брови: «Это ещё что такое?»

– Ну, об этом ни в каких учебниках наверняка ничего не сказано, – проницательно заметил Бромберг. – Даже из последнего издания «Истории Посещения», написанной ныне покойным Паком Хином, вымарали соответствующую главу. За лженаучное мракобесие, надо полагать. Так вот, молодой человек, спустя всего пятнадцать лет после событий на Радуге за одну ночь Марс потерял и вновь приобрёл свои знаменитые луны. Первым перестал наблюдаться крохотный Деймос. Автоматическая обсерватория на Фарсиде зафиксировала совершенно необъяснимое с точки зрения небесной механики затмение этого спутника. «Затмение» длилось не более трёх часов, после чего Деймос вновь засиял в марсианских небесах. Но почти сразу вслед за ним исчез и Фобос. Вторая луна Марса отсутствовала более пяти часов. Причём отсутствовала в прямом смысле этого слова, так как сейсмографы на поверхности Красной планеты зафиксировали временное прекращение воздействия гравитации Фобоса на планетарную кору. По возвращении второй луны-беглянки на законное место на её поверхность высадилась ареологическая экспедиция с целью выяснить природу небывалого астрономического феномена. Каково же было удивление ареологов, когда обнаружилось, что вернувшийся Фобос, как и его меньшой братец Деймос, представляют собой самые обыкновенные астероиды, позаимствованные, очевидно, из одноименного Пояса. Никаких следов предыдущих экспедиций. Более того, ни малейшего намёка на искусственное происхождение.

Бромберг умолк, вероятно, чтобы перевести дух. Я сходил на кухню и принёс ему остаток кофе.

– Благодарю, – пробормотал знаток запрещённой науки. – Так вот. Временное отсутствие, вернее, замена Фобоса, имела ещё одно последствие. В районе Северного полюса Марса произошёл мощный тектонический сдвиг, в результате которого тоннельный город из янтарина был погребён под миллионотонным базальтовым щитом. Имейте в виду, юноша, что тектоническая деятельность на Марсе прекратилась около миллиарда лет назад! То есть этот сдвиг, скорее всего, ещё одна проделка Странников, «приуроченная» к исчезновению Фобоса. А потом началась самая настоящая зачистка следов пребывания Странников в нашей Вселенной! Искусственные спутники Владиславы без всякой видимой причины сошли с орбиты и утонули в углеводородном океане планеты. Перестало существовать и спасительное Убежище на Радуге. Причём столь же внезапно, как и появилось. Царька на Сауле хватил апоплексический удар, ибо Машины исчезли. Даже сторожевой спутник-невидимка на орбите Ковчега пропал. Покопайтесь, молодой человек, в архивах КОМКОНа-1, и вы найдёте ещё много любопытного на этот счёт. Не вдаваясь в дальнейшие подробности, скажу, что волна этой «зачистки» началась незадолго до того, как группа Фокина обнаружила тот самый злополучный эмбриональный сейф с тринадцатью «подкидышами». С этого момента проблема Странников перешла в следующую фазу, самую интересную.

Я вспомнил залитое кровью лицо Абалкина, сведённые к переносице зрачки Майи Глумовой, бесстрастные глаза Экселенца – глаза профессионального убийцы, и мне захотелось сказать этому «трижды лауреату» что-нибудь язвительное. Однако я был на службе, и смоделированная мною «мелкая комконовская сошка», как писали в старинных романах, вся обратилась в слух.

– Да, самую интересную, – повторил Бромберг, – ибо Странники перестали притворяться подёрнутым пылью веков археологическим артефактом, но почти в открытую заявили о себе как о цивилизации, отнюдь не утратившей творческой активности. И если эксперимент с машинами на Сауле был лишь пробным шаром, то тотальная эвакуация населения Надежды – это масштабное вмешательство в дела иной цивилизации, по сути – самая настоящая прогрессорская акция. Кстати, обратите внимание, молодой человек, и обитатели Саулы, и аборигены Надежды – гуманоиды, чья ДНК идентична человеческой. То же самое можно сказать и о разумных существах, населяющих Гиганду, Румату, Саракш. Не понимаю, почему до сих пор этот факт не был обнародован КОМКОНом-1? Это же вопиющая бессмысленность с точки зрения даже вульгарного дарвинизма, не говоря уже о современных воззрениях на биогенез! Ну не станут эволюционные процессы идти сходным образом, пусть и на землеподобных мирах. Лишним доказательством тому могут служить обитатели Тагоры, Леониды и Ковчега…

«Сошка» навострила уши, а я вспомнил одну прогрессорскую байку, крайне популярную у новичков. Байка эта гласит, что несчастного Антона Прянишникова, он же Румата Эсторский, турнули из Наблюдателей вовсе не из-за резни, которую он устроил во время Арканарского кризиса, а из-за того, что убитая арбалетным болтом его подруга Кира оказалась беременной. Тогда ещё действовал запрет на сексуальные отношения между полевыми сотрудниками Института экспериментальной истории и представителями противоположного пола с иных планет. Запрет этот был снят специальным решением КОМКОНа-1, как вредный для физического и душевного здоровья прогрессоров.

– Я уж не говорю о том, что различия между цивилизацией Земли и цивилизациями других человеческих миров лишь количественные, но не качественные, – продолжал вещать Бромберг. – У нас нуль-Т и «призраки», у них осадные мортиры, стреляющие каменными ядрами, и атомные субмарины. Не думаю, что наши мыслители не в состоянии сделать элементарного вывода: Землю, Саулу, Румату, Гиганду, Надежду и Саракш населяют не человекоподобные, а просто – люди! Вам известно, молодой человек, сколько за последнее столетие родилось детей от смешанных «межпланетных» браков? Нет. А мне известно. Более полутора сотен! Причём около десяти процентов из них стали плодом любви между представителями Саулы и Саракша, Руматы и Гиганды, Гиганды и Саулы и так далее. Детей могло бы быть гораздо больше, существуй между этими мирами непосредственные контакты, которые невозможны в силу их технической отсталости. Поэтому, как правило, такие браки заключаются на небесах, то есть на нейтральных мирах или на Земле, где аккредитованы эти, с позволения сказать, инопланетяне…

