Первый шаг

Дощатый, с облупленной довоенной побелкой барак, служивший нам попеременке то клубом, то классом, то временным штабом для разработки очередного удара, напоминал в этот вечер до отказа забитый вагон-теплушку. На уплотненных рядах скамеек, на приставленных к ним табуретах и чурбаках плечо к плечу стиснулись летчики и штурманы. Стрелки-радисты и воздушные стрелки по привычке расположились в "заднем отсеке" — на составленных в два этажа столах. Экипажи, прибывшие с аэродрома последними, — прямо на полу, привалившись к стене, протянув под скамейки натруженные в кабинах ноги. Эти парились в летном — в регланах и яловых сапогах, с планшетами и шлемофонами на коленях. Туго надышанный воздух с гарью от крупнокалиберных гильз — штабных «катюш» — едва не грозил взрывом. В разборе полетов участвовал сам комдив. По обычаю это означало одно из двух. Или полковник доволен работой полка и почитает своим непременным долгом лично поблагодарить отличившихся, или весьма недоволен, что также предпочитает выразить в устной форме, пока готовится в штабе приказ.

И то и другое им делалось с блеском, запоминалось надолго, передавалось из уст в уста. Как, впрочем, и все, что ему доводилось делать в авиации: имя Героя Советского Союза Николая Александровича Токарева было известно каждому из присутствующих еще с незабвенных курсантских времен.

К настоящему случаю, однако, ни один из двух вариантов не подходил. Экипажи высотных и низких торпедоносцев, как это явствовало из обстоятельного доклада начштаба и сдержанных выводов командира полка, действовали в сегодняшнем бою грамотно, атаковали продуманно и смело, в результате чего уничтожили вражеский транспорт и нанесли повреждения охранявшим его кораблям. Но это гвардейцам давно уже было не внове. Учинять же разнос оснований и вовсе не находилось.

Полковник взял слово последним. Коротко высказав несколько замечаний по тактике проведенного боя, пытливо вгляделся в тонущие во тьме ряды.

— Попробуем, однако, взглянуть пошире, — бережно передвинул одну из взрывоопасных «катюш», так чтобы свет ее падал на карту. — Предпринятое в конце прошлого месяца — сентября сорок третьего года — наступление войск Южного, ныне 4-го Украинского, фронта на сильно укрепленную оборонительную линию противника по реке Молочная встретило ожесточенное сопротивление и было приостановлено во избежание лишних потерь. До 9 октября длилась оперативная пауза: наши войска перегруппировывались и пополнялись всем необходимым для новой попытки прорыва "Восточного вала". Гитлеровское командование, со своей стороны, стремясь любой ценой удержать этот важный рубеж — опору южного фланга всего Восточного фронта, — спешно организовало переброску сюда значительных подкреплений. За три недели в район Мелитополя было передислоцировано — в основном из Крыма — до восьми свежих дивизий противника…

Плавно текущая в русле военных приказов речь вызвала поначалу у слушателей лишь любование. Но оно вскоре сменилось недоумением: с чего это вздумалось комдиву отбивать хлеб у замполита? Южный фронт в стороне, его поддерживает 8-я воздушная армия…

Полковник сделал паузу. Неторопливо достал из кармана вчетверо сложенный безукоризненной белизны платок, щурясь на жаркий огонь коптилок, провел по сухому, без капельки пота, лбу.

— До восьми, — повторил. — За неполные три недели. Дальнейший ход операции, надеюсь, известен. Возобновив наступление и вновь натолкнувшись на сильное сопротивление, командование фронта предприняло смелый маневр. Искусно перегруппировав войска в ходе сражения, перенесло основные усилия на вспомогательное направление, где наметился наибольший успех. В результате оборона врага на участке южней Мелитополя была окончательно сломлена, и под угрозой потери коммуникаций он начал общее отступление. Стремительно развивая успех в степных просторах Северной Таврии… — Комдив вновь оторвался от карты, пощурился в настоявшуюся тьму.

— Северной Таврии, — повторил. — Собственно же Таврией, или Тавридой, в древности именовался… Старший лейтенант Киценко, какое значение для противника имеет Крым?

В замершем, как по коварному уговору, бараке раздался ничем не прикрытый всхрап, стук контактов упавшего шлемофона.

— Стратегическое! — бухнул порядком осипший, но неожиданно бодрый бас.

Полковник помедлил, как бы обдумывая ответ. В напрягшейся тишине было слышно потрескивание соли в заправленных авиационным бензином «катюшах».

— Во! — поднял вверх палец. — Опыт! Поставив себя на место противника, Киценко представил, что тот спит и видит…

Хлипкие стены барака потряс богатырский хохот. Затем новый взрыв: кто-то из задремавших в заднем отсеке стрелков загремел с перепугу с «балкона» в «партер».

— Виноват, товарищ полковник, — словно сквозь бурю пробился голос обескураженного Киценко. Лицо комдива вновь стало серьезным.

— Садись, Иван Иванович, садись, дорогой! Уж если кому извиняться… Хорош командир, одно слово — отец! Мало, что не дает отдохнуть после многочасового полета… Не обижайся, пожалуйста, пришлось за твой счет встряхнуть хлопцев. А то от моей академии…

Вот он, Токарев! А? Не отец? Какая уж тут обида. Ивана сейчас хоть обратно к румынскому берегу посылай. Да что его — любого!

— И правильно — стратегическое! И политическое! Сосредоточив в Крыму почти двухсоттысячную армию, фашистская Германия оказывает давление на Турцию, удерживает в своем блоке Румынию и Болгарию. Центральное положение Крыма на черноморском театре военных действий позволяет противнику осуществлять быстрые маневры живой силой и техникой. С выходом войск 4-го Украинского фронта к низовьям Днепра и Крымскому перешейку вся эта группировка будет захлопнута, как в мышеловке. В этих условиях решающее значение для врага приобретут морские коммуникации…

Головы летчиков больше не опускались. В самом деле, ну разве стал бы комдив их задерживать попусту? Что-то тут было, сверх всех этих слов…

Это мы узнали буквально через несколько часов.

В ночь на 1 ноября 1943 года части 318-й Новороссийской стрелковой дивизии и батальон морской пехоты, погрузившись на катера и вспомогательные суда, совершили дерзкий бросок через штормовой Керченский пролив и высадились на крымский берег в районе рыбачьего поселка Эльтиген…

Наутро наш прифронтовой Геленджикский аэродром напоминал растревоженный улей. В небо один за другим взмывали истребители 11-го гвардейского, тяжело взбирались наши нагруженные «линкоры», над горизонтом выстраивались в боевые четверки и шестерки бронированные «утюги» соседей — штурмовиков…

Метеообстановка не благоприятствовала полетам: низкая облачность, резкий, порывистый ветер с дождем. Однако бывалые черноморские асы давно привыкли к капризам осенней погоды в здешних местах. А главное, понимали: помочь десантникам кроме них некому…

А десант зацепился. Своими глазами видели, кто летал. Отбил себе клочок берега, окопался, сумел организовать огонь…

Появились и первые слухи. Рассказывали о слепящих лучах, о сплошь засверкавшем навстречу береге, о какой-то «сестричке», отчаянно бросившейся впереди всех: "За мной, братишки!.."

Постепенно все прояснялось.

…Отчалившие от Таманского полуострова вереницы мелких суденышек катеров, сейнеров, мотоботов, до отказа забитых людьми, вооружением, боеприпасами, — отважно устремились в штормовой, бурлящий пролив. Их заливало волнами, кидало друг на дружку и на не видные в кромешной тьме мины. Многие потонули. Но большая часть дошла. И — сколько раз приходилось на фронте дивиться правдивости самых, казалось, невероятных слухов — были и резанувшие по глазам лучи мощных прожекторов, и засверкавший сотнями орудийных и пулеметных вспышек — до самого неба, казалось, — берег… Но только чуть после, время врагом было упущено. Пехотинцы и моряки уже бросались с палуб в ледяные прибойные волны, плыли, брели, выбирались на отмель, не успев отдышаться, бежали наверх, врывались в окопы, разили фашистов огнем в упор, штыками, прикладами, кулаками…

Была и «сестричка» — санинструктор батальона моряков главстаршина Галя Петрова, — был и призыв: "Пошли, братишки!" Галина первой бросилась со своего катера в воду, первой выбралась на берег, взяла на себя командование группой бойцов. За этот подвиг отважная девушка была представлена к званию Героя Советского Союза…

Затем начались контратаки. По пятнадцать, по двадцать раз в день до зубов вооруженные гитлеровцы бросались на занятый храбрецами клочок земли — пять километров по фронту, два в глубину, — пытаясь во что бы то ни стало сбросить их в море…

Десант устоял.

А в ночь на 3 ноября был высажен и второй — основной — десант 56-й армии, у поселка Маяк, северо-восточнее Керчи…

Первый шаг в Крым был сделан.

 

Над Эльтигеном — Литвинчук с товарищами

2 ноября. Второй день боев за плацдарм у Эльтигена. И метеообстановка на круглую двойку — низкая облачность, резкий, порывистый ветер с дождем…

Да, но люди-то ведь летают! Вот это всего и досаднее… Тьфу! Летают, конечно, а как не летать. Ведь кроме авиации, помочь десантникам некому: до противоположного берега тридцать километров, а вражеские катера и быстроходные баржи наглухо блокируют подходы, артиллерия прицельно простреливает…

Вот что досадней всего — прицельно. И всех досаднее это нам. Из всех оставшихся по эту сторону Керченского пролива. Прицельно простреливают, гады, и прилагают все силы, чтобы сбросить десантников в море, вводят все новые и новые резервы, а силы ребят иссякают, а мы…

Мы сидим. Сидим и лежим, и встаем, и ходим, что вообще-то для нас все равно. Полное отупение, до этих вот двоек, до злости на тех, кто летает, а мы…

Мы — это экипаж морского бомбардировщика Ил-4, и нас четыре, а наш бортовой номер — пять. С рассвета вчерашнего дня загораем в готовности к взлету. Под фюзеляжем пара УХАП-500 — приборчики по полтонны. В них, в свернутом виде, двухкилометровая занавесь, что должна сейчас висеть у Эльтигена, прикрывая подход наших катеров с подкреплением от цейсовских окуляров, направленных на пролив поверх узкой полоски суши, занятой десантниками.

Дней десять назад мы прошли специальную подготовку. Не зная, конечно, еще для чего. Но уже это одно говорит об ответственности задачи. Как и то, о чем вслух поминать не пристало, — что выбрали именно наш экипаж. После летних потерь мы в полку «старички», ветераны.

Дело освоили хорошо. Да и не хитрое, в общем-то, дело. Одна и забота, считай, — высота. Не оставить «подзор» между дымзавесой и водой, не размазать нижний край полосы, что дает возможность вражеским наблюдателям просматривать пролив с прибрежных высот.

Об остальном думать не приходилось. Ясно, что самолет-дымзавесчик — движущаяся мишень. И с берега, и с воды по нему без помех будут бить «эрликоны», орудия всех калибров и назначений, пулеметные установки всех комбинаций и всех систем. А ты — как на тросе. Маневр исключен. Кому нужен путаный серпантин над морем?

Ждали сигнала. Больше с неба, чем с вышки дежурного: пустить дымок на ветер толку и вовсе мало.

Сначала сидя. На парашютах, на свернутых самолетных чехлах, то и дело оборачиваясь в сторону сигнальной вышки. Затем полулежа, раскинув чехлы и стащив парашютные лямки, спинами привалившись друг к другу, прикрывшись воротниками от ненавистных налетов ветра. Потом вовсе улегшись, глядя то в небо, то на крыло нашей виды видавшей «пятерки», считая заплаты и вспоминая историю каждой — где, чем пробило, когда, почему…

Шторм не стихал, сигнала не поступало.

Ожидание изматывает хуже, чем сам полет. Сколько раз мысленно прохожу в гуще черных разрывов, вдоль ощетинившегося сотнями трасс берега, над поворачивающимися стволами орудий на палубах вражеских катеров, сколько новых пробоин с рваными звездчатыми краями успело привидеться на изученном до последней заклепки крыле. Вот она вспучилась, плоскость, у основания, поплыла чуть заметно назад, между ней и обшивкой фюзеляжа возникла зубчатая щель, пошла раздвигаться, как лезвия ножниц…

Сел, покрутил головой, встряхнулся.

— Вздремнули, командир? — Саша Жуковец, воздушный стрелок. В покрасневших от ветра глазах беспокойство. — Хотел вас спросить насчет этих… топмачтовиков. Вчера тут один из тридцать шестого. Говорит, капониры для них уже строют…

Золото парень. Молчать в таких случаях — гроб. На что ни смотри, о чем ни вспоминай — о «мессерах» над Дунаем или о первом свидании над Кумой, — все это поверху, скользом пойдет, а в душе-то одна все веселенькая картинка.

— С торпедной атакой и то, говорят, не сравнить!

— Кто говорит? — уточняет ревниво стрелок-радист Коля Панов, начисто игнорируя в таком деле возможность подначки. — Тот, кто с торпедами не летал?

О топмачтовом бомбометании слухи в дивизии ходят давно, но достоверно известно не многое. Новый способ атаки плавсредств, никем еще не виданный. На Черном море, по крайней мере.

— А ты сам представь! Воображение-то имеешь? Это на сколько сблизиться надо, чтобы бомба в корабль рикошетом… А высота? Чтобы скользнула и не зарылась?

В самом деле невероятное что-то. Ближе четырехсот мы с торпедой не подходили, а и то возвращались все в дырках.

— А выход? Чтобы мачты у фрица не повредить. И ястребкам не снилось!

— Ну, ястребкам-то, положим… Или про «цирк» позабыл?

Жуковец сделал вид, что и вовсе не слышал. Намек ясен — очередь подключаться мне. Одним из главных «циркачей» был мой друг Борис Литвинчук.

— В самом начале войны, учти, было!

— Да, это учесть нелишне…

Штурман Коля Прилуцкий. Не говорун. Зато, как всегда, в точку. В том-то и дело, что в самом начале. Немцы хозяева были в небе. Но ведь теперь-то — мы? Или и не такой уж отчаянный трюк это топмачтовое, или…

— Двести тысяч в Крыму. Фюрер прикажет стоять до последнего. И нам нет расчета их выпускать. С суши навесить замочек на Крым — это, конечно, дело. Но если с моря всех дыр не заткнуть…

— Стратегия, штурман! — я Жуковцу мигаю. Долго на ней, мол, не просидишь.

— Правда, лучше про «цирк», командир! Ведь вы же с Литвинчуком…

Все четверо в сговоре. Против кого? Глупый вопрос. Против фрица, конечно. Против шторма проклятого, что не дает от земли оторваться, помочь ребятам…

— Вон он, Литвинчук!

Даже я вздрогнул. Хоть видел Бориса не далее как вчера.

Над аэродромом красивой параболой взмыли два ястребка — как связанные паутинкой. Не нужен и штурманский глаз Прилуцкого — эту-то пару по почерку не узнать! Борис и его верный «щит» Жора Колонтаенко. Вместе летают с тех памятных… Незапамятных? Сколько прошло с тех пор времени? Сколько его должно было. пройти, чтобы действительность стала легендой?

Именно, что в начале… Да нет же, нет! В том-то и дело, что до войны еще! Как это раньше-то в голову не пришло? Значит, кто-то предвидел… Инженер Вахмистров, например, что разработал технику этого немыслимого трюка…

В конце сорокового сформировали специальную эскадрилью, командиром назначили капитана Шубикова, героя боев в Испании. Первыми освоили необычайный полет лейтенанты Борис Литвинчук и Евграф Рыжов, обучили товарищей.

И тут — война. С первых часов — жесточайшие схватки. Неравенство в силах приходилось восполнять нечеловеческим напряжением, беззаветной отвагой. Взлетали по пять раз на дню. Победы, потери. Об эксперименте и думать забыли…

И вдруг — приказ. Четырем самолетам эскадрильи Шубикова нанести удар по нефтеперегонному заводу и нефтехранилищам в военно-морской базе Констанца.

"Ишачкам" — на Констанцу? Им, на нее. Запасная цель — корабли в гавани. Ведущим группы истребителей И-16 назначается комэск капитан Шубиков, его заместителем — лейтенант Литвинчук.

И вот два огромных ТБ-3 выруливают на взлетную полосу. На каждом в движении шесть винтов: четыре своих, два — «пассажиров». Подвешенные под плоскостями летучего авианосца «ишачки» питаются горючим из его объемистых баков. Собственный запас — на выполнение задания и обратный путь на ближайший аэродром.

На летном поле весь полк. Все взоры — на стартовую площадку. Сигнал! Первая из двухэтажных громоздких сцепок взревывает шестью моторами, набирает разбег…

"Странное чувство! — вспоминал Борис. — Будто в детстве на карусели. Я всегда «самолет» выбирал, очередь пропускал, если видел, что кто-то его уже занял…"

Странное и само дело. Задание — на бомбардировку? Ну так вот же бомбардировщик, еще и какой! Взял бы сам бомбы и полетел, разбомбил.

Брали, летали… Но их там и ждали. Задолго до цели встречали заградогнем, атаками истребителей. Тихоходные, маломаневренные ТБ, выйдя за радиус действия своих ястребков, становились для «мессеров» легкой добычей…

"Мы с Шубиковым летели на подвеске у Серафима Гаврилова — летчик что надо, еще до войны нас катал. Под вторым ТБ-3, Николая Огнева, тоже опытного "возницы", — «ишачки» Филимонова и Самарцева. Мы с Арсением видим друг друга, объясняемся знаками. Над морем опробовали пулеметы — работают "на большой". Опять делать нечего, только следить за режимом моторов да друг за другом, чтоб не заснуть. Хорошенькое было бы дело! Но вот и береговая черта. "Внимание!" вспыхивает сигнальная лампочка над козырьком. "Есть, внимание!" — тем же способом отвечаю Гаврилову. "Срыв!" — сигнал на щитке под плоскостью бомбардировщика. Киваю Шубикову, рывком поворачиваю ручку отцепки заднего замка. Чувствую: самолет обрел одну свободную ось. Ручку управления от себя полная отцепка, истребитель плавно скользит носом вниз. Все, свободен! Спасибо Сергеичу, отличную придумал системку…"

Сергеич — упомянутый выше конструктор Вахмистров, тезка и довоенный знакомый Литвинчука, не раз бывал в их эскадрилье.

Как и ожидалось, противник принял их за своих: откуда здесь взяться советским истребителям? Шубиков и Литвинчук точно спикировали на нефтебазу, Филимонов с Самарцевым — на порт. Только когда внизу заполыхали разрывы сброшенных ими фугасных бомб, вражеские зенитки открыли беспорядочный огонь. Поздно! Юркие ястребки, выйдя из почти отвесного пике, на малой высоте проскочили к морю.

С ближайшего аэродрома взмыла пара «мессеров». Но тут-то уж Шубиков с Литвинчуком были в своей стихии. После каскада умопомрачительных маневров устремились в лобовую. Ошеломленные гитлеровцы в панике отвернули…

Затем вся четверка соединилась и благополучно долетела до промежуточного аэродрома под Одессой. Пока самолеты заправляли горючим, возбужденные летчики обменивались впечатлениями. "Задали фрицам задачку!" — подвел итог Арсений Шубиков.

Начало было положено. И хоть «задачку» немцы вскоре разгадали, бороться с истребителями-бомбардировщиками у себя в глубоком тылу им надо было еще научиться.

В следующий раз полетели шестеркой, ночью. На рассвете накрыли корабли в порту. Отбомбившись, вступили в неравный бой с «мессерами». В Одессу первыми прилетели Шубиков и Литвинчук. Минут через десять сели еще двое. А Серафима Кузьмина и Дмитрия Скрынника не дождались. Поклялись за них отомстить…

Случай для этого вскоре представился: эскадрилья получила задание разрушить Черноводский мост на Дунае. Важнейший, стратегический, можно сказать, объект. Бомбардировщики не раз ходили на него, но отлично прикрытая узкая цель оставалась неуязвимой. С большой высоты, горизонтальным бомбометанием, поразить ее было практически невозможно.

Решили лететь вчетвером: Шубиков, Литвинчук, Филимонов, Каспаров. Тщательно подготовились: изучили по снимкам конструкцию моста, подходы к нему, расположение средств обороны. Вылетели глубокой ночью. Каждый из истребителей нес две двухсотпятидесятикилограммовые авиабомбы (самостоятельно с таким грузом излететь «ишачку» — нечего было и думать) и дополнительный бензобак: отцепляться от авианосцев решили задолго до подхода к цели.

Однако внезапно появиться у моста не удалось: противовоздушная оборона противника находилась в постоянной боеготовности. Шквалы огня взметнулись навстречу тяжело нагруженным ястребкам. Орудия, «эрликоны», пулеметы ощетинились огнем с обоих берегов Дуная, с островов, со специальных люлек, подвешенных к фермам моста, даже с вершин этих ферм, находящихся на семидесятипятиметровой высоте…

Тем не менее прорвались. Вошли в пике. Лента моста стремительно полетела навстречу. Четыреста метров. Бомбы несутся вниз…

Есть! В центральный пролет! Гигантская стальная ферма переламывается, как шея жирафа, утыкается во вспененную воду. Из перебитого нефтепровода под настилом хлещет горящая нефть, вниз по течению на воде — сплошное бушующее пламя…

Все четыре машины целы. Скользнув над плавнями, уходят в сторону Одессы. Посадка, осмотр матчасти. Самолеты имеют пробоины, но до Крыма дотянут. Заправились, уселись в кабины. И тут на аэродром поступило сообщение: на одесский порт идет группа вражеских бомбардировщиков. Взлетели с местными истребителями. После короткого боя «мессеры» были отогнаны, «юнкерсы», оставшись без прикрытия, беспорядочно побросали бомбы в море.

Опять посадка, заправка. И наконец-то — домой! Там их ждало начальство. Командующий военно-воздушными силами флота поздравил с успешным выполнением ответственной задачи, обещал представить к наградам. Вскоре комэску Шубикову был вручен орден Ленина, Литвинчуку, Филимонову и Каспарову — Красного Знамени.

Спустя два дня налет на Черноводский мост повторили. Шестерка И-16, отцепившись от трех ТБ-3, вновь сумела пробиться к цели и снайперски положить бомбы…

Слава об отважных маленьких пикировщиках вышла за пределы флота. По просьбе армейского командования два доставленных авианосцем «ишачка» — Бориса Литвинчука и Павла Данилина — под прикрытием двадцати шести истребителей нанесли удар по мосту через Днепр. Несмотря на плотный заградогонь и беспрерывные атаки «мессершмиттов», задача была выполнена блестяще.

Затем той же паре было поручено атаковать тяжелую артиллерийскую батарею, сильно досаждавшую нашим поискам, обороняющим Перекоп. На прикрытие вылетел сам комэск. В районе цели их встретила группа «мессеров». Арсений с ходу связал фашистов боем, но силы были слишком неравны. В жестокой схватке Арсений Васильевич Шубиков погиб как герой…

Сколько с тех пор прошло времени? И по какому счету? Что успел перечувствовать, передумать, накопить в памяти, в сердце — по счету души? Или по счету жизни — насколько стал опытнее, мудрей, что обрел, чем нужнее стал людям? А по отсчету войны, потерь?

Арсений погиб, прикрывая его, Бориса. Борис его заменил. Трудно заменить хорошего командира, еще трудней — любимого всеми человека. Борису это удалось. Потому, наверно, что он сам больше всех любил Шубикова. Эскадрилья славится на весь флот, командир в ней не только командир, но и лучший боец, первый по числу сбитых вражеских самолетов. В любой «карусели», где «мессеров» больше, сражается Литвинчук. Каждый ведущий бомбардировщиков, торпедоносцев, идя на задание, просит: "Дайте Литвинчука!" Пока группу сопровождает Борис со своими ребятами, за «воздух» можно не волноваться…

…Поползла вправо стрелка указателя скорости. Литвинчук оглянулся, больше для порядка: от Жорика и захочешь, не убежишь. Шли междугорьем, то и дело приподнимаясь над гривами устоявшегося в ущельях тумана. Спускались до бреющего, осматривались, взмывали вновь.

— В Крыму, может, погодка получше, а, Жора? Чем на Кавказе у нас?

— Шикарно живем, командир! Летаем себе с курорта да на курорт…

— Не очень поддавайся курортному настроению, Жора. А то фрицы такую тебе процедурку назначат…

Пересекли пролив, вышли в район Эльтигена. Над плацдармом — разорванная облачность. Сквозь мутную смесь из тумана и дыма просвечивают вспышки орудийных выстрелов, багрово-черные костры…

Избрали высоту — круговая видимость. Ждать долго не пришлось.

— Жора, засек? Считай!

Из-за горизонта поплыли черные точки. Один ряд, второй…

— "Юнкерсы", командир! Позади — «мессеры»! Бомбардировщики шли тремя группами, по девятке в каждой. «Мессершмитты» вились чуть сзади и выше.

— Атакуем первую! — принял решение Литвинчук, вызвав с земли подкрепление.

Неожиданный удар ошеломил противника. Несколько метких очередей, и пикировщики Ю-87 начали в панике освобождаться от бомб. «Мессеры» прозевали не только атаку, но и стремительный выход из нее дерзкой пары советских истребителей.

Боевым разворотом уйдя в сторону, Литвинчук нацелился на вторую группу. Сближение под ракурсом две четверти со стороны солнца. С пятисот метров стрелки «юнкерсов» открыли огонь. Литвинчук ввел машину в пологое пикирование. Небольшой доворот, и перекрестие прицела совместилось с фюзеляжем «юнкерса». Еще несколько секунд на сближение…

Оранжевая трасса полоснула по серому телу врага. Тот вспыхнул, потянул к берегу…

— Рухнул, командир! Возле Камыш-Буруна… Смотри, «мессеры»!

В атаку заходила первая пара. Литвинчук моментально развернулся. Ведущий гитлеровец нырнул вниз, ведомый отвернул вправо. Борис бросился за ним, гитлеровец не рассчитал маневр, оказался под носом у Колонтаенко.

— Бей! — крикнул комэск, отворачивая, чтоб не попасть под его очередь.

Колонтаенко моментально поймал гитлеровца в прицел, ударил. «Мессер» неуклюже завалился на крыло…

— Есть, командир!

Литвинчук шел навстречу второму, лоб в лоб. Выждал, когда у врага сдали нервы. Затем молниеносный переворот через крыло, заход в хвост. Колонтаенко, чтоб не мешать, пристроился в хвост к командиру. Три самолета неслись друг за другом, то чуть не отвесно ныряя к земле, то крутой горкой взмывая вверх. Оторваться от Литвинчука… Колонтаенко улыбался. Наконец это понял и сам фашист. Бросился на отчаянный трюк: переломил машину в отвесное пике, затем вертикально взмыл вверх. Литвинчук разгадал маневр, выждал, встретил. Судьба врага была решена…

Но как раз в это время подоспел со своим звеном вызванный на помощь лейтенант Краснов. С ходу поймал в прицел зависший «мессер» и сбил его одной очередью.

— Дарю на память, Петя! — крикнул Литвинчук.

— Спасибо, Борис! В долгу не останусь, — уверенно обязался Краснов.

Через несколько минут вся фашистская армада была рассеяна. Побросав бомбы куда попало, «юнкерсы» убрались восвояси…

Я поздравил Бориса со сбитым «арадо».

— Редкая дичь! Стоило перышко взять на память. Деткам показывать после войны.

Женатый Борис такой шутки не принял. С сомненьем пощурился вдаль, будто пытаясь там разглядеть это «после», что я так просто ему обещал.

— С креста надо было тогда начинать, — заметил без сожаления, впрочем. Что фриц мне на память дарил.

— Друг? Вместе летали? В одной «карусели»?

— Летали. В одном самолете. Вдвоем.

— Ну, знаешь, Боря, — я покосился в сторону штаба. — Считай, я не слышал. Кстати, на днях мы тут вспоминали ваш «цирк»…

— Вот в то как раз время и довелось прокатиться…

Оказалось, не шутит.

Обозленные налетами маленьких бомбардировщиков немцы разнюхали их аэродром. Вечером 23 августа береговые посты наблюдения предупредили: идут в вашу сторону. Командир полка поднял дежурное звено. Борису достался сектор в глубь моря километров на двадцать.

— Луна взошла рано, и от заката щелочка оставалась. На этой полоске его и засек. Пропустил мимо, чтоб окончательно убедиться, глаз-то не очень еще был наметан на них. Точно, «хейнкель»! Один идет, разделились, значит, как темнота наступила, поодиночке пробраться хотят. Не торопясь развернулся. Заметил? Нет, позволяет зайти себе в хвост. Ну, значит, я ему и хозяин. Подкрался не больше как на полсотни, выбрал, как в тире, правый мотор. Где ж тут промажешь? Дым белым парком, как из чайника, потянулся. Застрочили его стрелки. Повторно с маневром пришлось заходить, но попал и в левый. Фриц провалился, но опытный, видно, тут же опору обрел. Пламя сумел сбить скольжением, но из пике выйти пороху не хватило. До берега все ж дотянул, приземлился на пляже у Донузлава. Как на картинке, распластанный под луной! Горючее у меня еще оставалось, проштурмовал его с двух заходов, чтоб пограничников к месту привлечь…

Наутро стало известно, что пограничники захватили фашистских летчиков, когда те собирались удрать на резиновой лодке. Один из стрелков был убит очередью Литвинчука в воздухе, второй ранен при штурмовке на берегу. Борис живых фашистов еще не видел, попросился слетать на заставу на По-2.

Пограничники вынесли его на руках из кабины, давай качать. Тут же, понурясь, стояли три гитлеровца.

— Командир их, матерый зверь, вдруг увидел у меня орден. Отбрыкнулся от охранника, просунулся сквозь толпу. "Циркус? Циркус?" — показывает на ладонях. Может, отсюда потом и пошло это — «цирк». Я машинально кивнул. Он вдруг вытянулся передо мной, каблуками прищелкнул. Расстегнул китель, главный свой крест отвинтил. Протягивает торжественно: "Битте…" Я головой мотаю — на кой. "Европа, Европа", — он поясняет: не за разбой, мол, на вашей земле получил. Я, как могу, ему объясняю: мол, все равно за разбой…

— Но ты сказал, что летал с ним?

— Тут же и полетели. "Что с ними будете делать?" — спрашиваю у хлопцев. "В Симферополь отправим". — "Может, летчика сначала к нам отвезу? Что-то полезное нам расскажет". Начальник заставы подумал. "Бери! Только уж пусть извинит, свяжем. Мало что может в башку ему в воздухе там прийти". Ребята специалисты, к спинке сиденья его прикрутили. "Во, — говорят, — осанка, как генерал!" Полетели. Тут мне молодость вспомнилась, аэроклуб, машина сама подсказала, родненький наш У-2, для солидности марку сменивший. Не удержался, серию заложил на высшую сложность. Оглянулся — фриц бледный, но улыбается, понял: "Гут, гут!" Так вот и долетели…

Вечером дома в Евпатории — жили еще по довоенному, с семьями, — жена Шура, сама летчица, встретила, как обычно, вопросом: "Трудный был, Боря, полет?" "Веселый!" — ответил Борис, расхохотавшись…

— А с «арадо» трудно было? — задал я тот же почти вопрос.

— Бывало и потрудней. Живучая каракатица! Но сама по себе-то, вот именно, дичь. Если б не «мессеры»…

Это было 22 ноября, над Эльтигеном.

К боевым действиям полк приступил с рассвета. Перед вылетом группы Литвинчука над плацдармом уже побывали сначала третья, за ней вторая эскадрильи. Бои завязывались с ходу и заканчивались, когда кончался в баках бензин. Прошло три недели со дня высадки десанта, в сражение вовлекались все новые и новые силы…

Взлетели двумя звеньями — восемь машин. Видимость в небе была хорошая, облачность стояла невысоко. Над Керченским полуостровом увидели шестнадцать Ме-109 — пришли расчистить воздушное пространство для своих бомбардировщиков. Вступать в бой почему-то не торопились.

Выждал и Литвинчук. Обе группы прошли своими курсами, строем, словно бы не заметив друг друга. И тут Борис, стремительно развернувшись, ринулся в самую гущу вражеской стаи. Ведомые моментально поняли его. Закрутилась воздушная карусель.

Стесненные невысокой облачностью, машины маневрировали в основном по горизонтали. Фашисты действовали нахально: их было ровно вдвое больше. Один, зайдя в хвост Краснову, уже готовился открыть огонь. Петр резким маневром развернул машину и в лоб расстрелял фашиста. Пыл вражеских летчиков поостыл.

Но вот показались бомбардировщики — восемнадцать Ю-87. Литвинчук бросился с одним звеном на них, четверка Краснова осталась сковывать боем «мессеры». Гвардейцы дрались бесстрашно. «Юнкерсы», не ожидавшие нападения, сломали строй, принялись сбрасывать бомбы. Они рвались в расположении гитлеровских войск. Рассеяв и обратив бомбардировщики в бегство, Литвинчук вернулся к «мессерам».

Но фашистские истребители уже потеряли охоту драться, стали уходить в облака. Вскоре восьмерку Литвинчука сменила другая.

Уже был взят курс на свой аэродром, когда Георгий Колонтаенко вдруг передал:

— Внизу «арадо»!

— Вижу, — отозвался Литвинчук. — Атакую звеном. Петя, прикрой от «мессеров»!

Огромная каракатица летела на высоте тридцати метров, вела наблюдение за передвижением наших плавсредств в Керченском проливе. Литвинчук, сделав полупереворот, зашел в атаку. Ведомые не успели повторить его маневр, как он уже бил из пушки и пулеметов.

Атакованный гидроплан оказал остервенелое сопротивление. Две его пушки и два пулемета, казалось, заполнили огнем все пространство над ним. Машина Бориса стремительно взмыла вверх. Его сменило звено Краснова. Вся четверка открыла огонь одновременно. Гидроплан задымил, но продолжал лететь и вести прицельный огонь. Исключительная живучесть этой машины не раз обманывала наших истребителей.

Вновь атакует Борис. С ним рядом идет Колонтаенко. Сближение. До предела. Меж огненных трасс. И вот… Вся длинная очередь вошла в темно-зеленую тушу «арадо», он загорелся, ткнулся в воду носом и сразу стал погружаться.

— Сбор, идем домой, — спокойно оповестил своих товарищей Литвинчук.

Убедившись в бесплодности попыток сбросить десант в море, гитлеровцы вели бои на изнурение. Старались не дать возможности расширить и укрепить плацдарм. При этом на авиацию возлагалась одна из главных задач — контроль коммуникаций, связывающих плацдарм с Кавказским побережьем.

…Вторым звеном в эскадрилье Литвинчука командовал старший лейтенант Дмитрий Зюзин. 25 ноября он вылетел во главе восьмерки на прикрытие плацдарма от вражеских бомбардировщиков. Барражирование решил проводить двумя звеньями на разных высотах — это облегчало своевременное обнаружение противника.

Над позициями врага появились наши штурмовики в сопровождении «яков». Они с ходу обрушили вниз ураган огня. Зюзин видел, как взрывались боеприпасы на вражеских артиллерийских позициях, как слетали башни с танков, сосредоточившихся для атаки. Бомбы и реактивные снаряды ложились густо и точно, экипажи «илов» работали на совесть, не обращая внимания на вспыхивающие вокруг них разрывы, на трассы «эрликонов» и пулеметов.

Группа «яков» была начеку. Когда на горизонте появились темные точки, быстро обретавшие форму «мессершмиттов», она заняла выгодную позицию и решительно иступила в бой.

Зюзин горел желанием помочь «якам», но его задачей было другое.

Испытывать нервы пришлось недолго. Не прошло и пяти минут, как в воздухе появилось свыше двух десятков Ю-87 под прикрытием шестерки Ме-109. Зюзин распределил силы: одно звено связало боем «мессеры», другое с ходу врезалось в строй бомбардировщиков.

Первая же атака увенчалась успехом. Один из «юнкерсов» потянул дымовой хвост к земле: его с короткой дистанции срезала пулеметно-пушечная очередь Зюзина. Бой разгорался. Было сбито и подбито еще несколько бомбардировщиков противника. Остальные, сбросив бомбы куда попало, повернули на свой аэродром…

Дмитрий Зюзин участвовал в боях с начала войны. Не сразу пришли к нему победы. Первое время мешала горячность. Как-то в сорок первом году, осенью, в составе группы вылетел к Перекопу. Заметив идущие навстречу «мессеры», ведущий группы стал набирать высоту. Немцы — тоже. Выше и выше, выжимая из моторов все, что возможно. Гитлеровцев было больше. И вот они в четком строю первыми устремились навстречу. Зюзин услышал в наушниках: "Спокойно, держать строй!" когда уже несся впереди всех, целясь в лоб головному «мессеру». Справа и слева мелькнули силуэты неприятельских машин, трассирующие очереди…

Потом — пустое безоблачное небо. Где же ведущий гитлеровец, где остальные враги, где свои? Далеко позади внизу вилась тугая наклонная «карусель». Друзья сражались, может быть, гибли…

К счастью, все обошлось. Гитлеровцы выключились из боя, ушли в свою сторону: видимо, у них кончался запас горючего…

Были и другие уроки. Были даже победы, которые вспоминать теперь не хотелось. Представление, что храбрость превыше всего, постепенно сменилось убеждением: успех обеспечивается способностью сохранять ясность мысли и полное самообладание в самых критических положениях. Точная оценка возможностей противника, соответственный выбор действий. Неустанное совершенствование летного и тактического мастерства.

Всему этому Дмитрий учился у своих замечательных командиров — Арсения Шубикова, Бориса Литвинчука.

В эти дни Дмитрий Зюзин одержал свою двенадцатую победу.

Его четверка вылетела по тревоге к Керченскому проливу: бившиеся с «мессерами» однополчане нуждались в помощи. Зюзин увидел «карусель» издали, по неуловимым признакам угадал: горючее у товарищей на исходе. Надо немедленно обеспечить им выход из боя…

Случай для этого тут же представился: один из «мессеров» задымил и кометой понесся вниз. Внимание фашистских летчиков на какой-то момент было отвлечено. Дмитрий искусным виражом воткнулся в «карусель». Немцы, решив, что новая четверка пришла на усиление своих, поспешили выйти из боя.

Звено Зюзина осталось одно — ждать очередную волну вражеских бомбардировщиков. Чтобы захватить их врасплох, Дмитрий решил выдвинуть свой воздушный патруль вперед.

— Следовать за мной на Багерово, — передал ведомым.

Над вражеской территорией вести бой опаснее, зато можно рассчитывать на внезапность. Расчет оказался верным вдвойне: «хейнкели» появились без сопровождения истребителей. Очевидно, «мессершмитты» поспешили вперед расчистить воздух над плацдармом. Бомбардировщики, надеясь на них, вряд ли как следует ведут наблюдение…

Подав команду на атаку, Зюзин ввел самолет в пикирование. Нацелился на ведущего, сблизился до предела. Длинная очередь прошила моторы «хейнкеля», он загорелся, перевалился через крыло, сорвался в штопор. В строю немцев возникла паника, они начали освобождаться от бомб, сбрасывая их в поле в расположении своих войск…

На разборе в полку действия старшего лейтенанта Зюзина получили самую высокую оценку. Особо отмечались его хладнокровие, трезвый и точный расчет, способность правильно оценить обстановку.

