1

Паника в Чумном городище началась раньше, чем горячий торнадо коснулся лачуг, слепленных из разного хлама. Бывший профессор Сахарнов, а ныне просто Семеныч, сидел в своей мастерской, когда на улице поднялся шум. Сначала он подумал: хитники напали. Схватил с верстака стамеску, высунулся наружу. Ничего не понять. Пыль. Торгаши узлы с товарами тащат. Убогие лавчонки их трещат под напором ветра. Девчонки бабы Зои повыскакивали на улицу в чем мать родила. Визг подняли такой, что заглушили даже рев урагана, который, судя по всему, надвигался со стороны порта. Семенычу следовало бы остаться на месте, чтобы разом покончить с никчемным существованием на задворках мироздания, но он, грешным делом, струсил. Отшвырнул стамеску, очертя голову кинулся вдоль главной улицы городища к широкому, но мелководному проливу, который иначе как Канавой никто и не называл.

Набережная Канавы была изрыта тоннелями, в которых представители самой низшей касты империи Корсиканца нередко укрывались. Горячий торнадо ли, нашествие ли хитников – хватай нехитрый скарб и прячься. Главное, успеть добежать. Особенно, когда позади все трещит и рушится, а облако раскаленной пыли настигает самых непроворных, забивает им глаза и легкие, ослепляет и душит. Люди, нгены, арсианцы, птичники мчались со всех ног, но все равно – один за другим таяли в горячем тумане. Семеныч потерял всякое соображение, куда бежит и – зачем. Его гнал слепой ужас.

Он не помнил, как оказался в спасительном убежище. Лишь прохладная тьма, внезапно обступившая со всех сторон, привела его в чувство. В тоннеле стоял полумрак, только вход в него со стороны Канавы мерцал неоновым туманом. Семеныч осмотрелся и обнаружил рядом немногим более десятка особей обоего пола и различных рас. Повезло ли остальным укрыться в других щелях и дырах, Семеныч не знал, да и не интересовался. Он был озабочен исключительно собственной судьбой. Не из-за душевной черствости. В другом мире и в другие времена профессора Сахарнова с полным правом считали человеком мягким и добросердечным. Но под Чертовым Коромыслом такие не выживали. И бывший декан философского факультета выучил эту истину назубок.

Время от времени покатый свод тоннеля вздрагивал и сверху сыпалась труха. Что-то взрывалось в городе, обрушивая последние уцелевшие здания. Стряхивая с лысины мусор и пыль, Семеныч уныло размышлял над тем, что довольно долго прожил он под Чертовым Коромыслом, и порой приходилось тяжко, но свидетелем столь масштабного бедствия не становился ни разу. Похоже, что-то совсем разладилось в здешней небесной механике, и не один, а целая армада орбитальных мазеров принялась хлестать по городским кварталам. И никому не было дела, что под руинами погибнут разумные существа, волею непостижимых природных явлений покинувшие родные планеты и оказавшиеся здесь. Вряд ли Фред Вельянов пошлет своих бравых гвардейцев, чтобы спасти обитателей Чумного городища. Он и лишнего полкило колбасы не выделит, не говоря уж о бронеходах. Мироед, почище Сталина… Да и неизвестно еще, что сейчас творится в сердце его империи, и целы ли бронеходы…

– Семеныч, а Семеныч, – теребя профессора за рукав, обдавая сивушно-грибным духом, зашептала баба Зоя, – как думаешь, долго нам тут еще торчать?

– Боюсь, что долго, Никитична, – отозвался он с неохотой.

– Эхе-хе… – вздохнула баба Зоя. – Девочки мои, они не крысы какие, чтобы по норам прятаться… Придут господа офицеры вечерком, а никого нету… Убыток один с этими торнадо…

Семеныч промолчал. Врать этой хлопотливой курице ему не хотелось, говорить, что скорее всего «господа офицеры» никогда не придут – тем более. Какой из него пророк? Хотя реальность, данная в ощущениях, активно способствовала самым пессимистическим воззрениям. Неоновый туман в отверстии тоннеля вдруг озарился багровым свечением. Вода в Канаве забурлила, и облако горячего пара ворвалось в убежище. Девочки опять оглушили Семеныча визгом. Птичники закудахтали, карлики-нгены залопотали, лишь арсианцы молча подхватились и рванули во тьму. Профессор – за ними. Если чему его и научила жизнь по эту сторону Зодиака, так тому, что, когда пахнет жареным, в первую голову надо делать ноги.

Цепляясь за шершавые стены, он семенил вслед длинноногому арсианцу, ощущая на потном загривке горячее дыхание бабы Зои. О своих подопечных, она, видно, уже не беспокоилась. И Семеныч не осуждал ее за это. Даже этот убогий мирок, где все они, так или иначе, смогли найти свое место, распадался, а значит, осталось только выживать и надеяться на новый шанс. Хотя о каких шансах могла идти речь, если, судя по глухому грохоту и участившемуся сотрясению стен, наверху царил ад кромешный?! Будто само начиненное металлом небо этой проклятой планеты обрушивалось на землю.

Совершенно некстати профессор вспомнил бедного Сю Чена, своего китайского коллегу, который мечтал вычислить эфемериды искусственных спутников мира под Чертовым Коромыслом. Уж очень его занимала эта кадриль рукотворных объектов с естественным кольцом планеты. Семеныч его хорошо понимал. Ему и самому хотелось бы по самые уши влезть в местную философию, но никому не удалось расшифровать здешний язык, а следовательно, все эти бесчисленные свитки в роскошных библиотеках так и остались для людей немыми. А жаль. Будет ли еще у него возможность приобщиться к мудрости иной цивилизации, профессор Сахарнов не знал.

Вот если бы встретить аборигена…

Из-за дурацкой привычки отвлекаться на посторонние мысли Семеныч пропустил перемену в обстановке. Внезапно арсианец, бегущий впереди, заорал на своем наречии. Профессор лишь разобрал слова: «одетые чешуей». В следующее мгновение стало ясно, что арсианец хотел этим сказать. Подземная мгла озарилась желтым, колеблющимся светом. Семеныч даже ослеп на какое-то время. А когда проморгался, то увидел, что свет исходит от факелов, которые держат в руках рептилоиды. Живущие на поверхности редко с ними сталкивались. Ящеры предпочитали подземелья. Лишь иногда они появлялись на базарчике у Канавы, чтобы выменять найденные артефакты местной культуры на самоделки, изготовленные руками других нечаянных пришельцев. У самого Семеныча несколько раз чешуйчатые сапиенсы выменивали незамысловатые деревянные скульптурки, хотя он ума не мог приложить, зачем они им понадобились.

Но сейчас рептилоидам было явно не до обмена. Все, как один, вооруженные, они быстро приперли безоружных беглецов к стенке. Пламя факелов металось по бетонному своду, а вслед за ними прыгали и кривлялись и без того гротескные тени разумных страшилищ. Сверкали клыки и лезвия самодельных мечей. Мускусный запах мешал дышать. Вдоль строя захваченных врасплох беглецов двигался, подергивая хвостом, предводитель «одетых чешуей». Пересчитывал ли он пленников или только хотел оценить качество добычи, но этот обход живо напомнил профессору эпизод из какого-то фильма про Вторую мировую. Офицер-эсэсовец осматривает евреев в гетто.

Хотелось верить, что намерения у этого рептилоида куда гуманнее.

– Ша, шеловеше, – прошипел чешуйчатый эсэсовец. – Шите тишо… Шопайште шобром, ушелееше… – И еще что-то квакнул на своем языке.

В другое время и в другой ситуации профессора, может, и позабавило бы, что рептилия тщится говорить по-русски, но сейчас Семенычу было не до смеха. Остальные ящеры не утруждали себя разговорами с пленниками, прибегнув к другому, более универсальному языку. Тычками и уколами они погнали пленников дальше.

Твари хорошо ориентировались в подземельях. От усталости Семеныч еле передвигал ноги, но желания испробовать остроту ящеричьего клинка не испытывал. Сосредоточившись на нехитром процессе передвижения, он не сразу обратил внимание на то, что стены тоннеля перестали вздрагивать. Неужто на поверхности уже ничего не взрывается? Правда открылась скоро. Неожиданно в затхлом чреве подземелья повеяло ветерком. Свет факелов поблек. Тоннель оборвался, и пленники оказались в широком бетонированном рву, заваленном разным хламом.

Взрывы и в самом деле прекратились, но небо было затянуто пылью и дымом пожарищ. И все-таки это было небо, а не осточертевший каменный свод. Не похоже, что рептилоиды стремились продлить пребывание пленников на свежем воздухе. Они заметно нервничали, стегали себя хвостами по лягушачьим ляжкам, лупили пленников плоской стороной мечей, торопили. Пленники вяло перебирались через груды хлама, стараясь делать это как можно медленнее.

Все-таки омерзительно, когда тебя подгоняет ящерица.