Бедная Рада, подумал я. Она так хотела, чтобы у нас были дети. А я как последний остолоп твердил ей, что это невозможно, что мы генетически несовместимы. Но ведь я тогда искренне в это верил. Откуда было мне знать, что она не более инопланетянка, нежели уроженка какой-нибудь Новой Гвинеи? И всё-таки статистику этого криптосексолога не мешает проверить. А заодно проверить, не остался ли где-нибудь в бывшей Стране Отцов Каммерер-младший? Ведь о судьбе Рады мне известно лишь то, что она исчезла без вести в котле Береговой блокады. Отправил любимую женщину на морской курорт, идиот… Перед разлукой Рада была необычайно задумчива и бледна, но я не обращал на это внимания. Я был полностью поглощён идеей контакта с лесными упырями, голованами то бишь, хотя никто их тогда так не называл… А ведь она всё порывалась мне что-то сообщить, но так и не успела. Мы должны были увидеться уже через неделю, но через неделю Странник отправил меня в срочную командировку за Голубую Змею, где я впервые увидел Абалкина. Да что там Абалкина, там я познакомился с самим Комовым, и мне стало не до Рады. Вернувшись, я узнал, что единственный в Стране Отцов чистый в экологическом смысле курорт «Синий берег» захвачен массированным десантом Островной Империи и что мирные жители либо зверски истреблены, либо захвачены в плен и вывезены в Архипелаг. Раду искали. Я упросил Странника дать мне несколько человек из боевиков-подпольщиков, и он дал, хотя и с большой неохотой. Мы сумели прорваться внутрь блокадного котла, мы перевернули там всё вверх дном, мы даже попытались проникнуть в концлагерь, где содержалось гражданское население, но напоролись на засаду. Огонь был такой плотности, что из всей нашей группы в живых остался лишь я один.

– Вы спро́сите, молодой человек, какое отношение эти амурно-эволюционные дела имеют к проблеме вмешательства Странников в развитие гуманоидных цивилизаций? Самое прямое! Если мы призна́ем в обитателях всех этих миров не просто гуманоидов, а наших генетических братьев, то будем просто обязаны оградить их от воздействия Странников. Кем бы они ни были! Посмотрите, что получается. Вчера была Надежда, сегодня, например, Саркаш, а завтра, глядишь, и Земля! Вам нравится такая перспектива? Мне – нет!

Закончив пламенную речь, доктор Бромберг посмотрел на меня так, словно это я обязан немедленно, не сходя с этого места, оградить братьев по разуму от пагубного воздействия Странников. «Комконовская сошка» была готова на всё. И рвение её оказалось столь заметно, что профессор Бромберг изволил снисходительно добавить:

– Возвращаясь к истории с Александром Дымком, следует сделать один вполне логичный вывод. Несомненно, что Фокин обнаружил сейф с человеческими эмбрионами, но также несомненно, что адресован этот сейф вовсе не нам. Мы случайно наткнулись на теплицу с рассадой для новой землеподобной грядки. И вся эта возня, затеянная нашим могучим, но недалёким Руди вокруг детонаторов и «подкидышей», – не более чем трагифарс с доставленной не по адресу посылкой.

И опять моему взору предстал окровавленный кроманьонец Абалкин, но желания сказать велеречивому криптоисторику что-нибудь язвительное у меня теперь не возникло. Жаль, что ничего нового я от него так и не услышал. Теперь осталось лишь откланяться. И всё-таки что-то мешало мне вот так сразу подняться и уйти. Что-то, мелькнувшее в его длинном монологе, засевшее в мозгах, как заноза…

– Скажите, доктор, – проговорил я, – а почему вы упомянули именно Саракш? «Вчера была Надежда, сегодня, например, Саракш…» Не ради же красного словца!

Айзек Бромберг презрительно фыркнул.

– Да уж, конечно… Вам, естественно, не знакома работа Синоды, где он сравнивает технологию, по которой изготовлены Машины-на-Сауле и ту, что положена в основу излучателей в Стране Отцов. Так вот, в обоих случаях использован неизвестный нам принцип самовосстановления базовых элементов конструкции. Обратитесь в БВИ, эта работа лежит в свободном доступе. А после того как ознакомитесь с ней, пораскиньте мозгами, где ещё на Саракше, кроме Страны Отцов, Странники могли бы применить свои социотехнологические новации?

На прощание Бромберг, довольный, что ему удалось утереть нос личному телохранителю самого Сикорски, подарил мне небольшую брошюру.

– Ознакомьтесь, юноша, – сказал он. – Так сказать, для общего развития. Любопытная, знаете ли, реконструкция…

Я поблагодарил старика самым почтительным образом, сунул подарок в карман и ретировался.

Документ 1

Анизотропное шоссе

Заключённый № 819360 лежал ничком, уткнувшись в плоский вонючий тюфяк, набитый сгнившей соломой. Ночной барак был наполнен звуками и запахами. Звуки были привычными – храп, стоны, лунатический шёпот и глухие вскрики вымотанных многочасовой тяжёлой работой людей. Запахи тоже были привычными, но от них все равно мутило. Тюфяк, на котором заключённый провёл столько ночей, казалось, вонял чуть меньше.

«Послезавтра мы уйдем, – думал № 819360. – Хватит. Натерпелись. Только бы прорваться в горы, к партизанам… Жаль, не выйдет прихватить с собою этого дятла, Андрюху. Там мы бы с ним поговорили… Но добровольно он не пойдёт, а силой не поволочёшь, хай поднимет…»

Тонкая, почти бесплотная рука коснулась плеча заключённого. Он поднял голову, до рези в глазах всматриваясь в расплывчатое пятно незнакомого лица.

– Кто тут?!

– Тихо, – проговорил незнакомец. – Я № 634120. Меня зовут…

Но 819360-й уже узнал его. Это был Стефан Златков, болгарин, бывший студент-физик. От голода и непосильной работы он слегка повредился рассудком. В подпольном комитете знали, что на свободе студент помогал партизанам, изготавливал мины-ловушки. Немало фашистов покалечилось на них, прежде чем во время очередной облавы Златкова схватили. Хороший парень, правильный. Досадно, что не выдержал…

– А, это ты Шизик, – проговорил № 819360 сквозь зевоту. – Чего тебе? Жратвы у меня нет.

– По правде сказать, я не Шизик, – ответил «ночной гость». – У меня только его внешность.

– Слушай, хефтлинг, – сказал заключённый. – Неохота мне слушать эту туфту. Вали отсюда…

– Внимательно выслушайте меня, Савел Петрович, – сказал «Шизик». – Времени мало, а дело весьма важное!

– Какой ещё Савел Петрович… – отозвался 819360-й. – Ты меня с кем-то путаешь, доходяга…

– Не важно, – сказал «Шизик». – Я хочу помочь вам бежать.

– А перо в бочину не хочешь?! – прошипел заключённый.

– Бросьте, товарищ Репнин, – сказал «Шизик». – Сейчас маска уголовника вам не нужна. Тем более что ваше настоящее имя и звание знает осведомитель Пересмешник. Это очень опытный осведомитель. Его специально переводят из лагеря в лагерь, чтобы разоблачать таких, как вы, Савел Петрович.

– Андрюха, сука… – процедил сквозь зубы Репнин. – Завалю…

– Увы, Савел Петрович, – проговорил «ночной гость». – Ни вам, ни кому либо ещё, это не удастся. Пересмешник благополучно переживёт войну. У него будет семья, дети. Его сын станет большим человеком у себя в стране.