Последним подошел поздравить Литвинчук.

— Спасибо, Дима! Толково соображаешь. Есть чему поучиться.

— Тебе? У меня?

— Мне у тебя. Сегодня. Завтра может быть наоборот.

— А послезавтра? — пошутил Зюзин.

— Послезавтра, возможно, обоим. У Пети Краснова, например.

27 ноября, рассвет. Над командным пунктом взвивается зеленая ракета. Пара за парой выруливает на полосу звено Краснова. За ним взлетают Борис и Жора Колонтаенко.

Вот тоже вопрос. Кому в бою легче, ведущему или его «щиту»? Вернее, кому тяжелее? Литвинчук скажет — Жоре. Жора — конечно, Борису. И оба будут правы. Литвинчуку труднее быть на месте Жоры, Жоре — на месте Литвинчука. Разные роли, разные характеры. Во всех лучших парах ведущий как будто самой природой создан быть ведущим, ведомый как бы еще не больше создан «щитом».

Вот и плацдарм. На исходе четвертая неделя ожесточенных боев за ничтожный клочок земли. Кажется, на нем не должно бы остаться живого места. И, однако, десант живет. Живет, укрепляет свои позиции, пополняет личный состав и вооружение. Потому что в этом клочке — залог освобождения всего Крыма.

Над окопами немцев — облака пыли и дыма. Только что поработали наши штурмовики. Теперь надо ждать гитлеровских бомберов.

Пронизая жидкую облачность, Борис с Колонтаенко набирают высоту. За ними звено Краснова. Вот и противник — шестерка Ю-87.

— Петя, держи прикрытие!

Прикрытие — двенадцать «мессеров». Сразу устремляются на четверку Краснова, намеренно отставшую от пары Литвинчука. Петр искусно выводит звено из-под удара, разворачивается, предлагает лобовую. Гитлеровцы благоразумно воздерживаются, отходят в сторону солнца.

Тем временем Литвинчук атакует «юнкерсы».

"Мессеры" разделились. Шестерка устремилась за ним, другая осталась караулить Краснова. Именно это и надо Борису. Демонстрируя сумасшедший каскад фигур, он отводит «своих» фрицев в сторону. Краснов отрывается от «своих», устремляется к бомбардировщикам. Удар с ходу. «Юнкерсы» нарушают строй, беспорядочно освобождаются от груза…

— Жора, прикрой!

Борис врезается в строй «мессеров», длинной очередью упирается в хвост одного. Устремляется к следующему. Пара гитлеровцев нависает над ним. Колонтаенко самоотверженно принимает на себя атаку…

"Юнкерсы" рассеяны, бегут на запад. Краснов делает вид, что преследует их. Часть «мессеров» снова отвлекается на него. Он моментально разворачивается и, оставив их далеко за хвостом, спешит на помощь комэску…

Фашист, сбитый Литвинчуком, втыкается в землю возле немецкой траншеи. На горизонте появляется восьмерка «аэрокобр» — однополчане спешат на смену. Гитлеровские истребители, увидев их, порознь покидают пространство над плацдармом…

— Отбился, Жора? — Литвинчук оглядывается: ведомый уже за хвостом. Спасибо!

— Поздравляю, командир!

Отворот в море, курс на аэродром. У береговой черты Керченского полуострова, метров на тысячу ниже, ползет Ю-88. Очевидно, разведчик направляется из Феодосии к Кавказскому побережью.

— Жора, премия! Горючее есть? Атакуй, прикрою на случай!

"Юнкерс" их замечает, снижаясь, выжимает скорость. Колонтаенко увеличивает обороты до максимальных.

— Врешь, гад, не уйдешь!

— Не забывай о горючем, Жора!

Враг огрызается очередями. Литвинчук маневрирует, отвлекая огонь на себя. Колонтаенко сближается, чтобы ударить наверняка: на вторую атаку бензина не хватит. Двести, сто метров, пятьдесят…

— Жора, врежешься…

Очередь. Снаряды тридцатисемимиллиметровой пушки прошивают фюзеляж, моторы, крылья. «Юнкерс» разваливается на глазах…

— Молодец, Жора!

— Спасибо за подарочек, командир!

Четыре недели боев — полдюжины сбитых самолетов противника.

Так работали над Эльтигеном Борис Литвинчук и его товарищи.

 

Тихая работа

Нас на бомбежку переднего края не посылали — прошли, видимо, те времена. Хватало там и штурмовиков, и «Петляковых». Наш 5-й гвардейский, как и соседний 36-й, — полки минно-торпедные, "длинная рука" командования ВВС флота. Мы занимались своими, морскими делами.

Кое-что, правда, еще оставалось "в наследство" от прошлых времен. Почетное наследство…

Положение 17-й немецкой армии в Крыму становилось все более сложным, моральный дух ее солдат падал. Захватчикам, блокированным на полуострове, был крайне необходим спокойный тыл — как для удержания этого важного стратегического района, так и на случай возможной эвакуации своих войск.

Обеспокоенное высадкой наших десантов гитлеровское командование предприняло решительные действия против крымских партизан. В горы были посланы новые карательные части, каждая из которых поддерживалась артиллерией, танками, бомбардировочной авиацией.

Народные мстители еще раньше получили задачу навязать оккупантам непрерывную, изнурительную войну в тылу.

"В течение ноября 1943 года партизаны совершили 48 нападений на гарнизоны и колонны противника. По далеко не полным данным, уничтожили 1067 солдат и 44 офицера, 4 воинских железнодорожных эшелона, два склада горючего и боеприпасов, 20 грузовиков, 60 повозок и много другого военного имущества, пленили 40 солдат и 8 офицеров, взяли трофеи: 2 танка, 32 пулемета и автомата, 205 винтовок, 7 автомашин, 267 лошадей…".

Но партизаны нуждались в оружии, боеприпасах, продовольствии, медикаментах. Авиация Черноморского флота с самого начала привлекалась к их снабжению, лучшие экипажи нашего полка имели достаточный опыт ночных полетов в горах, поиска заданных районов, точного сброса грузов.

Однако для выполнения таких заданий нужны хорошие метеоусловия. А погода вот уже несколько недель стояла — хуже некуда…

17 ноября во второй половине дня нас со штурманом вызвал начальник штаба майор Немировский.

— Вчера танки противника прорвались под гору Калан-Баир. Партизаны крайне нуждаются в гранатах, патронах для противотанковых ружей, пулеметов и автоматов. Место сброса мешков и сигналы уточнит майор Конзелько. Повторяю: задача ответственная. Подумайте, что делать, если район сброса будет закрыт облачностью. Задание должно быть выполнено при любых условиях!

Начальник разведки полка Николай Александрович Конзелько тщательно изложил обстановку в районе Калан-Баир. Указал поселок в тридцати километрах от партизанского лагеря: в нем находился один из карательных отрядов врага.

— Имейте в виду. Вас могут попытаться обмануть. Сигнал партизан — ромб из костров, ориентированный север — юг.

На стоянке уже шла подготовка самолета. На внешние замки подвешены три мешка, на земле лежат еще пять: их должны втащить в кабину воздушных стрелков, разместить возле бомболюков.

Прилуцкий проложил маршрут, тщательно произвел расчеты. Предложил подвесить в бомболюки светящие авиационные бомбы. Партизаны знают: там, где спускаются «люстры», надо искать и груз.

Время! Самолет рванулся вперед, поднимая клубящийся хвост пыли…

Над морем облачность. Сосредоточиваю все внимание на приборах. Первый слой. Второй. «Шуба» толщиной в тысячу метров. Третий ярус. И вот, наконец, чистая голубая даль, пронизанная лучами заходящего солнца.

— Да… Если так же и там… — ворчит про себя Прилуцкий.

— При любых условиях, — сказал начштаба.

— Да, а если врежемся в гору, так сам же потом…

— "Потом" не будет, Коля. Тот свет будет. Тот, представляешь? А Немировский на этом останется. Григорий Константинович. Так что можешь не беспокоиться.

Солнце падает за горизонт, сразу наступает темнота. Облачность понижается, в ней появляются разрывы. Летим на высоте полутора тысяч. Над берегом в районе Алушты лишь редкие отдельные облачка. Впереди вырисовывается вершина Чатыр-Дага — огромный стол. Берем курс на Калан-Баир. Опять облачность. До места сброса считанные минуты. Снижаюсь до высоты гор.

— Ну как, Коля?

Не отвечает. Приник к остеклению в носу кабины.

Отрывается, открывает боковую форточку — в кабину врываются струи переохлажденного дождя.

— Рискнем еще, командир?

— Тебе виднее…

— Виднее… Все шутишь? Пожалуй, можно метров на шести…

Снижаюсь. Чувствую холод в спине. Отношу за счет открытой форточки.

— Ну как, Коля?

Внизу мелькают какие-то бесформенные пятна. Прилуцкий дает команду на доворот. Еще. В одну сторону, в другую…

— Ни фига, командир! Может, еще… Из-под шлема на очки стекают струи пота. Спина прилипла к бронеспинке.

— Смотри, Николай.

— Давай, сколько можешь…

Могу. Сжимаюсь в ожидании страшного удара…

— Вправо десять!

— Нашел?

— Кажется, вижу… Ага, вроде ромбом!

— Панов, Жуковец! Приготовиться к сбросу!

— Давно готовы, командир!

Кружу на месте, боясь задеть крылом гору. Штурман опять молчит.

— Два градуса вправо! Так держать! Выбери крен! Наконец нажимает на кнопку электросбрасывателя. Машина вздрагивает. Невольно вздрагиваю и я.

— Панов?

— Сбросили, командир!

С минимальным креном иду по кругу. Выбираюсь из смертельных объятий гор.

Все парашюты раскрылись? Светить не будем?

— Все! Не требуется светить.

— Уф-ф!.. Молодец, штурман!

— Уф-ф!.. Молодец, командир!

— Значит, не будет, Коля, того-то света?

— Вроде не будет. Пока. Только насчет Немировского ты ошибаешься, Вася. Он бы и там нас нашел. Представляешь? Всю загробную жизнь заниматься разбором…

Представили. И мы со штурманом, и стрелки. Дружно погоготали в ларингофоны.

Несколько дней подряд над морем и побережьем стояла сквернейшая погода. Самолеты-разведчики улетали и возвращались с полпути — кругом туман, низкая облачность, грозящая обледенением…

5 декабря подготовили торпедоносец к вылету, заступили в боевое дежурство. Вдруг распоряжение: снять торпеду. Когда стальная сигара уже лежала на аэродромной тележке, к стоянке подкатила штабная «эмка». Майор Немировский против обыкновения торопливо распахнул дверцу:

— Минаков! Вас и штурмана срочно вызывает начальник штаба дивизии. Садитесь в машину!

— Что бы означала такая честь? — подтолкнул меня локтем Прилуцкий.

— Садись, там увидим. Планшет прихватил? Обычно задачу на боевой вылет нам ставили в полку, в эскадрилье. И вдруг, да еще по такой погоде…

Начальник штаба дивизии подполковник Петр Григорьевич Кудин встретил как старых знакомых.

— Садитесь, гвардейцы! Прошлое задание вы выполнили отлично. Весь груз попал по адресу. У партизан опять чрезвычайная обстановка. Несколько дней назад немцы, прочесывая лес, зажали один из отрядов. Окружили. Ребята отчаянно сопротивляются, отбивают атаку за атакой. Но… кончились продукты, кончаются и боеприпасы. Пятый день едят ремни. Понятно?

— Понятно…

— Тогда прошу к карте.

На крупномасштабной штабной карте район обведен кружком с копейку. На наших его пришлось обозначить жирной точкой. Вот тут и попади…

— Шесть стокилограммовых десантных мешков возьмете? Понимаю, аэродром раскис…

— Можно взять больше. Три подвесим на внешних замках, семь — в фюзеляж.

— Поднимешься? Молодец! Время взлета рассчитайте сами. Задание командования флота! Впрочем, что вас убеждать…

Обратно доставили той же «эмкой».

К самолету уже подвезли дополнительные мешки.

Затащили их через нижний люк кабины стрелков.

Штурман проложил маршрут, сделал расчет полета. Решили взлетать за два часа до захода солнца, чтобы в светлое время пройти над морем, в глубоких сумерках пересечь береговую черту, с началом полной темноты войти в район сбрасывания.

Метеорологи не утешили: погода по всему маршруту прежняя.

Однако после обеда над аэродромом облачность приподнялась. Командование решило провести тренировку молодых экипажей, прибывших в полк недавно.

Мы выжидали свое время на стоянке. Близкий шум моторов привлек внимание. Машина шла со снижением со стороны гор. На границе аэродрома выровнялась и понеслась в горизонтальном полете на высоте метров сорок-пятьдесят.

— Провозят на низкополетной, — заметил Николай.

— Для торпедной высоковато…

— Для начала. Наверно, попал слабачок. На следующем заходе снизятся.

Самолет подходил к центру летного поля. Вдруг резко перешел на снижение и врезался в землю. Взрыв… Разлетающиеся во все стороны обломки — последнее, что запечатлелось в глазах…

Несколько секунд мы стояли в оцепенении.

— Кто был инструктором? — ухватил Николай за плечо пробегавшего мимо техника с белым, как мел, лицом.

— Мой командир… Пустите…

Техник Громова! Неужели Борис… Сердце сжалось от нестерпимой тоски.

На месте катастрофы мы увидели только воронку и догорающие в ней обломки машины. Борис Громов, какой летчик! Очевидно, прежде времени доверился ученику, утратил чувство опасности…

— Командир! До взлета двадцать минут, — тронул меня за рукав Жуковец.

В тяжелом молчании вернулись к своему самолету. Аэродромная команда спешно засыпала воронку, трамбовала, растаскивала обломки. Впрочем, взлетная полоса повреждена не была.

Места в кабинах заняли так же молча.

Взлетел, не заметив ни мокрой, грязной полосы, ни груза лишних мешков. Так же машинально лег на заданный курс, выбрал удобную высоту.

Полчаса, час… Под крылом бескрайняя водная равнина, белые полосы валов. Прямо над кабиной — густые облака. Метеообстановка — хуже некуда. Надо встряхнуться, забыть… Задание командования флота…

— Сколько до берега, штурман?

— Полчаса еще, командир.

— А дальше?

— Пробьем облака, посмотрим… Может быть, за горами почище.

— За горами, за лесами… Думай, штурман. Слышь! Думай!

Это больше себе. Борис был моим другом, Прилуцкий как следует и узнать его не успел. В стольких переделках побывал человек, и вот… Выбросить, выбросить из головы, забыть на время полета! Иначе…

— Берег, командир! Поднимись на двести… Самолет входит в плотные облака. В кабине почти темно, капли сползают по остеклению…

— Пробивай!

Выходим за тысячу метров. Теперь облака под нами. Пересекаем береговую черту.

— Что будем делать, командир? Под таким покрывалом…

— Вся надежда, Николай, на твои кошачьи.

У Прилуцкого дар — редкой остроты зрение. Как-то он увидел корабль за двадцать километров, да еще и сквозь дымку…

Гора Чатыр-Даг. Вершина открыта. По расчету времени от нее направляемся к заданному району.

Снижаемся, пересекаем межоблачный слой. Снова облака. Правда, чуть реже.

— Район, командир.

— Ищи, Коля. Искать всем!

Сам изо всех сил напрягаю зрение, чтобы не врезаться в гору. Район-то знакомый, но видимость…

В наушниках невнятные ругательства штурмана.

— Все! Проскочили, командир…

— Клади на обратный! Будем ходить, пока не найдем!

Смотрю на бензоуказатель. Много-то не походишь: горючего взяли в обрез, чтобы побольше нагрузить мешков. Штурман об этом, должно быть, забыл…

— Можешь чуть ниже, а, Вася?

— Я-то, Коля, могу…

— Метров на сто хоть. Врежемся, так я первый… Ну штурман! Нашел-таки аргумент. В самом деле его кабина впереди, я проживу на сотую долю секунды больше. Как это раньше-то в голову не пришло?

Снижаюсь. Каждый миг жду: вот-вот надвинется черное…

— Есть, командир! Впереди три костра… Чуть доверни… влево десять…

— Коля, не потеряй!

— Нет уж, черта…

— Не поминай его, Коля! Панов, Жуковец!

— Готовы!

— Курс сброса, командир. Так держать!

Держу. Черта его упущу! Тьфу, и сам тоже… Как раз с Борисом и трепались о чертях…

Первым нажимает кнопку штурман, за ним сбрасывают груз стрелки. С неизъяснимым облегчением чувствую, как вздрагивает машина.

— Сбрось светящие, Николай! Фрицы в такую погоду не полетят… Как парашюты, Панов, не видел?

— По-моему, все раскрылись. Передать на землю, командир?

— Непременно! Задание флота!

Захотелось запеть, закричать ура. Смотрю на бензин: хватит? Сажать самолет придется при плохой видимости…

— Штурман, кратчайший маршрут!

— Понимаю, командир.

Значит, помнил и он о горючем. Снова кромешная тьма, облака. Пилотирую по приборам. Очертания берега штурману помогает распознавать Панов. Их спокойный обмен репликами вселяет уверенность: видят.

— Слева Мысхако!

Смотрю на бензоуказатель. Встречный ветер сменился попутным, должно хватить. И вот под крылом буруны берегового прибоя, посадочная полоса…

На стоянке — Шевченко и Немировский.

Начштаба гладко выбрит, подтянут, сияет ослепительно белым подворотничком.

— Товарищ гвардии старший лейтенант, постройте экипаж!

С недоумением смотрю на Шевченко. Тот незаметно подмигивает. Строю. Сам становлюсь на правый фланг трогательно куцей шеренги.

— Не хватает оркестра, — скрывая смущение, бормочет Прилуцкий.

— За боевое мастерство и самоотверженность, проявленные при оказании помощи партизанам, — как перед строем полка, чеканит начштаба, — экипажу гвардии старшего лейтенанта Минакова Военный совет Черноморского флота объявляет благодарность!

Ответ звучит жидковато. Не столько от усталости, сколько от неожиданности церемониала.

Немировский снисходительно качает головой, пожимает всем руки. За ним замполит.

— А теперь в машину! — бодро командует Иван Григорьевич. — Это дело надо отметить!

Вообще-то следовало. «Глухой» сезон, полетов из-за погоды в полку почти нет, а благодарность командования флота и в лучшие времена — редкость. Но… Сколько терял друзей и, кажется, никогда не переживал так остро. Что-то было во всем его облике, в его нелегкой судьбе…

— Помянем Бориса Громова, — первым успел поднять кружку, когда уселись за накрытый заранее стол.

В полутьме пустого зала повисла неожиданная тишина.

Закусили, помолчали.

— И правда, — первым поднялся Иван Григорьевич. — Ты извини, брат… Отложим это дело до…

Пристально вгляделся в меня. Кажется, в самом деле начинают сдавать нервы. Вообще-то немудрено. Полтораста боевых вылетов за полтора года. Почти полтораста и почти за полтора.

 

От Бориса Громова

Громов прибыл к нам месяц с лишним назад. Откуда — спрашивать было не надо. Плотный и по-особому ладный в своем добротном летном облачении, он как бы вносил с собой дыхание суровых стихий. Каленая кожа лица, глубокая складка над переносьем, белесоватые лучики возле глаз — покойно сосредоточенных, равно привычных к невыносимому свету и к непроглядной, кромешной тьме. На разборах молчал, лишь изредка выдавая свое нетерпение легким постукиванием пальцев по целлулоидной крышке планшета. Скромность «новичка» озадачивала: капитан, под распахнутым комбинезоном — тесная шеренга из четырех боевых орденов…

На вопросы о Севере лишь пожимал плечами. Со мной был не откровенней: "Везде война… Умирать, например, там полегче…" И рассмеялся, представив, должно быть, что выглядит как довоенный полярник, приехавший на курорт.

Мы подружились сразу. Повода искать не пришлось: последние полтора года Борис прожил в моем "отчем доме". В том полку и в той эскадрилье, где должен был служить я. Как бы меня замещая там, хоть заместителем по всем меркам скорей полагалось быть мне.

В летной биографии Громова на это имелась своя причина. В моей же… Неумолимая воля войны. Проще — случайность. Совсем просто — черт. Гоголя не забыли еще со школы — а кто другой может так ножку на каждом шагу подставлять?

Помогают и шутки осмыслить судьбу на войне. Чаще всего — невеселые шутки.

Из училища нас выпустили досрочно. Младшими лейтенантами. Значит, нужда. Сразу на Тихий. Ну ясно, там и начнется, все же песни — о Дальнем Востоке. Началось в противоположном конце. Ну ладно, но и у нас фронт Дальневосточный, — неделя, другая, и… Проходят и та и другая, и… тишина. Учеба, наряды, полеты по расписанию. Месяц проходит. Хоть глохни! И фронт сам собой переименовался в Тихий. Не по океану, конечно. Вообще-то и хорошо, что тихий, в стратегическом плане, это мы понимали. Но ведь и нас должны понимать. В нашем, личном-то плане. Люди воюют там, гибнут… Может, что-нибудь есть уже в штабе? Ага, как не быть. Работа вовсю идет, простыня во весь стол, писаря над ней, пот с четырех лбов на ватман. Что это, братцы? Ну что, в самом деле, товарищи лейтенанты, будто не видно…

Видно, за километр. Расписание занятий на следующий месяц. Всем, кроме нас, видно — влипли. Ух, пошли рапорта строчить! После отбоя только разговоров: "Ты — третий? Я завтра пятый подам. А что, черт возьми…"

Вот тут-то бы в первый раз и заметить. И как раз к ночи. Коробочка-то не дура была. Назавтра — всем строиться на летном ноле, встречать начальство. Ну, наконец-то! Надраились, как на парад. Списки уже подготовлены, местные знатоки разъяснили, не хватало чтоб из-за какой-нибудь пуговицы несчастной…

Начальство явилось без пуговиц вообще. В летном комбинезоне с неба свалилось на «уточке», подрулило, спрыгнув с крыла, разминаясь, направилось в центр «каре». Точь-в-точь как на ринг, по перчатке похлопывая перчаткой. Где же тут списки? Примолкли и знатоки. Решили, наверно, что на другом самолете везут. "Замкомандующего… Остряков! На «Дейчланде» снес башню главного калибра… Еще и один из котлов к чертям…"

Ну вот, и тут. Будто и так не известно. Два Красного Знамени за Испанию… Еле ноги унес в Гибралтар этот суперлинкор фашистский…

Так же и тут. С ходу, по-остряковски. "Будете воевать, твердо вам обещаю! Не менее твердо — за рапорта, за нытье. Вплоть до разжалования!"

Ну и, конечно, — учиться. Вопросов не разрешил. Хоть разрешают обычно при таких встречах. Причину все те же опять знатоки разъяснили. Сам писал тоже. Еще раньше нас. И точно такое же получил обещание. И невзирая на генеральское звание, главную башню и на один из котлов.

Так все, значит? Влип, и сиди, не чирикай? Кто-то, с отчаяния: "А что? На рядовом война держится… С воздухом распрощаться? А что толку болтаться в нем, в девяти тысячах километров от самого ближнего фронта…"

"Несерьезно, ребята", — Попович, комэск. "Да? А как серьезно? У вас идея?" — "Идея, — не стал скромничать капитан. — Поделиться?" И поделился. Что генерал-то сказал? Учиться? И в недостатки ткнул носом. Ну вот и покажем ему: выучились, дальше некуда!

Ребята подумали. А что? А главное — Попович. Не тот человек, чтоб на пушку брать.

Ух, взялись! Комэск изучал все штабные сводки, тактические новинки, уловки врага, подробно разбирал «показательные» бои… Все вместе вырабатывали возможные контрприемы. Не отставать от фронтовиков, а расти быстрее их! Для этого у нас все условия. Можно воевать и в тысячах километров…

Вот это пошла учеба! «Зигзагообразный» полет с повторением абриса береговой черты, душу вытряхивающий «волнообразный»… Рисковали, конечно. Попович больше всех. И не должностью только. Ныть стало некогда, после «настоящих» полетов дай бог ноги до койки дотащить…

Месяц, другой… И вдруг — приказ. Восторжествовала идея! Наиболее подготовленные экипажи направить на усиление действующих флотов. Всю нашу эскадрилью! На заводе в Сибири получить новые модифицированные машины… Добились, довоевались в тылу, черт возьми!

Ну вот и опять. А чем еще объяснить? В Москве эскадрилью безжалостно разделили. Шесть экипажей на Северный флот, три — на Черноморский. Будто одни мы на все моря. А если так, почему же нас столько мариновали…

С начальством не спорят. Пошел попробовал все же комэск. Вернулся — лег молча на койку. Мы трое уже лежали. Прощай, любимый командир, прощайте, друзья… Повезло ребятам! Будут сражаться в полку Бориса Сафонова, прославленного североморского аса, а мы…

А что, собственно, мы? Главное-то сражаться? И чем, в конце концов, тьфу…

Так, так. Вообще-то, ничем и не хуже, конечно, Черное море, чем Баренцево, например. Только мы тут при чем? Попович с ребятами получают нормально маршрут на Мурманск, а мы… ближе к Волге. Ну? Теперь-то хоть ясно? На Черноморский, вчера только сказано было. А порта такого на Черном море, уж как географию ни учили, а в пятом классе не вздумали бы искать.

В запасном утешение: "Назначаетесь командирами звеньев в формируемый 35-й авиаполк". Ничего себе, за день скачочек по службе! Но… раз формируемый, значит, будет же воевать? Хоть где-нибудь, хоть когда? Почему где-нибудь? Полк предназначен для Северного флота. Для Северного? Значит, все же к сафоновцам, черт…

Дальше уж и рассказывать невмоготу. Сформировались. Шесть экипажей посылают за самолетами. Ясно, что наши три — среди них. На заводе, на том же, в Сибири, — ждать, когда будут готовы самолеты. Ждем, терпим. Не вытерпел, иду к начальству: "Сколько же можно…"

Ну и, конечно, не удержался. И тут уже выяснилось, что черт — мой личный. Персональный, ребята страдали из-за меня.

Получаем машины, летим. Погода прекрасная — как же, июнь в начале, маршрут известен, как же, не в первый раз… Ладно, ладно, все позади, в полку нас заждались, денек и — Мурманск…

Последний бросок. К машинам привыкли, летим, песенки довоенные вспоминаем, штурман Володя Ерастов парень веселый. И вдруг… Тишина. "Что там, Володя, гитары, что ль, не хватает?" — "Сдается, горим, командир!" Так и есть. Из-под правого мотора выбивается язычок…

Сели в Красноуфимске на куцем аэроклубовском поле, на одном моторе спасибо Поповичу, пригодились его уроки. Остальная пятерка, понятно, ушла по маршруту. Дали телеграммы, через два дня получили запчасти, за день отремонтировались, летим…

Вот и долгожданный аэродром. Но что это? Поле пустынно, на стоянках бесформенные темные пятна.

Встречает бедолага-техник, оставленный, видимо, за тыловые грешки. "Где полк?" — "Улетел на Север. Ваши едва успели…"

Немая сцена. Потом — а что? Заправимся и нагоним. Зато уже точно, на Север, к ребятам, к сафоновцам! Стратегические коммуникации, интенсивные перевозки, огромные вражеские транспорты…

Черта с два! Вот именно, кажется, прикрепили еще и второго. За ужином незнакомый майор с Золотой Звездой: "Командир тридцать шестого полка Ефремов. Поступаете в мое распоряжение. Завтра летим в Майкоп".

Перед сном обменялись со штурманом, как по делу. "Как думаешь, Володя, что он еще нам преподнесет?" — "Сам голову ломаю, командир. Одно утешение, он, говорят, повторяться не любит". — "Так уж и нечего ему повторять!"

Борис выслушал мою повесть серьезно.

— Ну с твоим еще можно ладить. Помурыжил вначале, но ведь потом-то отстал?

— Тьфу-тьфу! А что, разве…

Он не ответил. Пощурился, повторил:

— Увидел, ты выдержал, и отвязался. Порядочный черт.

С недругами на первый случай разобрались. Друзей не пришлось делить и вовсе.

— Ваши ребята — что надо! Володя Агафонов, Слава Балашов, Ткачев… Попович Григорий Данилович и там новую тактику разработал. На весь флот прогремел! Кой-кого уже нет, чай, знаешь… Зубков из ваших? Отличный был парень! Обеспечил выход группе на вражеский аэродром… Иошкин, Сидоров еще раньше…

О ребятах я знал. Хотелось узнать о нем. Гарбуз и Громов — фамилии эти мне были известны давно, и не только по письмам друзей.

Но о себе он молчал.

Все, что мне удалось узнать об этом замечательном летчике, я узнал не от него. Дружба наша еще не успела войти в привычные формы и поначалу, как это бывает, сильно походила на влюбленность. По крайней мере с моей стороны. А влюбленность робка. Да и не очень-то все мы тогда были склонны к воспоминаниям. И дело тут не в опаске прослыть хвастуном, просто рано еще было предаваться лирике. Неизвестно, что будет с тобою завтра…

В Заполярье он попал с Балтики, уже бывалым воздушным бойцом. Воевал с первого дня, бомбил вражеские колонны на подступах к Ленинграду, аэродромы, скопления войск. Участвовал и в торпедных атаках, в бомбоударах по вражеским кораблям, в минировании фарватеров Финского залива.

На третий день после прилета на Север балтийцы получили первое боевое задание: подавить дальнобойную батарею в районе Западная Лица. Командир прибывшего звена старший лейтенант Гарбуз был здесь известен по слухам, по послужному списку: участник советско-финляндской войны, заслужил на ней орден Красной Звезды. Гарбуз, Громов и Хорев быстро обнаружили батарею, метко ударили пятисотками. Больше она ни войскам, ни железной дороге не досаждала.

Положение на мурманском направлении вскоре стабилизировалось, морская авиация стала использоваться по назначению. У северян опыт низких торпедных атак был невелик, первое время их преследовали неудачи. Звено балтийцев отличилось и тут.

В один из последних дней июня сорок второго Гарбуз и Громов вылетели на сильный конвой. В районе Порсангер-фьорда в сопровождении эсминца и десятка сторожевиков шли три больших транспорта. Выбрали наибольший — пятнадцать тысяч тонн. Прорвались сквозь адский огонь, сблизились, отцепили торпеды. Фотокамеры зафиксировали два взрыва одновременно. Огромная стальная посудина раскололась и сразу пошла ко дну…

Дальше — в отрывках.

…Середина декабря, раннее утро. Два торпедоносца ведут поиск далеко от родных берегов, в районе Берлевог-Нордкин. Снежные заряды, почти ураганный ветер. На протяжении часов приходится ходить на бреющем. Утомление достигает предела, однако ведущий — летчик Громов — упорно преодолевает галс за галсом. И вот на прояснившемся горизонте вырисовываются силуэты кораблей. Над ними хищной стаей барражируют Me-110. Cближение. Громадина транспорта увеличивается с каждой секундой. С каждой секундой густеют разрывы вокруг смельчаков. "Сброс!" — кричит штурман Сидоровский Громову. Стальная сигара отрывается и от машины ведомого. Торпедоносцы проносятся сквозь строй вражеских кораблей, бьют по их палубам из всех пулеметов. С палуб неистово лупят по ним. Взрыв! Торпеда Громова разрывается в чреве транспорта — шесть тысяч тонн…

Но бой не кончился. На пару торпедоносцев остервенело набрасываются шесть «мессеров». В мотор машины Громова попадает снаряд, за капотом взвихривается зловещий шлейф дыма. Летчик направляет самолет к берегу, экипаж ведет бой. Ведомый самоотверженно прикрывает Громова. Его стрелок-радист пулеметной очередью поражает один из «мессеров», остальные отворачивают, уходят…

Вскоре самому Громову приходится выручать товарища. Подбитым оказался самолет Володи Агафонова, одного из моих друзей-тихоокеанцев. Оставив в покое две другие машины, «мессеры» сосредоточили все атаки на нем, Громов с Ткачевым договорились без слов. Сбросили скорость, дали Агафонову пройти вперед. Самоотверженно приняли бой с истребителями…

В короткий срок экипаж Бориса Громова стал известен всему Северному флоту. От его метких ударов шли ко дну вражеские транспорты и корабли, горели самолеты на аэродромах, смешивались с землей артиллерийские и минометные батареи. За мужество и мастерство Громов был награжден вторым орденом Красного Знамени. К тому времени он уже стал командиром звена.

Громов всегда искал боя. Находил и поражал цель тогда, когда другой бы счел это невозможным.

14 января 1943 года разведка обнаружила большой конвой: четыре транспорта в охранении двух десятков боевых кораблей. Первая пара торпедоносцев, посланная на удар, вынуждена была вернуться — на пути ураганный ветер, сплошные снежные заряды. Как только стало стихать, командир полка послал опытнейшую тройку: ведущий — капитан Киселев, ведомые — капитаны Баштырков и Громов.

Когда первые два торпедоносца ушли в воздух, налетел плотный снежный заряд. Громов задержался на старте. Хлопья еще неслись над кабиной, когда он взмыл вдогонку. И сразу машина утонула в облаках. Найти товарищей нечего было и думать. Громов самостоятельно лег на заданный курс. Минут сорок летел вслепую. Затем в облаках прорезались окна, под крылом свинцово блеснули воды Баренцева моря. Еще посветлело, и сразу на горизонте означились силуэты судов. Над ними висели темные шапки зенитных разрывов: товарищи уже завершили свою атаку.

Громов выбрал один из двух транспортов что покрупнее. Враг открыл ураганный заградительный огонь. Снаряды рвались над самой кабиной. Посыпались осколки от остекления фонаря, отказала часть приборов…

Но вот торпеда сброшена.

Пенящийся след потянулся к транспорту. Взрыв… Груженое судно водоизмещением в десять тысяч тонн накренилось и стало погружаться в воду. Громов выждал, пока над ним не сомкнулись волны…

На земле его ждала печальная весть: Андрей Баштырков с задания не вернулся. Киселев рассказал: машина его ведомого загорелась от попадания снаряда в тот момент, когда выходила на боевой курс. Летчик, не колеблясь, направил объятый пламенем самолет на цель, врезался в нее с боевым грузом. Транспорт водоизмещением около семи тысяч тонн был взорван и потонул.

Сам Киселев в этой атаке потопил транспорт в шесть тысяч тонн.

Все члены героического экипажа — летчик капитан Андрей Андреевич Баштырков, штурман сержант Владимир Николаевич Гаврилов, стрелок-радист старшина Михаил Васильевич Кузьмин и воздушный стрелок краснофлотец Николай Артемьевич Шунтов были посмертно награждены орденом Отечественной войны I степени. В феврале 1943 года капитану Баштыркову и сержанту Гаврилову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Летчики полка поклялись отомстить за погибших друзей.

На следующий день группой торпедоносцев было потоплено четыре транспорта противника и сбит один Me-109.

Все участники этих двух боевых вылетов были награждены орденами и медалями. Нарком ВМФ СССР адмирал Николай Герасимович Кузнецов прислал летчикам-северянам приветственную телеграмму: "Поздравляю командование и весь личный состав особо отличившихся экипажей Балашова, Трунова, Агафонова, Макаревича, Киселева, Громова с достигнутым боевым успехом. Уверен, что в дальнейшем добьетесь еще больших результатов в своей боевой работе".

…19 февраля экипажи капитана Громова и лейтенанта Агафонова вылетели на "свободную охоту". Метеорологические условия были сложными: низкая облачность, снежные заряды. Снег залеплял козырьки кабин, самолеты то и дело приходилось вести вслепую. Прошли вдоль вражеского берега, завернули в один из фиордов. Там их встретил такой снежный заряд, что решили разворачиваться на обратный курс. И вдруг штурман Сидоровский заметил два корабля.

Пошли на сближение. Громов пробивался сквозь поредевший снежный заряд, за ним, метрах в ста, — Агафонов. Штурманы развернули прицелы, включили сбрасыватели. Все ясней проступали контуры судна с вынесенной к корме трубой — танкер водоизмещением примерно в три тысячи тонн. Судя по посадке, до отказа заполнен горючим.

Громов скомандовал атаку, на палубе засуетились гитлеровцы, расчехляя орудия…

Залп, взрывы…

Горящий танкер пошел ко дну…

…16 марта радиостанция штаба военно-воздушных сил приняла донесение самолета-разведчика: у мыса Маккаур обнаружен конвой противника. Через несколько минут торпедоносцы были в воздухе. Экипажи командира 24-го авиаполка подполковника Ведмеденко, заместителя командира эскадрильи капитана Громова и командира звена старшего лейтенанта Шкарубы взяли курс к вражеским берегам. За ними шли шесть самолетов Пе-3 — они выполняли обязанности истребителей прикрытия.

Более часа летели над беспокойным Баренцевым морем. Хмурое небо, снежные заряды… Однако опытный Николай Никитович Ведмеденко (бывший наш командир полка на «тихом» Дальневосточном фронте) уверенно вывел группу в район поиска и первым обнаружил цель. Два транспорта гитлеровцев крались вдоль берега, тщательно маскируясь фоном заснеженных скал. Со стороны моря их прикрывало восемь боевых кораблей…

Ведмеденко подал сигнал «Атака» и устремился на сближение. Ведомые моментально заняли места в боевом строю «фронт». Сторожевики и береговая артиллерия немцев открыли ураганный огонь. Сплошная завеса из черных разрывов закрыла видимость торпедоносцам. Мужественные экипажи упорно пробивались к цели. Истребители сопровождения обрушили огонь на палубы кораблей. Свинцовый ливень хлестал по зениткам, разгоняя и расстреливая прислугу…

Торпедоносцы выдерживали боевой курс. Поврежден мотор и отбита часть киля на самолете Громова. Прострочены пулеметным огнем крылья машины Ведмеденко. Выбито из-под моторной гондолы шасси у Шкарубы…

Ведмеденко с Громовым шли на крупный головной транспорт. Штурман ведущего Ларин впился взглядом в прицел…

Залп!

Тут же сбросил торпеду и Сидоровский. Опытные летчики пронеслись у самого форштевня, на высоте борта транспорта, ошеломленные гитлеровцы не смогли их достать пулеметным огнем. Выполняя противозенитный маневр, оглянулись: два взрыва!

Транспорт переломился, стал быстро оседать. Через несколько минут на его месте осталось лишь облако дыма и пара.

Транспорту, атакованному Шкарубой, удалось уклониться. На торпедоносце были повреждены рули, и он не смог вовремя довернуть на уходящий из прицела борт.

