Михаил Ильич Кошкин лежал в больничной палате и смотрел в окно, за которым на ветке растущего рядом с больничным зданием дерева, весело чирикал воробей. Кошкину хотелось стать птицей, для того, что бы прилететь в Харьков, и хотя бы одним глазом взглянуть на своё детище, которому он отдал все свои силы. Прошло уже больше двух недель с тех пор, как он оказался в Московской больнице. Его сюда доставили для проведения операции по удалению лёгкого из-за того, что, по словам врачей, другие средства были бессильны. Но, почему-то, операция откладывалась с каждым днём, а состояние больного, между тем, всё не улучшалось...
Уже прошла неделя, с того момента, как Михаил Ильич должен был оказаться на операционном столе, но врачи пока хранили молчание. Да и письма с завода перестали приходить. Кошкин уже начал было думать что, на заводе про него забыли. Хотя 21 июня, в пятницу, его навещал Александр Морозов, находящийся здесь в командировке для сравнительных испытаний Т-34, БТ-7М и немецкого среднего танка Т-3. С тех пор у Кошкина не было посетителей, и наблюдение за весёлым и жизнерадостным воробьём было сейчас единственным, что подымало настроение руководителю конструкторского бюро завода N183
Непроизвольно Михаил Ильич тал вспоминать последние годы своей жизни. Как он в рядах Красной Армии воевал под Царицыным и Архангельском. Как был ранен. Как пошёл учиться в Москву в Коммунистический Университет имени Свердлова. С улыбкой вспомнил о том, как работал начальником кондитерской фабрики, да было и такое в его биографии. Затем работа в парторганах и учёба в ленинградском Политехе. Когда он, ещё будучи студентом, пошёл работать в конструкторское бюро Ленинградского Кировского Завода и понял, что это его призвание. С головой окунувшись в работу, поучаствовал в разработке первого советского танка с противоснарядным бронированием. На тот момент являющегося прорывом в отечественном танкостроении. А затем Харьков. Тяжёлые времена. Принял завод практически обезглавленным. Его предшественник был арестован. Но всё равно все неприятности были преодолены, и ему удалось отстоять и построить свой танк. Потом были испытания и мартовский пробег их Харькова в Москву. Условия были тяжелейшими. В одном месте на очень узком мосту пришлось снимать с танков всё что можно, для того чтобы они вписались в ширину моста. Ремонт производили на ходу своими силами из запасов деталей взятых с собой из Харькова. Спешили успеть на Финскую войну, а оказалось зря. Когда приехали в Москву, узнали, что война уже кончилась. Уже на обратном пути, Кошкину пришлось лезть в реку, участвуя в вытаскивания оттуда упавшей тридцатьчетвёрки. Вернувшись в Харьков, просто было не до лечения - нужно было срочно организовывать производство. И вот, теперь, он лежит и смотрит на воробья. Хорошо ещё, что жена, Вера Николаевна, поехала вслед за мужем в Москву и периодически навещала Кошкина в больнице. Именно её визиты, вместе с дочкой Лизой радовали Михаила и вселяли надежду на выздоровление.
Нет, всё-таки не стоит становиться птицей. Ещё можно что-нибудь сделать, может ему повезёт, и он ещё вернётся в строй.
Кошкин и сам не заметил, как задремал. Разбудило его деликатное покашливание медсестры в палате - ему как очень важному пациенту выделили одноместную палату, хотя он и не хотел этого.
- Михаил Ильич, просыпайтесь.
-Что случилось, Соня?
- К вам приехали товарищи из НКВД, они хотят побеседовать с вами.
- Что ж, пусть заходят, - разрешил Кошкин, а сам подумал о том, что даже если бы он запретил им зайти, то ничего бы от этого не изменилось.
В комнату вошли два человека. Один в форме c двумя ромбами в малиновых петлицах, соответствующим званию старшего майора госпезопасности, а второй с тремя шпалами в петлицах, означающими капитана.
- Спасибо, девушка, что провели, можете быть свободны, - сказал старший майор.
Соня посмотрела на Кошкина, тот сделал движение глазами, что да, можешь идти. Тогда девушка попрощалась и вышла из комнаты, притворив за собой дверь.