– В какой ещё стране? – насторожился Репнин. – В СССР?

– Нет, не в СССР, – ответил «Шизик». – Но это сейчас не важно. Перейдем к делу. И прошу меня больше не перебивать. Завтра, когда вас поведут в каменоломню, у одного из конвоиров случится приступ. Боль будет очень резкой. И вы, Савел Петрович, сумеете вырвать у него автомат…

Высокий, худой, с жёлтым лицом язвенника конвоир Ганс выпучил глаза, обхватил руками живот и присел на корточки. Это был тот самый момент, о котором толковал явившийся во сне хефтлинг. Саул отпихнул бредущего впереди гуцула, подскочил к Гансу, рванул «шмайссер». Солдат попытался удержать оружие, но Саул пнул его в лицо.

– Хальт! – проорал другой конвоир, и в следующее мгновение тоже согнулся пополам: от выпущенной заключённым очереди.

Ряды конвоируемых смешались. Надо было пользоваться суматохой, пока остальные охранники не опомнились и не положили мечущихся хефтлингов мордами в дорожную грязь. Саул наклонился и быстро обыскал стонущего Ганса. Запасные обоймы. Нож. Паёк. Фляга. Солдат что-то цедил сквозь зубы, но сопротивляться не смел.

– Зденек, Ванька, Шимун, Жан! – выкрикнул Саул. – За мной!

Он первым кинулся в придорожный лес, зная, что остальные последуют за ним. Ветки хлестали по лицу, обрушивая ливень росы. Это было счастьем. Впереди – свобода. Настоящая борьба, а не осторожное, с непрестанной оглядкой, сопротивление лагерному режиму. Корни подворачивались под ноги. Саул ушиб большой палец, выглядывающий из дырявого говнодава. Но эта боль тоже была счастьем. Крики и редкие выстрелы, доносившиеся со стороны шоссе, стихли. Там всё было кончено. И теперь окрестные леса наводнены беглыми заключёнными. Хотя большинство осталось, а те, кто рискнул, вскоре будут пойманы. Или – убиты. Выдохшись, Саул остановился, прислонился к берёзовому стволу, перевести дух и дождаться своих. Через несколько минут они появились. С разных сторон. Трое.

– Где Зденек?! – спросил Саул. – Отстал?

Француз Жан покачал головой.

– Убили. Краузе притворился дохлым, а когда Зденек наклонился – обыскать, бош полоснул его по горлу…

Жан показал эсэсовский кортик, которым штурмфюрер Генрих Краузе весьма гордился.

– Ясно, – проговорил Саул. – Ладно, уходим к перевалу. Там переночуем. Утром попытаемся пробраться к партизанам…

Но до перевала они не дошли. Через десяток километров беглецы вновь вышли на то же самое шоссе, широкой дугой огибающее лесной массив. И сразу услышали треск моторов. На этом участке шоссе хорошо просматривалось. Впереди и сзади блестящего чёрным лаком «Опель Капитана» катили два мотоциклета с охраной. По-хорошему следовало бы переждать, пока фрицы отъедут подальше, а потом пересечь шоссе. Но вражеской крови, пролитой несколько часов назад, оказалось слишком мало, чтобы утолить многодневную жажду мести. Саул не успел остановить Жана, когда тот выскочил прямо на дорогу и в упор расстрелял солдат на переднем мотоцикле. Немедленно ударил пулемёт со второго мотоцикла. Жана отбросило к обочине. Теперь уже нельзя было не принять бой. Саул и Ванька, молодой солдат, как и Репнин, попавший в плен подо Ржевом, прикончили фрицев на втором мотоцикле. Пожилой чех, пан Шимун, метнул гранату под колёса «Опеля». Грохнуло. Автомобиль пошёл юзом и опрокинулся на бок. Воодушевлённый успехом, пан Шимун бросился к нему и был сражён выстрелом из пистолета. Крикнув Ваньке: «Ложись!» – Саул залёг сам, перекатился, укрылся за телом убитого чеха. Немец в опрокинутом «Опеле» стрелял великолепно. Нельзя было поднять головы. Саул принялся было считать выстрелы, но бросил это занятие, сообразив, что у гада есть запасные обоймы. Крыша автомобиля защищала немца от автоматных пуль. Оставалось только подобраться поближе и прикончить фашиста через лобовое окно. «Дядя Савел, я щас!» – крикнул Ванька и бодро, по-пластунски пополз к «Опелю». Выматерившись, Саул отстегнул опустевшую обойму, потянул из-за пояса полную. И в это мгновение выстрелы стихли. Не веря своим ушам, Саул поднял голову. Действительно – тихо! Со своей позиции он не мог разглядеть, что творится у самой машины. Саул кинулся к «Опелю». Ноги Ваньки торчали из машины и были неподвижны. Немец тоже не подавал признаков жизни. Саул присел на корточки и подергал земляка за деревянный башмак: «Эй, ты чего?!» Никакой реакции. Тогда Саул вытащил Ваньку за ноги. Арестанская роба на его спине была продырявлена в нескольких местах. Кровь едва сочилась из дыр. Саул просунул ствол «шмайссера» в лобовое окно и дал короткую очередь. После чего заглянул внутрь. Его выстрел был лишним. Рядовой пехотного взвода Иван Соболёнок задушил немца раньше, чем успел умереть. Рядом с фашистом лежал туго набитый портфель. Саул выволок его, отстегнул клапан, заглянул внутрь. Бумаги. Серые картонные папки с ненавистным орлом. Саул закрыл портфель и услышал шум приближающихся машин. Больших трёхосных грузовиков. Пора было уходить…

7 июня 78 года

Саракш. Полярная база

Скрып-скрып, скрып-скрып – монотонно поскрипывал снег под лыжами. Хорошая лыжня у местных «полярников», накатанная. Сразу видно, что начальник базы заботится о том, чтобы подчинённые поддерживали себя в надлежащей спортивной форме. И воздух тут ничего – не душное радиоактивное, кисло-металлическое марево, что в джунглях за Голубой Змеёй, и не тёплый смрад переполненной людьми Столицы. И тем более не миазмы Гнилого моря. Чистый воздух. И холодный. Даже через маску – холодный.

Вскарабкавшись на гребень, я остановился. С помощью подмышки высвободил руку из внушительной рукавицы и убавил подогрев моих шкур. Восстановил дыхание. Отсюда, сверху, база напоминает распахнутую шкатулку с россыпью драгоценностей. Сияют круглые окна приземистых зданий, отсвечивает матовая броня яйцеобразных ботов, рядами стоящих на площади перед главным корпусом. На одном из них, кстати, и прибыл сюда Абалкин. Отсвечивают синевой наметённые вчерашней метелью сугробы. В отдалении различимы угрюмые конусы «призраков». Я не вижу, но знаю, что по их словно покрытой длинной шерстью «шкуре» идёт медленная, тягучая пульсация – от вершины к основанию…

А над головой – звёзды. Звёзды на Саракше – это да. Это как лёд на Солнце или нерекондиционированный прогрессор – на Земле. Атмосфера здесь менее плотная, рефракция почти нулевая – благодать. Удачно прибыл – аккурат в первый день Зимнего антициклона. Над головой, в зените, естественно – Треугольник, созвездие, которое могло бы указывать путнику направление. Если бы здесь встречались путники.