Семеныч уже перестал надеяться на близкие перемены в судьбе, но фортуна оказалась горазда на сюрпризы. Он не поверил своим ушам, когда услышал характерный гул турбин и хруст перемалываемого тяжелыми шасси мусора. Рептилоиды забеспокоились. Кинулись теснить пленников обратно к тоннелю, но было уже поздно. Из-за поворота плавно изогнутого бетонированного оврага вышел бронеход. Во всей красе. С подвесным оружием на пилонах и разверстыми жерлами боевых огнеметов. И лишь в следующее мгновение Семеныч заметил, что бронеходу крепко досталось. Двигался он рывками, подволакивая третью конечность. И с гироскопами у бронехода тоже не все было в порядке – положение кабины оказалось далеко от строгой вертикали. В фонаре зияла дыра. Непонятно, как бронеход вообще держался на ногах. Завидев пленников, водитель остановил машину. Фонарь пополз вверх.

– Костя! Лещинский! – невольно вырвалось у профессора.

Увы, это оказался вовсе не его молодой друг. Лицо бронеходчика было черным, как вакса, лишь белки глаз и зубы выделялись на нем.

– Это же Батиста, девочки! – ахнула одна из подопечных бабы Зои по имени Люся и заблажила: – Батиста, миленький! Помоги!

Негр ослепительно улыбнулся, помахал светлой ладонью. И вдруг предводитель ящеров заверещал и показал клинком на бронеход. Его чешуйчатая банда тут же бросилась к шагающей машине. Батиста схватился за рычаги. Фонарь пополз вниз. Раструбы огнеметов зашевелились. При этом улыбка по-прежнему не сходила с лица водителя.

Впоследствии Семеныч и сам не мог сказать, что его спасло в тот жуткий миг – шестое чувство или старые армейские рефлексы. Главное, что он не стал дожидаться развязки. Опустился на карачки и почти ползком двинулся к дренажной трубе, что торчала из бетонного откоса неподалеку. Семенычу удалось забраться в нее в самое последнее мгновение, когда дымные языки огня уже вылизывали захламленное ложе искусственного оврага, не разбирая ни людей, ни чудовищ.

Правда, о последствиях безумного поступка гвардейца Батисты профессору узнать не довелось – всю полость дренажной трубы занимало скользкое, исторгающее отвратительную вонь, непостижимое в своей мерзости тулово фага.

 

2

Профессор Сахарнов лежал ничком на чем-то упругом и влажном. Шуршащем. Голова профессора раскалывалась. Пустой желудок выворачивался наизнанку. Под веками расплывались зеленые круги. И при этом тело его было легким, словно надутое водородом.

Это поразило Семеныча. Ведь в былые времена, на Земле, он весил около центнера. Благодеяния Корсиканца стоили ему лишних килограмм, но все-таки их оставалось не меньше семи десятков. В шестьдесят с гаком лет и это немалое бремя. А сейчас Семенычу показалось, что он весит сорок кило, не больше.

Не менее странным был запах…

Семеныч вспомнил, что доктор Агванг как-то высказал предположение, что вонь, заманивающая людей и других разумных существ в ненасытную прорву фага, действует подобно наркотику. Поэтому люди и нелюди, как идиоты, лезут в пасть этой дряни, а после мучаются, будто с похмелья. Но сейчас тошнотворное зловоние, источаемое фагом, как будто выветрилось. И запашок гнили из дренажной трубы – тоже. От упругой подстилки, на которой лежал бывший профессор, веяло лесной прелью.

Голова немного прояснилась, Сахарнов попытался разлепить веки. Сначала он увидел лишь темноту, пронизанную нитями серебристого света. Потом окружающие предметы обрели очертания. Семеныч понял, что валяется на толстом ковре палой листвы. И листва эта не имела ничего общего с деревьями мира под Чертовым Коромыслом. Профессору приходилось бывать в Парке, листья укропных деревьев и жгучей осины пахли иначе. А здешние ароматы напоминали Землю.

И не только ароматы, но и звуки…

Где-то над головой профессора раздавался шелест и стрекот. Не нужно было обладать могучим воображением, чтобы представить: ветер теребит кроны подмосковных берез, растущих посреди травянистого луга, а в траве оглушительно стрекочут хлопотливые насекомые. Им и ночь не помеха, лишь бы урвать побольше от летнего изобилия…

Иллюзия была весьма сильной. Семенычу казалось, вот встанет он сейчас и помчится, как мальчишка, по пояс в омываемом лунным светом разнотравье…

«Эхе-хе… Размечтался, старый дуралей…»

Борясь с тошнотой, он осторожно повернулся на бок. Приподнялся на локте. С трудом разобрал в дрожащих голубоватых пятнах смутные силуэты темных колонн. И в самом деле – деревья. Не березы, увы, скорее – бамбук. Здоровенный такой бамбук, в добрую сосну высотой.

Семеныч протянул дрожащую руку, прикоснулся к стволу. На ощупь бамбук оказался бархатистым и теплым, словно не деревом был, а животным. Сахарнов попытался встать, придерживаясь обеими руками за ствол. Бамбук в обхвате метра три, но мозолистые ладони профессора, который давно переквалифицировался в резчика по дереву, не соскальзывали с бархатистой коры.

Утвердившись в относительно вертикальном положении, он посмотрел вверх. И едва не свалился обратно в листву. Голова закружилась. Не от слабости даже – от восторга. Фортуна и в новом мире продолжала подбрасывать Семенычу сюрпризы. Да еще какие! В тот миг профессор забыл обо всем. О собственной старости и недугах. О голоде. О том, что ему вновь придется приспосабливаться к неведомому миру. Ведь еще неизвестно – нужен ли тут кому резчик?..

До головокружения вглядываясь в нависающий над головой исполинский диск, Семеныч пытался осознать, как это возможно – Луна размером с Эверест?! Только Эверест пузатый, весь в жемчужно-серых полосках, неподвижно висящий над самыми кронами, заливающий лес невыразимой красоты сиянием.

«Нет, – подумал Семеныч. – Эверест – это слишком заковыристо… Луна пусть будет Луной… Хотя по размерам она не меньше Юпитера…»

Сквозь верхушки бамбука, похожие на колоски мятлика, он увидел, что выпуклый щит полосатого исполина покрыт круглыми пятнами, которые заметно смещались. Луна оказалась окруженной целым роем естественных спутников, одним из которых наверняка был приютивший бывшего декана мир.

Подлунный мир…

Ветер переменился. Ветви сомкнулись, закрывая от профессора восхитительное зрелище. Заметно потемнело. Мгновение детского восторга миновало. Скучные мысли старого, битого жизнью человека снова заполнили плешивую голову Семеныча. Он вспомнил, что находится в ночном лесу неведомой планеты, быть может – кишащем опасными гадами. И пора бы позаботиться о ночлеге. Столь понравившиеся ему бархатные деревья с точки зрения предоставления убежища одинокому путнику оказались совершенно непригодны. Стволы были гладки, без единого сучка, а кроны – высоки. И, насколько профессор успел разглядеть в сиянии Луны, верховой ветер бесцеремонно мотал их из стороны в сторону. Так что даже если бы Семеныч и взобрался туда, вряд ли сумел бы надежно устроиться.

И еще ему не давал покоя стрекот…

Легко было сопоставить. Низкая гравитация, щедро насыщенная кислородом атмосфера. Даже слишком щедро. Наркотическое опьянение, вызванное вонью фага, сменилось кислородной эйфорией. Отсюда эта щенячья радость при виде луны-переростка. И если растения здесь гигантские, то таковыми могут быть и другие, более активные обитатели Подлунного мира.

От этих мыслей Семенычу стало совсем неуютно. Инстинкт самосохранения требовал найти укрытие где угодно, лишь бы вокруг были стены или что-то похожее на них. Никаких идей на сей счет у Сахарнова не возникло. Он просто побрел наугад, вздрагивая при каждом шорохе и поминутно оглядываясь. Под ногами шуршала листва, в которой вполне могли водиться громадные сколопендры. Местность шла под уклон. Впереди между стволов что-то серебристо мерцало, словно паутина в лунном свете. Вытянув руку, профессор пошел на это мерцание, как мотылек на пламя свечи.

Он не успел сделать и десятка шагов. Усыпанная палой листвой почва ощутимо дрогнула у него под ногами. Профессор охнул, упал как подкошенный и неудержимо заскользил вниз на спине. Вихрь подброшенных листьев сопровождал это стремительное скольжение. Семеныч цеплялся за неровности почвы, молодые побеги бамбука, но только понапрасну обдирал ладони. Будто спортсмена, потерявшего лыжи посреди трамплина, профессора вдруг швырнуло вперед и вверх. Несколько мучительно долгих мгновений он летел в сияющей, насыщенной ароматами пустоте, а вокруг него кружился лесной мусор. Потом что-то пружинящее приняло Семеныча в свои объятия, отбросило назад, снова схватило и плавно закачало убаюкивающей колыбелью. Профессор попытался подняться, но руки и ноги его оказались облеплены белесыми, полупрозрачными нитями, которые где-то над головой свивались в кокон, прикрепленный к какой-то темной массе.