- Михаил Ильич, моя фамилия Кожухов, и я бы хотел вам предложить сегодня же вылететь в Харьков, - начал старший майор. Если вы согласитесь, то вылет состоится как только вы соберётесь.
- Почему такая спешка?
- Дело в том, что по нашим сведениям, помочь вашей болезни смогут только в Харькове, куда буквально недавно завезли новейшее медицинское оборудование, аналогов которого нет в СССР.
Кошкину показалось странным, что в Харьков оборудование завезли, а в Москву нет, но спорить с товарищами из НКВД он не рискнул.
- Хорошо, я согласен. Поставьте в известность главврача. Но ведь в Москве остаётся моя семья, как быть с ними?
- Он уже в курсе, и дал своё согласие, - улыбнулся Кожухов, - а по поводу ваших близких, к сожалению, пока мы имеем указания перевезти их в Харьков, но могу вам обещать, что в ближайшее время они смогут вернуться.
Оперативно работают, - подумал Кошкин, - наверное, и моё разрешение спрашивали только для проформы.
- Раз вы согласны, то сейчас медсестра принесёт вашу одежду, оденетесь, и можно будет ехать.
- Только дайте мне бумагу, я бы хотел написать письмо жене о том, что я улетаю в Харьков, - попросил Кошкин.
- Хорошо, сейчас вам её принесут, - Кожухов подал знак капитану, после чего тот подал Михаилу Ильичу лист бумаги из планшета.
- Рысенко, возьмите у товарища конструктора письмо и позаботьтесь о том, чтобы адресат его получил.
- А как же конверт? - удивился Кошкин.
- Наша служба может обойтись и без конвертов, - улыбнулся Кожухов. А затем, после паузы, добавил, - Михаил Ильич, перед тем, как мы поедем в Харьков, я должен задать вам несколько вопросов. Пожалуйста, постарайтесь вспомнить, не замечали ли вы ничего необычного среди медперсонала перед тем, как вас перевезли в Москву?
- Нет, ничего особенного я не видел, - ответил Кошкин после пяти минут раздумий, - разве что, мой врач, который должен был меня оперировать, неожиданно тяжело заболел за неделю до операции. Вот и пришлось в Москву ехать.
- То есть, вы хотите сказать, что если бы ваш хирург не заболел, то операция прошла бы в Харькове?
- Я, честно говоря, не был уверен, что на весь Харьков был только один квалифицированный хирург, но, тем не менее, было решено, что лучше операцию проводить в Москве.
- Михаил Ильич, а не могли бы вы сказать, кем это было решено? Это очень важно.
- Насколько я знаю, был консилиум врачей. Которые и пришли к такому решению. Да и я считаю, что данные должны быть в моей медкарточке.
- Ладно, спасибо за сотрудничество. Рысенко, позовите медсестру, пусть несёт одежду.
После того как Кошкин при помощи Сони надел принесённую ей одежду, Кожухов с Рысенко помогли ему добраться до ожидавшей их перед входом в больницу санитарной машины. Несмотря на сопротивление Кошкина, уложили его на носилки, и выехали на аэродром. Несмотря на то, что на улице была страшная жара, машина ехала с закрытыми окнами. Причиной были опасения, что пациента может просквозить, а это в его состоянии было практически смертным приговором.
Через час Михаила через опускающийся люк в задней части фюзеляжа погрузили в двухмоторный самолёт с нарисованным на фюзеляже красным крестом на фоне жёлтой и голубой полосами. В самолёте была целая куча непонятного медицинского оборудования, но Михаил которому стало хуже после поездки не машине, не обратил на это особого внимания. Взревев двигателями самолёт, взлетел с подмосковного аэродрома в Тушино и взял курс на юго-запад. Полёт проходил нормально, Кошкина сопровождал Кожухов, а капитан, ехавший с ними из больницы, не полетел. Михаил, убаюканный мерным гулом двигателей, перед тем как окончательно заснуть успел удивиться тому, что в салоне самолёта было тепло и не дули сквозняки. Спустя пару часов самолёт приземлился на аэродроме, и прежде чем окончательно остановиться на земле, пилот долго выруливал. Хотя Михаилу и было интересно посмотреть на причины столь долгой рулёжки по лётному полю, да и припоминал он, что бы в Харькове была столь длинная полоса, по которой можно столько ехать, но Кожухов запретил ему вставать, так и не соизволив придумать этому внятное объяснение.