Массаракш, сколько сил было когда-то затрачено у нас на Земле, чтобы достигнуть полюсов, водрузить флаг и сказать – я сделал это, значит, я победил. Какие жертвы, какие славные в своей бессмысленности смерти! Аммундсен. Нансен. Кук. Обитатели Саракша, сколько мне известно, никогда сюда особенно не рвались. Космогония, чтоб её. Мир, молодой человек, поучал дядюшка Каан, не просто пузырёк, а эллипсоид. Вы там, в горах, знаете, что такое эллипсоид? Прекрасно. Так вот, участки поверхности напротив больших полуосей, будучи более удалеными от Мирового Света, получают, соответственно, меньше тепла. Что? Сезонные колебания температуры в умеренных широтах? Мировой Свет, юноша, не стоит на месте, он медленно дрейфует, словно маятник от одной точки эксцентриситета к другой…

До сих пор удивляюсь, как я не сошёл тогда с ума. Наверное, я и вправду достаточно бесчувственная личность. И самое место мне в нашем родном КОМКОНе-2, и именно под началом Рудольфа Сикорски, ещё более бесчувственного и мерзкого рыцаря плаща и кинжала.

Я снова встал на лыжню и плавно заскользил вниз: трасса аккуратно огибала торосы и скопления ледяного крошева. Сугробы на базе ещё не убраны, а лыжню – вот, пожалуйте, накатали…

И всё же, при такой фантасмагорической космогонии, они ухитрялись прицельно метать ядерные фугасы. С высокой точностью. Как любил шутить покойный, увы, принц-герцог, синус у военных всегда был больше единицы, а во время Бойни и до пяти зашкаливал. Стоп, сказал я себе. А ведь ты начал «вживаться» в Саракш. Вживаться – словечко сугубо прогрессорское, точно обозначить смысл его нелегко, но начинается «вживание» всегда с таких вот ненавязчивых мыслей. А значит, некий Максим Каммерер, инспектор-дознаватель по делу о гибели Курта Лоффенфельда нечувствительно для самого себя пришёл к выводу, что недельной командировкой на Саракш он у Экселенца не отделается.

Небо расколола лиловая вспышка, лиловый сменился синим, синий – розовым, и пошло-поехало. Яростные сполохи отражались от всего этого снежно-ледяного великолепия так, что в глазах рябило. Невзирая на защитные очки. Положительно Саракш приветствует меня как старого, но не слишком чаемого знакомого, фальшиво улыбаясь, неестественно подмигивая и вообще всячески изображая радость. А между тем ясности у инспектора-дознавателя КОМКОНа после работы с персоналом Базы не прибавилось. Зато прибавилось головной боли.

Инспектор-дознаватель Максим Каммерер вошёл в кабинет начальника Полярной базы, держа на лице хмуро-сосредоточенное выражение большой комконовской шишки. Чтобы ясно было сразу, что инспектор сей – чиновник крутой, дознание намерен провести строгое и спуску, если что, никому не даст. Так. Обстановка в кабинете самая что ни на есть аскетичная. Голые стены, по всему периметру выстроены кресла, надо думать – для совещаний. Подковообразный стол, оснащённый всяко-разными пультами и мониторами. Видеофон. В углу – сейф, на сейфе – кристаллотека. В другом углу – кадка, из кадки торчит уродец, листьями напоминающий пальму, а стволом – баобаб с зеленоватой корой. От уродца исходит едва различимый горько-пыльный аромат. Какой-то мутант из-за Голубой Змеи, не иначе.

Начальник базы, некто Джонатан Вовид, оказался крупным мужчиной лет пятидесяти. Длинные волосы его были собраны на затылке в хвост и, судя по сальному блеску, не мылись, по крайней мере, несколько недель. Обрюзгшее лицо ещё хранило остатки той красоты, которую в дрянных книжках принято называть «ангельской». Инспектор Каммерер убрал мысленно лишнюю дряблось и морщинистость, дорисовал нежный юношеский румянец на щеках, чуть увеличил глаза – для чего пришлось уменьшить опухлость век, а ресницы у Вовида и так были длинные, аки у девицы. И томный взгляд. Хм. Интересно…

Грозный вид инспектора, похоже, не произвёл на Вовида решительно никакого впечатления. Начальник базы неторопливо переменил позу на менее ленивую и указал перстом на одно из кресел. Можно было подумать, что гибель выездного врача базы и провал ключевого резидента для него событие столь мелкое и незначительное, что нет никакого смысла отрывать его, Вовида, от множества важных дел. Инспектор Каммерер с каменным лицом придвинул кресло поближе к столу.

– Прилетели всё-таки, – скорее пробормотал, чем сказал Вовид. – А я всё изложил в отчёте. Валяйте уже, задавайте ваши вопросы… инспектор.

А ведь ты боишься. Чего-то ты боишься, засранец, что-то скрываешь за дешёвой бравадой. Ничего, сейчас ты у меня и споёшь, и спляшешь.

– Довожу до вашего сведения, Джонатан, – процедил сквозь зубы инспектор-дознаватель, – что я наделён самыми широкими полномочиями. Самыми широкими. Поэтому не будем валять комедию.

– Не будем. – Ёрническая искра промелькнула в томных очах Вовида. – Но мне нечего добавить к…

– Расскажите, – перебил его Каммерер, – желательно в подробностях, обстоятельства прибытия Гурона на базу. А затем – убытия.

Ничего сверхинтересного, оказывается, в этих обстоятельствах не было. Это, оказывается, мы там, на Земле, при всяком ЧП начинаем бегать по стенам и заседать в Мировых Советах. А это, оказывается, Саракш, и прогрессоры – это прогрессоры. И гибнут они, вообразите, иногда. Но если очень интересно…

Инспектору Каммереру было интересно. Оказывается, сам момент прибытия он, Вовид, не наблюдал, но, по словам очевидцев, Гурон вывалился из бота прямо в форме имперского офицера, сплошь изгвазданный в грязище и кровище. Потребовал горячей ванны и гражданской одежды. Потом был осмотрен врачом базы Анной Лотошиной, которая и констатировала психический спазм. Далее был отправлен на Землю первым рейсовым – по его же личной и настоятельной просьбе. Вот и всё.

Я терпеливо слушал весь этот бред, хотя ясно же, что Вовид врёт и изворачивается. При этом плевать ему с высокой башни ПБЗ на мою грозную маску всемогущего инспектора. Или… Что же такого успел натворить Лёвушка-рёвушка на Полярной базе? О! У инспектора Каммерера, оказывается, есть мнение на этот счёт.