«Попался! – в отчаянии подумал Семеныч. – Как муха, право слово…»

Он еще для порядка попробовал вырваться, но все тщетно. Ловушка – а в том, что это именно ловушка, умудренный горьким опытом профессор Сахарнов, не сомневался – держала цепко. Попавшемуся оставалось только ждать развития событий в смутной надежде, что найдется какой-нибудь выход. Хотя какой там выход… В любой момент может припереться хозяин ловчей сети и…

Семеныч пожалел, что бросил стамеску, когда выбежал из мастерской. И тут же рассмеялся. Старый остолоп. Нашел о чем сожалеть! О заточенной железке, которая валяется сейчас среди обугленных развалин за десятки, если не сотни световых лет от этой паутины, раскинутой в дебрях чужого леса. Нет, от судьбы не уйдешь… Надо было остаться рядом со стамеской, а не прыгать за тридевять миров, чтобы кончить дни в желудке какой-нибудь прожорливой твари.

Отсмеявшись, бывший профессор попытался осмотреться, насколько позволяла сделать вязкая ловушка. Если верить туманному лунному свету и черным теням, его, Семеныча, угораздило сорваться с обрыва в широкую расщелину и, видимо, – угодить в прикрепленную к противоположной стене расщелины ловчую паутину. Может, это была и не паутина вовсе, но ведь не в названии дело. Над обрывом кренились стволы бамбука, размахивая метелками крон. Сиял полосатый диск Луны.

От нечего делать Семеныч принялся наблюдать за другими ее спутниками, которые отсюда были отчетливо различимы. Самый крупный, похожий на покрытый плесенью грейпфрут, медленно смещался к краю лунного диска. Видимо, этот спутник был ближе всех к Подлунному миру. Чуть выше него, а значит, и дальше, довольно бодро катился серебристый мячик, густо покрытый оспинками кратеров. А еще дальше виднелся похожий на обглоданный ноготь желтушный полумесяц.

Как всякий образованный человек, Семеныч был наслышан о современных астрономических концепциях. И его не слишком удивляло, что спутник газового гиганта имеет кислородную атмосферу и покрыт растительностью. Астрономы на Земле писали бы кипятком от радости, если бы узнали о существовании Подлунного мира. Однако оборванному, грязному, нашпигованному болячками, давно не жравшему бродяге, к тому же – вляпавшемуся в какую-то дрянь и наверняка обреченному, – от этого астрономического открытия никакой радости. Единственное, чего Сахарнов хотел сейчас, это чтобы все это поскорее кончилось.

От усталости ломило все тело, ныли ожоги, полученные еще под Чертовым Коромыслом, и ссадины, приобретенные уже здесь. Профессор ворочался в паутине, которая из-за этого лишь сильнее раскачивалась над пустотой. В какой-то миг Семенычу показалась даже, что клейкие и такие слабые с виду нити вот-вот оборвутся, и он окончит свои дни на дне пропасти. Но видимо, запас прочности у паутины был велик. Старого неудачника лишь основательно приложило о каменистый обрыв, добавив еще пару синяков.

Убедившись в бесполезности этой жалкой попытки, профессор перестал дергаться. Ловушка плавно раскачивалась над бездной, амплитуда ее колебаний становилась все у́же, пока, наконец, потенциальная жертва не замерла в неудобной позе человека, подвешенного за ноги.

Неземная ночь продолжалась. Все так же неподвижно нависал над лесом гигантский щит Луны, лишь черные тени спутников оживляли его жемчужно-серую выпуклость. Шептали под ветром колоски бамбука. Стрекотали невидимые насекомые. Вряд ли Подлунный мир был добрым, но Семеныч не мог не признать, что красоты этому миру не занимать. Выбраться бы из этой проклятой паутины, тогда, может, удалось бы найти пристанище и пищу, а там – чем дьявол не шутит – встретить таких же бедолаг, как он сам. Ведь фаг редко перебрасывает людей поодиночке.

Усталость брала свое. Незаметно для себя профессор Сахарнов задремал, слегка покачиваясь над пропастью, словно младенец в люльке. Странная шестикрылая тень стремительно пересекла лунный диск, но Семеныч ее не увидел. Ему снилась зимняя Москва. Сосульки на проводах. Буксующие в снежном месиве автомобили на проспекте Вернадского. Елочные огни в окнах жилых домов. Детский смех, звенящий над ледяными горками. И льнущие к темным стеклам снежинки.

 

3

Профессор проснулся от дикого вопля.

Ночь закончилась. Сквозь стволы растущих на противоположном обрыве деревьев пробивались горячие оранжевые лучи. Щит Луны остался на месте, но потускнел, словно подтаял в голубых водах утреннего неба. Все тело Семеныча затекло, он принялся осторожно потягиваться, чтобы немного разогнать кровь. Положение его по-прежнему оставалось плачевным, но, как ни странно, это радостное солнечное утро внушало надежду.

Правда, долго любоваться красотами пробуждающейся инопланетной природы Сахарнову не пришлось. Огромная тень накрыла ловушку и съежившегося в ней старика – прибыл хозяин ловчей сети. Зеленое, с голубоватым отливом, покрытое то ли коротким пером, то ли длинной чешуей брюхо нависло над Семенычем. Хлопали громадные, как паруса, расчерченные алыми зигзагами серые крылья – тварь пыталась удержаться на узком скалистом уступе и одновременно сорвать с него паутинную авоську с добычей.

– Пшла! – заорал Семеныч. – Пшла, гадина!

Тварь вытянула длинную, в складках, шею и издала сиплый вопль. Похожий на тот, что разбудил профессора. Глядя на ее узкую, сплюснутую с боков голову, на влажную россыпь поблескивающих глаз, на кривые зубы, торчащие из пасти, Семеныч не сомневался в своей участи. Когти царапнули по скале. Тварь забила крыльями, поднялась в воздух, рванулась, сняла «авоську» и взмыла в вышину. У профессора перехватило дыхание. Он с детства боялся полетов, хотя летать приходилось. Но одно дело, когда сидишь в мягком кресле просторного салона, можно задернуть шторку на иллюминаторе, откинуться на спинку, закрыть глаза, другое – когда болтаешься в паутинной ловушке между небом и землей, а твой «самолет» – жуткая шестикрылая гадина, которая не слишком-то озабочена комфортом пассажира.

Страх перед полетом вышиб из профессорской головы недавние мысли о том, что поскорее бы все кончилось. Семеныч замер, боясь шелохнуться. Тяжко хлопая крыльями, тварь поднялась над лесом, но не высоко – над самыми кронами. Колоски оглушительно шелестели под ветром – зеленые волны ходили от горизонта до горизонта, и только красные скалы недвижно возвышались над ними, будто острова в море. Оставалось гадать, на какой из этих скал шестикрыл соберется, наконец, полакомиться свежим мясом.

«Чтобы ты отравился, гад…» – уныло думал Семеныч.

Шестикрыл продолжал полет. Море зелени все так же однообразно ложилось под его крылья. Скалистые островки он старательно огибал. Чувства Семеныча притупились. Страх уступил место томительному ожиданию, к которому примешивалась изрядная доля любопытства. В профессоре Сахарнове просыпался ученый. Он вновь обрел способность рассуждать логически.

Если бы шестикрыл хотел его просто съесть, зачем надо было так далеко тащить? Может, конечно, статься, что тварь несет его в свое гнездо, чтобы накормить птенцов, но не исключено, что цель у нее совершенно другая, не представимая вовсе.

Эти рассуждения приободрили Семеныча. Все-таки он не бессловесная тварь, и в случае чего способен за себя постоять. Прецеденты были…

Шестикрыл опять завопил. Профессор очнулся от своих мыслей. Как мог – осмотрелся. Местность изменилась. Скалистые острова в растительном море встречались все чаще, объединяясь в архипелаги. Бамбуковые заросли помельчали. В сплошном ковре их стали попадаться проплешины. Вдруг лес оборвался. Мелькнул складчатый уступ, и шестикрыл помчался над оранжевой пустынной долиной, изрезанной руслами высохших водных потоков.

Подлунный мир был существенно меньше Земли, и, видимо, за час-полтора полета можно было запросто оказаться в другом полушарии. Профессор обратил внимание, что бледный щит дневной Луны сместился ближе к горизонту и что на фоне лунного диска появилась черная туча, которая вскоре распалась на множество точек. Шестикрыл завопил еще пронзительнее, чем прежде, и ему откликнулись. Точки приближались. Стало видно, что это тоже летающие создания. Профессор приготовился к худшему.

Создания оказались собратьями шестикрыла. Они поначалу двигались встречным курсом, а потом дружно повернули в том же направлении, куда летела тварь, несущая Семеныча. Когда армада шестикрылов приблизилась, профессор с изумлением обнаружил, что каждый из них тащит по «авоське».

– Мать честная, – пробормотал Семеныч, пытаясь разобрать сквозь паутинные путы смутные силуэты других пленников.

Он представил, как фаги выбрасывают в здешние джунгли людей, арсианцев, птичников, нгенов, рептилоидов, и все они рано или поздно вляпываются в ловушки. А затем прилетают шестикрылы и уносят их… Куда? Своим птенцам на прокорм? Для совместного пиршества?..

– Эй! – выкрикнул профессор. – Есть кто живой? Отзовитесь!