Израненные самолеты тянули к своему берегу. Грозное море клокотало внизу, лохмотья туч проносились над гребнями волн. При входе в Кольский залив окунулись в сплошную пелену снежного заряда. Потеряли из виду летящие впереди Пе-3. Чтобы не столкнуться друг с другом, разошлись по сторонам. Громов на мгновение увидел клочок родной земли, сориентировался. Почти вслепую пришел на свой аэродром, искусно произвел посадку под снегом и ветром. Следом приземлился Шкаруба, затем истребители…

Ведмеденко чуть запоздал. Поле закрыл большой снежный заряд. Машина кружилась над ним более часа, не видя даже огней прожекторов. Выжидать дальше было бессмысленно. В таких случаях экипаж имеет право покинуть самолет на парашютах. Но на это Ведмеденко пойти не мог…

Он взял курс на остров Кильдин. Привел избитый самолет к маленькой площадке, вовсе не предназначенной для посадки таких машин. В конце пробега самолет вкатился в глубокий снег и скапотировал. Кабину летчика плотно придавило к земле, Ведмеденко повис на привязных ремнях головой вниз. Тяжелую машину быстро поднять не удалось, Николай Никитович от кровоизлияния в мозг умер…

…29 марта Громов заступил на дежурство в паре с Константином Шкарубой. Воздушная разведка донесла, что конвой в составе двух транспортов и четырех кораблей охранения движется между Альстен-фьордом и Нордкапом…

Летели на малой высоте: видимость плохая, а цель надо атаковать с ходу, иначе парой не пробиться. Сидоровский точно вывел на конвой — он находился в Бек-фьорде. Головной транспорт со стороны моря прикрывался тремя кораблями охранения, концевой — одним. Против головного оказался Шкаруба, летчик отважный, но не очень опытный; Борис понял, что эта атака может стать для него последней Моментально обошел его и сам устремился на более защищенную цель. Переориентировался и сообразительный Шкаруба. Самолет Громова изрешетили осколки, прошил насквозь по случайности не разорвавшийся снаряд. Однако оба транспорта были потоплены. Громов сумел довести израненную машину до своей базы…

Как-то, «загорая» вместе с ним на дежурстве, я все же не вытерпел:

— Борис, почему ты расстался с Севером?

Он не ответил. Притворно зевнул, поглядел на часы. Потянулся к карману за портсигаром. Я, в свою очередь, сделал вид, что забыл про вопрос. Чуткий Борис оценил это. Выдохнул дым, проговорил так, будто тот разговор был не далее, чем вчера:

— Что ты про черта рассказывал — семечки.

Я сделал вид, что не понял. Он пояснил.

— Одно дело он тебя водит, другое… Дернул — слыхал, говорится?

— Тонкости, Боря, — небрежно заметил я. Это, видимо, и решило дело.

— Ничего себе тонкости! — он отшвырнул окурок, забыв о противопожарных строгостях. Встал, затоптал его и, наконец, рассказал.

1 Мая их отпустили в поселок, в гарнизонный клуб. В разгар веселья примчался посыльный: по тревоге на аэродром! Приехали, узнали: воздушный разведчик обнаружил конвой у мыса Кибергнес. На удар ушла пара торпедоносцев с пятеркой Пе-3. Борис остался в резерве. На поле никого из начальства не было, на глаза попался самолет Р-5. И он вдруг решил взлететь на нем, разведать ребятам погоду над аэродромом. Оторвавшись от земли, задел за провода. Повреждение машины, вынужденная посадка…

Выслушав лаконичную исповедь, я только руками развел — так непохоже это было на Громова.

— Да, именно дернул… И что?

— Ясно, что. На Рыбачий, в морскую пехоту. И вот, представляешь…

И вдруг преобразился. Всю жесткость, суровость как смыло с лица. Глаза потеплели, помолодели, в них засветилась добрая синева.

— Знаешь, каких там ребят узнал! Не жалел, что и влип, даже не очень скучал по небу. В газетах, по радио — это одно…

О Рыбачьем в войну знали все. Этот насквозь продуваемый неистовыми ветрами голый скалистый полуостров где-то на Крайнем Севере то и дело упоминался в сводках Совинформбюро и постепенно стал символом стойкости наших бойцов, несокрушимости их морального духа. Хребет Муста-Тунтури, легендарный погранзнак А-36… Все три первые года войны не стихали там ожесточеннейшие бои, то и дело переходящие в рукопашные схватки. И за все это время отборным гитлеровским головорезам не удалось продвинуться ни на шаг! Девять месяцев в году длилась на Рыбачьем зима, неделями выли снежные бури, ветры достигали такой силы, что между стрелковыми ячейками и блиндажами приходилось протягивать канаты, вокруг в тундре не было ни деревца, оружие и руки отогревали, зажигая пропитанную тюленьим жиром ветошь. Месяцами не получали писем, а когда получали, то часто читали их чуть ли не наугад: мешок с почтой побывал в море вместе со сбитым самолетом или захлестнутым волнами мотоботом…

В морской пехоте Борис стал таким же своим, каким был и в морской авиации. Мерз ночами у пулемета, отбивал бешеные атаки остервеневших от неудач фашистских горноегерей, ходил в контратаки. В одной из рукопашных схваток был ранен и, наскоро подлечившись, вернулся обратно к своим «братишкам»…

В октябре его вновь направили в авиацию. Но вернуть в полк сочли, видимо, нецелесообразным.

В нашем 5-м гвардейском авиаполку Громов успел налетать немного. Но каждый, кто с ним летал, запомнил его почерк — твердый, раскованный, легкий. И — благородство, иначе не скажешь. Великодушие по отношению к менее опытным, а может, и менее храбрым воздушным бойцам.

18 ноября он и Николай Новиков наносили удар по вражескому транспорту. Самолет Громова атаковали два «мессершмитта». Спокойно маневрируя, Борис предоставлял своим стрелкам возможность отбивать атаку за атакой. Один из «мессеров» задержался на развороте и тут же получил от воздушного стрелка Петра Довбни смертельную пулеметную очередь. Второй в это время успел выпустить очередь по торпедоносцу. Задымил мотор, началась тряска. Машина плохо слушалась рулей. Борис хладнокровно боролся за ее жизнь. Сберегая каждый метр ускользающей высоты, дотянул до побережья. Затем и до своего аэродрома…

Тогда не погиб. Как и в десятках подобных переплетов на Севере. Как и в морской пехоте. А тут… Средь бела дня, на своем аэродроме, в учебном полете… А впрочем, какой учебный? Каждый полет на войне — боевой. И ввод в строй полка новых воздушных бойцов — такая же боевая задача, как и уничтожение вражеских кораблей. Может быть, еще и сложнее, недаром же ее поручают самым опытным, самым искусным пилотам.

Погиб смертью храбрых…

Вот и мой следующий вылет не в полном смысле был боевым. А стоил как бы не двух торпедных. По его нужности, необходимости на войне.

"Круглый" был вылет на моем личном счету — стопятидесятый. Это, наверно, имел в виду замполит, предложив тогда «отложить» наше скромное торжество в столовой.

Удивительная у Ивана Григорьевича память. Нет, удивительная душа!

Конечно, неплохо бы украсить нашу видавшую виды "пятерку" еще одним корабликом на фюзеляже. Поставив под ним и кругленькое число…

Но это все не серьезно. Положение партизан в Крыму хуже некуда: зажаты карателями в горах, обороняться почти нечем, а есть и вовсе нечего…

13 декабря — самая середина «глухого» месяца. Погода такая, что удивительно, как вообще разрешают взлет. «Доверяют», — подчеркивает Иван Григорьевич.

Приходится доверять.

— Вам там уже каждый кустик знаком! Хохочем. Гору-то хоть бы какую сквозь эту муть разглядеть.

— Во всяком случае, помните, ребята, — голос замполита серьезен. — Вас ждут, о вас мечтают! Мечтают, понимаете? Сберегая последнюю сотню патронов, последний сухарь…

В машине и под фюзеляжем — предельный груз.

Прилуцкий советует взлететь попозже, пересечь побережье в темноте. Погода погодой, но догадаться нетрудно: не с неба же падают к партизанам боеприпасы и сухари. То есть, что именно с неба и падают, и несмотря ни на что.

В самом деле, у берега «мессеры» могут перехватить. Решаем стартовать за полчаса до наступления темноты.

Последние напутствия.

— Только что передали: за вашим полетом будет следить командование флота! Но главное, помните, что сказал. О вас мечтают!

И вот под крылом сплошная рябь. Кое-где возвышаются башенки — облачность кучевая. Но это ничего не сулит. Так, нужно же на чем-нибудь дать остановиться взгляду.

— На что надеемся, штурман?

— На господа бога. Там же голодные ждут…

Берег пересекаем в районе Алушты. Как и рассчитано, в темноте. На всякий случай выполняю противозенитный маневр. Будто и в самом деле надеясь кого-то задобрить.

По времени — район сброса. Прилуцкий молчит. И вдруг:

— Разорванная, командир! Выбери окошечко, нырни метров на четыреста…

И в самом деле. Везучка! Надо же, именно в этом районе… Выбираю, ныряю. Внизу темнота…

— Вижу сигнал! Доверни вправо на десять…

Несколько секунд, и мешки из бомболюков сброшены. Панов и Жуковец что-то замешкались. Делаю повторный заход.

— Груз в воздухе, командир! Все парашюты раскрылись!

— Видели точно?

— Все!

Разворачиваемся на юг. Спустя полтора часа машина мягко касается земли родного аэродрома. Умолкают моторы, гаснут прожектора. Тишина и покой ощутимо облегают кабины.

— Много ли человеку на войне надо для счастья, — философствует явно довольный Прилуцкий, сбрасывая парашют и с удовольствием разминая богатырские плечи. Тут же с беспокойством оглядывается на полуторку. — Сдается, что-то было отложено, вроде как на сегодня… Не помните, командир?

Мое внимание привлекает Жуковец. Вертится подозрительно возле.

— Ну? — ловлю его за руку, предчувствуя неладное. В самом деле, уж слишком все гладко.

— Не знаю, правильно ли я сделал… — мямлит явно нарочно, помогая стянуть с плеча лямку.

— Ну? — сжимаю его напрягающийся в ответ бицепс.

— Да вы не бойтесь! (Я же и должен бояться). Перед отлетом газеты дал замполит, в мешок партизанам… А я в них еще и записку…

Ну вот.

— Еще? А знаешь, что за это бывает? А если к фрицам мешок попадет?

— Не попадет! А если бы… так и пусть думают, что это он сам…

Последние слова проходят уже мимо сознания. Замполиту придется, конечно, доложить. Хорошо, если этим и обойдется. Обойдется, жди…

— Говорю, не беспокойтесь! Между костров положил, точно видел…

Видел. А что же тогда юлит? Да и поди докажи, что он видел…

Масла в огонь подливает Прилуцкий. От злости: из кабины полуторки то и дело высовывается шофер.

— Хорошенький агитпроп! — замечает как о решенном. — Знаешь, что фрицы в газетах раззвонят? Что Громова сбили! Того! Имя-то указал хоть? Впрочем, поди им доказывай, что не слон!

Жуковец изумленно вскидывает ресницы. Такой оборот ему в голову не приходил. И вдруг взрывается:

— Да что вы все — фрицы да фрицы! Нарочно же выждал! Второго захода, чтобы наверняка… За свои беспокойтесь, штурман! В том разве дело? Перед майором как-нибудь отчитаюсь…

— Ну-ну, отчитайся, — мрачно кивает Прилуцкий. — Поехали, командир?

Что-то не очень и хочется ехать. Громов? При чем тут… Ах тот, герой… Много ли человеку… А для несчастья много ли надо?

Вмешивается молчавший до сих пор Коля Панов. По профессии с подобными делами он знаком лучше всех.

— Что написал-то? — склоняется к другу. — Хоть бы мне показал.

— Да ты-то при чем! — сбрасывает с плеча его руку рассвирепевший Сашка. Командира касается! И меня! Не учел, что полет у него… круглый. Из башки вылетело, понимаешь?

Чувствую, как отлегает от сердца. В уши возвращается привычный моторный гул.

— Толком выкладывай, что там?

— А не обидитесь? Сам замполит же и подсказал — мечтают… Подарок, думал, от него… от вас то есть ему… Будто не вижу, переживаете…

— Что написал-то?

— "Груз сбросил летчик Громов".

Минута проходит в молчании. Из кабины полуторки высовывается удивленный шофер. Ничего не поняв, разряжает тишину жеребячьим ржанием. Прилуцкий грозит ему кулаком.

Потом все бросаемся обнимать Сашку.

— Молодчина!

— Пусть так и думают, Громов…

— Как это мы-то…

Ну вот. Вот и опять оно с нами, при нас — наше скромное фронтовое счастье.

— Сто грамм сверх положенного тебе, Сашок! За идею!

А что, в самом деле идея. Пусть так и запишут мне в летную книжку: "Стопятидесятый боевой вылет, памяти Бориса Громова". А еще лучше и вообще его пропустить. Пусть и будет буквально подарок…

Да, вот что нам надо для счастья еще. Верная память живых о погибших.

 

Летучие минеры

В течение двух с половиной месяцев наш экипаж находился в командировке: получали новые машины для пополнения самолетного парка полка. Тем временем капитально ремонтировалась и наша многострадальная «пятерка». На Кавказское побережье вернулись 7 апреля 1944 года, к началу решающего сражения за Крым.

Тут только узнали, что еще два месяца назад полк перебазировался под Мелитополь, в Сокологорное. Почти все это время он занимался тем, что перевозил имущество и личный состав других частей дивизии, также передислоцировавшихся в Северную Таврию — ближе к местам предстоящих боев. Это утешило: в тылу мы чувствовали себя неважно, думая, что ребята воюют без нас.

Были и другие новости. И среди них та, с которой свыкнуться казалось невозможным: погиб наш любимый комдив Николай Александрович Токарев…

Все, что мне довелось знать о жизни этого человека и что узнал теперь о его смерти, я постараюсь рассказать позже. Пока же предстояло как можно скорее занять свое место в боевом строю. Облетать отремонтированную машину, освоиться на новом аэродроме, привыкнуть к новым командирам. На должность комдива был назначен бывший наш комполка полковник Виктор Павлович Канарев, полком стал командовать майор Буркин, бывший инспектор ВВС флота. А нашей первой эскадрильей, взамен погибшего еще летом капитана Осипова, — капитан Чупров, прибывший из академии…

Произошло изменение и в моем экипаже: Панов уехал на учебу, на его место дали старшего сержанта Ивана Должикова.

8 апреля в полку состоялся митинг: 4-й Украинский фронт перешел в наступление на крымскую группировку врага со стороны Перекопа.

Для нас задача оставалась, по сути, прежней: блокировать полуостров с моря. Однако ответственность за ее выполнение возросла неизмеримо. Что Крым будет освобожден — это сомнений не вызывало. Но когда и какой ценой — во многом зависело от действий флота и его авиации. Доставить подкрепления своим войскам противник мог только морем. И только морем мог что-то спасти, когда неизбежность его поражения станет очевидной.

"Не выпустить из Крыма ни одного гитлеровца!" — этот девиз прозвучал в частях военно-воздушных сил Черноморского флота сразу же после получения известия о переходе наших войск в наступление.

С первых же дней сражения движение вражеских кораблей и судов на черноморских коммуникациях резко активизировалось. Полку предстояло вновь вспомнить второе свое назначение, стоявшее в его наименовании даже первым: минно-торпедный. Не прекращая активных действий по уничтожению плавсредств противника, производить систематическое минирование подходов к севастопольским бухтам, к портам Констанца и Сулина, а также Сулинского гирла и самой реки Дунай — с целью закупорки этой жизненно важной для вражеских войск артерии.

В ночь на 11 апреля восемь экипажей получили задание сбросить мины на входах в бухты Севастополя. Девятый — нанести бомбоудар по причалам Южной бухты и железнодорожному вокзалу, чтобы отвлечь внимание противника от самолетов-миноносцев.

В полночь приехали на аэродром. До постановки задачи чуть более часа время проверки готовности техники. Направляемся к своей «пятерке». Тишина. Ясная безветренная ночь. Над четким абрисом крыльев машины — яркие россыпи звезд.

Луч фонаря скользит по обшивке, капотам, винтам, шасси. На крыле механик Петров, в руках у него заправочный пистолет, просунутый в горловину бака. Моторист Ястербилов и оружейник Сергиенко помогают минерам подвешивать мины. Электрик Клейман проверяет спецоборудование. Техник Миша Беляков, склонившись, наблюдает за его работой.

Я наблюдаю за Мишей. Сколько раз вот в такие предстартовые часы приходилось мне заново поражаться необычайной способности этого человека уходить целиком в дело. С головой, говорится? Как же без головы. Тут, однако, не то. Не то слово. Нет его, техника Миши, сейчас, рядом с Клейманом, нет вообще в этом мире. Ведь он во внутреннем мире, не видимом нам, своем. И этот мир — самолет. Та же наша родная, непробиваемая "пятерка"! Вся она в нем сотни, тысячи механизмов, узлов и креплений, приборов и тяг… Все их надо в определенном порядке перебрать в памяти — обязательно все, непременно в порядке, случалось же в авиации, что за мельчайшими заботами забывали, к примеру, заправить баки, — перебрать и представить себе в настоящем, сегодняшнем виде, после замен, перетяжек, починок, представить в работе, на разных режимах, под всеми нагрузками и перегрузками, во всех положениях, обычных и необычных, но тем более вероятных в условиях боя… Огромнейший труд! Воображения, памяти, мысли… Ну и, конечно, души. Без работы души упущение неизбежно.

Еще час, полчаса, и самолет уйдет в небо. Уйдет без него и останется в нем. И все будет испытываться, уже бесцельно, на разных режимах и перегрузках, при повреждениях от огня. И только когда он вернется — этот вот, настоящий, закончит руление, заглушит моторы, и когда я, командир, встретив Мишин измученный взгляд, шагну к нему первый и, крепко хлопнув его по плечу, произнесу обычное "Спасибо, Миша!" — только в этот вот миг… Самый счастливый миг в его жизни! Миг встречи, слияния двух самолетов. Огромная тяжесть спадает с души!

Вот чем объясняется эта его замечательная улыбка в ответ на скупую привычную похвалу. И он возвращается сам к себе. Становится вновь деловитым, заботливым и спокойным, лезет наверх, осматривает обшивку, считает пробоины, щупает тяги, опробывает рули, дает указания «ассистентам»… А дальше работа. С фонариком, ночью, под хлещущим ветром, под снегом, под льющимся без перерыва дождем. Видная всем и ценимая всеми, трудная, сложная, кропотливая, то и дело срывающаяся из-за нехватки чего-то, из-за оплошности чьей-то, но только не от того, что кто-то свалился, присел, задремал. Просто работа, руками и головой, до следующего старта, до нового перевоплощения человека в невидимый самолет…

— Машина готова, командир!

Проверяем, расписываемся в приеме. Я и штурман Прилуцкий — положено проверять.

Оставив на стоянке Должикова и Жуковца, отправляемся на командный пункт.

В просторной землянке уже собрались летчики и штурманы. Командир полка Михаил Иванович Буркин кратко останавливается на обстановке. В итоге двухдневных напряженных боев прорвана первая, главная полоса обороны противника. Наступление развивается успешно, наши войска в ожесточенных боях заняли сильный узел обороны врага — Армянск. Гитлеровцы, неся большие потери в людях и технике, отходят на вторую полосу — Ишуньские позиции.

— Задача остается прежней. Последовательность взлета, ось маршрута, места постановки мин каждому экипажу укажет начальник штаба. С противовоздушной обороной в районе постановки ознакомит начальник разведки…

У стены на большом фанерном щите — крупномасштабная карта Севастополя. На ней с примерной аккуратностью нанесены аэродром ночных истребителей противника, позиции зенитной артиллерии, прожекторные установки — сплошное ажурное полукольцо из маленьких синих зловещих значочков.

— Надеюсь, все ясно? — ставит «катюшу» обратно на стол начальник разведки майор Конзелько.

— Куда ясней! — шумно вздыхает штурман Галухин. — Как бы на месте еще и больше не прояснилось…

— Если растревожите, окажетесь как под рентгеном, — уверенно подтверждает Конзелько. — Что вы хотите — Севастополь!

— Да, Севастополь… Думали ли когда…

— Ну, это уже лирика, — деловито прерывает начштаба майор Немировский. Товарищ Дуплий, приступайте к инструктажу штурманов…

Ровно в полночь поднимает в воздух свой до предела нагруженный бомбардировщик заместитель командира полка майор Корнилов. Затем на старт поочередно выкатываются самолеты-миноносцы. Взлетают Александр Дарьин, Федор Федоров, Александр Пресич, Валерий Федоров, за ним я, за мной — Александр Ковтун, Иван Киценко, Семен Самущенко.

Ночной полет, каждый экипаж действует самостоятельно.

Подходя к Севастополю со стороны моря, еще издали видим: голубые ножи прожекторов бешено мечутся по небу, скрещиваясь, будто затачиваясь друг о друга, меж ними, как искры, сверкают разрывы снарядов. Это работает Корнилов со своим штурманом Сергеем Прокофьевичем Дуплием. Да, нелегко им! Одна надежда — маневр. Мастерство Александра Васильевича известно. Непроизвольно передергиваю плечами, вспоминая собственные отвлекающие полеты — над Феодосией, Керчью, Таманью…

Два огненных меча скрестились, остановились, поползли, как бы борясь и одолевая один другого. К ним перекинулся через все небо еще один и еще, рамочка-пирамидка в месте их встречи срезалась в треугольник, тот, как бумажный, стал остригаться со всех трех сторон… Вот он, рентген, поймали, гады! С земли забили оранжевые фонтаны, разбрызнулись сотнями фосфорических искр…

И тут же все погасло. Затмилось огромным огненным полыханьем, раз за разом, внизу…

— В цистерны влупил! — захлебнулся восторгом Жуковец. — Сам, фриц, почитай газетку!

— При бесплатном освещении, — дополнил Должиков.

На боевом курсе схватили. Сейчас вырвется, если…

— Сколько до сброса? — спрашиваю Прилуцкого.

— Подходим, командир. Даю вертикальную скорость…

Снова тишина. Подбираю режим моторов. К бухте планируем почти бесшумно. Николай прилип к переднему блистеру — высматривает ориентир для отсчета времени. Миноносцы, ушедшие раньше нас, противником, видимо, не были обнаружены. Отлично работают Корнилов с Дуплием, дай бог вырваться им из этого ада…

По воде бухты стелятся голубые расплющенные овалы: прожекторы с мыса Херсонес обшаривают морскую гладь у берега.

— Дрожат фрицы! — комментирует Жуковец. — Боятся, нет ли десанта.

Корнилов опять в лучах. Разрывы зениток бешено пляшут вокруг блескучего крестика. И вновь позади него, где-то в Южной бухте, вспухают клубящиеся разрывы.

Последние сбросил, теперь-то вывернется, — вздыхает Прилуцкий. — До цели пять минут, командир!

Подходим к берегу. Сам берег почти не виден, мы его больше определяем по вспышкам зениток и частоколу гигантских свечей.

— Снижайся еще, командир. Так… Разворот… Доворот…

Под нами Камышовая.

— На боевом!

Через минуту машина «вспухает». Еще через полминуты — опять.

— Мины сбросил!

Разворачиваюсь вправо. Облегченный самолет охотно набирает высоту, попутный ветер увеличивает скорость.

— Домой придем на двадцать минут раньше расчетного, — весело оповещает экипаж штурман.

— Как, Коля, после каникул?

— Все как по нотам, командир! Три месяца перерыва, не шутка. Замена обоих моторов на самолете…

У капонира нас ждет весь технический экипаж.

— Спасибо, Миша! — жму крепкую, приятно скользкую от въевшихся масел ладонь Белякова.

В ответ та улыбка, значение которой я понял по-настоящему, кажется, только сегодня.

Задание выполнили успешно все экипажи. Главная заслуга тут — штурманов. Ну и, конечно, Корнилова. Пострадала одна его машина, и то незначительно, если учесть, в каком побывала аду…

Утро 11 апреля. Наша эскадрилья вновь на дежурстве — пять бомбардировщиков, два торпедоносца. Готовность к вылету — тридцать минут. Ведущий всей группы — комэск капитан Чупров, пару торпедоносцев приказано возглавить мне. Задача — комбинированный удар по кораблям: их должны обнаружить экипажи самолетов-разведчиков 30-го разведывательного авиаполка.

Потянулось время. Погода сложная, с утра по низинам залегал туман. Днем он поднялся, но высота нижней кромки оставалась не более двадцати — тридцати метров.

К вечеру на стоянку прибыл замполит майор Шевченко. Радостная весть: войска 4-го Украинского фронта прорвали оборону противника на всю глубину, овладели станцией Джанкой.

Экипажи ответили дружным «ура».

— Еще не все, — переждал шум Иван Григорьевич. — Только что стало известно: перешли в наступление войска Отдельной Приморской армии. Сегодня они освободили Керчь!

Не успело затихнуть второе «ура», появился посыльный из штаба: Минакова и Ковтуна со штурманами срочно вызывает командир полка.

— Ну вот, и работка подвалила, — улыбчиво прищурился Иван Григорьевич. Бегите, хлопцы, я тут проверю, все ли готово к ночному вылету.

В штабной землянке, кроме нас, собрались Корнилов, Чупров, Пресич, Федор Федоров, Алфимов. Все — со штурманами.

— Погода сложная, — несколько необычно начал постановку задачи командир полка. — Полетите во второй половине ночи. Приказано поставить минные заграждения в Сулинском гирле. Сейчас уясните задание и отправляйтесь на отдых.

На аэродром вернулись в час ночи. Здесь все уже было готово. Под фюзеляжем — новые, еще не испытанные нами мины. В лучах фонарей они выглядят особенно внушительно.

В два сорок пять взлетел первый. Жду своей очереди. Как назло начинает моросить дождь, мгла сгущается в мутный кисель. Выруливаю на старт, набираю скорость. Машина нехотя отрывается от земли, с трудом взбирается вверх. Осторожно, с небольшим креном — «блинчиком» — разворачиваюсь, ложусь на заданный курс. Лечу вслепую, ни земли, ни неба. Трудно будет штурману выйти в заданный район, если и дальше не прояснится. На всякий случай стараюсь предельно точно держать курс и режим.

Час полета над сушей, затем море. Облачность стала рваной, улучшилась видимость. А еще через тридцать минут открылось все звездное небо.

Прилуцкий подает команду на снижение. Затем начинается обычное:

— Командир, вправо пять. Еще пять вправо. Высоту так держать!

Увеличиваю обороты, перехожу в горизонтальный полет.

— Пошли! Легкий рывок. Самолет становится послушней.

— Парашюты раскрылись! — докладывает Должиков. О точности не спрашиваю: в такой обстановке мой штурман промазать не может. Один из лучших минеров, в первых полетах участвовал, к устью Дуная, еще в тридцать шестом полку, с замкомэском Осиповым…

Ложимся на обратный курс. Экипаж молчит, убаюканный гулом моторов. Все заботы позади, мысли обращаются к дому. Сначала к ближнему — аэродрому, нашей кают-компании, где обитаем теперь чаще днем, чем ночами. Потом к дальнему, к родным Минводам. Как там мать, отец? Что-то долго нет писем. И от Тамары, моей милой невесты. Сколько времени уже нет? А сколько прошло, как побывали там в отпуске вместе с Прилуцким? Но считать лень, начинает клонить в сон…

— Штурман, сколько времени мы в полете?

— Три часа двадцать минут.

— А Минводы помнишь?

— Помню, как же! Держись, командир; Не хватало воткнуться в море… Как думаешь, освободят наши Крым к 1 Мая? И Севастополь?

Тут вмешивается Жуковец. О Севастополе он равнодушно слышать не может.

— Главное, оборону внешнего обвода прорвать, а там пойдет!

— Тебя бы командующим назначить, Сашок! — подает голос Должиков.

— Я и на зама, пожалуй, согласен. Ты там доложи…

— Ладно, поговорили, ребятки! Про воздух не забывайте, а то что-то больно уж нам везет.

— Возим подарочки, как невесте…

Угадал штурман слово. Или я сам машинально шепнул его в ларингофон? Может быть, мысль отзывается незаметно в колебаниях голосовых связок? Устарелое слово. Вслух я Тамару так не зову, даже с Прилуцким, когда вспоминаем свой отпуск в Минводах. А про себя — только так. А что — девушка? С девушками гуляют, девушки пишут, девушкам обещают… У нас — уговор. Уже и родители, ее и мои, как родные. От них, верно, слово-то и пошло…

— Светает, командир.

Светает. Внизу проглядывается лента шоссе Мелитополь — Геническ. Ориентир тебе, Коля!

— Не заблудимся, не в лесу!

Снова лишь гул моторов. Удачно сменили их, работают как часы. Сто раз, верно, проверил Миша. Опять как новенькая наша старушка «пятерка». Дотянет и до конца войны. Если, конечено…

— Сколько до дома, штурман?

— До которого, командир?

Опять угадал. Скоро, видно, и вовсе без слов обходиться будем…

12 апреля. Наши войска стремительно наступают, враг поспешно отходит к Симферополю. Почти полностью освобожден Керченский полуостров.

Рассаживаемся в штабной землянке. Лампочка от движка освещает сосредоточенные лица, планшеты с картами на коленях. Начальник штаба докладывает командиру полка: все экипажи, идущие ночью на задание, собраны.

Михаил Иванович Буркин в приподнятом настроении.

— Прежде чем ставить задачу, доведу до вас сводку по действиям ВВС ЧФ за прошедший день. 11 апреля тридцать четыре самолета-штурмовика под прикрытием сорока восьми истребителей нанесли ряд последовательных ударов по скоплению плавсредств противника в Феодосийском порту. При этом потоплены один тральщик, две десантные баржи, три катера…

С минуту в землянке стоит одобрительный шум.

— Нам предстоит поставить мины у порта Сулина и в Сулинском гирле. Трем экипажам обеспечить связью торпедные катера, совершающие переход с Кавказа в Скадовск, подсветить отдельные отрезки пути светящими авиабомбами. Экипажу Киценко перед тем сбросить груз партизанам. Значит, у вас две задачи, старший лейтенант.

Майор отыскивает взглядом Киценко, выдерживает значительную паузу. Продолжает, как будто обращаясь к нему одному:

— Метеоусловия ожидаются довольно сложные: видимость ограничена дымкой, к утру возможен туман.

Киценко смущенно кивает. На лицах летчиков появляются улыбка.

Дело в том, что Киценко недавно "отчудил номер", как выразился комэск. В ту ночь на маршруте встал грозовой фронт, всем экипажам был дан приказ вернуться. Все и вернулись. Кроме Киценко. Киценко прождали до утра. Утром садится, докладывает: "Задание выполнил". Комэск только плюнул, пошел к командиру полка. Михаил Иванович вызывает: "Где вы были до утра, Киценко?" "Как где? Задание выполнял. Отбомбились точно по цели". — "В такую погоду?" "Погода нормальная. Фрицы как раз не ждали". — "Значит, радист у вас никуда не годится!" — "Радист зверь!" — "Зверь, а радиограмму о возвращении не принял".

Киценко молчал, переступая с ноги на ногу. "Это я, товарищ майор. Радио гроза вывела из строя, ну я и решил… Обидно возвращаться с бомбами…" Майор не знал, что делать. В первую секунду ему захотелось обнять и расцеловать летчика. В следующую — отругать, наказать, отстранить от полетов, отдать под суд…

Не отдал. И вот сегодня самое ответственное и трудное задание поручал ему. Что вообще-то понятно. Иван — опытный летчик, командир звена. Войну начинал на Балтике, в сорок втором оказался на Черноморском флоте. Воевал в 119-м разведывательном, где сверх выполнения основных задач сумел повредить фашистскую подлодку и разбомбить штаб одной из частей противника. У нас — с весны сорок третьего. Моментально освоил новый самолет, новое оружие, успел проявить себя и как воспитатель молодых пилотов. Словом, летчик от бога, но… Как и каждый талант — со своим характером.

— Со штурманом хорошенько все обсудите, — скрывая усмешку, хмурится Буркин. — Слетались с ним, наконец?

Штурманом у Ивана — Василий Басалкевич. Назначен к нему неспроста. После того «грозового» полета у них произошел такой разговор. "Вот что, Иван, иди к комэску и доложи, что летать со мной не хочешь". — "Так я же хочу, Вася!" — "Так я не хочу. А доложить ты должен. А то меня посчитают за труса. При таком-то, как ты, храбреце! Сегодня ты летал, считай, без радиста, завтра тебе не нужен будет штурман. А попкой у тебя в клетке я сидеть не согласен".

Киценко не обиделся. Спокойный и рассудительный Басалкевич ему нравился. Колдует молча в своей «клетке» над картой, а самолет выведет точно и цель поразит. И на аэродром до тумана поспеет. До войны Басалкевич был учителем в младших классах, в минуты откровения вздыхал: "Эх, скорей бы война кончалась! Распустились мои ребятишки, чай, без меня…"

— Слетались, товарищ майор! — поспешно заверяет Иван.

— Ну, а радиста я знаю, — в глазах у Михаила Ивановича мелькают опасные огоньки. — Сережкин его фамилия. Знаю, учтите! Надежный радист.

— Зверь! — подтверждает Иван и тут же прикусывает язык.

В село не поехали, поужинали на аэродроме. Весна в полном разгаре, все цветет, зеленеет, буйствует. Перекурили, лежа на травке, лениво перебрасываясь словечками. Постепенно летное поле стало оживать: люди задвигались, заработали прогреваемые моторы, первые машины порулили на старт.

— Ночные птицы, — определил Жуковец. — Как сумерки, так мы на крылышки…

Выруливаем на старт. По сигналу отпускаю тормоза. Машина медленно набирает скорость. Плавно подбираю штурвал, и тяжелый самолет отрывается от земли.

Экипаж молчит. Ждут, когда первым заговорит летчик.

— Порядок, — говорю, набрав высоту.

— В задней полусфере порядок, — вторит Должиков. Штурман дает курс.

Пролетая над Таврическими степями, видим много пожаров.

— Что бы это значило?

— Бурьян выжигают колхозники, — откликается сведущий в сельском хозяйстве Сашок. — Трэба землицу запахивать, засевать!

Да, «трэба»… Какая она здесь, землица? Вспомнилось лето сорок второго, клубящиеся дымы вдоль дорог, сполохи орудийных вспышек от горизонта до горизонта… Вражеские лавины катились к Волге, бои шли в кубанских, донских, ставропольских степях. Авиация Черноморского флота забыла свое назначение. Бомбили переправы, шоссе, железнодорожные эшелоны, штурмовали скопления вражеских войск. Как во сне, путались дни и ночи, непрерывно ревели моторы, гремели разрывы бомб. Взлеты, посадки, снова взлеты — по два-три раза на дню, а потом еще ночью… Ад на земле, ад кромешный в воздухе…

В самолете молчание. Кажется, все вспоминают одно и то же. Вспоминают и радуются: в воздухе хозяева теперь мы. И на земле, на родной, на истерзанной, но свободной. Запахивать, засевать…

Метеорологи не ошиблись: море нас встретило дымкой. Яркие звезды на небе, внизу — мутная тьма. Горизонта не видно, хоть вечер едва наступил.

Тем не менее в район вышли точно. Команда штурмана на снижение. По давно знакомым ориентирам выходим к Сулине. Небольшая «площадка» — строгое выдерживание курса, скорости, высоты — и мины пошли в воду.

— Порядок?

— Порядок.

Разворачиваюсь, над плавнями проскальзываю в море.

— Научились работать, а, штурман?

— А ты только заметил, командир?

Да, минер из Прилуцкого классный. Вот здесь он и начинал. Самое первое задание выполнял по прямой нашей специальности. После степных тех бомбежек, штурмовок…

Наши мысли опять совпали.

— Вспоминал вот, летели сюда, бывшего своего командира. Не довелось Степану Михайловичу увидеть землицу эту опять свободной…

Многим не довелось. Осипов был потом нашим комэском. Погиб в конце лета прошлого года…

Закончилась еще одна ночь. Напряженная, боевая. Все самолеты-минеры успешно выполнили задачу и благополучно вернулись на свой аэродром. Хорошо действовали и осветители.

Иван Киценко, сбросив в Крымских горах груз для партизан, быстро вышел в назначенный район встречи с катерами. Штурман Басалкевич навесил на траверзе мыса Сарыч десять светящих бомб. "Зверь"-радист Николай Сережкин пять раз пытался выйти на связь с моряками, но с торпедных катеров не отвечали: очевидно, опасались радиоперехвата со стороны противника, который был рядом, решили обойтись световым ориентированием.

Командир звена Василий Бубликов в полночь вышел в район маяка Херсонес. Его штурман Александр Королев также навесил десяток «фонарей» с четырехминутным интервалом. Стрелок-радист Сергей Игумнов установил с катерами связь. Те обозначили свое местонахождение красной ракетой. Ввиду сплошной облачности в этом районе самих катеров экипаж наблюдать не мог.

Находчиво действовал в эту ночь экипаж летчика Семена Самущенко. Ему было приказано обеспечить проход катеров на траверзе мыса Тарханкут. Но незадолго до его вылета самолетом-разведчиком в этом районе был обнаружен вражеский конвой из двух больших барж и десяти катеров охранения. Он следовал курсом на Севастополь. На перехват из Скадовска немедленно вышли два наших торпедных катера и катер с «эрэсами». Первыми двумя командовали старшие лейтенанты Подымахин и Латошинский, третьим — лейтенант Иванов. Экипажу Самущенко приказали взаимодействовать с ними.

Штурманом у Самущенко был опытный Григорий Кондрашов. Он точно рассчитал место предстоящего боя и своевременно привел туда самолет. После непродолжительного поиска экипаж обнаружил вражеский конвой и сбросил над ним светящие авиабомбы. Находившиеся в пяти-шести милях наши катера полным ходом устремились на врага. Подымахин и Латошинский атаковали баржи. Катера охранения обрушили на них шквал огня. С самолета было видно, как трассы автоматических пушек и крупнокалиберных пулеметов буквально располосовали пространство над морем.

Пробиться через такой заслон было невозможно. Моряки изменили решение. Отбиваясь огнем пулеметов и пушек, оба торпедных катера вышли из боя и скрылись во тьме. Катер же Иванова приблизился и открыл огонь из пулеметов и ракетных установок.

Моментально сориентировавшись в обстановке, Самущенко и Кондрашов сбросили еще серию «фонарей». В их свете, то отходя, то приближаясь, ракетный катер Иванова все больше и больше втягивал в бой фашистские сторожевики. И вот наступил момент, когда одна из барж оказалась неприкрытой. Ее моментально атаковали выскочившие из засады Латошинский и Подымахин. Торпеды достигли цели: тяжело нагруженная баржа подорвалась и пошла ко дну. Ее участь разделил и один из сторожевых катеров противника: он потерял ход и был метко расстрелян в упор. Остальные фашистские корабли в беспорядке рассеялись под покровом ночи.

Командир бригады торпедных катеров капитан 2 ранга Виктор Трофимович Проценко горячо благодарил экипаж Самущенко за умелое взаимодействие: это был первый и весьма удачный случай непосредственного наведения катеров на цель самолетом. С особенным вниманием эпизод разобрали и у нас в полку. Находчивость и решительность экипажа получили высокую оценку командования, всем штурманам были поставлены в пример безукоризненно точные действия Григория Кондрашова.

 

Победы и утраты

Раннее утро 13 апреля. Эскадрилья на дежурстве: пять бомбардировщиков и два торпедоносца в тридцатиминутной готовности. Ведущий всей группы — комэск Чупров, пары торпедоносцев — я.