– Джонатан, вы отправили на Землю не прошедшего рекондиционирование прогрессора?

Неопределённое движение головой и бровями – мол, а ты чего хотел?

– Находящегося в состоянии психоспазма?

То же движение.

– И сделали это только потому, что он об этом попросил? Я могу поговорить с врачом Анной Лотошиной?

– Увы, не самое подходящее время. Она несколько нездорова.

Ахнуть бы сейчас кулаком по столу да рявкнуть: «В глаза смотреть, тараканья немочь»! Или хотя бы вот так…

– Вовид, кажется, ваш сын – практикант КОМКОНа?

– Да, а какое…

– Переводчик миссии народа голованов, – уже утвердительно сказал инспектор, а я мысленно перевёл дух.

Бедный, бедный Александр Б. Кто бы подумал, что у столь милого и любезного юноши окажется такой неразговорчивый родитель?

– Да, но какое отношение это имеет…

– Может быть, и не имеет. А может быть – наоборот, – я постарался выговорить сие как можно более многозначительно. И даже – весьма зловеще.

Проклятая профессия.

– Только не надо меня пугать!

Ага, вот мы уже и повышаем тон.

– Вы, – для убедительности инспектор Каммерер даже привстал и таки нет, не стукнул, но хлопнул ладонью по столу, – совершили должностное преступление, Джонатан. В итоге на Земле произошло несчастье. Серьёзное несчастье. Давайте договоримся – или вы сейчас выкладываете мне всё как есть, или я перетряхну вашу базу сверху донизу, но выясню правду! И если вы думаете, что я не сумею…

Лик Вовида внезапно сделался плаксиво-растерянным. Оказывается, Абалкин был шифровальщиком имперского военного флота (очень ценная, однако, информация). Оказывается он, Вовид, не знает более омерзительного государства во всей обитаемой Вселенной, нежели Островная империя на планете Саракш… А имперское адмиралтейство, говорят, самое омерзительное учреждение в этом государстве. Наши бедные прогрессоры из кожи лезут вон, пытаясь сделать эту клоаку хоть немного лучше, но клоака остаётся клоакой, а прогрессоры… прогрессоры делаются хуже. Да что там хуже – они становятся опасными. Да вы не понимаете, что такое имперский офицер на грани спазма…

Я не перебивал его – пусть выговорится. Ежу понятно, что все эти дни бродил в душе начальника базы ужас. Тщательно загоняемый внутрь, подальше от самого себя в первую очередь, а потом уж – от подчинённых. А теперь прорвало. Всё мне было уже понятно, но от понимания этого легче не делалось. И подумалось мне ни с того ни с сего: а на кой чёрт мы вообще занимаемся прогрессорством? В глобальном смысле. То есть помощь братьям нашим по разуму, развитие… Жизни кладём, наставляем, спасаем. И вот какая-нибудь тебе Островная Империя говорит: «О! Спасибо, друзья. Д-принцип? Давайте Д-принцип. Бластеры-скорчеры-лазеры? Давайте! Всё сюда давайте! А мы уж вам устроим десант группы космофлотов „Ц“. Прямо на Землю-матушку. Ибо всё наше прогрессорство ещё ни разу не привело к появлению у аборигенов чего-то хоть отдалённо напоминающего Высокую Теорию Воспитания. И нет никаких признаков, что приведёт».

Шутки шутками, но столкнись Земля с цивилизацией развитой, но агрессивной, что тогда? Правда, все светила ксенологии, социологии, социократии и прочая, и прочая, утверждают дружно, мол, невозможно. Несовместимы, мол, высокое развитие и нехорошие наклонности. Только знаем мы случаи, когда и светилы ошибались. Чисто умозрительно – это ведь воевать придётся. Никаких прогрессоров нам не хватит, если воевать. А с такими вот бойцами, как Вовид, много не навоюешь. Да и хватит цепляться к Вовиду. Человек как человек, разве что – в крайнем градусе нервного одушевления.

И лишь когда Вовид пошёл по третьему кругу, я произнёс:

– Одним словом, он вас вынудил.

– Пистолет. Имперский офицер с пистолетом – вы такое можете представить? Да на вас когда-нибудь наставляли оружие? Вы там, на Земле, понимаете, что это такое, когда движение пальца – и тебя нет?!

– На меня, Джонатан, не только наставляли, – негромко произнёс я. Уже не инспектор, а просто я. – Меня даже расстреливали.

Казалось, что начальник базы сейчас заплачет.

– Так вы…

– Я Каммерер.

Вовид лишь воздел очи горе.

Лев Абалкин, прогрессор нового поколения. «Лёва, вас убьют»! – «Это будет не так-то просто сделать». Ведь он был вооружён. Всё это время – и когда явился к Экселенцу, и когда вырубил меня на площади Звезды, и там, в музее, он был вооружён. Как ни странно, я испытывал сейчас что-то вроде облегчения. То, что произошло между Абалкиным и Сикорски, было скорее дуэлью. И, кстати, я слышал ТРИ выстрела… Что ж, теперь бы разобраться, что произошло между Абалкиным и Лоффенфельдом.

– Скажите, Джонатан, – произнёс я как можно мягче, – медосмотр Абалкина не выявил никаких… странностей?

– Да-да, сейчас. Я припоминаю… Аня сказала – странно, как он вообще мог работать. Но она была в шоке, я не придал значения… Он убил кого-то? ТАМ?..

– Нет, не успел, – совершенно искренне ответил я.

– Слава небесам…

– Абалкин прибыл на персональном боте Тристана?

– Да.

– Какой тип доступа в такой бот?

– Дактилозамок.

– Но тело Тристана он не доставил. Как такое возможно?

– Я не знаю…

И я не знаю. Зато моментально нарисовалась картинка: имперский офицер отрезает у замученного им врача руку, небрежно засовывает во внутренний карман кителя… Нет. Тот Абалкин, которого я видел на Земле, никак не вяжется у меня с образом хладнокровного убийцы. А что скажет Экселенц? О, я знаю, что скажет Экселенц! Интересно, что сделал бы на месте Абалкина некто Странник? – спросит Экселенц. Да ладно – Странник. Как поступил бы на месте Абалкина некто Мак Сим, бывший кандидат в действительные рядовые Боевой Гвардии, а затем – штрафник тире смертник? Особенно если бы зачесалась в этот момент внутри его непостижимая программа Странников?