Сквозь хлопанье множества крыльев и вопли шестикрылов Семеныч и сам себя едва расслышал, но он продолжал призывать товарищей по несчастью на всех языках, какие знал – на русском, английском, немецком, арсианском, языке леворуких нгенов. Он даже пытался воспроизвести кудахтанье птичников. Отклика Сахарнов не получил. Хотя силуэты в «авоськах» шевелились, значит, в них были живые. В конце концов Семеныч сорвал голос и замолчал. И в следующую минуту уже не сожалел об этом.

Два шестикрыла сблизились, едва не касаясь друг друга кончиками крыльев. Вывернув шею, Семеныч уставился на «соседа». В «авоське», что болталась под брюхом пегого с голубыми крыльями шестикрыла, сидело, скорчившись, невиданное создание. Профессор разглядел только торчащие под острым углом красные плечи, раздутую безволосую голову с выпуклыми, словно у лягушки, глазищами и пучком щупалец под подбородком. Если это и было разумное существо, оно явно не принадлежало к числу знакомых профессора Сахарнова.

Гигантская стая шестикрылых летунов еще долго неслась над пустыней. Семеныча уже терзало не любопытство, а голод и, что хуже всего, – жажда. Он впал в забытье. И очнулся только, когда дневной свет потускнел и красные лучи пролегли над сухими руслами, исчерченными длинными вечерними тенями. Неутомимые шестикрылы уже не мчались к горизонту, они плавно парили, кренясь на правое крыло. Сухими, почти невидящими глазами профессор всмотрелся в то, что находилось внизу.

Ему почудилось, что он видит одинокую желто-серую гору странной восьмиугольной формы, испещренную черными дырами. И будто бы шестикрылы, один за другим, пикируют на нее и пропадают в дырах. Быть может, это и есть место гнездования летающих тварей, которые плели ловушки в бамбуковых зарослях, чтобы потом принести добычу сюда?.. Подобно своим собратьям, шестикрыл Семеныча сложил крылья и камнем упал к горе. Измученный профессор не выдержал. Сознание его помутилось.

Когда он пришел в себя, вокруг было темно, прохладно и тихо. Семеныч пошевелил руками и ногами – паутина пропала. Поверхность, на которой лежал Сахарнов, была сухой и шершавой и больше всего походила на камень. Профессор словно опять оказался в тоннеле под набережной Канавы. Он даже подумал, что новая планета, громадная Луна, заросли и шестикрылы ему приснились, что сейчас он услышит пьяный шепоток бабы Зои, болтовню девчонок и разноязыкий говор инопланетян.

Семеныч встал на четвереньки, оттолкнулся ладонями, выпрямился на дрожащих от слабости коленях. Растопырив руки, попытался нащупать стены своего узилища. Ему пришлось сделать несколько шагов, прежде чем он наткнулся на них. Тогда профессор развернулся на сто восемьдесят градусов и двинулся в противоположную сторону. Еще несколько шагов, и снова стена. На ощупь она была неровной и вряд ли рукотворной.

– Пещера, – заключил Семеныч.

От этого открытия ему легче не стало. Шестикрылы вполне могли запасать пищу впрок, замуровывая добычу в каменных хранилищах. Оставался только один способ проверить эту теорию: попытаться отыскать выход. Профессору было все равно, в какую сторону идти, поэтому он двинулся вперед, придерживаясь правой рукой за стену. Глаза его быстро приспособились к темноте, и вскоре он уже различал слабый абрис собственных пальцев.

Мрак не был абсолютным.

Вскоре Сахарнов сообразил, что и воздух в пещере вовсе не спертый. Он отчетливо ощущал тоненькую струйку сквозняка на лице. С каждым шагом сумрак в пещере становился все менее непроглядным. Наконец впереди забрезжил свет. И на стену напротив легло светлое пятно. После пещерной тьмы оно показалось Семенычу ослепительным. Он постоял, зажмурившись, и только когда под веками перестали вспыхивать оранжевые круги, двинулся дальше.

Через минуту профессор уже стоял у выхода из пещеры. Открывшийся вид завораживал. Семеныч даже забыл о голоде и жажде, железными клещами терзавших его внутренности. Во все стороны, сколько хватал глаз, простиралась пустыня, черно-красная, исполосованная тенями. Красное солнце, очень похожее на земное, висело над западным горизонтом. А на востоке кренился диск Луны, по видимому размеру многократно превосходящий солнечный. Рядом с ним плыли диски поменьше. В вышине парили шестикрылы. Под ногами профессора был уступчатый обрыв, а справа и слева высились ноздреватые откосы.

Семеныч окончательно убедился, что изрытая пещерами гора ему не почудилась. Он подумал о других ее пленниках. Кто знает, может, удастся их отыскать, и если они разумны, то и установить контакт, а следовательно – найти способы совместного выживания. Может, они образовали здесь сообщество, хотя бы наподобие того, что было в Чумном городище, не говоря уже о всерьез организованной империи Корсиканца… Профессор с радостью посмеялся бы сейчас над своим давним фрондерством – надо было не корчить из себя русского интеллигента в энном поколении, а преданно служить Фреду Вельянову, который, что ни говори, хорошо платил за верность и исполнительность, – но сил у Сахарнова на это не осталось. Ведь еще придется вернуться в пещеру и брести наугад в кромешной тьме в надежде отыскать хоть какую-нибудь воду.

Семеныч не отдавал себе отчета в том, что, скорее всего, через несколько десятков шагов он упадет без сил и жажда медленно и мучительно будет его добивать. Он еще раз окинул взглядом равнину чужого мира под тускнеющим солнцем и повернулся к черному зеву пещеры. Профессору почудилось, что зрение окончательно отказывает ему. Пещерный полумрак колебался, словно воздух над раскаленным асфальтом. Послышался легкий шорох, и из темноты выступил призрачный силуэт исполинского богомола.

– Господи боже мой… – прошептал Семеныч, пятясь к обрыву.

Богомол вышел на освещенное место, двумя парами тонких стройных конечностей цепляясь за камни. Поджарое тулово его и сплюснутое брюшко были под цвет камня, а ханжески сложенные у груди иззубренные пилы верхней пары конечностей и изящная головка с фасеточными глазами стали на фоне набирающей светоносную мощь Луны сиреневыми.

– Ну что, красавчик, – просипел пересохшим горлом профессор, – жрать меня пришел… Ну, жри…

Радужный богомол приподнял правую среднюю конечность и извлек ею, словно из ниоткуда, прозрачный сосуд, в котором колыхалась голубоватая жидкость. Фасетки его глаз загадочно вспыхнули фиолетовым огнем и медленно погасли.

Семеныч мог поклясться, что услышал в собственной голове беззвучный приказ: «Пей!»

 

4

Бросив мешок в угол, профессор устало опустился на свою подстилку. Сегодня богомолы были уж чересчур разговорчивы – у Сахарнова даже разболелась голова. Кто бы мог подумать, что невербальное общение так утомляет?

«Крепись, старик, – говорил себе Семеныч. – Это тебе не на семинарах из пустого в порожнее переливать… Это тебе нечеловеческое мышление в чистом виде…»

Он закрыл глаза, и сумятица чужих мыслеформ сразу подчинила себе его сознание.

Древний девственный мир. Скалистые пики, окруженные оранжевым океаном, в водах которого нежатся хрупкие создания, похожие на прозрачные кружева. Большая луна вызывает чудовищные приливы. Океанские воды штурмуют подножия гор, вымывая обширные гроты, а когда вода отступает, на стенах гротов остаются комочки питательной слизи. Годы идут. Гроты превращаются в разветвленную сеть пещер, в глубь которых стекает океанская вода, но назад уже не возвращается. Кружевные создания навечно остаются в пещерных водоемах. Здесь спокойнее. Океанские хищники не проникают сюда, и вся питательная слизь достается хрупким существам, которые там, на прибрежных отмелях, не могли противостоять конкурентам. Но процветание не может длиться вечно. Кружевные создания стремительно размножаются, а запасы пищи пополняются все медленнее. Чтобы выживать, приходится совершенствоваться. Безобидные твари сами становятся хищниками и начинают пожирать себе подобных. На поверхности мира тоже все меняется. Одинокие пики объединяются в архипелаги, архипелаги – в обширные участки суши. Оранжевый океан отступает. Пещерная страна остается отрезанной от него навсегда. Ее обитатели уже ничем не напоминают своих предков. Они обзавелись жесткими панцирями, стремительными и смертоносными конечностями, всесокрушающим ротовым аппаратом. Недостаток света не мешает им, они научились чувствовать врага или добычу на расстоянии, даже когда враг или добыча не издают ни звука, ни шороха, ни запаха. На поверхности Подлунного мира шла своя борьба за существование, в Пещерной стране – своя. Существа, которые миллионы лет назад умели лишь нежиться на прогретых солнцем отмелях, взобрались на самую верхушку пищевой цепи. Прислушиваясь к неслышимому, они изощрили свою нервную систему и научились повелевать другими созданиями, которым не столь повезло. Теперь эти неудачники не просто добыча – они рабы. Рабы, численность которых можно регулировать. И не только численность. Бывшие кружевные создания, а теперь – существа, похожие на земных богомолов, стали заниматься селекцией своих рабов. Оставляя в живых потомство только тех, которые обладали набором нужных хозяевам качеств. Так появились существа, до самой смерти обреченные выполнять только одну функцию. Рабы, приносящие пищу. Рабы, прокладывающие новые тоннели. Рабы, убивающие врагов своих хозяев. Рабы, откармливающие и оберегающие личинок богомолов. Рабы, поддерживающие жизнедеятельность Пещерной страны и ее сердца – гигантского подземного дворца Королевы. Рабы-трудяги. Рабы-воины. Рабы-няньки. Рабы-евнухи…

Заскулили щенки, и Семеныч очнулся.