После завтрака Иван Григорьевич приносит очередную весть: войска Отдельной Приморской армии полностью очистили Керченский полуостров, освободили Феодосию.

У нас день так и проходит в ожидании: от воздушных разведчиков 30-го авиаполка целеуказания не поступает.

Вечером меня со штурманом вызвали к начальнику штаба. Задание — сбросить в районе горы Черная пять мешков с оружием и боеприпасами для крымских партизан. Вместо заболевшего Должикова предложено взять в экипаж старшего сержанта Алексея Ливеровского.

— Ничего не имеете против?

Вопрос для формы. Ливеровский — один из опытнейших стрелков-радистов, долгое время летал с Николаем Александровичем Токаревым. В ноябре прошлого года вместе со мной получал орден Красного Знамени.

Торпеда с самолета снята, на ее месте три двухметровых десантных мешка. В люки затаскивают еще два. Укрывшись от резких налетов ветра за штабелем бомбо-тары, проверяем с Прилуцким расчет маршрута. Ведя карандашом по карте, штурман еще раз в воображении проходит весь путь. Горы с высокими вершинами, множество ущелий. В одном из них нужно отыскать крохотный ромбик из костров. Маршрут новый, с этого аэродрома мы к партизанам еще не летали.

Стартуем. Сумерки быстро накрывают землю. Идем по приборам через Геническ, Гнилое море, Карасубазар. Все чаще обращаю взор к штурману, тот — к карте. Последний разворот. Прилуцкий откладывает карту, прилипает к блистеру в носу кабины. Несколько напряженных минут.

— Вижу сигнал!

Доворачиваю по его командам. Сбрасываем три мешка с внешней подвески. Повторный заход. Штурман командует Ливеровскому и Жуковцу — приготовиться к сбросу груза из люка.

Еще одна прямая на ромб — в воздухе раскрывается парашют. Еще заход Ливеровский и Жуковец подтягивают последний стокилограммовый мешок к люку, выталкивают в воздух.

— Парашют раскрылся, командир!

Вот и вся работа.

В этот же вечер шесть экипажей произвели постановку мин в Сулинском гирле. Штурманы Дуплий, Незабудкин, Басалкевич, Прокопчук, Кондрашов и Кружков блестяще справились с этим нелегким заданием.

Наутро узнали: освобожден Симферополь — основной узел обороны противника, прикрывавший путь к портам южного побережья.

В тот же день, 13 апреля, восемьдесят штурмовиков 11-й штурмовой авиадивизии полковника Манжосова в сопровождении сорока двух истребителей совершили массированный налет на скопление транспортных средств, нагруженных отступающими войсками и готовившихся к выходу из порта Судак. В результате удара были потоплены три самоходные десантные баржи и пять повреждено, уничтожено много живой силы противника. Погрузка в порту прекратилась, румынские и немецкие солдаты предпочли бежать по суше в направлении Алушты.

В течение трех дней дивизия боевых вылетов не производила: не было горючего. Случается и такое на войне.

С рассветом 17 апреля все собрались у штабной землянки: бензин подвезли, за целями дело тем более не станет.

Так и есть, не прошло и часа — сообщение. Воздушной разведкой обнаружен вражеский конвой: два транспорта, четыре корабля эскорта. Следом — второй: транспорт, четыре быстроходные баржи с охранением.

Торпедоносцам нашего полка во взаимодействии с бомбардировщиками тридцать шестого приказано нанести удар по первому конвою.

В десять тридцать в воздух ушла четверка «илов», возглавляемая экипажем Киценко. В одиннадцать — с учетом разницы в скоростях — пятерка двухмоторных бомбардировщиков А-20. Первыми удар должны нанести они — расстроить системы противовоздушной обороны кораблей.

Рядом с машиной Киценко шел самолет младшего лейтенанта Василия Ольхового. Николай Синицын возглавлял вторую пару. Штурманом с ним летел лейтенант Александр Королев: его летчик Бубликов заболел надолго. Ведомой шла машина лейтенанта Виктора Токарева.

Группа вышла в море. Киценко заглянул в прорезь щитка — невозмутимый Басалкевич сосредоточенно прокладывал курс.

— Не промажем, штурман?

— Через пять минут район цели, — спокойно заверил бывший учитель.

Киценко бросил взгляд на ведомых, приказал своим стрелкам усилить наблюдение за морем и воздухом.

Через десять минут был обнаружен конвой. Он состоял из двух транспортов водоизмещением в две тысячи и тысяча тонн, одного миноносца и четырех сторожевых катеров.

Наших бомбардировщиков в районе цели не оказалось.

— Атакуем головной транспорт с обоих бортов, — передал свое решение Киценко и отвернул со своим напарником влево.

Синицын — вправо. Снизились, пошли над водой, разомкнулись по фронту.

Противник открыл ураганный заградогонь. Затем — прицельный, по каждому самолету. Торпедоносцы легли на боевой курс. Зенитки били горизонтально, в лоб, но никакая сила уже не могла заставить гвардейцев свернуть с курса. Шестьсот, пятьсот, четыреста метров…

— Залп!

Басалкевич и Касаткин нажали на кнопки. Штурманы второй пары Королев и Лапницкий — тоже. Их машины находились в момент сброса в шестистах метрах от цели.

Транспорт маневрировал. На него с двух сторон неслись четыре торпеды. Прижавшись к воде, летчики выходили из атаки. Воздушные стрелки всех четырех машин поливали палубы кораблей огнем из пулеметов.

И вот — огромный взрыв, клубы черного дыма. Транспорт накренился на левый борт, стал погружаться в воду…

На земле выяснилось, что группа бомбардировщиков на заданную цель не вышла. Произвела удар по запасной — по второму обнаруженному разведчиками конвою — и повредила транспорт.

В тот день вечером нам предстояло вылететь на постановку мин в бухтах Севастополя. На задание шли семь экипажей, из них один с бомбами — для отвлечения внимания противовоздушной обороны противника. Эта роль была вновь возложена на экипаж Александра Васильевича Корнилова. Он первым и ушел в воздух. Следом взлетели Ковтун, Дарьин, Пресич, Алфимов, Самущенко, я.

Час полета в тишине. Вот и Севастополь. Начинаю планировать. Вскоре город оказывается выше нас, он лежит без огней, затаившийся, тихий. Вывожу машину в горизонтальный полет. Контролируя высоту по приборам. Кажется, слышу, как внизу лениво плещутся волны. Еще минута, и нас засекут с вражеских постов наблюдения.

— Штурман, как?

— Доверни вправо пять. Так держать!

И как раз впереди рвутся бомбы. Надо ж так угадать! Молодец, Александр Васильевич, молодец, Сергей Прокофьевич. Точненько рассчитали время. Враг приспособился к нашей тактике, сбрось они бомбы чуть раньше, успел бы нащупать и нас. А сейчас все прожектора, весь ураганный огонь нацелены в небо над бухтой Круглой.

— Сброс!

— Парашюты раскрылись!

Разворачиваю облегченный самолет в сторону моря.

— На аэродроме Херсонесский маяк рвутся бомбы! Точно определил Жуковец, сам просидел когда-то на этом аэродроме полгода. Значит, вырвался Корнилов.

И на вторую цель успел вовремя, теперь все внимание немцев — туда.

— Все как по нотам, штурман?

— У нас — да. Думаю, и остальные разгрузятся, кто еще не успел. Нотам-то тоже, брат, поучиться надо!

Именно. Чтобы такие концерты давать, как Александр Васильевич.

Набираю высоту, ложусь курсом на север. Теперь незачем обходить Крым морем: почти весь полуостров свободен. Пересекаю береговую черту в районе Саки, через час сажаю самолет на аэродроме.

Двое из наших сели раньше, остальные — следом за нами. Все выполнили задачу, никто не побывал под огнем. Вот что значит — знать ноты…

18 апреля. Напряженный трудовой день. Надо перевезти бензин в Одессу, на Школьный аэродром, куда перебазировался наш 11-й гвардейский истребительный полк. Возим в своих баках, по две тонны за самолето-рейс. За день три рейса — путь не далек. Три взлета, три посадки на тесный и незнакомый аэродром. И с воздуха глаз не спускай — немец соображает, что не с учебной целью катаемся взад-вперед. Но выбора нет. Десятки тысяч моторов наступающего фронта нуждаются в питании. А тут — бездорожье, весенняя распутица… За день восемь самолетов перевезли сорок восемь тонн горючего — на сто вылетов на истребителях.

Не прекращалась и боевая работа.

Наши сухопутные войска, завершив преследование противника, вышли к севастопольскому оборонительному рубежу. Отдельная Приморская армия соединилась с войсками 4-го Украинского фронта и вошла в их состав. Участь немецко-румынской группировки в Крыму окончательно решена, фашистское командование стремится спасти, что возможно.

В двенадцать часов поступило приказание четырем торпедоносцам нашего полка совместно с пятью бомбардировщиками 36-го нанести удар по кораблям противника, обнаруженным в море воздушной разведкой. Конвой находился в трехстах километрах от Скадовска и состоял из трех транспортов под охраной одного эсминца, одного тральщика и двух сторожевых катеров. С воздуха его прикрывали два гидросамолета «Гамбург-140».

В двенадцать пятнадцать наша группа была в воздухе. Две пары торпедоносцев повели командиры звеньев Иван Киценко и Александр Жестков. Ведущий всей группы — Киценко. Ведомыми летели также опытные воздушные бойцы Василий Ольховой и Семен Самущенко.

За ними, с десятиминутным интервалом, вылетел Александр Ковтун. Его задача — сфотографировать конвой после удара обеих групп.

К сожалению, взаимодействие с А-20 ("бостонами") снова не удалось: наши торпедоносцы оказались в назначенном районе раньше расчетного времени. Цель появилась внезапно. Боевые машины развернулись и пошли над морем, выстроившись фронтом. Ясно были видны не только силуэты транспортов, но и небольших кораблей охранения.

Перед остеклением кабин засверкали разрывы снарядов. Киценко услышал в наушниках напоминание обычно невозмутимого Басалкевича: "Командир, цель…" Но выводить группу на боевой курс не торопился: решил дать возможность ведомым освоиться с непредвиденной ситуацией, как следует присмотреться к вражескому конвою. А фашистским орудийным расчетам — выдохнуться на беглом огне с дальней дистанции. Кроме того, вот-вот могли подойти А-20 для комбинированного удара.

Минуты прошли, ничего не изменилось.

Киценко решил атаковать всей группой самый большой транспорт, водоизмещением шесть тысяч тонн. Торпедоносцы попарно устремились к нему с левого борта. На их пути встал ураган огня. На кораблях охранения и транспортах стреляло все, что могло стрелять: плевались огнем почти горизонтально склоненные стволы зениток, автоматические пушки «эрликоны», захлебывались очередями пулеметы, с переполненных палуб палили из карабинов и автоматов обезумевшие пехотинцы…

Киценко услышал удар, перебои в правом моторе. Второй удар — снаряд прошил правую плоскость, с треском разорвался сзади. Поврежденный мотор задымил, задергался, сбившись с ритма…

Увидев шлейф дыма за самолетом ведущего, Жестков приказал своему радисту стать на прием. Он ждал команды: "Атаковать без меня". Но Киценко молчал. И только спустя минуту стрелку-радисту Чумичеву удалось поймать: "Торпеды бросать по команде…"

Жестков лучше, чем сам Киценко, видел, в каком положении находился подбитый самолет, и понял эти слова как надо. Над правым мотором машины друга уже полыхало пламя. Но она шла точно по боевому курсу. "Бросать по команде!" А сам… У Жесткова перехватило дыхание. Да, иначе Иван и не мог решить. Дать команду на сброс, а самому донести свою торпеду до борта транспорта, ударить в него тараном…

Все четыре машины неслись сквозь шквалы снарядов и пуль. Киценко выключил горящий мотор, машину резко потянуло влево. Усилившейся струёй воздуха сорвало пламя. Выровняв самолет, Иван крикнул штурману:

— Вася, бросай!

Но торпеда не отрывалась от фюзеляжа. Басалкевич продублировал сброс аварийно — стальная сигара словно прилипла к машине. Громада транспорта наползала на остекление кабины…

— Командир! Выходи, врежемся…

Киценко чудом удержал самолет на развороте: он «сыпался», хотя мотор работал на форсаже. Выхватив машину у самой воды, весь взмокший летчик оглянулся. От самолета Жесткова торпеда оторвалась, когда до транспорта оставалось четыреста метров. Пенящийся след потянулся к цели. За ним — еще два…

Облегченные самолеты выходили из атаки прямо по боевому курсу, перескакивая через корабли. Воздушные стрелки били из пулеметов по палубам, усеянным стреляющими и мечущимися гитлеровцами…

Одна из торпед разворотила корму транспорта, он обволокся дымом, потерял ход, накренился на левый борт. На вторую налетел тральщик. От взрыва он разломился надвое и моментально затонул.

Экипажи вырвались из огненного ада. Три машины окружили подбитый самолет Киценко, тот скользил над самыми волнами. Сверху наседали два «Гамбурга», но меткий огонь двенадцати пулеметов быстро охладил их пыл и заставил ретироваться обратно к расстроенному конвою.

Киценко вел самолет буквально на последнем дыхании. То проваливался до двух — трех метров над водой, то наскребывал метров пятнадцать — двадцать. У сопровождавших его друзей то и дело терялась надежда на его спасение. Но вот показался берег. Из последних сил Иван «забрался» на него, дотянул до Евпатории и с ходу сел в поле, в районе озера Майнакское. Тут выяснилась причина несброса торпеды: перебито управление ее отцепкой.

Три экипажа благополучно долетели до своего аэродрома. У самолета Ольхового прямым попаданием малокалиберного снаряда была пробита левая плоскость, остальные имели осколочные пробоины.

Пять бомбардировщиков 36-го полка, ведомые старшим лейтенантом Ильёй Волынкиным и его штурманом капитаном Яковом Ткаченко, через двадцать минут после удара торпедоносцев обнаружили и атаковали тот же конвой. Возле торпедированного большого транспорта по воде растекалось огромное масляное пятно. Корабли охранения подбирали людей с затонувшего тральщика. Стокилограммовые фугасные бомбы, сброшенные группой Волынкина, разорвались вблизи подбитого транспорта и двух других. Прямых попаданий не было: с кораблей охранения велся сильный зенитный огонь.

В дивизии было решено добить лишившийся хода транспорт. Пять бомбардировщиков от нашего полка и пять от тридцать шестого приготовились к взлету. Группу «илов» ведет наш комэск Иван Устинович Чупров, с ним комэск-три майор Александр Николаевич Дарьин, замкомэск старший лейтенант Андрей Георгиевич Алфимов, командир звена капитан Александр Гурьевич Пресич и я, тоже командир звена. В последний момент обнаружилась неисправность в машине Чупрова, ведущим назначили Дарьина.

В пятнадцать пятьдесят четверка поднялась в воздух, собралась над аэродромом. Мое место в правом пеленге, за ведущим. При отходе от аэродрома Должиков доложил:

— Командир, нам приказано выйти вперед и возглавить группу.

— Проверь повторным запросом.

Должиков подтвердил.

Приказ есть приказ. Увеличиваю скорость, выхожу вперед. Ко мне пристраиваются Дарьин, Алфимов и Пресич. Вся ответственность за выполнение задачи ложится на наш экипаж. Впрочем, все летчики на подбор, видимость прекрасная, остальное, как говорится, дело техники.

По расчету времени — район цели. Прилуцкий лежит на полу кабины, ждет, когда корабли появятся в поле зрения.

— Цель вижу! С ходу будем бомбить, командир?

— Только с ходу!

Вот они. Поврежденный дымящийся транспорт буксируется эскадренным миноносцем. Рядом транспорт водоизмещением три тысячи тонн, впереди еще один, поменьше, в охранении двух сторожевых катеров.

Наше появление оказалось неожиданным. Зенитки открыли огонь с запозданием, когда вся группа уже легла на боевой курс, но быстро пристрелялись. Идем через сплошное поле черных разрывов, метель трасс.

Прилуцкий чуть довернул и сбросил бомбы. Самолет облегченно «вспух». Одновременно отцепили груз штурманы Константин Григорьев, Владимир Незабудкин, Прокопий Устюжанин. Более сорока двухсотпятидесятикилограммовых и стокилограммовых бомб разорвались непосредственно у бортов транспортов. Средний, в три тысячи тонн, загорелся. Большой, на буксире, сильно накренился. Фотографируем результат.

— Нас догоняют четыре "Ме-сто десять"! — докладывает Должиков.

— Внизу слева! Идут с набором, — уточняет Жуковец. Оборачиваюсь, вижу: идут на форсаже, оставляя за собой струи черного дыма.

— Оповестить группу! Приготовиться к бою! Маневрировать буду по вашим командам, — напоминаю стрелкам. — Все время сообщайте, где «мессеры»!

— Есть!

На высоте двух тысяч энергично разворачиваюсь к крымскому берегу. Левый ведомый Алфимов на вираже отстает метров на триста. Уменьшаю скорость, чтобы он смог нас догнать: ясно, что бой будет тяжелым, надо непременно держать строй.

— "Мессеры" снизу справа, идут на догоне в атаку…

— Короткими очередями!

От фюзеляжей ведомых тоже прочерчиваются трассы.

— "Мессеры" открыли огонь!

Круто отворачиваю вправо, пучки огненных пунктиров остаются в стороне. Самолет то и дело вздрагивает от очередей пулеметов. Алфимов еще не пристроился, держится метрах в ста слева сзади.

— Падает, падает гад! — ликующий крик Жуковца.

— Командир, сбили "мессера"! — подтверждает и Должиков.

— Во! Врезался в воду, ура!

— Не расслабляться!

"Мессершмитты" с крутым разворотом взмывают вверх, чтобы зайти со стороны солнца. По всему видно: опытный враг, упорный.

— Слева сверху… Идут в атаку!

— Пятьсот, четыреста, триста… — отсчитывает дистанции Должиков.

Рокочут четыре крупнокалиберных пулемета башенных стрелков. Им вторят люковые.

Каким-то чутьем отворачиваю влево. Перед носом машины проносится сноп огня. Ложусь на крыло, снижаюсь. Ведомые — как на привязи.

— Саша, смотри! — кричит Должиков. Ведущий «мессершмитт» на момент зависает почти рядом. Стрелки трех машин упирают в него свои трассы. Фашист, задымив, по наклонной прямой устремляется вниз.

— Есть! Второй!

— Следить за остальными!

Оставшаяся пара фашистов не отказалась от боя.

Третья атака последовала сверху сзади с превышения в сто метров. Маневрируем со снижением. С дистанции двести метров гитлеровцы открывают огонь. Одна из очередей срезает руль поворота у машины Алфимова. С не полностью выпущенным шасси он тянет к берегу… Четвертая атака — сверху справа. Беспрерывно маневрирую, снижаясь к воде, стараясь ставить машину в положение, удобное стрелкам. Те дают интенсивный отпор. Ме-110 отстают, некоторое время преследуют группу на удалении, стреляя из пушек. Затем уходят на юг.

Оглядываю наш «клин». Удивительно цепко держались за мной Дарьин и Пресич. Будто заранее угадывали каждый маневр. С такими ведомыми можно с истребителями драться на равных. Что там на равных, ведь мы одержали победу! Еще и какую…

Быстро догоняем подбитую нашу машину. Она дымится, в любую минуту может взорваться в воздухе. Над Евпаторией приказываю Алфимову садиться на аэродром. Но он продолжает тянуться в хвосте группы…

В районе Джанкоя самолет Алфимова загорелся. Летчик произвел посадку в поле с невыпущенным шасси…

Вот как потом рассказал обо всем воздушный стрелок Николай Бухатченко.

— Я как раз собирался сфотографировать разрывы наших бомб, когда, оглянувшись, увидел, что сзади к нам приближаются четыре "Ме-сто десять". Доложил командиру и стал готовиться к бою. Пока убирал фотоаппарат и опускал в люк люльку с пулеметом, один из фашистов успел выпустить очередь из всего бортового оружия. Наша кабина стала как решето. Стрелок-радист Николай Курашов, тяжело раненный в грудь, упал на пол. Когда я привел пулемет в боевое положение, второй «мессер» уже висел над нашим хвостом, метрах в тридцати - сорока, я даже отчетливо видел лицо летчика. Может, на какую-то долю секунды я опередил его, врезал длинную очередь. «Мессер» споткнулся, перешел в крутое пикирование… врезался в воду. Остальные фашисты оказались вне поля зрения. Я быстро перелез на место Курашова и открыл огонь из турельного пулемета вместе со стрелками других самолетов. Вскоре и второй «мессер» спикировал в море. Два остальных пытались атаковать, но близко подходить опасались.

Тут я осмотрелся. Три наших «ила» шли впереди, мы отставали. Машина летела над самой водой, правый мотор не работал, бензин заливал крылья и фюзеляж, на хвосте болтались лохмотья рулей. Курашов лежал на полу, истекая кровью. Я быстро перевязал его, стал проверять связь. Рация не работала, но переговорное устройство уцелело. Доложил командиру обо всем случившемся и услышал, что он тоже ранен. Солнце уже заходило, я стал готовиться на случай вынужденной посадки на воду в темноте. Подтянул под колпак башни шлюпку, бортпаек, раненого Курашова. Но вскоре показался берег. Шли на высоте сто — сто пятьдесят метров. Уже темнело. На подходе к Джанкою загорелся левый мотор. Алфимов передал: "Садимся в поле". Шасси не выпускалось, пришлось сесть "на брюхо".

Я стоял в колпаке и при ударе самолета о землю стукнулся головой о турель. На миг потерял сознание. Когда открыл глаза, левое крыло и передняя часть фюзеляжа были объяты пламенем. Штурман Устюжанин вылезал через астролюк своей кабины. Алфимов вываливался на правое крыло из своей. Не знаю, откуда взялись силы, ростом я меньше Курашова, но сумел поднять его над головой и вытолкнуть через колпак. Снаружи его принял Устюжанин. Алфимов стоял на ногах, но был весь в крови. Фонарь его кабины разбило, и десятки осколков плексигласа впились в лицо и руки. Как только он смог довести и посадить самолет!

Мы с Устюжаниным оттащили от машины Курашова, отвели командира. Но взрыва не последовало, видимо, баки были пусты. Сели мы около небольшого села, в двух километрах от станции Таганаш. Набежали люди. Алфимова и Курашова забрали на подводе, мы с Устюжаниным дошли до села сами. На другой день вернулись к тому месту. Постояли, распрощались со своей догоравшей машиной и собрались уходить. Вдруг услышали трескотню По-два. «Кукурузник» сел, подрулил к нам. Из кабины вылез майор Корнилов. Обнялись, расцеловались. Узнав, что все живы, майор сказал: "Группой потоплено два транспорта и сбито два самолета противника. Один записали на счет вашего экипажа".

Из рассказа Бухатченко стало ясно, почему Алфимов не сел в Евпатории: мое разрешение не было принято, и он из последних сил оставался в строю.

Спустя пять дней весь экипаж, кроме Курашова, был доставлен в полк. Курашова оставили в селе, чтобы затем перевезти в госпиталь.

Через полтора часа после нас по тому же конвою нанесли удар пять А-20 36-го полка. Две их бомбы попали в носовую часть уцелевшего после нашего удара третьего транспорта, вызвав на нем сильный взрыв и пожар.

Оба вылета были тщательно разобраны командиром дивизии полковником Виктором Павловичем Канаревым. За отличную боевую работу комдив объявил нашей группе благодарность и представил к наградам членов всех четырех экипажей. Таким же образом были отмечены и заслуги отличившихся воздушных бойцов 36-го авиаполка.

Но удача на войне изменчива, и кто об этом забывает, тот жестоко наказывается. Следующий день, 19 апреля, был одним из самых несчастливых в истории полка.

Шести экипажам торпедоносцев было приказано с утра заступить в готовность к боевому вылету. Семи — перевозить горючее с аэродрома Сокологорное на аэродром в Одессе.

В середине дня самолетом-разведчиком 30-го авиаполка был обнаружен конвой противника, шедший в направлении Констанцы в ста шестидесяти километрах от Севастополя. Состав: один транспорт водоизмещением три тысячи тонн, два миноносца, три буксира, шесть барж, четыре быстроходные десантные баржи. Прикрытие с воздуха — шесть «мессершмиттов». В районе конвоя десятибалльная облачность высотой двести метров, видимость пять километров.

Ввиду прикрытия вражеских кораблей истребителями и отсутствия такого прикрытия у нас полковник Канарев решил по конвою не действовать, о чем и было доложено на выносной пункт управления ВВС ЧФ майору Комкову. Комков передал приказание свыше: действовать, маскируясь облачностью. При невозможности возвращаться.

В воздух поднялась шестерка торпедоносцев, возглавляемая экипажем командира звена Александра Ковтуна. Ведущими пар, кроме Ковтуна, были Александр Жестков и я. К цели шли напрямую — через Сиваш, мыс Тарханкут. Над Крымом небо было безоблачным, группа снизилась до пятидесяти метров, чтобы уменьшить возможность засечки лазутчиками, оставленными фашистами при отступлении. И все-таки это, вероятно, произошло.

Когда мы удалились от берега на сто сорок километров, Должиков доложил:

— На высоте две — две с половиной тысячи параллельно нашему курсу летят четыре "Ме-сто девять".

Мы шли на малой высоте, «мессершмитты» пока нас не видели, но точность их выхода в этот район и на наш курс была несомненно следствием наведения.

К счастью, впереди показалась обещанная облачность. Группа зашла под нее, видимость сразу ухудшилась.

— Через пять — шесть минут должен показаться конвой, — доложил Прилуцкий. И тут же: — Командир! В лоб — четыре «мессера»…

Не дойдя километра до нас, четверка Ме-110 отвернула вправо, обошла группу и напала сзади сверху. Интенсивным огнем стрелков атака была отбита.

Ковтун не маневрировал. Торпедоносцы держались в плотном строю.

Вторую атаку гитлеровцы сосредоточили на машине Самущенко, шедшей в пеленге. Несмотря на сильный огонь со всех торпедоносцев, «мессершмиттам» удалось поджечь ее. С объятым пламенем правым крылом самолет пошел на снижение. Огонь быстро распространялся. В нескольких метрах от воды торпедоносец взорвался…

Какой летчик, какой экипаж! Почему мы не маневрируем? Так нас всех перещелкают, как куропаток…

В последующие минуты «мессеры» еще дважды атаковали оставшуюся пятерку. Лезли напролом, на шквальный огонь. Очевидно, решили отомстить за вчерашнее поражение.

— В хвосте и фюзеляже дыры, побиты рули глубины, — докладывает Должиков.

Дальше испытывать судьбу нельзя. Подаю команду своему ведомому Новикову:

— Уходим в облака!

Перевожу самолет в набор высоты, моторы работают на полную мощность. Маневрирую. Пулеметы Должикова и Жуковца захлебываются огнем. Успеваю увидеть, как следом за нами устремляются остальные три наши машины. И вот кабина окутывается белой мглой.

Быстро выравниваю самолет. Слой облаков не толст, ясно, что «мессеры» проскочили его и караулят нас наверху. В экипаже все молчат. Постепенно напряжение спадает.

— Иван, Сашок! Живы?

— Живы, командир!

— Что будем делать, штурман?

— Что тут делать? Надо возвращаться домой.

— Да, поработали… Давай курс, Коля.

— Держи десять градусов, выскочим на Тендровскую косу…

Минут через двадцать решили выйти под облака. Снизились до ста метров. Видимость приличная, но наших самолетов нет…

Вернулись на аэродром первыми. Через несколько минут сел мой ведомый Николай Новиков, затем Жестков.

Доложили о потере. В журнале боевых действий полка появилась скорбная запись: смертью храбрых погибли в бою младший лейтенант Семен Михайлович Самущенко, лейтенант Григорий Федорович Кондрашов, младшие сержанты Иван Николаевич Гергель и Вадим Михайлович Юрченко.

Потом ждали. Ждали возвращения остальных двух экипажей…

Не дождались.

Три экипажа за один день, за один неудачный вылет. И каких экипажа! Теперь, когда в полку оставалось все меньше и меньше опытных, старых бойцов, такая потеря казалась невосполнимой. Невосполнимой в строю. Не говоря уже — в сердцах боевых друзей.

Еще надеялись на чудо. Может быть, хоть кто-нибудь спасся? На другое утро мы с майором Корниловым вылетели в район вчерашней схватки. Почти шесть часов два самолета, как осиротелые, кружились над морем, восемь пар глаз неустанно обшаривали рябоватую серую гладь в поисках хоть какого-то признака свершившейся здесь трагедии…

Тщетно!

На вечернем разборе гвардейцы минутой молчания почтили память товарищей.

Погибли ветераны флотской авиации, участники боев с первых дней войны капитан Александр Гурьевич Пресич, старший лейтенант Владимир Петрович Незабудкин, краснофлотец Николай Федорович Быстров, сержант Федор Иванович Стрелецкий.

Погибли отважные воздушные бойцы старшие лейтенанты Александр Романович Ковтун, Петр Михайлович Прокопчук, сержанты Петр Осипович Муркин, Виктор Семенович Терентьев.

Потом разобрали ошибки. Теперь-то все было ясно. Ясно, что следовало лететь в сторону Скадовска, затем морем — это исключало возможность наведения истребителей противника лазутчиками. Ясно, что надо было маневрировать, хотя бы и с риском нарушить строй, ведь все равно его пришлось нарушить. И — самое очевидное: группы торпедоносцев необходимо прикрывать истребителями — как на маршруте, так и в районе цели. Тем более, если заведомо известно, что враг прикрывается ими.

Но… война. Война — не служба в казарме. Здесь иногда приходится действовать и против очевидного. Надеясь на случай, на дерзость, на мастерство. Наконец, на свое боевое счастье. Ковтун, наверно, устал, залетался. Ястребков для прикрытия в распоряжении командования не оказалось. Решили, удастся пробиться и так. Пробились же накануне.

Ночью ко мне зашла Нина, жена погибшего Петра Прокопчука, штурмана экипажа Ковтуна, моя родственница. Приехала на побывку к мужу, ждала ребенка. И вот…

— Как рассказать его родителям, Вася?

— Из штаба напишут. Добавь, что бьем врага, что отомстим. Останусь жив — заеду, сам все расскажу. Если останусь…

 

С рассвета до рассвета

Шли жаркие бои за окончательное освобождение Крыма. Поредевший наш полк, как и вся авиация флота, работал круглосуточно.

22 апреля утром самолетом-разведчиком был обнаружен вражеский конвой на удалении двухсот двадцати километров от Севастополя. Он состоял из транспорта водоизмещением три с половиной тысячи тонн и четырех кораблей охранения.

В воздух поднялись четыре торпедоносца — Жесткова, Синицына, Ольхового, Новикова. Ведущий — Жестков. Следом взлетели пять бомбардировщиков А-20 наших соседей, их повел Александр Лунин.

Две группы одновременным торпедобомбовым ударом должны уничтожить транспорт.

Да, вот и сегодня наши торпедоносцы и бомбардировщики ушли на задание без прикрытия. Выводы выводами, возможности возможностями…

— Командир, через пятнадцать минут конвой, — доложил штурман Локтюхин Жесткову.

— Если сразу обнаружим корабли.

— А как иначе?

Действительно, иначе и невозможно: времени для поиска немецкие истребители не дадут. Но не успели и выйти в район цели.

— Два «фоккера»! Атакуют сзади сверху, — доложил стрелок-радист Иван Чумичев.

Все четыре «ила» открыли дружный огонь. Пара ФВ-190 отвалила в сторону.

— Осторожные фрицы! Огонь открывают с семисот метров.

Вторая атака была подобна первой. Убедившись в зоркости и меткости наших стрелков, «фоккеры» шли за группой, как бы выжидая благоприятный момент.

— Внимание вокруг! — напомнил экипажу опытный Жестков. Ему стало ясно: «фоккеры» наводят на группу свои истребители, охраняющие конвой.

Через две минуты их первым заметил штурман Локтюхин:

— Слева четыре "Ме-сто десять"! Идут на перехват. Что будем делать, командир?

— Жареным пахнет, Ваня! Конвоя не видно?

— Минут через пять…

— Нету и пяти. Разворачиваюсь, возвращаемся! — принял решение ведущий.

Прижавшись к воде, на повышенной скорости торпедоносцы пошли на север. «Мессершмитты» не увязались, остались охранять конвой. Пара ФВ-190 следовала по пятам до самого мыса Тарханкут.

Группа вернулась на свой аэродром с торпедами.

Пятерка бомбардировщиков с ходу обнаружила конвой и атаковала его. Вероятно, как раз в те минуты, когда «мессеры» были отвлечены на торпедоносцы. Но сильный огонь зениток помешал прицельно сбросить бомбы: серии разрывов легли по носу и корме в пятидесяти метрах от транспорта. Опоздавшая четверка Ме-110 преследовала бомбардировщики в течение десяти минут, затем возвратилась к своим кораблям.

В конце дня на стоянку прибежал посыльный.

— Товарищ гвардии старший лейтенант, вас срочно вызывает командир полка!

Захватив планшет с картами, мы с Прилуцким поспешили в землянку КП.

Майор Буркин, напряженно сдвинув брови, прохаживался вдоль стола с большой картой. В донесении самолета-разведчика на пятнадцать тридцать сообщалось, что тот же конвой движется в Констанцу. Количество самолетов прикрытия установить не удалось из-за преследования разведчика двумя «мессершмиттами».

— Вам предстоит нанести торпедный удар по транспорту вблизи румынского побережья. Поведете тройку. Задача ясна?

— Ясна, товарищ майор.

— Как думаете атаковать? Ведь будут уже глубокие сумерки.

— Предлагаю два варианта. Первый — удар с трех направлений одновременно. Если обстановка не позволит — атаковать с одной стороны последовательным сбрасыванием торпед. И то и другое имеет целью сковать маневрирование транспорта.

— Хорошо. С вами полетят Жестков и Дурновцев. Поторопитесь!

Бегом вернулись к стоянке. Быстро ставлю задачу ведомым. Ребята мой план одобряют. Слов тратить не надо — опытные бойцы. Главное, не терять меня из виду, крепко держаться друг за друга.

У самолета ждал Иван Григорьевич Шевченко.

— Минаков, дорогой! — положил на плечо руку. — Не упусти гадов, целый день за ними гоняемся.

— Постараемся, товарищ майор!

— Жду с победой!

Через пять минут взлетаем. Штурман фиксирует время — семнадцать тридцать. До конвоя — почти три часа. Над морем безоблачно, но висит дымка. На горизонте смутно угадывается западная оконечность крымского побережья.

— Николай, где надеешься перехватить цель?

— В двадцати километрах от берега, на траверзе Мангалии!

Хорошо летать с таким штурманом. В двадцати, в тридцати — неважно, важно, что уверен: перехватим.

Море постепенно мрачнеет. Через два с половиной часа полета солнце скрывается за горизонт. Наступают сумерки. Справа на траверзе остается Констанца. Николай приникает к остеклению кабины.

— Ну?

— Вот-вот покажется.

— А если нет?

— Тогда отдаю тебе свой ужин. Водку оставляю себе. Для утешения.

Но вот почти у самого берега на фоне дотлевающего неба закурились черные дымки. Они! Точки, черточки, силуэты… Сторожевики образовали барьер, прикрывают со стороны моря борт низко осевшего транспорта.

— В воздухе ничего не видно, стрелки? Вопрос излишний: увидели бы — доложили.

— Атакуем с ходу, — передаю ведомым.

Ясно — с одного борта. Варианты легко разрабатывать на земле.

Наш выход в атаку с темной стороны горизонта оказался внезапным. Зенитки открыли огонь с опозданием.

Пошли.

Крепко сжимаю штурвал, выдерживая высоту тридцать метров. Ох, как это трудно, когда вода и воздух сливаются под тобой в одну черную массу. Даже не до разрывов. Сближаемся. На светлом горизонте четко вырисовывается черная туша, прицелы штурманов крепко вцепились в нее.

Пора!

Прилуцкий сбрасывает торпеду первым. Локтюхин и Беспалов — секунду спустя.

Пошли, родные!

Доворачиваю чуть вправо, несусь к носу транспорта. С палубы тянутся огненные нити, наши стрелки отвечают тем же.

— Ура!

Оборачиваюсь. Огромный огненный фонтан подымается из недр транспорта.

— Ура, попали! — в один голос кричат Жуковец и Должиков.

Разворачиваюсь, чтобы разглядеть получше. Пожар, взрывы. Жаль, из-за темноты не можем сфотографировать. Смотрю на часы — двадцать десять.

— Штурман, запиши.

Через двадцать минут почти прямо под собой обнаруживаем еще один конвой — танкер с охранением, идет на Севастополь. Удивительно, с кораблей не стреляют, будто знают, что мы без торпед и бомб. Диктую Должикову радиограмму на землю.

В полночь на аэродроме нас первым встречает майор Шевченко.

— Потопил?

— Потопили, товарищ майор!

— Дай я тебя поцелую, хлопец!

Перецеловав весь экипаж, обнял в темноте и встречавшего нас, как всегда, Белякова.

— Так я же не летал, товарищ комиссар… — неловко освободился из объятий застенчивый Михаил.

— Тем более! — нисколько не смутился своей ошибкой замполит. — Значит, еще больше пережил, чем они. По себе, брат, знаю!

23 апреля с рассветом все экипажи были уже на аэродроме. Дежурства как-то сами собой отменились: полк поредел, работа находилась всем.

Начальник разведслужбы майор Конзелько обошел эскадрильи со ставшей уже обычной вестью: противник активизировал перевозки на море. Сколько их можно активизировать? Воздушная разведка в последнее время обнаруживала до десятка конвоев в сутки. Авиация флота наносила удары на всем протяжении коммуникаций от Крыма до румынских портов Сулина и Констанца. В радиусе ста восьмидесяти километров действовали все ее виды, до двухсот восьмидесяти — пикирующие бомбардировщики, далее — наша минно-торпедная авиация. На море в прибрежной зоне врага встречали торпедные катера, вдали от баз — подводные лодки.

Майор Шевченко на политинформации рассказал:

— Недавно член Военного совета Черноморского флота контр-адмирал Илья Ильич Азаров подводил итоги за десять дней боев в Крыму. Знаете, какую оценку он дал нашей работе? "В операции по освобождению Крыма основной ударной силой являются военно-воздушные силы флота". Думаю, что это не только его личное мнение.

— Да, вот еще, — достал из планшета листок. — Информация штаба ВВС. "22 апреля авиация Черноморского флота нанесла тяжелые повреждения эскадренному миноносцу "Р. Фердинанд", потопила танкер «Оссаг», транспорт «КТ-26» и другие корабли противника". Это в масштабе флота. Что же касается непосредственно нашего полка, то последним примером смелых и слаженных действий является боевой вылет экипажей старших лейтенантов Минакова, Жесткова и Дурновцева, потопивших вражеский транспорт и отправивших на дно моря сотни фашистских оккупантов. Противник всеми силами старается вызволить из крымской мышеловки как можно больше своих солдат, чтобы использовать их на других фронтах. Помните, гвардейцы! Каждый отправленный вами на дно моря гитлеровец — это спасение жизни одному нашему бойцу!