Пройдя километров десять по лыжне, я решил возвращаться. Всё уже ясно, и всё продумано. Без высадки с осмотром «места происшествия» не обойтись. По словам Вовида, Гурон работал без прикрытия. Что с точки зрения полевой работы было варварством и прошлым веком прогрессорства. Ближайший прогрессор резидентствовал на соседнем острове, в семистах милях от предполагаемого расположения штаба группы «Ц». И делу мог помочь не сильно, так как занимал почётную должность местного «вора-на-кормлении». Что это такое – предстоит выяснить. А ещё надо взять пару гипносеансов островного наречия. Я его изрядно подзабыл. Да и знал, в общем-то, не шибко…

Документ 1 (продолжение)

Анизотропное шоссе

Завалившись на бок, Саул вытащил последнюю обойму. Теперь оставалось только ждать. Пёсий лай перемешался с выкриками командующих облавой офицеров. Саул понимал, что его обложили со всех сторон, что ему не прорваться, что этот мерзкий лай и эти похожие на лай выкрики были последними звуками в его жизни. А пожить ещё ох как хотелось. Хотелось услышать нормальную человеческую речь, женский смех, голоса детей, музыку, наконец. А ещё больше хотелось забрать с собой как можно больше врагов. Пусть этот хор смерти и для них станет последним, что им доведётся услышать. Саул поймал себя на том, что никак не может прицепить рожок к автомату. Что за чертовщина? Он поднёс обойму к глазам. Сумерки быстро сгущались, а в лесу почти совсем стемнело. Но даже в полутьме было видно, что это не обойма от «шмайссера». Это вообще невесть что – плоский параллелепипед, тёплый и шершавый на ощупь. На торце две чуть вогнутые пластинки. Одна тёмная, а другая мерцает неярким зеленоватым светом. «Мы создадим в районе вашего побега пассивное хронополе, – говорил незнакомец с личиной хефтлинга по кличке „Шизик“. – Этот предмет называется активизатором. – Он показал Саулу штуковину, напоминающую рожок от „шмайссера“. – Нажатием на светящуюся кнопку вы активизируете хронополе и переместитесь во времени почти на двести лет вперед». «А почему не сразу на тот свет?» – хмыкнул Саул, уверенный, что странный хефтлинг и его научно-фантастический бред ему только снятся. «Для своих современников вы умрёте», – ответил «Шизик». «В таком случае, – отозвался Саул, – перебросьте меня на фронт. В действующую Красную армию. Поверьте, шансов выжить у меня будет очень мало…» «Не могу, – покачал головой незнакомец. – У вас нет иного будущего, кроме того, что наступит через двести лет. Повторяю, для своих современников вы будете мертвы в любом случае. Вас застрелят при попытке к бегству!» – «Тогда не вижу резона меня спасать. Или вы всех будущих покойников так спасаете?» «Разумеется, нет, – ответил „Шизик“. – Вас мы спасаем, потому что хотим поручить одно весьма важное задание». «Какое же, – поинтересовался Саул. – Драться с тамошними фашистами? Неужели и через двести лет будут фашисты?» «Нет, – ответил „ночной гость“. – Через двести лет их точно не будет. Вернее, их не будет на Земле». «Где же ещё останется эта мразь?» – «На других планетах». «Так, понятно, – подобрался Саул, вернее, не просто Саул, а советский офицер Савел Репнин. – Выходит, я должен буду помочь потомкам в их драке с марсианскими фашистами…» «На Марсе нет фашистов, – сказал „Шизик“. – Однако они есть на более далеких мирах. Но ваша задача не столько самому драться с инопланетными фашистами, сколько показать потомкам, что с ними – с фашистами – можно и нужно драться». «Выходит, разучатся потомки воевать», – вздохнул Саул. «Увы, – откликнулся незнакомец. – Так вы согласны?» «Отчего не согласиться, – сказал Саул. – Коли всё равно помирать… Так хоть с пользой…» «Отлично! – обрадовался „Шизик“. – Иного ответа я от вас и не ожидал. Только учтите, на кнопку нужно будет нажать лишь при угрозе неминуемой гибели!»

– Выходит, это всё-таки не сон? – пробормотал Саул, разглядывая «активизатор». – Что ж, надо будет попробовать…

Он прислушался к звукам облавы. Группа, что двигалась с северо-запада была ближе всего. Саул уже различал отдельные фигуры, заметные на фоне закатного света, пробивающегося между стволами деревьев. Выбрав самого рослого фашиста, Саул прицелился и вдруг вспомнил, что в «шмайссере» нет рожка. «Ах ты ж…» Саул принялся шарить у себя на поясе. Вот же он! Не успел беглец прицепить рожок, как из кустов выскочила огромная овчарка и прыгнула ему на спину. Перекатившись, Саул стряхнул её с себя, сгрёб активизатор и вдавил мерцающую пластину. Ослепительный полуденный свет ударил его по глазам…

Саул едва успел отпрянуть обратно в кусты. Шваркнув шинами на повороте, серебристый, каплеобразный автомобиль промелькнул, словно привидение лунной ночью. Беглец проводил его взглядом до следующего поворота и только тогда рискнул выйти на дорогу. Дорога была бетонная, из двух рядов серо-рыжих растрескавшихся плит. В стыках между плитами росла густая сухая трава. Это озадачило Саула. Серебристое видение, бесшумный двигатель – и заброшенная дорога, не ремонтированная уже много десятилетий. Бессмыслица какая-то. Совершенный транспорт и запущенные дороги. Нелепость. Впрочем, нет резона терзаться догадками. Как ни гадай, а представить, каким мир стал спустя двести лет, – вряд ли возможно. Уж точно не таким, каким его описывали в немногочисленных довоенных романах. Саул чувствовал себя мальчишкой, впервые самостоятельно выбежавшим за околицу. Ещё шаг – и перед ним откроется огромный, чудесный мир. Мир без подлости, обмана и насилия. Мир, населённый красивыми, умными людьми с чистыми душами и смелыми помыслами. Мешало лишь опасение, что вся эта история с побегом в XXII век может оказаться хитроумной провокацией Дейбеля. Правда, для провокации слишком громоздко и дорого. Дейбель обожал простые и экономные решения.

– Добрый день!

Саул вздрогнул, вскинул автомат и с трудом заставил себя снять палец со спускового крючка. Перед ним стоял обыкновенный мальчик, на вид тринадцати-четырнадцати лет, в шортах и клетчатой рубашке с короткими рукавами. Вот только игрушка в его руках сильно смахивала на средневековый арбалет, а за спиной висел колчан со стрелами. Бесшумный автомобиль. Заброшенное шоссе. Мальчик в клетчатой рубашке и шортах. Средневековый арбалет. Саул чувствовал, что сознание его куда-то уплывает, он лишь усилием воли удерживал его при себе.

– С вами что-то случилось? – спросил мальчик. – Вам нужна помощь?

Саул покачал головой, не в силах выдавить ни слова. Он вдруг увидел себя со стороны, одетого в грязную арестантскую робу, стриженного под ноль, грязного, дурно пахнущего, со смертоносной железкой в руках, всё ещё сведённых судорогой испуга. А вот в серых глазах мальчика испуга не было. Немного удивления и много сочувствия к странному, несомненно попавшему в беду незнакомцу.