Мягко мерцал пещерный свод. Причудливую мелодию выпевала капающая из дренажной системы вода. Бледно-розовый сталактит съедобной массы, которую евнухи ферментировали еще с вечера, почти достиг пола. Щенки уже обсели его мягкую, дышащую колонну, вывалив бурые языки, терпеливо ожидая, когда пища созреет. Семеныч, кряхтя, приподнялся на подстилке. Щенки навострили уши. В отличие от своей матери, которую богомолы отселили в отдельный грот, они не отличались ни храбростью, ни свирепостью. Профессор только надеялся, что хозяева горы не упустят момента, когда щенки подрастут. Ему вовсе не улыбалось однажды быть найденным с перехваченным горлом. Впрочем, хозяева не допустят такого расточительства. Недаром же они поселили пленника в одном из покоев королевского дворца. Ну и что, что вместе с детенышами хищной твари – помеси волка с крокодилом. Кто их знает, этих богомолов, может, у них такие представления о гостеприимстве и несчастному примату с планеты Земля оказана великая честь.

Из плотной, насыщенной испарениями темноты подземного хода донесся скрип, напомнивший профессору работу ржавого, дышащего на ладан механизма. За скрипом последовал звук шагов: точно две или три девушки шли по университетскому коридору, стуча высокими каблуками по облицованному плиткой полу. Само собой, не в ногу, останавливаясь на несколько секунд и снова продолжая путь.

А вот и Старый Мудрый Сверчок пожаловал…

Такая же кляча, как и он, Семеныч.

Хитин на боку смят, точно в него врезалось авто, лапы плохо гнутся, скрипят во время движения, а блеск фасеток тускл, будто глаза запылены, подобно плафонам давно не мытых люстр.

– Нет-нет, – Семеныч поднял руки, словно хотел сдаться. – Коллега, я донельзя вымотался. Позволь остаться наедине со своими мыслями. Это не так легко, когда у тебя в голове – говорящие тараканы.

Семеныч частенько проговаривал свои мысли вслух, он делал это для того, чтобы не свихнуться. Так это хотя бы немного напоминало беседу. Он говорит, а ответ появляется у него в голове сам по себе, словно голос увиденного во сне человека.

Жизнь в Чумном городище приучила профессора быть начеку, изворачиваться, хитрить и частенько врать. Здесь же, в Пещерной стране, приходилось учить себя мыслить заново. Как в начале девяностых, когда ему, опытному преподавателю научного коммунизма, пришлось вещать с кафедры диаметрально противоположное тому, что он говорил студентам раньше. В Пещерной стране мысли говорили сами за себя, и профессор был для членистоногих обитателей Подлунного мира словно открытая книга. Тем же, собственно, были для Семеныча и богомолы.

Они не обманывали и ничего не утаивали.

Нет, Семеныч не пленник. Нет, с ним не случится ничего плохого, если он будет соблюдать разумную осторожность: в Подлунном мире свои хищники, и здесь даже природа может быть опасна, – частые землетрясения приводят к обрушению подземных залов и галерей.

Сколько ему придется томиться в Пещерной стране?

Да разве он томится?.. Разве может быть что-то лучше для жизни, чем Пещерная страна?

Впрочем, профессор волен подняться на поверхность, если его влечет призрачный свет лун. Наверху он проживет недолго, но так, как пожелает сам. Только пусть профессор воспользуется их гостеприимством Пещерной страны еще сутки или двое…

Богомолы не требовали от него ничего, кроме воспоминаний.

Воспоминаний о Земле и о Чертовом Коромысле.

Семеныча курировал Старый Мудрый Сверчок. Сидя возле края подземной пропасти, над которой поднимался горячий пар, наблюдая за безмолвным перемещением вдоль стен и свода поджарых трудяг, ощетинившихся хитиновыми шипами воинов или евнухов с раздутыми, фосфоресцирующими брюшками, Сверчок выуживал из Семеныча воспоминания.

Детский дом в послевоенном Ленинграде. Родители – преподаватели высшей школы – погибли во время блокады. Глухое отчаяние, боль. Ненависть к мирозданию, обрушившему на его детские плечи всю тяжесть утраты и одиночества. Неожиданный визит тетки, которую он совсем не знал, последующий переезд в Москву.

Старые, выцветшие воспоминания оживали, вызывая приливы светлой грусти.

Иногда к ним присоединялись другие богомолы. Они были младше Старого Мудрого Сверчка. Их мысли казались профессору отстраненно-нейтральными. Молодые богомолы словно проверяли, насколько успешно продвигается работа старика с землянином.

Благополучная юность и молодость. Успешная карьера по партийной линии, плодотворная преподавательская деятельность, уважение коллег и доверительные отношения со студентами. Разве что с женщинами ему не везло. Два брака закончились двумя разводами. На третий брак Семеныч уже не решился. Да и время стало смутным: Союз распался, профессура бычки за студентами подбирала.

…Молодые богомолы качали головами, безмолвно открывая и закрывая страховидные жвала; молодые богомолы уходили во тьму пещер, только Сверчок был всегда рядом…

Поездки за рубеж. Мрачноватая Прага, пропахшая стоячей водой Венеция, заснеженная Женева. В тусклых, подернутых поволокой глазах Сверчка угадывались искорки интереса: в каждой фасетке – по крошечному огоньку. Профессор обратил внимание, что воспоминания, связанные с путешествиями, интересуют старого богомола несравненно больше, чем бытовые жизнеописания или неожиданно прояснившиеся сцены из детства.

И снова мироздание ударило его обухом по голове: автобус, на котором русские туристы возвращались из ЦЕРН, сломался, не доехав два жалких километра до Женевы. Озадаченный толстяк-водитель выбрался из кабины, громко и темпераментно принялся говорить по сотовому на французском языке. Семеныч тоже выбрался из салона. Пригревало солнышко, снег на обочине походил на свалявшуюся шерсть, шоссе же было сухо, и даже казалось, будто над асфальтом колыхалась жаркая дымка, сотканная из множества беспокойно клубящихся гранул. Профессор решил зайти за лесополосу, что тянулась вдоль трассы, и справить малую нужду на швейцарское поле, под которым бегали разогнанные почти до скорости света ионы свинца: когда б ему еще выпала такая возможность?

Зайдя за пестреющую прорехами стену из акаций, профессор почему-то побрел дальше: в глубь поля. Он не понимал, что заставляло его идти вперед, через снег. Элегантные ботинки, не рассчитанные на грязь и талый снег, сейчас же дали течь. В ушах стоял противный звук, похожий на комариный писк. Профессор подумал, что у него подскочило давление…

А потом из ямы, прикрытой шапкой воняющего помоями тумана, навстречу ему метнулось нечто красное, бесформенное, прошитое синими нитями вен.

Он очнулся под небом, в котором сияло Чертово Коромысло, похожее на идеально ровный инверсионный свет самолета, протянувшийся от горизонта к горизонту.

…Старый Мудрый Сверчок приближался, скрипя хитином. Профессор все еще стоял перед ним с поднятыми руками. На лице Семеныча было недовольное выражение. Все, что ему хотелось, это чтобы Сверчок отогнал подальше щенков и позволил поваляться на подстилке, желательно – без чужих мыслей в голове.

К тебе гость, сказал богомол.

– Ты? – хмыкнул Семеныч, но скорее – по инерции. Потому что уже заметил следующую за Сверчком хрупкую фигурку.

Изящные бедра, длинные ноги, узкие плечи, чуть вытянутый овал лица.

Девушка или молодая женщина.

Семеныч сейчас же подобрался. Не пристало ему, бывшему профессору кислых щей, представать пред очами дамы расхристанным, сутулым, обрюзгшим.

Но уже через миг Семеныч разочарованно вздохнул: «очи дамы» полыхали желтым отраженным светом.

Арсианка…

Что ж. Тоже – живая душа. И на том – слава богу.

 

5

У Сон-Сар была кожа цвета кофе с молоком и темно-бордовые, насыщенные горячей кровью роговые выросты на скулах. Легкая близорукость не мешала профессору рассмотреть крохотные чешуйки, что отблескивали на лице арсианки в свете люминесцентных микроорганизмов, выстилавших свод пещеры.

– Что это за Сфера? – спросила Сон-Сар. – Мне кажется, если оттолкнуться посильнее, я смогу летать.

– У Арсианы нет лун, и, возможно, тебе не знакомо это понятие, – ответил профессор.

– Я училась в школе при храме, – обиделась Сон-Сар. – Я знаю о многом.

Семеныч поспешил согласиться. Ему не хотелось портить отношения с инопланетянкой. По крайней мере, с ней можно было говорить по-человечески, вслух. Не забираясь друг другу в голову. Это привычно, это не так утомительно, как мысленные диалоги с богомолами, когда твое сознание будто выворачивают наизнанку.