С таким напутствием мы разошлись по стоянкам. Вскоре поступило и первое разведдонесение.

В воздух ушли наши соседи по аэродрому. Пятерке бомбардировщиков 36-го полка предстояло нанести удар по транспорту водоизмещением три тысячи тонн, двум тральщикам и двум сторожевым катерам. Ее прикрывали шесть истребителей 43-го авиаполка.

Группу еще на подходе встретили «мессершмитты»: немцы применили здесь впервые на Черном море новый пушечный истребитель. Завязался воздушный бой. Бомбардировщикам удалось прорваться к кораблям и под сильным огнем зениток сбросить около трех десятков бомб. Но прицельного удара не получилось, ощутимых потерь конвой не понес.

Вечером поступил приказ командования ВВС ЧФ: уничтожить плавсредства противника в Южной бухте Севастополя, между пристанью III Интернационала и элеватором. По данным разведки, там скопилось до сорока различных кораблей и судов.

Пошел сильный дождь, аэродром раскис. Девять самолетов с неполной нагрузкой — по десять стокилограммовых фугасных бомб — в сумерках, увязая в грязи, выруливали на полосу, тяжело отрывались от земли. Уходили прямо на юг, без традиционного круга над аэродромом: ночной полет, экипажи действуют в одиночку. Александр Жестков, Валерий Федоров, Иван Киценко, Александр Дарьин, Федор Федоров, Иван Дурновцев, Андрей Алфимов… Для Андрея это был первый боевой вылет после рокового 18 апреля — на новой машине и с новым стрелком-радистом.

Несмотря на сильный огонь зениток, опытные штурманы Локтюхин, Малышкин, Галухин, Басалкевич и другие сумели прицельно сбросить бомбы. Разрывы легли у причалов Южной бухты, Морзавода, Пассажирской пристани.

— Теперь очередь за вами, — отправляясь на отдых, напутствовал меня Жестков. — Мы распугали фашистских лягух, они поползут из бухт в море. А там их ждут наши торпедные катера…

Двум экипажам — майора Корнилова и моему — предстояло осветить выходы из порта и тем самым обеспечить действия катеров.

Первым взлетел Александр Васильевич, через полтора часа — я. Расчет прост: на машине двенадцать САБ. Каждая бомба, после ее сбрасывания, освещает местность в течение семи минут.

Пришли в район Херсонесского маяка в час ночи. В порту суматоха уже улеглась, справа, в стороне суши, скобой мерцают вспышки орудийных выстрелов.

— Ключи к воротам Севастополя подбирает "бог войны", — как всегда, первым находит слова Жуковец.

— С суши открыть, с моря закрыть, — дополняет Должиков. — Это уже нам, вместе с флотом.

Прилуцкий молчит. Напряженно всматривается в блистер.

— Находимся в десяти километрах от Севастопольской бухты. Так держать!

Сбрасывает две бомбы. Под нами огромное световое пятно.

— Хорошо горят!

Через двенадцать минут заход повторяем. Снова серия из двух бомб…

Работу закончили в три пятнадцать. Противодействия не было, хотя мы и ждали вражеских истребителей. Ведь аэродром их рядом, у Херсонесского маяка.

— Порядок, Николай?

— Что касается нас… Остальное за Проценко и Дьяченко.

— Ну, за теми не пропадет!

Это командиры бригад торпедных катеров — знаменитые фамилии. В приказах их то и дело ставят друг другу в пример. Как и нам — их обоих. Или наоборот. Дерзко действуют, изобретательно, только за последние дни отправили на дно несколько вражеских кораблей.

Сели уже без прожекторов.

— С рассвета до рассвета… — вздохнул, расправляя спину, Прилуцкий.

— "Горячие денечки"!

— Кабы только денечки…

— Ну дак, кино… — От усталости у нас еле ворочались языки. — Ничего, сейчас прижмем…

"Жать" пришлось не больше двух часов. Снова посыльный, вызов на аэродром.

Поджидая полуторку, любовались природой. Весна в полном разгаре, хаты утопают в бело-кремовом цвету яблонь, тонкий волнующий аромат плывет над селом. Вот-вот дрогнет, отдернется занавеска в открытом окне напротив, выглянет девушка, розовая со сна: "Цып-цып-цып…" — будто нас и не видя. "Кваском не угостишь, красивая?" — "Вон из криницы водички попейте! Вечером заходьте, узвар из вишни сварю. Обещайте, прийдете?"

Да… Хорошо, что ни цыпок тех нет, ни вишни. Тьфу ты, брякнешь спросонья, чего ж тут хорошего… Хорошо, что не требуют обещанья? Тоже глупость, и вообще… Нереальное положение. Стоишь молодой, здоровый, в солнечном мире и тишине, в праздничном этом, венчальном цветенье. А обещать ничего не можешь. Вернуться — ни вечером, никогда…

Успели как раз к постановке задачи.

— Воздушной разведкой обнаружен конвой противника, идущий из Севастополя, — как по книге, читал майор Немировский. — Два транспорта и пятнадцать кораблей охранения. Задача — уничтожить транспорты. Удар наносится шестеркой торпедоносцев и двумя пятерками бомбардировщиков. Ведущий обеих групп капитан Чупров. Он же ведет первую пятерку бомбардировщиков. Общее прикрытие — четыре истребителя 43-го авиаполка. Начало взлета в девять часов пятьдесят минут. Последовательность, порядок сбора, следования по маршруту и боевых действий в районе цели определит…

В первой пятерке, с Чупровым, шли летчики, недавно пополнившие нашу эскадрилью.

— Возьмите заместителем, — полушуткой обратился я к комэску: наш экипаж в приказе упомянут не был.

— Еще как взял бы, — вздохнул Иван Устинович, — да разве дадут. С минуты на минуту могут поступить новые разведданные. Хочешь помочь — обойди-ка ребят, приободри.

Да, серьезное это дело — боевое крещение. Задание такое, что без воздушного боя не обойтись. Четыре ястребка на шестнадцать тяжелых боевых машин, действующих группами…

Первый новичок — старший лейтенант Николай Зайцев. Вообще-то не новичок в воздухе, но пороху, как говорится, не нюхал. Назначен по штату к нам замкомэском. Поди разгадай эту штатную кухню. Вообще-то парень ничего, будет боевой летчик, если…

Остальные и вовсе зеленые — Шарловский, Гринин, Тарасов. Держатся хорошо, однако опытному взгляду заметна напряженность.

— Строй держите, ребята! Особенно, если «мессеры». Угадывайте маневры ведущего, помните, с кем летите. Иван Устинович не подведет!

Что еще скажешь? Я вот сто семьдесят раз вылетал и, как видите, цел? А сколько их на моих глазах с первого раза…

— Главное, не дрейфить, ребята!

Поднялись, построились, полетели.

Группу торпедоносцев поднял Валерий Федоров. Опытный, смелый летчик, один из немногих оставшихся ветеранов полка. С ним в паре Иван Дурновцев. Вторая пара — Жестков и Виктор Токарев. Третья — Алфимов, Синицын.

Через час ушли в воздух пять бомбардировщиков А-20. Их повели комэск Александр Лунин со штурманом Яковом Ткаченко. За счет более высокой скорости они должны прийти к цели одновременно с нашими.

О том, как все вышло на деле, потом рассказали Аглотков и Жестков.

Опытный штурман Аглотков на конвой вывел группу с ходу. Истребители завязали бой с «мессершмиттами». По сигналу Чупрова торпедоносцы попарно, а бомбардировщики пятерками вышли в атаку.

Впереди в кильватер шли два транспорта. Их охраняли три сторожевых корабля, две быстроходные десантные баржи, два тральщика, восемь катеров — сила!

Чупров с Аглотковым повели свою пятерку на второй транспорт, оставляя первый торпедоносцам. С кораблей открыли бешеный огонь. Новички занервничали. При подходе к цели, на боевом курсе, от прямого попадания снаряда самолет Зайцева накренился с разворотом влево. Его ведомый Шарловский не успел отвернуть, врезался в подбитую машину. Оба бомбардировщика горящими упали в море. Три человека из двух экипажей успели выпрыгнуть с парашютами…

Федор Аглотков метко сбросил бомбы. За ним — двое оставшихся ведомых. Одна двухсотпятидесятикилограммовая угодила в транспорт. Взрыв зафиксировали фотоаппараты.

Пятерка А-20 потопила сторожевой корабль. Исход удара должны были решить торпедоносцы. Противник разгадал замысел и перенес весь огонь на них.

Пара Жесткова (ведомый Токарев) сразу попала под ураганный огонь. Трассы «эрликонов», разрывы стеной перекрыли путь. Под шквальным огнем находились и остальные две пары машин, несущие к цели торпеды с разных направлений.

Маневрируя, экипажи упорно выходили на боевой курс. С каждой сотней метров огонь становился все плотней и прицельней. Плоскости самолетов засквозили пробоинами…

— На боевом! — доложил командиру Локтюхин. Конец маневрам. Высота тридцать метров, под фюзеляжем вода кипит от осколков снарядов и пуль. У самолета Токарева отбита часть консоли, попадание в мотор. Машина кренится, трясется, как в лихорадке, штурвал вырывается из рук летчика, на доске все приборы сливаются в одно пятно. Ранен стрелок-радист. Искалеченный торпедоносец не сворачивает с боевого курса…

— Сброс! — докладывает Жесткову Иван Локтюхин.

— Сброс! — Илья Лапницкий — Токареву.

Миг, ради которого летели навстречу смерти. Резкий противозенитный маневр, самолет Жесткова прорезает строй вражеских кораблей. Токарев маневрировать не может: очередной снаряд попал в хвостовое оперение, отбил часть киля. Уходит в сторону, прижимаясь к воде. Сбрасывают торпеды Малышкин, Беспалов, Устюжанин, Скоромненко.

Транспорт маневрирует, пытается уклониться.

Взрыв…

— Переломился! Тонет! — докладывает командиру штурман Лапницкий.

— Ура! — кричит Токарев, изо всех сил удерживая над водой искалеченную машину.

Воздушные стрелки всей шестерки, проносясь над палубами кораблей, бьют из пулеметов по расчетам зениток, по рубкам, по сбившимся у бортов гитлеровцам…

Все! Тишина. Торпедоносцы вышли из зоны огня, стали набирать высоту, ложиться на обратный курс.

В самолете Токарева тишина наступила позже, а перед этим дрожь достигла такой силы, что казалось, машина вот-вот развалится на куски. А когда тряска вдруг прекратилась, самолет неудержимо потянуло в сторону. Токарев глянул на правый мотор и обмер: на нем не было винта. Чтобы выровняться, убрал обороты и у второго мотора.

Предстояло садиться на воду. Лейтенант подал команду экипажу приготовиться и как можно ровней спланировал на поверхность моря. Машина проскользила несколько десятков метров, остановилась, стала медленно погружаться. Экипаж выбрался на плоскость, надул резиновую лодку и столкнул в море. Но она, видимо, была пробита осколком, быстро обмякла, люди оказались в воде. Дело принимало скверный оборот: при такой температуре и волнении в три-четыре балла долго не продержишься…

Но тут над полузатонувшей шлюпкой и уцепившимися за нее людьми раздался рокот моторов. Александр Жестков видел все, что произошло, и не мог покинуть товарищей в беде, хотя и его машина была изрядно повреждена. Открытым текстом передал на берег о случившемся, вызвал дежурный катер. Приказал экипажу снять с себя спасательные жилеты, сбросить их потерпевшим вместе с резиновой лодкой. Но из-за ветра они упали в стороне. Ребята уже настолько закоченели, что не могли оторваться от своей шлюпки.

Жестков продолжал кружить над попавшими в беду друзьями. Горючего в баках становилось все меньше и меньше. Катер не приходил. Зато появилась немецкая летающая лодка «Дорнье-24»: очевидно, фашисты перехватили радиограмму. Чтобы отвлечь внимание, Жестков отошел в сторону. Покружившись и ничего не найдя, «Дора» удалилась. Видимо, фашисты решили, что экипаж потонул.

Наконец появился наш торпедный катер. Прошел мимо, тоже не заметив потерпевших. Жестков пробовал связаться с моряками по радио, но это не удалось. Тогда он снизился и прошел над катером, покачивая крыльями, требуя следовать за собой. Его поняли. И только когда Токарев с товарищами оказались на борту, Александр взял курс на свой аэродром. Как только приземлился, моторы тут же замолкли: в баках не осталось ни капли бензина…

В полку не знали, что Жестков остался ждать катера, и послали на поиск бедствующего экипажа самолет замкомэска капитана Трофимова. Тот встретил Жесткова, а затем и катер, уже подходивший к мысу Тарханкут. Сбросил вымпел: "Если не подобрали экипаж самолета, следуйте в квадрат 8694. Если подобрали, дайте зеленую ракету". Увидев ракету, поспешил в полк с благой вестью. Но ее уже принес Жестков.

За спасение товарищей и потопление вражеского транспорта командир звена старший лейтенант Жестков и его штурман лейтенант Локтюхин одними из первых на Черноморском флоте были награждены орденом Нахимова, а воздушные стрелки сержанты Игумнов и Атарщиков — медалями.

Радость победы, горечь утрат…

Для двух экипажей первый боевой вылет оказался и последним.

Погибли старший лейтенант Николай Иванович Зайцев, лейтенант Константин Александрович Ивашин, младшие сержанты Николай Сидорович Лузганов и Иван Емельянович Ищенко.

Погибли лейтенант Евгений Васильевич Шарловский, младший лейтенант Ярослав Дмитриевич Рудюк, старшина 2-й статьи Василий Иванович Стрекаловский, младший сержант Иван Сергеевич Погребенный.

В семнадцать часов нас с Прилуцким вызвал комэск.

— Не удалось уберечь ребят, — Иван Устинович выглядел усталым и постаревшим. — Ладно, не утешайте. Война войной… Слушайте задание. Поведете четверку торпедоносцев. Обнаружен транспорт в четыре тысячи тонн в охранении семи кораблей. Взлет в восемнадцать, атаковать будете в сумерках. В прошлый раз это у вас хорошо получилось…

У начальника разведки взяли данные, проложили маршрут. Согласовали предварительное решение с ведомыми. С нами летят опытные экипажи — капитана Валерия Федорова, старших лейтенантов Киценко и Дурновцева. Нелегко найти корабли противника в полутьме, еще труднее — точно сбросить торпеды. Да и к самой полутьме подгадать надо…

Михаил Беляков помогает мне застегнуть лямки:

— Разреши, командир… На счастье!

— Ничего себе счастье! Парашют… Хочешь, чтобы я утопил твою старушку? Новую захотел, молодую?

— Что ты, что ты, командир! Типун тебе… Она же у меня не застрахована.

— И меня, брат, не застрахуешь. Над морем-то что он, твой парашют? С зонтиком к рыбкам…

— Тьфу, тьфу!

Выруливаем на старт. Нас провожают суровые лица однополчан. Да, день сегодня не назовешь счастливым.

Быстро взлетаем. Собираю группу, беру курс на запад. Под нами сплошной зеленый ковер, перед нами — клонящееся к закату солнце.

Проходим береговую черту. Дальше — четыреста километров над морем. Никаких ориентиров, голый расчет…

Нажимаю кнопку переговорного устройства.

— Николай! А что если пойдем на озеро Синое? Затем в виду берега, вдоль него. Правда, так будет легче перехватить их?

— Понял, согласен. Эврика, командир! Доверни вправо десять.

Да, нелегко выйти в нужную точку в полете над морем. Все зависит от навигационного мастерства. Курс, высота, скорость, ветер… Слагаемые пространства и времени. Точность и точность, контроль и контроль. Морякам куда легче, и то ошибаются в непогоду…

Вспоминаю училище, первые полеты. Гордость свою морской формой, званием… Первый, единственный свой командирский отпуск на Новый год — сорок первый…

Голос Николая:

— Командир! Расчетное время точки разворота — двадцать пятнадцать.

— Понял. Время встречи с конвоем?

— Двадцать тридцать!

— Не округлял?

— Нет, командир, тютель в тютель!

— С фрицем договорился? Капитаном транспорта?

— Ага. Сказал, не обманет. Вечерком любит пускать пузыри.

Оборачиваюсь к ведомым. Идут как на связке, крыло в крыло.

Берег Румынии. Высота пятьдесят метров. Справа озеро Синое, затем Констанца. Внимательно вглядываемся в светлую полосу над горизонтом.

— Штурман, правда, слева дымы?

— А я что говорил? Посмотри на свой хронометр! Переваливаю самолет с крыла на крыло — внимание! Ведомые увеличивают интервалы, выстраиваются фронтом. Сближаемся. Все четче вырисовывается громадина транспорта, его борт прикрывают три корабля. Остальные скрыты сумерками.

— Должиков, Жуковец! Смотреть за воздухом! Ближе, ближе. Фашисты молчат. Головной сторожевик начинает что-то сигналить светом. Выясняет, чьи самолеты? Поздновато, пожалуй…

Ложимся на боевой, сближаемся до предела.

— Сброс!

Только тут корабли открыли огонь. Но уже сбросили торпеды Малышкин, Басалкевич, Королев. Борт транспорта вырос стеной, отворачивать поздно. Беру штурвал на себя, машина проносится над палубой, едва не по головам фашистов. Виртуоз Жуковец успевает полить их свинцом…

Оглядываемся. Огромное судно окутывается заревом — раз, другой…

— Ура! Ура!

Видимо, две торпеды угодили в борт. Столб пламени, дыма. Отойдя, делаем полукруг — убедиться. Транспорт оседает на нос, начинает погружаться в море…

На разборе было отмечено, что тактика комбинированного торпедобомбового удара начинает себя оправдывать. Высокую оценку получили действия нашей группы. Всем участникам обоих вылетов командир полка объявил благодарность.

Вместе с тем обращалось внимание на недостаточно обдуманный ввод в боевую деятельность прибывающих на пополнение необстрелянных экипажей.

На следующий день вечером нам с Киценко было приказано осветить подходы к Круглой, Северной и Камышовой бухтам Севастополя, где будут действовать наши торпедные катера.

Первым ушел на задание экипаж Ивана. Работал в течение девяноста минут. Затем мы сменили его. Сбрасывали по две светящие авиабомбы с промежутком в одну минуту. Интервал между сериями — двадцать минут.

В это время дальняя авиация начала массированный налет на причалы бухт Северной, Казачьей, Стрелецкой и Камышовой: она также принимала активнейшее участие в операции по срыву эвакуации войск противника. В районе Морского завода уже полыхал огромный пожар. В небе над городом фосфорически взблескивали разрывы зенитных снарядов, пересекались голубые лучи прожекторов. Десятки «фонарей», повешенных самолетами, и багровые вспышки рвущихся тяжелых бомб выхватывали из тьмы силуэты вражеских судов, мечущиеся между ними катера и буксиры.

— Хорошо работают! — со знанием дела отметил Прилуцкий. — Выжмут фашистов в море, а там наши катера…

Днем у нас в полку побывал офицер из штаба флота — согласовывал вопросы взаимодействия и связи. Рассказал, как действуют наши моряки. Было замечено, что во вражеских конвоях катера охранения не удерживают постоянных мест в строю, а ползают взад-вперед. Наши торпедные катера стали незаметно пристраиваться к ним в темноте, выбирали объект, давали залп и быстро скрывались. Не раз случалось, что после этого фашистские корабли атаковали друг друга. Испытанным тактическим приемом в ночных боях было выдвижение вперед катеров с реактивными установками. Внезапно открывая огонь, они отвлекали внимание гитлеровцев на себя, а тем временем торпедные катера выходили в атаку. Таким способом в одну из последних ночей были потоплены три транспорта и самоходная баржа.

26 апреля — прощальный день. Эскадрилья «бостонов», базировавшаяся на нашем аэродроме, улетала на Север вместе со всем 36-м минно-торпедным авиаполком, нашим собратом по боевому назначению.

Для меня это был родной полк. Первый мой фронтовой отчий дом. В нем я получил боевое крещение, сделал первые пятьдесят вылетов. Время было тяжелое, лето сорок второго, враг рвался к Волге, к Кавказу, мы забыли о своей морской форме, летали над сушей, над задонскими, Сальскими, кубанскими степями, над дорогами Новороссийска, перевалами Главного Кавказского хребта. Наносили удары по мехколоннам и переправам, скоплениям войск и железнодорожным узлам. Летали днем и ночью, по два, по три раза в сутки, возвращались на изрешеченных, ковыляющих в воздухе самолетах, наскоро латали их и вылетали опять…

Осенью полк ушел в тыл на переформирование, оставив восемь боеспособных экипажей и тринадцать годных машин в наследство своему боевому собрату — 5-му гвардейскому минно-торпедному авиаполку. Теперь от той восьмерки остался в строю лишь один экипаж, а вернее, один командир экипажа, поскольку Прилуцкий, мой старый однополчанин, стал летать со мной уже здесь, а Должиков и Жуковец были и вообще из гвардейцев.

Тридцать шестой вернулся через полгода, заново укомплектованный и пополненный. Немного оставалось в нем старых друзей, но тем они были дороже.

Две разные части, две родимые семьи. Вдвойне радость побед, но и горечь утрат двойная…

Месяц с лишним назад, 19 марта, в воздух поднялись четыре торпедоносца соседей. Экипажи Евгения Смирнова, Василия Романова, Петра Клячугина и Михаила Романцова получили задачу атаковать большой вражеский конвой — два крупных транспорта и двенадцать кораблей охранения. Корабельная артиллерия встретила самолеты ураганным огнем, но ни один из них не свернул с боевого курса. Сброшенные торпеды попали в цель. При выходе из атаки самолет Романова был подбит, загорелся и вместе с экипажем упал в море. Следом в морскую пучину погрузился атакованный им транспорт с техникой и несколькими сотнями гитлеровцев.

Самолет Смирнова получил серьезное повреждение. Летчик пытался дотянуть до берега, товарищи сопровождали его. "Не дотянул…"- доложили вернувшиеся Романцов и Клячугин. По их осунувшимся щекам скатывались не то капли пота, не то скупые мужские слезы…

Через час Романцов вылетел на тот же конвой в составе пятерки бомбардировщиков. На этот раз не дотянул он сам.

Когда пятерка легла на боевой курс, в его машину попал снаряд. Левый мотор загорелся. Романцов остался в строю и метко сбросил бомбы. Стал разворачиваться. В этот момент из-за облаков вынырнули два «мессершмитта», напали на подбитый самолет. Объятый пламенем он пошел со снижением в сторону своего аэродрома. Держался долго. Сел в море в двух километрах от берега. Спастись экипажу не удалось…

Всех этих ребят я знал по совместной боевой работе. С Василием Романовым летали в одном отряде еще в Ейском военно-морском авиационном училище. В сороковом году вместе окончили его, вместе служили на Тихоокеанском флоте. Затем памятная встреча на аэродроме под Новороссийском осенью сорок третьего. Василию удалось вырваться на фронт на год с лишним позже меня, он горел желанием проявить себя в боях…

Вместо улетевшего тридцать шестого в дивизию прибыл 13-й Краснознаменный гвардейский авиаполк. Стал также базироваться на одном аэродроме с нами. Он был преобразовав из 119-го разведывательного полка, имел большой опыт и славные боевые традиции. Воевал на Черном море с первых дней войны, имея на вооружении тихоходные фанерные летающие лодки МБР-2. После присвоения звания «гвардейский» был направлен на переформирование, получил самолеты А-20Ж и, переучившись на них, вновь вернулся на родной флот.

С 27 апреля по 1 мая над Черным морем господствовал мощный циклон. Несмотря на это, мы были в готовности в любую минуту вылететь на удары по врагу.

28-го воздушной разведкой был обнаружен конвой, и составе которого находилось два транспорта. В воздух поднялись десять самолетов наших новых соседей. Поиск производили на высоте тридцать — пятьдесят метров. В такую погоду! Только опыт старых воздушных разведчиков спас их от того, чтоб не врезаться в воду. Но туман был так плотен, что пришлось возвратиться ни с чем.

— Первый блин комом, — не смущаясь, шутили вылезавшие из кабин летчики. Хорошая примета! Мы еще им таких блинчиков напечем…

О блинчиках, как оказалось потом, говорилось со смыслом. Это и были те самые топмачтовики, о которых у нас давно ходили легенды.

1 Мая, праздник. Полк в готовности, но погода нелетная. Туман низко ползет над землей, едва не задевая хвосты замерших на стоянках самолетов.

Поступает приказание построить весь личный состав. Здесь же, на поле.

Появляется стол. На нем — красные коробочки.

— За образцовое выполнение боевых заданий на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество от имени Президиума Верховного Совета СССР приказом командующего Черноморским флотом…

Вышагивают из строя летчики, штурманы, воздушные стрелки, труженики технического состава.

— Служу Советскому Союзу! Служу Советскому Союзу…

Доходит очередь до меня. Выхожу. Подхожу. Смущаюсь.

— Орденом Александра Невского… Первым в полку! — испытывает мою выдержку Михаил Иванович. — За личную отвагу, мужество… за умелое руководство боевыми действиями… в результате чего… три транспорта только за последние семь дней…

Обнял, поцеловал.

— Ну? Может, что скажешь?

— Служу Советскому Союзу!

— Хорошо служишь. Спасибо, брат. Спасибо!

Орден Красного Знамени был вручен Николаю Прилуцкому. Красной Звезды Михаилу Белякову, Ивану Должикову и Александру Жуковцу.

Экипаж именинников.

Вечером в столовой состоялась неофициальная часть торжества. Метеоусловия позволяли…

 

В боевом содружестве

С новым соседом, 13-м гвардейским авиаполком, мы тоже оказались в близком родстве, несмотря на различие наших частей по названию и назначению. Мало того, что у многих ребят нашлись там давнишние друзья по училищу, аэроклубу, но и «общих» однополчан оказалось немало. Даже и сам недавний наш командир полка, а теперь командир дивизии полковник Виктор Павлович Канарев первые полтора года войны командовал 119-м разведывательным. В разное время оттуда же пришли к нам замечательные летчики Бесов, Киценко, Козырин, Лобанов, Пресич, Саликов, Скробов, Трошин, штурманы Аглотков, Андриенко, Шильченко… Много ратных подвигов совершили они, многое прибавили к боевой славе 5-го гвардейского.

Посчастливилось и мне встретить друга среди прибывших, что там друга — родного брата! Сорок пять вылетов совершили мы вместе, в одном экипаже, в каких переделках не побывали. Ровно год назад, 30 апреля сорок третьего, пришлось мне садиться на горящей машине с торпедой. Все обошлось, по счастью, торпеду успели отцепить и откатить, экипаж был спасен, но штурман Володя Ерастов, спрыгнув с пятиметровой высоты через астролюк своей кабины, повредил ноги, попал в лазарет, затем в госпиталь, долго лечился и вот… И как все кстати — столовая, 1 Мая, награды… До полуночи просидели, вспомнили все приключения, всех друзей.

— Ну опять повоюем вместе, в одном строю!

— Насчет строя не знаю, — чуть заметно смутился Володя. — Как там тактика…

— Хо, так мы же с бомбардировщиками… Или уже забыл?

— Так мы же особые бомбардировщики… Про топмачтовое слыхал?

— Как же, легенды ходили!

— Ну уж легенды! Слухи, наверно. Легенды будут потом. Ведь мы же освоили только…

— Рассказывай, не тяни!

— Да все в принципе просто, — начал Володя. — В детстве тебе доводилось, конечно, бросать плоские камушки в реку, «блинчики» делать? Ну вот. Бомбометание с малой высоты, на уровне мачты корабля примерно. Скорость — двести семьдесят — двести девяносто километров, расстояние — двести пятьдесят — триста метров от цели. Взрыватель замедленный. Бомба пролетает в воздухе около двухсот метров, ударяется о воду, рикошетирует и бьет в борт или падает на палубу корабля. Даже делает два рикошета: между первым и вторым сто метров, между вторым и целью — пятьдесят. Вот тебе и «блинчики».

— Да, но… С торпедами-то, забыл? На четыреста подойти не всегда удавалось. А тут двести пятьдесят! Из ручного пулемета собьют…

— Вот я и говорю — тактика. Вместе с топмачтовиками летят штурмовики. Тоже наши, те же машины, только вооруженные мелкими осколочными бомбами. Проутюжат сначала как следует корабли, очистят палубы, подавят расчеты зениток. Ну и свои пулеметы у топмачтовиков…

— Сколько на ваших машинах их, в носовой части?

— Шесть! И для защиты задней полусферы два спаренных.

— Да, по теории все вроде так…

— Так мы и на практике испытали!

— В боевой обстановке?

— Ну. Всю вторую половину апреля чуть не каждый день летали. Из Геленджика. Еще и до этого…

— И удавались «блинчики»?

— Еще как! Вот хоть двадцать второго… 22 апреля вылетели на удар восемь штурмовиков и десять топмачтовиков. До их налета по конвою уже поработали двадцать три Ил-2 8-го гвардейского штурмового полка и двадцать четыре — 47-го штурмового. Прикрывали их двадцать шесть «яков» 6-го гвардейского Краснознаменного истребительного полка. Силища! «Илы» поработали на совесть, пустили на дно половину кораблей конвоя. Затем настал черед группы 13-го гвардейского. Штурмовики А-20, ведомые капитаном Николаем Ивановичем Тарасовым, навалились на оставшиеся сторожевые катера и баржи, обработали их пулеметным огнем, небольшими осколочными бомбами. Загорелся один сторожевик, задымил другой, потерял ход третий, завертелась в дыму быстроходная десантная баржа. Вот тут и налетели топмачтовики. Их объектами были танкер и транспорт. Первый загорелся, второй затонул.

— Но это факты, а посмотрел бы…

— Ты был в этой группе?

— Ага, со штурмовиками. Чуть не врезались в фашистскую самоходку. Фиряев у меня командир, отчаянный парень! Нагоняй потом от подполковника получили, доложили, не стали скрывать. Да что от него скроешь, сам с нами летает! Мусатов Николай Александрович, чай, слыхал?

О Мусатове я, конечно, слышал. Смелый и требовательный командир. Очень хороший методист. Воспитатель. Каждый летчик у него на виду.

— Да, сильно ваше топмачтовое! Правда, после такого налета «илов»…

— Ну, это такой был день. А вообще-то обходимся и своими штурмовиками. Сначала противник нас принимал за низкие торпедоносцы, рассредоточивал корабли. А это нам на руку — легче цель выбрать, сразу по нескольким кораблям нанести удар. И зенитный огонь пожиже. Потом фриц очухался, разобрался. Корабли охранения стали к транспортам жаться, сосредоточивать свой огонь. Ну тогда и мы тактику изменили: по два захода стали делать штурмовики перед тем, как бомберам выйти. Так же и с прикрытием. Немцы усилили охрану конвоев с воздуха, пришлось и нам больше ястребков просить. А вообще-то, похоже, будущее за комбинированными ударами. Так что, возможно, и вместе с торпедоносцами полетаем…

Предположение Володи оправдалось на следующий же день. Недаром нас с ними расположили на одном аэродроме. С рассветом 2 мая поступил приказ: от 5-го гвардейского полка заступить в боевую готовность четырем низким торпедоносцам и трем высотным, от 13-го гвардейского — семи бомбардировщикам и четырем штурмовикам.

На земле отработали вариант совместного удара. Ведущим нашей группы был назначен капитан Чупров, группы соседей — майор Ильин. Прикрытие четырнадцать истребителей 7-го авиаполка.

Четверку низких торпедоносцев приказали вести мне. В первой паре со мной шел Николай Новиков, мой земляк и давний знакомый. Вместе учились летать в Минераловодском аэроклубе, оба затем пошли в Ейское авиационное училище. Он поступил на год позже меня, а на фронт попал на год раньше. Начинал в 40-м бомбардировочном, в июле сорок первого.

Сидели, ждали данных воздушной разведки. Метеоусловия ей не благоприятствовали — туман. Как всегда на дежурстве, коротали время в беседе.

— Да, жарко было, — вспоминал Николай о начале войны. — Немец пер на Одессу, мы на своих СБ за штурмовиков работали. Не то что скопления, батареи, но и передний край их бомбили, когда удалось их на время остановить. Делали по нескольку вылетов в день, на счету каждая боевая машина. Потерял ее — безлошадник, сиди загорай…

Как-то в августе вылетели шестеркой из Крыма, а «ишачки» из Одессы навстречу нам выходили, отчаянные ребята, сколько раз выручали, а тут… То ли мы раньше времени к месту встречи пришли, то ли они запоздали. Ну, стали в круг, поджидаем, А тут «мессеры», две четверки. Мы первые атаки отбили, но дело-то ясно, где ж справиться без ястребков. Ждать больше невмоготу, наш ведущий решил идти к цели. А «мессеры» вьются вокруг как осы, одного ужалили, взорвался, другой наш задымил… Но тут уже нас их зенитки встречают, стервятники отстают. Ведущий на боевом, за ним мы, сбросили бомбы по цели там как раз фриц накопился перед атакой, — вышли из зоны огня. А «мессеры», сволочи, поджидали. Очередь — левый мотор у меня задымил. Чих, бах — вовсе остановился. Маневрировать на одном — сам знаешь. А те снова заходят. Заклинило элерон, перебило руль поворота… Ну, все, думаю, доклюют. И тут, откуда ни возьмись, три «ишачка»! С ходу атаковали «мессеров», отогнали, пристроились к нам. Проводили нас километров на десять — пятнадцать, помахали крылышками и обратно в свою Одессу…

Летим дальше над морем. Мотор продолжает дымить, вот-вот загорится. Ничего, дотерпел, показался берег. Но тут вдруг и правый мотор заглох. "Будем садиться, — передаю экипажу. — Штурман, выбери, где поровней". Штурман — мой тезка, Коля Поярков, — выбрал, а куда денешься, в первую очередь его же кабина всмятку, если капот. Спланировали на вспаханную полоску у железной дороги…

Рассказ прервал подошедший штурман эскадрильи Федор Николаевич Аглотков.

— Минаков со штурманом — к командиру полка!

— Посадил? — успел я спросить у Новикова, пока Прилуцкий укладывал в планшет карту.

— Посадить-то посадил. Даже не загорелась, а только… Инженер прибыл, осмотрел — ремонту не подлежит. Как же так, спрашиваю, ведь долетела! "Это, говорит, — она уже после смерти летела. Как убитый боец продолжает бежать…"

На командном пункте собралось семь экипажей.

— Днем вылетов не будет, — объявил майор Буркин. — Поступила задача поставить мины в районе Сулины и в Сулинском гирле. Время взлета первой машины — девятнадцать ноль-ноль, последующих — с пятиминутным интервалом. Очередность…

Не удалось в этот раз посмотреть топмачтовиков в работе.

В назначенное время первым взлетел сам Буркин. За ним Федор Федоров, я, Жестков, Дурновцев, Алфимов, Дарьин.

Через час земля скрылась облаками. Прилуцкий доложил: пересекаем береговую черту. Предлагаю снизиться. Через несколько минут выныриваем из облачного плена. Под нами море. Наступают сумерки, но горизонт еще просматривается.

— Впереди мощный грозовой фронт! — первым замечает Николай. — Что будем делать, командир?

До района постановок тридцать минут. Обходить грозу стороной, значит, потерять драгоценное время. Да и запас горючего строго рассчитан.

— Будем пробиваться, согласен?

Штурман молчит.

Погода портится с каждой минутой, все ниже опускаются облака. В них посверкивает, но пока не очень. Правда, темнота еще не наступила.

Больше спускаться некуда, иду напрямик. Выбираю, где посветлее, где меньше сверкает. Начинается болтанка, но пока терпимая.

Вскоре окунаемся в сплошную облачность. В кабине становится темнее и будто холоднее. То тут, то там вспыхивают молнии, багрово озаряя кисельную тьму…

— Держись, Вася! Влипли…

Не сразу узнаю голос Прилуцкого. Что с ним? Тьма вокруг раскаляется, как неон, штурвал вырывается из рук. Машину бросает в сторону, обратно, потом рывок вверх, в бездну бушующих воздушных потоков. Тяжелый, до предела нагруженный самолет кажется перышком, щепкой, бумажкой…

— Развалимся, командир!..

Кое-как снижаюсь. Постепенно облака редеют, болтанка прекращается.

— Уф-ф! Штурман, сколько времени пробыли в этом аду?

— Пять минут!

Сверяю свои часы с бортовыми — точно.

— Но ведь пробились?

Пробились. Подходим к району постановок… Впереди темной полоской вырисовывается берег.

— Влево шесть градусов, — уже бодрым голосом корректирует курс Прилуцкий.

Спустя несколько минут ложимся на боевой.

— Пошли!

— Парашюты раскрылись!

Разворачиваюсь на обратный. Опять засверкало — в стороне берега. Через минуту — мощные взрывы.

— Это еще что за…

— Береговая артиллерия! Решила поупражняться в стрельбе прямой наводкой. Мы же, от них глядеть, — как на воде…

На поверхности моря вспухают огромные белые кратеры.

— Вот чудаки!

— Да, такой чудачок бы врезал…

— А что бы ты выбрал, его или грозу?

— Пес его знает… Пожалуй, его.

— А я бы грозу. Чтобы им радости не доставлять, фрицам.

— О вкусах не спорят.

Трепотня для разрядки. Да, как там стрелки…

— Коля, Сашок, живы? Ну? Что молчите? Обиделись, что ли, что вас потрясли?

— Не на то, командир. Мы уж привыкли, как горошины в побрякушке… Но ведь и нас все же надо б спросить.

— Насчет чего?

— Ну вот, от чего на куски-то приятнее разлетаться.

— В самом деле! Как это мы, а, штурман? Веселенький экипаж. Задание выполнили, на кусочки не разлетелись, в темноте нас никто теперь не обнаружит, всех вчера наградили, наши войска гонят оккупантов с родной земли… Чем не жизнь?

— Извините, ребята! В следующий раз непременно посоветуюсь.

— Лучше не надо, командир. Следующего-то раза. Внизу вспыхивает луч прожектора: в районе аэродрома видимость есть. Прилуцкий записывает в бортовой журнал время посадки. Колеса шасси мягко касаются земли у знака "Т"- последняя точка многочасового полета… 3 мая 1944 года. В готовности десять наших торпедоносцев и десять бомбардировщиков соседей. В море рыскают разведчики в поисках цели.

Появляется неизменный Иван Григорьевич. Первые вопросы, конечно, о Севастополе. Немецкое командование рассчитывает удержать город. Гитлер сместил командующего 17-й армией, объявил Севастополь городом-крепостью, увеличил обороняющийся гарнизон. Одновременно прилагаются все большие усилия к эвакуации оккупационных войск. 4-й Украинский фронт планомерно готовится к штурму фашистских укреплений.