– Здравствуй! – Саул попытался улыбнуться, но тут же вспомнил про свои прореженные лагерной охраной зубы, и скривился болезненно. – Я… я археолог. Отстал от своих. Заблудился. И даже не знаю, какой сегодня день…

– Воскресенье, – ответил мальчик и добавил, видимо, на всякий случай: – Шестнадцатое июня две тысячи сто двадцать пятого года…

9 июня 78 года

Анна Сергеевна Лотошина

Картинка на экранах внешнего обзора не отличалась разнообразием. Фосфоресцирующее небо вверху было почти неотделимо от подёрнутой туманной дымкой водной глади внизу, и казалось, что бот продирается сквозь серый вязкий кисель, а то и вовсе – висит в этом киселе неподвижно, словно по неосторожности угодившая в стакан мошка.

На встречу с «прогрессором номер два» Островной Империи, пресловутым вором-на-кормлении Труохтом Гнилозубом, в миру, то бишь на Земле, – Шарлем Эркьером, я вылетел, не особо надеясь на мало-мальски вразумительный результат. Вылетел на боте покойного Лоффенфельда, кстати. Невзирая на предупреждения «полярников», погрязших в махровых суевериях. Впрочем, прогрессоры и контактёры всегда отличались трепетным вниманием к приметам и традициям…

Кабина бота оказалась тесноватой. Помимо пилотского кресла перед пультом, в полусферический объём втиснули крохотную раскладную койку – видимо, для врачебного осмотра. Возле койки громоздились незнакомые медицинские приборы, среди которых, однако, обнаружился довольно мощный портативный ментоскоп. Скорее всего, регулярное снятие ментограммы Гурона и было главной задачей покойного Курта Лоффенфельда.

Никаких вещественных доказательств на борту не было и в помине. Ещё бы. Даже если «прогрессор нового поколения» и оставил бы таковые, персонал базы позаботился: бот обработан целой стаей киберуборщиков. Право слово, стадо ослов, а не база КОМКОНа-1.

Я снова полюбовался «киселём» на экранах. Кисель сделался непрогляднее: теперь бот шёл низко – в паре десятков саженей от океанской поверхности, в плотном тумане. «Мошка» опустилась ко дну стакана. А ещё я проложил ну очень обходную трассу. Лучше лишний час полёта, чем испытание огневой мощи имперской ПВО. С меня достало и его императорского высочества бомбовоза…

Врач Анна Лотошина оказалась высокой, худощавой и притом крупнокостной блондинкой с жиденькими, прилизанными в подобие причёски волосами. Невыразительное лицо её было бледно (последствия пережитого шока, отметил инспектор Каммерер), глаза, столь же блёклые и бесцветные, выделялись на нём лишь благодаря глубоким синюшным теням.

Разумеется, она готова была всё рассказать инспектору Каммереру. Более того, ей даже необходимо рассказать, вот так вот выговориться перед в общем-то посторонним человеком, это азы психологии. Вы ведь понимаете, что коллектив у нас маленький, все свои, почти семья…

Инспектор Каммерер, тёртый калач, видавший всякие виды, моментально насторожился. Уж если женщина начинает рассказывать про то, что «мы все здесь одна семья», – жди адюльтера. Как минимум. Пока же он ограничился вежливым вопросом, является ли психология специализацией врача Лотошиной?

Оказалось, что таки да, в большой степени является, и именно по этой причине прогрессор Абалкин был направлен на освидетельствование именно к ней. У неё, у Анны Сергеевны Лотошиной, – полтора десятка публикаций по изменениям поведенческих модулей многократно рекондиционированного прогрессора. Инспектор сделал вид, что пропустил сей пассаж мимо ушей и поинтересовался, как же именно проходило пресловутое обследование Льва Абалкина?

Оказывается, никакого обследования-то и не было. Оказывается, Абалкин, оказавшись в кабинете врача, не мешкая, вынул оружие и, угрожая оным, объявил, что или он будет отправлен на Землю первым же рейсовым «призраком» или… Испугалась ли она? В тот момент ещё не слишком. Это планетарная база, инспектор, и тут случается всякое. Вот, например…

Инспектор Каммерер довольно бесцеремоннно дал понять, что вполне можно обойтись и без не относящихся к делу примеров. Анна Сергеевна обиженно поджала узкие бескровные губы. Ну хорошо, вам, в конце концов, виднее. Она, Анна Сергеевна, попыталась успокоить разбушевавшегося прогрессора беседой, есть специальные методики на такой случай, однако безрезультатно. Абалкин потребовал видеосвязи с Джоки… в смысле с Джонатаном и повторил требования. Вот тогда она испугалась по-настоящему, поняла, что прогрессор убьёт не колеблясь. Почему? Тут странное дело. Она, Анна Лотошина, хорошо разбирается в психологии прогрессоров. Но Абалкин… Трудно объяснить неспециалисту, но тут какая-то ошибка. Ему нельзя работать прогрессором. Он не может быть прогрессором. У неё полтора десятка статей… Хорошо, не будем отвлекаться, вам виднее.

Далее? До рейсового оставалось более двух часов. Всё это время Абалкин говорил. Да, инспектор, именно: эти разговоры и послужили основой для вывода о психоспазме. О да, он был очень возбуждён. Большей частью речь шла о гнусностях Островной империи. Сперва он рассказывал, как все там следят друг за другом, как строчат доносы… Это ещё полбеды. Потом он начал живописать пытки. Пытки в разведке, пытки в контрразведке, пытки в Совете по моральному облику имперца… Это было ужасно, и тут она сорвалась. И тогда… тогда.

Тогда он ударил вас, подсказал бесчувственный инспектор Каммерер.

Ударил, да. Но это его как-то успокоило. Он принялся расспрашивать про голованов, про контакты Земли и голованов. Очень заинтересовался Миссией Народа голованов на Земле. Дело в том, что у Джоки…

Здесь инспектор Каммерер счёл нужным поинтересоваться. Разумеется, Анна Сергеевна может не отвечать на подобные вопросы, однако в интересах следствия… вы понимаете… какие отношения связывают её с начальником базы?

Отношения, да… вам виднее, впрочем, какое сейчас это имеет значение… это как раз связано… Дело в том, что Джоки боготворит своего сына. Вникает во все его дела. А сын как раз занимается голованами, он переводчик Миссии… И вот он настолько боится травмировать психику юноши, что никак не решится на развод с женой… Да-да, я о деле. Абалкин, услышав про Миссию, снова потребовал связи с Джоки. Нет, она не может сказать, почему она это всё ему рассказала. Синдром заложника – так это, если она не путает, называется. Инспектор, милый, хороший, одно дело теория, другое, когда на своей шкуре… Да, он выяснил местоположение Миссии на Земле. Щекн-Итрч? Не помню, кажется, что-то такое звучало. Потом они проследовали к «призраку». Нет, оружие он спрятал, но… Когда рейсовый стартовал, она потеряла сознание. Да, надолго. На несколько часов.