Они сидели возле розового сталактита из съедобной массы, наблюдая, как вокруг основания колонны кружат рабочие, прокладывая ферментные дорожки для повзрослевших личинок.

– Жукам нужны наши воспоминания, – сказала Сон-Сар.

Профессору нечего было возразить.

– Они что-то ищут… – предположила арсианка.

Семеныч хмыкнул. До сих пор он полагал, что беседы со Сверчком практической ценности для богомолов не имеют. Ну, свалился им на голову пришелец из чужого мира; картинки в его голове – приятное разнообразие в сумрачных буднях членистоногих жителей Пещерной страны.

– Сверчок – местный ученый, – вяло отмахнулся Семеныч. – Что он может найти в наших воспоминаниях, кроме рутины? Как строят ракеты, мне не известно, и военных тайн я тоже не знаю.

– Я собираюсь бежать отсюда, – продолжила Сон-Сар, понизив голос; как будто это могло сделать тише и ее мысли!

Профессор закряхтел, принялся растирать икру ноги, которую неожиданно свело судорогой.

Арсианка встала и стала мерить зал шагами.

– Ты – не арсианец, – проговорила она в конце концов, – но я надеюсь на твою помощь. Одной мне не выбраться.

– Нам некуда идти, Сон-Сар, – горестно вздохнул профессор. – Кругом лишь дикие земли, на которых будет крайне затруднительно выжить.

– Там свобода! – Арсианка указала рукой вверх. – А здесь – дыра, кишащая насекомыми.

Словно отзываясь на ее слова, в просвете похожего на кишку коридора появился силуэт увечного Сверчка. Арсианка забавно поморщилась, показав мелкие, блестящие, словно выточенные из хромированной стали зубы. Сверчок сегодня необычно сильно припадал на две правые лапы.

Время, сказал богомол им двоим. Мое время подходит к концу. Скоро я отправлюсь по Паутине Миров следом за Великой Паучихой.

Профессор и арсианка переглянулись. Богомол тяжело протопал мимо них, затем уселся на брюшко и сложил передние конечности перед головогрудью.

Сверчок испытывал признательность своим двуногим друзьям. Они поведали обитателям Пещерной страны о мирах далеких и удивительных. Они продолжают насыщать ганглии Приближенных к Паучихе бесценной информацией. Сверчок будет искренне рад, если сотрудничество с двуногими друзьями продолжится еще какое-то время. Пусть даже недолго, ведь Великая Паучиха скоро призовет его за собой в бесконечное путешествие.

У Семеныча разболелась голова.

– Коллега, мне нездоровится, – сказал он Сверчку. – Вспоминать о том, как жилось под Чертовым Коромыслом, – не уверен, что сейчас это пойдет мне на пользу.

Похоже, присутствие двуногой самки влияет на тебя, заметил Сверчок. Ухудшилось самочувствие, в обычно стройных мыслях появился сумбур и неоднозначность. Тебя одолевают противоречивые желания.

Сон-Сар прыснула. Затем обхватила живот и от души расхохоталась. Рабочие, снующие у основания сталактита, приостановились. Профессор уловил отголоски их нехитрых мыслей: испуг и робкое любопытство.

Коллега, продолжил Сверчок. Нам хотелось бы получить еще больше информации о поведении двуногих. Ваши воспоминания имеют несомненную ценность, однако отмечу, что мы заинтересованы в непосредственном наблюдении. Будем признательны, если вы образуете семейную пару и родите потомство. Ради науки, которой мы вместе служим!

Сон-Сар перестала смеяться, утерла рот запястьем. Искоса поглядела на Сверчка.

Зато теперь заулыбался Семеныч.

– Коллега, это, право, невозможно! Мы с уважаемой Сон-Сар принадлежим к разным видам. У нас не может быть потомства даже теоретически!

Сверчок тяжело поднялся на лапы. Он не нуждался в доказательствах, чтобы поверить Семенычу. Разум профессора был для него открытой книгой. Как и разум арсианки. Ему ли было не понимать, что эти двуногие родились в разных мирах… Однако следующий пассаж богомола привел Семеныча в еще большее недоумение.

Все, живущие в Паутине Миров, были сотканы Паучихой, сказал Сверчок. Присмотритесь к себе, в вас гораздо больше общего, чем вам кажется. Двуногие – любимые дети Паучихи. Мы же – многоногие – ее смиренные слуги. Мы хотим, чтобы двуногие приумножались и жили в нашем, самом близком к центру Вселенской Паутины, мире.

Семеныч развел руками. Слова были излишни.

Я удаляюсь, Сверчок отступил в сторону коридора. Призываю вас обдумать наше предложение. Примите решение, которое станет для нас взаимовыгодным.

Сверчок удалился. Вдали стих скрип его деформированного экзоскелета.

– Он что, слепой? – неуверенно предположила Сон-Сар.

– Определенно, зрение у него лучше человеческого, – сказал профессор. – Миллионы фасеток… кое-какие, правда, потухли, как перегоревшие лампочки. Но все равно… эх… – Семеныч махнул рукой.

Сон-Сар с любопытством поглядела на профессора.

– Что это ты разволновался? У тебя действительно противоречивые желания относительно меня?

Ксенофилия – мерзенькое словечко, которое было в ходу у обитателей империи Корсиканца. Ксенофилия прямо не порицалась. В притоне бабы Зои были девушки всех разумных рас, населявших мир Чертова Коромысла, кроме, пожалуй, самок рептилоидов. Но и не одобрялась: половая неразборчивость вызывала брезгливость, как нестираные дырявые носки.

Вот это слово настойчиво вертелось в голове профессора. Он благодарил бога за то, что Сон-Сар не может читать его мысли.

– Надо бежать отсюда, пока они не принялись нас спаривать, как ездовых животных, – проворчала Сон-Сар, оглядываясь.

– Дорогая, это невозможно! – попытался воззвать к здравому смыслу арсианки профессор. – Каждый выход охраняют солдаты. Они же – телепаты! И обнаружат нас по нашим мыслям, даже если мы станем пробираться скрытно!

– Значит, не думай! – притопнула Сон-Сар в негодовании.

– Вообще не думать? – усомнился профессор.

– Вообще!

Сон-Сар, полыхая глазами, смотрела на профессора. А потом вдруг повесила голову. Взволнованность сменилась болезненной безмятежностью или, скорее, апатией. Сон-Сар осела на пол пещеры, обхватила колени худыми руками.

– Нам никогда отсюда не выбраться… – прошептала она, и сияние ее глаз мягко угасло. – Нам никогда не увидеть неба…

– Дитя мое, – профессор, кряхтя, уселся рядом. – Не стоит так драматизировать. Поверь, могло быть и хуже. – Он похмыкал, подумал, затем приобнял арсианку за плечи и добавил: – Улыбнись! Смеющийся бог не обрадуется твоей печали.

Арсианка улыбаться не стала. Она указала на курсирующих по своду рабочих.

– Мы станем такими же! Именно для этого нас держат в этом жутком месте!

Профессор вздрогнул. А ведь и правда… Рабочие, солдаты, евнухи были выведены богомолами путем селекции. Из особей, которым не посчастливилось оказаться в плену хозяев Пещерной страны. Но Старый Мудрый Сверчок не мог врать, профессор почувствовал бы фальшь в мыслях ученого богомола.

Но и Семеныч не врал, когда преподавал научный коммунизм. И он свято верил в то, что говорил юношам и девушкам с кафедры.

Это понимание причинило Семенычу боль. Картина Подлунного мира, которую он пытался судорожно составить в минувшие дни и почти преуспел в этом, вновь подлежала пересмотру.

Сверчок уйдет. Вновь придут гурьбой более молодые богомолы, осмотрят пленников с головы до ног, заглянут походя в мысли человека и арсианки, затем снова канут во тьме одного из гулких коридоров – отстраненные, донельзя занятые… Члены богомольей комиссии при Великой Паучихе, или как там ее. Вот, оказывается, какие они вынашивают планы относительно пары двуногих. А воспоминания о Земле и Арсиане – наглядная картина того, что двуногие могут добиться.

– Я хочу прогуляться, – сказала Сон-Сар и пружинисто встала. – Это ведь не возбраняется? Проведи меня, я боюсь этих теней в сумраке.

Профессор поднялся. На лице – хмурая мина, плечи поникшие. Семеныч умел приспосабливаться и выкручиваться, но терпеть не мог, когда его пытались поиметь задаром и тихой сапой. Мысль, вбитая со школьной скамьи, что Человек – звучит гордо, все еще крепко сидела в нем. Да еще какой человек! Целый доктор наук! И… хм… незаурядный резчик по дереву!

Они свернули в коридор, из которого появлялся и куда всегда уходил калека Сверчок. Ворсистый мох бледно-розового цвета выстилал стены и свод, казалось, будто неощутимый ветер гонит по его поверхности мелкие волны. Насекомые ростом с крупных собак подняли приплюснутые, увенчанные закрученными спиралью усами, головы. Они лежали у стен, словно сфинксы. Профессор ощутил излучаемую ими смесь чувств из тревоги, любопытства и ожидания.