Когда, наконец, машина замерла, пришлось довольно долгое время ожидать, пока не откроют люк. Наконец Михаил Ильич смог выбраться из самолёта. Кожухов было пытался заставить больного лечь на носилки и вынести его вдвоём с санитаром, но Кошкин воспротивился этому, и вышел на землю сам. Перед ним стояла явно санитарная машина белого цвета, с красными полосами по бокам, по габаритам примерно соответствующая грузовой полуторке. Но сама модель автомобиля была Михаилу незнакома, скорее даже не так, она была слишком непривычна даже для главного конструктора, видевшего на своём веку по долгу службы много разных машин и механизмов. Всё в нём было необычным - огромные штампованные боковины, крылья с малыми радиусами закруглений, бампера из неизвестного материала, словно утопленные в корпус, фары необычной формы также влитые заподлицо. Эта машина просто не могла существовать. В ней не было связи с виденными Кошкиным автомобилями, если не считать таковой четыре колеса и руль.
Рядом с машиной стояли два человека в белых халатах и марлевых повязках на лице. Кожухов, вышел из самолёта, поздоровался с врачами, сказал вполголоса фразу, которую Кошкин не расслышал, и предложил Михаилу Ильичу всё-таки слушаться врачей и лечь на носилки, мол погулять ты погулял, а теперь пора и на койку. Конструктор с неудовольствием согласился со старшим майором и всё-таки лёг на носилки, которые санитар из Москвы и один из встречавших врачей быстро загрузили в машину.
Ещё перед тем как послушаться медиков и лечь, Кошкин обратил внимание, что самолёт остановился на отшибе аэродрома, теперь же находясь в машине, он попросил раздвинуть шторки на окнах, что бы понаблюдать за окружающим пейзажем. На что тоже получил отказ. На этот раз его мотивировал тем, что на аэродроме проходят секретные испытания новейшего самолёта, и наблюдать их танковому конструктору не рекомендуется. Всё-таки авиация не его епархия. Михаил подумал про себя, что как тогда врачи смогли легко и просто прибыть на аэродром, но ничего не сказал - не положено ему смотреть в окно, так не положено, хотя кроме верхушек деревьев он бы всё равно ничего толком не увидел из-за того, что носилки находились ниже уровня, на котором были расположены окна.
Водитель повернул ключ зажигания, и мотор легко завёлся, что тоже не было типичным для советского автопрома. Автомобиль выехал, и Кошкин довольно таки быстро заскучал. Спать не хотелось - он выспался ещё в самолёте, и поэтому попытался разговорить спутников. Так как Михаил ещё во время полёта понял, что Кожухов человек не разговорчивый, а может ему по должности не положено было поддерживать с генеральным конструктором беседу, то Кошкин обратился к Харьковским врачам, которые так и не сняли свои маски, тем более, что он заметил, что салон автомобиля изнутри был практически полностью оббит мягкой обшивкой. Такого не было даже среди правительственных лимузинов, а тут обычная санитарная машина, хотя обычная ли?
- А что это у вас за автомобиль такой? Я о таких раньше не слышал.
- Это новая модель Горьковского автозавода, "Газель" называется, - ответил врач, который не учувствовал в погрузке больного в машину. Видимо он был здесь старшим, - мы только недавно её получили. Собственно говоря, это даже не серийная машина у нас она проходит обкатку для выявления недостатков.
- Да судя по тому сколько здесь оборудования, недостатков у неё наверное нет, - улыбнулся Кошкин.
- Мы сами ещё не привыкли к ней. Впрочем, в нашем санатории, куда мы направляемся, испытывается всё новое оборудование, и вы сможете в этом убедится. Газель вам покажется игрушкой по сравнению с нашим центром.