И дальше — о действиях авиации. Воздушные разведчики изучили и многократно сфотографировали всю систему вражеской обороны. Бомбардировщики и штурмовики авиачастей, поддерживающих сухопутные войска, не дают противнику возводить и совершенствовать инженерные сооружения. Самолеты дальней авиации наносят мощные удары по причалам. Успешно работает и наша, морская, авиация. Коммуникации, связывающие фашистские войска в Крыму с западными портами Черного моря, постоянно контролируются нашей разведкой. Торпедоносцы и бомбардировщики нашей дивизии, пикирующие бомбардировщики и штурмовики дивизий Корзунова и Манжосова топят транспорты и корабли в открытом море и на подходах к Севастополю. Так, например…

— Товарищ майор, извините, — появился из-за капонира комэск Чупров. Командир полка приказал всех построить. Получено задание…

— Ладно, примеры потом, — махнул рукой Иван Григорьевич. — Тем лучше! Надеюсь, привезете свеженьких. Эх, не могу полететь с вами… Так бы хотелось! Интересная предстоит работка…

Крик души. Значит, в самом деле интересная. Обычно майор Шевченко старается не бередить своих чувств и вести себя так, будто он никогда не был летчиком. Мы понимаем: так ему легче. И тоже делаем вид, что не помним. А Шевченко — летчик. И какой! Еще в сорок втором получил орден Красного Знамени, летал на истребителе с Херсонесского маяка, севастополец! Но — ранение, комиссия, запрет вообще подниматься в воздух…

Молча жмем ему руку, преувеличенно делая вид, что спешим.

На летном поле построено двадцать экипажей.

— Воздушной разведкой 30-го разведывательного полка, — чеканит майор Буркин, — в семь часов тридцать пять минут обнаружен конвой противника в составе одного транспорта водоизмещением пять тысяч тонн, одного эскадренного миноносца и двух быстроходных десантных барж. Курс двести семьдесят, ход десять узлов. Погода в районе цели… Задача: одновременным ударом высотных и низких торпедоносцев во взаимодействии с бомбардировщиками топмачтового бомбометания уничтожить эсминец и транспорт.

Далее указывался состав ударных групп и порядок атаки.

— Вести все группы приказано мне, — закончил майор Буркин. — Я же ведущий торпедоносцев. Майору Ильину определить боевой порядок в группе бомбардировщиков.

Аэродром давно подсох, порос ровной малахитовой травкой. Как футбольное поле. Наша группа высотных торпедоносцев построилась прямо на этом газоне, в «походном» порядке. Взлетели почти одновременно.

Наблюдавший эту картину техник Миша Беляков после выразил свое впечатление одной фразой:

— Эффектно получилось!

И эффективно — не нужно собираться в воздухе.

Идем на Саки. За нами четверка низких торпедоносцев, ее ведет Ольховой. Встреча с истребителями сопровождения проходит без задержки. «Мессеров» пока не видно. Под ними море, до цели двести километров.

Время от времени взглядываю на Буркина: наши машины идут почти рядом. Михаил Иванович — мой давний знакомый, вместе служили перед войной на Тихоокеанском флоте. Он летал там на пикировщике ДБ-ЗБ. Отлично летал, был командиром звена, мастером техники пилотирования. Потом участвовал в обороне Севастополя. Однажды попал под ураганный огонь зениток, сумел пробиться к цели, нанести удар. Но машина получила такие повреждения, что должна была погибнуть. И все-таки не погибла. Сам командующий военно-воздушными силами Черноморского флота генерал-майор авиации Николай Алексеевич Остряков написал об этом случае во флотской газете: "Находчивость и хладнокровие экипажа спасли положение. Стрелки Еременко и Северин, взявшись руками за концы перебитой тяги, как бы «сварили» ее, обеспечив обратный полет и хорошую посадку своей машины".

Фантастический случай!

За мужество и находчивость Буркин был награжден орденом Ленина. К нам он пришел с должности инспектора ВВС Черноморского флота. Сразу проявил себя как умный, рассудительный командир. Знает каждого летчика, штурмана, воздушного стрелка, трезво оценивает его возможности. Всегда ровен, спокоен, собран. Вот и сейчас за остеклением кабины вижу его невозмутимый профиль, глаза чуть сощурились, губы отвердели.

Цель, корабли!

На горизонте четко вырисовываются два транспорта — один большой, другой поменьше, — их окружают эсминец, шесть быстроходных десантных барж, пять катеров. Над конвоем на малой высоте барражируют два Ме-110.

— Рубеж маневра! — докладывает Прилуцкий. По сигналу Буркина высотные торпедоносцы с ходу устремляются на конвой, низкие пикируют до тридцати метров. Идем на головной транспорт встречным курсом. Небо вздрогнуло, раскололось от сотен разрывов. Первый залп, самый опасный для высотных торпедоносцев. Миновал, прошел метров на двести выше.

— Ведущий на боевом! — подсказывает Николай.

— Вижу!

Запахло гарью. Снаряды ложатся точно по высоте, справа, слева, за спиной, позади кабины. Взрывы заглушают гул моторов. Маневр исключен. Секунды, равные вечности. Тело сжато в тугой комок, машина занимает полнеба…

— Ведущий торпеду сбросил!

Сбросили все. Все парашюты раскрылись. Стальные рыбы устремились вниз, пятьдесят метров в секунду. Зенитки перенесли весь огонь на огромные парашюты.

— Приводнились в пятистах метрах от носа… Начали циркулировать…

Все сделано как надо. Молодец Дуплий Сергей Прокофьевич, флаг-штурман полка. Если транспорт не сумеет уклониться…

— Взрыв! Взрыв на головном транспорте! — в один голос кричат Жуковец и Должиков.

И только когда легли на обратный курс, вспомнили: что-то не видно было у цели ни штурмовиков, ни бомбардировщиков.

— Да и низких торпедоносцев тоже, — добавил Должиков.

В самом деле. Казалось, все было расписано до минуты, а комбинированного удара не получилось.

Потом на земле узнали: торпедоносцы, ведомые лейтенантом Ольховым, уже при заходе в атаку увидели справа на горизонте самолеты 13-го авиаполка. Решили погасить время петлей и провести атаку, как и планировалось, после их штурмовки. Но бомбардировщики почему-то замешкались, а появились три Ме-109 с подвесными баками и один Ме-110 — шли на пересекающемся курсе в сторону конвоя. Один Ме-109 атаковал торпедоносцы. Прикрывающие ястребки отогнали его, но Ольховой уже развернулся вправо и взял курс на север.

Через сорок минут эта группа обнаружила другой конвой в составе небольшого транспорта, двух сторожевых катеров и трех быстроходных десантных барж. Ольховой решил нанести удар по нему, но был атакован двумя Ме-110. Ввиду отсутствия истребителей прикрытия от удара отказался и вернул группу на свой аэродром.

Штурмовики и бомбардировщики 13-го полка, не дойдя до назначенной цели, встретили транспорт водоизмещением две с половиной тысячи тонн в сопровождении двух сторожевых катеров и также переменили решение. В атаку на сторожевики устремились две пары штурмовиков. Первую вел капитан Николай Тарасов, вторую лейтенант Петр Гоголев. Двадцать четыре крупнокалиберных пулемета били по яростно отстреливающимся вражеским кораблям. Один катер затонул в результате взрыва. На втором возник пожар.

В атаку пошли топмачтовики. Две пары машин сблизились с транспортом на триста метров, сбросили двадцать четыре бомбы. Эффект был поразительным. Восемь прямых попаданий сто- и двухсотпятидесятикилограммовых фугасок в центральную часть транспорта! Судно затонуло в течение одной минуты.

Но и топмачтовики понесли тяжелую потерю. При выходе из атаки один из бомбардировщиков был подожжен прямым попаданием снаряда. Пройдя пятьсот восемьсот метров, он взорвался. Это был самолет комэска майора Ильи Ивановича Ильина. Вместе с ним погибли штурман капитан Михаил Федорович Лисин, воздушные стрелки старшина Александр Давыдович Карпухин и сержант Петр Никифорович Гречаник.

От конвоя остался на воде один сторожевой катер. Пара самолетов, возглавляемая капитаном Николаем Казаковым, накрыла его бомбами и отправила на дно.

В тот же день на удар по обнаруженным разведчиками двум конвоям вылетели три штурмовика и пять бомбардировщиков-топмачтовиков, ведомые комэском капитаном Либерманом и штурманом майором Мотицыным. Один караван состоял из двух транспортов по две с половиной тысячи тонн, трех сухогрузных барж, трех сторожевых катеров и четырех быстроходных десантных барж. Второй — из двух транспортов по тысяче тонн, четырех быстроходных десантных барж и двух сторожевых катеров.

Либерман решил нанести удар по первому. Штурмовики основательно обработали корабли охранения, топмачтовики под огнем зениток тройкой и парой машин атаковали транспорт и две сухогрузные баржи. Все цели были поражены прямыми попаданиями бомб.

На другой день утром командир дивизии полковник Канарев произвел тщательный разбор вчерашних вылетов. Главное внимание сосредоточил на недостатках в организации взаимодействия.

Общий итог был, однако, неплохим: за день 3 мая экипажами 5-го и 13-го гвардейских авиаполков было потоплено два транспорта, одна самоходная баржа, одна быстроходная десантная баржа, два сторожевых катера, повреждены транспорт и два катера.

Комдив поставил в пример действия группы высотных торпедоносцев майора Буркина, отметил отличившиеся экипажи бомбардировщиков — майора Ильина, капитанов Либермана и Казакова, младшего сержанта Галушко (16 мая 1944 года Илье Ивановичу Ильину было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно.)

Конкретные выводы из этого боя были сделаны в эскадрильях. Капитан Чупров подробно разобрал действия группы Ольхового, указал, какие решения можно было принять. Потребовал от всех командиров настойчивости в достижении целей. Посоветовал секретарю партбюро старшему технику-лейтенанту Сезоненко обсудить этот вопрос на открытом партийном собрании.

Собрание состоялось на другой день. С докладом выступил опытнейший воздушный боец штурман эскадрильи Федор Николаевич Аглотков. Особое внимание он уделил точности расчетов выхода на цель и в атаку, всесторонне проанализировал ошибки, допущенные низкими торпедоносцами.

Много конкретных советов и предложений последовало за его вдумчивым, деловитым разбором. Выступали коммунисты, комсомольцы, беспартийные, ветераны и молодые воздушные бойцы. Одни делились опытом, другие заверяли товарищей в том, что будут верны традициям славной гвардейской части, не пожалеют сил, а если понадобится, и жизни для окончательной победы над врагом.

 

Комбинированный, одновременный

Тактика комбинированных ударов предъявляла новые требования к командирам и штурманам. Ведущим экипажам необходимо было быстрее и лучше ориентироваться в обстановке, проявлять смелость в принятии решений в меняющихся условиях боя, без колебаний брать на себя ответственность за возможные последствия. Такая смелость основывается на глубоком знании возможностей подчиненных экипажей, боевой техники, на умении всесторонне оценить боевую обстановку.

Приходилось многому учиться заново, глубже осмыслять накопленный боевой опыт. Это хорошо понимали командир полка Михаил Иванович Буркин и флаг-штурман Сергей Прокофьевич Дуплий. Обладая высшей летно-тактической квалификацией, они первыми осваивали сложные боевые приемы, ненавязчиво делились своим опытом с лучшими экипажами полка, подготавливая из них надежных ведущих групп. Те, в свою очередь, проявляли заботу о подготовке ведущих пар. Все внимательно изучали тактику и боевые возможности новых наших ближайших соратников топмачтовиков.

Учеба сочеталась с повседневной боевой работой.

4 мая целей на море обнаружено не было. Пятерка наших Ил-4 перевозила горючее на одесский аэродром.

Под вечер десять экипажей, в том числе и наш, получили задание на постановку мин в районе порта Сулина и Сулинского гирла. Работу пришлось выполнять при сильном боковом ветре. Но экипажи были подобраны опытные, задание выполнили успешно.

5 мая ввиду плохих метеоусловий над морем полк, как и вся дивизия, боевых вылетов не производил. Днем мы узнали, что наши войска под Севастополем перешли в наступление. Враг упорно сопротивляется. Приходится буквально прогрызать его оборону…

6 мая с утра погода выдалась прекрасная. С восходом солнца село ожило. Заскрипели калитки, забрякали у колодца ведра, на все голоса заливались в садах птицы. За околицей затарахтел трактор — его выделила наша техническая база, помочь колхозу вспахать землю под яровые.

Мир да и только! Однако эту иллюзию тут же развеял сигнал рейсовой полуторки. Наскоро умывшись, поспешили на аэродром.

На КП уже ждал майор Буркин.

— Воздушной разведкой тридцатого авиаполка в пять часов пятьдесят минут в ста километрах от Севастополя обнаружено два транспорта водоизмещением по три тысячи тонн в охранении семи быстроходных десантных барж и трех сторожевых катеров. Конвой идет курсом на запад со скоростью шестнадцать километров в час. Командир дивизии принял решение одновременным комбинированным ударом высотных и низких торпедоносцев и бомбардировщиков топмачтового бомбометания уничтожить оба транспорта. Ведущим всех групп назначен я. Время удара — десять часов пятьдесят пять минут.

Далее командир полка определил состав ударных групп и порядок атаки. Пятерка высотных торпедоносцев атакует первый транспорт, четверка низких — второй. Атака с двух бортов. Прикрытие — восемь истребителей. Четыре штурмовика и пять бомбардировщиков 13-го полка под прикрытием шести истребителей атакуют цель одновременно с торпедоносцами. Группу высотных торпедоносцев ведет сам Буркин, низких — Ольховой. Штурмовиков возглавляет Тарасов, бомбардировщиков — Либерман.

Казалось бы, все как в прошлый раз, 3 мая. Различие в одном слове одновременно. Если в тот раз не удалось даже сойтись в одно время в районе цели, то теперь надо в одну и ту же минуту атаковать. Не собираясь вместе, не поджидая друг друга…

Наш экипаж был назначен запасным для группы высотных торпедоносцев, экипаж Киценко — для низких.

Взвилась зеленая ракета. Торпедоносцы порулили на старт. Буркин, Федор Федоров, Трофимов, Тарасов, Дарьин. Затем низкие — Ольховой, Синицын, Вальцев, Новиков. Через некоторое время ушли в воздух бомбардировщики и штурмовики.

Киценко и я выключаем моторы. Мысленно желаем друзьям успешного удара, благополучного возвращения.

— Да, задал ребятам задачку Михаил Иванович, — вздохнул, сбросив с плеч лямки парашюта, Иван. — Как думаешь, получится?

Что тут думать? Мы-то знаем, что значит привести самолет в какую-то точку, нисколько не уклонясь от расчета. Даже и при спокойной погоде. А если «мессеры»?

— Главное тут…

— Не накаркать.

— Ага, и не сглазить.

На том и сошлись.

О ходе боя узнали потом из рассказов вернувшихся товарищей.

Штурман Дуплий точно и своевременно вывел группы торпедоносцев на цель. Буркин подал сигнал — атакуем с ходу. Обе группы под разными курсовыми углами устремились на конвой. Низкие торпедоносцы — с резким снижением.

На кораблях заработали зенитки. Средние полуавтоматические, автоматические, спаренные и счетверенные пулеметы… Ближе — гуще. Сплошная метель…

Торпедоносцы Ольхового едва не задевают своими «сигарами» воду. Боевой курс! Пятнадцать-восемнадцать секунд всего-то…

И в этот момент нападают два Me-110. Первая очередь, с дальней дистанции. Не сманеврируешь, не свернешь. А наши ястребки уже перескочили конвой, ждут по ту сторону…

Чтобы не попасть под огонь своих зениток, «мессеры» круто взмывают в высоту. Затем кидаются на чуть отставший самолет Синицына. Снопы огня из пушек и пулеметов. Сраженный торпедоносец проносится над палубами вражеских кораблей, втыкается в море…

Штурманы Касаткин, Ляпин и Тихомиров успели прицельно сбросить торпеды.

"Мессеры" насели на Ольхового. Два наших истребителя, развернувшись, устремились наперерез. Пара очередей, и ведущий фашист камнем падает вниз…

Группа Буркина отцепила все пять торпед. Они приводнились по носу головного транспорта и начали «оплетать» его паутиной своих кругов…

Взрывы. Один транспорт и три баржи получили торпеды в борт.

Пока наши истребители выручали Ольхового, к ним сзади пристроились четыре «мессера» — очевидно, спешили на выручку к своей паре, но опоздали. Набросились на ведущего. Прикрывавший его напарник моментально вернулся и ударил из всего бортового оружия по ведущему фашистской четверки. «Мессер» вспыхнул и развалился в воздухе. Оставшиеся без командира гитлеровцы поспешили выйти из атаки.

От зенитного огня самолет Ольхового получил повреждение мотора, в стабилизаторе и плоскости зияли огромные дыры. Скорость еле позволяла удерживать высоту. Тем временем наши истребители распылили свои силы: прикрывали группу Буркина, пару Вальцева. И только двое сопровождали Ольхового. Озлобленные неудачами гитлеровцы решили отыграться за его счет.

Два «мессера» сковали боем прикрывавшую пару ястребков, два других со снижением устремились на торпедоносец. Ольховой перевел самолет в отлогое планирование, намереваясь прижаться к воде и предоставить своим стрелкам наилучшие условия для обороны. Фашисты не открывали огня, надеясь расстрелять поврежденную машину в упор. Стрелки Петр Коношенков и Павел Шевченко также не торопились, чувствуя, что гитлеровцы не ожидают отпора. И вот они приблизились и уже собирались нажать на гашетки…

От метких очередей «мессеры» отпрянули, точно ошпаренные кипятком.

— Ага, гады! — кричал, торжествуя, Шевченко.

Фашисты снова заходят в атаку, и вновь пулеметы стрелков окатывают их огнем. Но силы неравны. В кабине летчика запахло бензином, разбита приборная доска, самолет с трудом держится в воздухе.

Тяжело раненный в грудь Коношенков сполз с верхней турели на пол. Шевченко занял его место у крупнокалиберного пулемета, а Петр подполз к люковой установке. Снова атака. У стрелков на исходе боеприпасы…

За израненным торпедоносцем следует клубок вьющихся истребителей. Шевченко видит, как пара наших ястребков отбивается от обложивших ее четырех фашистов. Два Me-110 отделяются от клубка…

— Держаться, держаться! — кричит в микрофон Ольховой.

"Мессеры" атакуют сбоку. Шевченко поворачивает пулемет до отказа, но достать их не может. Ведущий фашист палит из всего оружия, трассы сливаются в огненную плоскость. Она стелется под фюзеляжем торпедоносца. «Мессер» приподымает нос…

Густой пучок трасс, пройдя сквозь кабину воздушного стрелка, обрывается, гаснет. Тяжело раненный Шевченко падает вниз, на пол кабины.

На выручку приходит еще пара наших истребителей. Теперь «мессерам» не до атак. Они спешно выходят из боя и скрываются в стороне Севастополя.

Ольховой дотянул до аэродрома в Евпатории и посадил там свой изрешеченный самолет с истекающими кровью боевыми друзьями.

Штурмовики 13-го полка вышли на цель после удара наших торпедоносцев. Атаковали со стороны солнца. Тарасов перевел машину в пикирование, за ним скользнули ведомые. Прорвав завесу разрывов и трасс, высыпали серии бомб на сторожевой катер. Его тут же поглотило море. Гвардейцы пошли на повторный заход.

После того как четверка Тарасова сбросила на корабли охранения более пятисот мелких бомб и основательно обработала палубы пулеметным огнем, в атаку пошли топмачтовики. В это же время истребители прикрытия завязали бой с шестью Ме-110, прикрывавшими остатки конвоя; к ним вскоре присоединилась еще пара «мессеров».

На долю топмачтовиков остались две быстроходные десантные баржи. Они яростно оборонялись. Перед носом машины комэска Либермана повисли черные шапки, дымные шнуры «эрликонов». Сбоку, снизу, сверху…

Ведущий бесстрашно сближается с целью. Из его носовых пулеметов вырываются огненные струи, несутся навстречу бешено стреляющему кораблю…

— Пора! — подсказывает штурман Яков Мотицын.

Командир нажимает на кнопки. Через несколько секунд мощные взрывы скрывают обе баржи…

Вышедшие из атаки штурмовики и топмачтовики были атакованы четырьмя Ме-110: наши ястребки, увлеченные боем, не заметили, как к гитлеровцам подошло подкрепление.

— Справа "мессеры"! — доложил стрелок-радист Леонтьев своему командиру Тарасову.

Самолет метнулся вправо, огненные трассы прошли рядом. Тарасов развернулся на девяносто градусов, повел свою группу в сторону солнца. На миг ослепленные гитлеровцы прозевали момент. Леонтьев поймал одного в прицел, выпустил длинную очередь. «Мессер» перевернулся на крыло и упал в море.

— Есть один! — доложил стрелок командиру. И тут же пошел вниз еще один: его срезал стрелок-радист Старцев…

В конце дня мне и Александру Жесткову было приказано просмотреть подходы к порту Констанца — здесь был узел коммуникаций, соединяющих вражеские тылы с войсками, осажденными в Севастополе. Ведущим назначили меня.

Отыскать корабли противника в сумерках и поразить их — задача весьма трудная. Этим и объяснялось, что она была поручена нам — наши экипажи считались наиболее опытными и слетанными, штурманы Николай Прилуцкий и Иван Локтюхин пользовались репутацией признанных мастеров торпедных ударов.

Взлетели в девятнадцать, через два с лишним часа были в районе поиска. Южные сумерки быстро сгущались. Надо было торопиться. Расчет поиска строили так, чтобы заметить корабли на фоне светлой стороны горизонта. Вскоре блеклую полоску заката перечеркнули черные столбы, превратили ее в пунктир. Конвой! Вот уже различимы и силуэты. С ходу направляю самолет на большой транспорт. Рядом идет Жестков. И вдруг…

— Командир, взгляни вправо!

Но я уж увидел, секундой раньше, — еще один конвой! И тоже с довольно большим транспортом. Что делать? Приказать Жесткову атаковать второй? Но менять курс в полутьме, притом выдержать высоту…

На решение — считанные секунды. За двумя зайцами…

Выбрал то, что верней — атаковать первый транспорт парой. Бдительность на кораблях охранения из-за наступившей темноты была снижена. Не встретив противодействия, сбрасываем торпеды с дистанции четырехсот метров. Только при выходе из атаки видим взлетающие мячи «эрликонов». Поздно! В транспорт водоизмещением две с половиной тысячи тонн попали обе торпеды. Судьба его была решена.

— Знатно сработали! — сам себя похвалил Прилуцкий. — А я уж подумал, что ты пожадничаешь, командир…

— Вовремя вспомнилась поговорка о двух зайцах.

— Вот видишь, и фольклор помогает.

— Все помогает, когда везет! Эх, была бы еще торпедка…

В тот же вечер четыре экипажа нашего полка выполнили минные постановки у входа в Сулинское гирло. При этом они были обстреляны из автоматических пушек с судов, стоящих в устье Дуная. Видимо, враг изменил тактику: опасаясь минных заграждений, устанавливаемых ночью, заблаговременно выводит свои плавсредства на фарватер.

На другой день утром командир дивизии провел разбор действий торпедоносцев и топмачтовиков. Вначале были объявлены результаты. Торпедоносцами 5-го гвардейского авиаполка за два боевых вылета потоплены два транспорта и три быстроходные десантные баржи. Бомбардировщиками 13-го Краснознаменного гвардейского — одна быстроходная десантная баржа и один сторожевой катер; в воздушном бою сбито два Ме-110.

Минутой молчания гвардейцы почтили память погибших товарищей: младшего лейтенанта Николая Павловича Синицына, лейтенанта Федора Григорьевича Скоромненко, старшины 2-й статьи Ивана Леонтьевича Дулина, младшего сержанта Петра Ананьевича Исаева.

В результате тщательного анализа совместных действий боевых групп двух полков были сделаны следующие основные выводы.

Первое. Практика применения комбинированных ударов высотных и низких торпедоносцев, штурмовиков и бомбардировщиков-топмачтовиков по конвоям противника себя полностью оправдала. При этом, если даже не удается одновременный удар, эффективность действий как торпедоносцев, так и групп топмачтового бомбометания значительно повышается.

Второе. Опыт показал, что в условиях комбинированных торпедобомбовых ударов группы высотных торпедоносцев могут успешно применяться не только как сковывающая, но и как поражающая сила. В дальнейшем при ударах по большим конвоям целесообразно использовать их эшелонирование, группами от трех до пяти самолетов.

После разбора пять торпедоносцев и восемь бомбардировщиков заступили в тридцатиминутную готовность в ожидании данных воздушной разведки. Только под вечер поступило приказание: топмачтовикам уничтожить транспорт водоизмещением три тысячи тонн, идущий в охранении сторожевых катеров и быстроходной десантной баржи. Группу повел комэск Рувим Либерман.

После ужина нас с Жестковым опять вызвал командир полка. Задача вчерашняя — "свободная охота" на коммуникации Севастополь — Констанца. Если бы то же и везение…

— Вчера у вас ладненько получилось. Но учтите, противник, несомненно, усилил прикрытие кораблей с воздуха.

Напутствие, мягко говоря, не очень вдохновляющее, если летишь без прикрытия.

Сумерки спустились на море как-то сразу. Пройдено всего три четверти пути, а горизонтальная видимость хуже, чем вчера после атаки. Изо всех сил напрягаем зрение. Летчику из своей кабины вести поиск удобней всего, но то и дело приходится отрывать взгляд к приборам. Смотрю только в западном направлении, стараюсь вести самолет так, чтобы и экипажу дать эту возможность. И вот удача: на фоне угасающего неба — контур большого корабля. Вокруг, как в мареве, еще несколько расплывающихся точек. Качнувшись с крыла на крыло, даю знать Жесткову: внимание, цель! Ведомый показывает, что понял.

Не опознанное в полутьме судно атакуем с ходу. Прилуцкий и Локтюхин сбрасывают торпеды с четырехсот метров. Зенитного огня нет.

На выходе из атаки стрелки замечают четверку Ме-110 — идут в нашу сторону. Еще четыре остаются барражировать над судном. Ясно, что увидеть результат удара не удастся.

— Усилить наблюдение за задней полусферой!

Неприятельские летчики уже обнаружили нас. Открыли огонь издали. В ответ загрохотал пулемет Должикова. Затем и Жуковца. Потянулись трассы и от машины Жесткова: Сергей Игумнов и Илья Кушнир — стрелки хладнокровные и меткие. «Мессеры» отвалили.

— Не нравится, гады? — осведомляется Должиков. И только после: — Командир, снарядом задело мою кабину,

— Не ранен?

— Нет, только брызгами плексигласа немножко испортило красоту…

— Сзади "мессеры"! — перебивает Жуковец.

— Спокойно, ребята! Перехожу на бреющий. Со скольжением бросаю машину вниз, маневром сбиваю фашистам прицел. Жестков держится как на привязи. Славно мы с ним слетались! Грохочут пулеметы, в кабину тянет пороховой гарью.

— Отвернули! Жми, командир!

Проносятся последние огненные пунктиры. Еще раз бросаю машину из стороны в сторону, на полном газу ухожу в сторону восточной, темной части горизонта.

— Кто видел взрывы торпед?

Никто, вели бой с «мессерами».

Запрашиваю Жесткова. Тот же ответ. Разрешаю ему следовать на аэродром самостоятельно. Он быстро скрывается в сгустившейся тьме.

Прилуцкий предлагает:

— Пройдем поближе к Севастополю, посмотрим, что творится на фронте.

— Давай!

Пересекаем береговую черту. Слева Кача, справа Севастополь. На подступах к городу полыхают зарницы — наша артиллерия. Дальше — мощные искристые взрывы, отблески на облаках: авиация дальнего действия обрабатывает наземные объекты. Полоса ярко-желтых вспышек: вражеские посты наведения нацеливают на бомбардировщики свои истребители…

Даю команду стрелкам усилить наблюдение. И тут же очередь — Жуковец различил силуэт фашистского самолета. В воздухе блуждают огни…

— Слева самолет с зажженными фарами, — докладывает Должиков.

— Наблюдение справа и в задней полусфере, — напоминаю стрелкам.

Тактика «мессеров» известна: один с зажженными фарами отвлекает внимание на себя, другой снизу или с противоположной стороны подкрадывается и атакует.

— Насмотрелся, штурман?

— Пожалуй. Не стоит лишний раз испытывать судьбу…

Через час садимся на своем аэродроме. Узнаем, что группа топмачтовиков, вылетевшая перед нами, успеха не достигла. Бомбы, сброшенные после штурмовки, легли с недолетом, в пяти — десяти метрах от борта вражеского транспорта.

Наших миноносцев Корнилова, Чупрова и Киценко в эту ночь снова атаковали Ме-110 и обстреляли зенитки с кораблей.

8 мая весь день просидели в готовности. Торпедоносцы, ввиду отсутствия целей, боевых вылетов не производили. Соседи шестью самолетами — из них два штурмовика — вылетали на топмачтовый удар по конвою из четырех барж. Несмотря на огонь зениток и атаки вражеских истребителей, Либерман принял решение атаковать. Четверка прорвалась к цели, потопила одну самоходную баржу и повредила быстроходную десантную. Все экипажи благополучно возвратились на свою базу.

 

Первый, второй…

9 мая. На заре гроза расколола небо, на землю хлынули потоки воды. Тугие струи хлестали по крышам, по стеклам окон, смывали с ветвей отцветших яблонь последние жухлые лепестки.

Дождь перестал так же вдруг, как и хлынул. Сквозь кисейную завесу водяной пыли брызнули лучи целиком выкатившегося из-за горизонта солнца.

Экипажи поспешили на аэродром.

Оба полка уже имели боевой расчет на день. От 5-го гвардейского в дежурство заступали девять торпедоносцев и пять бомбардировщиков, от 13-го-девятка бомбардировщиков-топмачтовиков со штурмовиками. Четыре наших «ила» продолжали перевозку горючего для истребителей на аэродром в Одессу; пяти самолетам предстояло вечером вылететь на постановку мин в районе Констанца. Нам с Жестковым — на "свободную охоту" с торпедами. На этот раз не в сумерках, а ночью: видимо, целеуказания от разведчиков на вечер не ожидалось, а для самостоятельного поиска сумерки коротки.

Потянулось дежурство: ударные группы ждали данных от экипажей 30-го разведывательного авиаполка, с рассвета бороздивших небо над морем.

Дело привычное. После подвески вооружения и проверки готовности машин к вылету ребята расположились под крыльями самолетов на травке, писали письма, рассказывали забавные истории.

Вскоре на аэродром прибыл Иван Григорьевич. Привез подробные сведения о ходе боев под Севастополем.

5 мая войска 4-го Украинского фронта во взаимодействии с Черноморским флотом начали наступательные бои за город. Первыми в направлении Северной бухты пошли в атаку войска 2-й гвардейской армии. Враг яростно сопротивлялся. В течение первых двух дней сражения удалось оттеснить гитлеровцев лишь за вторую и третью линии траншей.

Самым напряженным был день 7 мая. Наши соединения вышли к ключевому пункту обороны противника — Сапун-горе. Ее каменистые склоны противник опоясал укреплениями от подножья до гребня, на обратном скате расположил артиллерию, минометы и пехотные резервы.

Десятки дотов и дзотов, до предела насыщенных огневыми средствами, возвышались над подступами к горе.

Атаке предшествовала мощная артиллерийская и авиационная подготовка. Казалось, на этом сравнительно узком участке не должно остаться ничего живого. Однако штурм продолжался весь день. Отчаявшиеся гитлеровцы то и дело бросались в ожесточенные контратаки. Неустанно вела огонь наша артиллерия, с воздуха, сменяя друг друга, непрерывно обрабатывали позиции противника группы бомбардировщиков и штурмовиков…

— В результате упорнейших наступательных боев, — голос замполита обрел необычную торжественность, — войска 4-го Украинского фронта прорвали основную полосу обороны противника и вышли на гребень Сапун-горы. 8 мая 51-я и Приморская армии приступили к штурму внутреннего обвода оборонительных укреплений. Полагаю, что сегодня мы получим сообщение: Севастополь наш!

Мощное «ура» завершило политинформацию. Возбужденные авиаторы тесно окружили замполита, обсуждая радостную весть. Разошлись только после настойчивого напоминания комэсков: боевое дежурство, экипажи должны находиться у машин.

Мы с Жестковым, позвав своих штурманов, отправились на укрытую кустами лужайку в конце аэродрома — обсудить предстоящий полет. Хоть на этот раз он и не будет совместным: в ночных условиях действовать можно лишь в одиночку. Но дело новое, не мешает обменяться соображениями.

Первая забота — поиск. Одно дело отыскивать корабли в сумерках и по ориентировочным данным разведки, другое — в полной темноте и наудачу. Здесь необходимы безукоризненная прокладка маршрута, неустанное внимание всех членов экипажа, умение использовать лунную дорожку, светлую сторону горизонта, фон береговой черты…

И — сам удар. Ночной, торпедный. Он требует особой натренированности от летчика. Малейшая ошибка в определении высоты, случайное отклонение от горизонтали, и — столкновение с водой, гибель…

Кое-какие навыки у меня были: в свое время наш экипаж прошел специальную подготовку и первым в полку был допущен к ночному торпедометанию. С тех пор и действуя днем, я старался, когда позволяла обстановка, мысленно переключать себя на ночные условия.

Кажется, такая тренировка в воображении дала немало. По крайней мере, в психологическом смысле.

До обеда прошли все этапы поиска и атаки. Почувствовали нетерпение лететь — верный признак хорошо исполненной подготовки.

В полдень бомбардировщики 13-го авиаполка получили приказ на вылет. Наши «илы» к удару не привлекались: по указанию командующего ВВС флота торпедоносцы должны были использоваться лишь по транспортам водоизмещением не менее трех тысяч тонн.

Топмачтовиков вел комэск капитан Либерман. Осмотрев заданный район и убедившись, что указанного разведчиками конвоя в нем нет, принял решение возвратиться. На обратном пути встретили вражеский сейнер, атаковали его. "Только щепки полетели от кораблика!" — поделился впечатлением бывший мой штурман Володя Ерастов…

Когда солнце скрылось за горизонтом, пошли на стоянку и мы. В полутьме под крылом самолета я еще издали различил знакомую фигуру. Он, конечно, майор Шевченко.

— Ну как, Василий Иванович, устроим фрицам «темную»?

— Постараемся, товарищ майор!

Потоптался, оглядел экипаж, машину. Обнял за плечи, шепнул в ухо:

— Ты все же поосторожнее, Вася. Главное, не забывай о воде. Ну и о себе, о ребятах…

— Постараюсь, товарищ майор.

А что еще скажешь?

Взлетаю. За мной с часовым интервалом пойдет Жестков. Поколебавшись, делаю ненужный разворот над аэродромом.

— Двести десять, — напоминает курс Прилуцкий.

— Двести десять, — повторяю, пытаясь разглядеть на земле маленькую темную фигурку. Эх, штурман! Знал бы ты, какую инструкцию получил я насчет тебя… насчет всех нас…

Молчу. Скупой народ летчики в изъявлении чувств.

— Поточней рассчитай заход, Коля. Чтобы со стороны луны.

— Есть, командир, — в голосе штурмана спокойная деловитость.

Летим над морем. Слева луна, справа — серебряная дорожка. Все внимание — к ней. Десять, двадцать минут, полчаса…

— А все-таки красиво море ночью! — не выдерживает Должиков.

— Не любоваться! Мы на охоте!

— А разве Тургенев, когда охотился…

— Отставить разговоры! Искать всем! Ищи, Иван, ищи, — невольно сбавляю тон. — Вот вышвырнем нечисть из Севастополя, тогда и рассмотрим вокруг все красоты.

Еще через четверть часа на лунной дорожке появляются черные полоски. Одна, три… семь… десять! Самоходные баржи идут в Севастополь. С подкреплением? Не хотят, гады, сдаваться…

— Штурман, видишь?

— Вижу, командир!

— Гуськом! — восхищается Жуковец.

— В кильватер, — поправляет пунктуальный Должиков.

Принимаем решение уйти влево, затем, развернувшись на сто восемьдесят, зайти под прямым углом к лунной дороге.

Выходим на середину конвоя. Выбираем баржу покрупнее — не менее тысячи тонн. Триммером создаю небольшой кабрирующий момент, сдерживаю давление на штурвал. Плавно снижаюсь. "Не забывай о воде…" Вода почти не просматривается. Тридцать метров…

— Так, штурман? Ложимся на боевой?

— Баржа в прицеле!

Противник огня не открывает. Значит, не видит.

— Сброс!

Самолет облегченно «вспухает».

Курс не меняю, иду с небольшим набором высоты. Под крылом светлым пятном проносится палуба баржи. «Хвоста» торпеды не видно.

Разворачиваюсь.

— Есть! Цель! Цель, командир! Выравниваю машину, вглядываюсь. Внизу клубы дыма ли, пара — словно в море спустили огромный утюг.

— Кто видел взрыв?

— Все! — хором.

Захожу еще раз. Пересчитываю. В конвое — девять барж.

— Молодец, Коля! Чистенькая работа!

Должиков выстукивает на землю: "Задание выполнено…"

На стоянке, в окружении команды Белякова, — Иван Григорьевич. На том же месте, будто и не уходил.

— Ну спасибо! Молодцы, хлопцы! Дайте-ка обниму вас… Вот так… А теперь… Тоже в долгу не останусь, подарок, как полагается, за подарок. Угадайте, что приготовил для вас? Ладно, вижу, не до загадок. Только что вы улетели, пришла весть: Севастополь свободен!

Несколько секунд стоим молча, не очень веря ушам, — в них не смолк еще гул моторов. Понятливый Иван Григорьевич поднимает руку.

— Ура! Ура! Ура! — рубим вслед за ним, как на тренировке к параду.

Когда смолкло в ночи троекратное эхо, еще уточнили:

— Совсем?

— Начисто! — майор подкрепил слово жестом, будто смахнул со стола сор. Хлопцы уже, чай, отпраздновали в столовой…

— Хлопцы? А как же… Без вас? Вы-то как же, Иван Григорьевич?

— Завтра, завтра! После митинга, вместе с вами. Возьмете в свою компанию? Еще как отметим! И первый успешный ночной удар. Первый в полку, торпедный! Можно, выходит, топить гада и при луне?

— Вполне! — авторитетно заверил Прилуцкий, толкнув меня локтем: мол, завтра-то, между прочим, уже наступило.

— Ну вот! Вот это и главное. Доказали! Война-то еще ведь не кончилась, так? Вот и отпразднуем первый… А может быть… и второй?

— Ну так и он тоже первый! — решили, что речь о Жесткове. — Лишь бы нашли что-нибудь… У них с Локтюхиным не сорвется!

— Не сорвется, да, да, и у них, — рассеянно согласился Иван Григорьевич. Но… вот что, ребятки, — охватил нас с Прилуцким за плечи. — Пошли-ка к начальству, чай, тоже заждалось, пошли-ка, пошли…

— Минутку, товарищ майор, — я вырвался чуть не силой дать указания Мише: моторам назначены были регламентные работы, попросить, чтоб закончил к утру.

В землянке КП за столом, целиком застланным картой, нас встретил майор Немировский. Выслушал доклад, уточнил детали.

— Как себя чувствует экипаж?

— Нормально… вполне, — добавил я, несколько удивленный его вопросом. Противодействия не было, — повторил.

Начштаба кивнул, постукал кончиками пальцев по карте, бережно разгладил еле заметную морщинку на сгибе. Коротко переглянулся с замполитом.

— У них всегда нормально! — подмигнул нам Иван Григорьевич. — Такой экипаж!