– Простите, – пробурчал профессор, глядя, как сверкают агатово-черные фасетки, – у меня нет с собой сахару.

Из первого же ответвления на них хлынул поток приподнятых эмоций: это няньки вели к сталактиту предвкушающих пиршество личинок. Няньки были приземистыми насекомыми с вытянутыми сегментированными брюшками, полупрозрачным хитином и сиреневыми крыльцами, сложенным на шишковатых спинах. Круглоголовые, с маленькими жвалами, эти особи казались профессору всегда чрезмерно внимательными и предупредительными. Личинки – белесые, все в складках, напоминающих об упитанности младенцев, их маленькие, похожие на кошачьи черепа головы были наполнены лишь мыслями о еде. Одни насекомые позли по полу, другие – по своду, болтая головами.

Профессор и Сон-Сар прижались к стене, пропуская спешащий на трапезу молодняк. Арсианка предложила пойти по ответвлению, из которого няньки привели будущих богомолов. Семеныч пожал плечами и пошел следом за Сон-Сар. Вскоре они оказались на развилке. У входа в первый коридор стоял, опираясь на брюшко, солдат. Солдат был черным, худым, как мощи, и на вид – словно выточенным из металла. Его челюсти, похожие на два ятагана, внушали трепет. Солдат хмуро поглядел на двуногих, и те поняли, что в проход, который находится под охраной черного, соваться не стоит. Но солдат ничего не имел против, чтобы профессор и арсианка свернули во второй коридор. Семенычу тоже было все равно, Сон-Сар же шла молча, и профессор мысленно молился, чтобы арсианка не замышляла какую-нибудь глупость.

 

6

– Что здесь написано? – полюбопытствовала Сон-Сар, разглядывая покрытую ржавым налетом стену.

Они стояли в кольцевой галерее, опоясывающей бездонную впадину. Из глубины поднимались клубы пара. По отвесным склонам деловито сновали рабочие, иногда человек и арсианка слышали звук, похожий на перестук молотков. Профессор лишь недоуменно хмыкал: не руду же добывают насекомые!

Сколько Семеныч ни присматривался, но на стене, перед которой застыла Сон-Сар, ничего разглядеть не мог. Кроме, само собой, рыжих пятен колоний то ли лишайников, то ли микроорганизмов, и льдистой россыпи мутных кристаллов соли. Безусловно, что зрение арсианцев отличалось от зрения людей. Вот как полыхают у Сон-Сар глаза, отражая свет похожих на газовые фонари светляков…

И даже если бы профессор смог что-то различить… Под Чертовым Коромыслом в распоряжении колонистов была уйма свитков прекрасного качества с четкими иероглифами. Но они не смогли перевести ни слова. Бронеходами научились рулить, пищевую фабрику тоже худо-бедно освоили. А читать на языке исчезнувших обитателей мира под Чертовым Коромыслом – ни-ни.

– Погоди, – Сон-Сар прижала узкую ладонь к стене. – Может, так будет лучше видно… – она стерла ржавые пятна и соляной налет. Затем охнула, сама не ожидая того, что увидит, и отступила. Профессор прищурился: под наростами угадывалась каменная кладка. Грани блоков были четкими, словно их вырезали в заводских условиях. Семеныч протянул руку: в зазор между блоками нельзя было всунуть даже ноготь. Здорово, оказывается, умели строить богомолы!

Упругий поток воздуха прошел вдоль галереи, заставив живые «газовые фонари» раскачивать светящимися брюшками. Заметались тени, пар над впадиной заклубился, переполз, словно сбежавшее тесто, на галерею.

Профессор услышал надсадный стрекот, а затем – дробный перестук обутых в хитин лап. Чувство тревоги нахлынуло горячей волной, Семеныча мгновенно бросило в пот. Сон-Сар испытывала нечто похожее, она прижала руки к груди и попятилась, озираясь.

– Идем отсюда! – Семеныч схватил арсианку за предплечье и потянул в сторону ближайшего коридора: подальше от галереи, нависающей над бездной.

Они бежали в сторону зала со съедобным сталактитом, потому что это была единственная более или менее знакомая им часть Пещерной страны. То и дело они улавливали отголоски мыслей богомолов. И тревога нарастала. Тревога грозила обернуться паникой.

В очередном зале их ждала картина побоища: с полсотни черных солдат валялись на камнях с развороченным хитином, оторванными лапами и выпущенными внутренностями. Некоторые насекомые вяло шевелились и распахивали жвала в беззвучном крике. Пол был залит прозрачной лимфой и желтоватой слизью. Запах был, как на скотобойне. Даже профессор, привыкший к вони Чумного городища, ощутил дурноту.

Среди вороха изувеченных тулов черных солдат виднелись ярко-красные тела насекомых незнакомого Семенычу вида. Это были особи с забранной панцирем головогрудью, на тонких лапах, с маленькими головами, вооруженными острыми, похожими на клевец, хоботками. Именно этим орудием были проделаны дыры в хитине черных.

Из противоположного хода донесся шелест чешуйчатых крыльев. Что-то взвизгнуло или, скорее, заскрипело, точно железом провели по стеклу. Раздались тяжелые, мокрые шлепки, словно там щедро разбрызгивали жидкую грязь.

– Так. Давай-ка назад. – Профессор отступил в коридор, ведущий на кольцевую галерею, и потянул за собой Сон-Сар.

Но далеко уйти они не успели.

Коллега! – услышал профессор немой зов. Просвет хода загородила бронированная туша похожего на медведку гигантского насекомого. Натужно пыхтя, плюща тяжелыми лапами тела павших в битве черных и красных, «медведка» ворвалась в зал. За ней, словно пехотинцы за танком, следовали богомолы. Среди хозяев Пещерной страны выделялась несуразная фигура Сверчка.

Мы отведем вас в безопасное место, коллега, пообещал Сверчок.

– Да уж… – только и смог выдавить Семеныч.

– Что стряслось? – Голос Сон-Сар от волнения был пискляв и надтреснут.

Набег! – ответил Сверчок. Следуйте за нами!

В тот же миг из противоположного хода выплеснулся огненно-красный поток. Словно кровь из перебитой артерии. Словно лава из трещины на склоне вулкана.

Мысли были громче, чем крики.

Назад! – бросил профессору и арсианке Сверчок и сейчас же закрыл двуногих своим корпусом.

В головах богомолов и живого танка билась лишь одна мысль: «Убить врага!» С тем же самым на них напирало и полчище красных. Мысли сторон накладывались друг на друга, словно волны, вызывая явление наподобие резонанса. Профессору казалось, что от взаимной концентрированной ненависти сейчас раскалится воздух, а подземелье вывернется наизнанку. Боль сдавила ему виски, подавляя способность обдуманно действовать и даже связно мыслить.

Набеги…

На Земле красные муравьи разоряют муравейники черных. Ради куколок, из которых в неволе вырастут преданные рабы. Рабство – краеугольный камень общества насекомых. Богомолы-телепаты нуждаются в рабочих, няньках и солдатах; невольники необходимы и краснопанцирным налетчикам. Мир насекомых жесток, пусть даже это не простые насекомые, а мыслящие, способные без зазрения совести назвать доктора наук с Земли «коллегой». Насекомые Подлунного мира – богомерзкая, доведенная до абсурда пародия на человечество. Обособившийся и эволюционировавший в уникальных условиях плевок Кафки.

«Танк» богомолов смял первую волну нападающих. Его мощные передние лапы крошили хитин красных, словно это была яичная скорлупа. Брызги лимфы долетали даже до свода пещеры. Красные облепили гигантской «медведке» бока, с сухим хрустом хоботки буравили гиганту экзоскелет. Пахнуло едкой кислятиной, и «танк» пришел в неистовство. Он заметался по залу, ударяясь об стены и плюща красных. Его мысли были затуманены, мозг переполняла боль. Профессор понял, что красные вводят под броню «медведки» кислоту. А Сверчок все теснил Семеныча и Сон-Сар к галерее…

– Зачем они здесь? – взвизгнула арсианка; очевидно, на ее планете не было красных и черных муравьев.

Разоряют все, что только могут, ответил Сверчок.

Красные прорвались мимо беснующейся «медведки», огненный поток врезался в строй богомолов. Хозяева Пещерной страны молча бились и молча умирали. Пилы на передних конечностях срезали красным головы и лапы, оставляли на хитине рваные разрезы, словно консервный нож – на жестянке. Но красных было много, неисчислимо много. Они облепили «танк» живым шевелящимся ковром, и профессор увидел, как над поверженной громадиной взвились белесые дымы: «медведка» горела изнутри.

На кольцевой галерее царил хаос. Красные прорвались и сюда: бой шел на стенах и даже на своде. Тела убитых срывались во впадину и исчезали под султанами пара. Здесь воцарился какой-то насекомий ад: сражались не только красные с богомолами. Профессор увидел сотни черных солдат, они бились с покрытыми тигровыми полосами тварями, похожими на скорпионов. «Скорпионы» проворно бегали по своду и раздавали направо и налево удары клешнями. На стороне защитников были длинные, иссиня-черные чудища со слюдянистыми крыльями, они поворачивались к нападающим тылом и разили красных жалами.