- Но если у вас всё новое, то почему о вас никто не слышал, - спросил Кошкин. Вообще, ему как образованному и умеющему логически мыслить человеку, все эти объяснения казались слегка натянутыми. Ну почему спрашивается тогда, если у них тут всё такое новое и современное, его везли на операцию в Москву, ведь в таком случае было бы гораздо ближе и удобнее не рисковать здоровьем, а произвести операцию здесь, в Харькове. Но нет, его повезли сначала в Москву, продержали несколько недель в больнице, причём сам Кошкин чувствовал, что его состояние не улучшилось, и теперь, вдруг его срочным рейсом под охраной НКВД(!) на новейшем комфортабельнейшем санитарном самолёте, кстати, надо будет потом уточнить, что это за модель, везут в Харьков, где встречают донельзя странные медицинские работники, которые даже маску снять не торопятся. Но, конечно же, Михаил Ильич оставил свои соображения при себе.
- Дело в том, что в нашем санатории применяются нестандартные методики лечения, испытывается новое медицинское оборудование, даже лекарства мы применяем ещё не пошедшие в широкое производство, поэтому к нам отправляют людей обычно в самом крайнем случае.
-Давайте сменим тему, - заговорил, наконец, Кожухов, - Михаил Ильич приедете на место, и сами всё увидите.
После этого разговор иссяк и все погрузились в свои мысли. Кошкин задумался о том, что врач если и не врёт, то не говорит всё до конца. Хотя если его заявление о секретном медицинском центре верно, то тогда становится ясным то, почему жене с дочерями не позволили вернуться в Харьков вместе с ним. Но с другой стороны, харьковская область не такая уж и большая, и в то, что на её территории находится секретный санаторий, не очень верилось. Погрузившись в свои мысли, Кошкин не заметил, как уснул. Проснулся он, когда машина уже въезжала во двор санатория. Не удержался и таки сел на носилки, отодвинув шторку на окне машины. Михаилу было интересно, что это за таинственный оздоровительный комплекс, куда они приехали.
Санаторий находился в лесу, был ограждён металлическим забором, у ворот была будка с дежурным. На этом видимая часть охраны заканчивалась, если не считать, сидящего на цепи, рядом с будкой охранника, кабысдоха обыкновенного.
"Газель" проехала ворота и остановилась перед входом в красивое, явно современно здание, непривычной архитектуры. Кошкину помогли выйти из машины, на этот раз он не пользовался носилками, и провели к лифту, поднявшись на котором он прошёл через длинный светлый коридор в палату, в которой Михаилу Ильичу и предполагалось находиться. В палате была одна кровать, тумбочка и столик, стоящий в углу комнаты. Вообще комната полностью отличалась от тех, с которыми познакомился Кошкин за месяцы проведённые в больницах. Так, вместо не было торчащей из стен проводки с фарфоровыми изоляторами, выключатель, розетки и, даже, оконная рама были сделаны из неизвестного материала.
Не успел Михаил Ильич познакомиться с палатой, как в комнату вошёл мужчина, представившийся Александром Степановичем, главврачом санатория. Он сказал, что сейчас подадут ужин в палату, а затем, когда Михаил Ильич поест, приступят к лечебным процедурам. Несмотря на то, что был уже вечер, лечение нельзя было откладывать, и так состояние здоровья Кошкина было плохим.
Как только Кожухов убедился, что с Кошкиным всё в порядке, он попрощался и, прикрыв за собой дверь, вышел из палаты вместе в главврачом.
- Александр Степанович, помните о том, что больному не стоит пока знать, что произошло, - сказал Кожухов, - пусть и дальше думает, что находится в секретном санатории.
- Вы что, считаете, что я не понимаю, что пациенту нельзя говорить такие стрессовые новости? Да я лучше вас знаю, что известия о том, что своих коллег и друзей он больше не увидит, не лучшим способом отразятся на его здоровье. Мы будем действовать как и договаривались. Пациент не узнает о переносе, раньше чем достаточно для этого окрепнет.
- Ладно, ладно, вижу что понимаете это. И ещё, помните, что интерес к пациенту проявлен на самом верху, как с вашей стороны, так и с нашей. Нельзя позволить ему умереть.
- Не каркайте. Я осведомлён о возложенной на нас ответственности.
Закончив на этом разговор, Кожухов отказался от предложенного ему ужина и уехал в город на предоставленной ему машине.