— Ну, если такой… Вот что, друзья…

Настала очередь обменяться взглядами нам с Николаем. Подобного обращения от начштаба никому еще слышать не приходилось: вечно занятый Немировский был всегда краток и официален. Бытовало даже мнение, что он нарочно преувеличивает свою суховатость, считая ее непременным качеством подлинного штабиста.

— С обстановкой Иван Григорьевич вас, понятно, уже ознакомил? Слышал, слышал, ура кричать не разучились. Да, противник из города выбит. Однако в порту продолжают грузиться его корабли и суда. Техникой, живой силой. Через месяц-другой на каком-то участке все это обратится опять против наших войск. Таким образом, каждый выпущенный из Крыма гитлеровский солдат, каждое спасенное ими орудие…

Странновато себя вел начштаба сегодня. Кажется, решил отбить хлеб у замполита. И вдруг меня охватило жаром.

— Разрешите, товарищ майор? Сбегаю крикну… регламентные работы. Хотел, чтоб закончили до утра… Губы начштаба тронула еле заметная улыбка.

— Поторопились? Впредь разрешения следует спрашивать. Ладно, пусть продолжают. Вернется Жестков — полетите на его машине. Торпеду к стоянке уже подвезли, вылет — в два ноль-ноль. Час тридцать — на отдых и подготовку. Зайдите в палатку, попейте чайку…

Когда вышли на воздух, я толкнул локтем Прилуцкого.

— Чайку, а, Коля? С печеньицем из военторга, а? В порядке психологической подготовки. Штурман только сплюнул.

— Что оно в психологии понимает, это начальство. Само же настроит, потом…

— Не понял ты, Коля. Поторопился настроиться. После митинга же, сказали, с устатку.

Кликнули Должикова и Жуковца. В палатке — и в самом деле психология — официантка Нина. Из местных, Нина-Кубанка, как звали ее все в полку. Рослая, белокурая, с ямочками на успевших уже посмуглеть щеках.

— Ниночка-Нина, и когда ты только спишь? — с ходу включился отзывчивый на подобную красоту Жуковец.

Девушка улыбнулась, проворно расставляя на столе миски голыми до плеча руками.

— Ну?

— Что — ну?

— Ну, ну дальше. Следующий вопрос!

— Ох уж эти кубанки, — смутился наш бывалый ухажер.

На середине стола в большом блюде появился наваристый студень. Прилуцкий вздохнул, огляделся. Сплюнуть здесь было некуда.

— Какая разница, Коля, — попробовал я утешить. — Можно и наоборот. Сперва закусим…

— Потом выпьем чайку, — подхватил Должиков.

— Потом слетаем, — напомнил Жуковец.

— А после доложим, и на разбор, — заключил сам Прилуцкий.

Развеселились. Сашок даже запел с чайку, не отрывая от Нины натренированных у прицела глаз:

— И просторно и ра-а-достно… на душе…

— Жуковца, — подсказал опять Должиков, — от такого хорошего…

— …от ее хо-лод-ца, — мощным баритоном заключил Прилуцкий.

Сквозь звонкий смех Нины прорвался сдержанный рокот моторов. Все смолкли, вслушиваясь.

— Снизился…

— Выровнялся, пошел на посадку…

Подтянулись, готовясь подняться. Нина, наоборот, вдруг сникла, стала неожиданно маленькой. Сидела, опустив плечи, теребя пальцами застиранный белый передничек.

— Уходите, ребята? Хотела спросить… не успела…

— Спрашивай, спрашивай, Ниночка, время еще есть, — готовно подвинулся к ней Сашок. — Пока торпеду подвесят…

— Очень там страшно? Ночью, над морем… совсем одним.

— Ну, одним-то еще… Что ты, Нинок! Красиво!

— Нет, я серьезно.

— А я? Вон и Иван подтвердит. Чуть выговор давеча от командира не схлопотал — залюбовался. Когда-нибудь слетаешь с нами, сама увидишь!

— Когда?

— Ну, как совсем успокоим фрица. Чтоб не палил в белый свет со страху, а то еще такую красавицу…

Девушка благодарно блеснула глазами, отвернулась, скрывая порозовевшие щеки. И вдруг закрылась совсем, потянула к лицу подол фартучка.

Жуковец растерянно огляделся.

— Ты что, а, Нинок? Или чего сморозил? Сморозил, ребята, да? Нин, ну скажи… Или случилось что, может…

— Случилось… Красивая, а… а вы? Вы-то разве…

— Ну… и мы ничего. Вот вернемся…

Прилуцкий поймал мой взгляд, постучал под столом по циферблату часов. Я кивнул Должикову.

Сашок догнал нас у самой стоянки. Черные глаза его гневно пылали, ноздри раздувались — не от одышки.

— Н-ну, гады… Покажем им, да, командир? Такую дивчину расстроить… такую…

Жестков с Локтюхиным рассказали: обнаружили четыре самоходки, одну потопили.

— Как матчасть, Саша?

— В порядке, а что?

— Приказано вспорхнуть на твоей птичке. — Сейчас?

— Сейчас.

— Ну давай! Птичка не подведет. Только и ты с ней поласковей, уговорились? Решил, значит, все-таки вставить мне фитиля?

— Не тебе, Саша, фрицу. Да и не я решил.

— Ну давай. Ни пуха!

— К черту!

— Ага, на рога! Тиснули друг другу руки.

От самолета отделилась солидная, неторопливая фигура — техник Григорий Гармаш.

— Через двадцать минут машина будет готова, товарищ старший лейтенант!

Самолет с хвостовым номером девять по праву считался самым везучим в полку. Единственная машина, оставшаяся в строю с первых дней войны, довоенное производство! Мне не раз приходилось летать на ней, и каждый раз заново она удивляла своей легкостью в управлении и летучестью. Птичка! Но, что ни говори, — чужая. У каждой птички свой характер…

Сигнал. Запускаю моторы. Опробовав их на всех режимах, выруливаю на старт. Далеко впереди два створных ограничительных огня — направление взлета, предел полосы. Увеличиваю обороты до максимальных, набираю скорость. Огни несутся на нас, раздвигаясь и разгораясь. Пора отрываться, и вдруг… Опасное завывание. Раскрутка винта! Чуть промедли, и все, моторы разрушат сами себя…

Бросаю взгляд на приборы. Обороты превышают нормальный предел на пятьсот. Створные огни уже справа и слева…

Увеличиваю шаг винтов. Вой стихает. Подбираю штурвал. Мы в воздухе. С удовлетворением воспринимаю два четких толчка — сработали замки шасси. Все!

Да, сколько раз ни взлетай… А особенно на чужой машине. Как курсант, контролируешь каждое свое движение, каждую реакцию самолета: убрать шасси, закрылки, парировать крены, выдержать скорость, следить за высотой…

— На вой «юнкерса», правда, похоже? — нарушает мои размышления Прилуцкий. — Когда он пикирует.

— Точно, ага! Как еще наши зенитки не лупанули! Теперь можно шутить, а за те пять секунд… Будь мирное время, и сединой можно было вполне чуб украсить.

— Уж если сначала не повезет…

Да, Сиваш весь закрыт туманом. Выходим к морю. То же и тут. В десяти-пятнадцати километрах от берега — туман до самой воды. Вести поиск в таких условиях бесполезно даже и днем.

— Что будем делать, штурман? Может быть, в Севастополе бухты открыты?

— А ты думаешь, там еще что-то осталось?

— Посмотрим?

— Посмотрим.

У Севастополя — никакого тумана. Район Херсонесского маяка, бухты Стрелецкая, Круглая, Камышовая, Казачья полыхают разрывами снарядов, бомб…

— Ну вот, видишь, не опоздали!

— Да… Все зенитки из города сюда вывезли… Отражая налет наших дальних бомбардировщиков, гитлеровцы организовали четырехслойный заградительный огонь. Сплошной фейерверк! Но самолеты идут и идут… Вот один факелом врезался в воды Казачьей бухты, в лучах прожекторов промелькнул парашют. Должно быть, только одному удалось выпрыгнуть. И куда? Вся бухта кипит от взрывов…

— Похоже, мы мало что можем прибавить тут, командир.

— У нас свой счет, штурман. Какая разница, где? Все равно обмен выгоден: за торпеду — кораблик!

— Только в придачу еще самолет не отдай! Жестков тебе за свою птичку…

Но зениткам противника не до нас. Лупят вверх, где густо висят бомбардировщики дальней.

В отблесках взрывов и пожаров выбираем цель в Казачьей бухте. Снижаюсь до тридцати, выхожу на боевой.

— Сброс!

Только тут замельтешили шары «эрликонов». С набором высоты разворачиваюсь в сторону Херсонесского маяка. Жуковец докладывает:

— Торпеда сработала! Вижу взрыв и столб дыма. Баржа горит!

— Юго-западнее маяка, в километре, вижу еще три, — докладывает штурман. Курс — от бухт.

— Драпают, гады! Уже нагрузились. Жаль, мы их раньше не обнаружили…

— Успеем еще догнать утром!

— А праздник?

— До праздника тут…

Приземляемся перед рассветом. Немировский все еще на КП.

— Противник стянул много плавсредств к Севастополю и Херсонесу…

— Видели.

— Предстоит жаркий день. Отдохните часа четыре и приезжайте. Задание получите сразу. Вот так…

 

На нашем счету «Тейя»

Шли последние дни боев за освобождение Крыма. Севастополь был наш, остатки разгромленной немецкой группировки отступили на мыс Херсонес и отчаянно оборонялись, прикрывая эвакуацию своих войск морским путем. Поздно вечером 9 мая майора Буркина и подполковника Мусатова вызвал к аппарату командир дивизии: завтра к рассвету всем составом обоих полков быть в готовности к нанесению ударов по плавсредствам противника, готовящимся к выходу из бухт Севастополя.

Рано утром воздушная разведка донесла: из Казачьей бухты вышел конвой в составе сорока четырех единиц, курс двести семьдесят. Второй конвой обнаружен в трех-пяти километрах западнее Херсонесского маяка: шестнадцать плавединиц, среди них два груженых транспорта водоизмещением свыше трех тысяч тонн.

Такого нам еще видеть не приходилось.

Соответственным было и решение командования: к разгрому отступающего врага привлекалась почти вся авиация Черноморского флота. Общий замысел: выполнить задачу несколькими массированными ударами групп торпедоносцев и топмачтовиков во взаимодействии со штурмовиками и пикирующими бомбардировщиками.

С восходом солнца наши соседи были уже в воздухе. Об этом первом ударе рассказал потом Володя Ерастов.

В пятидесяти километрах юго-западнее Севастополя их группа обнаружила конвой, состоящий из транспорта в три тысячи тонн, десяти быстроходных десантных барж и шести сторожевых катеров. Вражеских истребителей над ним не было. Командир полка подполковник Мусатов, лично руководивший боем с самолета управления, приказал потопить до предела нагруженный живой силой и техникой транспорт.

Три штурмовика круто взмыли вверх, группа топмачтовиков перестроилась для атаки. Триста шестьдесят бомб малого калибра буквально засыпали палубы судна. Обезумевшие гитлеровцы бросились в трюмы…

Яростный огонь открыли зенитки с кораблей. Оранжевые трассы, видные даже при солнце, расчертили небо, образовав, казалось, непроходимые сплетения. Умело маневрируя, штурмовики вновь устремились в атаку. Теперь в их прицеле оказались две быстроходные баржи, прикрывающие борт транспорта со стороны заходящих на удар топмачтовиков.

Застрочили восемнадцать крупнокалиберных пулеметов. Их трассы веерами прошли по палубам, сметая эвакуируемую пехоту, разя расчеты зениток.

Затем в атаку на транспорт пошли топмачтовики. Вихрем пронеслись над водой, сбросили бомбы с предельно близкой дистанции.

— Работу наблюдаю, — передал Мусатов их ведущему комэску Либерману. Сделайте еще один заход.

Восемь стокилограммовых бомб — восемь прямых попаданий. Транспорт горел, корма его погружалась в воду. Либерман напомнил летчику Степанову о его задаче — сфотографировать результат.

— Готово! — ответил тот. — Кадры будут отменные!

Потом эти снимки висели в штабе и на стоянке, красовались во флотской газете.

Все самолеты вернулись на свой аэродром, хотя и с повреждениями.

Вслед за этим последовал вылет торпедоносцев. Группу в основном составляли молодые летчики, сравнительно недавно пополнившие наш полк, но прошедшие основательную подготовку под руководством ветеранов. Повел ее комэск Иван Чупров. Он же — ведущий тройки высотных торпедоносцев. Командир звена Иван Киценко возглавил четверку низких.

Над Севастополем на сотни метров поднимался густой столб дыма. Проходя вблизи него, ведущие групп потеряли друг друга из виду. Каждому пришлось действовать самостоятельно.

Поиск целей также был затруднен. Штурман эскадрильи Федор Аглотков, лежа на полу кабины, прильнул к переднему блистеру.

— Командир, что-то блеснуло слева…

Чупров довернул самолет, и они различили силуэты. Прямо по курсу транспорт в охранении двух сторожевых катеров. Зенитки открыли огонь. Аглотков с ходу произвел сброс, вслед за ним — ведомые. Приводнившись на парашютах, три торпеды начали циркулировать вокруг транспорта. Тот умело маневрировал.

— Эх, сейчас бы довершить ударом низких! — посетовал Чупров.

Попаданий зафиксировано не было.

Группа Киценко обнаружила две баржи, шедшие на буксирах. Вокруг много мелких судов — сейнеров, катеров, баркасов. Ведущий принял решение торпедировать баржи.

Три самолета легли на боевой курс (один возвратился из-за неисправности мотора). Пошли сквозь огонь, отсчитывая сотни метров. Пятьсот, четыреста…

Сброс!

Маневрируя, пронеслись над судами. Хорошо было видно, как мечутся на палубах солдаты.

Взрыв, другой…

Обломки самоходной баржи взлетают высоко в небо. Вокруг — шлюпки, бочки, копошащиеся в воде гитлеровцы…

Проанализировав доклады возвратившихся топмачтовиков и торпедоносцев, а также данные воздушной разведки, штабы пришли к выводу: большие караваны распались на несколько конвоев. Враг рассредоточил свои корабли, чтобы снизить эффективность ударов нашей авиации.

В полдень начальник политотдела дивизии полковник Семен Семенович Бессонов собрал на аэродроме весь личный состав двух полков. Зачитал обращение Военного совета Черноморского флота в связи с освобождением Севастополя.

— Товарищи гвардейцы! Остались считанные дни, и остатки вражеской группировки будут окончательно разгромлены и сброшены в море. Бейте беспощадно гитлеровское зверье, не давайте ему безнаказанно улизнуть из Крыма! Отомстим за разрушенный Севастополь! Смерть фашистским оккупантам!

Начался митинг. На платформу грузовой машины поднимались летчики, техники, авиаторы всех специальностей. Они заверяли командование, своих боевых друзей, что приложат все силы к тому, чтобы помочь войскам и флоту добить врага, не дать ему спастись морем.

Выступления перебил офицер штаба:

— Эскадрилью капитана Либермана — к командиру полка!

Через двадцать минут девять бомбардировщиков вылетели на очередной удар.

В ста километрах южнее Севастополя группа настигла транспорт и быстроходную десантную баржу. Ведущий штурмовиков лейтенант Фиряев вывел свою тройку вперед и, круто развернувшись, перевел машину в пикирование. Навстречу смельчакам потянулись пулеметные трассы, красные шнуры «эрликонов». Минута, другая, и палуба транспорта усеялась серыми кустами дыма от разрывов малокалиберных бомб…

Штурманом у Фиряева был мой старый боевой товарищ Володя Ерастов.

— Во, заметались! — рассказывал он взахлеб. — Представляешь? Заранее кидались в море, когда пошли в атаку топмачтовики! Уже наслышались, гады, о нашей работе…

Двумя заходами штурмовиков зенитки, стоявшие на открытых платформах, были надежно подавлены. Это позволило топмачтовикам отбомбиться особенно «ювелирно», как выразился Володя. Пять прямых попаданий в борт и кормовую часть транспорта — таков был результат. Затем два экипажа атаковали баржу. Взрывы бомб оторвали у нее часть кормы.

Специально выделенный самолет сфотографировал оба тонущих судна.

После обеда от нашего полка приготовились к вылету две группы бомбардировщиков. Первую пятерку повел комэск Чупров, ведомыми летели майор Дарьин и молодые летчики Александр Вальцев, Петр Курушин и Василий Аниканов. Группу прикрывала шестерка истребителей. Поражение кораблей бомбами с горизонтального полета — задача весьма трудная, эффективность этого способа невелика. Но пришлось прибегнуть к нему из-за малых размеров целей.

Опытный штурман Федор Аглотков быстро вывел группу на цель, хотя видимость и затруднялась клубящимися внизу рваными облаками. Вражеский конвой состоял из пятнадцати единиц: самоходная баржа, восемь быстроходных десантных барж, шесть катеров. С воздуха корабли прикрывались четырьмя Ме-110.

Решили бомбить с ходу. Корабельные зенитки открыли яростный огонь. Трассы «эрликонов» сплелись в сплошной огненный ливень.

Группа немедленно легла на боевой курс. В считанные секунды все пять самолетов освободились от груза. Шестьдесят «соток» устремились вниз. Корабли в панике бросились врассыпную. Поздно! Бомбы, рвались рядом с бортами, заливая палубы фонтанами воды, разя гитлеровцев осколками…

"Мессеры" запоздали, пошли в атаку, когда уже сыпались бомбы. Облегченные «илы», сомкнувшись, организовали дружный пулеметный огонь. Подоспели истребители прикрытия, неожиданно обрушились на противника со стороны солнца. Ведущий одной из пар длинной очередью хлестнул по головному «мессеру». Огненные строчки прошили крылья с черными крестами. В небе раскрылись два парашюта, «мессершмитт», беспорядочно кувыркаясь, врезался в воду…

Все бомбардировщики вернулись на аэродром. Молодые экипажи получили достойное боевое крещение. Хотя прямых попаданий в корабли и не наблюдалось, бомбардировку с горизонтального полета можно было считать успешной.

Вторую пятерку поручено было вести комэску-два майору Федорову. В ее числе был и наш экипаж.

Пока техники готовили самолеты, подвешивали под каждый из них по тринадцать «соток», штурман эскадрильи Василий Григорьевич Галухин, расстелив карту на ящике для инструмента, обдумывал маршрут к конвою, обнаруженному самолетами-разведчиками. Вокруг склонились Прилуцкий, Меркурьев, Галкин, Жеребиленко. Ясно, что бомбардировщики будут встречены интенсивным огнем. Штурманам надо выбрать такое направление захода и такую высоту бомбометания, чтобы появиться по возможности неожиданно и ударить без промаха.

На войне легких вылетов не бывает. Каждый требует максимального умственного и физического напряжения, каждый таит в себе неожиданности. Предусмотреть их, заранее разработать возможные варианты ответных действий — на это направлены сейчас коллективные усилия всех штурманов.

В тринадцать сорок бомбардировщики поднимаются в воздух. Справа от Федорова идет наша машина, за ней — Тарасова. Слева — Трофимов, Лисицын. В районе Евпатории к группе пристраиваются четыре истребителя.

Под нами море. Курс — на юг. По всему судя, вражеский конвой избрал нестандартный путь: сначала в направлении Турции и лишь потом к румынскому берегу.

Спустя час Галухин безошибочно вывел группу на конвой. Транспорт водоизмещением около шести тысяч тонн, быстроходная десантная баржа, три сторожевых катера.

Курс на большой транспорт. Стрелка высотомера скользит вниз. Штурман приник к наглазнику прицела.

— Горизонт, режим есть! — докладываю Прилуцкому, выровняв машину.

По его позе вижу: поймал. Корабли идут по прямой, почти параллельно курсовой черте перекрестия.

— Вправо пять градусов!

— Есть!

Очевидно, ту же команду Галухин подал Федорову: ведущий чуть качнулся и тут же выровнялся. Правый борт транспорта — точно по курсу полета, поперечная риска перекрестия ложится под корму. Большой палец правой руки штурмана на кнопке сброса. Напряженнейшие секунды. Когда тоненькая черточка разделит цель на две равные части…

Вспышки на кораблях — зенитки. Опоздали. Если и мы… если… Ну, штурман!

Из люков ведущей машины, как в замедленной съемке, вывернулись первые бомбы.

— Сброс! — в ту же секунду докладывает Николай. Маневр. Бомбы отстают, остаются справа. Плавно уменьшая угол визирования, Прилуцкий удерживает их в объективе прицела. Разрывы в двух метрах по правому борту транспорта. Прямое попадание в баржу…

— Ай да Галухин! — восторгается Николай.

Повторный заход для фотографирования результата. Зенитчики с катеров пробуют отыграться. Мы идем на повышенной скорости, трассы остаются позади.

Прошли над транспортом. Он без хода, с креном на правый борт. На воде большое масляное пятно…

— Разворотили! Уже не заткнуть. Во, вовсе ложится на бок!

— А баржа уже тама! — дополняет Должиков.

Вспомнились слова Василия Галухина — услышал, проходя как-то мимо лужайки, где он проводил занятие с молодыми штурманами: "При бомбометании главная помеха — ветер. Говорят, не будь ветра, и штурману делать было бы нечего".

Сам он учился на каждом полете. Какая бы ни сложилась воздушная обстановка после сброса, всегда находил возможность записать все данные, результат. На земле вносил в таблицу, которую вел аккуратнейшим образом: угол прицеливания, сноса, путевая скорость, скорость и направление ветра… Думал, высчитывал поправки, запоминал. Потому и бомбы ему подчинялись лучше, чем многим другим штурманам.

До дому оставалось не более получаса. Группа шла, строго соблюдая строй.

— Что примолк, штурман?

— Черт его знает, морозит что-то, — не сразу откликается Николай.

Вспоминаю, что в сорок втором он болел тропической лихорадкой.

— Ничего, скоро будем в столовой! Сто пятьдесят с перцем, и снимет все как рукой!

— Да? Ну тогда уж для верности двести.

На стоянке нас встретили Буркин и Шевченко.

— Только что получили данные от самолета-разведчика, — сообщил, собрав экипажи, командир полка. — Ваш транспорт затонул! От лица службы объявляю всем благодарность!

Вместо уставного ответа над полем раздалось дружное «ура».

Тогда мы еще не знали, что это был транспорт «Тейя». Вместе с ним пошло ко дну три с половиной тысячи гитлеровских солдат и офицеров.

Тут же была поставлена задача нашему экипажу — с наступлением темноты вылететь на "свободную охоту" с торпедой в район Констанцы. Штурманом вместо заболевшего Николая был назначен лейтенант Касаткин.

Несмотря на приближающийся вечер, аэродром продолжал напряженно работать. На стоянку зарулили два торпедоносца, их водили на удар Александр Жестков и Иван Дурновцев.

Штурман Локтюхин был недоволен полетом. Возбужденно доказывал своему командиру:

— Нужно было пройти весь маршрут!

— Говорю же тебе, истребители… — оборонялся Жестков.

— Ну и шут с ними!

— Ишь ты, храбрец! Что бы мы сделали парой против хоть пары же «мессеров»…

Оказалось, что из-за недостаточного запаса горючего у истребителей прикрытия им пришлось сократить маршрут. На пройденном отрезке транспорта не обнаружили, ведущий пары Жестков принял решение идти к Севастополю. Там тоже ждала неудача. У причала 35-й батареи под погрузкой стояли небольшой транспорт, четыре быстроходные десантные баржи и пять сторожевых катеров. Но с берега и с кораблей их встретили таким адским огнем, что попытка прорваться сулила верную и бесполезную гибель. Штурманы Иван Локтюхин и Михаил Беспалов сбросили торпеды с шестисот метров. Опытные летчики с трудом вышли из-под огня. Взрывов торпед не наблюдали…

Семнадцать часов, на старт выруливают А-20. Их поведет в бой капитан Николай Иванович Тарасов. Штурманом у него лейтенант Валентин Григорьевич Рог. Организованно и быстро семерка взмывает в воздух, собравшись, ложится на курс.

О результате узнаем спустя два с половиной часа.

Конвой они обнаружили в ходу. Восемь быстроходных десантных барж, пять сторожевых катеров.

Тарасов подал штурмовикам команду «Атака», Фиряев передал ведомому:

— Атакуем головную с двух бортов, я захожу с правого. Бомбы бросать с пикирования.

Психологический расчет: сконцентрировав удар на одном корабле, вызвать панику на остальных — мол, настанет и их очередь.

Сто двадцать небольших бомб накрыли всю палубу, тесно заполненную гитлеровцами.

Второй заход — вдоль всего конвоя. Метким пулеметным огнем с бреющего полета ранили штурмовики живую силу. С головной баржи уцелевшие гитлеровцы в панике бросались в воду…

Очередь за топмачтовиками.

Грозна, впечатляюща их атака! Четверка бомбардировщиков, снизившись до двадцати метров, фронтом устремилась на вторую баржу. Со всех кораблей потянулись к ним огненные пунктиры, на воде впереди взмыли всплески разрывов. Боевой курс, выбора нет…

Бомбы, сброшенные с двухсот пятидесяти метров, дважды чиркнув по воде, ударили в цель. Самолеты, обогнав их, вихрем пронеслись над конвоем…

Противозенитный маневр, выход из-под огня. Результат? Блестящий! Две бомбы, пробив борт баржи, разорвались в трюме. Судно затонуло…

День клонился к закату. К вылету на задание по данным воздушной разведки готовились экипажи комэсков Чупрова и Дарьина и командира звена Киценко. Ведущий — капитан Чупров. По всему чувствовалось: его штурман Федор Аглотков недоволен двумя предыдущими вылетами. Молча закончив прокладку курса, он с подчеркнутой аккуратностью складывал гармошкой, казалось, бесконечную полосу карты.

— Не на полюс готовишься, Федор Николаевич? — попробовал развеселить его Чупров.

— Как знать, как знать, — угрюмовато отпарировал штурман. — Красиво, говорят, летишь, да где сядешь…

Сколько раз они вместе глядели в глаза смерти, сколько огневых завес, атак вражеских истребителей встретили не дрогнув, помня лишь об одном: задание должно быть выполнено. Остальное… Как повезет.

Взлетели и в самом деле красиво. Три аса, три ветерана — на новых машинах, недавно полученных с завода. Мощные моторы стремительно пронесли отблескивающие на солнце самолеты по зеленому ковру аэродрома, тройка почти одновременно оторвалась от земли, с ходу построилась, легла на заданный курс…

У выхода в море к ней пристроилась шестерка истребителей прикрытия.

Вечер был ясным, погожим. На море полный штиль.

Первым увидел конвой Чупров. Два транспорта, восемь быстроходных десантных барж, четыре сторожевых корабля. Бомбардировщики в четком боевом строю нацелились на транспорты — осев под тяжестью грузов, те медленно двигались в центре конвоя, опоясанные двойным кольцом хорошо вооруженных кораблей.

Преодолели заградительную стену из разрывов снарядов и трасс автоматических пушек «эрликон». Легли на боевой курс. Вокруг самолетов бушевали сталь и свинец — по ним били из всех видов оружия…

Чупров не дрогнул. Не дрогнули и ведомые. Прямое попадание в быстроходную десантную баржу — крен, затопление. Прямое попадание в корму транспорта водоизмещением две с половиной тысячи тонн — пожар, потеря хода…

Штурман эскадрильи Аглотков мог быть доволен. Очередной боевой день закончен успешно.

За ужином в столовой встретились с Володей Ерастовым. Вид у него был неважный.

— Ну и ну! Трижды побывал в преисподней. Бьют, гады, точно взбесились!

Да, три штурмовки в день… Посидели, поговорили.

Это была последняя наша встреча. На следующий день Владимир Ерастов погиб смертью героя.

Мой вылет назначен на двадцать один. Штурман Александр Касаткин, с которым мне предстоит охотиться ночью с торпедой, в этом деле пока дебютант.

Присутствуя при приеме им самолета, осторожно делюсь «секретами»: как пользоваться освещением в кабине, какие маневры могут помочь наблюдению за морем, прицеливанию, уславливаюсь о подаче команд на довороты при нахождении на боевом курсе.

И вот мы в воздухе.

Охота в этот раз не совсем «свободная»: ориентировочно нас нацелили на конвой, который по расчетам к полуночи должен быть южнее Констанцы, где-то возле Мангалии.

Над морем дымка, просмотр водной поверхности затруднен. Посоветовавшись, решаем напрямик выйти в предполагаемый район нахождения цели и лишь там приступить к поиску.

Касаткин ведет себя уверенно, по всему видно — хозяин своего дела. В наушниках тишина. Должиков и Жуковец внимательно следят за воздухом: тьма с горизонтом еще не сомкнулась.

Выйдя к берегу, опознаем Мангалию. Кораблей нет. Проходим на юг — и там пусто. Обратный курс строим иначе. «Пилой» вдоль береговой черты, делая галсы-зигзаги: пять-восемь километров в море, затем, под углом, обратно. На одном из таких зубцов неожиданно оказываемся над конвоем. Настолько неожиданно, что его зенитки не успевают открыть огонь.

Резкий отворот в море — запоздалые трассы проносятся в стороне…

Ордер конвоя не разглядели. Вовсе потеряли его во тьме. Повторяем заход с юга, на том же удалении от берега. Вот он! В середине транспорт, со стороны моря прикрытие — до шести кораблей.

Луна только в четверти, светит слабо. Для выхода в атаку нужен ориентир на берегу. Заходим еще раз. Выходим на расстояние видимости транспорта, выдерживая нужную высоту. Уточнив курсовой угол, сбрасываем торпеду с дистанции строго четырехсот метров. Перескочив через конвой и отвернув влево, наблюдаем взрыв, озаривший транспорт. Зенитки опять прозевали, открыли огонь "в белый свет", когда мы уже вышли из атаки…

— Всем наблюдать! — передаю, уворачиваясь от огня. Приказ, конечно, излишний.

— Идет на дно, командир!

— Ага, ясно видно! Гаснет, как головешка в ведре… Жуковец на сравнения мастер.

— Поздравляю, штурман! Должиков, передать: потоплен транспорт!

— Ура-а-а…

— "Ура" не передавать.

Приземлились в два часа ночи. Встретил опять Иван Григорьевич.

— Ну, молодцы! Вас особо поздравляю. Касаткин! Теперь вы классный штурман, все виды боевой работы можете выполнять. Завтра выпустим боевой листок, расскажем всему полку…

Закончился еще один день. Для авиации Черноморского флота он был особенно результативным. За 10 мая ею было потоплено двадцать пять плавединиц с вражескими войсками, в том числе два крупных транспорта — «Тейя» и "Тотила".

 

У пилотов морских…

Раннее утро 11 мая. Весь личный состав двух полков уже на аэродроме. Летчики, штурманы, воздушные стрелки помогают техническим экипажам и вооруженцам подвешивать под боевые машины бомбы различных калибров, торпеды, укладывать патронные ленты в ящики. Ясно, что день предстоит напряженный, погоду метеорологи предсказали хорошую, без дел не останется ни один экипаж.

Когда с подготовкой было закончено, на стоянке, как всегда, появился майор Шевченко. Сегодня он начал с воспоминаний. Как оборонялся Севастополь в сорок первом и сорок втором годах, какое участие в этих героических боях принимал наш полк.

Ивану Григорьевичу было что вспомнить. Войну он встретил, будучи замполитом у истребителей, долгие месяцы севастопольской обороны провел на Херсонесском маяке, летал в непосредственном подчинении у легендарного генерала Острякова. Там же располагалась и наша группа «севастопольцев» — полдюжины бомбардировщиков 5-го ran [возможно, следует читать "ИАП" (желательно уточнить в бумажном издании!!!) — Прим. lenok555] под командой майора Чумичева… Однако речь сейчас не о том.

— Из ста двенадцати тысяч жителей Севастополя, оказавшихся под фашистской оккупацией, освобождения дождались две тысячи человек… Двадцать концлагерей… гигантская фабрика смерти…

По рядам летчиков прокатывается негодующий гул.

— Уходя из города, эсэсовские спецкоманды взрывали уцелевшие здания, убивали укрывавшихся в развалинах женщин, детей, стариков…

— Отомстим! Смерть извергам!.. За родной Севастополь, за наших отцов и матерей…

Политинформация превратилась в стихийный митинг. Летчики, штурманы, воздушные стрелки вскакивали с мест, клялись не выпустить из Крыма ни одного гитлеровского палача, не дать дойти до чужого берега ни одному судну под презренным пиратским флагом…

Сквозь гневные выкрики, клятвы и одобрительный шум едва пробился голос связного:

— Дежурные экипажи — к командиру полка! Дежурным был, считай, весь полк.

— В пять ноль-ноль в сорока километрах от Севастополя, — спокойный деловой тон приказа как нельзя лучше заключил все предшествующее, — воздушной разведкой обнаружены два транспорта, четыре десантные и две самоходные баржи, идущие к Херсонесскому маяку. Полку приказано последовательными ударами разгромить конвой противника. Первыми наносят совместный удар пятерка бомбардировщиков и четверка торпедоносцев. Затем — с интервалом — пятерки бомбардировщиков второй и третьей эскадрилий…

В семь часов две пары торпедоносцев вырулили на старт. Киценко и Новиков, Жестков и Вальцов. Ведущий группы — Киценко.

Первой в район цели, как и было предусмотрено приказом, вышла наша пятерка бомбардировщиков (торпедоносцы заходили в район Евпатории для встречи с истребителями). Группу вел капитан Чупров со штурманом эскадрильи Аглотковым. В правом пеленге шли Петр Курушин и я, в левом — Николай Лисицын и комэск-два Федор Федоров.

На траверзе Качи обнаружили два каравана. Первый двигался на запад и состоял из транспорта в две тысячи тонн, миноносца и шести быстроходных десантных барж.

Второй, очевидно, был тем, что имелся в виду в приказе. Чупров взял курс на него. Транспорты и корабли находились у самого берега, вероятней всего, под погрузкой. Приблизившись к ним, уточнили состав: один транспорт в три тысячи тонн, два по тысяче пятьсот, один миноносец, три быстроходные десантные и одна самоходная баржи.

— Похоже, здесь уже поработали наши штурмовики, — предположил Прилуцкий.

Над большим транспортом вздымались клубы дыма и пара — видимо, команда пыталась потушить пожар. Один из меньших неподвижно стоял у берега, вокруг него сновали катера. Другой маневрировал на рейде возле стоящих на якоре барж.

Чупров с Аглотковым выбрали его. Транспорт усилил маневрирование, зенитки почему-то не стреляли.

— Неужели так здорово их подавили штурмовики? — подивился Прилуцкий, не отрываясь от прицела.

Чупрову приходилось все время доворачивать самолет на движущуюся цель, мы неотступно следовали за ним. Неожиданно из-под фюзеляжа ведущего посыпались бомбы.

— Сброс! — тут же доложил и Прилуцкий.

— Так не с горизонтального… Был же крен, не заметил?

— Сейчас посмотрим, — Николай прилип к прицелу, развернутому на сто восемьдесят градусов. — Федор Николаич не подведет… Видишь? Накрыли баржу, горит! А транспорт, гад, уклонился…

На втором заходе нас встретил зенитный огонь. Аглотков хладнокровно прицеливался, доворотов почти не было. Сбросили… Несколько бомб попало в одну из барж, ее буквально разнесло на куски…

— Федор Николаич свое дело знает, — с удовлетворением подвел итог Прилуцкий.

Через две минуты после нас появились торпедоносцы. Киценко решил атаковать маневрирующий транспорт. Жесткову передал, чтобы заходил на другой, стоящий у берега в районе 35-й батареи. Пары разошлись.

На берегу кипел ожесточенный бой: фашисты прикрывали погрузку своих войск, выведенных из боевых действий. Не успевшие оправиться от удара бомбардировщиков вражеские моряки не сразу обнаружили низко летящие самолеты. Заметили, когда торпедоносцы уже ложились на боевой курс. Борта кораблей и берег заклокотали сотнями орудийных вспышек. Киценко и Новиков пробились сквозь огневой заслон, но удачного завершения атаки не получилось: торпеда штурмана Басалкевича затонула, вторая, сброшенная Тихомировым, прошла в нескольких метрах по носу сманеврировавшего транспорта.

Пара Жесткова также не добилась успеха. Одна торпеда взорвалась за десяток метров до цели, очевидно, задев за камни, вторая уткнулась в берег.

С аэродрома на удар по тем же транспортам вылетела следующая пятерка — во главе с комэском-три Дарьиным.

В полк приехал командир дивизии, приказал построить экипажи, участвовавшие в первых ударах. Тридцать шесть авиаторов, только что вернувшихся из боя, выстроились на зеленом поле, невдалеке от КП. Лица летчиков еще были мокры от пота, в глазах — напряжение и азарт. Киценко, Жестков и их штурманы стояли, опустив взгляды к носкам сапог.

Комдив коротко обрисовал обстановку. До полного уничтожения херсонесской группировки врага остались считанные часы. Но за эти часы большая ее часть может ускользнуть меж пальцев. И виноваты в этом будем мы.

— Мы, и никто другой! — жестко повторил комдив, глядя в упор на Киценко.

Иван, и без того донельзя удрученный неудачей, казалось, окаменел. Я стоял во втором ряду, как раз сзади, и видел, как наливается краской его шея, туго охваченная пружинящим целлулоидным подворотничком. Еще подивился: что он, так и летает в этой удавке? Нет, не тому, а что Канарев, Виктор Павлович, бывший наш командир полка, что он, не знает характер Ивана?

— Удар группы Киценко не получился потому, что торпеды были сброшены с больших расстояний…

Это уже был намек. Совершенно немыслимый в адрес Ивана. Я почувствовал собственным телом, как в нем дрогнуло что-то, точно сорвалась пружина, внутри. И как раз взгляд полковника задержался на его груди, на орденах, вызывающе отблескивающих на солнце.

— А еще…

Прошли секунды. Я не заметил, когда Иван поднял руку, но вдруг увидел, как мгновенно ослаб, отскочил от шеи тугой целлулоидный обруч…

— Ты что? — успел дохнуть в ухо, схватить за локоть.

Иван тяжело дышал. Я в упор смотрел на комдива, изо всех сил стискивая руку Ивана.

В чуть побледневшем лице полковника мелькнуло что-то вроде растерянности.

— Ну, ну…

— Виноват, товарищ полковник! — поспешил я покаяться за Ивана,

Виктор Павлович перевел взгляд, кивнул. Показалось, что благодарно.

— Ну-ну… Я ведь только напомнить… Вам, старым гвардейцам, однополчанам, а вы…

— Извините, товарищ полковник, — не попадая крючком в зацепку, вытянулся Иван.

— Ну-ну. Готовьтесь к повторному вылету, — обратился комдив ко всем. Понимаю, устали. Но выпустить нечисть из Крыма все равно не имеем права! За каждую вырвавшуюся сволочь придется расплачиваться жизнью нашего бойца…

Разошлись молча. А что тут скажешь? Только одно. Все на войне одинаково тяжело — и оборона, и наступление…

И еще одна сценка. Другого рода. На стоянке меня поджидает Леонид Клейман, наш мастер по электрооборудованию.