Клешни с треском сталкивались с пилами, мечеобразные хоботки – с ядовитыми рапирами жал. Клацали жвала, рвался на стыках хитин, лопались фасетки, шипели, дымясь, брызги кислоты.

Профессор не успел охнуть, как Сверчок обхватил его передними конечностями, а затем – хромой, скрипящий, словно ржавый колодезный ворот, – шагнул на отвесную стену пропасти и пошел, ковыляя, вниз. Истошно закричала Сон-Сар – другой богомол подхватил и ее, поволок в клубы пара, скрывающие впадину. Перерубленный пополам, падающий в пропасть «скорпион» попытался на лету достать Семеныча клешней. Удар принял Сверчок, холодная лимфа из перерубленной шеи окатила профессора с головы до ног.

И все же старый богомол удержался на стене. Профессор ощутил, как разум Сверчка агонизирует, сжимается до одной мысли: донести двуногого целым и невредимым. Секунда-другая, и все скрылось в горячем тумане. Профессор потерял Сон-Сар, а вскоре он уже ничего не видел, кроме себя и лап Сверчка. Звуки сражения доносились словно сквозь плотную вату в ушах. Профессор вовсе утратил чувство реальности.

Кто он? Где он? Куда опять направляет его хромая судьба?

Постепенно стал нарастать звук, похожий на шум дождя. Туман озарило лиловым светом. Сверчок отцепился от стены, расправил крылья, спланировал вниз.

Профессор поперхнулся криком. Полет закончился падением в неглубокое озерцо, салютом из брызг и ударом об выстеленное галькой дно. Вода была горячей и солоноватой, словно человеческая кровь.

Семеныч торопливо вынырнул, в ужасе забил руками по поверхности, – он не умел плавать, – но в следующий же миг понял, что воды здесь всего-то по пояс. Богомолы носились туда-сюда, поднимая лапами тучи брызг и гоня волну. Их было много: на воде и в воздухе. Натужно гудели чешуйчатые крылья, в тумане мелькали гротескные силуэты.

Сверчок стоял, застыв на широко расставленных лапах, подобно творению безумного скульптора. Его голова висела на нескольких жилах и сосудах, фасетки были тусклы. И больше – ни одной мысли, жизнь покинула старого ученого Пещерной страны.

– Коллега… – вздохнул профессор.

Затем он услышал голос Сон-Сар.

– Эй! Эй! – размахивала руками арсианка, она стояла на галечном островке возле дальней стены пещеры.

Профессор заторопился к Сон-Сар, но ноги вязли в рыхлом дне, а вода словно толкала в противоположную его движению сторону.

Из тумана вывалился красный. Он пронесся у Семеныча над головой, жужжа короткими крыльцами, и упал в озеро. Отряхнулся и тут же истошно застрекотал, потирая задними лапами по брюшку. С десяток богомолов бросились на врага и в один миг разорвали красного на куски. Но сигнал был подан: в вышине задребезжали крыльца захватчиков.

Богомолы не ведали страха, они были готовы драться до последнего. Но профессор отчетливо воспринимал их озадаченность. Что-то шло неправильно, не так, как обычно.

Сам собой напрашивался ответ, что красные поставили перед собой задачу, не считаясь с потерями, во что бы то ни стало захватить пару двуногих пришельцев. Чтобы построить в будущем руками потомков Семеныча и Сон-Сар техногенную цивилизацию. Но профессор догадывался, что этот ответ может быть верен лишь отчасти.

Просто уровень развития Пещерной страны, влияние и перспективы богомолов оказались слишком высоки и заметны другим обитателям Подлунного мира. Сообщество богомолов-рабовладельцев достигло или же приблизилось к своему пику. Значит, Карфаген должен быть разрушен, пока он не подмял всю планету. И то, что накопилось под конусом «муравейника» – куколки, экспериментальные виды, двуногие пленники, – должно быть отнято, присвоено, спрятано в глубине «муравейника-два».

В воде тяжело ворочались, скрытые клубами пара, «медведки». Сотни крыльев поднимали ветер и клубили туман. Черные солдаты постепенно заполняли пещеру, просачиваясь через многочисленные ходы и едва заметные лазы. Перед одним из коридоров сгрудились робкие и недоумевающие рабочие. Профессор понял, что богомолы собираются использовать трудяг в качестве живой баррикады.

Сон-Сар схватила Семеныча за руку.

Профессор услышал немой приказ идти в коридор, который должны были с минуты на минуту заблокировать рабочие. В воздухе уже начался бой. Под сводами пещеры метались едва различимые в дымке тени. Снова во все стороны летели куски хитина, тяжелые капли лимфы и похожие на осколки витражей обрывки крыльев.

Семеныч и Сон-Сар вбежали в коридор. И за ними последовала пятерка богомолов, остальные собрались принять бой в пещере.

Коридор шел прямо, люминесцентное свечение ворсистого мха на стенах и своде становилось ярче с каждым шагом. В конце концов они оказались в очередной пещере. Этот зал, в отличие от соседнего, не заволакивала паркая дымка, внутри было много света и еще больше – теней. Каменный мост вел над просторным котлованом размером со стадион. Неоновое свечение поднималось к самому своду, от этого сине-сиреневого света было больно глазам.

Сон-Сар закрыла лицо руками. Профессор поглядел вниз, и у него закружилась голова.

То, что находилось на дне котлована, в первую секунду напомнило Семенычу включенную газовую конфорку гигантских размеров. Мерцающие бело-синие нити энергии переплетались, образуя устойчивую структуру. Больше всего эта структура походила на замысловатую паутину с отверстием в центре. В воздухе пахло озоном, когда профессор перевел взгляд на арсианку, он увидел, что редкие волосы на ее голове стоят дыбом.

Богомолы потребовали продолжать движение.

– Что там? – профессор указал рукой вниз и поглядел в пылающие отраженным светом фасетки ближайшего обитателя Пещерной страны.

Паутина Миров, сплетенная Великой Паучихой. Наша Вселенная.

Профессор лишь поднял очи горе.

Они снова устремились вперед. Мост был широким и надежным, но Семеныч все равно невольно сбавлял шаг и время от времени разводя руки в стороны, пытаясь удержать равновесие.

Очередной ход. Тоннель в форме равнобедренного треугольника. Сквозь мох и плесень угадывается каменная кладка.

Но удивляться и осматриваться нет времени: на площадке перед входом в тоннель богомолы остановились. Стали переминаться с лапы на лапу, словно в нерешительности. В их мыслях царил хаос, профессор ничего не мог разобрать, и это его испугало до дрожи в коленях.

Из тоннеля донесся раскатистый грохот, ход вычихнул на площадку облако пыли. Богомолы синхронно отступили к мосту. Стену рядом с входом в тоннель расколола трещина. Камни застучали по склонам котлована, сваливаясь к неоновой «паутине».

Из стены выпростался белесый корень, завис над площадкой в дюжине шагов от Семеныча и Сон-Сар.

Нет, не корень. Скорее – бутон.

Бутон раскрылся с влажным шелестом. Профессор увидел ребристую склизкую трубу, плотно заполненную красными и «скорпионами».

Захватчики повалили на площадку. Богомол, который кинулся им наперерез, был облеплен красными и сброшен в котлован.

«Скорпион» потянулся к Сон-Сар и сомкнул поперек ее груди клешню. Арсианка завопила, «скорпион» деликатно поднял добычу над собой.

– Помоги! Умоляю, помоги! – Сон-Сар тянула к Семенычу руки и била в воздухе ногами.

Профессор, рыдая от ужаса и безысходности, метнулся к отступающим на мост богомолам. Последний из хозяев Пещерной страны повернулся к Семенычу, и профессор понял, что его хотят пропустить вперед. Но когда он подошел ближе, богомол без замаха ткнул его пилой передней лапы.

Густая кровь забарабанила по камням. Профессор охнул и повалился навзничь.

Он не чувствовал боли, лишь сильную слабость и головокружение, словно был мертвецки пьян. Он видел, как бегут по мосту богомолы, как «скорпион» с Сон-Сар протискивается через раскрытый «бутон» в трубу.

Красные окружили Семеныча плотным кольцом. Их вооруженные рапирами хоботков головы склонились над умирающим. Профессор понял, что идет беззвучное совещание. Красные размышляли, что делать с двуногим…

Наконец решение было принято. Красные развернулись и ушли. Их уход Семеныч воспринял с облегчением: больше всего на свете в тот момент он не хотел, чтобы его кантовали и предпринимали судорожные попытки заштопать его раны.

Перед тем как профессор закрыл глаза в последний раз, он увидел странное зрелище.

Из треугольного тоннеля строем повалили рабочие. Их хитин был ярко-красного цвета, и пропорциями они не походили на рабов богомолов. В челюстях трудяги красных сжимали маленьких фагов.

Фаги были недовольны таким обращением. Они рассерженно шевелили бахромой червеобразных отростков, что располагалась сверху и снизу их бочкообразных тел. Фаги выбрасывали наружу желудки и болтали ими на весу, роняя тягучую слизь. Фаги источали свой печально известный смрад.

Однако Семеныч откликнуться на этот зов уже не мог.