Вовида надо снимать к чёртовой матери, отчётливо подумал я, набирая на пульте пилотского бара комбинацию цифр. Начальничек. Вместо того чтобы немедленно сообщить на Землю о захвате заложника – ведёт посторонние разговоры с террористом. Когда всё заканчивается – бьётся в истерике над обесчувственной возлюбленной и лишь потом, спустя много часов, вспоминает о докладе и понимает, что поздно – Абалкин уже на Земле. И тогда Джонатан Вовид принимает позу страуса и ждёт, что всё рассосётся само собой. Гнать таких надо из КОМКОНа. В шею.

Я отхлебнул кофе из пластикового стакана – чуть не обжёгся. Дрянной кофе. Синтетик. И со снабжением у них не всё в порядке. Однако с одной загадкой разобрались: ясно, каким образом Гурон сумел разыскать Щекна-Итрча на Земле. Минус для теории Экселенца. А вот и плюс: это ж каким везением надо обладать, чтобы из двадцати действующих врачей базы нарваться именно на Анну Сергеевну Лотошину! С её запутанной личной жизнью. Нечеловеческим везением, подхватил бы Экселенц. И не везение это вовсе, добавил бы Экселенц, а работа программы Странников.

Я вспомнил листки из «заккураппии», и до меня вдруг дошло: «декабрь 70-го: планета Саракш, заключённый концентрационного лагеря». И через год с небольшим: «шифровальщик штаба группы флотов „Ц“». Это ж кем надо быть, чтобы из смертника, заключённого, выбиться в офицеры, да не просто, а в элиту, белую кость Островного флота. Это ж шифровальшик, имеющий доступ к важнейшим тайнам…

И при этом Лев Вячеславович Абалкин по психическому складу не может быть прогрессором. А значит… значит, он такой и есть – удачливый, контактный и… И, кстати, совсем мне уже не верится, что находился Абалкин на грани психического спазма, а не ломал комедию перед доверчивым специалистом в области многократного рекондиционирования.

Я допил остатки кофе, смял стаканчик, не глядя швырнул в утилизатор. Я чувствовал себя гончей, которой наконец, после долгих блужданий по лесу, удалось взять долгожданный верный след.

Допустим, что старик Бромберг прав. Саркофаг предназначался не нам, а для новой землеподобной грядки. Какие черты характера нужны кроманьонцу, первобытному человеку, дабы выжить в первобытных же условиях? Правильно, недюжинная, нечеловеческая, по нашим меркам, ловкость и смекалка, умение принимать мгновенные и притом верные решения, импровизировать на ходу. А всё это невозможно без такой тёмной материи, как интуиция. О которой до сих пор мало кто может сказать что-нибудь вразумительное…

И эти качества Лёва явил нам во всём блеске! И мне, и Экселенцу, и Анне Лотошиной. И очень интересно, что́ предъявил он несчастному Тристану? Очень.

Но и это ещё не всё. Если развивать гипотезу Бромберга, у первобытной трибы должна быть чёткая структура. Что мы знаем о подкидышах? Их тринадцать, восемь мужчин и пять женщин. Это объяснимо: мужчинам приходится рисковать, и они погибают чаще. Женщин, напротив, оберегают. Ещё племя не может обойтись без вождя, шамана, он же – лекарь, и воинов тире добытчиков. А Лев Абалкин к тому же обладает важнейшим качеством: он способен приручать и одомашнивать животных… В какой-то книжке я читал, что человечество начало выходить из примитивного состояния, только когда научилось приручать зверей. А ещё вспомнилось исследование, в котором доказывалось, что человечество произошло от одной особи женского и трёх особей мужского пола…

Нехорошее чувство возникло: словно подошёл я к краю бездны, но ещё не знаю, что это бездна, потому что глубина скрыта туманом, может, что и не бездна вовсе, а траншея, но надо эту то ли бездну, то ли траншею перепрыгнуть, а она широка…

Да, но человеческих детёнышей нужно оберегать, пока они не научатся выживать самостоятельно. Значит, после «заброски» подкидышей на планету к ним необходимо приставить… назовём их Воспитателями. А тогда… тогда таинственные знаки-иероглифы – всего лишь метки, по которым негуманоидные Воспитатели будут различать человеческих детёнышей и, соответственно, готовить к будущим ролям. Иероглиф «сандзю» – охотник, дрессировщик, даже – воспитатель диких зверей. Иероглиф «Эльбрус» – Корней Яшмаа, столь оперативно удалённый Экселенцем с Земли, пожалуй, Вождь. Интересно бы получить данные по оставшимся… Затребую, пожалуй, у Экселенца, чего уж теперь ему от меня таиться…

Или Воспитатели – не совсем негуманоиды? Возможно? Запросто. Даже, скорее, необходимо. Вот как бы это происходило на Земле. В племя неандертальцев, доказано же, что люди от них точно не произошли, не выяснено только, от кого – произошли, так вот, в племя неандертальцев подбрасывается выводок гомо сапиенс. Неандертальцы высокоразвиты, у них сложные погребальные ритуалы, культура. И умение выживать в суровом мире. И воспитывают они своих эволюционных могильщиков, различая их преимущественно по родимым пятнам на сгибах локтей… Почему воспитывают? А если предположить, что оплодотворённые яйцеклетки просто вживляются Странниками в утробы неандерталок?

Я ошалело помотал головой. Стоп. Хватит. Бредятина выходит. Хотя, здравое зерно всё же есть. Сильная нестыковка тут лишь одна – пресловутая мистика в отношениях «подкидыш – детонатор». Что это и зачем? Или детонаторы эти – вместилище пресловутых особых свойств подкидышей, свойств личности, то есть, говоря языком наших предков, – души?

По такому случаю я наколдовал себе ещё стакан кофе. Потому что туман в пропасти, в отличие от забортного, стремительно рассеивался, а я всё не решался на прыжок. Ибо, если точно знать, что все обитатели гуманоидных планет – люди, значит, ты, Максим Каммерер, легендарный Мак Сим, убивал на Саракше именно людей. Не просто братьев наших меньших по разуму – но людей. И услужливо память подсунула мне и лицо Воблы, и тех парнишек в танке, которые даже не успели понять, что их сейчас задушат голыми руками…

И вот тогда я запретил себе думать об этом. Вообще. По крайней мере – здесь и сейчас. Я запустил руку за отворот костюма-невидимки, в коий был облачён по случаю предстоящей полевой работы, и вытащил уже изрядно помятую брошюрку Бромберга. Кстати, есть версия, что сам Бромберг её и накропал. До цели ещё не менее часа лёту. Почитаем…

Документ 1 (окончание)