— Разрешите обратиться, товарищ гвардии старший лейтенант? С разрешения гвардии старшего техника-лейтенанта Белякова.

Такое вступление не могло предвещать ничего утешительного. Тем более, что отчасти я уже был подготовлен к нему дипломатичными намеками Жуковца, друга и соратника Клеймана по севастопольской обороне.

— Ну-ну, — повторил машинально, все еще находясь под впечатлением пережитого. — Да вольно же, вольно, не карантинная же команда.

— Возьмите меня в полет! — упорно не ослабляя левой ноги, выпалил бравый электрик.

— На удар ведь пойдем, дорогой мой!

— И что? Очень хочется посмотреть на Херсонесский маяк, на Севастополь…

— Сентиментальность, Клейман. Вряд ли что и увидите, кроме зенитных разрывов.

— Ну уж это… как повезет.

Вот именно. Как и кому. Если самого Клеймана еще можно было в какой-то степени счесть везучим, то никак не того, кто решится его взять в полет.

Дело в том, что электрик однажды уже подымался в воздух. В сорок втором, с того самого «пятачка» у Херсонесского маяка, на который теперь собирался взглянуть. Летчик старший лейтенант Юрин должен был облетать машину после ремонта. Клейман попросился вместо воздушного стрелка — посмотреть Севастополь. Юрин поддался: вылет не боевой. Да только немцы об этом не знали. Те, что следили с ближайших высот за каждым взлетом наших машин — по тучам пыли, вздымаемым ими. Едва «Ил» оторвался от земли, на него налетел Me-109. Товарищи беспомощно наблюдали с земли за неравным поединком: ни одного свободного ястребка в этот час на аэродроме не оказалось. Юрин отчаянно маневрировал, Клейман стрелял из пулемета. На машине их было двое. Юрина ранило в ногу, Клеймана — в ногу и в живот. «Мессер» подошел вплотную, выпустил длинную очередь. Клейман, теряя сознание, прицелился и ответил тем же. На Ил-4 вспыхнул крыльевой бензобак, Me-109 ткнулся в землю и взорвался вблизи маяка. Юрин чудом сумел посадить пылающий самолет на аэродром, друзья вытащили их из огня. У летчика было обожжено все тело, у Клеймана — лицо. Спустя три недели Николай Ильич Юрин скончался в госпитале. Леонида Моисеевича Клеймана за проявленную смелость и находчивость наградили орденом Красной Звезды…

Теперь он стоял передо мной с той же просьбой. Я с нарочитым вниманием оглядел белесоватые шрамы на его лбу и щеках.

— Значит, хотите еще раз обозреть легендарный город?

— Но ведь тогда же не удалось…

И я решил наплевать на приметы и на запреты.

— Ладно, идите достаньте себе парашют. Полетите в кабине стрелков, пятым.

А что, в самом деле, разве не заслужил человек увидеть своими глазами, как драпают гитлеровцы из Крыма?

Вскоре вернулась пятерка Дарьина. Отбомбилась не очень удачно. На корабли вышли с ходу. Большой транспорт еще горел. Довернув на него, ведущий вывел группу на боевой курс. Заколотили зенитки. Экипажи, не обращая внимания на огонь, целились со всем тщанием. Бомбы легли кучно, разрывы скрыли транспорт. Однако когда дым рассеялся, стало ясно: прямых попаданий нет.

— Надо было бомбить с двух заходов, — закончил рассказ об этом налете штурман звена Беспалов.

Задним умом, конечно, видней. А если бы с двух неудача?

В воздухе снова наша пятерка. Состав ее тот же, если не считать «усиления» нашего экипажа электриком Клейманом. Тот же и боевой порядок. Курс на Евпаторию, где к нам должны пристроиться истребители сопровождения. Видимость прекрасная: слева Крымские горы, справа западное побережье полуострова, Каркинитский залив. Стрелки вращают башни, внимательно просматривая свою полусферу. В небе много самолетов. В стороне идут курсом на Херсонес несколько групп Пе-2, внизу стремительно несутся штурмовики, навстречу то и дело попадаются группы уже отработавших бомбардировщиков. Да, жарко там, на последнем клочке крымской земли, еще удерживаемом оккупантами…

К группе присоединяется четверка ястребков. Чупров оглядывает строй, поднимает вверх большой палец: высший класс, так держать.

Чем ближе подходим к Херсонесу, тем больше дивимся тому, что видим. В радиусе двадцати-тридцати километров от Херсонесского маяка в море копошится множество различных кораблей и судов, доверху нагруженных недобитыми фашистами. Мелкие транспорты, баржи, тральщики, танкеры и сухогрузы, противолодочные корабли и сторожевые катера, неопределенные крохотные посудины, плоты… Многие горят, переворачиваются, тонут. Штурмовики и истребители поливают их пушечно-пулеметным огнем, сметая с палуб все живое, с неба сыплются все новые и новые бомбы…

— Панорамка! Видал, командир? — делится впечатлением Прилуцкий.

— В панораму бы и включить, — азартно откликается Должиков. Севастопольской обороны! Когда ее восстановят в городе. Неужели никого из художников нет? Будущих, в воздухе, среди экипажей?

— Как там Клейман? — вспоминаю о пассажире.

— Во-во! Может, он и зарисует. Лежит, от люка не оторвешь!

— Ладно, ему-то можно. А вы не зевайте там с Жуковцом!

Предупреждение оказалось своевременным. Впереди, в километре появилась четверка Ме-110. Должиков передал целеуказание истребителям прикрытия, предупреждение экипажам группы. Невольно вспомнилось о невезучести нашего пассажира.

Однако бой оказался коротким. Прежде чем мы увидели наших ястребков, «мессершмитты» уже сделали переворот. Догнав их на пикировании, ведущий истребителей капитан Константин Питерцев ударил по замыкающему. «Мессер» загорелся и, не выйдя из пике, врезался в воду. Повторная атака — второй фашист потянул шлейф к берегу, сел на воду, не дотянув.

— Видал, какая война пошла, командир?

— Да, у них-то пошла…

— Ничего, сейчас и у нас… Федор Николаич с пустыми руками домой не приходит.

— На Николаича надейся, да сам не плошай.

— Спасибо за совет, командир!

Аглотков уже выводил группу на прямую: решил нанести бомбоудар с ходу. Корабли хорошо видны, высота тысяча семьсот. Забили зенитки. Достают не только «эрликоны», но и крупнокалиберные пулеметы.

— Снаряды рвутся на нашей высоте, — докладывает Должиков.

— И под нами, — дополняет Жуковец. Вновь вспоминаю о пассажире.

— Сейчас… Сейчас сбросим, — пытается ободрить Прилуцкий — кажется, больше себя, чем нас.

— Очереди слева… Во, гад!

Под левой плоскостью раздается сухой треск. Поворачиваюсь посмотреть, не горим ли…

— Бомбы сбросил! Наконец-то!

— Фотографируйте результат!

Чупров круто разворачивается на север, выводит группу из-под огня. Сквозь прорезь в приборной доске вижу: Прилуцкий делает запись в своем бортжурнале.

— Ну?

— Боюсь, командир, признаться.

— Промазали?

— Вроде попали. Перекрыли весь транспорт…

— Говори толком!

— Прямое попадание в носовую часть!

— Молодец Федор Николаич! И ты молодец. И Клейман!

— А Клейман-то при чем?

— Это уж наше с ним дело. Усилить наблюдение за воздухом!

Проходим траверз Херсонесского маяка. Взрывы, пожары, дымы, карусели из самолетов…

— Жуковец!

— Слушаю, командир!

— Как себя чувствует Клейман?

— Неважно. От ответственности не оправился. Говорит, неизвестно, что снимки еще покажут.

— Пусти его к люку, пусть отвлечется.

— Есть! Если выпрыгнет, вы будете отвечать, командир.

Да, теперь весело. Гудит набатом гневное небо. Небо Тавриды! Под мощными ударами бомбардировщиков, штурмовиков рушатся на последнем клочке крымской земли вражеские укрепления, пылают танки, машины, бронетранспортеры, падают наземь бескрылые «мессеры», родной Херсонес содрогается в гневе, освобождая себя от пришлой нечисти…

На подходе к аэродрому встречаем пятерку бомбардировщиков. Повел ее сам майор Буркин. С ним опытные экипажи майора Дарьина, капитанов Трофимова и Алфимова, старшего лейтенанта Дурновцева.

В шестидесяти километрах от Севастополя эта группа обнаружила идущий к Херсонесу конвой в составе трех транспортов, трех быстроходных десантных барж и сторожевых катеров. Командир полка и его штурман майор Сергей Прокофьевич Дуплий решили нанести бомбоудар с двух заходов. С кораблей по бомбардировщикам открыли сильный огонь. Сброшенные с ходу тридцать ФАБ-100 разорвались рядом с кораблями. Вторая серия — еще ближе. Сильно поврежденный транспорт водоизмещением две тысячи тонн вскоре затонул. Была повреждена также одна из десантных барж.

Пока мы докладывали о своем полете, фотограмметристы успели проявить пленки. В землянку ворвался адъютант эскадрильи капитан Довгаленко.

— Смотрите! Прямое попадание в большой транспорт! Видно, что поврежден…

Майор Немировский протянул руку Аглоткову:

— Поздравляю, Федор Николаевич! Тот смущенно обвел жестом нас:

— Одно попадание на всех. Значит, и поздравление…

Мы зааплодировали.

Немировский обратился к комэску-два Федорову:

— Очередь за вами. Вылетайте пятеркой бомбардировщиков. Место конвоя узнаете у майора Конзелько.

— У меня одна молодежь…

— Чупров, дайте ему заместителя.

— Минаков, как с машиной?

Наш самолет был основательно поврежден осколками.

— Дам резервную, — опередил мой ответ Федоров. — Машина что надо!

Перед тем как отправиться на стоянку второй эскадрильи, заглянул к своим. Михаил Беляков и его техническая дружина клали заплаты на плоскости нашей многострадальной «пятерки».

— К утру будет готова?

— К полуночи управимся, командир!

Тут же трудился Клейман.

— Ну? Нагляделся на свой маяк, Леонид? Не узнал, наверно?

— Как не узнать! Спасибо, командир. А попадание подтвердилось?

— Еще как!

— Ну вот. Не такой уж, выходит, я невезучий. Знаю, знаю, командир! Что случись, виноват был бы Клейман.

— Ну, положим, не он один…

— И на том спасибо.

Похохотали. Который уж раз благодарю судьбу: отличные посылает мне экипажи! И летные, и технические — как на подбор.

До вылета оставалось около часа. Понаблюдал за работой штурманов. Их готовил к полету штурман второй эскадрильи Василий Григорьевич Галухин. Удивительный человек! Мало того что летает с Федоровым, одним из неутомимейших летчиков полка, так еще и выкраивает время сходить на удар с кем-нибудь из молодых штурманов, в роли инструктора.

Сейчас он неторопливо прорабатывал все возможные варианты предстоящего бомбоудара.

— Младший лейтенант Любовский, как будете заходить на цель? Вы сами ведущий.

— А, если так…

Парнишка соображает всего пять секунд. Строит заход толково.

— Работу с приборами довели до автоматизма? Чтобы ни на секунду не отключать голову от основной работы. Голову и глаза. И руки, насколько возможно.

Смотрю на Прилуцкого. Мой штурман, один из самых бывалых в полку, прислушивается серьезно и с видимым одобрением.

Отлично поставлено штурманское дело во второй эскадрилье. Никаких вольностей, скидок на опыт, наметанный глаз. При приемке самолетов все проверили собственными руками — правильность подвески бомб, надежность закрывания створок бомболюков, контровку взрывателей.

— По самолетам! — звучит команда.

Меня у машины встречает старший техник звена Иван Иванович Иващенко. Он же — секретарь партбюро эскадрильи.

— Машина к полету готова!

Похоже, на этот раз никаких сюрпризов от чужого самолета ждать не придется.

Надеваем парашюты, усаживаемся. Должиков и Жуковец еще раз проверяют пулеметы, Прилуцкий — кабину. Докладывают мне.

Зеленая ракета. Дублирующие сигналы техников — запускать. Механики выбивают из-под колес колодки. Тяжело нагруженные бомбардировщики тянутся к старту. Упругими струями воздуха от винтов, как гребнем, прочесывается молодая трава…

Сколько раз это было! И сколько раз будет! И все равно… Недаром же говорится: предстартовое волнение.

В воздухе собираемся в "журавлиный клин". Справа за Федоровым иду я, за мной — Курушин. Слева — Новиков и Тарасов.

При выходе в море присоединяется четверка истребителей — наше прикрытие. До цели сто пятьдесят километров. Солнце к закату, прозрачный майский вечер. Голубизна неба уже не слепит, наши самолеты на ее фоне — как нарисованные. Незамеченными подойти к кораблям не удается. Вражеские зенитчики палят сегодня, как будто хотят израсходовать как можно больше боеприпасов. Наверно, и в самом деле так…

Вот и конвой. Тоже как на картинке. Впереди транспорт в три тысячи тонн, за ним несколько барж и сторожевых кораблей. Над ними две черные точки. Быстро растут, превращаются в силуэты «мессеров». Смелые, дьяволы, идут прямо на нас, хоть и видят прикрытие. Хотят разорвать строй. Пара ястребков вылетает навстречу. Завязывается бой. Вторая пара как ни в чем не бывало продолжает барражировать вокруг нас.

Ложимся на боевой. Высота тысяча семьсот. Рядом с машиной вспыхивает облачко, второе, третье… Пристрелялись. Сплошная дымная стена…

— Бомбы сбросил!

— А что ведущий?..

— Черта увидишь тут, командир… Вспышка огня, водяные столбы, клубы дыма. Федоров со снижением входит в разворот…

— Цель накрыта! — докладывает Должиков.

— А по-твоему, штурман?

— Что могли, сделали. Кто-нибудь придет добивать.

Вернулись уже в сумерках. Четыре машины сели благополучно, в воздухе оставалась пятая, молодого летчика Курушина — это его третий боевой вылет. Не выпустились закрылки, пилот занервничал. Посадка с убранными закрылками — не такая уж мудреная вещь, но нужны хладнокровие и опыт. Курушин допустил промах. Перелетел посадочные знаки и на пробеге зацепил правой плоскостью за угол легкой постройки, где располагался личный состав 13-го авиаполка. К счастью, экипаж отделался легкими ушибами.

Вскоре узнали: по тому же конвою после нас отработали шесть Пе-2 из дивизии полковника Корзунова. В результате обоих ударов потоплен транспорт «Данубиус» водоизмещением три тысячи тонн. С ним на дно канули сотни фашистских вояк…

Порадовались и за Киценко. Во второй половине дня он повел тройку на торпедный удар. С ним летели Жестков и Вальцев. После недолгого поиска обнаружили в ста километрах юго-западнее Севастополя груженый конвой противника, идущий к берегам Румынии. Транспорт в три тысячи тонн, две быстроходные десантные баржи, сторожевой катер, буксир, сухогрузная баржа.

Первый заход на транспорт к успеху не привел: судно сманеврировало и оказалось под невыгодным углом. Экипажи умело вышли из атаки, не сбросив торпед. Хладнокровно зашли с другого борта и, несмотря на ожесточеннейший огонь, сблизились, прижимая машины к воде. Перескочили через заслонившие транспорт баржи и катера. Первым с дистанции четырехсот метров сбросил торпеду Басалкевич, за ним — Локтюхин и Ляпин. Сфотографировали результат. Одна из торпед попала в центральную часть, вторая — в кормовую. Транспорт тут же затонул. Охраняющие корабли не успели взять на борт ни одного из сотен находившихся на нем гитлеровских солдат и офицеров…

В этот день погиб мой друг и бывший мой штурман Володя Ерастов. Вот что удалось узнать от его новых однополчан.

Эскадрилья, где обязанности командира временно исполнял капитан Владимир Мейев, получила задание уничтожить эсминец противника: его обнаружил воздушный разведчик в ста километрах юго-западнее Севастополя. Взлет был назначен на четырнадцать часов.

Подготовив и проверив машины, экипажи укрылись от солнца под крыльями самолетов. Потянулись томительные минуты ожидания.

Группу штурмовиков вел, как всегда, Николай Фиряев. Ерастов летал с ним.

За несколько минут до взлета к машине подошел незнакомый офицер.

— Корреспондент "Красного черноморца", — представился Ерастову. Лейтенант Фиряев — это не вы?

Владимир кивком указал на своего командира. Тот лежал на спине, глядя вверх широко расставленными, в точности отразившими синеву неба глазами. Русые волосы колечками спадают на не успевший загореть лоб, воротник комбинезона расстегнут, на нежной по-девичьи шее бьется точеная жилка…

Корреспондент невольно вернул взгляд к мужественной фигуре Ерастова.

— Коля, — негромко окликнул тот.

Николай повернулся, выплюнул изо рта изжеванную травинку.

— Вряд ли удастся побеседовать… Кто вас послал к нам?

— К вам лично, — извинительно улыбнувшись Володе, уточнил гость.

— Но я ведь один не летаю. Штурман, займись, мне еще…

— С биографии начинать? — спросил Ерастов, усмешливым взглядом проводив командира.

— С чего хотите, — поспешил согласиться газетчик, доставая из сумки блокнот.

Володя задумался. Николай не очень распространялся о прошлом. Боялся расслабиться?

И как раз появился адъютант:

— Штурмовики, по самолетам!

Корреспондент отыскал взглядом Фиряева. Тот стоял у стремянки, техник услужливо держал перед ним парашют с расправленными лямками. "Тоненький, светлый паренек с не отвыкшими удивляться глазами…"

Но удивляться пришлось ему самому.

— А ну обожди, — что-то вдруг передумав, отвел руки друга Фиряев. Следующим движением он моментально расстегнул и откинул верхнюю часть комбинезона, стащил поддетую под него меховую безрукавку. — Держи! Тебе пригодится. — Пошарил в карманах, выложил на ладонь трофейную зажигалку, складной нож с приборами. — И это.

— Вы что, командир? — оторопел простоватый техник.

— Бери, говорю. На память. Ну, понял? Вернусь — отдашь.

— А, если так… Да нет же… Постой, Николай! Коля!..

Тройка штурмовиков взмыла в воздух. Следом — четверка топмачтовиков, ее повел Мейев…

Вместо эсминца они обнаружили груженый транспорт с тральщиком. Мейев решил атаковать. Вперед вышла тройка Фиряева, стремительно понеслась вниз. Тральщик ощетинился огнем, Николай нацелился на него. Сбросили половину бомб, обработали палубу из пулеметов. Развернулись, зашли на транспорт. Осколки бомб и пучки трасс начисто обмели и его…

Снаряд попал, когда Фиряев выходил из атаки. Самолет сделал «горку», перескочил транспорт и отвесно воткнулся в море…

Смертью храбрых погибли лейтенант Николай Николаевич Фиряев, младший лейтенант Владимир Михайлович Ерастов, краснофлотец Анатолий Павлович Леонтьев.

А бой продолжался.

Еще не осел столб воды от взорвавшегося штурмовика, как на транспорт на бреющем устремились четыре бомбардировщика. Маневры врага не спасли: две «прыгающие» бомбы ударили в корму. Корабль потерял ход, накренился, стал тонуть…

В тот вечер в столовой было тихо. Мы с Сашей Жуковцом сидели рядом — два старых товарища Володи по экипажу. Молча вспоминали дела его и мечты. Мечтал о победе, о возвращении в родную Вычугу, где-то в Ивановской области, о встрече с женой, спокойной и ласковой молодой женщиной с добрым русским именем Анна, с маленькой большеглазой дочуркой Иринкой…

Мечтал и летал. На штурмовку. Перед атакой топмачтовиков. Вместе с храбрейшими из храбрых, вместе с отчаянным своим командиром принимал на себя самый ожесточенный, самый организованный огонь противника, чтобы сделать возможным невозможное — дать бомбардировщикам сблизиться с вооруженными до зубов кораблями почти вплотную…

Двадцать четыре года успел прожить на земле Володя. Не многим старше был и его командир…

За день 11 мая 1944 года авиация Черноморского флота уничтожила и вывела из строя шестнадцать транспортов, барж, катеров и лихтеров противника. Большая часть их была до отказа забита бегущими из Крыма гитлеровцами.

Это был общий наш боевой счет под девизом — за Севастополь!

 

Крым свободен!

На 12 мая нашим войскам была поставлена задача нанести решительный удар с целью окончательного разгрома противника на полуострове Херсонес. День 11 мая прошел в подготовке к последней схватке. Артиллерийская канонада не умолкала: производились огневые налеты по районам сосредоточения и местам возможной погрузки живой силы и техники противника на морские суда. Те же задачи выполняла армейская авиация. Наша, флотская, отрезала врагу пути отступления по морю. Противник еще держал оборону на Старом Турецком валу. Позади него оставался лишь небольшой клинышек суши…

12 мая в четыре часа тридцать минут после мощного огневого налета три дивизии 3-го горно-стрелкового корпуса поднялись в атаку на гитлеровские позиции и с ходу овладели Турецким валом. Однако отошедшие части противника сумели организовать контратаку. Не обращая внимания на смертоносный огонь с вала и окружающих сопок, отчаявшиеся фашисты лавиной накатывались на наши соединения, не успевшие целиком подтянуть свои силы к занятому рубежу…

Исход боя решила отвага и находчивость наших бойцов, умение и предусмотрительность командиров.

…Одной из рот бригады морских пехотинцев в ночь перед атакой было приказано незаметно проникнуть на Турецкий вал в район Камышовой бухты и в решающий момент ударить на врага с тыла. Командир роты Николай Терещенко сумел правильно выбрать нужный момент. Хладнокровно выждав, когда гитлеровцы поднимутся в контратаку, он ударил по ним пулеметным огнем с фланга, затем выпрыгнул из окопа: "Даешь Херсонес! Черноморцы, вперед!" Командиру, с боями проведшему своих славных бойцов от Новороссийска до Севастополя, не надо было оглядываться назад. "Впер-ре-ед!" — бросился за ним следом главстаршина Георгий Дорофеев со взводом. "Полундра!" — прокатилось по всей цепи…

К десяти часам прижатые к морю остатки разгромленной 17-й армии немцев сложили оружие. Крымская земля была полностью очищена от захватчиков. На мысе Херсонес наши войска захватили двадцать одну тысячу пленных, много оружия и техники.

Однако в море еще продолжали движение многие корабли и суда с войсками и военными грузами, которые противник пытался спасти.

Наше сражение за Крым еще не было окончено.

На рассвете 12 мая ушли на задание две пары торпедоносцев, их повели старший лейтенант Жестков и младший лейтенант Вальцев. Затем поднял в воздух пятерку бомбардировщиков комэск капитан Чупров. Обе группы должны были действовать методом "свободной охоты". В пять тридцать в восьмидесяти километрах западнее мыса Херсонес пара Жесткова обнаружила корабли, на полном ходу направляющиеся к румынскому берегу. Конвой состоял из транспорта в три тысячи тонн, пяти быстроходных барж и трех сторожевых катеров типа «олень».

Жестков и Дурновцев знали, что бой будет предельно жестоким. На каждом «олене» от шести до десяти автоматических пушек и крупнокалиберных пулеметов. Десантные баржи вооружены еще лучше. Корабли до отказа забиты бегущими гитлеровцами, которые будут сражаться с отчаянием обреченных…

Жестков с ходу направил свой самолет на транспорт. Дурновцев пристроился к нему во фронт. Перед торпедоносцами встала сплошная стена огня. К тому же капитан транспорта, видимо, уже бывал в подобных переделках. Жестков трижды выводил пару в атаку и каждый раз корабль на большом ходу успевал повернуться к торпедоносцам носом.

Еще одна атака. Момент сброса застал транспорт на развороте. Но опытный враг тотчас застопорил ход. Торпеды прошли по носу судна, в одном-двух метрах.

Огорченные экипажи вынуждены были возвратиться на свою базу ни с чем.

Вторая пара — Александр Вальцев и Николай Новиков в сопровождении четырех истребителей — обнаружила конвой в семь часов утра. Он также держал курс на запад и шел под сильным прикрытием с воздуха: восемь истребителей Ме-110. Шесть из них моментально бросились на пару заходящих в атаку торпедоносцев. Вальцев принял поспешное решение сбросить торпеды. Между тем четверка наших ястребков успешно атаковала «мессеры» и подбила один из них.

Не очень повезло и нашей группе бомбардировщиков. Ведомыми у Чупрова были справа я и Тарасов, слева — Трофимов и Лисицын. Прикрытие — четыре истребителя.

В семь тридцать мы обнаружили транспорт в сопровождении двух сухогрузных барж и сторожевого катера. Ведущий принял решение нанести удар по транспорту с двух заходов с высоты тысяча восемьсот метров. Небольшой конвой сумел организовать интенсивный заградительный огонь. Чупров лег на боевой курс и упорно выдерживал его. Перед самым сбросом бомб около носа ведущей машины разорвалось несколько снарядов. Бомбардировщик привспух, и видно было, как комэск отдал штурвал, чтобы удержать его. Это увеличило скорость. Высыпанные вслед за тем тридцать бомб пошли с перелетом. Две из них угодили в сухогрузную баржу.

— Прямое попадание, — доложил Должиков. — Барже капут!

— Не было бы счастья… — с досадой проворчал Прилуцкий.

Оставался второй заход.

— Сзади справа атакуют истребители! — в один голос предупредили стрелки.

Нити трасс протянулись между машинами, промелькнули две пары Ме-110. За ними бросились наши ястребки: прозевали первую атаку, «мессеры» зашли со стороны солнца.

Сближаемся. Зенитки перекрывают курс. Ведущий, сжав зубы, выдерживает режим. Еще тридцать ФАБ-100 устремляются вниз. Маневрируем…

— Четырьмя разрывами повреждена десантная баржа, — в голосе штурмана окончательное разочарование.

— И то хорошо! При таком огне…

В общем-то сделали все возможное. С горизонтального полета попасть в точечную цель нелегко.

На аэродроме готовились к вылету четыре торпедоносца. Ведущий Киценко, с ним повторно летят Жестков, Новиков и Вальцев. Задача — уничтожить транспорт, неудачно торпедированный парой Жесткова.

— На этот раз не уйдет хитрый фриц! — поклялся Александр.

Конвой они нашли в другом составе: два транспорта — три и полторы тысячи тонн, один тральщик, три десантные баржи. Сверху прикрытие — четыре «Гамбурга-140». Ведущий решил атаковать оба транспорта парами, но Вальцев на развороте отстал и пристроился к паре Киценко.

Три машины пошли в атаку на большой транспорт с правого борта, Жестков устремился на малый с левого. «Гамбурги» также разделились на две пары. Наши истребители уже успели перескочить конвой, развернулись с опозданием. Особенно досталось самолету Жесткова, отбивавшемуся в одиночку. Стрелок-радист Сергей Игумнов едва успевал перебрасывать турель, посылая короткие очереди в наседавшие с двух сторон вражеские гидропланы…

Прямо перед носом низко летящей машины возник густой слой огня. Жестков резко отвернул и снова лег на боевой курс.

— Бей левого!

На какой-то момент они оказались на параллельных курсах с «Гамбургом». Сергей влепил в него длинную очередь. Фашист загорелся и врезался в воду…

"Гамбург", атаковавший справа, от неожиданности отпрянул, отвернул в сторону. Этого было достаточно, чтобы летчик и штурман сосредоточили все внимание на цели. Торпеду сбросили с пятисот метров. Умело маневрируя, вышли из-под огня.

Зенитки сразу перенесли огонь на торпеду. Снаряды вздымали воду вокруг тянущегося за ней следа.

— Вот гады! — возмущался Локтюхин. — Как точно идет-то, родная, гляди, командир! Неужели…

Огромный взрыв накрыл транспорт. Когда водяная пыль осела, стало ясно: торпеда взорвалась, не дойдя…

"Гамбурги", нападавшие на тройку Киценко, действовали осторожнее. Тем свирепей били орудия, «эрликоны», пулеметы с кораблей. Гитлеровцы, до отказа забившие палубы, с остервенением палили из личного оружия…

Торпедоносцы неслись к цели буквально сквозь огонь. Подошли на предельно близкую дистанцию. Ведущий штурман Басалкевич сбросил торпеду с пятисот метров, Тихомиров — с четырехсот пятидесяти, Ляпин — с четырехсот…

Из-под левого капота машины Вальцева вырвался дым. Летчик круто взмыл в высоту, видимо, опасаясь врезаться в воду. Перелетел через атакуемый транспорт, снизился. Над левой плоскостью трепетало пламя. Машина села на воду в четырех километрах от атакованных кораблей и спустя две минуты затонула. Экипаж сошел на шлюпку. К ней направились два сторожевых катера, их наводил «Гамбург»…

Одна из сброшенных торпед попала в цель. Одна взорвалась, не дойдя до транспорта, очевидно, расстрелянная орудиями. Взрыва третьей экипажи не наблюдали.

Избитые три самолета вернулись на свой аэродром…

Подхожу к Жесткову. Он только что вылез из кабины. Стаскивая с разгоряченной головы шлем, сообщает, словно оправдываясь:

— Хитрого не нашли. Другому пришлось врезать. Разве еще на ночную с тобой на пару пошлют.

Чуть-чуть не угадал. Тут же, как из-под земли, возник вездесущий Довгаленко:

— Минаков, к командиру полка! С Дурновцевым и штурманами. Ночью пойдете на «охоту» с торпедами. Я кивнул Александру: видел?

— С Жесткова на сегодня хватит, — на лету схватил мысль адъютант. — В следующий раз полетите вместе. Или, думаете, Крым взяли, так уж и кончилась война?

Мы этого не думали. Подумали только теперь. А в самом деле, может, это последний наш вылет? Может, и не придется с Жестковым-то вместе отсюда…

Командир полка задержал ненадолго.

— Знаю, устали. Задача ясна? Завтра утром последние фашистские суда втянутся в порты Румынии. Выгрузят живую силу, технику…

— Ясно, товарищ майор!

— Что ясно?

— Чтобы как можно меньше выгрузили. Буркин устало потер лоб.

— Можно и так сказать, — рассмеялся. — Можно наоборот. Чтобы как можно больше отправить их к рыбам.

Определили рубежи возможного нахождения последних плавсредств противника, которые в полдень отошли от Херсонесского маяка.

— Ну, желаю! — пожал всем четверым руки Буркин. — Чтобы как можно меньше. Или больше, как вам понравится.

Пожал руки и Немировский.

— Приду проводить, — как всегда обещал Шевченко. — Завтра в полку большой праздник. Думаю, не сорвется на этот раз.

— Ну как? — оглядел я ребят, когда мы вышли. — Для пользы дела прижмем жука?

Прилуцкий в сомнении переглянулся с Беспаловым.

— Вы-то давайте, а нам с Михаилом…

— Надо покумекать, — подхватил тот. — Пятерка Чупрова только что воротилась — море как вылизано, говорят. В воду свалили бомбы, чтоб не садиться с ними, летали-то молодые…

— И Мейев вернулся с топмачтовиками. То же самое, ни фига. Днем не находят, а нам…

Я взглянул на Дурновцева. Тот кивнул:

— А ну его, этого жука, царапается…

— Пошли, ребята! Завтра прижмем, обещал же Иван Григорьевич…

Поговорили с Чупровым, сходили к Мейеву. Но ведь должны же быть корабли? Уточнили границы районов, обшаренных ими. Разработали маршруты, чтобы охватить все возможные пути отхода. Вопреки всем правилам решили держаться парой.

За делом не заметили, как пролетело время. Торпеды подвешены, баки заправлены под самые пробки, патронные ящики набиты до отказа.

Ровно час. Взлетаем. Темная южная ночь, небо усыпано звездами. Бортовые огни не выключаю: Дурновцев ориентируется по ним.

Проходим Тарханкут, под нами море. Курс на юго-запад. Даю указание Дурновцеву держаться с принижением, выключаю огни. Теперь ведомый видит лишь вспышки выхлопов из двух пар патрубков моей машины. Убеждаюсь, что держит дистанцию хорошо. Вообще-то рискованное, конечно, дело, но Дурновцев опытный летчик, мы с ним условились обо всем.

Сам веду самолет почти вслепую. Через тридцать минут появляется долгожданная луна, по воде расстилается бледная чешуйчатая дорожка. Постепенно она становится все светлее. Еще полчаса, начинаем поиск.

Трудное это дело, если на горизонте нет световой полосы. Первый раз охотимся глухой ночью. Но если бы вылетели раньше, не было бы луны. Вся надежда теперь — на дорожку…

Несколько раз меняем курс. Дурновцев — как привязанный. До румынского берега сто километров.

— Кажется, есть — шепчу, себе не веря.

— Есть, командир! — подтверждает Прилуцкий.

— Вправо смотрите, ребята!

— Есть! — в один голос стрелки.

Уточняем ордер. Два транспорта, сторожевой катер. Оповещаем ведомого. Советуюсь с Прилуцким: разделить силы на оба транспорта или парой атаковать один. Решаем атаковать парой.

Четыре часа утра. По командам штурмана вывожу машину на сближение с целью. За мной неотступно следует Дурновцев. Плавно снижаюсь до тридцати метров. Все внимание — на выдерживание высоты и направления.

Фашисты по выхлопам обнаруживают нас. Сторожевой катер что-то сигналит светом — то ли запрашивает, чьи самолеты, то ли дает опознавательные…

Пользуясь замешательством врага, быстро ложимся на боевой курс. Противник открывает огонь уже после нашего залпа.

При выходе из атаки наблюдаем взрыв. Сделав круг и зайдя со стороны луны, видим: верхняя часть транспорта окутана дымом, корма оседает в воду…

Еще большой круг, еще заход: на поверхности моря — один транспорт и сторожевой катер.

— Иван, передай на землю: "Задание выполнено. Потоплен груженый транспорт водоизмещением две тысячи тонн". Дурновцеву: "Поздравляем с победой. Ура! Разрешаю лететь на аэродром самостоятельно".

Возвращаемся на рассвете. После пяти часов напряженного полета с удовольствием ступаем на твердую землю.

На стоянке Иван Григорьевич. Как обещал. Сколько он нас прождал тут?

Поздравления, объятия. Обязательный доклад начальнику штаба. Потом полуторка, пропахшее сиренью Сокологорное.

Ну вот, теперь и прижмем жука-то…

И все же наш вылет не оказался последним. Рано утром на «прочесывание» моря ушли два самолета-разведчика. В одиннадцать они обнаружили караван из девяти быстроходных десантных барж. На удар вылетела пятерка бомбардировщиков нашей эскадрильи, ее повел капитан Чупров. Ведомые — замкомэск Василий Трофимов, летчики Юрий Тарасов, Василий Аниканов, Петр Курушин.

Цель нашли быстро, вышли со стороны солнца. Баржи следовали в трехкильватерной колонне. Противник уже не ждал нападения, считал, что бои здесь кончились, поэтому открыл огонь с опозданием. Ведущий штурман Федор Николаевич Аглотков скорректировал направление, сбросил бомбы с ходу. За ним ведомые. Шестьдесят ФАБ-100 остались за хвостами машин.

После разворота увидели: две баржи поражены прямыми попаданиями, одна из них затонула сразу. Вспухли разрывы в двух-трех метрах от бортов еще двух посудин.

Снайперская работа!

14 мая в полку проходил митинг. С волнением и гордостью авиаторы слушали приказ Верховного Главнокомандующего об освобождении важнейшей военно-морской базы на Черном море — города Севастополя. Москва отсалютовала этой победе еще 10 мая, но нам тогда праздновать было некогда…

Троекратным «ура» ответил полк на заключительные слова приказа: всем воинам, участвовавшим в освобождении Крыма, Верховный Главнокомандующий объявил благодарность.

— За отвагу, проявленную в боях с немецко-фашистскими захватчиками, — читал следующий приказ командир полка, — за стойкость, мужество, героизм, организованность и высокую дисциплину личного состава 5 мая 1944 года приказом народного комиссара Военно-Морского Флота 1-я минно-торпедная авиационная дивизия преобразована во 2-ю гвардейскую минно-торпедную авиационную дивизию.

И следующий: 10 мая нашей дивизии присвоено наименование «Севастопольская»!

После бурного ликования слово взял замполит Иван Григорьевич Шевченко.

— Дорогие гвардейцы! Сегодня, когда мы с гордостью празднуем освобождение крымской земли, когда город за городом, область за областью очищаются от фашистской нечисти, давайте окинем мысленным взором весь тот великий, трагичный и героический путь, который прошла наша армия, весь наш народ, чтобы прийти к этим славным победам…

Несколько минут все стояли молча. Вспоминали неравные бои в жарком небе над Одессой и Севастополем, штурмовку бесконечных вражеских колонн в пыльных степях Приазовья, Кубани и Дона, на подступах к Новороссийску, Тамани, Керчи… Известие о первой большой победе в битве под Москвой, восхищение несгибаемой стойкостью Ленинграда… Сталинградская битва, разгром фашистских полчищ под Курском и Орлом, великий перелом…

— Крымская операция продолжалась тридцать пять суток, — продолжил свою речь Иван Григорьевич, — штурм Севастополя длился пять дней! Это ли не свидетельство нашей возросшей силы, беззаветной доблести советских воинов, их умения бить врага? В результате этой блестяще проведенной операции наголову разгромлена огромная 17-я армия противника, потери врага на суше составили сто тысяч человек убитыми, ранеными и пленными, вся его техника оказалась захваченной нашими войсками, в воздушных боях и на земле уничтожено очень много самолетов… Огромны потери противника на море. Я не могу сейчас назвать точных цифр…

Цифры мы узнали позже. И хотя каждый из нас повидал собственными глазами и тонущие вражеские корабли, и сотни барахтающихся вокруг них гитлеровцев, они, эти цифры, показались почти невероятными. За месяц боевых действий моряками и летчиками Черноморского флота было уничтожено свыше ста вражеских кораблей и судов и около шестидесяти выведено из строя. В оперативной сводке штаба 17-й немецкой армии № 2346 от 13 мая 1944 года сообщалось, что только в период с 3 по 13.5.44 года сорок две тысячи вражеских солдат и офицеров потонули или пропали без вести во время эвакуации морским путем.

Колоссальные потери, особенно на последнем этапе отступления, не могли не вызвать бурю негодования в гитлеровской ставке. Между командованием сухопутных войск и военно-морских сил вспыхнула позорная перепалка. Вермахт обвинял флот в неоперативности и чуть ли не в трусости, адмиралы оправдывались бездарностью генералов, не сумевших удержать позиции в течение установленного срока.

Вряд ли Гитлеру и его многоопытным генштабистам удалось разобраться в этом споре, единственным объективным содержанием которого могло быть признание полной несостоятельности германской военной машины перед лицом неуклонно возрастающей мощи советских вооруженных сил. Как на суше, так и на море. И в воздухе — над сушей и над морем. Полного превосходства советской военной мысли, организаторских способностей военачальников, отваги и умения рядовых командиров и бойцов. Морально-политического превосходства советского воина, что в конечном счете и должно было привести к окончательному краху бесчеловечного гитлеровского рейха.

Это было уже очевидным.

Три года войны оставались у нас позади. Впереди… Мы еще не знали. Но знали твердо: победа будет за нами, победа не так уж и далека…